– Эй, тыыы! Почему не отвечаешь? Где ты там?
– А ты что, не видишь? – спросила я, не прекращая работы.
– Ясное дело, не вижу! – отозвался он с заметной радостью. – У тебя там темно как в могиле.
– Так надень очки! – посоветовала я и поинтересовалась – Как здоровье?
– Чье здоровье?
– Твое, разумеется. Живот не болит?
– А почему он должен болеть?
– А потому, что каждый день ты наваливаешься им на эту дыру и орешь изо всех сил.
– А откуда ты знаешь, что я лежу на животе?
– А что, ты висишь вниз головой? Похрюкиванье и новый вопль:
– Угадала, я и впрямь лежу на животе. Эй, послушай! Ты должна чтото сказать.
Теперь удивилась я:
– Что я должна сказать?
– Ну шефу! Ты ему должна чтото сказать, так ведь? И будешь тут сидеть, пока не скажешь, так ведь?
– Все правильно. А что?
– Дура ты! Ведь тебя выпустят, как только скажешь. Почему не говоришь?
– Потому что мне вовсе не хочется отсюда выходить. Мне тут нравится. А почему ты мне еду спускаешь сверху, а не передаешь через дверь?
– Одному человеку этой двери не открыть. Ты что, не видела разве? Всегда отсюда спускали тем, кто сидел внизу. Ну, хватит болтать, забирай еду и возврати кувшин.
– Подождешь, не горит…
Прервав работу, я опорожнила корзинку и положила туда пустой кувшин. Мне пришло в голову, что он сможет мне пригодиться. Придется соврать, что разбился. Но это немного позже, дня через дватри, а пока надо завязать дружбу со сторожем.
– Эй, есть ли у тебя семья? – поинтересовалась я.
– Какая семья?
– Не знаешь, какая бывает семья? Жена, дети…
– Ты что, нет, конечно! Зачем мне это?
– А сколько тебе лет?
– Семьдесят восемь! – с явной гордостью провыл он. – Послушай, если тебе что надо от шефа, говори скорее, а то завтра его не будет.
– Хочу ананасный компот! А ему передай мое пожелание опаршиветь.
Как видно, он получил четкое указание немедленно передавать все, что я ни скажу, так как поспешно удалился, не кончив разговора. Я вернулась к работе.
Не так уж трудно было вытаскивать из стены небольшие плоские камни. Время от времени приходилось прибегать к каблукам. Значительно труднее было извлекать крупные камни, но зато нагляднее были тогда результаты труда. Одним камнем, длинным и плоским, я стала пользоваться как рычагом. Со временем у меня накопилось достаточно орудий труда, так что не было нужды больше пользоваться туфлями.
Выемка в стене была уже порядочной – метр на метр, на высоте двадцати сантиметров от пола. Я понимала, что вырыть такой широкий подкоп мне не под силу, придется его сузить. И еще надо решить проблему транспортировки вынутых камней в камеру и размещения их в ней. Лучшим вариантом будет – и это решение доставило мне искреннее удовлетворение – сваливать их под дверью, тем самым исключая в будущем всякую возможность открыть ее.
Когда истекали следующие сутки, путь к свободе исчислялся тридцатью сантиметрами в глубь стены. Есть мне хотелось после этой каторжной работы жутко, рук я не чувствовала, поясница разламывалась, ноги затекли от сидения на корточках. Только крючок держался молодцом. В ожидании сторожа с едой я утешала себя мыслью, что голодная диета очень полезна для больной печени, и я вязала из акрила сеть, с помощью которой намеревалась выволакивать камни из прорытого мной коридора. Я ни на минуту не сомневалась, что небольшая ниша скоро превратится в длинный коридор, и, честно говоря, была в 1 прекрасном настроении.
Наверху послышался скрежет, из дыры раздался хриплый вой:
– Эй, ты! Жива?
– Не смей больше так обращаться ко мне! – обиженно прокричала я в ответ. – А то отвечать не буду!
– Тогда не получишь еду!
– Ну что ж, умру с голоду, и тебе попадет от шефа! В хриплом голосе послышался живой интерес:
– А как надо обращаться к тебе?
– Обращайся ко мне «Ваше преосвященство»! Я тебе не ктонибудь, моя прабабка даже была знакома с одной графиней!
