Хмелевская Иоанна. Стечение обстоятельств

   — Ну что? — удивилась соседка, впуская в квартиру уже знакомого человека, — Так сразу и выпустили?
   — Сразу и выпустили! — не задумавшись ответил молодой человек. — Только проверили отпечатки пальцев да обыскали. Перчаток не обнаружили, чего же не выпустить?
   — Вы могли их сто раз выбросить, когда по лестнице вниз сигали.
   — Так они не только лестницу проверили, а и все мусорные ящики поблизости. И мою ногу. Увидели, что вывихнута, с такой я далеко не мог сбегать. Ихний доктор мне перевязку сделал. Вот, смотрите.
   Подтянув брючину, молодой человек продемонстрировал свою щиколотку, аккуратно обмотанную эластичным бинтом. Правую, Яжембский постарался не перепутать. Женщина с недоверием покачала головой. Непонятно, как это она могла так ошибиться, ведь уверена была, что вот этот парень с грохотом помчался вниз по лестнице и тут же вернулся, а оказывается, и в самом деле, вывихнув ногу, сидел на лестнице согнувшись, потому она его и не могла видеть. Жаль, что сидел молча, вот если бы ещё и стонал, тогда у неё не осталось бы и тени подозрений. Последнее соображение недоверчивая соседка высказала вслух, на что Янек Яжембский признался: не стонал он не потому, что такая сильная у него воля, а просто от боли горло перехватило. Это чистосердечное признание вроде бы немного смягчило недоверчивое сердце женщины.
   — А теперь вы чего хотите? — почти дружелюбно поинтересовалась она.
   — Если бы я знал! — с тяжким вздохом ответил несчастный молодой человек. — Теперь и сам не знаю, что делать. Кто-то убил вашего соседа, а я, честно говоря, ведь к нему пришёл.
   — Знаю! — отрезала соседка.
   — Но наверняка не знаете, что его обокрали! — убедительно врал подпоручик. Историю он заранее выдумал. — Утащили большой толстый портфель, точнее, саквояж, размером с хороший чемодан. Бумаги там у него были…
   — Что за бумаги?
   — Да всякие. В том числе и мои. Как бы это вам объяснить… Расписки там были, векселя, знаете, всякие такие документы… Имея их на руках, можно много неприятностей людям сделать. Я хотел договориться с паном Миколаем, знаю, за так он бы моих расписок не отдал, но я и заплатить был готов. Да что я! Мелочь. А вот некоторые другие, чьи векселя оказались у пана Миколая, запросто могли и пристукнуть беднягу, чтобы раз и навсегда разделаться. И дешевле обойдётся… Вот я и подумал — не было ли здесь чего-нибудь такого, особенного? Ну не знаю, скандал какой, ссора, попытка взлома, не угрожал ли кто ему? Вы, судя по всему, женщина умная, наблюдательная, вы должны знать все!
   И молодой человек устремил на умную женщину такой молящий взгляд, что и камень бы не выдержал. И хотя баба по своей консистенции намного превосходила любой минерал, она вроде бы чуточку смягчилась. Во всяком случае, утратила насторожённость, ибо у неё вырвалось:
   — А может, это те самые…
   — Которые? — жадно подхватил подпоручик. Баба немедленно спохватилась и вновь закаменела.
   — Ну та самая зараза, — ответила она. — Та сука, та мерзавка, что убила его. Вышла она с торбой.
   Информация о торбе была весьма ценной, но проинструктированный капитаном подпоручик намеревался расколоть упрямую бабу, которая что-то явно скрывала. Для следствия, естественно, главный интерес представляла женщина, посетившая пана Миколая за минуту до его смерти, но оно, следствие, не имело права проигнорировать и все сопутствующие обстоятельства. Особенно, если их скрывали столь упорно.
   Торба была описана соседкой во всех подробностях: большая, похоже тяжёлая, битком набитая и зеленого цвета. Нет, из неё ничего не торчало, так что невозможно было догадаться, что именно вынесла эта гангрена. Очень может быть, что и те самые бумаги.
   Подпоручик разыграл целую комедию. Это надо же, как ему не повезло! Хозяин бумаг убит, а бумаги свистнула какая-то неизвестная гангрена. Может, хоть кто-нибудь ещё её видел, может, кто её знает, раз она бывала в этом доме, может, кто из соседей или дворник? А вообще, очень странно, ибо, насколько он знает, бумагами были заинтересованы сплошь мужчины, откуда появилась женщина и чего ей тут было надо? Совершенно непонятно и вообще сплошные проблемы!
