Тигринский в третий раз за вечер изучил содержимое холодильника, но ничего нового не обнаружил, зато решился-таки съесть засохший и позеленевший кусок сыра.
«Ничего, почти рокфор с плесенью», — подумал он. Деваться ему все равно было совершенно некуда, он продумывал детали своего рассказа о том, как побежал в последний момент на кухню, а Аля не заметила, что он еще в квартире, и захлопнула дверь.
Потом Стас попил чай, посмотрел телевизор и завалился на Алину кровать с новым детективом про крутого мента и сироту, наследницу огромного состояния. Ни сирота, ни мент, разумеется, про состояние не знали до последней страницы, но проницательный Тигринский обо всем догадался уже через пятнадцать минут после начала чтения. Несмотря на чудовищную предсказуемость, детектив Стасу нравился, и он, вдохновленный портретом главного героя-любовника без страха, упрека и жилищных проблем, отжался несколько раз от пола. Было уже поздно, но Аля не спешила домой. Детектив закончился, сыр тоже, и Тигринский заснул, завернувшись в одеяло и смешно поджав ноги.
Лицо врача казалось круглым, распухшим и каким-то диким, как у пьяного инопланетянина. Усилием воли Аля сфокусировала взгляд, и доктор на секунду принял нормальный вид, а потом опять расплылся. Вокруг врача толпились какие-то молодые люди, глядящие на лежащую Алю с нескрываемым любопытством, как на экспонат Кунсткамеры. Комната была выкрашена зеленой краской, потолок побелен, в углах виднелись желтые следы потеков, а за трубой сидел огромный черный таракан и нагло пялился на Алису, шевеля тонкими длинными усиками.
«Больница», — подумала девушка, с трудом разминая затекшие пальцы.
— Больная поступила в бессознательном состоянии, привезли прямо с банкета. Предварительный диагноз — ботулизм… или сальмонеллез, — мямлил практикант в белом халате с чужого плеча.
Доктору было на вид лет тридцать пять. Он смотрел на практиканта с явной снисходительностью.
— То есть сальмонеллез… болезнь немытых рук, — продолжал практикант. У него был хвостик сзади и смешные круглые очки.
— И ног, — подсказала парню девушка-толстушка, у которой белый халат топорщился на заднице.
Доктор рассмеялся. Практикант в очках рассердился. Таракан быстро пробежал по стене, балдея от собственной безрассудной храбрости, и скрылся за казенной зеленой шторкой.
Аля хотела было сказать, что она уже пришла в сознание и слышит все это издевательство, но у нее не было сил открыть глаза.
— Банкет — это так прекрасно, — продолжала толстушка. Доктор посмотрел на нее осуждающе и призвал к тишине.
— То есть предварительный диагноз нам ясен, теперь его нужно уточнить, — уверенно завершил свою тираду практикант в очках.
По коридору с грохотом проехала каталка с очередным несчастным, послышался слабый стон, потом все стихло.
— А что, все, кто был на банкете, заболели? — аккуратно спросил доктор, провожая каталку глазами.
— Нет, но вы же видите, какой пациент у нас мелкий. Кто покрупнее, им нужна была доза сальмонеллеза или ботулизма побольше, а такой пигалице хватило, чтобы откинуть копытца…
Доктор пошел красными пятнами. Практикант понял, что сказал что-то не то, и отвел глаза.
— А вы анализы ее видели? У нее понос-то есть? Почему вы решили, что у нее сальмонеллез? Просто потому, что банкет? А вдруг на банкете была драка и ее стукнули по голове? В этом случае тоже от сальмонеллеза будем лечить? — как-то подозрительно мягко спросил доктор у практиканта. Вид у него стал угрожающий. Толстушка нервно хихикнула.
— Ну, значит, не ботулизм, а… — продолжил было практикант, но доктор перебил его.
— Вы бы хоть в соседнюю палату зашли! — закричал он практиканту. — Там лежит стокилограммовая дама, у которой тоже ботулизм… или сальмонеллез. Или вы считаете, что и она мелковата для сальмонеллеза? Или ботулизма?
— А… Вирус сальмонеллы обладает высокой избирательностью… — загудел практикант и поправил очки на носу, но доктор уже вышел из себя.
