Страница:
Трубач соскочил с лошади, подбежал к кибитке, и крики прекратились. Когда Такс подскакал туда, он увидел человека, привязанного к колесу кибитки. Волосы у него сгорели, и у него не было глаз. Плоть у него на голове поджарилась, и повсюду сочилась кровь. Трубач прикончил его кинжалом.
— Снова германцы, — сказал Трубач. Он вложил кинжал в ножны и склонился над другим трупом.
Такс сделал глубокий вдох. Всюду воняло полусгоревшей человеческой плотью. Он кругами ездил вокруг горевшей кибитки и понял, куда отправились германцы. Отпечатки копыт примерно дюжины лошадей вели прямо на юг по сухой траве. Если он сейчас же отправится за ними, то сможет их догнать. Он крепче сжал ногами черную лошадку и открыл колчан со стрелами. Трубач резко позвал его, и Такс подъехал к нему.
— Помоги мне. Это, наверно…
Он замолчал, глядя на что-то, лежавшее на земле. Такс глянул туда. С другой стороны кибитки возле мертвого мула валялась на земле девушка. Ее светлые волосы рассыпались в пыли. Всю девушку покрывала кровь, и рядом с ней растеклась целая лужа. Трубач пошел к ней, и Такс последовал за ним. Он резко остановился, увидев, что она была беременна и что ей распороли живот, вытащили ребенка и растоптали его по земле.
— Она была его женой, — сказал Трубач, возвращаясь к Таксу.
Монах бежал к ним по склону вниз. Он задохнулся и Вдруг резко остановился. Грудь высоко вздымалась, и дыхание было хриплым. Чтобы не упасть, он схватил лошадку Такса за гриву. Он медленно обводил взглядом мертвецов — двое стариков валялись, как тряпичные куклы, с одной стороны кибитки, сгоревший мужчина, его жена и неродившийся малыш из племени готов с другой. Он похлопал Такса по колену. Из глаз у него струились слезы.
— Скажите мне, — сказал он и перевел дыхание. — Скажите мне еще раз, что смерть бывает милосердием.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
— Снова германцы, — сказал Трубач. Он вложил кинжал в ножны и склонился над другим трупом.
Такс сделал глубокий вдох. Всюду воняло полусгоревшей человеческой плотью. Он кругами ездил вокруг горевшей кибитки и понял, куда отправились германцы. Отпечатки копыт примерно дюжины лошадей вели прямо на юг по сухой траве. Если он сейчас же отправится за ними, то сможет их догнать. Он крепче сжал ногами черную лошадку и открыл колчан со стрелами. Трубач резко позвал его, и Такс подъехал к нему.
— Помоги мне. Это, наверно…
Он замолчал, глядя на что-то, лежавшее на земле. Такс глянул туда. С другой стороны кибитки возле мертвого мула валялась на земле девушка. Ее светлые волосы рассыпались в пыли. Всю девушку покрывала кровь, и рядом с ней растеклась целая лужа. Трубач пошел к ней, и Такс последовал за ним. Он резко остановился, увидев, что она была беременна и что ей распороли живот, вытащили ребенка и растоптали его по земле.
— Она была его женой, — сказал Трубач, возвращаясь к Таксу.
Монах бежал к ним по склону вниз. Он задохнулся и Вдруг резко остановился. Грудь высоко вздымалась, и дыхание было хриплым. Чтобы не упасть, он схватил лошадку Такса за гриву. Он медленно обводил взглядом мертвецов — двое стариков валялись, как тряпичные куклы, с одной стороны кибитки, сгоревший мужчина, его жена и неродившийся малыш из племени готов с другой. Он похлопал Такса по колену. Из глаз у него струились слезы.
— Скажите мне, — сказал он и перевел дыхание. — Скажите мне еще раз, что смерть бывает милосердием.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Они занимались погребением тел до захода солнца. Кроме пяти тел, которые видел Аурелиус, они нашли еще два сгоревших трупа в кибитке. Монах хотел помочь Трубачу и Таксу в их ужасном деле, но потом понял, что им мало от него пользы. Когда стало ясно, что им придется остаться здесь после наступления темноты, он начал собирать дрова. И когда солнце село в низкие облака над горизонтом, он разжег костер.
Оба гунна не обращали на него никакого внимания. Весь день, пока они готовили тела к погребению и строили для этого платформы, они не переставая спорили друг с другом. Монах понял по их жестам и по нескольким гуннским словам, которые были ему известны, что младший гунн — его имя было Такс — хотел догнать германцев, убивших этих людей. Шаман, казалось, выказывал больше горя и не желал мстить. Он часто начинал плакать.
Монах не понимал, почему они погребли в землю скальпы, но для тел воздвигали платформы, и почему они погребли их кагана Аттилу в землю, а мужа Аммарки положили ближе к небу. Весь день, когда он пытался молиться, он снова и снова возвращался к тем вещам, о которых говорил ему шаман, и его пугало, что он не мог обнаружить никакого соприкосновения с точкой зрения хунну. Ему казалось, что он ожидал встретить маленькую речушку и вместо этого подошел к скале, нависшей над бескрайним океаном. В их жизни не было места для Христа, и их невежество было безграничным.
В темноте Такс позвал его, и он стоял рядом, когда они подняли тела на платформу и свалили все, что осталось от вещей вокруг платформы. Было очевидно, что им не нужно много людей, чтобы хоронить своих мертвых. Кроме того, не имело значения, кто при этом присутствовал — хунну или нет. Потом все пошли к костру, зажженному монахом, и уселись вокруг него. Шаман положил голову на колени и ничего не говорил.
Такс добавил дров в костер и начал хозяйничать, развязывая сумы и готовя припасы, чтобы что-то сготовить на костре. Монах смотрел на гуннов. Он всю жизнь прожил в городе и никак не мог привыкнуть к тому, что постоянно находился вне стен дома или города. Ему не хватало уюта стен и крыши над головой, и темнота и пустота за спиной холодом обжигала его затылок, и он постоянно напрягал слух, пытаясь уловить какие-то звуки. Аурелиус подумал, что их костер можно увидеть издалека. Германцы, которые сожгли живьем человека, может, в этот момент наблюдают за ними.
