— Секундочку, Эмма Никитична, я помогу расставить чашки, только руки помою, — пробормотала Аля и отправилась на второй этаж, привычно ругая руководство института за отсутствие женского туалета на первом этаже. Она вышла на площадку и мимо низкой кованой оградки, отделявшей спуск в подвал, прошла к широкой каменной лестнице, ведущей на второй этаж.
Короткий осенний день давно закончился, в ноябре солнце заходит в четыре часа. На лестнице было темно, старинный пыльный плафон с тусклой лампочкой освещал только площадку и часть ступенек. Было очень тихо, толстые старые стены хорошо изолировали звуки, и лишь далеко позади, как сквозь вату, доносился срывающийся от волнения голос Димы Коробкова и звон чайной посуды. Аля уже миновала площадку, когда сзади внизу, из подвала, послышался неясный шорох. Аля остановилась и прислушалась. Звук больше не повторялся.
«Крысы?» — подумала Алиса, напряженно всматриваясь в темноту. Все было тихо. Она еще немного потопталась, прислушиваясь, и снова двинулась вперед, к лестнице. В подвале что-то приглушенно звякнуло, сердце ухнуло и упало вниз, потом застучало часто-часто. В ушах зашумело, Аля замерла, затем поняла, что это стучит кровь в ее ушах, мешая слышать. Паника поднималась из глубины ее сознания, заливала разум, вызывала желание бежать, не разбирая дороги, не давала вздохнуть. Аля обернулась. Из зала выбивался свет, но для того, чтобы добраться до гостеприимно светящегося прямоугольника двери в библиотеку и зал заседаний, нужно было пройти мимо низкой оградки, за которой начинался спуск в подвал, и преодолеть длинный полутемный коридор. Идти наверх? На втором этаже никого не осталось, и тот, кто прятался в подвале, это наверняка знал.
Дима повернулся к плакатам и ткнул указкой в один из них.
— Моя работа посвящена вопросам опустынивания и обезлесивания в Средней Азии, — пискнул он. — Опустынивание и вырубка лесов наносят страшно ужасный ущерб хозяйству Средней Азии.
— И страшный, и ужасный ущерб одновременно. Во всяком случае, работу можно считать действительно актуальной, — прошептала Лиля так, чтобы это услышал директор, вытянула вперед длинную ногу в изящной туфле и поковыряла каблуком линолеум. Леопольд Кириллович закатил глаза, но промолчал. Зато оппонент молчать не стал.
— Откуда в Средней Азии леса? Интересно, молодой человек бывал сам в изучаемом регионе? — громким шепотом спросил он соседа, который только что проснулся и сейчас с любопытством вертел головой, проводя разведку на местности. У оппонента была длинная серая борода и смешная фамилия Спиртозаводчиков.
Дима услышал вопрос, внутренне задрожал, заметался, но взял себя в руки и решил тут же расставить все точки над «i».
— В Средней Азии нет лесов, потому что их все вырубили, — твердо сказал он. — Сначала вырубили леса, потом вытоптали и съели траву, поэтому появились пустыни. Мои расчеты показывают, как именно это происходило…
— На второй вопрос тоже ответьте! — весело крикнул кто-то из зала. — Вы сами-то в Средней Азии были?
Дима смутился и покраснел.
— Нет, я не был, я изучал регион по данным другого исследователя, но вот мой научный руководитель, Игорь Григорьевич, ездил туда неоднократно.
В зале засмеялись. Пунцовый Стручков вскочил на ноги.
— Что за вопросы не по теме! — закричал он. — Как вы смеете интересоваться личной жизнью диссертанта? Это неэтично! Мало ли где он был, а где не был? Вот на прошлой неделе защищалась Тычинкина, у нее была работа по геологии Марса. Так что же, она была обязана там непременно побывать?
В зале замолчали. Наташа, услышав голос Стручкова, вжалась в кресло и начала безудержно и бесшумно плакать, закрыв лицо руками и ловя на себе косые и удивленные взгляды коллег. Все еще активно жестикулирующий профессор сел на свое место.
«Кто смел, тот и съел», — подумала Аля, чувствуя, как отступает страх.
Она опрометью вылетела на площадку, оглушительно грохоча десятисантиметровыми шпильками, пересекла ее и, вместо того чтобы мчаться по коридору в зал, подбежала к кованой оградке и, резко перегнувшись, заглянула за нее. Внизу, у входа в подвал, держа в длинных пальцах дымящуюся сигарету, стояла Зульфия. Вид у нее был расстроенный.
— Что, меня хватились? Уже иду, — печально пробормотала Рашидова, загасила сигарету и стала подниматься по лестнице. Ее узкая юбка мешала подъему, строгий пиджак был расстегнут, на шее болтался маленький стильный телефон. Ее темные брови были изогнуты, лоб пересекла глубокая морщина, а темные круги под глазами стали почти черными. Глядя на ее озабоченное, замкнутое лицо, Алиса поняла, что лезть с расспросами не нужно. Она пробормотала что-то по поводу того, что услышала шум и проверяла, не крысы ли это завелись, а потом, чувствуя огромное облегчение, пошла вверх по лестнице.
Висевшая в туалете под потолком тусклая и чрезвычайно пыльная лампочка бросала слабый свет на древний железный умывальник и крашеные влажные стены.
«Ну когда же они поменяют проводку! Ведь лампочка-то сколько стоит? Копейки!» — рассердилась Аля, решив накупить лампочек для коридора и туалета из собственной ближайшей зарплаты. Было очень сыро и зябко. Аля подошла к умывальнику, включила воду, вымыла наконец руки и подумала, что лучшим выходом будет уволиться завтра же.
«Надоели мне эти вечная темнота, сырость, прячущаяся по углам Рашидова, Полканавт со своими дурацкими цветочками… и эта Лилька тоже надоела. Хватит!» — решила девушка. Почему-то ей было очень обидно. Пережитый стресс отзывался ознобом. Аля вытерла руки платком, подошла к двери и замерла — кто-то тихо прошел по коридору. Шаги проследовали в глубь здания и вскоре вернулись назад, пройдя мимо туалета в обратном направлении. Эти шаги остро ударили по Алиным натянутым нервам.
«Спокойно, Алиса, — попыталась она успокоить себя. — Если бы не инцидент на площадке первого этажа и не разгромленный кабинет, ты бы ни за что не отреагировала на какие-то там шаги. С другой стороны, складывается впечатление, что человек крался, стараясь остаться незамеченным и производить как можно меньше шума. Люди, которым нечего скрывать, так не ходят».
