Страница:
Не прошло и года, как овдовевший сосед-сантехник узрел в ней чудо природы и сумел затащить это чудо к алтарю. И откровенно говоря, только тогда Халинка, созданная для семейной жизни, первый раз оказалась на своем месте. Халинка родила сантехнику двух детей и стала нормальной женой, матерью, хозяйкой дома. И все получалось, хотя нагрузка была немалой, все-таки четверо детей: собственный сын Тадеуш, дочь сантехника от первого брака, немного моложе Тадика, и двое общих. Из Халинки вышла отличная домашняя хозяйка, а если иногда за работой — например, моя посуду или гладя белье — она напевала, все слушали с удовольствием, а случайные прохожие даже останавливались под окнами.
Жизнь Тадика складывалась непросто, мальчик рос практически сиротой при живых отце-матери, хотя дед с бабкой по-своему о нем заботились. Парень не озлобился, не ударился в беспризорщину, короче, не сбился с пути. Не ссорился с бабкой, не заважничал после возвращения богатенькой и взбалмошной мамаши, не возненавидел сантехника, не обижал младших детей и даже не сбежал из дома. Неплохо закончив школу, он пошел учиться дальше. С сантехником он даже подружился и не без его влияния специализировался в вузе по водопроводной части. Проживал он с мамулей, бабу лей, сантехником и прочими детьми в той самой архитектурной страшилке с башенками, где им было уже тесновато. Не желая пребывать в одной комнате с бабулей, парень оборудовал с помощью отчима комнатку на чердаке. К сожалению, мечтать об увеличении жилплощади не приходилось, ибо Халинка давно растранжирила теткино наследство, а ее муж продал свой скромный домик, переезжая к новой жене.
После возвращения матери из Америки Тадик стал реже видеться с отцом, ибо ребенка мужа пани Богуслава еще могла перенести, но дополнительную женщину — ни в коем случае! Кто ее знает, эту заразу, такая способна прибрать к рукам дружка молодости, так что на всякий случай следовало пресечь ее попытки в самом зародыше. Встречи отца с сыном были сведены к минимуму.
И в результате о смерти отца сын узнал из некролога в газете, а к его гробу парню пришлось чуть ли не силой прорываться. После похорон Тадеуш осмелился завести с пани Богуславой речь о том, чтобы взять что-нибудь на память об отце. Парню и в голову не пришло претендовать на свою долю отцовского наследства, как одному из трех законных детей покойного, ведь обычно половина имущества достается вдове, половина — детям. Он не покушался не только на часть жилплощади, но даже и на мизерные крохи имущества, зная патологическую жадность пани Богуславы. Нет, речь шла лишь о каких-то вещицах отца, не представляющих материальной ценности, но дорогих сыну как память. Разъяренная Богуслава и слушать не стала, просто вышвырнула Тадеуша из дому.
Это, в свою очередь, так разозлило парня, что тот, не долго думая, тут же забрал отцовскую машину. Она по-прежнему стояла в примитивном гараже-сарае, примыкавшем к дому и никогда не запиравшемся. Тадик беспрепятственно зашел в сарай — дверь и на сей раз оказалась незапертой. Дверцы машины тоже. Ключи от зажигания и документы на машину отец всегда держал в кармашке на дверце, парню это было известно. А поступал так Северин Хлюп не по недомыслию, просто знал супругу. Та из вредности могла отобрать у него и ключи от машины и где-нибудь спрятать, к машине же никогда не прикасалась по причине присущего ей страха перед всякой техникой.
И вот теперь Тадик приехал к Карпинскому, зная, что тот был лучшим другом покойного отца. Ему просто необходимо было кому-то пожаловаться. Или даже поплакаться. Или просто поговорить, узнать, не высказывал ли отец каких-либо пожеланий, адресованных сыну. Или, может, просил ему что-нибудь передать на словах. А также посоветоваться, как теперь быть, ведь, наверное, присвоение отцовской машины — дело нешуточное.
Ничего из этих планов осуществить не удалось. Тадеуш не знал об амнезии Карпинского?
Ясное дело, о чем теперь можно советоваться? Единственное утешение — хоть Эльжбетка его признала. За десять лет она неузнаваемо изменилась. Смутно вспоминалось что-то тощее и голенастое, ничего общего не имеющее с этой потрясающе красивой девушкой.
Заметив, какое впечатление на молодого человека произвело состояние Хенрика, Кристина от души пожалела растерявшегося парня и пришла ему на помощь.
— Мы тебе от всего сердца сочувствуем, — ласково сказала она. — Нас тоже потрясла скоропостижная смерть Северина. Ты давно видел отца?
— Да, наверное, год назад, — с трудом выговорил Тадеуш. — Извините меня, я ведь понятия не имел, что пан Хенрик.., что у него плохо с памятью. Отчего это произошло? Несчастный случай?
— Господи, ты и в самом деле не знаешь? — ужаснулась Эльжбета. — Богуся тебе не сказала? Ты хоть вообще с ней говорил?
— Вряд ли это можно назвать разговором... — замялся Тадеуш. — Да, вспомнил, она жаловалась, что последние дни отец пропадал в больнице у пана Хенрика, но не сказала, почему тот очутился в больнице. Я думал, аппендицит какой...
— Хорошенький аппендицит! — возмутилась Кристина. — У этой бабы и в самом деле ни ума ни сердца! Ну да ладно, не стоит о ней.
— Почему же, очень даже стоит! — оживился Тадеуш. — Я ведь тоже о ней, скажем так, не наилучшего мнения. Она.., как бы это поточнее выразиться? Недобрая она. Впрочем, я старался избегать с ней контактов, из-за отца, ему всегда доставалось от жены, если со мной общался. Ну да, полагаю, вам это известно?
— Известно.
— А что с паном Хенриком? Если, конечно, не бестактно с моей стороны...
— Скажите ему! — потребовал Карпинский. — Я тоже охотно послушаю, мне самому не мешает хорошенько во всем разобраться. И никакая это не бестактность, я уже понял, что многого не помню. А вон та штука — компьютер, кажется, — ведь это самое трудное, правда?
Его горячо поддержали — он прав, конечно, компьютер — самое сложное. И раз он к нему вернулся чисто автоматически, именно компьютер может оказаться важнейшим элементом терапии. Ну и очень пригодится хорошее, ровное настроение больного и полнейшее отсутствие депрессии. Пусть даже о прошлом Хенрик напрочь позабыл, на будущее его болезнь явно не распространялась.