Он пытался молиться, но не смог. У него перед глазами стояло тело мертвой женщины и кровавого растоптанного малыша. Он смотрел на огонь и пытался очистить свой дух, но память о мертвецах, которых он сегодня видел, давила на него ужасным грузом.
Шаман, сидевший напротив него, поднял голову и заговорил с Таксом. Тот ответил ему одним словом. Шаман посмотрел на Аурелиуса. Монах был так обессилен от сознания сильного горя, что не смог отвести от шамана взгляда, и они смотрели в глаза друг другу.
И сразу у Аурелиуса полегчало на душе. Шаман улыбнулся. Он что-то сказал Таксу, наливавшему воду в железный котелок. Такс взглянул на него, и монах понял, что ему не понравился вопрос шамана.
— Он спрашивает, почему ты… почему ты стал монахом? — перевел Такс.
— О-о-о-о…
Аурелиус ближе подвинулся к огню. У него свело от голода желудок. Продолжая греть руки, он пытался сформулировать, как он впервые узнал о своем призвании.
— Я чувствую себя очень близким Христу, и мне хочется, чтобы и другие люди ощущали и думали то же самое, что я чувствую и думаю о Христе. Мне хочется, чтобы были спасены другие люди.
Такс, продолжая переводить, с помощью двух длинных палок вытащил из костра раскаленные камни и с шумом перекатил их в железный котелок. Поднялись клубы пара. Шаман сидел сгорбившись. Такс поднялся и пошел в темноту. Шаман что-то сказал Аурелиусу. Из темноты последовал перевод, как будто говорил дух. Такс появился с плащом, переливавшимся у него в руках от света костра. Аурелиус увидел, что плащ был сделан из змеиной кожи.
— Но вы, монахи… мне говорили, что… вы не можете лечить. Вы не лекари.
— Иисус Христос мог лечить, — ответил Аурелиус. — Мы врачуем души.
Такс подал каждому чашу с дымящимся супом из зерна. Шаман сунул в свою чашу костлявый палец, лизнул его и отставил чашу в сторону, чтобы она остыла.
— Можно, я прочитаю молитву перед едой? — сказал Аурелиус — Для всех нас.
— Что хочешь, то и делай, — ответил ему Такс. Он взял себе чашу с похлебкой, и Аурелиус понял, что он не собирается переводить. Он пытался проявить свою власть. Монах посмотрел на шамана.
Тот заговорил с Таксом спокойным голосом. Такс что-то мрачно ответил ему. Голос у шамана зазвучал поучающе. Капризно, как дитя, Такс повернулся к монаху и сказал:
— Он говорит, что ты можешь читать благословение и чтобы я ему все переводил.
— Спасибо, — вежливо сказал монах. Он откашлялся и прочитал «Отче Наш», все время останавливаясь, чтобы Такс успевал переводить. Аурелиус подумал, что, наверно, в первый раз эта молитва прозвучала на гуннском. Она звучала, как заклинание дикарей. Когда он закончил, то похлебка остыла и ее можно было есть.
Шаман ничего не сказал. Он ел похлебку и время от времени вытирал рот. Иногда он с любопытством смотрел на Аурелиуса. Сначала наглая снисходительность шамана возмущала монаха, но потом он привык к этому. Он даже начал уважать этого человека. Аурелиус отставил чашку и сказал:
— А как ты стал шаманом?
Монах употребил германское слово, но Трубач его понял. Такс еще не успел перевести, как он начал говорить. Голос у него стал почти веселым.
— Мне всегда казалось, что все шаманы — жулики, и что они притворялись умными, и мудрыми, и сильными, чтобы люди восхищались и боялись их. Я видел, какие они богатые и как им все прислуживают. И я стал водить компанию с шаманами, чтобы вызнать, как они совершают обман, и потом они предложили мне стать их учеником. И вот теперь я — шаман.
Такс переводил, а потом задал шаману какой-то вопрос. Тот засмеялся, кивнул головой и сказал ему, чтобы он его не перебивал.
— Тогда скажи мне, — продолжал Аурелиус. — Вы — действительно обманщики?
Шаман поднял руки ладонями вверх и развел их в стороны.
— Не могу тебе сказать. Вот в этом содержится самое забавное. Может, я и обманщик, но я в этом не уверен.
— Нет, если ты обманщик, ты должен знать об этом.
— Наверно, это так. Я сам придумал трюк с ниткой и делаю вид, что высасываю дьявола, из-за которого человек болеет. Я прячу нитку во рту и потом пропитываю ее слюной и кровью, и всем кажется, что я высосал зло и болезнь у слабого и больного человека.
Монах не отводил от него пораженного взгляда. Шаман улыбнулся:
— Ты понял, в чем тут штука?
— Нет, но я поражен тем, что…
— Все дело в том, что, когда я проделываю такой фокус, обычно люди выздоравливают.
Аурелиус не мог этому поверить, но он не успел ничего сказать, как Такс заговорил с шаманом. Пока они разговаривали, Аурелиус налил себе еще похлебки. Ему опять стало не по себе от того, что он оставался перед лицом огромной равнины, и он начал быстро есть. Похлебка была безвкусной, и хотя желудок был полон, он не ощущал сытости.
Такс сердито прервал разговор и, надув губы, уставился на огонь. Шаман с ним заговорил, но Такс не желал ему отвечать. Шаман снова сказал ему что-то презрительным тоном и толкнул Такса в плечо.
Такс развернулся, как злобная собака, и отстранился от руки шамана. Аурелиус подскочил. Два гунна стояли друг против друга, и глаза у них горели черным пламенем в свете костра. У Такса от злости напряглось тело. Когда шаман снова заговорил с ним, Такс вылил на него целый водопад слов.
