Хохлов Петр. Над тремя морями

   Командующий флотом, объяснил мне и капитану Федорову командир полка, требует вашего личного доклада о поисках конвоя противника и о боевых действиях против него.
   Приказ есть приказ. Наспех позавтракав, Федоров и я на самолете ПО-2 летим в Таллин. Пролетая аэродром Котлы, невольно обращаем внимание на очаги пожаров на местах приангарных помещений, на большое количество воронок от взрывов бомб на летном поле.
   По всему видно, аэродром только что подвергся бомбардировке. А ведь на нем базировались бомбардировочные полки нашей 8-й авиабригады. Видно, счастье сопутствовало им. Мы их видели летящими в Рижский залив на бомбежку фашистского конвоя. И в это самое время на их аэродром нагрянула немецкая авиация. Произошло неожиданное несовпадение: в то время, как наши бомбардировщики добивали немецкий конвой, гитлеровские самолеты штурмовали их пустующий аэродром.
   Мы с Федоровым не спали вторые сутки. Усталость все сильнее одолевала нас. Руки не слушались, а надо было твердо держать штурвал, рычаги управления. Глаза слезились под бьющими лучами солнца. Шутка ли сказать самолет в воздухе.
   Пришлось нам - летчику и штурману - вести самолет поочередно: десять минут он, десять минут я. Один из нас в это время управлял, другой - спал. Но были моменты, когда мы засыпали оба одновременно и вдруг вздрагивали от резкого свиста самолета, стремительно несущегося к земле, едва успевали выровнять машину, готовую врезаться в землю.
   Сейчас вспоминаешь об этом как о чем-то неправдоподобном. А все обстояло именно так. Этот полет мог кончиться для нас трагично. Ведь опоздай мы на миг открыть глаза - и конец. А кроме того, любой вражеский истребитель, окажись он поблизости, без труда мог сбить нас.
   Наконец мы на таллинском аэродроме. Нас быстро доставляют в штаб флота. И вот встреча с командующим.
   Адмирал В. Ф. Трибуц принял нас с подчеркнутой суровостью на лице.
   - Доложите, почему вы ночью не обнаружили такой крупный конвой?
   Все наши объяснения о непроглядной темноте ночи, о том, что визуально ничего нельзя было обнаружить и ь первом и во втором вылете, он не желал принимать во внимание.
   - Вы персонально, как руководители, как ведущий экипаж, виновны в проходе конвоя в Рижский залив, и за это вас полагается судить.
   Я вновь стал доказывать, что ни нашей эскадрилье, ни двум ранее посланным разведэкипажам ночью невозможно было что-либо разглядеть на море. А с рассветом мы сразу же отыскали конвой и отбомбили его. По радио донесли во все штабы о местонахождении конвоя, о потопленных нашими экипажами двух транспортах. При этом я вынул из кармана свернутую трубочкой фотографию, запечатлевшую момент гибели двух немецких транспортов. (Старшина Казунов сумел быстро проявить свою пленку и перед самым нашим отлетом в Таллин сунул мне в руки сырой отпечаток.)
   - А это что у вас? - заинтересовался адмирал Трибуц свернутым в трубку листом, который я держал в руках.
   Я развернул снимок и, вручая его командующему флотом, сказал:
   - Это заснятые с нашего самолета уничтоженные транспорты противника. Схвачен на пленку самый момент их гибели.
   Разглаживая фотографию и всматриваясь в ее четкое изображение, адмирал спросил:
   - Так что, это снимок сегодняшнего удара?
   - Так точно! - ответил Федоров.
   - Оставьте здесь эту фотографию. Она понадобится. Суровость на лице адмирала сменилась добродушием, потеплели глаза. Он принялся расспрашивать нас о подробностях поиска транспортов. Мы рассказали все, как было. Сообщили также, что при отходе от цели видели четверку наших торпедных катеров, которые атаковали конвой, а в воздухе встретили несколько групп самолетов-торпедоносцев и бомбардировщиков авиачастей флота.
   Ну а как вы себя чувствуете? - поинтересовался командующий.
   - Страшно устали, товарищ адмирал, - откровенно признался Федоров. Едва долетели до Таллина. Я кивнул в знак согласия.
   - Благодарю за службу. Желаю боевых успехов.
   Этими словами адмирал закончил разговор с нами. Мы повернулись по всем правилам Устава и вышли из кабинета командующего. В приемной его помощники распорядились о нашем обеде и отдыхе.