Вот почему и молодой человек, и хозяин дома с равным интересом выслушали подробнейший рассказ о несчастном случае с Карпинским и обо всем, связанном с этим. Тадик был потрясен. Навалилось новое горе. Такое ощущение, что он словно вдвойне потерял отца, — не только физически скончался человек, исчезла теперь и вся память об отце, которой располагал его лучший друг. Оставалось только рассчитывать на собственные воспоминания.
— И подумать только, эта ведьма ничего мне не сказала! — воскликнул Тадеуш. — Не могла же не знать! Несчастье с паном Хенриком — и сразу умирает отец. Хуже случиться и не могло.
— Именно! — подхватила Кристина. Она одна знала, сколько горькой правды в этих словах. — У них было столько общего. Знаешь, такие свои, мужские тайны, о которых лишь они оба знали. Только твой отец мог в чем-то помочь Хенрику, подтолкнуть его память.
— А что теперь происходит в доме покойного? — вдруг поинтересовался дотоле молчавший Клепа.
— Откуда мне знать? — удивился Тадеуш. — Я пробыл там какие-то две минуты. Кажется, мегера собирается проводить генеральную уборку, и это меня тревожит, наверняка выбросит ценные для меня вещицы отца, сочтет ненужным хламом. А я бы охотно взял что-нибудь на память. Но ведь с ней просто невозможно говорить...
— Так попробуй договориться с братишкой, — сочувственно посоветовала Эльжбета. — Со Стасем. Знаешь, у меня создалось впечатление, что он был на стороне отца. А с Агат-кой не стоит, от нее держись подальше, маменькина дочка.
— Ты так думаешь? Это идея! Мне тоже казалось, что Стась — неплохой мальчишка.
И тут опять сказал свое слово шурин:
— А вы не считаете, что мы все обязаны нанести пани Хлюповой визит? Выразить, так сказать, свои соболезнования.
— Кто должен нанести? — вскинулась Кристина. — Может, я? Да она меня и на порог не пустит.
— Не обязательно ты. Хенек с Эльжбеткой.
— И что? Зачем это?
— Так положено. А там, глядишь, что и припомнится Хенеку. Из вежливости надо пойти. Я бы и сам пошел, мне не трудно.
— В этом что-то есть, — не очень уверенно согласилась Эльжбета. — Меня эта женщина, в общем, выносит. К тому же можем притвориться, что не знаем, какая она мегера.
Предложение поддержал и Тадеуш, подумал, что при людях мегера вряд ли опять его выгонит, постыдится, наверное.
Кристина задумчиво разглядывала Клепу, ей тоже в голову пришла идея.
— В принципе я не возражаю, — согласилась она. — Но не сегодня же...
— А кто сказал, что непременно сегодня? — обрадовался Клепа. — Допустим, через недельку. Я даже специально приеду.
На том и порешили. Тадеуш встал и принялся прощаться. Поднялся и Клепа, рассчитывая, что парень подбросит его на вокзал, на сей раз он приехал без машины. Наконец-то Карпинские остались одни. Посидели, побеседовали, удивляясь, с чего это шурин вдруг так быстро смотался. Эльжбета вдруг вскочила и опрометью бросилась в свою комнату. И тут же вернулась, кляня себя на чем свет стоит.
— Ну как же можно было этого жулика оставить хоть на миг одного? Идиотка, кретинка, как пришла, так и бросила сумку, не припрятала! И серебряные браслетки. Дюжина их была, а теперь лишь восемь штук осталось! И из сумки мерзавец вытащил сегодня купленные духи фирмы «Мицуко», большой флакон. Раз в жизни позволила себе, обожаю этот запах, сколько времени деньги собирала, и на тебе! Как же сразу не сообразила!
— Не переживай так, мы обе были заняты отцом, все остальное из головы вылетело, — утешала ее Кристина. — К тому же я думала, что все припрятано, наверху ничего не осталось...
— Этот мерзавец и снизу достанет! Ради бога, давай не будем больше впускать его в дом!
— Не получится. Твой отец его явно полюбил! Пока мы еще не объяснили ему, что такое кража.
— Так следует в первую очередь объяснить! — кипятилась Эльжбета. — Чтоб его черти побрали, ведь ничего теперь не докажешь, открестится, подонок, но, знаешь, я не выдержу, врежу ему по морде! Когда отец не увидит.
* * *
* * *
Жизнь Тадика складывалась непросто, мальчик рос практически сиротой при живых отце-матери, хотя дед с бабкой по-своему о нем заботились. Парень не озлобился, не ударился в беспризорщину, короче, не сбился с пути. Не ссорился с бабкой, не заважничал после возвращения богатенькой и взбалмошной мамаши, не возненавидел сантехника, не обижал младших детей и даже не сбежал из дома. Неплохо закончив школу, он пошел учиться дальше. С сантехником он даже подружился и не без его влияния специализировался в вузе по водопроводной части. Проживал он с мамулей, бабу лей, сантехником и прочими детьми в той самой архитектурной страшилке с башенками, где им было уже тесновато. Не желая пребывать в одной комнате с бабулей, парень оборудовал с помощью отчима комнатку на чердаке. К сожалению, мечтать об увеличении жилплощади не приходилось, ибо Халинка давно растранжирила теткино наследство, а ее муж продал свой скромный домик, переезжая к новой жене.
После возвращения матери из Америки Тадик стал реже видеться с отцом, ибо ребенка мужа пани Богуслава еще могла перенести, но дополнительную женщину — ни в коем случае! Кто ее знает, эту заразу, такая способна прибрать к рукам дружка молодости, так что на всякий случай следовало пресечь ее попытки в самом зародыше. Встречи отца с сыном были сведены к минимуму.
И в результате о смерти отца сын узнал из некролога в газете, а к его гробу парню пришлось чуть ли не силой прорываться. После похорон Тадеуш осмелился завести с пани Богуславой речь о том, чтобы взять что-нибудь на память об отце. Парню и в голову не пришло претендовать на свою долю отцовского наследства, как одному из трех законных детей покойного, ведь обычно половина имущества достается вдове, половина — детям. Он не покушался не только на часть жилплощади, но даже и на мизерные крохи имущества, зная патологическую жадность пани Богуславы. Нет, речь шла лишь о каких-то вещицах отца, не представляющих материальной ценности, но дорогих сыну как память. Разъяренная Богуслава и слушать не стала, просто вышвырнула Тадеуша из дому.