   Старания подпоручика не пропали даром, баба вроде бы стала колебаться. Невооружённым глазом было видно, что в ней борются противоречивые чувства: засадить на всю оставшуюся жизнь за решётку стерву и гангрену или сообщить этому несчастному молодому человеку ещё какую-то информацию. Информация свидетельствовала о её, бабы, уме и наблюдательности и уже не могла повредить соседу. А с другой стороны, как не воспользоваться такой уникальной возможностью отомстить разлучнице? Ни за что!
   — У меня чуть молоко не убежало, — сухо заявила баба вроде бы ни с того ни с сего. — Так что не знаю, был ли тут ещё кто. А её я видела! И когда она ушла, пан Миколай был уже мёртв. Повесить её мало, пусть на веки вечные в пекле мается, такого мужчину убила!
   Голос женщины дрогнул, и стало ясно, что под безвкусным макияжем и копной взбитых и покрытых лаком волос кипят истинные страсти, над которыми довлела ненависть и жажда мести. Подпоручик поспешил высказать своё полное согласие с мнением уважаемой пани. Да, он тоже считает, что принятое ранее наказание плетьми у позорного столба следовало бы для некоторых преступниц вновь ввести. А ещё лучше таких привязывать к хвосту лошади и… Но даже такое родство душ не побудило соседку выявить правду. Двух человек видела она сегодня у двери своего соседа — заразу и вот его самого, а больше никого. И ничего не знает.
   У подпоручика создалось твёрдое убеждение — что-то ещё произошло здесь сегодня. Или ещё кто околачивался, или покойник выходил после ухода заразы, или что-нибудь другое приключилось, однако выдавить правду из этой ожесточившейся мегеры представлялось невозможным. В своих показаниях она зациклилась на одном пункте, возможно и имеющем место, а больше ни о чем сообщать не намеревалась. Более того, сама попыталась выудить у подпоручика информацию:
   — А что, когда вы вошли в квартиру, так пан Миколай был совсем мёртвый?
   — Совсем! — ответил подпоручик. — И по правде говоря, я хотел тут же смыться, да проклятая нога подвела. Вы небось видели — наехали менты и прихватили меня. Вот интересно, кто им сообщил? Случайно не вы?
   — Нет, не я. Ведь тогда я ещё не знала, в чем дело, а пан Миколай очень не любил шум поднимать, я бы не осмелилась без его разрешения. Тьфу, что я такое говорю! А вы никого не видели, когда сюда поднимались?
   — А кого я мог видеть? Вы имеете в виду ту заразу?
   — Да нет, уже после неё моё молоко закипело, пришлось постоять над кастрюлей. Но ведь она могла прийти не одна, а с компанией.
   — С какой компанией?
   Баба упрямо сжала рот, а подпоручик вновь почувствовал уверенность в том, что соседка наверняка ещё кого-то видела здесь, на лестничной площадке. Видела, но ни за что на свете не признается, чтобы под подозрением оказалась лишь ненавистная соперница. А может, сама не уверена, что ещё кого-то видела, может, не успела рассмотреть, как раз из-за того самого молока, о котором так упорно твердит. Может, только что-то слышала…
   Выдерживая долгую паузу, молодой человек испытующе глядел на свою собеседницу. Без толку, выдержка у той была железобетонная. Подпоручик тяжело вздохнул и на всякий случай задал вопрос:
   — А сколько прошло времени от ухода этой заразы до моего появления? Может, хоть приблизительно можете сказать?
   — Шестнадцать минут! — был ответ. Подпоручик изумился:
   — Вы так точно заметили время?
   — Да, все из-за молока. Я его поставила, а сама на часы смотрела.
   — И за это время ничего не произошло?
   — Как же не произошло? Молоко сбежало. Подпоручик почувствовал, что сыт этим молоком по горло, и сменил направление расспросов.
   — Вот вы упоминали, уважаемая пани, что один тип ковырялся в замке вашего соседа отмычкой. Расскажите об этом подробнее, если помните, конечно.
   Баба вроде бы вздохнула с облегчением — ушли от неприятного разговора — и охотно поделилась сведениями о типе с отмычкой. Было это ещё в прошлом году. И не один был тип, с ним ещё женщина была. Ну, какие, обыкновенные, он не старый, но и не молодой, средний такой, а она помоложе будет. Рассказывать особенно нечего, ведь они так ни до чего и не доковырялись, она их шуганула. А больше тут ничего особенного не происходило, пан Миколай — человек порядочный, спокойный, таких мужчин поискать…
   И опять полились дифирамбы покойному. Подпоручик изображал на лице внимание и сочувствие, стараясь не выходить из своей роли.
