Холланд Сесилия. Смерть Аттилы

   Вокруг все мужчины подхватили песнь. Такс почти забыл ее, но старые слова вернулись к нему и наполнили его дикими видениями и воспоминаниями. Рядом с ним Эдеко тихо сказал:
   — Денгазич провел весь день с шаманами и выучил моление. Каган был бы этому рад.
   Он тихонько присоединился к плачу, стараясь беречь больное горло. Такс облизал губы, слова сами вылетели из его рта, и он стал петь их, хотя его голос дрожал и запинался и слезы текли по щекам. Он чувствовал одновременно ужасную скорбь и поразительную радость.
   С пением процессия медленно приблизилась к костру. Всадники окружили костер, поставив коней плечом к плечу. Их голоса взвились вверх в темноте, как четкий ритм барабана. Эллак, Денгазич и остальные старшие сыны кагана спешились у дрог и подняли тело отца. Они отнесли его на платформу и положили там. Потом принесли сосуды с благовониями и связки трав и разных специй. Они разложили всё вокруг тела, наклонив урны, чтобы густое душистое масло пропитало платформу. Один за другим сыновья покинули платформу, сели на лошадей и отъехали немного дальше от костра. Последним сошел Эллак. Он подошел к Эдеко, молча взял у него факел и зажег все факелы вокруг погребального костра.
   Темнота мгновенно рассеялась от сильного пламени. Такс видел желтое лицо кагана в свете костра, с закрытыми глазами и плотно сомкнутым ртом, через который из него вышла вся кровь. У Такса трепетало сердце. Потом сильно запахло горящей плотью, и у него перехватило горло. Черная лошадка заржала и сильно прижалась к коню Эдеко, который быстро развернулся и поскакал прочь. Вокруг них начали волноваться остальные лошади. Черная лошадка порывисто раздувала ноздри.
   Продолжая монотонно повторять слова моления, всадники по кругу мчались вокруг костра. Лошади все убыстряли движение.
   Большинство всадников повторяли моление о погибшем отце, но некоторые из них пели другую песнь, и когда остальные всадники повторили слова, то стала звучать только эта песнь — моление на смерть кагана.
   Такс тоже ездил по кругу, пока не почувствовал, что черная лошадка замедляет ход от усталости. Он вывел лошадь из круга и шагом отправился к стоянке хунну. Всадники будут ездить всю ночь и весь последующий день, и еще одну ночь. Когда всадник уставал, он мог уехать отдохнуть, и другой всадник занимал его место. У Такса сами собой закрывались глаза, и маленькая лошадка несла его в лагерь. Такс задремал и не просыпался, пока лошадь не остановилась у юрты Яя и вышедшая наружу Юммейк не коснулась его руки.
   На рассвете всадники все еще ездили вокруг костра на равнине. Дитрик слышал их песни, пока ехал к деревне гепидов. Когда он проснулся на рассвете и стоял в сером холодном воздухе, натягивая одежду, слушая песни, у него были крепко стиснуты зубы. Юноша подошел к окну и отворил его. Он ничего не мог видеть, если даже далеко наружу высунуть голову. Ничего, кроме крыш соседних домов. Но он знал, что там они делали.
   Все уже были готовы. Дитрик последним спустился вниз. В комнате рабы готовили завтрак. Дитрик накинул плащ — в конце лета холод не проходил все утро. Мимо столпившихся рядом с отцом людей он прошел к огню. Раб подал ему чашу бульона и хлеб. Ардарик продолжал есть. Он увидел сына и показал в направлении гуннов:
   — Ну, что ты теперь о них думаешь? Орут и воют, как дикие звери. Такие обычаи не подобают для великого человека, каким был каган! Так вот!
   Дитрик сел и начал жевать хлеб.
   — Они все пьяны или сошли с ума, — добавил кто-то.
   — Дитрик все вам может рассказать о них, — хитро заметил Ардарик. Он быстро ел и вытирал руки о ляжки. Он откинулся назад и поставил руки на широко раскинутые ляжки.
   — Дитрик, что они пьют?
   — Кровь детей германцев!