Это, в свою очередь, так разозлило парня, что тот, не долго думая, тут же забрал отцовскую машину. Она по-прежнему стояла в примитивном гараже-сарае, примыкавшем к дому и никогда не запиравшемся. Тадик беспрепятственно зашел в сарай — дверь и на сей раз оказалась незапертой. Дверцы машины тоже. Ключи от зажигания и документы на машину отец всегда держал в кармашке на дверце, парню это было известно. А поступал так Северин Хлюп не по недомыслию, просто знал супругу. Та из вредности могла отобрать у него и ключи от машины и где-нибудь спрятать, к машине же никогда не прикасалась по причине присущего ей страха перед всякой техникой.
И вот теперь Тадик приехал к Карпинскому, зная, что тот был лучшим другом покойного отца. Ему просто необходимо было кому-то пожаловаться. Или даже поплакаться. Или просто поговорить, узнать, не высказывал ли отец каких-либо пожеланий, адресованных сыну. Или, может, просил ему что-нибудь передать на словах. А также посоветоваться, как теперь быть, ведь, наверное, присвоение отцовской машины — дело нешуточное.
Ничего из этих планов осуществить не удалось. Тадеуш не знал об амнезии Карпинского?
Ясное дело, о чем теперь можно советоваться? Единственное утешение — хоть Эльжбетка его признала. За десять лет она неузнаваемо изменилась. Смутно вспоминалось что-то тощее и голенастое, ничего общего не имеющее с этой потрясающе красивой девушкой.
Заметив, какое впечатление на молодого человека произвело состояние Хенрика, Кристина от души пожалела растерявшегося парня и пришла ему на помощь.
— Мы тебе от всего сердца сочувствуем, — ласково сказала она. — Нас тоже потрясла скоропостижная смерть Северина. Ты давно видел отца?
— Да, наверное, год назад, — с трудом выговорил Тадеуш. — Извините меня, я ведь понятия не имел, что пан Хенрик.., что у него плохо с памятью. Отчего это произошло? Несчастный случай?
— Господи, ты и в самом деле не знаешь? — ужаснулась Эльжбета. — Богуся тебе не сказала? Ты хоть вообще с ней говорил?
— Вряд ли это можно назвать разговором... — замялся Тадеуш. — Да, вспомнил, она жаловалась, что последние дни отец пропадал в больнице у пана Хенрика, но не сказала, почему тот очутился в больнице. Я думал, аппендицит какой...
— Хорошенький аппендицит! — возмутилась Кристина. — У этой бабы и в самом деле ни ума ни сердца! Ну да ладно, не стоит о ней.
— Почему же, очень даже стоит! — оживился Тадеуш. — Я ведь тоже о ней, скажем так, не наилучшего мнения. Она.., как бы это поточнее выразиться? Недобрая она. Впрочем, я старался избегать с ней контактов, из-за отца, ему всегда доставалось от жены, если со мной общался. Ну да, полагаю, вам это известно?
— Известно.
— А что с паном Хенриком? Если, конечно, не бестактно с моей стороны...
— Скажите ему! — потребовал Карпинский. — Я тоже охотно послушаю, мне самому не мешает хорошенько во всем разобраться. И никакая это не бестактность, я уже понял, что многого не помню. А вон та штука — компьютер, кажется, — ведь это самое трудное, правда?
Его горячо поддержали — он прав, конечно, компьютер — самое сложное. И раз он к нему вернулся чисто автоматически, именно компьютер может оказаться важнейшим элементом терапии. Ну и очень пригодится хорошее, ровное настроение больного и полнейшее отсутствие депрессии. Пусть даже о прошлом Хенрик напрочь позабыл, на будущее его болезнь явно не распространялась.
Вот почему и молодой человек, и хозяин дома с равным интересом выслушали подробнейший рассказ о несчастном случае с Карпинским и обо всем, связанном с этим. Тадик был потрясен. Навалилось новое горе. Такое ощущение, что он словно вдвойне потерял отца, — не только физически скончался человек, исчезла теперь и вся память об отце, которой располагал его лучший друг. Оставалось только рассчитывать на собственные воспоминания.
— И подумать только, эта ведьма ничего мне не сказала! — воскликнул Тадеуш. — Не могла же не знать! Несчастье с паном Хенриком — и сразу умирает отец. Хуже случиться и не могло.
— Именно! — подхватила Кристина. Она одна знала, сколько горькой правды в этих словах. — У них было столько общего. Знаешь, такие свои, мужские тайны, о которых лишь они оба знали. Только твой отец мог в чем-то помочь Хенрику, подтолкнуть его память.
— А что теперь происходит в доме покойного? — вдруг поинтересовался дотоле молчавший Клепа.
— Откуда мне знать? — удивился Тадеуш. — Я пробыл там какие-то две минуты. Кажется, мегера собирается проводить генеральную уборку, и это меня тревожит, наверняка выбросит ценные для меня вещицы отца, сочтет ненужным хламом. А я бы охотно взял что-нибудь на память. Но ведь с ней просто невозможно говорить...
— Так попробуй договориться с братишкой, — сочувственно посоветовала Эльжбета. — Со Стасем. Знаешь, у меня создалось впечатление, что он был на стороне отца. А с Агат-кой не стоит, от нее держись подальше, маменькина дочка.
— Ты так думаешь? Это идея! Мне тоже казалось, что Стась — неплохой мальчишка.
И тут опять сказал свое слово шурин:
— А вы не считаете, что мы все обязаны нанести пани Хлюповой визит? Выразить, так сказать, свои соболезнования.
— Кто должен нанести? — вскинулась Кристина. — Может, я? Да она меня и на порог не пустит.
— Не обязательно ты. Хенек с Эльжбеткой.
— И что? Зачем это?
— Так положено. А там, глядишь, что и припомнится Хенеку. Из вежливости надо пойти. Я бы и сам пошел, мне не трудно.
— В этом что-то есть, — не очень уверенно согласилась Эльжбета. — Меня эта женщина, в общем, выносит. К тому же можем притвориться, что не знаем, какая она мегера.
Предложение поддержал и Тадеуш, подумал, что при людях мегера вряд ли опять его выгонит, постыдится, наверное.
Кристина задумчиво разглядывала Клепу, ей тоже в голову пришла идея.
— В принципе я не возражаю, — согласилась она. — Но не сегодня же...
— А кто сказал, что непременно сегодня? — обрадовался Клепа. — Допустим, через недельку. Я даже специально приеду.
На том и порешили. Тадеуш встал и принялся прощаться. Поднялся и Клепа, рассчитывая, что парень подбросит его на вокзал, на сей раз он приехал без машины. Наконец-то Карпинские остались одни. Посидели, побеседовали, удивляясь, с чего это шурин вдруг так быстро смотался. Эльжбета вдруг вскочила и опрометью бросилась в свою комнату. И тут же вернулась, кляня себя на чем свет стоит.
