Я много слышала и читала о замках на Луаре, но мне никогда не приходилось слышать о том, что они могут быть резиденцией полиции. Отдел Интерпола, замаскированный под семейство американского миллионера? Впрочем, чего на свете не бывает.
Я вышла из машины, с любопытством оглядываясь по сторонам. К нам подошел какойто мужчина в штатском костюме и с беспокойством спросил у моих спутников понемецки, стараясь говорить как можно тише:
– Она ничего не говорила?
– Мы не расспрашивали, – ответили ему. – Шеф это сделает лучше.
– Очень хорошо. Ее никто не видел?
– Никто.
– Она сама ни о чем не подозревает? Не пыталась бежать?
– Нет, все в порядке. Убеждена, что мы – полицейские.
Я как уставилась на какието архитектурные красоты, Так и окаменела на месте. Что со мной было, трудно описать. Среди многочисленных чувств, бушевавших во мне, на первый план выдвинулось непреодолимое желание надавать самой себе по морде. Боже мой, какая же я безнадежная, законченная идиотка! Как я могла так попасться? Ради чего перенесла я столько мук? Пересекла Атлантику, избежала многочисленные опасности у берегов Европы и вот теперь позволила себя обмануть и привезти к шефу, как глупую корову на бойню! Правда, коров на бойню не возят в белых «мерседесах», но это было слабое утешение. Как я могла? Почему не настаивала, что мне надо выйти, поесть, попить, позвонить, послать телеграмму? Почему я не просила останавливать машину у каждого встречного полицейского, чтобы бросаться им на шею? Уж тогда бы они меня запомнили по крайней мере. О Господи, что мне теперь делать? Этот вопрос решили за меня.
– Мадам, будьте столь любезны… – галантно обратился ко мне мужчина в штатском.
Он взял меня за руку, прихватил мои вещи и двинулся к входу в одном из крыльев замка. Отчаяние придало мне силы.
– Минутку! – вскричала я и вырвала у него руку. – Какой чудесный вид!
Я не была уверена, что в моем голосе прозвучал лишь беззаботный восторг, но я очень старалась. А поскольку я поняла, что меня опять ждут суровые испытания, надо было хотя бы осмотреться. Реку загораживал кусок стены. Может, попытаться бежать через эту стену? Нет, неизвестно, что за ней. К тому же меня успеют схватить, пока я буду через нее перелезать. Уж лучше ночью…
Потом я позволила отвести себя в здание. Внутреннее убранство было не менее роскошным, чем в бразильской резиденции. Техника тоже была на высоте. Громадный шкаф в стиле барокко оказался входом в лифт, венецианские зеркала раздвигались сами по себе, как только к ним приближались. В одной из комнат все стены от пола да потолка были заняты книжными полками. Одна из ним сдвинулась в сторону после того, как нажали на медный шарик – деталь каминного орнамента, – и перед нами оказался кабинет шефа. Это было просторное помещение, интерьер которого приятно разнообразили архитектурные конструкции и кактусы в мраморных горшках. Посреди комнаты стоял шеф с приветливой улыбкой на лице.
Случается так, что два человека, встретившись первый раз в жизни, сразу почувствуют симпатию друг к другу или такую же спонтанную антипатию. Както я познакомилась у Аниты с одним человеком, поляком, постоянно проживавшим в Дании. Это был весьма интересный муж чина. Я тоже не урод. Не скажу, чтобы нравилась всем без исключения, но и стихийного отвращения как будто не вызываю. В конце концов, я не косая, не рябая, не со всем уж лысая, из носу у меня не течет. Короче говоря, новый знакомый был интересным мужчиной, да и я женщина хоть куда. Тем не менее не успели нас представить друг другу, как мы почувствовали такую сильную взаимную неприязнь, которую никакое воспитание, никакие светские навыки не смогли скрыть. Агрессивная антипатия излучалась всеми порами тела и, пропитав воздух, сделала просто невозможным наше пребывание в одной комнате.
Нечто подобное произошло и сейчас. Посреди комнаты стоял очень интересный мужчина в самом подходящем возрасте, и представьте – блондин! Темнорусые волосы, карие блестящие глаза, брови немного темнее волос и такие ресницы, что мне завидно стало. При этом стройный, высокий, но в меру, прекрасно сложен и прекрасно одет. Можно сказать, идеал мужчины!