   Дитрик захохотал, но все вокруг него вздрогнули и с ужасом посмотрели на Дитрика. Ардарик поставил свою чашу на пол и позвал собак, чтобы те вылизали ее до блеска. Собаки грызлись и шумели миской у его ног.
   Ардарик сказал:
   — Нам нужно ехать. Вчера я разговаривал со старейшинами и нашими священниками. Сегодня мы должны все собрать и ночью уехать отсюда. Но это — тайна! Только богу известно, что они сделают, если узнают о наших планах.
   Дитрик стоял, как после удара молнией, молча уставившись на отца. Все остальные выражали облегчение и согласие с планом Ардарика. Дитрик посмотрел на чашу с бульоном, которую он держал на коленях. Он понимал, что больше никогда не увидит Такса.
   — Откуда он явился? — спросил Монидяк, присаживаясь слева от Такса. Он покачал головой. Такс столько выпил, что никак не мог сфокусировать взгляд. Он видел монаха в центре юрты только в виде тени, которая загораживала ему свет. Везде пахло Белым Братом. У Такса забурчало в животе, и он чуть не начал блевать. Юммейк сидела рядом и пела низким красивым голосом.
   Такс почувствовал, как он ее любит, даже если она — жена Яя. Было трудно дышать плотным теплым воздухом в юрте. Кругом полыхали оранжевые отсветы огня.
   Монидяк смотрел на монаха. Его руки поднимались и опускались, как крылья журавля в такт с пением, которое звучало где-то рядом. Монидяк толкнул локтем Такса и сказал:
   — Это тот самый монах, которого каган вышвырнул с пира, когда здесь были римляне. Он — шаман христиан. Что он говорит?
   — Что?
   — Что он говорит?
   Такс прислушался, пытаясь что-то понять, поднял кувшин ко рту и отхлебнул из него. В вино был добавлен отвар Белого Брата. Желудок сжался от прикосновения маслянистой жидкости. Он постепенно понял, что именно монах пел странную песню на латыни и размахивал руками. Ему захотелось увидеть его лицо. Трудно понимать слова, если ты не можешь видеть лица говорящего. Но Такс различал только мазки красного, золотого и коричневого, которые двигались и переливались в такт движениям монаха и его пению.
   — Что-то насчет души и духов, — объяснил Такс Монидяку. — О Прародителе христиан и насчет Христа.
   Он снова поднял кувшин, не удержал его и облил всего себя вином. Монидяк не сводил глаз с монаха.
   — Может, это тот самый монах, который сглазил нашего кагана? За то, что тот выбросил его на дождь!
   Такс осторожно поставил кувшин на пол и смотрел, как тот стал кругами вращаться по полу. Юммейк встала, спокойно подняла кувшин и унесла его подальше.
   Такс сказал:
   — Шаманы сказали, что не было никакого колдовства и сглаза.
   Он закрыл глаза, но стало еще хуже, под ним поднимался и опускался пол, и опять забурлило в животе. Он открыл глаза.
   — Это они так говорят, — заметил Монидяк. — Но как может человек умереть подобным образом, если только не из-за колдовства.
   — Что?
   Монидяк затряс головой.
   — Я поговорю с тобой утром.
   Он подобрал под себя ноги и начал хлопать в такт пению монаха.
   Юммейк, улыбаясь, вернулась назад и села. Она принесла с собой еще один кувшин.
   — Он — полон.
   В таинственной теплой темноте ее глаза были прекрасны и холодны. Такс безмолвно смотрел в них. Юммейк опустила глаза вниз, потом вообще отвела взгляд. Она покачала головой, запрещая Таксу так смотреть на нее. Она — жена Яя… Такс поднял кувшин и, поддерживая его другой рукой, начал пить. Темнота вокруг него стала более плотной, иногда он начинал понимать слова монаха, но это были слова без всякого смысла. Монах снова и снова повторял латинское слово, означавшее нарушение табу, но это было нечто иное. Табу не имели смысла. Они не приходили от предков человека или из-за его образа жизни. Еще несколько человек стали, как Монидяк, хлопать в ладоши, и громкие звуки оглушали Такса. Монах сказал слово, означавшее очищение человека, нарушившего табу. Такс начал дрожать. Ему стало стыдно, что он напился, когда каган лежит снаружи мертвый. Он попытался подняться и ползком добраться к двери.