— Вон отсюда!! — заорал он, подталкивая практиканта к выходу. — Сальмонеллез — это не вирус! Чему вас только там учат! А потом такие коновалы… к нам… на практику…
Он вытолкал юношу за дверь и изо всех сил ее захлопнул. Толстушка испуганно моргнула и поправила белый халат.
— А вы, Петрушкина, тоже считаете, что это сальмонеллез? — тихо спросил он. Ульяна Петрушкина наклонилась над Алей.
— Я хоть и рядовая медсестра со средним образованием, а не выпускница мединститута, думаю, что это отравление, — сказала она наконец, — только непонятно, чем они отравились. На грибы не похоже, правда, печень поражена. А как там дама в сто третьей?
— Примерно те же симптомы плюс сердечная недостаточность. Впрочем, я ожидал худшего: здоровье у той женщины для ее возраста и массы просто отличное. Скорее всего она выживет.
— А эта? Выживет? — Ульяна махнула рукой в сторону Али.
— И эта тоже почти наверняка очухается. Но в реанимации у нас лежит в коме ее сверстница, та оказалась послабее. Или доза была побольше.
Доктор задумчиво смотрел на лежащую Алю.
— Знать бы, чем они отравились.
— Анализ сделали? — спросила Ульяна, глядя в интеллигентное лицо доктора.
— Да, но никаких следов яда в их организмах нет. Ни у одной. То есть отрава уже распалась.
— Или мы не знаем, что ищем. А симптомы на что указывают?
— В принципе, это больше всего похоже на яд змеи. Девушка, что лежит в коме, чуть не умерла от остановки дыхания, дама в соседней палате всю ночь провела на искусственной вентиляции легких, но сейчас она уже в удовлетворительном состоянии и рвется домой к детям и внукам. Я думаю, через пару дней мы разрешим ей немного погулять. Эта пигалица, — врач махнул рукой в сторону Али, — получила самую незначительную дозу из всех, видимо, она только успела смочить губы или надкусить пищу с ядом. Тем не менее она всю ночь была без сознания и ей потребуется долгое лечение.
— Док, а что же все-таки произошло?
— Не знаю, Ульяна. Надеюсь, милиция разберется.
Виталий Викторович и Ульяна сделали Але укол, измерили давление, и все вышли, аккуратно притворив за собой дверь.
Наташа зря надеялась, что тяжелая болезнь Лили избавит ее от секса с научным руководителем. Около двух ночи ее разбудил звонок и пьяный голос Игоря Григорьевича потребовал, чтобы девушка немедленно ехала к нему домой. Наташа встала, дрожа от холода и ужаса, под строгим взглядом Татьяны Тимофеевны надела белье, джинсы и свитер, заколола наверх прямые светлые волосы, вызвала такси и поехала к Стручкову. Тот метался по квартире, как лев в клетке. Он был пьян и слабо соображал, что делает. Обычно вежливое, обманчиво милое лицо его было искажено, руки дрожали, от него сильно пахло водкой.
— Раздевайся! — закричал Игорь Григорьевич Наташе и принялся срывать с нее пальто. Его пальцы застряли в петлях, он злобно закричал и ударил девушку по лицу. Для своего возраста Стручков был крепок и силен, и удар получился неожиданно сильным. Наташа отлетела в угол и секунду не могла сообразить, где она и что произошло. Потом холодная трезвая ярость затопила обычно робкую и пугливую Наташу с головой. Она схватила складной зонтик и бросилась в атаку.
Валентина Ивановна стояла посреди библиотеки, где Оксана убирала разбитую посуду, сметала в кучу объедки, рассыпанные по полу, вытирала липкие лужи от соуса и варенья. Стулья были разбросаны, один стол перевернут. Вчера, в суматохе, никому и в голову не пришло наводить порядок. Каверина прошлась по полу, усыпанному осколками, наклонившись, задумчиво подняла бокал с остатками вина и понюхала его. Почти все бокалы сразу забрали в милицию на экспертизу и только один этот лежал, блестя покрытым трещинами пузатым боком.
В коридоре раздались шаги. Валентина Ивановна обернулась, под ее ногами хрустнуло стекло. В дверях библиотеки стоял директор и внимательно смотрел на Каверину. Она встретилась с Леопольдом Кирилловичем глазами, пару секунд они испытующе смотрели друг на друга, потом женщина повернулась и вышла из зала, ничего не сказав.
— О, еще двоих привезли!
