Он с глубоким удовлетворением заметил, как вытянулось лицо Валентины Ивановны. Она хотела что-то сказать, но пару раз глубоко вздохнула и промолчала.
«Вот так. Это тебе за туалеты, в которых я копался столько времени», — мстительно подумал Леопольд Кириллович. Он украдкой понюхал свои ладони. Запах дерьма все еще ощущался, хотя и стал менее выраженным.
На доске объявлений, располагавшейся в холле возле небольшой ниши, в которой до сих пор сиротливо стоял невесть как сохранившийся, покрашенный белой краской бюстик Ленина, висел Лилин портрет и некролог. Фотография Стручковой была очень удачной, потому что фотографу удалось заснять девушку в момент напряженной умственной работы. Лицо Лили было строгим, сосредоточенным, темные красивые глаза смотрели в вечность. Перед доской объявлений прямо на полу стояла вазочка с четырьмя красными гвоздиками. Алька почувствовала, как глаза помимо воли наполняются слезами.
— Она умерла… — прошептала Аля, сглотнув вставший в горле комок. — Наверное, ночью. Во всяком случае, вечером Лилька была еще жива.
Валентина Ивановна подошла к Але и Борщу и украдкой смахнула слезы.
— У нее ночью остановилось сердце. Врачи ничего не смогли сделать, — сказала она тихо.
Аля поняла, что рыдает в голос. Сердце заныло. Она села прямо на ступеньки. Борщ сел рядом с Алей и обнял ее за дрожащие плечи.
— Марина, — проговорила Наташа, присаживаясь на кровать к соседке. Ее немногочисленные вещи уже были сложены, пакет стоял у входа в палату.
— А? Чего тебе, Наташка? — бодро отозвалась Марина, отложив в сторону дамский роман, на обложке которого бравый гусар в высокой шапке и со шпагой на боку зажимал в углу хрупкую красавицу с огромными глазами, алыми губами и ресницами в пол-лица. Дама притворно сопротивлялась, глядя с обложки прямо на читателя.
— Подстриги меня, Марина, — тихо попросила Наташа, — вот, я уже у Ульяны ножницы взяла.
— Ты что?! — взвыла соседка во всю мощь своих легких. Неподготовленные люди не уставали удивляться, откуда в таком худом, замученном диетами теле такой мощный голосище с фельдфебельскими интонациями. — Ты с ума сошла, Наташка! Да были бы у меня такие белокурые кудри до задницы, как у тебя, стала бы я худеть!
Наташа вздохнула. Марина села на кровати, свесив вниз длинные ноги с торчащими тощими коленками.
— Мариш, — ответила она наконец, — они мне до смерти надоели. Мыть их — одно мучение, расчесать вообще невозможно, прическу нормальную не сделаешь… И, самое главное, моя мама не разрешала мне их отрезать. Но я уже не маленькая.
— А, вот оно что! — тут же заулыбалась Марина, хватая ножницы и хищно ими щелкая. — Новая прическа — новая жизнь?!
Она усадила Наташу на казенный скрипящий стул и принялась отрезать ее роскошные длинные пряди. Видя, как ее светлые, почти белые волосы волнами падают на пол, Наташа испытывала одновременно и боль, и восторг… Из глаз Наташи помимо воли закапали слезы. Вскоре девушка осталась с каре длиной до плеч. Она взглянула на себя в зеркало, не узнала, потом засмеялась, вытерла слезы, чмокнула Марину в щечку, взяла сумку и вышла из палаты.
«При жизни Лиля гвоздики терпеть не могла», — подумала Аля, пытаясь совладать с острым приливом горя и сочувствия.
— Жаль ее, Лильку-то. Решила, что она самая умная. Лучше бы со мною посоветовалась, что делать, — прошептал Барщевский прямо ей в ухо.
Несмотря на то что Лиля уже никак не могла составить ей конкуренцию за сердце Борща, Аля почувствовала укол ревности.
— Борщ, ты с ней спал? — спросила она его тихо, размазывая по лицу слезы. Аля с трудом встала и, держась за Борща, начала подниматься по ступенькам. Лестница показалась девушке еще более щербатой, чем обычно.
— Я спал абсолютно со всеми женщинами этого института младше сорока лет, — спокойно отозвался Александр.
— И ты так спокойно в этом признаешься, — боль в сердце понемногу уходила.
— А чего врать-то? Сегодня я совру тебе, что не спал, например, с Наташей, а она тебе послезавтра скажет, что спал. И буду я иметь глупый вид. Лучше уж я сразу во всем признаюсь. Во всяком случае, мне бы не хотелось лгать именно тебе.
— Именно мне? Звучит многообещающе, — хмыкнула Аля. Они прошли мимо туалета, на котором висела бумажка со словом «РЕМОНТ», и пошли по коридору.
— Конечно. Мы же с тобой дружим.
«Ага, мы с ним, значит, дружим. И всю ночь дружили, и все утро, и вечером, если повезет, поедем домой и еще пару раз подружим», — подумала Аля, чувствуя, что закипает.
— Не дуйся, Невская, — строго прикрикнул на нее Борщ. — Дружба — это куда круче, чем какая-то там любовь, потому что дружить можно всю жизнь.
— …по два раза в день, — подхватила Аля. Барщевский захохотал.
Они подошли к Алиному кабинету, но тут за спинами Алисы и Борща раздалось сопение и к ним подошла Марья Марковна. Нос у нее был просто чудовищных размеров и красный, а щеки висели, как у бульдога.
— Алиса, солнышко, — пробормотала Марья Марковна, останавливаясь на пятачке перед дверью, — ну как вы? Выписали вас, вижу… Как здоровье? Как дражайшая Эмма Никитична? Что там с Наташенькой и с профессором? Говорят, травмировались? А Лиля-то…
Она наконец закончила задавать вопросы, остававшиеся без ответов, опустила голову и вытерла большую искреннюю слезу. Борщ стоял возле Марьи Марковны в почтительной позе. Увидев слезы, он вытащил из кармана платок и протянул его Марье Марковне. Та схватилась за кусочек ткани как утопающий за соломинку и громко, трубно высморкалась.
— Спасибо, — пробормотала Марья Марковна, — вы, Саша, хороший мальчик, воспитанный.
— Ну что говорит милиция? Кого-нибудь подозревают? — спросила из-за спины Марьи Марковны оторвавшаяся от работы Зульфия. У нее был резкий восточный акцент.
— Милиция никого не подозревает, — ответила Аля, — зато санэпидстанция запретила проводить банкеты в библиотеке нашего института. Из-за антисанитарных условий.
— Условия и правда антисанитарные, — подхватила Марья Марковна, — не ремонтировались уже сто лет…
В этот момент раздался ужасный визг и скрежет.