С первой же минуты этот идеал вызвал у меня такую же сильную антипатию, как и тот земляк, у Аниты. И я готова была поклясться, что вызвала у него подобное же чувство. Эта взаимная неприязнь возникла сама по себе, а не только потому, что он посягал на мою свободу и жизнь, а я держала в своих руках, вернее, в зубах все его состояние.
До этой встречи мы оба были полны решимости как можно дольше ломать комедию друг перед другом. Он собирался играть роль представителя Интерпола, а я – делать вид, что верю ему. Но как только мы увидели друг друга, сразу поняли, что не сможем притворяться, слишком сильна была в нас ненависть.
– Вон! – бросил он моим сопровождающим, и тех как ветром вымело из кабинета.
С минуту мы молча рассматривали друг друга. Я первая нарушила молчание.
– Надеюсь, я могу сесть, – ядовито сказала я. – И надеюсь, меня наконец накормят. Или, может быть, вы и дальше намерены морить меня голодом?
– Стоило бы, – не менее ядовито ответил он. – Ведь мягкого обращения ты не ценишь.
Усевшись в удобном кресле, я налила себе содовой воды из стоявшего на столе сифона и подняла стакан.
– За твое здоровье! Люблю разговор начистоту. И могу тебя заверить, что жестокое обращение приведет к еще худшему результату.
Не знаю, почему мы сразу перешли на ты, это такая редкость во французском языке. Может, нас сблизило единство взглядов на создавшуюся ситуацию, а может, мы инстинктивно избрали такую форму разговора в предвидении неизбежной ссоры, при которой трудно будет соблюдать вежливость. Очень удобно произнести «ты, свинья!» во втором лице единственного числа, и трудно сказать это же в любом другом лице другого числа.
Он очень неприятно рассмеялся, подошел к столику, налил себе виски и сел напротив меня.
– Так, может быть, мы остановимся на чемнибудь промежуточном? – предложил он. – Каждый из нас рас полагает тем, в чем заинтересован другой. Ты держишь в руках мои деньги, я – твою жизнь. Ведь так?
Я кивнула:
– И что самое смешное, мы оба ничего не выигрываем. Убив меня, ты потеряешь деньги. Я же, сидя на твоих деньгах, потеряю жизнь. Ты видишь какойнибудь выход? Я лично нет…
– А я вижу несколько. Сначала я хотел принять тебя в долю, но раздумал. Не то у тебя окружение, да и тебе доверять нельзя. Потом я собирался тебя обмануть, но не вышло. Когда ты поняла правду?
– Еще когда мы ехали, но надеялась, что ошибаюсь. Во дворе замка убедилась окончательно.
Он поморщился, в его глазах отражалось растущее от вращение.
– Так я и думал, что ты морочишь нас с этим немецким. Какие всетаки идиоты мои подчиненные! А так, говоря почестному, какого языка ты и вправду не знаешь?
– Датского, – с искренним удовлетворением сообщил я. – И уверена, что никогда в жизни мне его не выучить. А теперь, мой дорогой, если ты немедленно не дашь мне есть, я отказываюсь продолжать разговор. И плевать мне на тебя, да и на себя тоже. Ничего ты из меня не вы жмешь, потому что жизнью я не дорожу. Можешь убить меня хоть сию минуту. И не морочь мне больше голову!
Мое лицо, как видно, явственно отражало бушевавшие во мне злость и упрямство, потому что, взглянув на мен внимательно, он удовлетворенно улыбнулся и нажал на какуюто кнопку. Раздался негромкий звонок.
– Обед для дамы, – произнес он кудато в пространство, и через минуту из стены выехал накрытый стол.
Голодная и злая, смотрела я на расставленные яства, а он с иронией наблюдал за мной. В тот момент, когда я потянулась к тарелке, он отодвинул от меня стол.
Застыв, я вопросительно взглянула на него.
– О, пардон, – произнес он с издевкой.
Я успокоилась, взяла в руки вилку, и в этот момент стол опять отъехал. Отнимать кость у голодной собаки – что может быть отвратительнее? Я перестала владеть собой. Хладнокровно, сознательно я дала выход слепой ярости.
Ему удалось уклониться от моей вилки, но больше он ничего не успел предпринять. К сожалению, он сидел слишком далеко от меня, поэтому я не могла разбить все блюда непосредственно об его голову, но все их содержимое полетело прямо в него. Без единого звука крушила я все, что было в пределах досягаемости, стараясь, по возможности, как можно больше предметов бросить в противника. Он и не пытался остановить меня – видимо, понимая, что с таким же успехом можно останавливать разогнавшийся паровоз. Он даже не встал с кресла и лишь пытался защитить себя подносом, как щитом. В заключение я налила себе в стакан воды из сифона, а сифон из всех сил грохнула о мраморный горшок с кактусом. Этот заключительный аккорд вполне удовлетворил меня, я отпила немного воды, а остальную выплеснула в него, повторив «за твое здоровье».