Поежившись, Аля выглянула из своего убежища, аккуратно приоткрыв скрипучую дверь, когда-то белую, сейчас неопределенного серого цвета, но человек уже ушел. Аля вышла в коридор, прижимаясь к стене, как вчера поступил прятавшийся от Лили Тигринский. В том крыле, куда ходил неизвестный, было четыре комнаты. В одной сидели Наташа, Барщевский и младший научный сотрудник Таня Куликова, чрезвычайно полная русоволосая девица с острым выступающим подбородком и большими ушами, которая недавно родила двойню и сейчас была в декретном отпуске. В другой — Зульфия, Марья Марковна и Полканавт. Еще одну комнату занимали учебные пособия, там была кладовая. Последнее помещение было редакцией «Вестника географических наук». В одной из комнат горел свет, яркая полоса была видна на полу. Аля тихонько выскользнула из туалета, подавив желание спрятаться в нем до утра, и, собрав все мужество в кулак и вытерев со лба выступивший пот, пошла вперед. Аля шла на свет, шаги гулко отдавались в коридоре. Вдруг ей показалось, что сзади за ней кто-то идет, девушка обернулась, но за спиной была только глухая глубокая чернота. Она сорвалась с места и побежала к комнате, где горел свет. Аля остановилась на пороге, пытаясь унять дыхание. В углу комнаты за столом сидел Барщевский и наливал в стакан водку из высокой прозрачной бутылки.
— Привет… Заходи! — сказал он, с трудом ворочая языком.
Аля вошла, тяжело плюхнулась на стул, взяла еще один стакан и налила его на треть, потом залпом выпила. Черная тень, следившая за ней из коридора, бесшумно отступила назад и пошла в сторону зала заседаний.
— Санек, ты чего раскис? — Аля погладила Барщевского по руке. Сердце застучало, страхи исчезли, остались только любовь и ощущение счастья от того, что можно сидеть рядом с ним, и гладить его, и дышать с ним одним воздухом.
Барщевский молчал. Аля точно знала, что он в состоянии говорить, просто не хочет отвечать. Они пили вместе много раз, и всегда Александр, которого после первого же стакана все начинали называть «Борщ», развозил по домам менее стойких собутыльников. Сейчас он молча глядел на свой стакан. За окном смутно угадывались деревья, моросил дождь, сверкал огнями супермаркет. Иногда проезжали машины, бросая яркие дрожащие пятна на окна, покрытые каплями воды. Аля сидела напротив Александра, смотрела на него и чувствовала острый прилив нежности и любовалась его мужественным лицом, темными глазами, короткой стрижкой ежиком, твердой линией губ.
— Я не раскис, — наконец проговорил Борщ, — просто у меня сегодня был тяжелый день.
— А какой у меня был тяжелый день! Ты даже не представляешь… Просто ужас какой-то, а не денек.
Она налила еще водки. На краешке стакана был виден отпечаток красной губной помады.
— И вовсе я не раскисал, — снова повторил Борщ, глядя на Алю хоть и замутненными, но вполне разумными глазами. — Стручков уже пришел?
— На защиту-то коробковскую? А как же. Сидит в зале, всем улыбается, пребывает в добродушном расположении духа. А что?
Барщевский поежился.
— Ты его аспиранткой была?
— Была, — вздохнула Аля и прижала руки к пылающим щекам.
— Ну и что?
— А ничего. То есть чего — Лилька защитилась по моим материалам.
— Ну, это все знают. Ты злобу-то не копи. Это вредно для здоровья. И для вечной жизни. Извини, закуски нету.
Борщ выдавил себе в стакан из бутылки последние капли, но пить не стал.
— Санек, — проникновенно сказала Аля. — Я бы сбегала за закуской, но, мой милый дружочек, я боюсь выйти в коридор. На Стручкова я злобу не коплю, я его недолюбливаю… Ну за что мне его любить?
— Скажи, Невская, — снова сменил тему Барщевский, покачиваясь на стуле, — а что от тебя Стручков хотел за диссертацию? Тоже секс-услуг?
Глаза Борща уперлись прямо в лицо Але. Она улыбнулась, стекла очков упрямо сверкнули.
— Нет, от меня всего лишь требовался рабский труд. Я, так сказать, для секс-услуг формами не вышла.
— За себя и за Лильку работала?
— Ага. А что? Он тебе, что ли, интим предлагает?
— Не мне. Наташе.
— А она что?
— Ничего. Согласилась.
«Ах-ах-ах… Как нехорошо», — подумала Аля, глядя на осунувшееся лицо Борща, потерявшего девушку, в которую он был влюблен. Несмотря ни на что, она ощутила сочувствие.
— Нет, Алька, я не был в нее влюблен, но она мне нравилась, — проговорил Барщевский, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Я ей помощь предлагал, но она отказалась.
— Слышь, Борщ, — сказала Аля, накрывая его руку своей, — ты не убивайся так. Наташка сделала свой выбор. К тому же она тебя не любила, хотя я не понимаю, как тебя можно не любить.
Борщ наклонился через стол и крепко поцеловал девушку.
— Знаешь, милый мой Санюлька, — Аля опустила голову и поковыряла ногтем в щели старого стола с пятнами канцелярского клея. — Ходят слухи, что в институте нет ни одной девушки, с которой ты не был бы близок.
— Это чудовищное преувеличение, — пробормотал Борщ. — Одна такая девушка есть.
— Я, что ли? — алкоголь шумел в ее голове.
— Да, — ответил Борщ и опять крепко ее поцеловал.
Коробков заканчивал свой доклад. Членам ученого совета уже давно надоело слушать его бормотание, они все чаще посматривали в сторону банкетного зала.
«Колбаска уже, поди, засыхает», — думала Полканавт, волнуясь. Ее мощная комплекция требовала постоянной подпитки. Поесть Эмма Никитична любила.
Аля тяжело поднялась, подождала, пока голова перестанет кружиться, и шагнула к двери. «Секс на рабочем месте не доводит до добра», — вспомнила она предостережение, вычитанное в каком-то женском журнале. Но ей было все равно. Секс с Борщом устроил бы ее в любое время и в любом месте. Саша поднялся с пола вслед за ней.
— Санек, надо идти. Иначе все без нас съедят, — произнесла Аля, улыбаясь. Ей стало легко и хорошо. Борщ с ней, и это главное.
— Щас, — пробормотал Борщ и пригладил короткие жесткие волосы. — Кстати, ты так и не рассказала, почему не хочешь идти за закуской. Боишься призрака Черного Геолога?
Аля замерла на полпути к дверному проему. Легенды про Черного Геолога больше всех любила рассказывать всем Марья Марковна, которая однажды наткнулась на него прямо в директорском кабинете. Правда, ей никто не верил.
— Саша, — наконец откликнулась девушка, — мне очень хочется тебе это рассказать, но я не знаю, нужно ли это делать. Кроме того, я не знаю, кто ты. Никто у нас в институте не знает. Ты мне скажешь?
— Я простой инженер, — ухмыльнулся Борщ, — и это все, что я могу тебе сказать. А вот тебе советую не стесняться и облегчить душу. Очень, знаешь ли, помогает. Так что валяй, признавайся, — строго приказал Барщевский, посадил Алю себе на колени, оперся спиной о старый трухлявый шкаф с картами и глобусами и приготовился внимательно слушать.
Тигринский вышел на балкон и посмотрел сначала вниз, а потом вверх. Квартира Али располагалась на десятом этаже двенадцатиэтажного дома, и до земли отсюда было довольно далеко. Другие балконы располагались не вплотную, а на некотором расстоянии, голые верхушки деревьев едва доставали до третьего этажа.