Он говорил некоторое время, потом шаман прервал его и отдал команду, подкрепив ее жестом. Такс зло смотрел на него. Шаман повторил команду и сделал тот же самый жест, но только более резкий, продолжая что-то бормотать. Такс повернулся и начал собирать вещи.
Аурелиус немного расслабился. Ему стало не по себе от власти, которой шаман обладал над Таксом. Но было видно, что Таксу все это было не по душе. Сейчас он занимался работой, соскребая остатки пищи с железного котелка дочиста облизывая пальцы.
Шаман сказал:
— Друг мой, мне не хочется вам говорить это, но нам сейчас придется отправиться в путь. Я понимаю, что вы устали, но нам нельзя здесь оставаться. Мы должны уехать подальше от германцев. Но мы будем ехать медленно, чтобы вам удалось отдохнуть.
— Понимаю, — ответил Аурелиус. — Я постараюсь не отставать.
В полночь жеребенок черной кобылки лег на землю и не стал подниматься. Такс слез с лошади и попытался поставить его на ноги, но черная кобылка протолкнулась между ними и чуть не укусила Такса. Жеребенок был почти такого же роста, как Такс. Он поднялся на длинные ножки и просунул голову под влажную ляжку матери, чтобы пососать молока.
К ним подъехал Трубач и посмотрел на жеребенка и кобылку. Потом он огляделся. Монах скорчился позади Трубача на своей гнедой кобыле.
Трубач сказал:
— Мы не можем здесь останавливаться. Мы еще недалеко уехали от реки.
Такс ответил ему:
— Вы можете отправляться, я вас догоню утром.
Он подумал, что если ему удастся отстать от них, он сможет поохотиться за германцами.
— Нет, — ответил Трубач. Казалось, он прочитал мысли Такса. — Мы можем оставить здесь лошадей. Кобылка справится сама, а жеребенка пора отлучать от молока матери.
— Она — моя лучшая кобылка, — спорил Такс — Разреши мне остаться с ней. Я вас догоню, когда отдохнет жеребенок.
— Нет, — настаивал Трубач.
Такс был в ярости. Казалось, что его заковывают в кандалы. Он хотел покинуть Трубача и монаха. Без него они будут беспомощными и даже не смогут разговаривать друг с другом. Потом он представил себя одного на этой огромной бескрайней равнине.
— Она уже старая кобыла, и этот жеребенок не такой уж хороший. Поехали!
Такс одним махом взлетел на черную лошадку.
Они ехали к югу. Жеребенок гнедой кобылки был постарше и не отставал от них. В лунном свете все лошади казались одного цвета — черными. Трубач взял свою дудочку и просвистел несколько нот, пытаясь найти свою мелодию.
Над головой луна передвигалась за ними по небу. Ветер перестал дуть, и на небе не было облаков. От горизонта до горизонта кругом расстилалась только степь, и взгляду не за что было зацепиться. Раза два Трубач и монах начинали разговор, задавая друг другу непонятные вопросы. Такс переводил им, почти не прислушиваясь. У него болели все мышцы и затекли конечности. Когда они долго молчали, он даже задремал.
Взошла луна, и немного посветлело. Над головами, пронзительно крича, пролетела стайка птиц. На горизонте появились белые полоски. Воздух становился теплее. Такс натянул поводья и посмотрел на небо.
Шаман и монах тоже остановились. Монах задремал на гнедой кобылке. Его сутана вся перевернулась и висела на нем, как наполовину снятая кожа. Трубач спешился и прошелся, чтобы размять ноги. Он шагал, как журавль. Такс смотрел на него и не мог отыскать в своем сердце обычную любовь к этому человеку. Он перевел взгляд на горизонт — вставало солнце.
На фоне белизны неба внезапно проглянул зеленый цвет, и за этой зеленью небо было таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Такс приложил руку к глазам, защищаясь от раздражающего блеска. Начал дуть западный ветерок. Он шелестел травой и быстро побежал навстречу встающему солнцу. Яркое и прекрасное, оно быстро поднималось в небе. Вокруг них просыпалась степь, кишащая маленькими животными и птицами.
— Мы можем остановиться, если хочешь, — сказал Трубач. — Найди нам место для лагеря.
Такс облизал губы. Восход солнца радовал его. Он оглядел степь, чтобы увидеть лощинку или впадинку, — там обязательно должен быть ручей. Он посмотрел на монаха, сидящего на кобыле. Жеребенок отправился пощипать травку. Кобыла тоже дремала, и у нее отвисла нижняя губа.
— Почему бы нам не подождать здесь, пока он не проснется, — сказал Такс.
— Хорошо.
Трубач опустился на землю и заиграл на дудочке. Такс спешился и начал искать ветки, чтобы поджарить на них зерно для еды.
Днем их догнала черная кобылка. Она шла по их следу и привела с собой жеребенка. Такс был так рад ее видеть, что дал ей целую жменю поджаренного зерна. Трубач решил, что они могут оставаться здесь до темноты. Монах закутался в одежду и спал на земле. Такс обратил внимание, что ему нравилось, когда у него за спиной было что-то твердое, и он подпер его седлами и сумами. Такса поражало, что монах крепко спал, когда шаман играл на дудочке, вокруг двигались лошади, и ветерок пробегал по траве.
Днем Такс заснул. Он просыпался время от времени, чтобы оглядеться вокруг. Когда солнце начало садиться, он проснулся и проверил воду в бурдюках. Хотя вода была солоноватой и отдавала землей, ее было достаточно для двух дней пути. Такс был уверен, что к тому времени они встретят ручей. Он нагрузил вещи на каштанового мерина, оседлал свою черную лошадку и пошел будить монаха.
Трубач сидел на земле и задумчиво жевал травинки. Пока Такс седлал коней, монах и Трубач сидели рядышком и пытались объясняться с помощью жестов. Но у них ничего не выходило. Наконец Трубач обратился к Таксу:
— Спроси его, почему он считает, что у всех людей один и тот же Прародитель, когда на свете существует столько разных людей и племен?
Такс привел лошадей, потом перевел и добавил:
— Нам нужно отправляться. Мне кажется, что завтра мы увидим горы.