— Ой, что это?! — воскликнули женщины.
— Не волнуйтесь. Это в кабинет к Леопольду Кирилловичу вешают новую люстру и поэтому сверлят потолок, — объяснил Борщ. Аля посмотрела в пол. Ей пришла в голову новая мысль.
«А что, если я не права по поводу того, что разговор подслушали из-за двери? — подумала она. — Прямо подо мной кабинет директора, а здание очень, очень старое, и вполне возможно, что все, что происходит у меня в комнате, отлично слышно внизу… Слуховой ход там какой-нибудь, например».
Она толкнула скрипучую дверь, открыла ее пошире и зашла в кабинет. Стол уже успел покрыться пылью, в комнате появился затхлый запах древности, как в запаснике музея. В узкие высокие окна было видно, как входят и выходят люди из большого супермаркета напротив НИИ географии. Вот к машине, лавируя среди плотно стоящих автомобилей, пробирается женщина с нагруженной доверху тележкой и двумя детьми. Дети баловались, смеялись и корчили рожи. Мать с унылым видом толкала тележку к маленькому старому «Фиату».
— Алька, ну я пошел к себе, а ты ничего не ешь, не пей и не нюхай, — сказал Борщ в дверь и направился к себе в комнату. Работа по проекту защиты народного хозяйства от селей и лавин и так уже много дней совершенно не двигалась, не считая, конечно, героических усилий Зульфии, работающей практически в одиночку.
Аля же села на стул и задумалась. К числу подозреваемых добавился еще и директор, правда, пока непонятно, действительно ли он мог слышать разговор или у Али развилась мания преследования. Алиса вытерла пыль, проветрила комнату и пару раз переложила с места на место рукописи статей, пришедшие в адрес «Вестника географических наук», и попыталась сосредоточиться на работе, хотя это и было решительно невозможно.
Виталий Викторович, не поднимая головы, подписал Наташину справку. Эмма Никитична уже ушла, под руку ее держал муж, выглядевший маленьким и суетливым на фоне крупной и неторопливой Полканавт. Стручков все еще оставался под наблюдением медиков, он сильно сдал, смерть Лили оказалась для него страшным, неожиданным ударом. Его супруга Зинаида Алексеевна вообще не вставала, она совсем слегла. Около них неотлучно сидели старший сын с невесткой и маленькой внучкой.
— Желаю вам здоровья, больше не болейте, — сухо сказал Виталий Викторович, протягивая девушке справку. — Треугольную печать поставите в канцелярии. Если ребра будут вас беспокоить — приходите, посмотрим.
Он опустил голову и углубился в бумаги, явно показывая, что разговор окончен. Наташа почувствовала, как из глаз сами собой полились слезы. А она, дура, уже нафантазировала себе, как он упадет на одно колено, как признается в любви и предложит ей выйти за него замуж. Как она в пышном белом платье и с роскошным букетом красных роз в руках будет стоять рядом с мужем перед маменькой, которая заплачет от умиления… Реальность, как водится, оказалась далека от сладкой мечты.
Наташа взяла справку.
— Спасибо, — кивнула она и, подхватив почти пустой пакет, кинулась вон из больницы.
Практикант смотрел ей вслед и вытирал скупую мужскую слезу, но подойти так и не решился.
Под чутким наблюдением Кавериной и Леопольда Кирилловича молодые люди в спецодежде вынесли мебель из директорского кабинета, сняли старый и уродливый, покрытый десятком слоев краски плафон в стиле позднего барокко и накрыли пол газетами. После этого в кабинет ворвалась стайка женщин в штанах, замазанных красками всех цветов радуги, и начала лениво смывать побелку с потолка. Помещение мгновенно заполнилось белой пылью, известкой, шумом и гамом. Директор мялся в коридоре, не зная, куда ему деваться.
— А когда ремонт будет закончен? — спросил он бригадира.
— За неделю сделаем, ко вторнику ужо усе покрасим и повесим, — коротко отозвался бригадир. — А если вы не косметический ремонт хочите, а вдруг капитальный, тогда это дороже будет и подольше.
— Нет-нет, нам вполне достаточно косметического, — изящно встряла в разговор Каверина, но тут директор снова подал голос и сказал, что хочет именно капитальный, и никаких гвоздей. Так и сказал: «никаких гвоздей». Леопольд Кириллович очень нервничал и сердился. Почему-то ему казалось, что его, доктора наук, члена-корреспондента и вообще заслуженного ученого, именно сейчас как-то обводят вокруг пальца и он этому каким-то неведомым образом способствует.
Аля с огромным трудом закончила чтение второй статьи, написанной полногрудой мадам Остроухиной и озаглавленной «Иерархические отношения в географической оболочке», когда дверь скрипнула и на стул перед Алей опустилась бледная и несчастная Наташа. Волосы у нее стали короткими, и теперь было видно, что они слегка вьются. Небольшой пакет, в который были сложены ее немногочисленные пожитки, девушка положила себе на колени, она горбилась, и ее сутулость, обычно легкая и едва заметная, резко бросилась Але в глаза.
— Привет, Алька, — прошептала Наташа и разразилась бурными слезами.
Аля бросилась ее утешать, но не рискнула ни поить водой из графина, ни дать таблетку валерианки из пачки, лежавшей в столе.
— Представляешь, — говорила Наташа, размазывая слезы по худому, бледному лицу, — я думала, что он хотя бы поцелует меня на прощание… Хотя бы поцелует!
Слезы снова полились градом. Аля ей искренне сочувствовала.
— Домой я не поеду, приютишь меня? — наконец выдавила из себя Наташа, страшно стесняясь обременять кого-либо своими проблемами, но понимая, что деваться ей некуда.
— Конечно, — тут же согласилась Аля, — только у меня уже живет Тигринский. Если ты согласишься составить ему компанию, то никаких проблем, живи сколько надо. Все равно я сейчас у Борща живу. Мы повезем ему еду и тебя прихватим.
У Наташи, пережившей за последние несколько дней множество потрясений, сил удивляться уже не было. Она вяло кивнула. «Тигринский — так Тигринский. Мне все равно», — подумала она обреченно. На место слез пришла апатия.
Тигринский по обыкновению лежал в ванне в облаке пены, когда дверь отворилась и вошла Наташа.
«Я сплю, — подумал Стас. — Я сплю и мне снится Наташка. Не то чтобы она была красавица, но весьма ничего, во всяком случае — блондинка».
Наташа опустила крышку унитаза и села на гладкое пластиковое сиденье.
— Привет, — сказал Тигринский, высовывая из пены правую ногу, — какими судьбами?
— Аля пустила меня пожить, к родителям я не вернусь, у меня конфликт с матерью, — сказала девушка, поджимая длинные худые ноги. Под ее припухшими глазами залегли темные тени.