Всю эту бурю он выдержал както удивительно хладнокровно, спокойно вытащил из кармана платок, вытер лицо, стряхнул с костюма остатки пищи и опять нажал на кнопку.
– Второй обед для дамы, – произнес он в пространство. – И пусть здесь уберут. Потом обратился ко мне:
– Чтото в этом роде я как раз и ожидал от тебя. Очень мило с твоей стороны, что ты не обманула моих надежд.
– Взаимно, – холодно ответствовала я.
Затем мы минут десять сидели, молча наблюдая за тем, как в комнате наводили порядок. Стол с обедом был подан второй раз, и я принялась за еду, полная решимости убить его, если он опять начнет выкидывать фокусы.
Он продолжал молчать, глядя мне в рот, что меня очень раздражало. Когда я уже кончала есть, он сказал:
– Ешь вволю. Возможно, это последний обед в твоей жизни – во всяком случае, такой обед…
Я пожала плечами, не удостаивая его ответом и пытаясь разгадать его планы. Слова этой скотины источали яд, и даже было странно, что они не прожигали насквозь ковер на полу.
Тем же самым безличным манером был подан кофе, и мы продолжили нашу беседу. Настроение мое значительно улучшилось после того, как я поела. Я даже потребовала, чтобы он объяснил, как им удалось меня поймать, Он охотно удовлетворил мое любопытство. Видно, ему доставляла удовольствие сама мысль о том, что они меня всетаки нашли.
– Даже я не предполагал, что тебя черти понесли в океан, – заявил он, предварительно описав все, что делалось в резиденции после моего исчезновения. – Я догадывался, конечно, что твоя боязнь воды была притворной, но чтоб ты решилась на это… И только тот корабль, который ты пыталась таранить…
Я вспомнила ту мерзкую громадину, которая встала на моем пути через океан. В числе пассажиров на том судне плыл какойто кретинжурналист. В восторге от сенсации, он продиктовал в редакцию газеты статью о нападении яхты «Морская звезда» на ни в чем не повинный пассажирский теплоход. На следующий день в газетах появились снимки: я приветливо махала рукой с кормы яхты. Всеми подчеркивалось одно обстоятельство: отсутствие на яхте государственного флага. Через два дня люди шефа добрались до парня, содравшего с меня триста долларов за бензин. На следующий день меня обнаружили уже за Канарскими островами.
– Мы не рискнули напасть на тебя в море. Ты могла бы преждевременно утонуть, – продолжал шеф свой рассказ. – Впрочем, в мире не найдется корабля, который смог бы догнать эту яхту. Мы стали ждать тебя на побережье, ведь гденибудь ты должна была пристать. Наши вертолеты держали под наблюдением и сушу, и море. Mы решили, что потопим яхту лишь в том случае, если ты поплывешь в Копенгаген, а это было маловероятно, так как ты, должно быть, представляла, как трудно тебе будет пройти ЛаМанш. Конечно, ты могла бы исчезнуть сразу после высадки, и это очень осложнило бы наши поиски, но ты была столь любезна, что дождалась моего человека. Очень мило с твоей стороны.
– Чтоб вам лопнуть! – от всего сердца пожелала я и закурила. – Полиция меня не ищет?
– Ищет, конечно, – равнодушно ответил он. – Но ты сама понимаешь, насколько наше положение было выигрышнее, мы опередили их по крайней мере на неделю.
– Ведь найдут же они меня когданибудь!
– Будь спокойна, не найдут.
– Ну ладно, – помолчав, сказала я, – оставим это. Но объясни мне, пожалуйста, чем вызвано ваше упорное желание лишить меня жизни? Ведь если бы не это, от скольких хлопот вы бы себя избавили! Почему, черт возьми, вы с самого начала решили меня убить?
– Не «мы», – со злостью поправил он меня. – Признаюсь, мои люди немного растерялись. Меня там не было… Если бы не полиция… Если бы у нас было хоть немного времени, чтобы поговорить с тобой и, не возбуждая подозрения, узнать от тебя, что сказал Бернард, тебя никто не стал бы убивать. Тебя подержали бы несколько дней гденибудь в укромном месте и выпустили на свободу, а ты бы даже и не догадалась, кто это сделал и почему. Увы, выходы были блокированы полицией, и тебя пришлось срочно забирать оттуда. Ну а потом ты сразу стала слишком много знать.