   Через три часа мы снова летели на своем тихоходе. На аэродроме Беззаботное нас окружили летчики, штурманы, стрелки-радисты. Пошли расспросы о встрече с командующим. Мы передали товарищам весь наш разговор в штабе флота. А сами узнали новые подробности о конвое. Только в результате ударов экипажей нашего полка потоплено шесть транспортов и сторожевой корабль, а четыре повреждены. А вообще-то мало что осталось от крупного фашистского конвоя.
   Это был первый боевой успех нашего полка на море.
   На главную цель!
   Как-то мы с полковником Е. Н. Преображенским, недавно назначенным командиром 1-го минно-торпедного авиационного полка, приехали по срочному и важному делу в Ленинград. Было это в конце июля. В штабе военно-воздушных сил фронта нам предстояло согласовать и уточнить вопросы взаимодействия морской и сухопутной авиации при уничтожении фашистских бронетанковых частей под Кингисеппом.
   Мы пробыли в штабе до полуночи, а когда вышли на улицу, раздались сигналы воздушной тревоги. Проскочить по пустынному городу не удалось первый попавшийся патруль задержал нас, предложил отправиться в бомбоубежище.
   Оставив машину у тротуара, мы вошли под арку ближайшего дома, чтобы переждать воздушный налет. Стоя под аркой, наблюдали за скользящими по небу прожекторными лучами. Иногда они брали в свои перекрестия вражеский самолет, и тогда к нему протягивались трассы зенитных снарядов.
   Вдруг послышался завывающий свист и где-то вблизи сильно рвануло. Все, кто был с нами под аркой, бросились к бомбоубежищу. Остался лишь один старичок. Бросая на нас косые, недобрые взгляды, он наконец приблизился и, не скрывая недружелюбия, выпалил:
   - Эх, летчики! Позволяете фашистской нечисти бомбить такой город. Здесь ли, под аркой, ваше место? Устроили бы немцам то же, что они устраивают нам, ленинградцам.
   Всю эту гневную тираду он произнес на одном дыхании, повернулся и побрел в убежище, не пожелав даже выслушать нас. Это была горькая пилюля.
   Возвращались в свой полк в скверном настроении. Каждый думал об одном и том же - о старике и его упреке.
   Преображенский первым нарушил молчание:
   - А в самом деле, ужасно действуют на людей ночные бомбежки. Эти приглушенные гулы невидимых самолетов, грохот зениток, свист падающих бомб, их оглушительные взрывы, пожары и, наконец, человеческие жертвы. - Помолчав, добавил: - В одном он прав, надо бить противника повсюду. И по глубоким тылам, и по самому Берлину! Чтобы они почувствовали на себе, что такое война.
   Я промолчал, а в душе целиком разделял мнение командира полка.
   Начался уже август тяжелого сорок первого. Красная Армия сражалась с невиданным ожесточением, но не могла всюду противостоять численно превосходящим силам врага. Фронт все дальше откатывался на восток. Гитлеровские дивизии были под Смоленском, на подступах к Таллину и Ленинграду. Вражеская авиация бомбила Киев, Севастополь, Одессу, Мурманск... Фашистская пропаганда трубила на весь мир, что советский воздушный флот уничтожен и потому угроза городам Германии исключена.
   Конечно, внезапно обрушенные гитлеровцами бомбовые удары на наши авиабазы, последующие ожесточенные воздушные бои привели к значительным потерям в авиации. Враг располагал и большим численным превосходством в истребителях, и определенным качественным преимуществом в технике.
   Но советская авиация продолжала сражаться. Она поддерживала свои войска на поле боя, уничтожала фашистские самолеты и в небе и на аэродромах, громила технику и живую силу противника в его тылу.
   1-й минно-торпедный авиаполк ВВС Балтийского флота в те дни громил противника в районах Пскова и Луги, Кингисеппа и Таллина, на подступах к Ленинграду. Обрушивал торпедно-бомбовые удары на вражеские корабли в морских базах и в открытом море.
   Наш аэродром был расположен вблизи Ленинграда. Само его название Беззаботное явно не гармонировало с той атмосферой, которая царила у нас. Забот у авиаторов было по горло. Но все были полны решимости драться. И жила в нас мысль: ударить по самому Берлину - главному фашистскому логову. Она все прочнее утверждалась, по мере того как авиаторы сталкивались с чудовищными зверствами, творимыми гитлеровцами на советской земле.