— Ну и хорошо! — с энтузиазмом отозвался Стас. — Будем вместе жить, как в сказке про теремок. Ты готовить умеешь?
— Пальчики оближешь! — проговорила Наташа, чувствуя, как оттаивает сердце и как ей становится легко и хорошо в компании коллеги, поступившего в аспирантуру к Стручкову на два года раньше ее и сейчас лежащего перед ней по горло в горячей воде.
— Ты ванну принять хочешь? — по-своему истолковав ее взгляд, спросил Стас девушку. Задавая этот вопрос, он подумал о старом добром правиле, гласившем, что, если хочешь получить положительный ответ, задавать вопрос надо без частицы «не». То ли уловка удалась, то ли Наташа действительно хотела в ванну, но она кивнула. — Вот и отлично! — радостно откликнулся Тигринский. — Тогда залазь ко мне! Или ты стесняешься?
— Нет, совсем не стесняюсь, — отозвалась Наташа. — А ты меня действительно только искупаться зовешь или виды какие имеешь? Предупреждаю, мне сейчас не до секса.
— Еще с прошлого раза занозы не вытащила? — подмигнул Тигринский.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Наташа, опираясь спиной о стену и вытягивая ноги. Сидеть на сиденье унитаза было неудобно, она никак не могла найти комфортное положение.
— Есть такой анекдот, — охотно объяснил Стас, высовывая из пены слишком тонкую шею. — Буратино приходит к Мальвине и ноет: «Мальвиночка, ну да-а-а-ай»…
— Фу, как пошло, — пробормотала Наташа, быстренько стянула одежду и нырнула в горячую воду. — Только никакого секса, — еще раз строго предупредила она. — Я свои душевные раны буду еще долго залечивать.
В кармане ее джинсов, лежащих на полу, зазвонил телефон. Наташа перегнулась через край ванны, вытащила мокрыми руками маленькую поющую мобилку, подаренную ей Борщом, и, не глядя на дисплей, решительно нажала на кнопку отбоя.
— Нет, ну Стасику просто невероятно повезло, — бормотал под нос Борщ, когда они ехали назад в институт. — Полный холодильник еды, горячая ванна, девушки на дом… Чтоб я так жил!
— Ну, ты тоже неплохо живешь, — пискнула Аля. Напоминание о еде ее задело, так как она уже была бы не прочь пообедать или хотя бы попить чайку: предыдущая ночь выдалась длинной и трудной, а она съела всего лишь немного мармелада.
— Есть хочешь? — спросил Александр, угадав ее мысли. — Поверишь, Алька, я тоже жутко хочу перекусить, хотя бы пару бутербродов с кофе… С тех пор как мы с твоим Стасиком выпили бутылку водки и съели карамельки, у меня во рту росинки маковой не было.
— Стасик не мой, он общий, институтский, — проворчала Алиса. — А чего ж ты утром не позавтракал? А? Когда мы у тебя дома были?
— Утром я думал. А когда я думаю, мне не до еды, — буркнул Борщ, медленно пробираясь по узкому переулку, где вдоль тротуаров было наставлено множество машин, загораживающих почти всю проезжую часть, и большой черный «Мерседес» Александра с трудом протискивался вперед. До института оставалось ехать еще минут пятнадцать, когда у Барщевского зазвонил телефон.
— Сынок, — мягко сказала в трубку Валентина Ивановна Каверина. — Сынок, ты еще не приехал на работу? Ты мог бы встретить меня у входа… минут через двадцать?
Что-то в ее голосе Александру не понравилось. Мама говорила как обычно мягко и сдержанно, но все же Борщ своим натренированным ухом почувствовал какое-то напряжение.
— Да, мам, я еду, буду через пятнадцать минут! — отозвался он и резко нажал на газ. Александр ни секунды не забывал, зачем именно он работает в институте и чьи интересы ставит на первое место. Они доехали не за пятнадцать минут, а за десять, срезая углы и нарушая правила уличного движения. Несмотря на всю возможную спешку, Аля с Борщом поняли, что чуть было не опоздали. По двору института с большой сумкой в руках бежала Валентина Ивановна. Она мелко семенила в своих изящных туфельках на высоких каблуках, узкая юбка до колен мешала ее бегу, тем не менее Кавериной удалось развить довольно приличную скорость. За ней, размахивая кирпичом, мчался Леопольд Кириллович.
— Мама-а-а-а! — заорал Борщ, на ходу выскакивая из машины. В руках у него был пистолет. Александр поднял руку с пистолетом вверх и два раза выстрелил. Прохожие испуганно попадали на тротуар, завыли сигнализации, но Леопольд Кириллович и не думал останавливаться. Тогда Борщ побежал наперерез директору. Каверина же, прижимая сумку к груди и даже не ойкнув, услышав выстрелы, на всех парах мчалась к супермаркету, стоящему напротив НИИ географии. Леопольд Кириллович метнул кирпич в Валентину Ивановну, но промахнулся, и тот угодил в стоящую на парковке красную машину. Во все стороны брызнули мелкие стекла, включилась сирена, Каверина споткнулась о бордюр и, взмахнув руками, как чайка крыльями, упала на тротуар, выложенный мелкой итальянской плиткой.
— Наташа, может, тебе чайку сделать? Ты же только что из больницы? — заботливо вопрошал Стасик. Ах, как он был счастлив, что теперь он не один, что у него есть с кем поговорить, что в ванне с ним лежит симпатичная девушка…
— Давай, Стас, чего уж там. И чаек, и пару бутербродов, — согласилась Наташа.
Ее телефон опять зазвонил, но девушка снова не стала отвечать. Тигринский вскочил и, ничуть не стесняясь наготы и красного после ванны распаренного тела, потрусил на кухню. Через десять минут он появился снова, уже изрядно замерзший, с небольшим подносом со снедью. Он опять нырнул в ванну, и они с аппетитом поели.
— Ну что там, в институте? — расспрашивал Стасик, поедая бутерброд с красной рыбой. Он обожал новости, сплетни и жареные факты и сам с удовольствием их распространял.
— Ну как… Формально все скорбят по поводу безвременной кончины Стручковой, но на самом деле, как ты понимаешь, искренних слез по этому поводу никто, кроме родителей и Марьи Марковны, не пролил, да и то последняя сделала это только после хорошего стопарика.
Тигринский усиленно кивал.
— Полканавт все еще в больнице, Стручков тоже…
— А Стручков почему? — удивился Тигринский. — На нервной почве из-за кончины дочери?
Наташа замялась.
— Признаюсь тебе честно, Стасик, — наконец проговорила она, — что это я его избила.
Тигринский изумленно открыл рот, выпучил глаза и стал похожим на жабу, квакающую в пузырях пены.