– Минуточку, – прервала я. – А зачем меня держать в укромном местечке?
Он с раздражением пожал плечами:
– Ну как ты не понимаешь? Я не могу рисковать. Уже на следующий день полиция узнала бы от тебя, что сказал Бернард, и добралась бы до наших сокровищ. А если бы нам чтонибудь помешало их вовремя забрать? Достаточно пустяка.
– Неужели ты и в самом деле думаешь, что я тебе все скажу, тем самым лишая себя последней надежды остаться в живых? – спросила я. – Вот уж не знаю, кто из нас двоих глупее…
– Мы еще поговорим на эту тему, – нетерпеливо перебил он. – А сейчас, моя красавица, о самом главном. Ты помнишь, что сказал покойник?
– Каждое слово, – ответила я, и теперь уже из моих слов сочился яд. – До сих пор его слова звучат у меня в ушах. Страшно хочется знать, где находится это место. Может, даже больше, чем тебе.
Я поудобнее уселась в кресло, наблюдая с мстительной радостью за действием своих слов. Между нами шла открытая война, ни о каком перемирии не могло быть и речи. Сдвинув брови, он с ненавистью смотрел на меня, о чемто размышляя, потом встал и подошел к стене. Ha стене висела внушительных размеров картина – прекрасная абстрактная мазня в простой грубой раме. Взявшись рукой за раму, он повернулся ко мне:
– Пожалуй, я удовлетворю твое любопытство. Ты уже столько знаешь, что небольшое добавление не играет роли. Подойдика и найди это место сама. Я не знаю, где оно, но ты должна найти. И пусть теперь у тебя тайна не только звучит в ушах, но и стоит перед глазами. Чувствуешь, какой ты становишься важной персоной? Нука взгляни.
Верхняя горизонтальная часть рамы отделилась и исчезла, чтото тихо щелкнуло, и на картину опустилась огромная карта мира. Всю ее покрывала мелкая сеть, в которой четко выделялись меридианы и параллели. Все линии сетки, не исключая меридианов и параллелей, были аккуратно пронумерованы, причем совершенно беспорядочно. Трудно было заметить в этом обозначении какуюто систему, за исключением одного: все вертикальные линии обозначались цифрами, а горизонтальные – буквами. Цифры и буквы были то одиночные, то двойные, то маленькие, то большие, то те и другие вместе. Мне сразу бросился в глаза экватор, обозначенный ТР. Нулевой меридиан, тот, что проходит через Лондон, значился под номером 72. Меридианы рядом с ним обозначались цифрами 11, 7 и 24. Кроме обозначения линий на карте были нанесены также расстояния от пересечения линий сети до различных заметных пунктов на местности.
Увидев эту карту, я сразу же поняла, что означают цифры, названные умирающим, и тут же решила выяснить, как бы я зашифровала очень живописный грот в Малиновской скале, что высилась на берегу Вислы. Ведь дураку было понятно, что этот негодяй показал мне карту с явным расчетом на то, что я тут же кинусь выяснять, где находятся его сокровища, а ему остается лишь проследить, куда я смотрю. Вот он и наблюдал, не спуская с меня глаз, как я отыскивала Краков, потом Чешин, потом, чтото бормоча себе под нос, выясняла, что мне пришлось бы воспользоваться меридианом номер 122 и параллелью В. Труднее было выяснить расстояние в метрах от меридиана до грота, так как я не очень хорошо помнила, где находится этот грот. Покончив с гротом, я перенеслась в Родопы – помоему, очень подходящее место для укрытия всевозможных вещей, – проехалась, тыкаясь носом, по всем греческим островам, невнимательно отнеслась к Альпам, осмотрела Пиренеи и покинула Европу. Очень надеюсь, что в тот момент, когда я изучала Пиренеи, ни в глазах, ни в каком другом месте у меня ничего не блеснуло.
– Хватит! – решительно заявил шеф, когда я с захватывающим интересом принялась изучать Кордильеры. – Теперь ты знаешь, где спрятаны мои деньги, ведь так? Я тоже знаю, что в Европе, так что перестань придуриваться.
Я ничего не ответила, сочтя за лучшее гордо промолчать. Карта взвилась вверх, рама картины вернулась на свое место. Я подошла к окну. Какой прекрасный вид – и какой контраст по сравнению с тем, что происходит здесь!