   Вот лишь одно из многих страшных зрелищ, которые доводилось наблюдать летчикам полка.
   К исходу дня мы возвращались на свой аэродром после выполнения боевого задания в районе Кингисеппа. Летели параллельно шоссе Гатчина - Ленинград. И с высоты отчетливо видели, как несколько фашистских истребителей неслись вдоль Гатчинского шоссе на малой высоте, поливая свинцовым дождем женщин, детей, стариков. У меня да и у всех летчиков, наблюдавших эту страшную картину, содрогалось сердце.
   После посадки командир полка Преображенский собрал летный состав для разбора полета. И начал на этот раз необычно:
   - Наверное, все вы, товарищи, только что наблюдали происходившее на Гатчинском шоссе. Все? Так вот как зверствуют фашисты на советской земле кровь стынет в жилах. И кому, как не нам с вами, мстить беспощадно гитлеровцам, уничтожать фашистскую тварь всюду, где она есть...
   Потом он припомнил и воспроизвел эпизод, невольными свидетелями которого мы с ним оказались под аркой одного из домов в Ленинграде, гневные слова упрека того старика, брошенные в лицо нам, летчикам.
   - Думаю, прав этот старик, - сказал полковник. - Советские люди надеются на нас, летчиков. Ждут от нас больше того, что мы с вами делаем. И как бы ни было нам тяжко и жарко, мы обязаны еще крепче громить заклятого врага, наносить по нему все больше уничтожающих ударов, бить по самым крупным и чувствительным целям фашистских извергов.
   В тот вечер в мой штурманский планшет легла карта с необычным маршрутом: остров Сааремаа - Берлин. Несколько часов мы с командиром и комиссаром полка размышляли над этим маршрутом, над путями его осуществления. Ведь в те тяжелые для нашей страны дни он казался просто невероятным, фантастическим.
   Евгений Николаевич Преображенский, помню, сказал тогда:
   - Если лететь, то только с аэродрома Кагул. - Речь шла о небольшом сравнительно летном поле на острове Сааремаа. - Оттуда наши ИЛ-4 смогут долететь до Берлина, захватив с собой каждый до тысячи килограммов бомб, и вернуться обратно, горючего должно хватить. Другого, более удобного аэродрома с точки зрения расстояния я не вижу.
   Командир полка не сомневался, что такую боевую задачу наверняка поставит перед нами командование. И он даже наметил экипажи, которые, имея достаточный опыт, могут ее решить.
   Теперь в моем планшете лежала карта с маршрутом: Кагул - Берлин Кагул.
   Мы тут же условились держать этот маршрут в строгой тайне.
   Евгений Николаевич был прав. Идея бомбовых ударов по Берлину в те дни вынашивалась и в высших сферах военно-морской авиации. Подробности этого замысла дошли до меня позже. Но поскольку они представляют известный интерес, не лишне рассказать, как это было.
   Много лет спустя, когда я возглавлял штаб авиации Военно-Морского Флота, нарком военно-морских сил адмирал Николай Герасимович Кузнецов поведал мне в одной из непринужденных бесед историю этого смелого замысла. Я не только хорошо запомнил его рассказ, по, придя вечером домой, записал суть его в своем дневнике. Вот как, по словам Н. Г. Кузнецова, складывались обстоятельства.
   В двадцатых числах июля 1941 года к адмиралу Н. Г. Кузнецову обратился генерал-лейтенант авиации С. Ф. Жаворонков, командующий ВВС Военно-Морского Флота:
   - Вношу на ваше рассмотрение вопрос об ответном бомбовом ударе по Берлину силами минно-торпедной и бомбардировочной авиации Краснознаменного Балтийского и Черноморского флотов.
   В состав авиационной группы специального назначения предлагалось включить до 70 хорошо подготовленных экипажей самолетов ИЛ-4, причем без значительного ущерба для фронтов.
   - Вопрос сложный и весьма существенный, - ответил после некоторых размышлений нарком. - Пусть специалисты штаба ВВС все тщательно взвесят, проанализируют, и тогда будем решать.
   В штабе ВВС основательно занялись этим делом. Рассмотрели разные варианты, учитывали возможные трудности и препятствия. Главная трудность состояние аэродромов на острове Сааремаа. Их грунтовые взлетно-посадочные полосы длиной 1100 метров внушали некоторые опасения. Требовалось удлинить их. Не все устраивало специалистов и с точки зрения базирования самолетов ИЛ-4 на этих аэродромах. Контр-адмирал В.А. Алафузов, кроме того, обращал внимание на сложность обстановки в Эстонии, где 8-я армия Северо-Западного фронта под натиском превосходящих сил противника с боями отходила на север, к Финскому заливу.