«Может, поджечь квартиру, и тогда меня спасут пожарные? — думал Стас. — А вдруг не спасут?» Ему стало совсем грустно.
Между домами садилось солнце, его круглый диск то появлялся, то исчезал меж облаков. Дул ветер, розовые лучи время от времени освещали влажные стены здания, дождь прекратился, но было сыро и холодно. Тигринский поежился и пошел назад в квартиру.
— Ну и дела, — протянул Борщ, когда Аля, не отводя взгляда от лица Александра, рассказала ему о событиях последних двух суток. Правда, о том, что Тигринский провел ночь у нее, девушка умолчала. — То есть Лиля забрала статью. Ну и что? Все равно у нее есть два конкурента: ты и Стасик. Ты, потому что могла сделать копию со статьи или запомнить координаты, а Стасик потому, что он первооткрыватель и координатки наверняка помнит наизусть. Поэтому будьте осторожны — не исключено, что Лиля попытается тебя и Стасика убрать с дороги. Смотри под ноги и не стой под стрелой.
Барщевский коротко рассмеялся, но Аля видела, что ему совсем не смешно.
— Борщ, — глаза Али наполнились слезами, — если со мной что случится, я хочу, чтобы ты знал: координаты записаны на обоях у меня на кухне, возле навесного шкафчика.
Александр с наслаждением потянулся, отчетливо хрустнули суставы.
— А ты не боишься, — спросил ее Борщ, пристально глядя Але в глаза, — что я сейчас убью тебя, потом задушу в темном углу Лилю, поеду к тебе домой, перепишу координаты, а затем зарублю Тигринского ледорубом?
— Ну ты же не такое западло? А, Борщ? — прошептала Аля, крепко обнимая Александра за плечи. — К тому же ты забыл о профессоре Стручкове. Наверняка Лиля ему передала статью!
— Кстати, о Стручкове. Напомни мне, чтобы я рассказал тебе при случае одну неприятную историю.
— Историю о чем?
— Не о чем, а о ком. О Стручкове, Леопольде Кирилловиче, Марье Марковне и призраке Черного Геолога.
Оппонент Спиртозаводчиков говорил не менее долго и нудно, чем Коробков. Профессор из Владивостока носил длинную окладистую бороду, которую периодически теребил, и старомодные желтые ботинки.
— Никто не будет спорить, что опустынивание и обезлесивание — это, так сказать, бичи нашего времени. И не только нашего! — Спиртозаводчиков поднял длинный узловатый палец с квадратным пятнистым ногтем. — Не только нашего времени. Вспомните, как образовалась Сахара!
В зале застонали. Рассказы профессора о Сахаре часто растягивались не на один час. Многие с досадой посмотрели на часы.
— Так вот, — торжествующе продолжал Спиртозаводчиков, как будто рассказывал о чем-то хорошем и полезном, — еще пять тысяч лет назад на месте Сахары текли реки, зеленели пастбища и пели птицы. Вы, молодой человек, никогда не задумывались о том, откуда в Сахаре столько песка?
— Матвей Афанасьевич, не отвлекайтесь, пожалуйста, от темы, — пискнул председательствующий, но Спиртозаводчикова уже понесло.
— Так откуда там столько песка, молодой человек? — наступал он на Коробкова. — Ну скажите, где вы чаще всего видите песок. С чем он у вас ассоциируется?
— С песочницей на детской площадке.
— О, поколение младое, неразумное! — возопил Матвей Афанасьевич. Стручков в ужасе закрыл глаза. — Какая песочница? Вы что, на пляже никогда не были?
— Был, — коротко ответил Коробков. Ему уже не было страшно, а стало смешно. Еще секунду назад он трясся как осиновый лист и волновался по поводу отсутствующего «Приложения Б», как вдруг страх незнамо куда улетучился и Дима совершенно перестал волноваться. — Я был на пляже, и даже не один раз.
— Видели вы там песок, молодой человек?
Коробков кивнул.
— И что это значит? — продолжал напирать Матвей Афанасьевич.
— Уважаемый оппонент, прошу не отвлекаться от темы, — еще раз напомнил председательствующий, но профессор его проигнорировал.
— Это значит, — ответил Коробков, — что Сахара — это один большой пляж. Там может одновременно загорать очень много людей. Только до моря далеко и тентов на всех не напасешься.
— А зачем им тенты? Они же загорать будут, а тенты загорать только мешают! — подала голос Лиля, вспомнив о своем излюбленном амплуа. Стручков схватился за голову, но Спиртозаводчиков выглядел очень довольным.
— Правильно, девушка в первом ряду, ни к чему тенты, вот именно, — сказал он, делая ударение на последнее «о», — вот именно! Песок появляется там, где много воды, а тенты действительно тут ни при чем. Песок — это признак воды, и никак иначе. А раз в Сахаре много песка, значит, там когда-то было много воды.
Коробков кивнул. Он слушал дискуссию с большим интересом. «Защита диссертации — это, оказывается, вовсе не страшно, а наоборот — весело», — думал он, чувствуя, как на лице сама собой появляется улыбка.
— То есть когда-то территория Сахары была цветущей долиной. Но потом туда пришли люди, — продолжал Матвей Афанасьевич. В его голосе появились трагические нотки. — Люди стали выжигать леса и выпасать скот. Через несколько сот лет тонкий слой почвы истощился, обнажился песок, начались суховеи и песчаные бури. Еще через две тысячи лет на месте плодородной долины образовалась пустыня. А у вас в работе какой фактор является основной причиной опустынивания, юноша?
— Хозяйственная деятельность человека, — ответил Коробков, пытаясь согнать с лица глупую, счастливую улыбку.
— Молодец! Правильно! Ну так я считаю, что Дмитрий заслуживает присвоения ему степени кандидата географических наук.
Спиртозаводчиков сел и разгладил бороду. Он устал.
— Пойдем, со мной тебе не будет страшно. Я знаю это здание как свои пять пальцев. Кроме того, я отлично вижу в темноте.
Борщ взял Алю за руку, и они вышли в длинный темный коридор.
— Ну когда же администрация сделает ремонт, — завела Аля свою излюбленную песню, — уволюсь я отсюда на фиг, ну сколько можно в темноте работать? Днем тут еще можно находиться, но ночью… Я понимаю, что у института нет денег на ремонт. Я понимаю, что многие люди, не связанные с географией, вообще не представляют, что же такое делает институт и за что его работникам платят день…
— Алиса, — прервал ее Борщ, — могу сказать тебе, что ремонт в этом здании не делают не потому, что у администрации нет денег.
— То есть кому-то выгодно, чтобы здание НИИ напоминало руины старой крепости? И чтобы ночью оживали легенды о призраке Черного Геолога? Ха-ха, очень остроумно.
— Подожди-ка, — остановился Барщевский. — А что это дверь в комнату Полканавт открыта?
— Может, проветривают, — тихим шепотом проговорила Аля, прижимаясь к Борщу. Тот решительной походкой подошел к открытой двери, зашел в комнату, через секунду там вспыхнул свет.