Аля увидела, как стоящий у входа в супермаркет охранник вдруг сделал большие глаза и ринулся к Валентине Ивановне. В этот момент Борщ догнал директора и отвесил ему приличного тумака. Сцепившись, они покатились по асфальту.
— Нужна подмога! Шефа мочат! И мать шефову заодно! — испуганно закричал охранник в большую черную рацию.
Валентина Ивановна попыталась было встать, но потом застонала и осталась пребывать в строго горизонтальном положении, не выпуская из рук сумку. Из дверей магазина выбежали еще два охранника и мгновенно скрутили изрыгающего проклятия директора.
— Пустите меня, козлы! Я директор института географии! Всех уволю! — выл Леопольд Кириллович.
— Ну и что, что ты директор какой-то там географии, — хмуро сказал один из охранников. — А это — хозяин нашего магазина, — он махнул рукой в сторону отряхивающего пыль Борща. Аля в этот момент хлопотала подле Кавериной. На парковке появилось сердитое лицо кавказской национальности в строгом черном костюмчике, кепке, с густыми, сросшимися на переносице бровями и стало требовать сатисфакцию за разбитое в машине стекло.
— Мам, что произошло?! Ты встать-то можешь? — закричал Александр, наклоняясь над лежащей матерью.
Та посмотрела на него абсолютно счастливыми глазами, но ничего не сказала. Сумку она по-прежнему крепко прижимала к груди. Борщ поднял Каверину на руки и быстро понес ее к машине.
— Сейчас поедем в больницу, — сказал он, — ты ж, наверное, ушиблась.
— Я даже не знаю, — задумчиво прошелестела Валентина Ивановна. — У меня вроде бы ничего не болит, но вдруг я просто ничего не чувствую после пережитого шока. Кстати, а директор-то как?
— За этого старого лиса не волнуйся. Отдубасят его хорошенько — и все. Вернется опять к своему ремонту. Да, мам, а что там у тебя в сумке? Неужто то, что ты столько лет высиживала?
— Именно! — гордо ответила Каверина, расстегнула «молнию» на бауле и вытащила старый, многократно окрашенный плафон, выполненный в стиле позднего барокко и ранее висевший в директорском кабинете. На дне сумки лежал еще один такой же, из холла. — Так что, сынок, мы сейчас поедем и арендуем банковскую ячейку.
— И положим туда добычу?
— Вот-вот. А потом на фиг уволимся из этого института.
— Мама, — потрясенно прошептал Борщ, — а я и не знал, что ты знаешь такие слова, как «на фиг».
— А я и не знаю! — бодро отозвалась Каверина, потом положила один из плафонов на колени и начала отколупывать краску слой за слоем пилочкой для ногтей.
— Тебя не привлекут к ответственности за кражу государственного имущества? — Борщ покосился на сумку с плафонами.
— Я их сначала списала, а потом уже вынесла, — залилась Валентина Ивановна счастливым, булькающим смехом.
Борщ развернулся, и машина, как большая черная торпеда, помчалась в сторону ближайшего банка. Аля вдруг почувствовала, что очень хочет спать, непрерывное напряжение последних суток дало о себе знать. Машина приятно укачивала ее. Аля положила голову на подголовник, закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон.
— Тогда я тоже открою тебе страшную тайну, — отдышавшись, пробормотал Стасик. — Помнишь, я работал у Стручкова в лаборатории? Данные расшифровывал по Азовскому морю? Так вот, я нашел там город! На дне!
— Да-да, я уже это слышала, — сказала Наташа, вспоминая, что именно ей говорил Игорь Григорьевич ночью у окна.
— Да! Я не хотел отдавать Стручкову материалы моих исследований, поэтому написал статью и отнес ее Невской. А потом… потом — не знаю, что произошло, кто убил Лильку и почему.
— Не только Лилю. Пытались отравить еще и Алю Невскую, и Полканавт, но те отделались легким испугом.
— Ничего не понимаю… — заволновался Стас. — Как же это так?!
Тут в прихожей зазвонил звонок.
* * *
— Мама, ты объяснишь, в чем дело, зачем тебе эти плафоны? — спросил Барщевский Валентину Ивановну. Машина стрелой летела по шоссе.
— Все очень просто, — охотно отозвалась Валентина Ивановна. — Как ты знаешь, в семнадцатом году дедушка собрал все золото, серебро и платину, что были в доме, и переплавил.
— В два плафона. Причем такие уродливые. Ничего лучше придумать не сумел. Это тебе бабушка рассказала?
Саша засмеялся.
— Ты чего смеешься? — насторожилась Каверина.
— Мама, ты даже не представляешь, как я рад, что ты наконец перестанешь ходить в этот институт, вынюхивать что-то, плести интриги, утаскивать у меня из магазина самые дорогие люстры и вносить мои деньги на счет института якобы для ремонта. А особенно меня вдохновляет, что плафоны наконец у тебя, правда, за три килограмма платины могут и прибить. Убивают и за гораздо меньшие суммы… Вон Лильку.
— Меньшие суммы? Не смеши меня. Стас сам не понимает, что он нашел. Это скифский город, ему цены нет. Во-первых, скифы обожали золото, а во-вторых, археологи и коллекционеры с ума сойдут, последнюю рубаху продадут, только чтобы раздобыть что-нибудь аутентичное скифское, да не из могил, а из жилого города. Куда там нашим плафончикам.
Она счастливо рассмеялась, прижимая светильники к груди.
«Елки-палки, интересно, остался ли в НИИ географии хотя бы один человек, который не знал бы про город на дне Азовского моря», — подумала Аля, просыпаясь. И тут же воспоминание, как ясный луч солнца, пронзило ее сознание.
— Вспомнила!! — звонко закричала Аля, окончательно проснувшись. — Я вспомнила, где слышала этот странный запах.
— Вот и хорошо, только не забудь, — мирно отозвался Борщ. — Сейчас мы отвезем светильники в банк, затем пообедаем, а уж потом ты мне расскажешь, в чем дело. Невозможно же все время мотаться как угорелые, надо и отдыхать иногда.
— Саша, я теперь знаю, кто это. Дай мне телефон, я позвоню и еще раз предупрежу Наташу, чтобы они никому не открывали. Так, на всякий случай.
— Конечно, звони, — радушно отозвался Борщ. — Так что за запах?
— Сейчас, сейчас, позвоню и расскажу… — бормотала Аля, набирая Наташин номер. Но та не брала трубку.
— Ты хочешь сказать, что знаешь, кто убил Лилю? — встряла Каверина. Она вновь выглядела свежей и подтянутой, даже и предположить было невозможно, что еще полчаса назад она бежала с тяжелой сумкой, спасаясь от преследования.
— Да, знаю, но Наташа трубку не берет. Может, съездим к ним?