Ульяна и Виталий Викторович с сожалением оторвались от горячего чая со свежайшими конфетами-коровками, еще не успевшими засахариться, и пошли принимать новых пациентов. На этот раз в больницу доставили мужчину лет шестидесяти с травмами головы, внутренних органов и гениталий и высокую блондинку с поломанными ребрами. Девушка тяжело дышала, на горле отпечатались следы пятерни.
— Это еще что? — промычал практикант, поправляя очки.
— Они подрались, — меланхолично проговорила фельдшер «Скорой помощи», которая и не такое видела.
Мужчина стонал и держался за голову, от него сильно пахло водкой. Девушку тошнило, длинные светлые волосы торчали в разные стороны. Совместными усилиями Виталий Викторович и Ульяна положили Стручкова на каталку и повезли на рентген, а Наташу уложили на топчан и оставили дежурить возле нее практиканта.
На третий день заточения в квартире Тигринский совсем озверел. Очень хотелось есть, а ванна уже не казалась ему такой уж необходимой для жизни. Телефона в квартире у Али не было, на мобильник Стас пока не заработал, поэтому позвонить и выяснить, куда подевалась Невская, он не мог. Казбич обиженно мяукал, он привык к вискасу по утрам и вечерам. Тигринский перерыл всю квартирку Али снизу доверху и в конце концов нашел две бутылки сладкого крымского вина, которые скрасили ему ожидание еще на полдня. Он лег в ванну и медленно потягивал напиток, вкус которого напоминал ему родную Новую Каховку. В новокаховских степях Стас жил в малогабаритной двухкомнатной квартирке вместе в тремя братьями, сестрой и сыном сестры, шустрым Димкой, которого все называли «Димон». Трехлетний Димон, избалованный самопожертвованием бабушки, дедушки, мамы и трех дядей, почему-то избрал Стасика объектом своей самой активной нелюбви. Ах, сколько раз маленький вреднющий Дима картинно падал и заливался негодующим ревом, увидев приближающегося Стасика, сколько раз он подсовывал ему игрушки в карман и убеждал окружающих, что тот их украл «у Димочки маленького», а также вопил, что Стас съел его манную кашку. Кашку при этом вовсю клевали разжиревшие вороны за окном. Наконец Стасик не выдержал и уехал поступать в столицу, надеясь стать геологом и всю жизнь кочевать по экспедициям, избежав таким образом беспочвенных обвинений Димона. Но, узнав об отъезде дяди Стасика, мальчик стал как шелковый и страшно переживал, а в день отъезда они рыдали, обнявшись, правда, на решимость Тигринского ехать учиться в столицу это никак не повлияло. Следующие семь лет, за которые Дима успел вырасти, закончить третий класс школы и объявить родным, что будет «геологом, как дядя Стасик», Тигринский жил в общежитии, но так и не привык к отсутствию домашнего комфорта. Девушки, которые у Стасика время от времени заводились, были такими же неприкаянными, как и он сам, и Тигринского вскоре оставляли как неперспективного в смысле жилплощади. Стас их вполне понимал. Он не был меркантильным, ну разве что немного практичным. Мысли у него были простыми и безыскусными, как у мышки-норушки, он мечтал о своей личной теплой норке, и кладовочке с орешками, и подстилке из соломки…
«Но где же все-таки Невская? Если вдруг окажется, что она уехала на месяц к родителям в Сестрорецк, я пропал», — подумал Стас.
Размышляя о реальности такого варианта, Тигринский почувствовал панику, начал вспоминать, сколько может прожить человек без еды, и прикидывать, протянет ли он стандартные двадцать четыре дня отпуска или все-таки нет, а потом вдруг сообразил, что Аля никак не могла уехать ни к родителям, ни куда-либо еще, потому что увидел на полу Казбича, а кота надо было кормить. Поэтому отсутствие Али было следствием какого-то форс-мажора, а не банального отпуска. От этой мысли ему стало еще хуже, не было никаких шансов, что он, этот форс-мажор, не только быстро закончится, но и вообще закончится когда-либо.
«Если Стручков что-то сделал Але из-за этих долбаных координат, то я могу умереть от голода», — с ужасом подумал Стас, лег на диван и свернулся калачиком.