   Снаружи было тепло, воздух был чистым и пряным. Рядом с юртой Яя женщина причитала по мертвым — вялая мелодия иногда срывалась на крик. По всей стоянке раздавались причитания, а издали доносились крики и пение всадников, продолжавших скакать вокруг костра.
   Такс отошел немного дальше, и его вырвало. Некоторое время он стоял на четвереньках, свесив голову вниз. Ему было стыдно и грустно. Он с трудом выпрямился.
   Но ему стало получше. Такс видел между хибарок стоянки равнину и погребальный костер на ней. На равнине горели костры, а в темноте, вокруг огромного погребального пламени, носились лошади с всадниками. Теплый ветерок ласкал кожу Такса. Ему хотелось присоединиться к обряду, и Такс начал искать свою черную лошадку. Он думал о том, как каган учил и вел их вперед, и заботился о них, и в груди начали подниматься рыдания от потери и горя. Такс отправился к загородке для лошадей и остановился там, пытаясь немного прийти в себя.
   — Такс?
   Он свистнул лошадке.
   — Такс, — Яя, спотыкаясь, брел к нему. Он обнял его за плечи. — Куда ты отправляешься? Идем внутрь, выпей со мной.
   Что-то энергично расталкивало остальных лошадей, потом появилась черная лошадка. Такс схватил ее за гриву. Яя продолжал его удерживать.
   — Пойдем выпьем, маленький лягушонок. Пошли! Ты обладаешь магией и можешь удрать от врагов, а у нас с тобой одинаковые враги, и разве я не брат Марага?
   Такс прислонился к Яя.
   — Яя, друг мой. Я люблю Юммейк. Ты должен о ней заботиться!
   — Конечно, — хихикал Яя. Лошадка подошла к ним. Она пролезла под загородкой и отшатнулась от вони вина. Такс наклонился вперед и обнял лошадку за шею. Яя пошел за ним и вытянул вперед руку. Лошадка отвела уши назад, начала фыркать и напрягла передние ноги.
   — Я поеду справлять траур по кагану, — Такс прижимался лицом к гриве лошадки.
   Яя подошел к нему ближе. Лошадка резко рванулась назад, тащя за собой Такса. Такс почувствовал запах крови и понял, что лошадка волновалась из-за этого. Руки и грудь Яя, и его волосы — все было покрыто кровью. Она была еще свежая и блестела в свете огня от соседней юрты.
   — Есть и другие пути оплакивать кагана, — заметил Яя.
   — Что случилось?
   Яя широко расставил руки и чуть не упал.
   — Они даже не сопротивлялись и были похожи на рыб в запруде. Тебе просто нужно немного поработать ножичком!
   Такс взобрался на лошадку. Он не понял, что ему сказал Яя.
   — Я еду оплакивать кагана.
   — Всего несколько германцев, — Яя, спотыкаясь, отправился мимо хибарок.
   Такс глядел ему вслед. Яя подошел к своей двери, открыл ее, и наружу вырвался свет и шум. Такс движением ног развернул лошадку и поехал по поселку между юрт и кибиток. Он нашел кибитку, где висела, охлаждаясь, шкура с водой. Такс напился и тщательно вымыл руки. Отсюда он не видел равнину и костры на ней. Вокруг царил серебристый полумрак, и юрты стояли, как ульи. Причитания женщин были похожи на шум пчел. На руках у него блестела вода. Он вспомнил, как отливала блеском кровь на руках и волосах Яя, и ему вдруг стало страшно. Он оглянулся и поскакал, чтобы быстрее добраться до костра и скачущих вокруг всадников.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

   Утром Монидяк нашел мертвого Яя у загона для лошадей с ранами в груди и на спине. Они отнесли его в юрту для мертвецов, где Юммейк стала готовить его к погребению. Не было украдено ни одной лошади, и ничего не пропало с тела Яя.
   Монидяк сказал:
   — У него было много врагов. Но неужели они воспользовались похоронами кагана, чтобы расправиться с ним.