— Мама, мы поедем сдавать плафоны на ответственное хранение или сначала заедем к Стасику с Наташей?
«Вот так. Это тебе за туалеты, в которых я копался столько времени», — мстительно подумал Леопольд Кириллович. Он украдкой понюхал свои ладони. Запах дерьма все еще ощущался, хотя и стал менее выраженным.
На доске объявлений, располагавшейся в холле возле небольшой ниши, в которой до сих пор сиротливо стоял невесть как сохранившийся, покрашенный белой краской бюстик Ленина, висел Лилин портрет и некролог. Фотография Стручковой была очень удачной, потому что фотографу удалось заснять девушку в момент напряженной умственной работы. Лицо Лили было строгим, сосредоточенным, темные красивые глаза смотрели в вечность. Перед доской объявлений прямо на полу стояла вазочка с четырьмя красными гвоздиками. Алька почувствовала, как глаза помимо воли наполняются слезами.
— Она умерла… — прошептала Аля, сглотнув вставший в горле комок. — Наверное, ночью. Во всяком случае, вечером Лилька была еще жива.
Валентина Ивановна подошла к Але и Борщу и украдкой смахнула слезы.
— У нее ночью остановилось сердце. Врачи ничего не смогли сделать, — сказала она тихо.
Аля поняла, что рыдает в голос. Сердце заныло. Она села прямо на ступеньки. Борщ сел рядом с Алей и обнял ее за дрожащие плечи.
— Марина, — проговорила Наташа, присаживаясь на кровать к соседке. Ее немногочисленные вещи уже были сложены, пакет стоял у входа в палату.
— А? Чего тебе, Наташка? — бодро отозвалась Марина, отложив в сторону дамский роман, на обложке которого бравый гусар в высокой шапке и со шпагой на боку зажимал в углу хрупкую красавицу с огромными глазами, алыми губами и ресницами в пол-лица. Дама притворно сопротивлялась, глядя с обложки прямо на читателя.
— Подстриги меня, Марина, — тихо попросила Наташа, — вот, я уже у Ульяны ножницы взяла.
— Ты что?! — взвыла соседка во всю мощь своих легких. Неподготовленные люди не уставали удивляться, откуда в таком худом, замученном диетами теле такой мощный голосище с фельдфебельскими интонациями. — Ты с ума сошла, Наташка! Да были бы у меня такие белокурые кудри до задницы, как у тебя, стала бы я худеть!
Наташа вздохнула. Марина села на кровати, свесив вниз длинные ноги с торчащими тощими коленками.
— Мариш, — ответила она наконец, — они мне до смерти надоели. Мыть их — одно мучение, расчесать вообще невозможно, прическу нормальную не сделаешь… И, самое главное, моя мама не разрешала мне их отрезать. Но я уже не маленькая.
— А, вот оно что! — тут же заулыбалась Марина, хватая ножницы и хищно ими щелкая. — Новая прическа — новая жизнь?!
Она усадила Наташу на казенный скрипящий стул и принялась отрезать ее роскошные длинные пряди. Видя, как ее светлые, почти белые волосы волнами падают на пол, Наташа испытывала одновременно и боль, и восторг… Из глаз Наташи помимо воли закапали слезы. Вскоре девушка осталась с каре длиной до плеч. Она взглянула на себя в зеркало, не узнала, потом засмеялась, вытерла слезы, чмокнула Марину в щечку, взяла сумку и вышла из палаты.
«При жизни Лиля гвоздики терпеть не могла», — подумала Аля, пытаясь совладать с острым приливом горя и сочувствия.
— Жаль ее, Лильку-то. Решила, что она самая умная. Лучше бы со мною посоветовалась, что делать, — прошептал Барщевский прямо ей в ухо.
Несмотря на то что Лиля уже никак не могла составить ей конкуренцию за сердце Борща, Аля почувствовала укол ревности.
— Борщ, ты с ней спал? — спросила она его тихо, размазывая по лицу слезы. Аля с трудом встала и, держась за Борща, начала подниматься по ступенькам. Лестница показалась девушке еще более щербатой, чем обычно.
— Я спал абсолютно со всеми женщинами этого института младше сорока лет, — спокойно отозвался Александр.
— И ты так спокойно в этом признаешься, — боль в сердце понемногу уходила.
— А чего врать-то? Сегодня я совру тебе, что не спал, например, с Наташей, а она тебе послезавтра скажет, что спал. И буду я иметь глупый вид. Лучше уж я сразу во всем признаюсь. Во всяком случае, мне бы не хотелось лгать именно тебе.
— Именно мне? Звучит многообещающе, — хмыкнула Аля. Они прошли мимо туалета, на котором висела бумажка со словом «РЕМОНТ», и пошли по коридору.
— Конечно. Мы же с тобой дружим.
«Ага, мы с ним, значит, дружим. И всю ночь дружили, и все утро, и вечером, если повезет, поедем домой и еще пару раз подружим», — подумала Аля, чувствуя, что закипает.
— Не дуйся, Невская, — строго прикрикнул на нее Борщ. — Дружба — это куда круче, чем какая-то там любовь, потому что дружить можно всю жизнь.
— …по два раза в день, — подхватила Аля. Барщевский захохотал.
Они подошли к Алиному кабинету, но тут за спинами Алисы и Борща раздалось сопение и к ним подошла Марья Марковна. Нос у нее был просто чудовищных размеров и красный, а щеки висели, как у бульдога.
— Алиса, солнышко, — пробормотала Марья Марковна, останавливаясь на пятачке перед дверью, — ну как вы? Выписали вас, вижу… Как здоровье? Как дражайшая Эмма Никитична? Что там с Наташенькой и с профессором? Говорят, травмировались? А Лиля-то…
Она наконец закончила задавать вопросы, остававшиеся без ответов, опустила голову и вытерла большую искреннюю слезу. Борщ стоял возле Марьи Марковны в почтительной позе. Увидев слезы, он вытащил из кармана платок и протянул его Марье Марковне. Та схватилась за кусочек ткани как утопающий за соломинку и громко, трубно высморкалась.
— Спасибо, — пробормотала Марья Марковна, — вы, Саша, хороший мальчик, воспитанный.
— Ну что говорит милиция? Кого-нибудь подозревают? — спросила из-за спины Марьи Марковны оторвавшаяся от работы Зульфия. У нее был резкий восточный акцент.
— Милиция никого не подозревает, — ответила Аля, — зато санэпидстанция запретила проводить банкеты в библиотеке нашего института. Из-за антисанитарных условий.
— Условия и правда антисанитарные, — подхватила Марья Марковна, — не ремонтировались уже сто лет…
В этот момент раздался ужасный визг и скрежет.
— Ой, что это?! — воскликнули женщины.