Каверина, одетая в небесно-голубой костюм с атласными лацканами и с большой коричневой папкой в руках, вежливо постучала в кабинет директора и, услышав из-за высокой, обитой кожей двери приглашение войти, чеканным шагом вошла в комнату. Леопольд Кириллович читал книгу. Когда Каверина вошла, он быстро перевернул книгу и бросил ее, раскрытую, на бумаги. «Хроника гнусных времен», — прочитала про себя название Каверина.
— Интересно? — спросила она Леопольда Кирилловича, указывая на книгу.
— Чрезвычайно! — оживился директор, не сводя с Валентины Ивановны настороженного взгляда. — Правда, я никак не могу понять, кто же убийца.
— Очень своевременное чтиво. А кто покушался на Стручкову, Невскую, Полканавт, вы можете понять? — прямо спросила Каверина.
Директор резко поскучнел.
— Я совершенно не понимаю, как они втроем могут быть связаны… — наконец покачал головой Леопольд Кириллович. — Если это только не случайное совпадение и им троим просто попались несвежие продукты. Надо выяснить, что они ели.
— Они не ели. Они пили, Леопольд Кириллович. На банкете было много людей и все всё видели. Они отравились, выпив вина, причем из этих бутылок пили почти все, а пострадали трое. Это значит, что отрава была не в вине, а в бокалах. Сполоснули их чем-нибудь не тем, например…
— А что за отрава? — медленно произнес директор, глядя на Каверину.
— Невозможно понять. Какая-то органика, сразу распалась, экспертиза ничего не дала. По симптомам похоже на змеиный яд.
— Но яд змеи должен попасть в кровь напрямую. В желудке он нейтрализуется. А тот факт, что экспертиза ничего не дала, как раз свидетельствует в пользу пищевого отравления.
— Я восхищена вашими познаниями, Леопольд Кириллович, — мило улыбнулась Валентина Ивановна. — Давайте теперь перейдем к делу. Планово-финансовый отдел подсчитал, сколько средств нам нужно на ремонт. Могу со всей ответственностью заявить, что эти средства у нас на счету есть, вот заключение главного бухгалтера.
Леопольд Кириллович и бровью не повел.
— Я думаю, дорогая Валентина Ивановна, — тут же отозвался он, — что мы соберем собрание коллектива института и проголосуем, куда направить эти деньги. Не забывайте, что у нас довольно много сотрудников, которые с трудом сводят концы с концами, поэтому совершенно неэтично делать ремонт, когда люди практически голодают. То есть не голодают, конечно, но питаются недостаточно полноценно. Фруктов, например, мало едят. А у многих — дети. Поэтому предлагаю не решать этот вопрос кулуарно, а вынести на всеобщее обсуждение и выплатить, скажем, премию наиболее отличившимся сотрудникам. Вам например.
Во время его тирады Каверина рассеянно изучала свои бумаги. Услышав, что директор предлагает ей премию, Валентина Ивановна не выдержала и расхохоталась.
— Что тут смешного? — мрачно произнес Леопольд Кириллович, подаваясь вперед.
— Нет, ничего, — Каверина взяла себя в руки. — Может быть, тогда хотя бы в туалетах сделаем ремонт?
«Ага. Значит, туалеты!» — подумал про себя Леопольд Кириллович, почесав под столом одну ногу другой. Он не мог поверить своей удаче.
— Я подумаю над вашим предложением, — кивнул он с благосклонным видом. — И проинформирую о своем решении.
— Имейте в виду, — проговорила Каверина, — в случае, если ремонт не будет начат, я планирую обратиться в службу охраны труда и в профсоюз. Пусть проверят, соответствуют ли условия труда в нашем НИИ санитарно-гигиеническим нормам.
Такого директор не ожидал.
«А ведь это и не удар вовсе, а так, легкий тычок», — подумала Валентина Ивановна, наблюдая за изменившимся выражением лица директора.
— Всего доброго, Леопольд Кириллович, — сказала Каверина, встала и, держа спину прямо, тихонько вышла из кабинета директора.
«Ну что ж, теперь можно быть уверенной, что туалеты так и не отремонтируют и бедная Эмма Никитична когда-нибудь залезет в маленькую тесную кабинку и застрянет… Если останется жива после вчерашнего банкета, конечно, — думала она, стараясь не споткнуться на старом щербатом полу. — Но зато теперь он наверняка решится ремонтировать что-нибудь другое. Интересно, что именно? Свой кабинет?» Не сдержавшись, женщина рассмеялась.