— Ну как же можно было этого жулика оставить хоть на миг одного? Идиотка, кретинка, как пришла, так и бросила сумку, не припрятала! И серебряные браслетки. Дюжина их была, а теперь лишь восемь штук осталось! И из сумки мерзавец вытащил сегодня купленные духи фирмы «Мицуко», большой флакон. Раз в жизни позволила себе, обожаю этот запах, сколько времени деньги собирала, и на тебе! Как же сразу не сообразила!
— Не переживай так, мы обе были заняты отцом, все остальное из головы вылетело, — утешала ее Кристина. — К тому же я думала, что все припрятано, наверху ничего не осталось...
— Этот мерзавец и снизу достанет! Ради бога, давай не будем больше впускать его в дом!
— Не получится. Твой отец его явно полюбил! Пока мы еще не объяснили ему, что такое кража.
— Так следует в первую очередь объяснить! — кипятилась Эльжбета. — Чтоб его черти побрали, ведь ничего теперь не докажешь, открестится, подонок, но, знаешь, я не выдержу, врежу ему по морде! Когда отец не увидит.
* * *
Наутро Кристина приступила к важному разговору с Хенриком. Обстоятельства складывались благоприятно, минувшая ночь вселяла немалые надежды. Хенрик хотя память и потерял, но сохранил другие способности, вкусы его, как известно, не изменились, а рефлексы действовали безотказно, не помешала и рука в гипсе. В общем, как мужчина он оказался на высоте, Кристине не в чем было его упрекнуть. И теперь, разнежившись, готов был во всем угождать любимой женщине.
За завтрак сели вдвоем, Эльжбета отправилась на экзамен, один из последних.
— Хенричек, — с бьющимся сердцем начала Кристина, — у нас проблема. Знаю, тебе сейчас нелегко, но я постараюсь разобъяснить все поподробней, может, тебе что и припомнится.
— Постарайся, коханая, — согласился Хенрик. — Я ведь не дебил, оказывается, соображать способен, правда, очень утомляет меня копание в прошлом, но я тоже постараюсь.
— Вот давай вместе и покопаемся. Так вот. Как раз в день автокатастрофы, перед выездом, ты мне признался, что провернул одно выгодное дельце.
— О! — оживился Хенрик. — Какое же?
— Понятия не имею, знаю только — очень для тебя выгодное. Во всяком случае, ты заработал на нем более двадцати миллиардов злотых, но в долларах. И деньги у тебя находились дома. Это было вечером, накануне того несчастного случая. И ты ломал голову, где бы их спрятать, потому что к нам нагрянул твой шурин. А он ворюга...
— Не так быстро, коханая, — попросил Хенрик. — Мне не все ясно. Какая разница — злотые, доллары? Расскажи, а я быстренько запомню.
И в самом деле, хотя из памяти Карпинского начисто стерлось прошлое, на пустом месте с удесятеренной силой усваивались свежеприобретенные познания, не было необходимости ничего повторять. Хенрик с потрясающей скоростью овладевал не только родным польским, но быстро схватывал и некогда знакомый ему английский.
Пришлось Кристине сделать коротенький доклад о денежных знаках и валютных системах разных стран, засим последовал вопрос;
— Значит, двадцать миллиардов злотых — это много?
— Очень много, — вздохнула Кристина. — Половины достаточно, чтобы всем нам безбедно жить на одни проценты. А второй половины с избытком хватило бы на виллу, две автомашины и на все, чего душа пожелает. До конца наших дней.
— Очень хорошо, — одобрил неизвестно что Хенрик и взял добавку салата. — А теперь о шурине. Что значит — ворюга?
— Значит — вор. Крадет чужую собственность. Берет и присваивает себе без разрешения чужие вещи. В том числе наши. Ох, Хенричек, наверное, я дам тебе почитать энциклопедию...
— Отличная мысль, я и сам возьму. Понял, ты полагаешь, что он мог бы украсть и те большие деньги.
— Мог бы! Мог бы!
— Нехорошо, — укоризненно заметил Хенрик. — Так нехорошо поступать.
— Правильно, нехорошо, но он поступает.
— А ты уверена? Мне он нравится, такой милый человек.
— Он всем людям нравится, но только до тех пор, пока не украдет у них чего-нибудь. Твоя бывшая жена его на порог не пускает, а ведь он ей родной брат.
— Моя бывшая жена? — удивился Карпинский. — Ты хочешь сказать, что у меня была какая-то жена? Почему же мне до сих пор об этом не сообщили?
Кристина почувствовала — кажется, терпение ее на пределе.
— Потому что речи не зашло, тебе еще столько предстоит узнать! И жен у тебя было целых две.
— Зачем столько?
— Так получилось. Первая жена умерла. Это была Эльжбеткина мама. Ты уже знаешь, что мать твоей дочери должна была быть твоей женой, а ею наверняка была не я. Мама Эльжбеты давно уже умерла, потом ты женился на второй, но та сама с тобой разошлась, она считала — ты слишком мало зарабатываешь денег. А Клепа — как раз ее брат.
— А мне он — шурин! — вспомнил Хенрик.
— Молодец, правильно. Вот ты и ломал голову, где бы спрятать деньги, потому что тогда шурин тебе не так нравился. Ты понимал — он украдет твои деньги. Вот ты и спрятал их.
— Где?
— Хотелось бы мне это знать! — не выдержала Кристина. Ангельское ее терпение лопнуло. — Ты мне сказал только, что хорошо их спрятал. В надежном и безопасном месте. А в каком — не сказал. Теперь же сам понимаешь — нам надо их найти. Понимаешь или нет?
— Понимаю, — даже немного обиделся Хенрик. — Что я, дурак, что ли? Только, видишь ли, я никаких таких денег не помню. Давай-ка повтори мне еще разок, и во всех подробностях.
Пришлось Кристине приструнить свое терпение и по возможности спокойно еще раз обо всем рассказать. Капризничать ей сейчас никак нельзя.
Выслушав во второй раз отчет жены, Карпинский заинтересовался своим сообщником. Кто он такой? Кристина не знала, Карпинский тогда его не назвал. Не исключено, сообщник мог внести какую-то ясность.
— Я надеялась, что твой сообщник — Хлюп, — со вздохом призналась Кристина. — Но спросить его не решилась, ты так настаивал, чтобы я никому ни слова. А теперь и не спросишь. Даже как выглядели эти деньги, в чем были запакованы, и то понятия не имею. В мешке? В чемодане? В картонной коробке? Ты мне их не показал.
— Вот тогда я действительно был дурак. Тогда, а не сейчас. Очень жаль, дорогая, но я ничегошеньки не могу припомнить.