   - Что получится, - спрашивал он, - если главная база КБФ - Таллин и все острова Моонзундского архипелага окажутся вдруг отрезанными, останутся в глубоком тылу? Это же неминуемо скажется на условиях базирования самолетов ИЛ-4 на острове Сааремаа, а стало быть, затруднит их полеты на Берлин.
   Да, риск был велик. Ответственность организаторов дерзкой по замыслу операции была исключительна. И все же мнение в штабе было единым: осуществить полет. В ответ на бомбардировку немцами Москвы ударить с воздуха по Берлину.
   - Ваше предложение я доложу Верховному Главнокомандующему, - ответил Н. Г. Кузнецов Жаворонкову. - А вы вместе со своим штабом еще и еще раз взвесьте все за и против. Проверьте тщательно все расчеты.
   26 июля Н. Г. Кузнецов был у И. В. Сталина. Закончив доклад о положении на флотах и ответив на вопросы Верховного Главнокомандующего, адмирал развернул на столе карту Балтийского моря и сказал:
   - У нас, в штабе ВВС, возникло мнение нанести ответный бомбовый удар по Берлину силами минно-торпедной авиации двух флотов - Балтийского и Черноморского.
   Сталин посмотрел на карту. Устремил взгляд на жирно прочерченную линию, соединяющую эстонский остров Сааремаа со столицей Германии.
   - Операция выполнима, хотя и риск велик, - комментировал нарком. - Вот и наши расчеты.
   Рядом с картой легла на стол табличка со всеми исходными данными специалистов, которым поручалось произвести тщательные расчеты.
   Сталин внимательно просмотрел табличку, подумал и коротко сказал:
   - Оставьте все это у меня.
   На другой день Н. Г. Кузнецова вызвали к Верховному Главнокомандующему.
   - Вернемся к вашему предложению, - сказал Сталин, как только адмирал подошел к его столу. - Ставка разрешает вам, товарищ Кузнецов, нанести удар по Берлину в ответ на бомбардировку Москвы немецкой авиацией.
   - Морские летчики приложат все усилия, чтобы с честью выполнить ваше задание, товарищ Сталин.
   - Будем надеяться, товарищ Кузнецов. Но учтите - авиацию Черноморского флота трогать нецелесообразно. Обстановка на юге весьма сложная. Пошлите пока на Берлин две эскадрильи с Балтики. Потом пошлем еще.
   Он задумчиво прошелся по кабинету и, что-то вспомнив, спросил:
   - Скажите, товарищ Кузнецов, кто конкретно высказал мысль о нанесении ответного удара по Берлину?
   - Это предложение, товарищ Сталин, внес генерал-лейтенант авиации Жаворонков - командующий ВВС Военно-Морского Флота.
   - Пусть Жаворонков и руководит этой операцией, - закончил разговор Сталин.
   Николай Герасимович Кузнецов с гордостью воспринял это задание. Ведь именно авиации военно-морских сил поручено столь важное дело - нанести первый бомбоудар по столице Германии. Вызванному в тот же час Жаворонкову нарком сказал:
   - Операция "Берлин" Ставкой Верховного Главнокомандующего разрешена. Руководство ею товарищ Сталин возложил лично на вас, Семен Федорович.
   Лицо Жаворонкова просияло. Он выразил благодарность за оказанное доверие и попросил разрешения завтра же вылететь на Балтику.
   - Можете лететь завтра, - согласился Н. Г. Кузнецов и напомнил: Будете действовать только двумя эскадрильями Балтфлота. Черноморцев не велено трогать.
   Вот предыстория этого ответственного и сложного полета, рассказанная здесь со слов наркома Военно-Морского Флота Николая Герасимовича Кузнецова. А все дальнейшее происходило на наших глазах, при на-YICM участии.
   30 июля командир 1-го МТАП полковник Преображенский получил из Москвы срочную телеграмму: "В Беззаботное вылетел на самолете командующий ВВС ВМФ генерал-лейтенант авиации Жаворонков. Встречайте".
   Преображенский показал телеграмму военкому полка батальонному комиссару Г. 3. Оганезову.
   - Странно, - пожал плечами комиссар. - Ведь только две недели прошло, как он был у нас. Очень странно.