— Оба-на, — услышала Аля его веселый голос, — ну и дела!
Аля, войдя в комнату всед за Борщевским, сразу увидела, что от любимой лианы Эммы Никитичны кто-то оторвал и второй цветочек.
— Я знаю, кто это сделал. То есть я не знаю, кто именно, но я слышала его, — быстро проговорила Аля. — Я была в туалете, кто-то тихо прошел по коридору мимо двери, потом назад. Но я не видела, кто это. Зато теперь понятно, что этому человеку было нужно.
Барщевский скосил на нее глаза:
— Нет, Алька. Ни фига как раз непонятно. Что, этот кто-то бегает ночью по коридору и уничтожает зелень только для того, чтобы насолить Полканавт? Впрочем, бывает и такое… Значит у Эммы Никитичны есть враг, который ее очень, очень сильно ненавидит. Если это так, то я ей не завидую.
Борщ выключил в комнате свет и вышел в коридор.
Тигринский, который смирился со своим безнадежным положением, после долгих размышлений решил наврать Але, что случайно остался в ее квартире — пошел на кухню, пока она была в туалете, а потом она — хлоп — и ушла! Он пересмотрел все передачи, принял ванну в третий раз, съел замороженную пиццу из Алиного холодильника, попил кофе, потом выпил чаю, пару раз пнул Казбича, но Аля все не приходила. На улице уже давно было темно, подъезжали машины, в доме хлопали двери, за стеной кто-то ругался, вверху стучали молотком, внизу тоненьким голосом пела бесталанная певичка и лаяла собака.
«Если закрыть глаза, то очень похоже на общежитие», — подумал Стас, вспомнил, что Аля отказалась выходить за него замуж и что перспектива вернуться в общежитие уже сегодня вечером абсолютно реальна, и, опять расстроившись, сел на стул в кухне и уныло уставился в одну точку.
Читальный зал библиотеки, в котором проходил банкет, сиял множеством огней. Рассевшись согласно табличкам, ученые мужи и дамы застучали вилками, зазвенели бокалами, послышались разговоры и смех.
— Слышали, Остроухина пишет докторскую по геофлюидодинамике Черного моря в кайнозое. Обхохочешься! — говорила соседу маленькая сухонькая Лидия Григорьевна.
— Гео… флюидо… динамике? — недоуменно пожал плечами ее сосед. — Еще и в кайнозое?
— Да! У нее, представьте, четвертый муж, трое детей, бывшая свекровь живет с ней, а она туда же! Докторскую диссертацию. Да еще и по геофлюидодинамике.
Лидия Григорьевна фыркнула, ее сосед напрягся и вспомнил-таки Остроухину, в девичестве носившую фамилию Половинкина, полную крупную даму с веселыми глазками, пухлыми щечками и пальчиками, в неизменной тесной блузке, плотно обхватывающей пышную, рвущуюся наружу грудь. Лидия Григорьевна фыркнула второй раз, сосед, представивший себе Остроухину, медленно расстегивающую на груди пуговицы своей блузки, мечтательно причмокнул.
— Вы не знаете, кстати, собирается ли госпожа Остроухина разводиться в четвертый раз? — спросил он Лидию Григорьевну, перебив ее на полуслове, и старушка, заглянув в его похотливо заблестевшие глазки, комично замерла, в изумлении открыв рот.
Аля сидела между оживленно жестикулирующим Стручковым и Зульфией. Напротив, через стол, расположились Марья Марковна, Леопольд Кириллович и Лиля.
«И кто так странно расставил таблички для гостей? Неужели кто-то мог предположить, что мне понравится сидеть рядом с Игорем Григорьевичем?» — думала Аля, положив себе на тарелку бутерброд с колбасой. Она хотела было положить себе еще и оливье, но глубокая салатница оказалась уже пустой.
— Игорь Григорьевич! — обратилась она к сидящему рядом Стручкову. Лиля следила за ней напряженным взглядом.
— Игорь Григорьевич!
— А?! Что?
— Игорь Григорьевич, салатик передайте мне.
И Аля улыбнулась самой сладкой улыбкой, на какую только была способна. Стручков ответил ей еще более приторной гримасой.
— Салатик? Он же с майонезом… А знаете, сколько там калорий? Вам, Алиса Андреевна, нужно за фигурой следить.
Стручков обидно засмеялся и, конечно, салатик не передал. Тогда Аля выхватила у него из-под носа два последних пирожка с грибами. Профессор только зубами заскрипел.
— И представляете, на платье осталась большая дырка, — жаловалась Лиля Леопольду Кирилловичу. — Я поставила утюг, а потом задумалась… замечталась… чувствую, пахнет паленым.
Директор института рассеянно кивал совершенно седой головой.
— А теперь выпьем за молодое дарование, за Дмитрия Сергеевича Коробкова! — воскликнул председательствующий. Марья Марковна, уже успевшая принять на грудь, одобрительно крякнула. Наполнили бокалы вином. Аля вспомнила, что у нее за день росинки маковой во рту не было, не считая, конечно, шоколадки, подаренной Барщевским в обед, и полстакана водки, выпитой с ним же вместо ужина.
— Слыхали, — начала Марья Марковна пьяным голосом, — у нас в институте опять появился призрак Черного Геолога!
Леопольд Кириллович перестал жевать, Стручков тихонько поставил на место блюдо с салатом из крабовых палочек, Лиля и Аля хотели было сделать по глотку вина, но замерли, боясь пропустить хоть слово. И только Зульфия спокойно ела и пила: до Черного Геолога ей не было никакого дела.
— Да, оказывается, он опять появился. Я сама видела, как он ходил в темноте по лестнице!
Леопольд Кириллович тут же начал жевать снова, Стручков потянулся за отбивными, а Аля и Лиля сделали по большому глотку. Вернее, большой глоток сделала Лиля, а Аля, смотревшая прямо на нее, успела только слегка смочить губы, когда почувствовала, что от бокала идет едва уловимый странный и одновременно чрезвычайно знакомый запах. Аля тихо поставила на место свой бокал, и в это время Лиля, захрипев, упала на пол. В наступившей тишине было слышно, как пролетела ожившая по случаю банкета назойливая муха, и в ту же секунду зал огласился криками. К Лиле бросился Стручков, его жена Зинаида Алексеевна, живущая отдельно от профессора со старшим сыном, невесткой и внуком, директор института Леопольд Кириллович, Зульфия и Марья Марковна. Только Аля сидела, не в силах пошевелиться. В суматохе никто не услышал звука падения второго тела, хотя оно и наделало гораздо больше шума, чем Лилино: хрипя и роняя рюмки и тарелки, на пол сползла Эмма Никитична Полканавт. А еще через минуту, когда всем стало ясно, что Лиля не дышит, Аля ощутила, как все ее внутренности сжимаются стальным обручем, руки немеют, а перед глазами мелькают мушки. Шум в ушах все нарастал, и, глядя на бездыханную Лилю, Аля рухнула на пол как подкошенная: яд, смочивший ей губы, начал оказывать свое смертоносное действие. Кто-то пытался делать Лиле искусственное дыхание, кто-то надрывно голосил, приехала «Скорая помощь», четыре человека с трудом подняли Полканавт и положили ее на носилки, но Аля уже ничего не видела.