   — Да, так не повезло, — мрачно резюмировал он, когда соседка замолчала. — А я, признаться, питал слабую надежду, что он, пан Миколай, может, кое-что у вас оставил. Ведь он полностью вам доверял, я правильно понял?
   — Полностью! — с гордостью подтвердила соседка. — И если бы захотел что оставить, то только у меня. А вам обязательно надо разыскать ту заразу. Мало того, что она прикончила пана Миколая, так ещё и воровка, ваши бумаги спёрла…
   На этом их разговор и закончился. Злой как черт спускался подпоручик Яжембский по лестнице, тщетно ломая голову над тем, как заставить проклятую бабу поделиться, несомненно, очень важной информацией. В том, что она ею располагала, он теперь не сомневался.
   В комендатуре полиции уже были получены результаты дактилоскопической экспертизы. С ними подпоручика ознакомил капитан Фрелькович.
   — В квартире обнаружены отпечатки пальцев всего двух лиц — покойника и свеженькие, женские. А больше никаких! Сколько живу, такого не встречал! И ведь ничего не стирали, специально отпечатки не стирали, это установлено. Неужели в этой квартире так никто никогда и не бывал?
   — А весь этот беспорядок в комнате? — заинтересовался подпоручик Яжембский. — Его та женщина устроила?
   — Нет, беспорядок устраивали в перчатках. Серых, синтетических. Но могло быть и так: он её впустил, она вошла, поговорили, она наоставляла немного своих отпечатков, потом сделала вид, что уходит, убила хозяина, надела перчатки и принялась что-то искать. След от перчаток всюду оставлен поверх следов от её пальцев, так что приходится принять такую очерёдность.
   — Допустим, а зачем она оставила свою сумку с камнями и пивом?
   — Черт её знает. Может, её что-то спугнуло, пришлось срочно смываться. Ума не приложу! Никакая разумная версия не приходит в голову. Я уже готов был допустить, что сумку хозяин хранил как память о ком-то. Да вот пиво свеженькое, календарик этого года. А внутри сумки отпечатки пальцев только этой женщины. На бутылках с пивом ещё, правда, чьи-то, скорее всего продавца. Знаешь, у меня такое ощущение, что что-то здесь не так, уж больно все просто…
   В свою очередь подпоручик Яжембский доложил о своём разговоре с соседкой покойного и обуревавших его, подпоручика, подозрениях насчёт скрываемых соседкой сведений. Капитан оживился.
   — Значит, возможна все-таки ещё одна версия, — сказал он. — Соседка видела ещё кого-то, кто заходил в квартиру соседа после ухода той женщины, и он-то и прикончил нашего покойника. А потом стал что-то искать в его квартире, устроил беспорядок и смылся. Ты как думаешь?
   — Баба явно что-то скрывает, то, что может свидетельствовать в пользу ненавистной ей женщины, поэтому и не говорит. Упёрлась и ни словечка! Послушай, не сделать ли нам кофе? — Он подошёл к столику, включил чайник с водой. — У вас найдётся кофе или мне сбегать за своим?
   — У Вербеля где-то должен быть, посмотри. А теперь давай, рассказывай в подробностях, что удалось узнать. Может, сопоставив данные, на какую-нибудь версию и нападём. Я уже договорился о временном включении тебя в нашу опергруппу. Или вот что, принеси-ка для начала свои документы, те, что ты собрал по делу о фальшивомонетчиках. Наверняка пригодятся. Тогда уж и кофе свой захвати.
   — Приветик! — сказал мужской голос в телефонной трубке.
   Я не ответила. Слишком хорошо знала я этот голос и слишком сильно ненавидела его все эти три года. Только в последнее время ненависть поуменьшилась. Давно отошли в прошлое упоительные чувства и романтические душевные порывы. Их сменили разделяющие нас бездонные Пропасти, горы до небес и топкие болота, в которых без следа погрязло все светлое, что некогда объединяло. Не думала я, что снова придётся услышать этот голос.
   По опыту зная, что он способен ждать до посинения, я сочла за лучшее отозваться и сухо произнесла:
   — Добрый день.
   Он сразу перешёл в наступление:
   — Значит, ты узнала, кто говорит?
   — Да.