В дыре радостно захрюкали:
– Ладно, согласен! Шеф велел спросить, как ты себя чувствуешь?
– Передай ему – как молодая луковка весной!
– Ананаса не получишь! Велел сказать, что ничего не получишь. Только хлеб и воду!
– А я как раз очень люблю хлеб и воду! Не надо мне ананаса, я раздумала. Слопай сам за мое здоровье!
– Я выпью за твое здоровье! Ты мне нравишься. До сих пор никто не хотел со мной разговаривать, все меня только проклинали. Не говори ты ему, что должна сказать. Лучше посиди здесь подольше.
«А чтоб тебе…»– подумала я, вынимая продукты из корзины. Может, взять кувшин? Нет, не стоит пока портить с тюремщиком отношения.
– У меня масло кончается! – крикнула я. – Нужен новый светильник!
– Я за масло не отвечаю! – както неуверенно ответил он. – Что мне велят, то и даю!
Коптилка светила еще вполне прилично, но вдруг этот негодяй, шеф, захочет оставить меня в темноте? А этого я панически боялась. Ослепну, как лошадь в шахте. Поэтому я решила на всякий случай использовать отсутствие шефа для пополнения запасов.
– Свет мне положен, так что нечего! Шеф требует от меня указать одно место на карте. Вот ослепну, тогда сам будешь искать!
– Так уж сразу и ослепнешь! – Тем не менее в голосе сторожа не было уверенности.
Я объяснила ему, что, согласно новейшим научным исследованиям, ослепнуть можно за одни сутки. Не знаю, поверил ли он этому, но, видно, инструкции ему были даны самые категорические, потому что опять, прервав разговор на полуслове, он удалился и через полчаса принес новый светильник. Спустив его в корзине незажженным, он решительно потребовал:
– А тот верни!
– А пока горит, как погаснет – отдам!
Сторожу это не очень понравилось, но пришлось примириться с фактом.
Немного отдохнув и поев, я вновь принялась за работу. Камни, из которых складывалась стена, были уложены очень неровно, большие и маленькие вперемешку. Стоило вытащить один, как соседние уже поддавались, так что работа шла споро. Преисполненная оптимизма, я принялась высчитывать, сколько у меня уйдет времени, если толщина стены составит шесть метров. Получалось два месяца. Надо всетаки использовать кувшин.
– Эй, ты! – заорал, как всегда, сторож на следующее утро.
Я не откликалась – надо выдержать характер.
– Эй, ты! – еще громче завопил он. – Ваше преосвященство! Вы живы?
На «преосвященство» я могла откликнуться:
– Да ты что? Уже три дня, как померла!
– А почему тогда говоришь? – с явным интересом задал он вопрос, похрюкав по своему обыкновению.
– А это не я говорю! Это моя душа! Сегодня в полночь в виде привидения я приду пугать тебя!
– А почему меня? Пугай шефа!
– Его же нет!
– Дак вернется через неделю! Не можешь подождать?
– Ладно, только ради тебя! Начну с шефа.
Пока мы переговаривались, он спустил корзину. Подняв ее обратно, обнаружил, что нету кувшина, и встревоженно заорал:
– Эй, ты!
Я упорно молчала.
– Эй, ты! Чего молчишь? Отвечай, черт возьми! Где кувшин?
Я продолжала проявлять стойкость, а он не унимался:
– Эй, ты там! Черти бы тебя побрали! Ваше преосвященство!
– Ну что? – мрачно отозвалась я.
– Где кувшин? Отдай кувшин!
– Не могу! Разбился!
– Перестань валять дурака! Мне отчитаться надо. Черепки отдай!
– Не могу! Я на него села, и от кувшина остались лишь мелкие осколки. Ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь копаться в грязи. А докладывать не советую!
– Почему?
– Нагорит тебе от шефа! Лучше помалкивай. У тебя что, другого не найдется?
– О, чтоб тебя!.. – в отчаянии простонал он, явно не зная, на что решиться. – Если не отдашь кувшина, больше не получишь воды!
– Дело твое! От жажды помирают скорее, чем от голода.
– Ну, погоди! Ты у меня попляшешь…
Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобится, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником.