Короткий осенний день давно закончился, в ноябре солнце заходит в четыре часа. На лестнице было темно, старинный пыльный плафон с тусклой лампочкой освещал только площадку и часть ступенек. Было очень тихо, толстые старые стены хорошо изолировали звуки, и лишь далеко позади, как сквозь вату, доносился срывающийся от волнения голос Димы Коробкова и звон чайной посуды. Аля уже миновала площадку, когда сзади внизу, из подвала, послышался неясный шорох. Аля остановилась и прислушалась. Звук больше не повторялся.
«Крысы?» — подумала Алиса, напряженно всматриваясь в темноту. Все было тихо. Она еще немного потопталась, прислушиваясь, и снова двинулась вперед, к лестнице. В подвале что-то приглушенно звякнуло, сердце ухнуло и упало вниз, потом застучало часто-часто. В ушах зашумело, Аля замерла, затем поняла, что это стучит кровь в ее ушах, мешая слышать. Паника поднималась из глубины ее сознания, заливала разум, вызывала желание бежать, не разбирая дороги, не давала вздохнуть. Аля обернулась. Из зала выбивался свет, но для того, чтобы добраться до гостеприимно светящегося прямоугольника двери в библиотеку и зал заседаний, нужно было пройти мимо низкой оградки, за которой начинался спуск в подвал, и преодолеть длинный полутемный коридор. Идти наверх? На втором этаже никого не осталось, и тот, кто прятался в подвале, это наверняка знал.
Дима повернулся к плакатам и ткнул указкой в один из них.
— Моя работа посвящена вопросам опустынивания и обезлесивания в Средней Азии, — пискнул он. — Опустынивание и вырубка лесов наносят страшно ужасный ущерб хозяйству Средней Азии.
— И страшный, и ужасный ущерб одновременно. Во всяком случае, работу можно считать действительно актуальной, — прошептала Лиля так, чтобы это услышал директор, вытянула вперед длинную ногу в изящной туфле и поковыряла каблуком линолеум. Леопольд Кириллович закатил глаза, но промолчал. Зато оппонент молчать не стал.
— Откуда в Средней Азии леса? Интересно, молодой человек бывал сам в изучаемом регионе? — громким шепотом спросил он соседа, который только что проснулся и сейчас с любопытством вертел головой, проводя разведку на местности. У оппонента была длинная серая борода и смешная фамилия Спиртозаводчиков.
Дима услышал вопрос, внутренне задрожал, заметался, но взял себя в руки и решил тут же расставить все точки над «i».
— В Средней Азии нет лесов, потому что их все вырубили, — твердо сказал он. — Сначала вырубили леса, потом вытоптали и съели траву, поэтому появились пустыни. Мои расчеты показывают, как именно это происходило…
— На второй вопрос тоже ответьте! — весело крикнул кто-то из зала. — Вы сами-то в Средней Азии были?
Дима смутился и покраснел.
— Нет, я не был, я изучал регион по данным другого исследователя, но вот мой научный руководитель, Игорь Григорьевич, ездил туда неоднократно.
В зале засмеялись. Пунцовый Стручков вскочил на ноги.
— Что за вопросы не по теме! — закричал он. — Как вы смеете интересоваться личной жизнью диссертанта? Это неэтично! Мало ли где он был, а где не был? Вот на прошлой неделе защищалась Тычинкина, у нее была работа по геологии Марса. Так что же, она была обязана там непременно побывать?
В зале замолчали. Наташа, услышав голос Стручкова, вжалась в кресло и начала безудержно и бесшумно плакать, закрыв лицо руками и ловя на себе косые и удивленные взгляды коллег. Все еще активно жестикулирующий профессор сел на свое место.
«Кто смел, тот и съел», — подумала Аля, чувствуя, как отступает страх.
Она опрометью вылетела на площадку, оглушительно грохоча десятисантиметровыми шпильками, пересекла ее и, вместо того чтобы мчаться по коридору в зал, подбежала к кованой оградке и, резко перегнувшись, заглянула за нее. Внизу, у входа в подвал, держа в длинных пальцах дымящуюся сигарету, стояла Зульфия. Вид у нее был расстроенный.
— Что, меня хватились? Уже иду, — печально пробормотала Рашидова, загасила сигарету и стала подниматься по лестнице. Ее узкая юбка мешала подъему, строгий пиджак был расстегнут, на шее болтался маленький стильный телефон. Ее темные брови были изогнуты, лоб пересекла глубокая морщина, а темные круги под глазами стали почти черными. Глядя на ее озабоченное, замкнутое лицо, Алиса поняла, что лезть с расспросами не нужно. Она пробормотала что-то по поводу того, что услышала шум и проверяла, не крысы ли это завелись, а потом, чувствуя огромное облегчение, пошла вверх по лестнице.
Висевшая в туалете под потолком тусклая и чрезвычайно пыльная лампочка бросала слабый свет на древний железный умывальник и крашеные влажные стены.
«Ну когда же они поменяют проводку! Ведь лампочка-то сколько стоит? Копейки!» — рассердилась Аля, решив накупить лампочек для коридора и туалета из собственной ближайшей зарплаты. Было очень сыро и зябко. Аля подошла к умывальнику, включила воду, вымыла наконец руки и подумала, что лучшим выходом будет уволиться завтра же.
«Надоели мне эти вечная темнота, сырость, прячущаяся по углам Рашидова, Полканавт со своими дурацкими цветочками… и эта Лилька тоже надоела. Хватит!» — решила девушка. Почему-то ей было очень обидно. Пережитый стресс отзывался ознобом. Аля вытерла руки платком, подошла к двери и замерла — кто-то тихо прошел по коридору. Шаги проследовали в глубь здания и вскоре вернулись назад, пройдя мимо туалета в обратном направлении. Эти шаги остро ударили по Алиным натянутым нервам.
«Спокойно, Алиса, — попыталась она успокоить себя. — Если бы не инцидент на площадке первого этажа и не разгромленный кабинет, ты бы ни за что не отреагировала на какие-то там шаги. С другой стороны, складывается впечатление, что человек крался, стараясь остаться незамеченным и производить как можно меньше шума. Люди, которым нечего скрывать, так не ходят».
Поежившись, Аля выглянула из своего убежища, аккуратно приоткрыв скрипучую дверь, когда-то белую, сейчас неопределенного серого цвета, но человек уже ушел. Аля вышла в коридор, прижимаясь к стене, как вчера поступил прятавшийся от Лили Тигринский. В том крыле, куда ходил неизвестный, было четыре комнаты. В одной сидели Наташа, Барщевский и младший научный сотрудник Таня Куликова, чрезвычайно полная русоволосая девица с острым выступающим подбородком и большими ушами, которая недавно родила двойню и сейчас была в декретном отпуске. В другой — Зульфия, Марья Марковна и Полканавт. Еще одну комнату занимали учебные пособия, там была кладовая. Последнее помещение было редакцией «Вестника географических наук». В одной из комнат горел свет, яркая полоса была видна на полу. Аля тихонько выскользнула из туалета, подавив желание спрятаться в нем до утра, и, собрав все мужество в кулак и вытерев со лба выступивший пот, пошла вперед. Аля шла на свет, шаги гулко отдавались в коридоре. Вдруг ей показалось, что сзади за ней кто-то идет, девушка обернулась, но за спиной была только глухая глубокая чернота. Она сорвалась с места и побежала к комнате, где горел свет. Аля остановилась на пороге, пытаясь унять дыхание. В углу комнаты за столом сидел Барщевский и наливал в стакан водку из высокой прозрачной бутылки.