– Ну, хорошо, – зловеще проговорил шеф. – Попытаемся взяться за дело подругому.
Расчет у него был такой: сначала закрепить в моем сознании место, где хранятся сокровища, а потом выведать его у меня научными методами. Правда, меня давно интересовало, как выглядит детектор лжи в действии, но я никогда не думала, что придется испытать его на себе. А ведь я так боюсь электрических приборов!
Я всетаки очень надеялась, что они не сделают ничего такого, что могло бы повредить моему здоровью и памяти, и поэтому без возражений позволила отвести себя в комнату, которая была похожа на все сразу; на лабораторию, кабинет врача и диспетчерскую электростанции. Все так же без возражений я позволила подключить себя к какимто проводам и была очень довольна, что все мои чувства, в том числе боязнь выдать тайну, вытеснил панический страх пред электрическими приборами.
Я сразу придумала, как обмануть хитрый аппарат. Еще в процессе подготовки к испытанию я убедила себя, что сокровища бандитов спрятаны в гроте Малиновской скалы. Я не успела придумать лучшего места и упорно повторяла про себя: «Скала Малиновская, Малиновская скала», так что сама почти поверила в это. Испытание заключалось в следующем: никаких ответов от меня не требовали, а только называли разные места, и приборы регистрировали мою реакцию. Малиновская скала прочно сидела во мне. Я старалась представить ее себе, в своем воображении отчетливо видела каждый ее кусочек. К счастью, на свое воображение я никогда не жаловалась и вот сейчас очень живо представляла себе плоский камень на пологом склоне у входа в грот, огромные мокрые камни внутри его, узкие входы в боковые коридоры, черный бесконечный нижний коридор, подземное озеро. Вообщето в самом низу пещеры я никогда не была, озера в натуре не видела, но именно там я разместила в своем воображении ящики с золотом и алмазами. Правда, ящиков с золотом и алмазами мне тоже никогда не доводилось видеть в натуре.
Во время испытания Малиновская скала не была названа – очень может быть, что они о ней и не слышали, и электрические датчики показали, что на меня ничего не произвело особого впечатления. И еще они показали, что сначала я нервничала, а потом успокоилась. Еще бы, конечно, успокоилась, убедившись, что мне не больно и меня не бьет электрическим током.
Мы вернулись в кабинет.
– Боюсь, котик, ты совсем спятил, – сказала я шефу с укором. – Ты что, не знаешь, что я смертельно боюсь электрического тока? Я могла от страха потерять рассудок, не говоря уже о памяти. Какая тебе от этого польза?
– Я рассчитываю на твою поразительную выносливость, – ядовито ответил он. – А теперь, золотце, я обращаюсь к твоему здравому смыслу. Ты знаешь, где сейчас находишься?
– Болееменее. А что?
– Идем, я тебе чтото покажу.
Он подвел меня к стене, состоящей из больших, не плотно пригнанных друг к другу камней, наклонился и нажал на камень у самого пола: два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой. Я с любопытством наблюдала за ним. Он выпрямился и подождал несколько секунд.
Из стены, на уровне моего лица, медленно и бесшумно выдвинулся один из камней, наполовину открывая скрытую за ним стальную дверцу, на которой виднелся диск с цифрами. Шеф набрал ноль. Камень, находящийся ниже, дрогнул, выдвинулся и тоже отошел в сторону. В глубокой нише стоял сейф размерами приблизительно метр двадцать на шестьдесят сантиметров.
– Тут моя святая святых, – пояснил шеф. – Чтобы открыть сейф, надо набрать цифру двадцать восемь сто двадцать один. Запомнишь?
Он набрал на диске цифры 28121, и дверца открылась. Внутри находилось много бумаг и пачки банкнотов.
– Кажется, ты выразила пожелание получить тридцать тысяч долларов в качестве возмещения за моральный ущерб? – продолжал он, повернувшись ко мне и опершись локтем о камень. – Здесь значительно больше. Пожалуйста, они будут твои при условии, что ты возьмешь их сама.
Оставив сейф, он вдруг направился к моим вещам, оставленным в другом углу комнаты. Сначала заглянул в сумку.
– Что у тебя тут? Документы, деньги, обычное бабье барахло…
Положив мою сумку в сейф, он принялся за сетку. Осмотрел атлас, словарь, целлофановый пакет с вязаньем и прочие мелочи. Видно, ему пришла в голову какаято идея, так как он отложил пакет с недовязанным шарфом, а остальное аккуратно сложил в сейф рядом с сумкой и запер сейф.