На следующий день сторож спустил пустую корзинку. На его нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец сверху послышалось:
– Ваше преосвященство!
Теперь я сочла возможным отозваться:
– В чем дело?
– Сначала верни кувшин, тогда получишь еду! Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно – сказывалось постоянное недоедание. Да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.
– Ваше преосвященство! – заревела дыра. – Как чувствуешь себя?
– А тебе какое дело? Хорошо чувствую.
– Тогда почему не говоришь ничего?
– Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, Бог тебя покарает!
Сторож счел нужным оправдаться:
– Дак мне велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужто мне кувшина жалко?
– Ну ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…
В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совсем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Еще один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почемуто выскочил сам, что очень подняло мое настроение.
Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путем угроз и шантажа вернуть задержанный мной кувшин. Следовало внести какоето разнообразие в наши взаимоотношения.
– Не называй меня «Ваше преосвященство»! – категорически потребовала я в один прекрасный день. – Так обращаются только к кардиналам, ты что, не знаешь?
– Дак ты ведь сама так хотела! – удивился сторож. – А как тебя теперь называть?
– Ваше королевское величество!
Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиваньем и поинтересовалась:
– А почему «королевское»?
– А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какието радости в этой могиле?
– Шеф завтра возвращается! Если захочешь – выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!
– Не волнуйся, мне здесь нравится!
На самом же деле настало очень тяжелое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватит. Правда, каторжный труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с ее нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когдато мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров – разумеется, мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В сухую постель!
Две вещи поддерживали мой дух. Первая – дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот – а такое случалось со мной очень редко, – она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять все возрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении – через проход в стене.
Вторая вещь – глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок! А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождем. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на ее увлажнение! Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.
Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня донесся шум сверху – в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рев:
– Эй, тыыы!
Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рев, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолета, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рев прекратился. Затем послышался неуверенный голос сторожа:
– Ваше преосвященство! Я не откликалась.
– Ваше пре… – начал было он громче, но тут же спохватился и заорал – Ваше королевское величество!
Теперь я могла откликнуться:
– Ну что?
– Ты не свихнулась там? – зарокотал шеф. – Что это за глупости?
– А, привет! – обрадовалась я. – Как дела? Как здоровье?
– А ты все шутишь? Не надоело тебе?
– Надоело!
– Хочешь выйти?
– Нет!
– Что?!
– Не хочу выходить. Тут тихо и спокойно. Где еще я найду такое?
Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донесся сверху неясный шум – может быть, он расспрашивал сторожа.
– А ты там не спятила? – послышался наконец его раздраженный голос.
В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причем делала это на трех языках, в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.
– Замолчи! – пытался он остановить меня. – Да замолчи же! Перестань орать!
Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:
– Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Тыто сам помнишь таблицу умножения?
В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило 6 том, что настроение у него не наилучшее.
– У тебя что, неприятности? – добродушно поинтересовалась я.
– Почему ты так думаешь?
– Чтото ты не в настроении!
– Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты еще не созрела. Ну и сиди, раз тебе там хорошо!
Он ушел, и наступила тишина.
Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какоето время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путем. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.
Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила Бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твердого камня, скрепленного цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски, размером не превышающие двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову самоуверенному индюкушефу?
После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала черточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уже двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой – слабела от голода. Счастье еще, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось пострашному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал исторический пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет, и ничего – жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на свое ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне всетаки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.
Все труднее было оттаскивать вынутые из стены камни. Делала я это с помощью сети из акрила, которая сразу же перестала быть белой. Поначалу проблема транспортировки решалась довольно легко. Усложнилась она по мере удлинения и сужения тоннеля. Кроме того, в нем стало душно – коптилка, необходимая для освещения рабочего места, поглощала кислород, которого и без того было мало.
Возникла и еще одна трудность. Когда я находилась в конце выкопанного коридора, то не слышала того, что делалось в камере. А вдруг они хватятся меня в неурочное время, и если я им не отвечу, могут возникнуть подозрения. Придется провести профилактику – приучить их, что я не всегда откликаюсь.
Я уже выяснила, какое место моей камеры просматривается из отверстия в потолке. Это была ее середина, круг диаметром около полутора метров. Все же остальное пространство камеры оставалось вне поля зрения смотрящего сверху. Установила это я сначала теоретически, путем расчетов, а потом практически, с помощью сторожа.