Монах и Трубач поднялись и пошли к своим коням. Такс подставил руку, чтобы монаху было легче взобраться на коня. Монах разобрал поводья.
— Я не хочу сказать, что Бог-отец в действительности является твоим и моим предком, как это обстоит с твоим настоящим отцом. Я хочу сказать, что Бог — это наш духовный отец, создавший нас из ничего, как он создал весь мир.
Трубач взобрался на каштанового мерина и сел на переметные сумы. Он сказал Таксу, который обходил их, чтобы подойти к черной лошадке:
— Ты переводишь неправильно.
— Нет, — сказал Такс. Ему и раньше казалось, что монах считает, что его Прародитель и Демон-король — это одно и тоже. Но он посчитал, что это всего лишь объясняет невежество римлян.
— Скажи ему, что я изучал демонов и духов всю мою жизнь и был учеником тех людей, которые тоже всю жизнь занимались тем же и так далее до самого основания магии, и мне никогда и никто не говорил о едином главе демонов и духов, который все создал. Вот так-то.
Они продолжали ехать. Монах что-то обдумывал, опустив голову. Наконец он сказал:
— Я начинаю вас понимать. Может, вы мне скажете, что же такое бог? — он повернулся к Таксу. — Ты.
— Я? — Такс был поражен, нахмурился и начал пристально смотреть вперед, пытаясь найти нужные слова.
— Ну-у-у… это великое волшебное… существо, и оно может со мной делать все, что захочет.
— Это доброе существо… любящее? Такс покачал головой:
— Я тебя не понимаю.
Монах ничего ему не ответил, но продолжал смотреть на него. Было еще светло и можно было рассмотреть выражение его глаз. Такс смутился и посмотрел на Трубача. Ему не была понятна идея хорошего или любящего демона.
Трубач нетерпеливо заметил:
— Что он тебе сказал?
Когда Такс ему объяснил, Трубач заулыбался.
— Значит, он говорит не о демоне. Я что-то начинаю понимать.
Скажи ему, что он высказал интересную мысль, и мне нужно время, чтобы все обдумать.
Таксу ничего не говорили рассуждения о какой-то идее. Они продолжали ехать молча — монах не стал разговаривать с Таксом. Взошла луна. Она уже начинала идти на убыль. Когда она поднялась на небе на высоту двух кулаков, Такс спешился и напоил лошадей. Потом он проверил бурдюк черной кобылки и увидел, что он почти пуст. Он поморщился.
Такс вернулся к своей черной лошадке, и ветер принес запах дыма. У него пробежали мурашки по спине. Он увидел, что шаман смотрит на юг, весь напрягшись. Ноздри шамана раздулись.
Через секунду монах спросил:
— Мне кажется, что я чувствую запах дыма, а?
Трубач фыркнул:
— Он может доноситься к нам издалека, за сотни миль. Такс сел на лошадку, и они быстро отправились вперед в направлении дыма.
Запах усилился, хотя порывы ветра постоянно относили его в сторону. Когда луна уже была высоко в небе, они подъехали к краю глубокого ущелья. Такс вел их к востоку по самому краю. Ущелье было шириной всего в несколько футов, но края были очень крутыми.
— Смотрите!
Впереди красные отблески огня освещали верх склонов ущелья. Такс послал лошадку вперед. Все ехали за ним цепочкой. Кобылки позвали жеребят следовать за ними. В одном месте ущелье имело покатые склоны. Такс направился туда. Лошадка прижала уши, зафыркала и начала осторожно спускаться вниз.
Такс спустился вниз, сопровождаемый водопадом камешков и пыли. Наверху, на склоне, Трубач и монах пытались заставить своих лошадей следовать за ним. Такс помчался по ущелью в направлении огня. Горячий дым жег ему глаза. Его поразило, что он не слышал криков — только потрескивание пламени звучало у него в ушах. Перед ним возвышалась куча камней, и ему пришлось обогнуть ее, потом он выехал на широкий луг.
Он остановился. В середине расширившегося ущелья полыхал огромный костер, высотой с дом. С одной стороны пламя было сильным, но кое-где уже оставались только тлеющие угли. Такс, волнуясь, подъехал ближе. Он видел части недогоревших кибиток в костре. С другой стороны костра он обнаружил тела.
Их было слишком много, может, даже двадцать… Это были только остготы, лежавшие рядами с перерезанными горлами. Его сердце взвилось от радости. Значит, хунну сделали это! Теперь костер казался ему маяком, который призвал его сюда через степь, чтобы он видел возмездие! Он радостно начал пересчитывать германцев — их было восемнадцать, считая детей. Хунну перерезали глотки даже собакам.
Приближались Трубач и монах. Они его звали. Такс крикнул, чтобы Трубач ехал сюда и сам все увидел. В его голосе звучала радость, хотя ему хотелось удивить шамана.
Объехав костер, Трубач резко остановил лошадь. Тени скрывали его лицо, но по напрягшейся фигуре Такс понял, что ему стало неприятно.
— Что не так? — спросил его Такс.
Трубач ничего ему не ответил. Он объехал сложенные рядами тела и смотрел на них так, словно они все были его Друзьями. Такс, не понимая, не сводил с него глаз. Подъехал монах, и когда он увидел мертвых германцев, заскулил, как собака. Такс понимал, что Трубач так нежно смотрел на мертвых готов из-за монаха. Но он не успел ничего сказать, как позади него раздался шорох ветвей, и он мгновенно насторожился.
Шум сразу же прекратился, но лошадка прижала уши и смотрела в темноту, за свет костра. Такс сильнее сжал ноги, и лошадка пошла вперед, раздувая ноздри. Монах позвал Такса, но тот не обратил на него внимания. Его черная лошадка ненавидела германцев, значит, именно германец прятался в колючих кустах у откоса.