— Ты будешь мне отвечать или нет? — с угрозой произнесла Татьяна Тимофеевна, наклоняясь над лежащей на койке дочерью. Ее маленькие, близко посаженные глазки злобно сверкали. — Что у тебя произошло с Игорем Григорьевичем?!
— Ничего не произошло. Я плохо себя чувствую, я буду спать, иди домой, мама…
Голос у Наташи был безжизненным и поникшим. Сквозь стекло окна она видела, как подъехала большая черная машина и из нее, хлопнув дверцей, вышел Борщ. Одет он был как бомж… то есть как инженер второй категории в НИИ, где зарплаты едва хватало на еду. В руке у него был большой пакет. Борщ шел к Але.
«А вот Алька живет одна, к родителям в Сестрорецк ездит только по праздникам, — вяло текли Наташины мысли. — И ни перед кем не отчитывается, никому не объясняет, куда пошла и что там будет делать. Хочет, едет к кому-нибудь в гости и занимается с ним сексом, хочет — едет, но не занимается, а то и вообще может лечь на диване перед телевизором, есть булочки, пить кофе и смотреть сериалы. И никто ей не скажет, что сериалы дурацкие, и никто не напомнит, что от булочек толстеют, и ни одна живая душа не посмеет отогнать ее от телевизора и отправить мыть посуду. Хочет — моет, не хочет — не мо…»
— Ты будешь отвечать, зараза?! — заорала мать, не дождавшаяся ответа на свой вопрос и впавшая от этого в бешенство. — Ты мне будешь отвечать?!
Она вскочила со стула и со всего маху ударила лежащую Наташу по лицу. Наташа охнула и закрыла лицо руками.
«Если четвертый муж бьет вас по морде, то, возможно, дело именно в морде, а не в муже», — вспомнила она глубокую мысль Маши Арбатовой и даже попыталась улыбнуться, но потеряла сознание. Ее соседка Марина, сидевшая на кровати около самой двери и уже почти год боровшаяся с мифическим лишним весом, в панике бросилась вон из палаты.
— Убивают! Спасите!! — заверещала она в холле, размахивая длинными руками-палочками. Марине было восемнадцать, и бороться за худобу она начала после того, как мальчик, в которого она была влюблена, обозвал Марину бегемотихой. Потом он приходил извиняться, но «бегемотиха» его слушать не пожелала. Медсестра Ульяна лично кормила девушку с ложечки, а после тихого часа к Марине приходил психолог Илья Романович, убеждавший девушку в пагубности выбранного ею образа жизни, и пугал «нарушением обмена веществ, выпадением волос и ломкостью ногтей вследствие недостатка минеральных веществ», но Марину все вышеперечисленное беспокоило гораздо меньше, чем лишние, по ее мнению, сто граммов веса. Крики Марины все еще отдавались эхом, когда в палату один за другим вбежали Виталий Викторович, медсестра Ульяна, а также практикант в очках и с длинным хвостом, который метался и подпрыгивал, когда его владелец бежал по коридору.
«Неужто смертный случай!» — охнул врач, увидев бледную, неподвижную Наташу и растерянно стоящую рядом Татьяну Тимофеевну. Ульяна совала девушке под нос ватку с нашатырным спиртом. Практикант попятился, вылетел в коридор и с размаху нажал на сирену, которая завыла и застонала. Через пару минут в палате было невозможно протолкнуться, туда сбежались свободные врачи и медсестры со всей больницы.
— Быстрее! В реанимацию! Видимо, у нее пробито легкое! Наверное, это внутреннее кровотечение… Не заметили вовремя… — бормотал Виталий Викторович, направляя каталку с Наташей к выходу из палаты. Кто-то уже успел приладить к руке девушки капельницу, кто-то сделал укол, Ульяна начала делать искусственное дыхание.
— Стойте… Я сейчас все объясню, — тоненько завизжала вернувшаяся в палату Марина. — Вот эта тетка ее ударила! По роже прямо — хрясь! А Наташка и сознание потеряла!
Наташа пошевелила головой и тихо застонала. Врач, установивший было капельницу, витиевато выругался и начал ее срочно отвинчивать. Виталий Викторович отпустил каталку с девушкой и повернулся к Татьяне Тимофеевне. Его вежливые интеллигентные глаза начали медленно наполняться бешенством.