   — У меня к тебе громадная просьба. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пришла.
   Мне показалось, я ослышалась. В гневе я всегда реагировала необдуманно. Вот и теперь, позабыв о намерении быть сдержанной, я невольно воскликнула:
   — Что ты сказал?!
   — Мне бы хотелось, чтобы ты пришла ко мне, — вежливо ответил он, не обращая внимания на тон вопроса. Он всегда был таким. — И, если можешь, немедленно.
   Уж не спятил ли он? Или перепутал номера телефонов и не отдаёт себе отчёта в том, с кем говорит?
   — Зачем? — заставила я себя спросить по возможности спокойно.
   — Мне нужна твоя помощь.
   За те семь лет, что мы провели вместе, ему неоднократно требовалась моя помощь, и каждый раз это было такое, от чего становилось плохо. Он говорил: «Будь готова, мне понадобится твоя помощь». И я по нескольку часов, как дура, должна была сидеть в полной готовности, ничего не делая, никуда не отлучаясь, и ждать, что он мне соизволит приказать куда поехать, что сделать. Одна из причин, приведшая к нашему разрыву.
   — А ты отдаёшь себе отчёт, с кем говоришь? — недоверчиво поинтересовалась я.
   — Конечно, отдаю, ведь я же звоню именно тебе! Мне требуется помощь, и ни к кому другому я обратиться не могу. Сколько раз ты упрекала меня, что я тебя не ценю, что не вижу в тебе никаких положительных качеств. Вот тебе ещё одно доказательство, что ценю и вижу. И особенно одно из них, которое в данной ситуации просто бесценно. И поверь, сейчас речь идёт не обо мне, а о гораздо более важных вещах!
   Я с трудом удержалась от того, чтобы не выразить вслух своего изумления: разве есть на свете что-то более важное, чем он?
   Вместо этого решительно заявила: — Не хочу!
   — Я предполагал, что ты не захочешь. И все-таки обратился к тебе. Ибо дело это связано с такими вещами и такими людьми, которые, я уверен, тебя очень интересуют. У тебя появляется возможность узнать нечто очень важное.
   — Выходит, ты предлагаешь мне взятку?
   — Нет, я знаю, взяток ты не берёшь. А сейчас одному из твоих друзей грозит опасность. Оказывая мне помощь, ты поможешь и ему. Я бы сам все сделал, уже немного осталось, да временно лишён возможности передвижения.
   Противоречивые чувства боролись в моей душе. Гнев и ненависть побуждали отказаться от всяких дальнейших разговоров и положить трубку, любопытство и желание помочь какому-то своему другу толкали на дальнейшие переговоры. Ну и ещё эта дурацкая черта моего характера — не подвести человека, если он надеется на меня, доверился мне. Не меняться же мне теперь, даже если доверившийся мне человек оказался форменным свиньёй, грубым животным, лишённым жалости и понимания!
   — Ладно! — со злостью сказала я в трубку. — Приду. Что, прямо сейчас?
   — Как можно скорее.
   Дорога не заняла много времени, через десять минут я уже была у его дома. Жил он, чтоб ему пусто было, на пятом этаже, а в этих жутких домах на Рацлавицкой улице нет лифтов. Давно уже мечтала я лицом к лицу встретиться с тем извращенцем, который дал указание пяти-шестиэтажные дома строить без лифтов, решив, вероятно, что в них поселятся сплошь альпинисты и скалолазы. Задушила бы кретина голыми руками!
   По лестнице на пятый этаж я поднималась дольше, чем ехала до этого дома. Уже на третьем этаже я почувствовала, что моя сумка стала тяжелее, на четвёртом я еле её тащила. Интересно, чем это она у меня набита? А поскольку ещё обнаружилось, что ремешок, на котором она висела на плече, еле держится, вот-вот оторвётся, пришлось эту тяжесть тащить в руке. К знакомой двери на площадке пятого этажа я добралась на последнем издыхании и была не в состоянии даже жестами дать понять моё отношение к бабе из квартиры напротив, глаз которой так и выпирал из глазка её двери.
   — В чем дело? — неприязненно спросила я Ми-колая, захлопнув за собой его дверь.
   — Видишь ли, — вежливо ответил тот, — у меня неприятности с позвоночником.