   Такс смотрел на Юммейк, склонившуюся к телу Яя. Она тихо плакала. Ее руки мягко касались и гладили его руки и ноги.
   Такс отвернулся и ничего не сказал. Солнце ярко светило, и ветерок был теплым, но ему было холодно.
   Юммейк сказала, что он ей не нужен, и Такс взял лошадку и поехал мимо частокола кагана в направлении к стоянке гепидов. По дороге он проехал мимо погребального костра. Каган уже полностью сгорел, и огонь начал постепенно тухнуть. Кости кагана собрали и положили в золотую шкатулку. На равнине осталась кучка пепла, которую ветер разносил в разные стороны. На всех углах платформы возвышались подставки для факелов.
   Вокруг костра равнина была вся отбита, и образовался круг, по которому одновременно могла скакать дюжина лошадей.
   Проезжая мимо заграждения, Такс слышал и видел, как за ним идет бешеная деятельность. Все упаковывали и грузили на мулов и на телеги, чтобы вывозить отсюда. Куда? Эллак, Денгазич и остальные станут решать, куда именно. Такс проехал но небольшому спуску к реке и отправился вдоль берега через высохшее болото к стоянке гепидов. Земля образовала небольшой холм, он остановился на вершине и взглянул через реку на лагерь.
   Лагерь стал совсем небольшим. Сначала Такс не поверил своим глазам, но потом взглянул еще раз. Стало гораздо меньше домиков, особенно на дальнем конце. Он подумал, не там ли Яя нашел своих германцев, как рыбу в запруде, которую следовало прирезать. Но гепиды, видимо, уехали из лагеря. Ночью они все собрали, сложили домики и отправились подальше отсюда. В лагере было мало людей, и Такс не видел женщин и детей.
   Такс немного понаблюдал за гепидами. Он уже понял, что они не станут следовать за Эллаком, но его поразило, что они смогли так быстро уехать со стоянки. Такс решил поехать и поискать Дитрика, потом передумал, потом ему опять захотелось поехать… Но в конце концов он развернул лошадку и поехал к лагерю хунну.
   Трубач сидел рядом с юртой и пил из чаши, украшенной змеями снаружи и изнутри. Его жены суетились вокруг него, вбегали в юрту и выбегали из нее. Такс оставил лошадку подальше, чтобы не поднимать пыль вокруг шамана. Когда жены увидели его приближение, они скрылись внутри кибитки. Трубач продолжал сидеть и пить из чаши. Такс сел рядом и ждал, пока тот обратится к нему.
   Трубач молчал, и Такс откашлялся и произнес:
   — Хороший день.
   Трубач поставил на землю чашу, и Такс увидел, что в ней бульон. Шаман сложил руки на груди и посмотрел на Такса.
   — Ты уже третий человек, который приезжал сегодня ко мне и начинал разговор с того, что сегодня хороший день. Как может быть хорошим день, когда кости Аттилы захоронят в землю? Почему бы тебе не сказать что-то, что я не могу знать?
   — Кто еще был здесь?
   — Я тебе этого не должен говорить, но я тебе все равно скажу, потому что меня это волнует. Сначала приезжал Эдеко, твой начальник караула. Он спрашивал меня, чья магия сильнее — Эллака или Денгазича. Вторым приехал Денгазич с вопросом, стоит ли ему следовать за Эллаком, или делать то, что он сам считает нужным. А теперь вот приехал ты. Я надеюсь, что у тебя есть более умный вопрос.
   — Почему они спрашивают у тебя о таких вещах? — пораженно спросил Такс.
   — Именно поэтому меня все и волнует. Что тебе нужно? Такс облизал губы.
   — Ты знаешь, что Яя мертв.
   — Нет. Яя из хунну Шаев, или Яя из клана Мишниги?
   — Мой друг Яя, который вместе со мной был в охране кагана. Яя из клана Мишниги.
   — Тц-ц-ц, я и не знал.
   — Его убили. Мы нашли его сегодня утром недалеко от лошадей. Но ничего не пропало и ни одну лошадь не угнали. На нем было много ран, и из некоторых не шла кровь.