— Не волнуйтесь. Это в кабинет к Леопольду Кирилловичу вешают новую люстру и поэтому сверлят потолок, — объяснил Борщ. Аля посмотрела в пол. Ей пришла в голову новая мысль.
«А что, если я не права по поводу того, что разговор подслушали из-за двери? — подумала она. — Прямо подо мной кабинет директора, а здание очень, очень старое, и вполне возможно, что все, что происходит у меня в комнате, отлично слышно внизу… Слуховой ход там какой-нибудь, например».
Она толкнула скрипучую дверь, открыла ее пошире и зашла в кабинет. Стол уже успел покрыться пылью, в комнате появился затхлый запах древности, как в запаснике музея. В узкие высокие окна было видно, как входят и выходят люди из большого супермаркета напротив НИИ географии. Вот к машине, лавируя среди плотно стоящих автомобилей, пробирается женщина с нагруженной доверху тележкой и двумя детьми. Дети баловались, смеялись и корчили рожи. Мать с унылым видом толкала тележку к маленькому старому «Фиату».
— Алька, ну я пошел к себе, а ты ничего не ешь, не пей и не нюхай, — сказал Борщ в дверь и направился к себе в комнату. Работа по проекту защиты народного хозяйства от селей и лавин и так уже много дней совершенно не двигалась, не считая, конечно, героических усилий Зульфии, работающей практически в одиночку.
Аля же села на стул и задумалась. К числу подозреваемых добавился еще и директор, правда, пока непонятно, действительно ли он мог слышать разговор или у Али развилась мания преследования. Алиса вытерла пыль, проветрила комнату и пару раз переложила с места на место рукописи статей, пришедшие в адрес «Вестника географических наук», и попыталась сосредоточиться на работе, хотя это и было решительно невозможно.
Виталий Викторович, не поднимая головы, подписал Наташину справку. Эмма Никитична уже ушла, под руку ее держал муж, выглядевший маленьким и суетливым на фоне крупной и неторопливой Полканавт. Стручков все еще оставался под наблюдением медиков, он сильно сдал, смерть Лили оказалась для него страшным, неожиданным ударом. Его супруга Зинаида Алексеевна вообще не вставала, она совсем слегла. Около них неотлучно сидели старший сын с невесткой и маленькой внучкой.
— Желаю вам здоровья, больше не болейте, — сухо сказал Виталий Викторович, протягивая девушке справку. — Треугольную печать поставите в канцелярии. Если ребра будут вас беспокоить — приходите, посмотрим.
Он опустил голову и углубился в бумаги, явно показывая, что разговор окончен. Наташа почувствовала, как из глаз сами собой полились слезы. А она, дура, уже нафантазировала себе, как он упадет на одно колено, как признается в любви и предложит ей выйти за него замуж. Как она в пышном белом платье и с роскошным букетом красных роз в руках будет стоять рядом с мужем перед маменькой, которая заплачет от умиления… Реальность, как водится, оказалась далека от сладкой мечты.
Наташа взяла справку.
— Спасибо, — кивнула она и, подхватив почти пустой пакет, кинулась вон из больницы.
Практикант смотрел ей вслед и вытирал скупую мужскую слезу, но подойти так и не решился.
Под чутким наблюдением Кавериной и Леопольда Кирилловича молодые люди в спецодежде вынесли мебель из директорского кабинета, сняли старый и уродливый, покрытый десятком слоев краски плафон в стиле позднего барокко и накрыли пол газетами. После этого в кабинет ворвалась стайка женщин в штанах, замазанных красками всех цветов радуги, и начала лениво смывать побелку с потолка. Помещение мгновенно заполнилось белой пылью, известкой, шумом и гамом. Директор мялся в коридоре, не зная, куда ему деваться.
— А когда ремонт будет закончен? — спросил он бригадира.
— За неделю сделаем, ко вторнику ужо усе покрасим и повесим, — коротко отозвался бригадир. — А если вы не косметический ремонт хочите, а вдруг капитальный, тогда это дороже будет и подольше.
— Нет-нет, нам вполне достаточно косметического, — изящно встряла в разговор Каверина, но тут директор снова подал голос и сказал, что хочет именно капитальный, и никаких гвоздей. Так и сказал: «никаких гвоздей». Леопольд Кириллович очень нервничал и сердился. Почему-то ему казалось, что его, доктора наук, члена-корреспондента и вообще заслуженного ученого, именно сейчас как-то обводят вокруг пальца и он этому каким-то неведомым образом способствует.
Аля с огромным трудом закончила чтение второй статьи, написанной полногрудой мадам Остроухиной и озаглавленной «Иерархические отношения в географической оболочке», когда дверь скрипнула и на стул перед Алей опустилась бледная и несчастная Наташа. Волосы у нее стали короткими, и теперь было видно, что они слегка вьются. Небольшой пакет, в который были сложены ее немногочисленные пожитки, девушка положила себе на колени, она горбилась, и ее сутулость, обычно легкая и едва заметная, резко бросилась Але в глаза.
— Привет, Алька, — прошептала Наташа и разразилась бурными слезами.
Аля бросилась ее утешать, но не рискнула ни поить водой из графина, ни дать таблетку валерианки из пачки, лежавшей в столе.
— Представляешь, — говорила Наташа, размазывая слезы по худому, бледному лицу, — я думала, что он хотя бы поцелует меня на прощание… Хотя бы поцелует!
Слезы снова полились градом. Аля ей искренне сочувствовала.
— Домой я не поеду, приютишь меня? — наконец выдавила из себя Наташа, страшно стесняясь обременять кого-либо своими проблемами, но понимая, что деваться ей некуда.
— Конечно, — тут же согласилась Аля, — только у меня уже живет Тигринский. Если ты согласишься составить ему компанию, то никаких проблем, живи сколько надо. Все равно я сейчас у Борща живу. Мы повезем ему еду и тебя прихватим.
У Наташи, пережившей за последние несколько дней множество потрясений, сил удивляться уже не было. Она вяло кивнула. «Тигринский — так Тигринский. Мне все равно», — подумала она обреченно. На место слез пришла апатия.
Тигринский по обыкновению лежал в ванне в облаке пены, когда дверь отворилась и вошла Наташа.
«Я сплю, — подумал Стас. — Я сплю и мне снится Наташка. Не то чтобы она была красавица, но весьма ничего, во всяком случае — блондинка».
Наташа опустила крышку унитаза и села на гладкое пластиковое сиденье.
— Привет, — сказал Тигринский, высовывая из пены правую ногу, — какими судьбами?
— Аля пустила меня пожить, к родителям я не вернусь, у меня конфликт с матерью, — сказала девушка, поджимая длинные худые ноги. Под ее припухшими глазами залегли темные тени.
— Ну и хорошо! — с энтузиазмом отозвался Стас. — Будем вместе жить, как в сказке про теремок. Ты готовить умеешь?