— Да я и не очень надеялась, — опять вздохнула Кристина. — Просто мне хотелось, чтобы ты знал. И подумал. Думать ты умеешь. А узнав о деньгах, возможно, просто догадаешься, что тогда с ними сделал. Вот скажи, где бы ты их спрятал сейчас, если бы захотел?
Карпинский вместе со стулом отъехал от стола и огляделся, однако ничего путного в голову не приходило.
— Спрятать в доме? — неуверенно переспросил он.
Кристина аж подскочила. Не муж, а она, дура набитая, потеряла память! В каком там доме!!!
— Нет, нет! Я вспомнила! Ты мне четко сказал — унес деньги и укрыл их в надежном и безопасном месте. Нет, ты выразился так: «В самом спокойном и безопасном». Где, скажи на милость, ты мог их спрятать? Не в банк положил, это точно, в банк нельзя, потому что они вроде как не совсем легально тебе достались. Я еще пошутила — спокойное и безопасное, значит, на кладбище закопал. Ты только посмеялся, да и не мог закопать их, не был испачкан. Хенрик, постарайся вспомнить, нам так нужны деньги, особенно сейчас, когда ты долго не сможешь работать, рука в гипсе...
— Мне сказали — снимут через две недели. Теперь уже только через десять дней.
— Неизвестно, сколько займет процесс выздоровления. Да и вообще, надо совсем ума лишиться, чтобы поставить крест на таких деньгах!
— Так я и лишился. Хотя, конечно, понимаю, что денежки иметь неплохо.
Кристина окончательно пала духом.
— Похоже на то, что ты так никому и не успел сказать, куда дел деньги, разве что Хлюпу. Остается еще твой сообщник. Наверняка у тебя где-то записаны его имя и адрес. В блокноте, каких-то бумагах... Давай просмотрим все, что можно!
Карпинский не возражал против просмотра бумаг, ему самому было интересно, что в них обнаружится. И они с Кристиной переместились в кабинет.
Бумаги Карпинского оказались аккуратно сложенными, а на столе лежал большой блокнот, сплошь заполненный фамилиями, телефонами и адресами. Маленький блокнотик вместе с Карпинским вернулся из больницы. Больше всего Карпинского заинтересовали огромные компьютерные распечатки со всевозможными графиками, расчетами и бог знает с чем еще. Он с радостью заявил, что почти все понимает, и отвлечь мужа от этих бумаг и заставить заняться нужными поисками стоило Кристине немалого труда.
Карпинский раскрыл большой блокнот и принялся внимательно его изучать. В отличие от компьютерных распечаток записи в блокноте ему ни о чем не говорили. Таинственным сообщником мог оказаться кто угодно. Кристина совсем приуныла и решилась обо всем рассказать Эльжбете.
За завтрак сели вдвоем, Эльжбета отправилась на экзамен, один из последних.
— Хенричек, — с бьющимся сердцем начала Кристина, — у нас проблема. Знаю, тебе сейчас нелегко, но я постараюсь разобъяснить все поподробней, может, тебе что и припомнится.
— Постарайся, коханая, — согласился Хенрик. — Я ведь не дебил, оказывается, соображать способен, правда, очень утомляет меня копание в прошлом, но я тоже постараюсь.
— Вот давай вместе и покопаемся. Так вот. Как раз в день автокатастрофы, перед выездом, ты мне признался, что провернул одно выгодное дельце.
— О! — оживился Хенрик. — Какое же?
— Понятия не имею, знаю только — очень для тебя выгодное. Во всяком случае, ты заработал на нем более двадцати миллиардов злотых, но в долларах. И деньги у тебя находились дома. Это было вечером, накануне того несчастного случая. И ты ломал голову, где бы их спрятать, потому что к нам нагрянул твой шурин. А он ворюга...
— Не так быстро, коханая, — попросил Хенрик. — Мне не все ясно. Какая разница — злотые, доллары? Расскажи, а я быстренько запомню.
И в самом деле, хотя из памяти Карпинского начисто стерлось прошлое, на пустом месте с удесятеренной силой усваивались свежеприобретенные познания, не было необходимости ничего повторять. Хенрик с потрясающей скоростью овладевал не только родным польским, но быстро схватывал и некогда знакомый ему английский.
Пришлось Кристине сделать коротенький доклад о денежных знаках и валютных системах разных стран, засим последовал вопрос;
— Значит, двадцать миллиардов злотых — это много?
— Очень много, — вздохнула Кристина. — Половины достаточно, чтобы всем нам безбедно жить на одни проценты. А второй половины с избытком хватило бы на виллу, две автомашины и на все, чего душа пожелает. До конца наших дней.
— Очень хорошо, — одобрил неизвестно что Хенрик и взял добавку салата. — А теперь о шурине. Что значит — ворюга?
— Значит — вор. Крадет чужую собственность. Берет и присваивает себе без разрешения чужие вещи. В том числе наши. Ох, Хенричек, наверное, я дам тебе почитать энциклопедию...
— Отличная мысль, я и сам возьму. Понял, ты полагаешь, что он мог бы украсть и те большие деньги.
— Мог бы! Мог бы!
— Нехорошо, — укоризненно заметил Хенрик. — Так нехорошо поступать.
— Правильно, нехорошо, но он поступает.
— А ты уверена? Мне он нравится, такой милый человек.
— Он всем людям нравится, но только до тех пор, пока не украдет у них чего-нибудь. Твоя бывшая жена его на порог не пускает, а ведь он ей родной брат.
— Моя бывшая жена? — удивился Карпинский. — Ты хочешь сказать, что у меня была какая-то жена? Почему же мне до сих пор об этом не сообщили?
Кристина почувствовала — кажется, терпение ее на пределе.
— Потому что речи не зашло, тебе еще столько предстоит узнать! И жен у тебя было целых две.
— Зачем столько?
— Так получилось. Первая жена умерла. Это была Эльжбеткина мама. Ты уже знаешь, что мать твоей дочери должна была быть твоей женой, а ею наверняка была не я. Мама Эльжбеты давно уже умерла, потом ты женился на второй, но та сама с тобой разошлась, она считала — ты слишком мало зарабатываешь денег. А Клепа — как раз ее брат.
— А мне он — шурин! — вспомнил Хенрик.
— Молодец, правильно. Вот ты и ломал голову, где бы спрятать деньги, потому что тогда шурин тебе не так нравился. Ты понимал — он украдет твои деньги. Вот ты и спрятал их.
— Где?
— Хотелось бы мне это знать! — не выдержала Кристина. Ангельское ее терпение лопнуло. — Ты мне сказал только, что хорошо их спрятал. В надежном и безопасном месте. А в каком — не сказал. Теперь же сам понимаешь — нам надо их найти. Понимаешь или нет?