Профилактику я провела следующим образом. Услышав рев сторожа, я села на камень за пределами центрального круга и стала ждать. Сторож долго орал:
– Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Эй, отзовись! Ты жива? Ну где ты там, черт тебя подери!
Я продолжала молчать, выжидая, чем это кончится, и рискуя не получить еду. Наконец сторож капитулировал и спустил корзинку, хотя и не услышал моего ответа. Подтянув корзину к себе так, чтобы сторожу не было видно, я опорожнила ее. И все это молча.
– Эй, ты! – обрадовался сторож. – Ваше королевское величество, так ты жива? Почему молчишь?
Но я не отозвалась, и он, поорав еще некоторое время, ушел ни с чем.
На следующий день в его голосе уже чувствовалось явное беспокойство.
– Ваше королевское величество, ты жива?
– Нет! – ответила я. – Вчера состоялись мои похороны. Ты был?
Как он обрадовался! Все подземелье заполнило его радостное хрюканье:
– Да ты что?!
– Как, ты не был на моих похоронах? – возмутилась я.
– Ну да, конечно, не был!
– А почему?
– О Господи, откуда я знаю? Да не было никаких похорон!
– Что ты говоришь?! Эта скотина не устроила мне даже похорон!
– Какая скотина? – заинтересовался совсем сбитый с толку сторож.
– Да шеф твой! Скажешь, не скотина? Довел меня до смерти, а потом еще и похорон не устраивает.
Черная дыра наверху долго не могла успокоиться.
– С тобой не заскучаешь! А почему ты вчера не отвечала?
– Настроения не было. Я разговариваю тогда, когда хочу, а не тогда, когда мне велят. А чем занимается этот бандит?
Сторож както сразу понял, о ком я спрашиваю.
– Нет его! Опять уехал! Послезавтра вернется. А что, надо чтонибудь?
Так мы мило побеседовали, и сторож удалился.
На следующий день я опять не пожелала разговаривать. Из отверстия в потолке неслись просьбы, угрозы и ругань, но я была неумолима. Да и работа шла через пень колоду. Мне стало попадаться все больше крупных камней, и я совершенно измучилась с ними. Выволакивая эти громадины, я задавала себе вопрос: долго ли еще прослужит сеть? Мне было совсем не до дружеских бесед.
– Ваше королевское величество! – послышалось на следующий день. – Жива?
– Не называй меня больше величеством! – злобно отозвалась я, елееле успев к приходу сторожа, потому что очередной проклятущий камень застрял на полдороге и я с трудом справилась с ним.
– А как надо называть?
– Высокочтимая дама!
– А почему ты, высокочтимая дама, не захотела разговаривать с шефом?
Ага, значит, вчера тут был шеф и они кричали мне, а я была в подкопе и ничего не слышала. Хорошо всетаки, что я провела профилактику.
– Не хотела!
– Шеф был злой как черт, – конфиденциально донеслось сверху. – Велел сказать, что если и сегодня ты не будешь разговаривать, не давать тебе воды.
– Тогда я здесь загнусь от сухости! А почему шеф не пришел сейчас?
– Он сейчас занят. Эй, послушай, не зли его! Добром это не кончится, ты его не знаешь!
– А до сих пор он мне только добро делал! Передай шефу, чтобы не нервировал меня! Хочу – буду говорить, не хочу – не буду!
Все труднее давались мне подземные работы. За последующие пятнадцать дней я продвинулась вперед всего на два метра. Когда же это кончится! И зачем было возводить такие толстые стены? А может, весь холм состоит из каменной кладки?
Сторож привык, что я разговаривала с ним через день, и не предъявлял претензий. Воспользовавшись отсутствием шефа, я потребовала третий светильник, без возражений возвратив первый. У меня скопился уже порядочный запас отсыревших сигарет.
Я продолжала ковыряться в стене, решив не считать дней, пока не пройду стену. Шестой метр дался мне особенно тяжело. Наконец приступила к седьмому. Постепенно мной овладевали отчаяние и апатия. Все вокруг настолько прогнило, что казалось, я сама постепенно перехожу в полужидкое состояние. У меня не хватало сил тщательно расчищать коридор, так что он катастрофически суживался. Теперь я уже работала лежа.