— Привет… Заходи! — сказал он, с трудом ворочая языком.
Аля вошла, тяжело плюхнулась на стул, взяла еще один стакан и налила его на треть, потом залпом выпила. Черная тень, следившая за ней из коридора, бесшумно отступила назад и пошла в сторону зала заседаний.
— Санек, ты чего раскис? — Аля погладила Барщевского по руке. Сердце застучало, страхи исчезли, остались только любовь и ощущение счастья от того, что можно сидеть рядом с ним, и гладить его, и дышать с ним одним воздухом.
Барщевский молчал. Аля точно знала, что он в состоянии говорить, просто не хочет отвечать. Они пили вместе много раз, и всегда Александр, которого после первого же стакана все начинали называть «Борщ», развозил по домам менее стойких собутыльников. Сейчас он молча глядел на свой стакан. За окном смутно угадывались деревья, моросил дождь, сверкал огнями супермаркет. Иногда проезжали машины, бросая яркие дрожащие пятна на окна, покрытые каплями воды. Аля сидела напротив Александра, смотрела на него и чувствовала острый прилив нежности и любовалась его мужественным лицом, темными глазами, короткой стрижкой ежиком, твердой линией губ.
— Я не раскис, — наконец проговорил Борщ, — просто у меня сегодня был тяжелый день.
— А какой у меня был тяжелый день! Ты даже не представляешь… Просто ужас какой-то, а не денек.
Она налила еще водки. На краешке стакана был виден отпечаток красной губной помады.
— И вовсе я не раскисал, — снова повторил Борщ, глядя на Алю хоть и замутненными, но вполне разумными глазами. — Стручков уже пришел?
— На защиту-то коробковскую? А как же. Сидит в зале, всем улыбается, пребывает в добродушном расположении духа. А что?
Барщевский поежился.
— Ты его аспиранткой была?
— Была, — вздохнула Аля и прижала руки к пылающим щекам.
— Ну и что?
— А ничего. То есть чего — Лилька защитилась по моим материалам.
— Ну, это все знают. Ты злобу-то не копи. Это вредно для здоровья. И для вечной жизни. Извини, закуски нету.
Борщ выдавил себе в стакан из бутылки последние капли, но пить не стал.
— Санек, — проникновенно сказала Аля. — Я бы сбегала за закуской, но, мой милый дружочек, я боюсь выйти в коридор. На Стручкова я злобу не коплю, я его недолюбливаю… Ну за что мне его любить?
— Скажи, Невская, — снова сменил тему Барщевский, покачиваясь на стуле, — а что от тебя Стручков хотел за диссертацию? Тоже секс-услуг?
Глаза Борща уперлись прямо в лицо Але. Она улыбнулась, стекла очков упрямо сверкнули.
— Нет, от меня всего лишь требовался рабский труд. Я, так сказать, для секс-услуг формами не вышла.
— За себя и за Лильку работала?
— Ага. А что? Он тебе, что ли, интим предлагает?
— Не мне. Наташе.
— А она что?
— Ничего. Согласилась.
«Ах-ах-ах… Как нехорошо», — подумала Аля, глядя на осунувшееся лицо Борща, потерявшего девушку, в которую он был влюблен. Несмотря ни на что, она ощутила сочувствие.
— Нет, Алька, я не был в нее влюблен, но она мне нравилась, — проговорил Барщевский, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Я ей помощь предлагал, но она отказалась.
— Слышь, Борщ, — сказала Аля, накрывая его руку своей, — ты не убивайся так. Наташка сделала свой выбор. К тому же она тебя не любила, хотя я не понимаю, как тебя можно не любить.
Борщ наклонился через стол и крепко поцеловал девушку.
— Знаешь, милый мой Санюлька, — Аля опустила голову и поковыряла ногтем в щели старого стола с пятнами канцелярского клея. — Ходят слухи, что в институте нет ни одной девушки, с которой ты не был бы близок.
— Это чудовищное преувеличение, — пробормотал Борщ. — Одна такая девушка есть.
— Я, что ли? — алкоголь шумел в ее голове.
— Да, — ответил Борщ и опять крепко ее поцеловал.
Коробков заканчивал свой доклад. Членам ученого совета уже давно надоело слушать его бормотание, они все чаще посматривали в сторону банкетного зала.
«Колбаска уже, поди, засыхает», — думала Полканавт, волнуясь. Ее мощная комплекция требовала постоянной подпитки. Поесть Эмма Никитична любила.
Аля тяжело поднялась, подождала, пока голова перестанет кружиться, и шагнула к двери. «Секс на рабочем месте не доводит до добра», — вспомнила она предостережение, вычитанное в каком-то женском журнале. Но ей было все равно. Секс с Борщом устроил бы ее в любое время и в любом месте. Саша поднялся с пола вслед за ней.
— Санек, надо идти. Иначе все без нас съедят, — произнесла Аля, улыбаясь. Ей стало легко и хорошо. Борщ с ней, и это главное.
— Щас, — пробормотал Борщ и пригладил короткие жесткие волосы. — Кстати, ты так и не рассказала, почему не хочешь идти за закуской. Боишься призрака Черного Геолога?
Аля замерла на полпути к дверному проему. Легенды про Черного Геолога больше всех любила рассказывать всем Марья Марковна, которая однажды наткнулась на него прямо в директорском кабинете. Правда, ей никто не верил.
— Саша, — наконец откликнулась девушка, — мне очень хочется тебе это рассказать, но я не знаю, нужно ли это делать. Кроме того, я не знаю, кто ты. Никто у нас в институте не знает. Ты мне скажешь?
— Я простой инженер, — ухмыльнулся Борщ, — и это все, что я могу тебе сказать. А вот тебе советую не стесняться и облегчить душу. Очень, знаешь ли, помогает. Так что валяй, признавайся, — строго приказал Барщевский, посадил Алю себе на колени, оперся спиной о старый трухлявый шкаф с картами и глобусами и приготовился внимательно слушать.
Тигринский вышел на балкон и посмотрел сначала вниз, а потом вверх. Квартира Али располагалась на десятом этаже двенадцатиэтажного дома, и до земли отсюда было довольно далеко. Другие балконы располагались не вплотную, а на некотором расстоянии, голые верхушки деревьев едва доставали до третьего этажа.
«Может, поджечь квартиру, и тогда меня спасут пожарные? — думал Стас. — А вдруг не спасут?» Ему стало совсем грустно.