   - Должно быть, предстоит что-то серьезное, - промолвил Преображенский. - Но не будем гадать. Пора встречать начальство.
   Из приземлившегося самолета вышли трое. Вместе с Жаворонковым сошли на землю его адъютант майор Боков и главный штурман ВВС ВМФ полковник Мостепан.
   У трапа Преображенский отдал рапорт командующему ВВС. Приняв его и поздоровавшись с командиром и комиссаром полка, Жаворонков сказал, вытирая платком потное лицо:
   - Жаркая погода. Жарко во всех отношениях.
   На командном пункте полка Жаворонков попросил командира и комиссара полка доложить о состоянии части, о задачах, которые она решает.
   Полковник Преображенский докладывал подробно о материально-технических ресурсах полка. Летный состав трудится с большим напряжением, наносит удары по противнику в районах Двинска, Пскова, Порхова, Дно, Гдова, Луги, Кингисеппа, по кораблям и транспортам противника в море.
   Военком Оганезов сказал, что летчики, несмотря на большое напряжение физических сил, рвутся в бой.
   - Что ж, хорошо, если все идет как надо, - резюмировал Жаворонков. Ваш полк, насколько мы его знаем, безусловно, отличный, геройский полк. Это радует. Но, как говорят, большому кораблю - большое плавание. За этим меня и послали к вам.
   Жаворонков пристально взглянул на командира и комиссара полка. Он, конечно, хорошо понимал, что те
   теряются в догадках - что же последует дальше и кто мог послать командующего ВВС флота в полк? Не желая долго испытывать их терпение, Жаворонков продолжал:
   - Повторяю, товарищи, именно вашему полку, как одному из лучших на Балтике, оказана большая честь. Перед полком ставится задача чрезвычайной важности. Вам предстоит нанести первые бомбовые удары по столице Германии Берлину.
   Жаворонков заметил, как просветлели лица его собеседников, и улыбнулся. После небольшой паузы продолжал:
   - Эта сложнейшая боевая задача поставлена вашему полку Ставкой Верховного Главнокомандования как ответная мера за варварские налеты немецкой авиации на столицу нашей Родины - Москву.
   - И Ленинград, - не сдержав волнения, вставил Оганезов. Жаворонков улыбнулся.
   Чувство глубокого волнения охватило Преображенского и Оганезова. И оно было понятно Жаворонкову.
   - Товарищ генерал-лейтенант авиации! Первый мин-но-торпедный авиационный полк с честью выполнит поставленную Родиной и партией боевую задачу! - взволнованно произнес Преображенский.
   Жаворонков крепко пожал руки командира и комиссара полка. Он спросил руководителей части:
   - Сколько можете выделить экипажей для проведения операции?
   - Тридцать шесть, - не задумываясь, ответил Преображенский.
   - Допустим, тридцать шесть, - продолжал Жаворонков. - Но ведь речь идет о специально отобранных для этой цели, о самых отличных экипажах.
   - Такие и отобраны, товарищ командующий, - ответил Оганезов. - Все тридцать шесть и именно для этой цели.
   - Как это отобраны? Когда?
   - Отобраны для полетов на Берлин и включены в специальный список, отвечал Оганезов.
   - Так точно, товарищ командующий, - подтвердил Преображенский. - Мы специально занимались этим делом. Вот список. Представляем его на ваше рассмотрение.
   Лицо Жаворонкова выражало удивление. Он спросил:
   - А откуда вам было известно, что предстоит полет на Берлин?
   Преображенский ответил:
   - Мы это чувствовали сердцем. Мы в это верили. И уже несколько дней готовили себя к такому полету.
   Жаворонков глубоко задумался, а потом полушутя-полусерьезно сказал:
   - Так, стало быть, этот полет мы готовили и порознь и вместе, что называется, снизу и сверху.
   - Выходит, так, - ответил Преображенский. И все трое рассмеялись.
   Обсуждение боевого задания продолжалось долго.
   - Было бы, конечно, хорошо послать на Берлин и тридцать шесть самолетов, - сказал Жаворонков, - но на первый раз придется ограничиться двумя эскадрильями. Это указание Ставки. Вот и отберите из этого списка двадцать самых искусных, самых опытных экипажей. Тогда мы и рассмотрим список в полном его составе. Хорошенько подумайте, кого назначить командиром и комиссаром специальной авиагруппы. Имейте при этом в виду, что большинство самолетов и личного состава останется на месте. Полку тоже предстоит работа.