   Трубач свистнул и уставился куда-то позади Такса.
   — Угу.
   — И еще. Гепиды покидают свою стоянку ночью. Не все сразу, а понемножку. Забирают лошадей и все остальное. Мне кажется, что в лагере уже не осталось женщин и детей.
   — Да. Расскажи мне о Яя. Такс сгорбился.
   — Я его видел ночью, и он кое-что мне сказал…
   Такс все рассказал Трубачу — о словах Яя и о том, что он сам видел, — Яя был весь покрыт кровью.
   Трубач опустил голову и продолжал посвистывать, вперив глаза куда-то вдаль. Женщины вышли из кибитки и занялись огнем, на котором варился котелок с мясом. Трубач перевел взгляд на Такса.
   — Это, конечно, работа для шамана, в отличие от того, о чем меня спрашивали Денгазич и Эдеко. Ты молодец, что обо всем мне рассказал. Теперь послушай меня. Сегодня мы положим кагана в могилу. Но ночью ты должен приехать сюда с конем для меня и со своими вещами, и мы с тобой отправимся на юг. Не волнуйся о них. — Он жестом показал на своих жен. — Они могут вернуться в свои семьи, где о них станут лучше заботиться, чем это делал я… Мне кажется, что это будет моя последняя работа в качестве шамана.
   — Что случилось? — спросил его Такс.
   — Ничего, кроме того, о чем мы и раньше догадывались. Каган как-то…
   Трубач потянул себя за нижнюю губу.
   — В мире всегда за все существует расплата, и хорошо, когда она приходит разом за все. Приезжай сюда ночью.
   Он поднялся, вошел в кибитку и закрыл за собой дверь.
   Такс уехал не сразу, делая вид, что по-другому завязывает свои сапоги, но Трубач больше не вышел к нему. Наконец Такс сел на черную лошадку. Юммейк следовало помочь с похоронами Яя — Монидяк оставался в заграждении вместе с Эдеко. Но Такс не сразу вернулся в юрту мертвых. Он проехал мимо лагеря у реки, надеясь, что сможет увидеть там Дитрика.
   Вдоль реки на высохших болотах играли дети хунну. Их крики и смех разносились по долине. Такс выехал на самое высокое место на берегу реки и попытался что-либо разглядеть в лагере гепидов. Летний ветерок поднимал пыль с высохших болот, и она, как пелена, заслоняла ему стоянку гепидов. Все было коричневого цвета и увядшим, даже деревья на берегу реки. Такс долго оставался на холме. Он уже не надеялся увидеть Дитрика, а только удивленно наблюдал за гепидами. Наконец он вернулся в свой лагерь.
   Когда он подъехал к кибитке Яя, там уже был Монидяк. Он сидел и ел. Такс вошел и сел у огня. Воздух внутри застоялся, и пахло очень неприятно. Яя находился в другой юрте, но Юммейк пришла оттуда и складывала его вещи в мешки. Она не переставая плакала и время от времени шмыгала носом, потому что у нее здорово из него текло. Такс поставил на огонь чашу с похлебкой, а потом поел густую похлебку с помощью пальцев.
   — Ну, — сказал Монидяк. — Тебе не интересно узнать, чем занимается Эдеко?
   Такс хмыкнул. Он поставил пустую чашку и вытер руки об одежду.
   — Чем занимается Эдеко?
   — Он разговаривает со Скоттасом и Орестесом и его братом, Константиусом, Фергой и Миллисисом, со всеми, кто имеет какой-то вес. Эллак пытался заставить их, чтобы они провозгласили его каганом, но они отказались сделать это, — голос у Монидяка был весьма торжественным. — Эллак не станет каганом, так же, как и Денгазич. Все изменилось. Все будет теперь по-новому.
   Такс подумал о том, что гепиды покидают Хунгвар. В жаркой затхлой юрте его кожа покрывалась липкой пленкой пота.
   — Как насчет германцев?
   — Что? А-а-а. Им теперь не придается никакого значения. Когда мы разберемся с собственными делами, мы их притащим обратно.
   Вожди германцев из всех племен и кланов собрались в Хунгваре на свадьбу и оказались на похоронах кагана. Теперь они все уехали, рассеявшись по всему миру.