Такс заставил лошадку развернуться так, чтобы свет костра не мешал ему привыкнуть к темноте. В тишине он услышал, как германец в кустах снова пошевелился. Лошадка фыркнула. Такс отпустил поводья, и лошадка рванулась в кустарник. Оттуда, из самой гущи, выбежал гот и, пригнувшись, побежал вперед, стараясь скрыться в темноте ущелья.
Такс испустил дикий крик. Лошадка продолжала преследовать гота, и Такс попридержал ее, чтобы позабавиться погоней. Гот завизжал — это была женщина. Она бежала, пытаясь скрыться в кустарнике, растущем по склонам ущелья, но черная лошадка с треском продиралась сквозь заросли вслед за ней. Женщина попыталась забраться по отвесному склону, хватаясь руками за ветки и камни. Земля и камни падали вокруг нее и на нее. Такс приблизился к ней и схватил за волосы. Лошадка по его команде развернулась, и Такс потащил свою жертву к свету костра. Она кричала не переставая. Такс вспомнил хунну, привязанного к горящему колесу, и ее вопли возбуждали его. У костра он швырнул женщину на землю и соскочил с коня, чтобы убить ее.
Монах бросился на нее, как разъяренное животное. Она хотела снова попытаться удрать. Он рукой прижал ее к земле и стоял, расставив ноги по сторонам ее тела, глядя на Такса.
— Нет! Именем Иисуса Христа!
Девушка лежала у его ног и рыдала. Ее ноги дергались из стороны в сторону. Такс поискал глазами Трубача. Шаман подошел к ним и спокойно коснулся руки монаха. Он ничего не сказал, но монах посмотрел ему в глаза и, поколебавшись, отошел в сторону. Трубач склонился к девушке и перевернул ее на спину.
Такс присел на корточки у догоравшего костра.
— Я тебя больше не узнаю, — сказал он. — Что сделал с тобой этот идиот монах?
Девушка продолжала плакать, но когда она открыла глаза и увидела рядом с собой шамана, она одним движением поднялась с земли. Она попыталась его ударить и убежать прочь. Трубач левой рукой схватил ее запястья и, казалось, без труда удержал девушку. Она повисла в воздухе и, не отрываясь, смотрела на него. С каждым вздохом у нее начинало дрожать все тело. Отблески костра освещали ее круглые светлые глаза.
— Скажи ей, что мы ее не обидим, — потребовал Трубач.
— Почему она должна жить? — спросил его Такс. Монах переводил взгляд с Такса на Трубача. Лицо его было озабоченным.
Шаман потребовал:
— Делай то, что я тебе говорю, лягушонок!
Такс опустил голову. После смерти кагана произошло так много, и он был в постоянном напряжении. Он в последнее время постоянно говорил на латыни, и сейчас ему было очень трудно переключиться на германский. Он передал девушке слова Трубача.
Но не стал ждать ее ответа, обошел вокруг костра, разгрузил коней, лег на землю и мгновенно уснул.
Оба гунна не обращали на него никакого внимания. Весь день, пока они готовили тела к погребению и строили для этого платформы, они не переставая спорили друг с другом. Монах понял по их жестам и по нескольким гуннским словам, которые были ему известны, что младший гунн — его имя было Такс — хотел догнать германцев, убивших этих людей. Шаман, казалось, выказывал больше горя и не желал мстить. Он часто начинал плакать.
Монах не понимал, почему они погребли в землю скальпы, но для тел воздвигали платформы, и почему они погребли их кагана Аттилу в землю, а мужа Аммарки положили ближе к небу. Весь день, когда он пытался молиться, он снова и снова возвращался к тем вещам, о которых говорил ему шаман, и его пугало, что он не мог обнаружить никакого соприкосновения с точкой зрения хунну. Ему казалось, что он ожидал встретить маленькую речушку и вместо этого подошел к скале, нависшей над бескрайним океаном. В их жизни не было места для Христа, и их невежество было безграничным.
В темноте Такс позвал его, и он стоял рядом, когда они подняли тела на платформу и свалили все, что осталось от вещей вокруг платформы. Было очевидно, что им не нужно много людей, чтобы хоронить своих мертвых. Кроме того, не имело значения, кто при этом присутствовал — хунну или нет. Потом все пошли к костру, зажженному монахом, и уселись вокруг него. Шаман положил голову на колени и ничего не говорил.
Такс добавил дров в костер и начал хозяйничать, развязывая сумы и готовя припасы, чтобы что-то сготовить на костре. Монах смотрел на гуннов. Он всю жизнь прожил в городе и никак не мог привыкнуть к тому, что постоянно находился вне стен дома или города. Ему не хватало уюта стен и крыши над головой, и темнота и пустота за спиной холодом обжигала его затылок, и он постоянно напрягал слух, пытаясь уловить какие-то звуки. Аурелиус подумал, что их костер можно увидеть издалека. Германцы, которые сожгли живьем человека, может, в этот момент наблюдают за ними.
Он пытался молиться, но не смог. У него перед глазами стояло тело мертвой женщины и кровавого растоптанного малыша. Он смотрел на огонь и пытался очистить свой дух, но память о мертвецах, которых он сегодня видел, давила на него ужасным грузом.
Шаман, сидевший напротив него, поднял голову и заговорил с Таксом. Тот ответил ему одним словом. Шаман посмотрел на Аурелиуса. Монах был так обессилен от сознания сильного горя, что не смог отвести от шамана взгляда, и они смотрели в глаза друг другу.
И сразу у Аурелиуса полегчало на душе. Шаман улыбнулся. Он что-то сказал Таксу, наливавшему воду в железный котелок. Такс взглянул на него, и монах понял, что ему не понравился вопрос шамана.
— Он спрашивает, почему ты… почему ты стал монахом? — перевел Такс.
— О-о-о-о…
Аурелиус ближе подвинулся к огню. У него свело от голода желудок. Продолжая греть руки, он пытался сформулировать, как он впервые узнал о своем призвании.
— Я чувствую себя очень близким Христу, и мне хочется, чтобы и другие люди ощущали и думали то же самое, что я чувствую и думаю о Христе. Мне хочется, чтобы были спасены другие люди.