   Я не сочла нужным отреагировать на информацию, не поинтересовалась, что именно у него с позвоночником, зато сразу поняла, что ему от меня требовалось: значит, надо сделать за него что-то вне дома, ибо сам он выходить не может. Да уж, одолеть такую лестницу и здоровый-то не всякий способен… Я молчала, выжидая, чтобы он сам изложил свою просьбу. И дождалась, Миколай заговорил сам:
   — Не буду говорить о других чертах твоего характера, но уж положиться на тебя можно, на себе проверил не один раз. Если возьмёшься — сделаешь обязательно. А просьба моя такая: я дам тебе сумку, которую надо отвезти на Центральный вокзал, в камеру хранения. Там есть такие автоматические ячейки. Запрёшь в одну из них, а ключ привезёшь мне. Сделать это надо поскорее, но не раньше, чем через два часа. Вот и все. Извини, что обременяю тебя, но ты сама неоднократно повторяла — человек должен расплачиваться за свои достоинства, ты — за свою добросовестность и честность.
   У меня в глазах потемнело от ярости. С ума он сошёл, что ли, чтобы сейчас вспоминать как раз то, из-за чего у нас вечно вспыхивали ссоры? Сколько раз он имел случай убеждаться в моей добросовестности, оскорбляя меня при этом и унижая. Теперь-то зачем об этом вспоминать, если действительно нуждается в моей помощи? Не иначе позвоночник ему в голову бросился. Ох, как хотелось кинуть ему в лицо: «Подавись ты моей добросовестностью», повернуться и уйти, хлопнув дверью. Уж не знаю, что меня удержало.
   — Ну и разумеется, быть немой как могила или колодец бездонный, — лишь ехидно произнесла я.
   — Колодец не молчит, — поучительно заметил Миколай. — В колодце есть эхо. А если бы не надо было соблюдать тайну, я нашёл бы и других исполнителей.
   Езус-Мария, смилуйся надо мной! За что я должна выслушивать все это? Если я такое сокровище, так раньше надо было меня оценить, а не использовать в своих целях как неодушевлённый предмет, не очень полезный, зато весьма обременительный. Любая девка казалась ему намного привлекательней меня. Так пусть теперь эти девки и таскаются по вокзалам с его вещами! Уж что я вытерпела с ним, на сколько постарела, как истрепала нервы — и не рассказать. И нет у меня ни малейшего желания помогать ему, к тому же я на все сто процентов уверена — нет никакой необходимости отвозить этот свёрток. Выдумал он такую необходимость! Предельный эгоист, эгоцентрик в высшей степени, он уверен, что весь мир только и ждёт, чтобы вцепиться в его секреты, наступит мировая катастрофа, если кто-то про них проведает. И я должна принимать участие в этом идиотизме?! Только потому, что, оказывается, я — единственное существо во всей Галактике, достойное его доверия.
   Правда, прося оказать помощи, Миколай, надо отдать ему справедливость, не подлизывался и не пресмыкался передо мной.
   — Где это? — спросила я.
   — Да вот, — указал он на огромную пластиковую сумку, битком набитую.
   Я попробовала приподнять её, и у меня опустились руки.
   — Чем она у тебя набита? Килограммов сто, не меньше!
   — Всего шесть с половиной. А набита она записями, составляющими плод моих исследований, которые тебя также интересуют. По разным причинам я не могу это держать дома. А с сумкой тебе не придётся подниматься по лестнице, спускаться будешь. Исследования же касаются… Кажется, его зовут Павел, не так ли?
   Молнией пронеслось в голове — так вот что торчало занозой в его сердце все эти годы! Холодная ярость овладела мной, я поставила сумку и потребовала, сдерживая нарастающее бешенство: ;
   — Немедленно говори, в чем дело!
   — Нет, — ответил мерзавец. — Скажу, когда ты вернёшься с ключом.
   Он смотрел на меня с таким потрясающим равнодушием, что рассудок подсказал — надо пойти на компромисс. Я хорошо знала этого человека: скорей я по кирпичику разберу этот проклятый дом, чем выдавлю из него хоть одно слово.
   — Хорошо, — сказала я, — через два часа.
   — Кстати, обрати внимание на разрушенную беседку, — заметил этот мерзавец совершенно равнодушным тоном.
   Как меня кондрашка не хватила на вместе — не знаю. Ну, ладно, через два часа я сюда вернусь и вот — клянусь чем угодно — с места не сойду, к полу прирасту, пока он мне не скажет всего! Убью мерзавца, если надо будет! Дверь-то он мне откроет, ведь ключ от меня получить надо. Злая, как сто тысяч чертей, пылающая от ярости и в то же время старающаяся не показать этого, я взяла его торбу и свою сумку. Вот ещё дополнительная тяжесть! Тут я вспомнила, что ведь через два часа опять сюда вернусь, зачем же таскаться со своей сумкой, ещё раз тащить её на пятый этаж? Хватит с меня того, что я сейчас спущусь с этой неимоверной тяжестью, хоть подниматься буду налегке. Не помню, что у меня там в сумке, но пока я без неё обойдусь.