— Пальчики оближешь! — проговорила Наташа, чувствуя, как оттаивает сердце и как ей становится легко и хорошо в компании коллеги, поступившего в аспирантуру к Стручкову на два года раньше ее и сейчас лежащего перед ней по горло в горячей воде.
— Ты ванну принять хочешь? — по-своему истолковав ее взгляд, спросил Стас девушку. Задавая этот вопрос, он подумал о старом добром правиле, гласившем, что, если хочешь получить положительный ответ, задавать вопрос надо без частицы «не». То ли уловка удалась, то ли Наташа действительно хотела в ванну, но она кивнула. — Вот и отлично! — радостно откликнулся Тигринский. — Тогда залазь ко мне! Или ты стесняешься?
— Нет, совсем не стесняюсь, — отозвалась Наташа. — А ты меня действительно только искупаться зовешь или виды какие имеешь? Предупреждаю, мне сейчас не до секса.
— Еще с прошлого раза занозы не вытащила? — подмигнул Тигринский.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Наташа, опираясь спиной о стену и вытягивая ноги. Сидеть на сиденье унитаза было неудобно, она никак не могла найти комфортное положение.
— Есть такой анекдот, — охотно объяснил Стас, высовывая из пены слишком тонкую шею. — Буратино приходит к Мальвине и ноет: «Мальвиночка, ну да-а-а-ай»…
— Фу, как пошло, — пробормотала Наташа, быстренько стянула одежду и нырнула в горячую воду. — Только никакого секса, — еще раз строго предупредила она. — Я свои душевные раны буду еще долго залечивать.
В кармане ее джинсов, лежащих на полу, зазвонил телефон. Наташа перегнулась через край ванны, вытащила мокрыми руками маленькую поющую мобилку, подаренную ей Борщом, и, не глядя на дисплей, решительно нажала на кнопку отбоя.
— Нет, ну Стасику просто невероятно повезло, — бормотал под нос Борщ, когда они ехали назад в институт. — Полный холодильник еды, горячая ванна, девушки на дом… Чтоб я так жил!
— Ну, ты тоже неплохо живешь, — пискнула Аля. Напоминание о еде ее задело, так как она уже была бы не прочь пообедать или хотя бы попить чайку: предыдущая ночь выдалась длинной и трудной, а она съела всего лишь немного мармелада.
— Есть хочешь? — спросил Александр, угадав ее мысли. — Поверишь, Алька, я тоже жутко хочу перекусить, хотя бы пару бутербродов с кофе… С тех пор как мы с твоим Стасиком выпили бутылку водки и съели карамельки, у меня во рту росинки маковой не было.
— Стасик не мой, он общий, институтский, — проворчала Алиса. — А чего ж ты утром не позавтракал? А? Когда мы у тебя дома были?
— Утром я думал. А когда я думаю, мне не до еды, — буркнул Борщ, медленно пробираясь по узкому переулку, где вдоль тротуаров было наставлено множество машин, загораживающих почти всю проезжую часть, и большой черный «Мерседес» Александра с трудом протискивался вперед. До института оставалось ехать еще минут пятнадцать, когда у Барщевского зазвонил телефон.
— Сынок, — мягко сказала в трубку Валентина Ивановна Каверина. — Сынок, ты еще не приехал на работу? Ты мог бы встретить меня у входа… минут через двадцать?
Что-то в ее голосе Александру не понравилось. Мама говорила как обычно мягко и сдержанно, но все же Борщ своим натренированным ухом почувствовал какое-то напряжение.
— Да, мам, я еду, буду через пятнадцать минут! — отозвался он и резко нажал на газ. Александр ни секунды не забывал, зачем именно он работает в институте и чьи интересы ставит на первое место. Они доехали не за пятнадцать минут, а за десять, срезая углы и нарушая правила уличного движения. Несмотря на всю возможную спешку, Аля с Борщом поняли, что чуть было не опоздали. По двору института с большой сумкой в руках бежала Валентина Ивановна. Она мелко семенила в своих изящных туфельках на высоких каблуках, узкая юбка до колен мешала ее бегу, тем не менее Кавериной удалось развить довольно приличную скорость. За ней, размахивая кирпичом, мчался Леопольд Кириллович.
— Мама-а-а-а! — заорал Борщ, на ходу выскакивая из машины. В руках у него был пистолет. Александр поднял руку с пистолетом вверх и два раза выстрелил. Прохожие испуганно попадали на тротуар, завыли сигнализации, но Леопольд Кириллович и не думал останавливаться. Тогда Борщ побежал наперерез директору. Каверина же, прижимая сумку к груди и даже не ойкнув, услышав выстрелы, на всех парах мчалась к супермаркету, стоящему напротив НИИ географии. Леопольд Кириллович метнул кирпич в Валентину Ивановну, но промахнулся, и тот угодил в стоящую на парковке красную машину. Во все стороны брызнули мелкие стекла, включилась сирена, Каверина споткнулась о бордюр и, взмахнув руками, как чайка крыльями, упала на тротуар, выложенный мелкой итальянской плиткой.
— Наташа, может, тебе чайку сделать? Ты же только что из больницы? — заботливо вопрошал Стасик. Ах, как он был счастлив, что теперь он не один, что у него есть с кем поговорить, что в ванне с ним лежит симпатичная девушка…
— Давай, Стас, чего уж там. И чаек, и пару бутербродов, — согласилась Наташа.
Ее телефон опять зазвонил, но девушка снова не стала отвечать. Тигринский вскочил и, ничуть не стесняясь наготы и красного после ванны распаренного тела, потрусил на кухню. Через десять минут он появился снова, уже изрядно замерзший, с небольшим подносом со снедью. Он опять нырнул в ванну, и они с аппетитом поели.
— Ну что там, в институте? — расспрашивал Стасик, поедая бутерброд с красной рыбой. Он обожал новости, сплетни и жареные факты и сам с удовольствием их распространял.
— Ну как… Формально все скорбят по поводу безвременной кончины Стручковой, но на самом деле, как ты понимаешь, искренних слез по этому поводу никто, кроме родителей и Марьи Марковны, не пролил, да и то последняя сделала это только после хорошего стопарика.
Тигринский усиленно кивал.
— Полканавт все еще в больнице, Стручков тоже…
— А Стручков почему? — удивился Тигринский. — На нервной почве из-за кончины дочери?
Наташа замялась.
— Признаюсь тебе честно, Стасик, — наконец проговорила она, — что это я его избила.
Тигринский изумленно открыл рот, выпучил глаза и стал похожим на жабу, квакающую в пузырях пены.
Аля увидела, как стоящий у входа в супермаркет охранник вдруг сделал большие глаза и ринулся к Валентине Ивановне. В этот момент Борщ догнал директора и отвесил ему приличного тумака. Сцепившись, они покатились по асфальту.