— Понимаю, — даже немного обиделся Хенрик. — Что я, дурак, что ли? Только, видишь ли, я никаких таких денег не помню. Давай-ка повтори мне еще разок, и во всех подробностях.
Пришлось Кристине приструнить свое терпение и по возможности спокойно еще раз обо всем рассказать. Капризничать ей сейчас никак нельзя.
Выслушав во второй раз отчет жены, Карпинский заинтересовался своим сообщником. Кто он такой? Кристина не знала, Карпинский тогда его не назвал. Не исключено, сообщник мог внести какую-то ясность.
— Я надеялась, что твой сообщник — Хлюп, — со вздохом призналась Кристина. — Но спросить его не решилась, ты так настаивал, чтобы я никому ни слова. А теперь и не спросишь. Даже как выглядели эти деньги, в чем были запакованы, и то понятия не имею. В мешке? В чемодане? В картонной коробке? Ты мне их не показал.
— Вот тогда я действительно был дурак. Тогда, а не сейчас. Очень жаль, дорогая, но я ничегошеньки не могу припомнить.
— Да я и не очень надеялась, — опять вздохнула Кристина. — Просто мне хотелось, чтобы ты знал. И подумал. Думать ты умеешь. А узнав о деньгах, возможно, просто догадаешься, что тогда с ними сделал. Вот скажи, где бы ты их спрятал сейчас, если бы захотел?
Карпинский вместе со стулом отъехал от стола и огляделся, однако ничего путного в голову не приходило.
— Спрятать в доме? — неуверенно переспросил он.
Кристина аж подскочила. Не муж, а она, дура набитая, потеряла память! В каком там доме!!!
— Нет, нет! Я вспомнила! Ты мне четко сказал — унес деньги и укрыл их в надежном и безопасном месте. Нет, ты выразился так: «В самом спокойном и безопасном». Где, скажи на милость, ты мог их спрятать? Не в банк положил, это точно, в банк нельзя, потому что они вроде как не совсем легально тебе достались. Я еще пошутила — спокойное и безопасное, значит, на кладбище закопал. Ты только посмеялся, да и не мог закопать их, не был испачкан. Хенрик, постарайся вспомнить, нам так нужны деньги, особенно сейчас, когда ты долго не сможешь работать, рука в гипсе...
— Мне сказали — снимут через две недели. Теперь уже только через десять дней.
— Неизвестно, сколько займет процесс выздоровления. Да и вообще, надо совсем ума лишиться, чтобы поставить крест на таких деньгах!
— Так я и лишился. Хотя, конечно, понимаю, что денежки иметь неплохо.
Кристина окончательно пала духом.
— Похоже на то, что ты так никому и не успел сказать, куда дел деньги, разве что Хлюпу. Остается еще твой сообщник. Наверняка у тебя где-то записаны его имя и адрес. В блокноте, каких-то бумагах... Давай просмотрим все, что можно!
Карпинский не возражал против просмотра бумаг, ему самому было интересно, что в них обнаружится. И они с Кристиной переместились в кабинет.
Бумаги Карпинского оказались аккуратно сложенными, а на столе лежал большой блокнот, сплошь заполненный фамилиями, телефонами и адресами. Маленький блокнотик вместе с Карпинским вернулся из больницы. Больше всего Карпинского заинтересовали огромные компьютерные распечатки со всевозможными графиками, расчетами и бог знает с чем еще. Он с радостью заявил, что почти все понимает, и отвлечь мужа от этих бумаг и заставить заняться нужными поисками стоило Кристине немалого труда.
Карпинский раскрыл большой блокнот и принялся внимательно его изучать. В отличие от компьютерных распечаток записи в блокноте ему ни о чем не говорили. Таинственным сообщником мог оказаться кто угодно. Кристина совсем приуныла и решилась обо всем рассказать Эльжбете.
* * *
Чрезвычайно довольный жизнью Карпинский с неослабевающим интересом читал энциклопедию, а обе женщины в уголке с чашечками кофе бились над жизненно важными проблемами.
— Боже мой! — почти с мистическим ужасом восклицала Эльжбета. — Надо же было такому случиться! Раз в жизни отцу удалось огрести кучу денег, и ищи-свищи! Следовало сразу же спросить Хлюпа, уверена, он — единственный, кто мог что-то знать.
— Хватит пилить, меня и без того замучила совесть. Но ведь твой отец велел мне молчать, говорил, не совсем законно...
— Наверняка незаконно, разве законным путем можно такие деньжищи заработать? А сколько он тогда отсутствовал? Часа два?
— Наверное, меньше. От силы полтора. Время-то тянулось медленно, ведь приходилось присматривать за Клепой.
— Ладно, допустим, он потратил около часа, — рассуждала Эльжбета. — Поехал, спрятал, вернулся. Где за столь короткое время можно найти надежный тайник? В каком-нибудь костеле? На кладбище? Фамильного склепа у нас нет. Хлюпа не воскресить, остается лишь неизвестный сообщник, он мог что-нибудь знать, раз принес деньги. Ты сказала — именно он принес деньги?
— Такое у меня создалось впечатление. Принес в тот вечер, когда к нам заявился холерный Клепа, а мы с Хенриком на следующий день должны были уезжать.
Эльжбета задумалась, молча попивая кофе. Для своих лет девушка была серьезной и рассудительной. Этими достоинствами она была обязана второй жене отца, злой мачехе. Ей же, впрочем, принадлежала заслуга и в воспитании высоких интеллектуальных и духовных качеств падчерицы. А все потому, что о падчерице этой мачеха редко вспоминала, целиком и полностью предоставив ее самой себе. Отец дочерью не занимался, у него не было времени, он вкалывал с утра до ночи, чтобы обеспечить достойную жизнь требовательной жене. Вот почему с самого раннего детства девочка научилась сама о себе заботиться. Знала, что если сама не умоется — останется неумытой, если сама не приготовит себе чего-то поесть — останется голодной, если сама не ляжет в постель — отлежит все косточки на жестком полу или вывернет шею в кресле. Если простудится и заболеет — потом будет мучиться и никто ей не поможет, так уж лучше сделать так, чтобы не заболеть. Не у кого было спросить совета, некому было пожаловаться. Сложную науку жизни приходилось изучать путем проб и ошибок, что поневоле развивало в ребенке сообразительность и выдержку, закаляло характер.
Поскольку Эльжбетка росла без присмотра, легко могла стать двоечницей или вообще бросить школу, удариться в наркоманию, пристать к преступной шайке и в результате оказаться в исправительном заведении. Если этого не случилось, то лишь благодаря книгам.