   Такс заметил:
   — Они к нам теперь никогда не вернутся. Нового кагана не будет.
   — Но… Он нам и не нужен. Будет совет вождей хунну… Такс покачал головой.
   — Ничего теперь не будет таким, как было раньше. Что он здесь делает?
   Он показал на монаха, который свернулся у стены и спал там.
   — Он был добр ко мне, — ответила Юммейк. — Оставь его в покое. — Она фыркнула и потерла нос.
   — Он говорит на хунну?
   Юммейк отвернулась от них. У нее в руках было зерно, и она его высыпала в глиняный горшок.
   Такс встал и пошел к монаху. Он его потряс, и тот открыл глаза. Такс снова сел. Подобно просыпающемуся ребенку, монах поднял голову и огляделся. В его глазах не было страха. Он посмотрел на Такса и улыбнулся.
   — Уходи, — сказал ему Такс на латыни. — Убирайся! Тебе здесь нельзя оставаться.
   Монах сел на корточки и отряхнул рукава рясы из грубой черной материи. Потом провел руками по голове, приглаживая волосы. В свете огня и света из дымового отверстия его худое лицо, казалось, состояло из одних углов. Сияющие глаза были бледными, как вода.
   — Ты меня слышишь? — нетерпеливо повторил Такс.
   — Ты торопишься. Мне говорили, что у гуннов отсутствует понятие времени, — ответил ему монах. Он сел, скрестив ноги. — Ты хорошо говоришь на латыни. Где ты выучил язык?
   Такс разозлился и стукнул кулаками по коленям.
   — Ты должен уйти. Всем будет плохо, если ты здесь задержишься.
   — Нет, зло придет только, если я сам его сюда пущу. Иисус Христос защищает меня от всяческого зла.
   — Такс, — резко сказала Юммейк. — Я тебе уже сказала, что он был очень добр ко мне. Оставь его в покое.
   — Яя не понравилось бы, что он находится здесь, — Такс так грозно смотрел на монаха, будто желал поднять его в воздух с помощью своего взгляда и вышвырнуть вон из кибитки.
   Юммейк гордо задрала вверх подбородок.
   — Яя — мертв, — ее лицо блестело от слез и соплей. Она резко вытерла его рукавом. Потом перевела взгляд на монаха, и лицо у нее стало мягким.
   — Иди сюда, друг, — и протянула к нему руку. Монах улыбнулся.
   — Друг, — повторил он на хунну. Значит, он немного знает язык? Он пошел к ней, немного согнувшись.
   — Юммейк, — спросил Такс — Почему ты…
   Он бессильно следил за ней. Она отломила кусок хлеба и подала его монаху, похлопав по руке. Потом она ему улыбнулась, как своей преданной собаке.
   Держа хлеб в руке, монах посмотрел на Такса.
   — Пожалуйста, переведите.
   Когда Такс начал колебаться, он повторил:
   — Пожалуйста.
   Такс приблизился к ним.
   — Юммейк, что ты делаешь?
   — Вы все разошлись по своим делам и оставили меня одну с Яя, — сказала ему Юммейк. — Кто-то спал, а кто-то был слишком пьян или занимался чем-то другим. Он помог мне отнести Яя в юрту мертвецов. Он помогал мне обмыть и одеть Яя и успокаивал меня.
   — Он — римлянин, — сказал Такс.
   Монах тянул его за рукав, и Таксу пришлось посмотреть на него.
   — Что ты хочешь?
   — Я хочу поблагодарить ее. И еще скажи ей о любви и утешении Иисуса Христа.
   На мгновение Такс потерял дар речи, потом он возмутился.
   — Ее муж мертв, а ты хочешь, чтобы я говорил ей о разных римских вещах и верованиях?.. О германской вере?..
   — Ей это сейчас необходимо, — настаивал монах. Юммейк запечатывала горшки с едой глиной. Она очень высоко закатала широкие рукава своей одежды. Такс глядел на нее, на ее сильные руки. Юммейк была полностью занята работой. Волосы свисали по плечам и были свалявшимися. У нее не переставая текли слезы и мочили ей руки.