— Милая дама, — начал он тихо, и все сразу замолчали. — Считаю своим долгом сообщить вам следующее: пока пациент находится у меня в отделении, я несу за него ответственность, поэтому вы быстро соберете свои вещички и больше здесь не появитесь. Еще раз увижу ваше рыло на территории больницы, и вы отправитесь в реанимацию, там сейчас есть свободные места.
Белая как стена Татьяна Тимофеевна два раза глотнула воздух, потом молча взяла сумку и пошла к выходу. На дочь она даже не взглянула.
— Да, и последнее, — сказал врач миролюбиво, — предупреждаю, что я обязан сообщить о происшествии в правоохранительные органы. Нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжкий вред здоровью…
— А где же это у нее тяжкий вред? Максимум синяк останется, — искренне удивилась Татьяна Тимофеевна, останавливаясь в дверях.
— Тяжкий вред или не тяжкий — это вопрос, знаете ли, к нам, к медикам… Вон отсюда!! — внезапно закричал он, показывая пальцем на дверь.
Татьяна Тимофеевна пулей вылетела из больницы.
Аля с Барщевским сидели на скамеечке в больничном парке и ели пирожки с капустой. День был отличным, воздух — свежим, солнышко ярко светило и приятно грело, желтые листья шелестели на дорожках. По парку кое-где бродили больные, двигались они медленно и печально, загребая ногами и глядя под ноги унылыми лицами хроников. В противоположность им пациенты на костылях бодро прыгали, а два больных, один из которых сидел в инвалидной коляске, а второй носил руку на перевязи, пытались играть в ножички.
В дверь, ведущую в отделение, медленно вплыла Полканавт с большой сумкой. Почему-то Аля не сомневалась, что в сумке у Эммы Никитичны еда и что со здоровьем у Полканавт скоро все будет в полном порядке.
Аля жевала пирожки, оказавшиеся невероятно вкусными. Борщ заботливо подкладывал ей еще и еще.
— Вот что, Алька. Не нравится мне все это, — проговорил он задумчиво. — Охрану тебе, что ли, выделить?
— Мы с тобой не настолько близки, чтобы ты выделял мне охрану, — пирожки таяли во рту. — Сам пек?
— Мама.
— А-а.
— Что-то в последнее время девушки массово отказываются от моей помощи. На свою голову, — проговорил он, закуривая. Струйка дыма, казавшаяся темной на фоне голубого неба, поднималась вертикально вверх. — Как Лилька-то? — спросил Александр, и на его лбу обозначилась глубокая складка.
— Плохо. Без изменений.
— В коме?
— Да.
— Но жива, и это уже хорошо.
— Нет, Борщ, нехорошо. Жива — это слишком сильно сказано. Лиля на искусственной вентиляции легких, и с головой у нее проблемы… она слишком долго была в состоянии клинической смерти. В общем, у Лильки все плохо, и мне уже и диссертации своей для нее не жаль, и страшно за нее, совсем же молодая девушка.
Борщ глубоко затянулся и промолчал.
— Что мне делать, Борщ? Быстренько уволиться?
— Глупости. Заявление в отдел кадров нужно подавать за два месяца. Хотя, конечно, можно просто сбежать, и отдел кадров тебя уволит сам за нарушение трудовой дисциплины.
Аля почесала ногу и поправила очки, съехавшие на самый кончик носа. В отделении зазвонила сирена, мимо пробежали какие-то незнакомые люди в белых халатах.
«Неужто кто-то у нас в отделении преставился? Уж не Стручков ли?» — подумала Аля и на всякий случай перекрестилась.
— Санек, а Санек… А ведь мы могли бы с тобой отправиться в затопленный город прямо сейчас. Пара гидрокостюмов, два акваланга — и мы достанем все эти черепки и осколки ушедшей эпохи.
— Во-первых, прикарманивать археологические ценности, которые по идее должны принадлежать государству, комфортнее летом. Во-вторых, главное не черепки и не осколки, а монеты и украшения, — голос Борща звучал все ленивее и ленивее. Его разморило на осеннем солнышке. — А вообще, это полная ерунда. Может, там и города никакого нет. Стасик мог и ошибиться. Стасик ведь большой оригинал — я бы на его месте уехал куда-нибудь в тмутаракань, подождал бы там, пока вода поменяет агрегатное состояние, и вытащил все сокровища, если они там есть, а не статейку бы писал.