Такс, продолжая переводить, с помощью двух длинных палок вытащил из костра раскаленные камни и с шумом перекатил их в железный котелок. Поднялись клубы пара. Шаман сидел сгорбившись. Такс поднялся и пошел в темноту. Шаман что-то сказал Аурелиусу. Из темноты последовал перевод, как будто говорил дух. Такс появился с плащом, переливавшимся у него в руках от света костра. Аурелиус увидел, что плащ был сделан из змеиной кожи.
— Но вы, монахи… мне говорили, что… вы не можете лечить. Вы не лекари.
— Иисус Христос мог лечить, — ответил Аурелиус. — Мы врачуем души.
Такс подал каждому чашу с дымящимся супом из зерна. Шаман сунул в свою чашу костлявый палец, лизнул его и отставил чашу в сторону, чтобы она остыла.
— Можно, я прочитаю молитву перед едой? — сказал Аурелиус — Для всех нас.
— Что хочешь, то и делай, — ответил ему Такс. Он взял себе чашу с похлебкой, и Аурелиус понял, что он не собирается переводить. Он пытался проявить свою власть. Монах посмотрел на шамана.
Тот заговорил с Таксом спокойным голосом. Такс что-то мрачно ответил ему. Голос у шамана зазвучал поучающе. Капризно, как дитя, Такс повернулся к монаху и сказал:
— Он говорит, что ты можешь читать благословение и чтобы я ему все переводил.
— Спасибо, — вежливо сказал монах. Он откашлялся и прочитал «Отче Наш», все время останавливаясь, чтобы Такс успевал переводить. Аурелиус подумал, что, наверно, в первый раз эта молитва прозвучала на гуннском. Она звучала, как заклинание дикарей. Когда он закончил, то похлебка остыла и ее можно было есть.
Шаман ничего не сказал. Он ел похлебку и время от времени вытирал рот. Иногда он с любопытством смотрел на Аурелиуса. Сначала наглая снисходительность шамана возмущала монаха, но потом он привык к этому. Он даже начал уважать этого человека. Аурелиус отставил чашку и сказал:
— А как ты стал шаманом?
Монах употребил германское слово, но Трубач его понял. Такс еще не успел перевести, как он начал говорить. Голос у него стал почти веселым.
— Мне всегда казалось, что все шаманы — жулики, и что они притворялись умными, и мудрыми, и сильными, чтобы люди восхищались и боялись их. Я видел, какие они богатые и как им все прислуживают. И я стал водить компанию с шаманами, чтобы вызнать, как они совершают обман, и потом они предложили мне стать их учеником. И вот теперь я — шаман.
Такс переводил, а потом задал шаману какой-то вопрос. Тот засмеялся, кивнул головой и сказал ему, чтобы он его не перебивал.
— Тогда скажи мне, — продолжал Аурелиус. — Вы — действительно обманщики?
Шаман поднял руки ладонями вверх и развел их в стороны.
— Не могу тебе сказать. Вот в этом содержится самое забавное. Может, я и обманщик, но я в этом не уверен.
— Нет, если ты обманщик, ты должен знать об этом.
— Наверно, это так. Я сам придумал трюк с ниткой и делаю вид, что высасываю дьявола, из-за которого человек болеет. Я прячу нитку во рту и потом пропитываю ее слюной и кровью, и всем кажется, что я высосал зло и болезнь у слабого и больного человека.
Монах не отводил от него пораженного взгляда. Шаман улыбнулся:
— Ты понял, в чем тут штука?
— Нет, но я поражен тем, что…
— Все дело в том, что, когда я проделываю такой фокус, обычно люди выздоравливают.
Аурелиус не мог этому поверить, но он не успел ничего сказать, как Такс заговорил с шаманом. Пока они разговаривали, Аурелиус налил себе еще похлебки. Ему опять стало не по себе от того, что он оставался перед лицом огромной равнины, и он начал быстро есть. Похлебка была безвкусной, и хотя желудок был полон, он не ощущал сытости.
Такс сердито прервал разговор и, надув губы, уставился на огонь. Шаман с ним заговорил, но Такс не желал ему отвечать. Шаман снова сказал ему что-то презрительным тоном и толкнул Такса в плечо.
Такс развернулся, как злобная собака, и отстранился от руки шамана. Аурелиус подскочил. Два гунна стояли друг против друга, и глаза у них горели черным пламенем в свете костра. У Такса от злости напряглось тело. Когда шаман снова заговорил с ним, Такс вылил на него целый водопад слов.
Он говорил некоторое время, потом шаман прервал его и отдал команду, подкрепив ее жестом. Такс зло смотрел на него. Шаман повторил команду и сделал тот же самый жест, но только более резкий, продолжая что-то бормотать. Такс повернулся и начал собирать вещи.
Аурелиус немного расслабился. Ему стало не по себе от власти, которой шаман обладал над Таксом. Но было видно, что Таксу все это было не по душе. Сейчас он занимался работой, соскребая остатки пищи с железного котелка дочиста облизывая пальцы.
Шаман сказал:
— Друг мой, мне не хочется вам говорить это, но нам сейчас придется отправиться в путь. Я понимаю, что вы устали, но нам нельзя здесь оставаться. Мы должны уехать подальше от германцев. Но мы будем ехать медленно, чтобы вам удалось отдохнуть.
— Понимаю, — ответил Аурелиус. — Я постараюсь не отставать.
В полночь жеребенок черной кобылки лег на землю и не стал подниматься. Такс слез с лошади и попытался поставить его на ноги, но черная кобылка протолкнулась между ними и чуть не укусила Такса. Жеребенок был почти такого же роста, как Такс. Он поднялся на длинные ножки и просунул голову под влажную ляжку матери, чтобы пососать молока.
К ним подъехал Трубач и посмотрел на жеребенка и кобылку. Потом он огляделся. Монах скорчился позади Трубача на своей гнедой кобыле.
Трубач сказал:
— Мы не можем здесь останавливаться. Мы еще недалеко уехали от реки.
Такс ответил ему:
— Вы можете отправляться, я вас догоню утром.