— Нужна подмога! Шефа мочат! И мать шефову заодно! — испуганно закричал охранник в большую черную рацию.
Валентина Ивановна попыталась было встать, но потом застонала и осталась пребывать в строго горизонтальном положении, не выпуская из рук сумку. Из дверей магазина выбежали еще два охранника и мгновенно скрутили изрыгающего проклятия директора.
— Пустите меня, козлы! Я директор института географии! Всех уволю! — выл Леопольд Кириллович.
— Ну и что, что ты директор какой-то там географии, — хмуро сказал один из охранников. — А это — хозяин нашего магазина, — он махнул рукой в сторону отряхивающего пыль Борща. Аля в этот момент хлопотала подле Кавериной. На парковке появилось сердитое лицо кавказской национальности в строгом черном костюмчике, кепке, с густыми, сросшимися на переносице бровями и стало требовать сатисфакцию за разбитое в машине стекло.
— Мам, что произошло?! Ты встать-то можешь? — закричал Александр, наклоняясь над лежащей матерью.
Та посмотрела на него абсолютно счастливыми глазами, но ничего не сказала. Сумку она по-прежнему крепко прижимала к груди. Борщ поднял Каверину на руки и быстро понес ее к машине.
— Сейчас поедем в больницу, — сказал он, — ты ж, наверное, ушиблась.
— Я даже не знаю, — задумчиво прошелестела Валентина Ивановна. — У меня вроде бы ничего не болит, но вдруг я просто ничего не чувствую после пережитого шока. Кстати, а директор-то как?
— За этого старого лиса не волнуйся. Отдубасят его хорошенько — и все. Вернется опять к своему ремонту. Да, мам, а что там у тебя в сумке? Неужто то, что ты столько лет высиживала?
— Именно! — гордо ответила Каверина, расстегнула «молнию» на бауле и вытащила старый, многократно окрашенный плафон, выполненный в стиле позднего барокко и ранее висевший в директорском кабинете. На дне сумки лежал еще один такой же, из холла. — Так что, сынок, мы сейчас поедем и арендуем банковскую ячейку.
— И положим туда добычу?
— Вот-вот. А потом на фиг уволимся из этого института.
— Мама, — потрясенно прошептал Борщ, — а я и не знал, что ты знаешь такие слова, как «на фиг».
— А я и не знаю! — бодро отозвалась Каверина, потом положила один из плафонов на колени и начала отколупывать краску слой за слоем пилочкой для ногтей.
— Тебя не привлекут к ответственности за кражу государственного имущества? — Борщ покосился на сумку с плафонами.
— Я их сначала списала, а потом уже вынесла, — залилась Валентина Ивановна счастливым, булькающим смехом.
Борщ развернулся, и машина, как большая черная торпеда, помчалась в сторону ближайшего банка. Аля вдруг почувствовала, что очень хочет спать, непрерывное напряжение последних суток дало о себе знать. Машина приятно укачивала ее. Аля положила голову на подголовник, закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон.
— Тогда я тоже открою тебе страшную тайну, — отдышавшись, пробормотал Стасик. — Помнишь, я работал у Стручкова в лаборатории? Данные расшифровывал по Азовскому морю? Так вот, я нашел там город! На дне!
— Да-да, я уже это слышала, — сказала Наташа, вспоминая, что именно ей говорил Игорь Григорьевич ночью у окна.
— Да! Я не хотел отдавать Стручкову материалы моих исследований, поэтому написал статью и отнес ее Невской. А потом… потом — не знаю, что произошло, кто убил Лильку и почему.
— Не только Лилю. Пытались отравить еще и Алю Невскую, и Полканавт, но те отделались легким испугом.
— Ничего не понимаю… — заволновался Стас. — Как же это так?!
Тут в прихожей зазвонил звонок.
* * *
— Мама, ты объяснишь, в чем дело, зачем тебе эти плафоны? — спросил Барщевский Валентину Ивановну. Машина стрелой летела по шоссе.
— Все очень просто, — охотно отозвалась Валентина Ивановна. — Как ты знаешь, в семнадцатом году дедушка собрал все золото, серебро и платину, что были в доме, и переплавил.
— В два плафона. Причем такие уродливые. Ничего лучше придумать не сумел. Это тебе бабушка рассказала?
Саша засмеялся.
— Ты чего смеешься? — насторожилась Каверина.
— Мама, ты даже не представляешь, как я рад, что ты наконец перестанешь ходить в этот институт, вынюхивать что-то, плести интриги, утаскивать у меня из магазина самые дорогие люстры и вносить мои деньги на счет института якобы для ремонта. А особенно меня вдохновляет, что плафоны наконец у тебя, правда, за три килограмма платины могут и прибить. Убивают и за гораздо меньшие суммы… Вон Лильку.
— Меньшие суммы? Не смеши меня. Стас сам не понимает, что он нашел. Это скифский город, ему цены нет. Во-первых, скифы обожали золото, а во-вторых, археологи и коллекционеры с ума сойдут, последнюю рубаху продадут, только чтобы раздобыть что-нибудь аутентичное скифское, да не из могил, а из жилого города. Куда там нашим плафончикам.
Она счастливо рассмеялась, прижимая светильники к груди.
«Елки-палки, интересно, остался ли в НИИ географии хотя бы один человек, который не знал бы про город на дне Азовского моря», — подумала Аля, просыпаясь. И тут же воспоминание, как ясный луч солнца, пронзило ее сознание.
— Вспомнила!! — звонко закричала Аля, окончательно проснувшись. — Я вспомнила, где слышала этот странный запах.
— Вот и хорошо, только не забудь, — мирно отозвался Борщ. — Сейчас мы отвезем светильники в банк, затем пообедаем, а уж потом ты мне расскажешь, в чем дело. Невозможно же все время мотаться как угорелые, надо и отдыхать иногда.
— Саша, я теперь знаю, кто это. Дай мне телефон, я позвоню и еще раз предупрежу Наташу, чтобы они никому не открывали. Так, на всякий случай.
— Конечно, звони, — радушно отозвался Борщ. — Так что за запах?
— Сейчас, сейчас, позвоню и расскажу… — бормотала Аля, набирая Наташин номер. Но та не брала трубку.
— Ты хочешь сказать, что знаешь, кто убил Лилю? — встряла Каверина. Она вновь выглядела свежей и подтянутой, даже и предположить было невозможно, что еще полчаса назад она бежала с тяжелой сумкой, спасаясь от преследования.
— Да, знаю, но Наташа трубку не берет. Может, съездим к ним?
— Мама, мы поедем сдавать плафоны на ответственное хранение или сначала заедем к Стасику с Наташей?