Между домами садилось солнце, его круглый диск то появлялся, то исчезал меж облаков. Дул ветер, розовые лучи время от времени освещали влажные стены здания, дождь прекратился, но было сыро и холодно. Тигринский поежился и пошел назад в квартиру.
— Ну и дела, — протянул Борщ, когда Аля, не отводя взгляда от лица Александра, рассказала ему о событиях последних двух суток. Правда, о том, что Тигринский провел ночь у нее, девушка умолчала. — То есть Лиля забрала статью. Ну и что? Все равно у нее есть два конкурента: ты и Стасик. Ты, потому что могла сделать копию со статьи или запомнить координаты, а Стасик потому, что он первооткрыватель и координатки наверняка помнит наизусть. Поэтому будьте осторожны — не исключено, что Лиля попытается тебя и Стасика убрать с дороги. Смотри под ноги и не стой под стрелой.
Барщевский коротко рассмеялся, но Аля видела, что ему совсем не смешно.
— Борщ, — глаза Али наполнились слезами, — если со мной что случится, я хочу, чтобы ты знал: координаты записаны на обоях у меня на кухне, возле навесного шкафчика.
Александр с наслаждением потянулся, отчетливо хрустнули суставы.
— А ты не боишься, — спросил ее Борщ, пристально глядя Але в глаза, — что я сейчас убью тебя, потом задушу в темном углу Лилю, поеду к тебе домой, перепишу координаты, а затем зарублю Тигринского ледорубом?
— Ну ты же не такое западло? А, Борщ? — прошептала Аля, крепко обнимая Александра за плечи. — К тому же ты забыл о профессоре Стручкове. Наверняка Лиля ему передала статью!
— Кстати, о Стручкове. Напомни мне, чтобы я рассказал тебе при случае одну неприятную историю.
— Историю о чем?
— Не о чем, а о ком. О Стручкове, Леопольде Кирилловиче, Марье Марковне и призраке Черного Геолога.
Оппонент Спиртозаводчиков говорил не менее долго и нудно, чем Коробков. Профессор из Владивостока носил длинную окладистую бороду, которую периодически теребил, и старомодные желтые ботинки.
— Никто не будет спорить, что опустынивание и обезлесивание — это, так сказать, бичи нашего времени. И не только нашего! — Спиртозаводчиков поднял длинный узловатый палец с квадратным пятнистым ногтем. — Не только нашего времени. Вспомните, как образовалась Сахара!
В зале застонали. Рассказы профессора о Сахаре часто растягивались не на один час. Многие с досадой посмотрели на часы.
— Так вот, — торжествующе продолжал Спиртозаводчиков, как будто рассказывал о чем-то хорошем и полезном, — еще пять тысяч лет назад на месте Сахары текли реки, зеленели пастбища и пели птицы. Вы, молодой человек, никогда не задумывались о том, откуда в Сахаре столько песка?
— Матвей Афанасьевич, не отвлекайтесь, пожалуйста, от темы, — пискнул председательствующий, но Спиртозаводчикова уже понесло.
— Так откуда там столько песка, молодой человек? — наступал он на Коробкова. — Ну скажите, где вы чаще всего видите песок. С чем он у вас ассоциируется?
— С песочницей на детской площадке.
— О, поколение младое, неразумное! — возопил Матвей Афанасьевич. Стручков в ужасе закрыл глаза. — Какая песочница? Вы что, на пляже никогда не были?
— Был, — коротко ответил Коробков. Ему уже не было страшно, а стало смешно. Еще секунду назад он трясся как осиновый лист и волновался по поводу отсутствующего «Приложения Б», как вдруг страх незнамо куда улетучился и Дима совершенно перестал волноваться. — Я был на пляже, и даже не один раз.
— Видели вы там песок, молодой человек?
Коробков кивнул.
— И что это значит? — продолжал напирать Матвей Афанасьевич.
— Уважаемый оппонент, прошу не отвлекаться от темы, — еще раз напомнил председательствующий, но профессор его проигнорировал.
— Это значит, — ответил Коробков, — что Сахара — это один большой пляж. Там может одновременно загорать очень много людей. Только до моря далеко и тентов на всех не напасешься.
— А зачем им тенты? Они же загорать будут, а тенты загорать только мешают! — подала голос Лиля, вспомнив о своем излюбленном амплуа. Стручков схватился за голову, но Спиртозаводчиков выглядел очень довольным.
— Правильно, девушка в первом ряду, ни к чему тенты, вот именно, — сказал он, делая ударение на последнее «о», — вот именно! Песок появляется там, где много воды, а тенты действительно тут ни при чем. Песок — это признак воды, и никак иначе. А раз в Сахаре много песка, значит, там когда-то было много воды.
Коробков кивнул. Он слушал дискуссию с большим интересом. «Защита диссертации — это, оказывается, вовсе не страшно, а наоборот — весело», — думал он, чувствуя, как на лице сама собой появляется улыбка.
— То есть когда-то территория Сахары была цветущей долиной. Но потом туда пришли люди, — продолжал Матвей Афанасьевич. В его голосе появились трагические нотки. — Люди стали выжигать леса и выпасать скот. Через несколько сот лет тонкий слой почвы истощился, обнажился песок, начались суховеи и песчаные бури. Еще через две тысячи лет на месте плодородной долины образовалась пустыня. А у вас в работе какой фактор является основной причиной опустынивания, юноша?
— Хозяйственная деятельность человека, — ответил Коробков, пытаясь согнать с лица глупую, счастливую улыбку.
— Молодец! Правильно! Ну так я считаю, что Дмитрий заслуживает присвоения ему степени кандидата географических наук.
Спиртозаводчиков сел и разгладил бороду. Он устал.
— Пойдем, со мной тебе не будет страшно. Я знаю это здание как свои пять пальцев. Кроме того, я отлично вижу в темноте.
Борщ взял Алю за руку, и они вышли в длинный темный коридор.
— Ну когда же администрация сделает ремонт, — завела Аля свою излюбленную песню, — уволюсь я отсюда на фиг, ну сколько можно в темноте работать? Днем тут еще можно находиться, но ночью… Я понимаю, что у института нет денег на ремонт. Я понимаю, что многие люди, не связанные с географией, вообще не представляют, что же такое делает институт и за что его работникам платят день…
— Алиса, — прервал ее Борщ, — могу сказать тебе, что ремонт в этом здании не делают не потому, что у администрации нет денег.
— То есть кому-то выгодно, чтобы здание НИИ напоминало руины старой крепости? И чтобы ночью оживали легенды о призраке Черного Геолога? Ха-ха, очень остроумно.
— Подожди-ка, — остановился Барщевский. — А что это дверь в комнату Полканавт открыта?
— Может, проветривают, — тихим шепотом проговорила Аля, прижимаясь к Борщу. Тот решительной походкой подошел к открытой двери, зашел в комнату, через секунду там вспыхнул свет.
— Оба-на, — услышала Аля его веселый голос, — ну и дела!
Аля, войдя в комнату всед за Борщевским, сразу увидела, что от любимой лианы Эммы Никитичны кто-то оторвал и второй цветочек.