   Я лишь вынула из своей сумки кошелёк и портмоне с документами. Хорошо, что в моей куртке такие карманы, ещё и не то поместится.
   — Сумку оставляю, пусть у тебя постоит.
   — Хорошо. Постарайся никому не попадаться на глаза.
   Вот ещё пылая от ярости, я не помнила, как спустилась с лестницы, как добралась до своей машины. Затолкала проклятую сумку на заднее сиденье и поехала на вокзал.
   В Павла я влюбилась в восемнадцать лет, когда была студенткой первого курса. Он учился на втором. Поскольку у меня к тому времени был уже муж и первый ребёнок, я задушила в себе неуместное чувство, чему немало способствовал тот факт, что объект не обращал на меня особого внимания. Обращал он его на Баську, одну из моих подружек, девицу потрясающей красоты, но с невыносимым характером. Вот так, с самого начала, мой жизненный путь вечно преграждала чья-то потрясающая красота… На Баське он и женился.
   Слабым утешением явилось то обстоятельство, что в характере супруги он разобрался раньше, чем я защитила диплом. Потом я на время потеряла Павла из виду, потом мы встретились снова. К тому времени у меня уже было двое сыновей и я развелась с мужем, а у Павла оказалась новая жена. Мне это было до лампочки, слишком много проблем ставила передо мною жизнь, но прежние чувства аукнулись, и я, не сдержавшись, сказала ему об этом. Тогда мы вместе работали над интерьером резиденции американского посла, ну и я как-то ляпнула чего не следовало, без всякой видимой цели, ибо считала свою жизнь окончательно разбитой и планов на будущее уже не строила.
   — Похоже, голубушка, ты спятила малость, — сочувственно отозвался в ответ Павел, решительно изгоняя из посольской ванной крикливый кармин и заменяя его тонированной охрой. — Ты молода, красива, только жить начинаешь, карьеру наверняка сделаешь! Да от мужиков отбою не будет!
   — Ха-ха! — только и сказала я. Зачем мне какие-то мужики, вот если бы он сам… Мог бы на деле доказать, что жизнь моя только начинается, вместо того чтобы утешать дурацкими словами. Вслух я этого не произнесла, но, похоже, мысли мои витали в воздухе, ибо он каким-то образом отгадал их и желание моё осуществил.
   Жизнь продолжалась, любовь наша через пень колоду тянулась, спотыкаясь на многочисленных роковых препятствиях, но дружбу нам удалось сохранить навсегда. Пни и колоды были самого разного свойства. Когда Павел разводился второй раз, я уже успела не только второй раз развестись, но и поклялась в верности Миколаю. А когда рассталась с ним, Павла поблизости не оказалось, не говоря уже о том, что он был женат в третий раз. Меня эта женщина не могла вынести даже на столь большом расстоянии, и Павлу, чтобы избежать скандалов, приходилось скрывать от неё мои самые невинные приветы и поздравления.
   К тому времени Павел навсегда покинул родину. Дело в том, что на четверть он был французом, с детства польский и французский были для него родными языками, а его французская бабка так до конца дней своих и не овладела польским. Во Францию Павла всегда тянуло, чему, принимая во внимание тогдашние порядки в нашей стране, нечего удивляться. Талантливый декоратор, там он считался ценным специалистом и вообще уважаемым человеком, здесь же терялся в серой массе безликих роботов, лишённых всякой перспективы на будущее. Он мечтал работать свободно, с размахом, никому не подчиняясь и не оглядываясь на всевозможные ограничения, расстался с народной, прости Боже, демократией и бросился в объятия капитализма. Результаты оказались ошеломляющими.
   Однако до этого Павел отколол рискованный номер. Даже слишком рискованный.
   Зарабатывали мы тогда мало, что кот наплакал. Я меньше, он немного больше, но все равно мало. А уезжать за границу нищим, клянчить на хлеб и ночевать под мостом очень не хотелось. Питаться сухим хлебом с остатками колбасы, захваченной с покинутой родины — нерадостная перспектива. Человеком почувствовать себя хотелось сразу же.