Читать Эльжбетка научилась рано и к чтению пристрастилась с первых школьных лет, причем свято верила написанному в книгах. К счастью, это оказались старые добрые романы, высоконравственные и поучительные. Зло в них всегда наказывалось, а доброта вознаграждалась, глупость всячески осуждалась, а разум всегда побеждал. Вот девочка и воспитала сама себя, руководствуясь высокими нравственными критериями. Кроме толстых романов она прочла множество детективов, а ведь добротный детектив — не только интереснейшее чтение, но и кладезь познаний о жизни и людях. Если к этому присовокупить умение Эльжбеты учиться на горьком опыте глупых подружек и соучениц, то не приходится удивляться уму и жизненной зрелости этой очень еще молодой особы.
Вот и теперь она на равных обсуждала с Кристиной серьезные жизненные проблемы.
— Я понимаю, — говорила Эльжбета, — отцу фамилии в блокноте ни о чем не говорят. А тебе? Хоть немножко?
— Немножко говорят, кое-кого я знаю, о других что-то слышала. Но больше половины мне совершенно незнакомы. Среди них надо искать!
— Так давай для начала вычеркнем знакомых, другого выхода я не вижу. В первую очередь вычеркивай всех многочисленных директоров, вон их сколько, только и видишь — «дир.» такой-то.
Работа оказалась кошмарно трудоемкой. Карпинский послушно отправился спать, а обе женщины просидели над блокнотом до трех часов ночи, выпили море кофе, Кристина подкрепилась еще и рюмочкой коньяка, а ощутимых результатов добиться не удалось. Все дело в том, что даже от знакомых не так-то просто было отлепиться.
— Ну и что с того, что он бабник! — не соглашалась Эльжбета. — Бизнесом и бабник может заниматься, одно другому не мешает.
— Так я Бордовского прекрасно знаю, для него интересно лишь то, что ниже пояса! — сердилась Кристина. — Из него такой же бизнесмен, как из меня Эйнштейн!
— Ну ладно, а вот этот, Вальчак?
— Трус вонючий.
— Полятовский?
— Законопослушный кретин. Улицу всегда переходит по переходу.
— Кручник тоже отпадает, клеился к мачехе, я сама видела. Они с отцом не выносили друг Друга.
— А я что говорю! Оставим в покое знакомых, давай займемся совсем незнакомыми.
После основательного вычеркивания в блокноте осталось сто одиннадцать совершенно неведомых фамилий. К тому же неожиданно вынырнула еще одна проблема.
— Интересно, кто такая эта Басюлечка? — язвительно поинтересовалась Кристина. — Ты знаешь такую? Нет худа без добра, надеюсь, из-за амнезии твой отец и эту подозрительную особу забыл.
— Наверняка. Не отвлекайся, у нас полно своих трудностей. Вот смотри, одни буквы, МО, ведь не Милиция же Обывательска, она ушла в прошлое вместе с ПНР.
— Есть телефон. Позвоним и узнаем. А этой Басюльке я тоже звякну, уж я ей звякну, холера ее побери!
— Вот что надо сделать! — оживилась Эльжбета. — Видишь, ясно написано — Маслякович, коллега по работе. Позвоним ему и порасспрашиваем о некоторых неизвестных нам фамилиях. Ведь тоже могут быть коллеги по работе.
— Во главе с Басюлькой? А впрочем, ты права, попробовать стоит. Но потом придется с каждым из них побеседовать один на один.
— И подипломатичнее разузнать, не разбогател ли кто внезапно...
План казался гениальным, и обе женщины чуть было не принялись тут же его осуществлять, да спохватились — вряд ли в три часа ночи стоит будить людей и проводить опрос. К каторжной работе они приступили наутро, поделив между собой фамилии из записной книжки. Очень помог упомянутый Маслякович, сослуживец Карпинского. Из ста одиннадцати фамилий сразу исключили тридцать семь — их носителями оказались люди, с которыми Карпинский и другие сотрудники отдела поддерживали чисто деловые отношения, к тому же изредка.
Оставшиеся вели себя очень прилично, а именно проявляли отзывчивость, когда слышали по телефону текст следующего содержания: «Прошу извинить меня, уважаемый пан (пани), мой муж (отец) Хенрик Карпинский попал в автокатастрофу и потерял память. Не помнит никого и ничего. Мы пытаемся помочь ему восстановить память, обзванивая его знакомых по телефонам, обнаруженным в блокноте отца (мужа). Согласны ли вы нам помочь?» Итак, большинство опрошенных немедленно подключались к терапии, вот только не все из них отвечали по существу, и многие телефонные разговоры затягивались самым устрашающим образом, не принося никакой пользы. Состояли они сплошь из эмоций, ахов и охов, и говорить приходилось не кандидату в сообщники, а Кристине с Эльжбеткой. Знакомые Карпинского желали знать, в какую именно катастрофу угодил Карпинский, как проявляется его амнезия, может ли Карпинский вообще говорить, а если может, то как. Когда, по мнению врачей, вернется к несчастному память, разрешено ли с ним встречаться, умеет ли он самостоятельно есть, пить и ходить в туалет, прибегали к шокотерапии или нет, не собираются ли показать Карпинского по телевидению — вот была бы потрясная передача.., и прочее, и прочее до бесконечности.
— Боже мой! — почти с мистическим ужасом восклицала Эльжбета. — Надо же было такому случиться! Раз в жизни отцу удалось огрести кучу денег, и ищи-свищи! Следовало сразу же спросить Хлюпа, уверена, он — единственный, кто мог что-то знать.
— Хватит пилить, меня и без того замучила совесть. Но ведь твой отец велел мне молчать, говорил, не совсем законно...
— Наверняка незаконно, разве законным путем можно такие деньжищи заработать? А сколько он тогда отсутствовал? Часа два?
— Наверное, меньше. От силы полтора. Время-то тянулось медленно, ведь приходилось присматривать за Клепой.
— Ладно, допустим, он потратил около часа, — рассуждала Эльжбета. — Поехал, спрятал, вернулся. Где за столь короткое время можно найти надежный тайник? В каком-нибудь костеле? На кладбище? Фамильного склепа у нас нет. Хлюпа не воскресить, остается лишь неизвестный сообщник, он мог что-нибудь знать, раз принес деньги. Ты сказала — именно он принес деньги?
— Такое у меня создалось впечатление. Принес в тот вечер, когда к нам заявился холерный Клепа, а мы с Хенриком на следующий день должны были уезжать.