Длинный и большой камень, лежащий поперек кладки, я вытащила с большим трудом. Меньше усилий потребовали два соседних. Расковыряв раствор, вытащила еще два, а потом и третий. Я уже собралась отбросить его за спину, но чтото вдруг привлекло мое внимание. Известняк, как известно, светлый камень, а у этого одна сторона была почти черной. Я рассмотрела его в слабом свете коптилки, попробовала вытереть рукой и замерла: с одной стороны камень был испачкан землей!
С отчаянно забившимся сердцем, стиснув от волнения зубы, я протянула руку в образовавшуюся дыру и не нащупала камней. Рука уперлась в мягкий, влажный грунт!
Первую горсть земли я рассматривала так, как ныряльщик рассматривает найденную им впервые в жизни черную жемчужину. Мне жаль было выпускать ее из рук. Опершись спиной о камни и закрыв глаза, я долго сидела неподвижно, слушая райскую музыку, заполнившую эту черную нору.
И откуда только силы взялись! Я сама не заметила, как повытаскивала остальные камни, отделяющие меня от этой чудесной, мягкой, черной земли.
Вернувшись в камеру, я сосчитала все черточки на стене. Их оказалось шестьдесят три. Больше двух месяцев!
Теперь надо было попытаться привести в порядок взбудораженные чувства и мысли. Дорога к свободе стала реальностью. Сброшена наконец страшная, гнетущая тяжесть неуверенности, с которой я боролась уже остатками сил, боясь себе самой признаться в этом. И вот я пробилась сквозь проклятую стену!
Насладившись радостью, я приступила к разработке конструктивных планов. Еще раз проверила направление и угол подкопа. Тоннель должен был идти вверх под углом – не очень большим, иначе я вылезу на поверхность земли посреди газона во дворе замка, но и не очень маленьким, иначе тоннель пройдет под поверхностным слоем почвы вокруг всего земного шара. Мое главное орудие труда – крючок – для земляных работ оказалось явно не пригодным. Пришла очередь кувшина. Разбивала я его очень осторожно, стараясь получить куски покрупнее и не думать о том, что будет, если в ходе земляных работ я натолкнусь на монолитную скалу.
Новое орудие труда вполне себя оправдало, можно сказать, что кувшин в роли лопаты вполне выдержал экзамен. Я с таким энтузиазмом копала и копала, что опомнилась лишь тогда, когда стала задыхаться. Тут я отдала себе отчет, что, отбрасывая за спину вырытую землю, сама себе рою могилу. Следовало чтото придумать.
На всякий случай я оставила себе и второй кувшин, сообщив сторожу, что тоже разбился. Это разгневало сторожа, и он, как видно, сообщил о случившемся шефу, потому что на следующий день воду мне передали в пластмассовой бутылке. Меня это очень огорчило, ибо перечеркивало надежды на получение черепков в будущем. Оставалось утешаться мыслью, что собака, например, роет землю лапами, почему я не смогу?
Затем решительным воплем я потребовала шефа. Пришлось ждать полдня, что не улучшило моего настроения.
– Послушай! – заорала я, как только он появился. – Я надумала!
– Ну, наконецто! – радостно отозвался он. – Говори!
– Шиш тебе! Сам знаешь, что я тебе не верю. Ты обещал улучшить мои бытовые условия?
– Получишь все, чего только не пожелаешь. Говори же!
– Я скажу тебе первое слово. Что я получу за первое слово?
– А что бы ты хотела?
– Брезент! Иначе я тут заработаю ревматизм. Если за первое слова я получу брезент, то подумаю, может, и второе скажу. Сначала посмотрю, как поживется тут с брезентом.
– Ладно! – проревел он, подумав немного. – Говори первое слово!
– Сначала брезент.
– Нет, сначала скажи!
– Как бы не так! Или брезент, или катись к черту. Мне уже все равно!
Я настояла на своем. Поздно вечером через отверстие в потолке мне сбросили требуемый брезент, а чтобы быть точной – прорезиненное полотнище из искусственного волокна. Чуть светильник не погасили.
– Ну, теперь говори. Я слушаю!
– Тууу… – диким голосом завыла я.