   - Понятно, товарищ командующий, - ответил Преображенский.
   - Отобранные для полета экипажи готовить к перебазированию на аэродром Кагул. Последующие распоряжения будут даваться по ходу дела. Ставлю вас в известность, что руководить операцией поручено мне, - заключил Жаворонков. И последнее: все держится в строгом секрете.
   Через час командир и комиссар полка представили командующему список летного состава, отобранного для выполнения специального задания. Командиром авиагруппы значился полковник Е. Н. Преображенский, комиссаром - Г. 3. Оганезов, штурманом - капитан П. И. Хохлов. Далее в определенной последовательности, по эскадрильям и звеньям, шли экипажи.
   Докладывая состав специальной авиагруппы командующему, Евгений Николаевич сказал:
   - Товарищ генерал-лейтенант авиации! Я и комиссар полка считаем, что мы оба должны находиться в составе оперативной авиагруппы - там, где будет решаться основная боевая задача. Просим доверить нам этот полет. Экипажи подобраны по принципу - лучшие из лучших.
   Семен Федорович Жаворонков внимательно просмотрел список, не высказав при этом никаких замечаний. Он лично знал многих авиаторов, комиссара части, но больше всего командира еще по прежним его должностям и высоко ценил его как опытного специалиста, прекрасного пилота и воспитателя.
   Евгений Николаевич был замечательным коммунистом и пламенным патриотом Родины. Невысокого роста, крепкого телосложения, всегда собранный, точный, требовательный - таким его знали всюду, где он проходил службу от рядового до полковника. Он страстно любил летать, и эту любовь к самолету, к небу прививал своим товарищам по службе. За участие в боевых действиях в Финляндии он был награжден орденом Ленина.
   Авиаторы 1-го минно-торпедного авиаполка много были наслышаны о полковнике Преображенском, командовавшим до недавнего времени 57-м бомбардировочным полком нашей 8-й авиабригады, с которым нам не раз приходилось взаимодействовать при выполнении боевых задач. Теперь он был нашим командиром. Неизменным оставалось его правило - неукоснительное выполнение приказа, команды, распоряжения. Он был непримирим к тем, кто поверхностно готовился к боевому вылету, бывало, что отстранял от полета, наказывал и в то же время не упускал случая, чтобы по достоинству оценить подвиг экипажа, учил на хорошем примере других авиаторов.
   На все боевые задания Евгений Николаевич водил полк сам, учил летный состав, как действовать в различных условиях боевой обстановки быстро и хладнокровно. В хорошем контакте работал Евгений Николаевич с комиссаром, партийным бюро полка, брал на себя многие функции политработника. Его выступления перед строем или на собраниях были проникнуты идейной убежденностью, партийной принципиальностью, отличались точным критическим анализом.
   И еще одно драгоценное качество. Командир полка старался не отличаться от подчиненных в быту, питался из общего котла наравне со всеми, не позволял повару делать для себя никаких исключений. Особенно его гуманность проявилась в тяжелые блокадные месяцы Ленинграда. Увидев, что в окно столовой, в которой мы питались, заглядывают голодные дети, Евгений Николаевич первым отдавал им половину своего хлебного пайка. Летчикам полка, перегонявшим самолеты на ремонт в тыловые авиаремонтные базы, он постоянно наказывал - попутно перевозить в тыл ослабших от голода ленинградцев, в первую очередь детей.
   Вот с каким командиром предстояло нам совершать этот необычный полет.
   Генерал Жаворонков еще раз был немало удивлен, когда, вызвав меня, спросил: имею ли я карту Северной Германии? Я вынул из планшета лист карты с обозначенным на нем маршрутом: Кагул - Берлин - Кагул.
   - Как это понимать? - спросил С. Ф. Жаворонков. - Я ведь категорически запретил информировать личный состав о предстоящем полете. А тут - весь маршрут.
   - Личный состав не получал такой информации, товарищ генерал, - вступил в объяснения Преображенский. - А мы, как и докладывали вам, загодя готовились к полету и маршрут проработали вместе с флаг-штурманом.
   - Стало быть, поставленную задачу знают трое: командир, комиссар, флаг-штурман?
   - Так точно, товарищ генерал.
   - Вот вас троих и предупреждаю: больше ни одна душа не должна знать, какой полет мы готовим. Это секрет чрезвычайной важности. Летному составу объявим поставленную задачу за сутки до вылета. Понятно?