– Нука открой, – сказал он мне.
Я послушно выполнила приказание: набрала цифры 28121 – током меня не ударило, и сейф открылся.
– Видишь, как это легко? – с издевкой спросил он. – И подумать только, что тебе не хватает сущего пустяка – свободы.
– Пока я свободна, – холодно ответила я.
– Долго это не продлится, – зловеще заметил шеф. Заперев сейф и водворив на место камни, он жестом указал мне на кресло. Я молчала, еще не решив, учинить ли немедленно новый разгром в помещении или дать окрепнуть нараставшей во мне ярости.
– Что это? – спросил он, встряхивая целлофановый пакет. Я вежливо удовлетворила его любопытство:
– Шарф. Из белого акрила. Мое вязанье.
– Ах, вязанье… Очень полезное занятие, хорошо укрепляет нервную систему. Вязанье тебе оставят…
Помолчав, он продолжал:
– А теперь поговорим серьезно. Слушай внимательно, что я тебе скажу, и знай, что слово мое твердо. Тебя не убьют. Я прекрасно понимаю, что тебе нет никакого смысла сообщать мне тайну, зная, что сразу после этого тебя укокошат. Так вот, тебя не укокошат…
– Не считай меня такой дурой, – прервала я. – Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Что, я и в самом деле выгляжу такой идиоткой? И все это ты мне только что показал для того, чтобы убедить меня, что, как только я тебе сообщу тайну, я выйду отсюда живая, невредимая и свободная?
– Отнюдь, – спокойно ответил он. – Все это я показал тебе для того, чтобы ты наконец поняла, что никогда отсюда не выйдешь. Ни отсюда, ни из какоголибо другого места. Я располагаю возможностями обеспечить тебе жизнь как в раю, ты сможешь даже общаться с людьми. Правда, это будут мои люди. Ничего не поделаешь, дорогуша, в катастрофах люди теряют руку, ногу или зрение. Ты потеряешь свободу. Несчастный случай, только и всего. Вся разница заключается в том, как будет выглядеть твоя будущая неволя.
Критически оглядев меня, он продолжал:
– Имеет смысл поспешить с решением. Тебе уже не восемнадцать. Некоторые процессы необратимы, например седина…
– Седина всегда была мне к лицу, – прервала я. – Даже красила меня.
– Не уверен, что тебя украсит отсутствие зубов. И не перебивай меня. Слушай. Думаю, я понял, что ты за штучка. Всякое физическое воздействие приведет к тому, что ты только ожесточишься и замкнешься в своем диком упрямстве. Я дам тебе время подумать. У тебя есть две возможности: находиться в заключении в очень плохих условиях и находиться в заключении в очень хороших условиях. Как выглядят эти хорошие условия, ты приблизительно знаешь, а я могу тебя заверить, что они будут превосходить все виденное тобой в жизни. Как выглядят плохие условия, ты убедишься сама. И сама примешь решение. Я подожду…
Ядовитая ирония, прозвучавшая в последних словах, вызвала во мне глубокое беспокойство. Что придумал этот негодяй? Цепью меня прикуют, что ли? И вообще, что за чушь он здесь молол, какая неволя? В наше время, в цивилизованной стране, под носом полиции?
Я вдруг почувствовала страшную усталость. Пора кончать эту свистопляску.
– Слушай, хватит валять дурака. Зачем мне твои деньги? Да подавись ты ими! Оставь меня в покое, а я тебе передам слова покойника.
– Так говори же!
– Как же, держи карман шире. Сначала выпусти меня, дай пожить нормально. Месяца через три, когда ты убедишься, что я умею держать язык за зубами, а я буду уверена, что ты окончательно оставил меня в покое, я скажу тебе все, что ты хочешь.
– Ты понимаешь, что говоришь? Ведь, как только ты окажешься на свободе, полиция сразу вцепится в тебя.
– А я придумаю чтонибудь. Ну, например, что вы стукнули меня по голове и у меня отшибло память. Даже фамилию свою забыла.
– Глупости, – решительно заявил он, подумав. – Не пойдет. Будем говорить откровенно: ты мне сейчас не веришь. А что изменится через три месяца? Почему тогда ты мне поверишь? Кто гарантирует, что через три месяца я тебя не прикончу?
– Не прикончишь, мой цветик, напротив, будешь оберегать мою жизнь. Я оставлю у нотариуса завещание: «Вскрыть после моей смерти». А в нем опишу все как есть.