Он подумал, что если ему удастся отстать от них, он сможет поохотиться за германцами.
— Нет, — ответил Трубач. Казалось, он прочитал мысли Такса. — Мы можем оставить здесь лошадей. Кобылка справится сама, а жеребенка пора отлучать от молока матери.
— Она — моя лучшая кобылка, — спорил Такс — Разреши мне остаться с ней. Я вас догоню, когда отдохнет жеребенок.
— Нет, — настаивал Трубач.
Такс был в ярости. Казалось, что его заковывают в кандалы. Он хотел покинуть Трубача и монаха. Без него они будут беспомощными и даже не смогут разговаривать друг с другом. Потом он представил себя одного на этой огромной бескрайней равнине.
— Она уже старая кобыла, и этот жеребенок не такой уж хороший. Поехали!
Такс одним махом взлетел на черную лошадку.
Они ехали к югу. Жеребенок гнедой кобылки был постарше и не отставал от них. В лунном свете все лошади казались одного цвета — черными. Трубач взял свою дудочку и просвистел несколько нот, пытаясь найти свою мелодию.
Над головой луна передвигалась за ними по небу. Ветер перестал дуть, и на небе не было облаков. От горизонта до горизонта кругом расстилалась только степь, и взгляду не за что было зацепиться. Раза два Трубач и монах начинали разговор, задавая друг другу непонятные вопросы. Такс переводил им, почти не прислушиваясь. У него болели все мышцы и затекли конечности. Когда они долго молчали, он даже задремал.
Взошла луна, и немного посветлело. Над головами, пронзительно крича, пролетела стайка птиц. На горизонте появились белые полоски. Воздух становился теплее. Такс натянул поводья и посмотрел на небо.
Шаман и монах тоже остановились. Монах задремал на гнедой кобылке. Его сутана вся перевернулась и висела на нем, как наполовину снятая кожа. Трубач спешился и прошелся, чтобы размять ноги. Он шагал, как журавль. Такс смотрел на него и не мог отыскать в своем сердце обычную любовь к этому человеку. Он перевел взгляд на горизонт — вставало солнце.
На фоне белизны неба внезапно проглянул зеленый цвет, и за этой зеленью небо было таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Такс приложил руку к глазам, защищаясь от раздражающего блеска. Начал дуть западный ветерок. Он шелестел травой и быстро побежал навстречу встающему солнцу. Яркое и прекрасное, оно быстро поднималось в небе. Вокруг них просыпалась степь, кишащая маленькими животными и птицами.
— Мы можем остановиться, если хочешь, — сказал Трубач. — Найди нам место для лагеря.
Такс облизал губы. Восход солнца радовал его. Он оглядел степь, чтобы увидеть лощинку или впадинку, — там обязательно должен быть ручей. Он посмотрел на монаха, сидящего на кобыле. Жеребенок отправился пощипать травку. Кобыла тоже дремала, и у нее отвисла нижняя губа.
— Почему бы нам не подождать здесь, пока он не проснется, — сказал Такс.
— Хорошо.
Трубач опустился на землю и заиграл на дудочке. Такс спешился и начал искать ветки, чтобы поджарить на них зерно для еды.
Днем их догнала черная кобылка. Она шла по их следу и привела с собой жеребенка. Такс был так рад ее видеть, что дал ей целую жменю поджаренного зерна. Трубач решил, что они могут оставаться здесь до темноты. Монах закутался в одежду и спал на земле. Такс обратил внимание, что ему нравилось, когда у него за спиной было что-то твердое, и он подпер его седлами и сумами. Такса поражало, что монах крепко спал, когда шаман играл на дудочке, вокруг двигались лошади, и ветерок пробегал по траве.
Днем Такс заснул. Он просыпался время от времени, чтобы оглядеться вокруг. Когда солнце начало садиться, он проснулся и проверил воду в бурдюках. Хотя вода была солоноватой и отдавала землей, ее было достаточно для двух дней пути. Такс был уверен, что к тому времени они встретят ручей. Он нагрузил вещи на каштанового мерина, оседлал свою черную лошадку и пошел будить монаха.
Трубач сидел на земле и задумчиво жевал травинки. Пока Такс седлал коней, монах и Трубач сидели рядышком и пытались объясняться с помощью жестов. Но у них ничего не выходило. Наконец Трубач обратился к Таксу:
— Спроси его, почему он считает, что у всех людей один и тот же Прародитель, когда на свете существует столько разных людей и племен?
Такс привел лошадей, потом перевел и добавил:
— Нам нужно отправляться. Мне кажется, что завтра мы увидим горы.
Монах и Трубач поднялись и пошли к своим коням. Такс подставил руку, чтобы монаху было легче взобраться на коня. Монах разобрал поводья.
— Я не хочу сказать, что Бог-отец в действительности является твоим и моим предком, как это обстоит с твоим настоящим отцом. Я хочу сказать, что Бог — это наш духовный отец, создавший нас из ничего, как он создал весь мир.
Трубач взобрался на каштанового мерина и сел на переметные сумы. Он сказал Таксу, который обходил их, чтобы подойти к черной лошадке:
— Ты переводишь неправильно.
— Нет, — сказал Такс. Ему и раньше казалось, что монах считает, что его Прародитель и Демон-король — это одно и тоже. Но он посчитал, что это всего лишь объясняет невежество римлян.
— Скажи ему, что я изучал демонов и духов всю мою жизнь и был учеником тех людей, которые тоже всю жизнь занимались тем же и так далее до самого основания магии, и мне никогда и никто не говорил о едином главе демонов и духов, который все создал. Вот так-то.
Они продолжали ехать. Монах что-то обдумывал, опустив голову. Наконец он сказал:
— Я начинаю вас понимать. Может, вы мне скажете, что же такое бог? — он повернулся к Таксу. — Ты.
— Я? — Такс был поражен, нахмурился и начал пристально смотреть вперед, пытаясь найти нужные слова.
— Ну-у-у… это великое волшебное… существо, и оно может со мной делать все, что захочет.