   — Он хочет, чтобы я сказал тебе о дьяволе Христе, — сказал Такс — И он говорит, что это может тебя успокоить.
   Юммейк покачала головой.
   — Скоро у меня будет покой. Скажи ему об этом. Она продолжала запечатывать горшки глиной.
   — Попроси, чтобы он остался со мной. Такс повернулся к монаху.
   — Она сказала, что не станет тебя слушать. Если хочешь, можешь здесь остаться.
   Он отошел. Если ей было легче в присутствии монаха, что ж! Он вспомнил, что ему говорил Трубач, и отправился, чтобы найти лук и одежду.
   Монидяк пошел за ним.
   — Сегодня нам нужно отнести Яя на равнину. Я уезжаю. Без меня его будет тяжело нести.
   — Хорошо. Найди Бряка.
   Такс отбросил рваный плащ, под которым спал, и начал искать стрелы. Неожиданно он понял, что ему сказал Монидяк, и посмотрел на него.
   — Куда ты собираешься?
   — Я еду с Эллаком. Он хочет поехать к Озерам и собрать там весь народ. Шаманы призывают, чтобы все хунну собрались на реке Недао, чтобы выбрать нового вождя. Мы там будем к началу новой луны.
   — Почему ты не сказал мне об этом?
   — О, — Монидяк легонько стукнул его по руке. — Мы все равно будем там все. Нужно только посмотреть, что станет происходить здесь. Я знаю, что ты не будешь поддерживать Эллака. Ты за Денгазича? Он слишком молод.
   — Они ссорятся?
   — Пока нет. Но Денгазич вспоминает о Бледе, и что старший сын был вынужден уступить младшему.
   Такс подумал.
   — Все уезжают. Через несколько дней Хунгвар опустеет.
   — Гепиды тоже уезжают.
   — Ерунда. Тот, кто будет каганом, снова заставит их всех вернуться.
   — У нас не будет нового кагана.
   — Неважно. Германцы никогда не посмеют выступить против нас.
   Такс поднял колчан.
   — Вчера ночью я видел Яя, и он мне сказал, что убивал германцев. Значит, его убили германцы. Они ему отомстили. Будь осторожен. У тебя есть лишние стрелы?
   — Возьми стрелы Яя.
   У Такса забилось сердце. Ему стало не по себе при мысли, что он возьмет стрелы мертвеца. Но когда он заглянул в свой колчан, то увидел, что у него осталось слишком мало стрел.
   — Юммейк! — позвал он.
   Она сворачивала подстилку для спанья. Монах сидел рядом с ней, глядя в пространство. Юммейк подняла голову.
   — Мне нужны стрелы, — ему было стыдно просить ее об этом.
   — Бери.
   Такс подошел к деревянному сундуку у стены и достал луки Яя и его колчаны со стрелами. Юммейк часто готовила для него стрелы, хотя некоторые говорили, если женщина делает стрелы, они будут слабыми. Там были три полных колчана. Такс взял два, а третий оставил, чтобы Юммейк положила его вместе с Яя.
   В полдень, когда они все упаковали, пришел Бряк. Они вынесли тело Яя из юрты мертвецов и отправились в степь. Такс и Монидяк везли тело на лошади. Бряк ехал впереди и вез с собой стрелы и копье Яя. Юммейк вместе с монахом следовала за телом Яя. Такс вел с собой трех коней. А Юммейк вела с собой кобылу Яя на веревке.
   Они ехали к северу от Хунгвара. Долгая засуха высушила степь до серо-коричневого цвета. Небо было настолько синим, что на него было больно смотреть. Незадолго до заката они приехали к ручью, где стояло большое дерево. Юммейк сидела в тени рядом с монахом. А Такс и Монидяк собирали хворост. Бряк вбил четыре кола со всех сторон постилки, на которой лежал Яя. Они связали эти колья так, чтобы образовалось возвышение, и уложили туда Яя с его стрелами и копьем. Под небольшую платформу они положили дрова и пищу. Юммейк сняла уздечки и седла с лошадей и отогнала их подальше. Кобыла уже щипала траву у ручья, и три коня присоединились к ней.