— Я знаю, кто это сделал. То есть я не знаю, кто именно, но я слышала его, — быстро проговорила Аля. — Я была в туалете, кто-то тихо прошел по коридору мимо двери, потом назад. Но я не видела, кто это. Зато теперь понятно, что этому человеку было нужно.
Барщевский скосил на нее глаза:
— Нет, Алька. Ни фига как раз непонятно. Что, этот кто-то бегает ночью по коридору и уничтожает зелень только для того, чтобы насолить Полканавт? Впрочем, бывает и такое… Значит у Эммы Никитичны есть враг, который ее очень, очень сильно ненавидит. Если это так, то я ей не завидую.
Борщ выключил в комнате свет и вышел в коридор.
Тигринский, который смирился со своим безнадежным положением, после долгих размышлений решил наврать Але, что случайно остался в ее квартире — пошел на кухню, пока она была в туалете, а потом она — хлоп — и ушла! Он пересмотрел все передачи, принял ванну в третий раз, съел замороженную пиццу из Алиного холодильника, попил кофе, потом выпил чаю, пару раз пнул Казбича, но Аля все не приходила. На улице уже давно было темно, подъезжали машины, в доме хлопали двери, за стеной кто-то ругался, вверху стучали молотком, внизу тоненьким голосом пела бесталанная певичка и лаяла собака.
«Если закрыть глаза, то очень похоже на общежитие», — подумал Стас, вспомнил, что Аля отказалась выходить за него замуж и что перспектива вернуться в общежитие уже сегодня вечером абсолютно реальна, и, опять расстроившись, сел на стул в кухне и уныло уставился в одну точку.
Читальный зал библиотеки, в котором проходил банкет, сиял множеством огней. Рассевшись согласно табличкам, ученые мужи и дамы застучали вилками, зазвенели бокалами, послышались разговоры и смех.
— Слышали, Остроухина пишет докторскую по геофлюидодинамике Черного моря в кайнозое. Обхохочешься! — говорила соседу маленькая сухонькая Лидия Григорьевна.
— Гео… флюидо… динамике? — недоуменно пожал плечами ее сосед. — Еще и в кайнозое?
— Да! У нее, представьте, четвертый муж, трое детей, бывшая свекровь живет с ней, а она туда же! Докторскую диссертацию. Да еще и по геофлюидодинамике.
Лидия Григорьевна фыркнула, ее сосед напрягся и вспомнил-таки Остроухину, в девичестве носившую фамилию Половинкина, полную крупную даму с веселыми глазками, пухлыми щечками и пальчиками, в неизменной тесной блузке, плотно обхватывающей пышную, рвущуюся наружу грудь. Лидия Григорьевна фыркнула второй раз, сосед, представивший себе Остроухину, медленно расстегивающую на груди пуговицы своей блузки, мечтательно причмокнул.
— Вы не знаете, кстати, собирается ли госпожа Остроухина разводиться в четвертый раз? — спросил он Лидию Григорьевну, перебив ее на полуслове, и старушка, заглянув в его похотливо заблестевшие глазки, комично замерла, в изумлении открыв рот.
Аля сидела между оживленно жестикулирующим Стручковым и Зульфией. Напротив, через стол, расположились Марья Марковна, Леопольд Кириллович и Лиля.
«И кто так странно расставил таблички для гостей? Неужели кто-то мог предположить, что мне понравится сидеть рядом с Игорем Григорьевичем?» — думала Аля, положив себе на тарелку бутерброд с колбасой. Она хотела было положить себе еще и оливье, но глубокая салатница оказалась уже пустой.
— Игорь Григорьевич! — обратилась она к сидящему рядом Стручкову. Лиля следила за ней напряженным взглядом.
— Игорь Григорьевич!
— А?! Что?
— Игорь Григорьевич, салатик передайте мне.
И Аля улыбнулась самой сладкой улыбкой, на какую только была способна. Стручков ответил ей еще более приторной гримасой.
— Салатик? Он же с майонезом… А знаете, сколько там калорий? Вам, Алиса Андреевна, нужно за фигурой следить.
Стручков обидно засмеялся и, конечно, салатик не передал. Тогда Аля выхватила у него из-под носа два последних пирожка с грибами. Профессор только зубами заскрипел.
— И представляете, на платье осталась большая дырка, — жаловалась Лиля Леопольду Кирилловичу. — Я поставила утюг, а потом задумалась… замечталась… чувствую, пахнет паленым.
Директор института рассеянно кивал совершенно седой головой.
— А теперь выпьем за молодое дарование, за Дмитрия Сергеевича Коробкова! — воскликнул председательствующий. Марья Марковна, уже успевшая принять на грудь, одобрительно крякнула. Наполнили бокалы вином. Аля вспомнила, что у нее за день росинки маковой во рту не было, не считая, конечно, шоколадки, подаренной Барщевским в обед, и полстакана водки, выпитой с ним же вместо ужина.
— Слыхали, — начала Марья Марковна пьяным голосом, — у нас в институте опять появился призрак Черного Геолога!
Леопольд Кириллович перестал жевать, Стручков тихонько поставил на место блюдо с салатом из крабовых палочек, Лиля и Аля хотели было сделать по глотку вина, но замерли, боясь пропустить хоть слово. И только Зульфия спокойно ела и пила: до Черного Геолога ей не было никакого дела.
— Да, оказывается, он опять появился. Я сама видела, как он ходил в темноте по лестнице!
Леопольд Кириллович тут же начал жевать снова, Стручков потянулся за отбивными, а Аля и Лиля сделали по большому глотку. Вернее, большой глоток сделала Лиля, а Аля, смотревшая прямо на нее, успела только слегка смочить губы, когда почувствовала, что от бокала идет едва уловимый странный и одновременно чрезвычайно знакомый запах. Аля тихо поставила на место свой бокал, и в это время Лиля, захрипев, упала на пол. В наступившей тишине было слышно, как пролетела ожившая по случаю банкета назойливая муха, и в ту же секунду зал огласился криками. К Лиле бросился Стручков, его жена Зинаида Алексеевна, живущая отдельно от профессора со старшим сыном, невесткой и внуком, директор института Леопольд Кириллович, Зульфия и Марья Марковна. Только Аля сидела, не в силах пошевелиться. В суматохе никто не услышал звука падения второго тела, хотя оно и наделало гораздо больше шума, чем Лилино: хрипя и роняя рюмки и тарелки, на пол сползла Эмма Никитична Полканавт. А еще через минуту, когда всем стало ясно, что Лиля не дышит, Аля ощутила, как все ее внутренности сжимаются стальным обручем, руки немеют, а перед глазами мелькают мушки. Шум в ушах все нарастал, и, глядя на бездыханную Лилю, Аля рухнула на пол как подкошенная: яд, смочивший ей губы, начал оказывать свое смертоносное действие. Кто-то пытался делать Лиле искусственное дыхание, кто-то надрывно голосил, приехала «Скорая помощь», четыре человека с трудом подняли Полканавт и положили ее на носилки, но Аля уже ничего не видела.