Эльжбета задумалась, молча попивая кофе. Для своих лет девушка была серьезной и рассудительной. Этими достоинствами она была обязана второй жене отца, злой мачехе. Ей же, впрочем, принадлежала заслуга и в воспитании высоких интеллектуальных и духовных качеств падчерицы. А все потому, что о падчерице этой мачеха редко вспоминала, целиком и полностью предоставив ее самой себе. Отец дочерью не занимался, у него не было времени, он вкалывал с утра до ночи, чтобы обеспечить достойную жизнь требовательной жене. Вот почему с самого раннего детства девочка научилась сама о себе заботиться. Знала, что если сама не умоется — останется неумытой, если сама не приготовит себе чего-то поесть — останется голодной, если сама не ляжет в постель — отлежит все косточки на жестком полу или вывернет шею в кресле. Если простудится и заболеет — потом будет мучиться и никто ей не поможет, так уж лучше сделать так, чтобы не заболеть. Не у кого было спросить совета, некому было пожаловаться. Сложную науку жизни приходилось изучать путем проб и ошибок, что поневоле развивало в ребенке сообразительность и выдержку, закаляло характер.
Поскольку Эльжбетка росла без присмотра, легко могла стать двоечницей или вообще бросить школу, удариться в наркоманию, пристать к преступной шайке и в результате оказаться в исправительном заведении. Если этого не случилось, то лишь благодаря книгам.
Читать Эльжбетка научилась рано и к чтению пристрастилась с первых школьных лет, причем свято верила написанному в книгах. К счастью, это оказались старые добрые романы, высоконравственные и поучительные. Зло в них всегда наказывалось, а доброта вознаграждалась, глупость всячески осуждалась, а разум всегда побеждал. Вот девочка и воспитала сама себя, руководствуясь высокими нравственными критериями. Кроме толстых романов она прочла множество детективов, а ведь добротный детектив — не только интереснейшее чтение, но и кладезь познаний о жизни и людях. Если к этому присовокупить умение Эльжбеты учиться на горьком опыте глупых подружек и соучениц, то не приходится удивляться уму и жизненной зрелости этой очень еще молодой особы.
Вот и теперь она на равных обсуждала с Кристиной серьезные жизненные проблемы.
— Я понимаю, — говорила Эльжбета, — отцу фамилии в блокноте ни о чем не говорят. А тебе? Хоть немножко?
— Немножко говорят, кое-кого я знаю, о других что-то слышала. Но больше половины мне совершенно незнакомы. Среди них надо искать!
— Так давай для начала вычеркнем знакомых, другого выхода я не вижу. В первую очередь вычеркивай всех многочисленных директоров, вон их сколько, только и видишь — «дир.» такой-то.
Работа оказалась кошмарно трудоемкой. Карпинский послушно отправился спать, а обе женщины просидели над блокнотом до трех часов ночи, выпили море кофе, Кристина подкрепилась еще и рюмочкой коньяка, а ощутимых результатов добиться не удалось. Все дело в том, что даже от знакомых не так-то просто было отлепиться.
— Ну и что с того, что он бабник! — не соглашалась Эльжбета. — Бизнесом и бабник может заниматься, одно другому не мешает.
— Так я Бордовского прекрасно знаю, для него интересно лишь то, что ниже пояса! — сердилась Кристина. — Из него такой же бизнесмен, как из меня Эйнштейн!
— Ну ладно, а вот этот, Вальчак?
— Трус вонючий.
— Полятовский?
— Законопослушный кретин. Улицу всегда переходит по переходу.
— Кручник тоже отпадает, клеился к мачехе, я сама видела. Они с отцом не выносили друг Друга.
— А я что говорю! Оставим в покое знакомых, давай займемся совсем незнакомыми.
После основательного вычеркивания в блокноте осталось сто одиннадцать совершенно неведомых фамилий. К тому же неожиданно вынырнула еще одна проблема.
— Интересно, кто такая эта Басюлечка? — язвительно поинтересовалась Кристина. — Ты знаешь такую? Нет худа без добра, надеюсь, из-за амнезии твой отец и эту подозрительную особу забыл.
— Наверняка. Не отвлекайся, у нас полно своих трудностей. Вот смотри, одни буквы, МО, ведь не Милиция же Обывательска, она ушла в прошлое вместе с ПНР.
— Есть телефон. Позвоним и узнаем. А этой Басюльке я тоже звякну, уж я ей звякну, холера ее побери!
— Вот что надо сделать! — оживилась Эльжбета. — Видишь, ясно написано — Маслякович, коллега по работе. Позвоним ему и порасспрашиваем о некоторых неизвестных нам фамилиях. Ведь тоже могут быть коллеги по работе.
— Во главе с Басюлькой? А впрочем, ты права, попробовать стоит. Но потом придется с каждым из них побеседовать один на один.
— И подипломатичнее разузнать, не разбогател ли кто внезапно...
План казался гениальным, и обе женщины чуть было не принялись тут же его осуществлять, да спохватились — вряд ли в три часа ночи стоит будить людей и проводить опрос. К каторжной работе они приступили наутро, поделив между собой фамилии из записной книжки. Очень помог упомянутый Маслякович, сослуживец Карпинского. Из ста одиннадцати фамилий сразу исключили тридцать семь — их носителями оказались люди, с которыми Карпинский и другие сотрудники отдела поддерживали чисто деловые отношения, к тому же изредка.
Оставшиеся вели себя очень прилично, а именно проявляли отзывчивость, когда слышали по телефону текст следующего содержания: «Прошу извинить меня, уважаемый пан (пани), мой муж (отец) Хенрик Карпинский попал в автокатастрофу и потерял память. Не помнит никого и ничего. Мы пытаемся помочь ему восстановить память, обзванивая его знакомых по телефонам, обнаруженным в блокноте отца (мужа). Согласны ли вы нам помочь?» Итак, большинство опрошенных немедленно подключались к терапии, вот только не все из них отвечали по существу, и многие телефонные разговоры затягивались самым устрашающим образом, не принося никакой пользы. Состояли они сплошь из эмоций, ахов и охов, и говорить приходилось не кандидату в сообщники, а Кристине с Эльжбеткой. Знакомые Карпинского желали знать, в какую именно катастрофу угодил Карпинский, как проявляется его амнезия, может ли Карпинский вообще говорить, а если может, то как. Когда, по мнению врачей, вернется к несчастному память, разрешено ли с ним встречаться, умеет ли он самостоятельно есть, пить и ходить в туалет, прибегали к шокотерапии или нет, не собираются ли показать Карпинского по телевидению — вот была бы потрясная передача.., и прочее, и прочее до бесконечности.