— Это доброе существо… любящее? Такс покачал головой:
— Я тебя не понимаю.
Монах ничего ему не ответил, но продолжал смотреть на него. Было еще светло и можно было рассмотреть выражение его глаз. Такс смутился и посмотрел на Трубача. Ему не была понятна идея хорошего или любящего демона.
Трубач нетерпеливо заметил:
— Что он тебе сказал?
Когда Такс ему объяснил, Трубач заулыбался.
— Значит, он говорит не о демоне. Я что-то начинаю понимать.
Скажи ему, что он высказал интересную мысль, и мне нужно время, чтобы все обдумать.
Таксу ничего не говорили рассуждения о какой-то идее. Они продолжали ехать молча — монах не стал разговаривать с Таксом. Взошла луна. Она уже начинала идти на убыль. Когда она поднялась на небе на высоту двух кулаков, Такс спешился и напоил лошадей. Потом он проверил бурдюк черной кобылки и увидел, что он почти пуст. Он поморщился.
Такс вернулся к своей черной лошадке, и ветер принес запах дыма. У него пробежали мурашки по спине. Он увидел, что шаман смотрит на юг, весь напрягшись. Ноздри шамана раздулись.
Через секунду монах спросил:
— Мне кажется, что я чувствую запах дыма, а?
Трубач фыркнул:
— Он может доноситься к нам издалека, за сотни миль. Такс сел на лошадку, и они быстро отправились вперед в направлении дыма.
Запах усилился, хотя порывы ветра постоянно относили его в сторону. Когда луна уже была высоко в небе, они подъехали к краю глубокого ущелья. Такс вел их к востоку по самому краю. Ущелье было шириной всего в несколько футов, но края были очень крутыми.
— Смотрите!
Впереди красные отблески огня освещали верх склонов ущелья. Такс послал лошадку вперед. Все ехали за ним цепочкой. Кобылки позвали жеребят следовать за ними. В одном месте ущелье имело покатые склоны. Такс направился туда. Лошадка прижала уши, зафыркала и начала осторожно спускаться вниз.
Такс спустился вниз, сопровождаемый водопадом камешков и пыли. Наверху, на склоне, Трубач и монах пытались заставить своих лошадей следовать за ним. Такс помчался по ущелью в направлении огня. Горячий дым жег ему глаза. Его поразило, что он не слышал криков — только потрескивание пламени звучало у него в ушах. Перед ним возвышалась куча камней, и ему пришлось обогнуть ее, потом он выехал на широкий луг.
Он остановился. В середине расширившегося ущелья полыхал огромный костер, высотой с дом. С одной стороны пламя было сильным, но кое-где уже оставались только тлеющие угли. Такс, волнуясь, подъехал ближе. Он видел части недогоревших кибиток в костре. С другой стороны костра он обнаружил тела.
Их было слишком много, может, даже двадцать… Это были только остготы, лежавшие рядами с перерезанными горлами. Его сердце взвилось от радости. Значит, хунну сделали это! Теперь костер казался ему маяком, который призвал его сюда через степь, чтобы он видел возмездие! Он радостно начал пересчитывать германцев — их было восемнадцать, считая детей. Хунну перерезали глотки даже собакам.
Приближались Трубач и монах. Они его звали. Такс крикнул, чтобы Трубач ехал сюда и сам все увидел. В его голосе звучала радость, хотя ему хотелось удивить шамана.
Объехав костер, Трубач резко остановил лошадь. Тени скрывали его лицо, но по напрягшейся фигуре Такс понял, что ему стало неприятно.
— Что не так? — спросил его Такс.
Трубач ничего ему не ответил. Он объехал сложенные рядами тела и смотрел на них так, словно они все были его Друзьями. Такс, не понимая, не сводил с него глаз. Подъехал монах, и когда он увидел мертвых германцев, заскулил, как собака. Такс понимал, что Трубач так нежно смотрел на мертвых готов из-за монаха. Но он не успел ничего сказать, как позади него раздался шорох ветвей, и он мгновенно насторожился.
Шум сразу же прекратился, но лошадка прижала уши и смотрела в темноту, за свет костра. Такс сильнее сжал ноги, и лошадка пошла вперед, раздувая ноздри. Монах позвал Такса, но тот не обратил на него внимания. Его черная лошадка ненавидела германцев, значит, именно германец прятался в колючих кустах у откоса.
Такс заставил лошадку развернуться так, чтобы свет костра не мешал ему привыкнуть к темноте. В тишине он услышал, как германец в кустах снова пошевелился. Лошадка фыркнула. Такс отпустил поводья, и лошадка рванулась в кустарник. Оттуда, из самой гущи, выбежал гот и, пригнувшись, побежал вперед, стараясь скрыться в темноте ущелья.
Такс испустил дикий крик. Лошадка продолжала преследовать гота, и Такс попридержал ее, чтобы позабавиться погоней. Гот завизжал — это была женщина. Она бежала, пытаясь скрыться в кустарнике, растущем по склонам ущелья, но черная лошадка с треском продиралась сквозь заросли вслед за ней. Женщина попыталась забраться по отвесному склону, хватаясь руками за ветки и камни. Земля и камни падали вокруг нее и на нее. Такс приблизился к ней и схватил за волосы. Лошадка по его команде развернулась, и Такс потащил свою жертву к свету костра. Она кричала не переставая. Такс вспомнил хунну, привязанного к горящему колесу, и ее вопли возбуждали его. У костра он швырнул женщину на землю и соскочил с коня, чтобы убить ее.
Монах бросился на нее, как разъяренное животное. Она хотела снова попытаться удрать. Он рукой прижал ее к земле и стоял, расставив ноги по сторонам ее тела, глядя на Такса.
— Нет! Именем Иисуса Христа!
Девушка лежала у его ног и рыдала. Ее ноги дергались из стороны в сторону. Такс поискал глазами Трубача. Шаман подошел к ним и спокойно коснулся руки монаха. Он ничего не сказал, но монах посмотрел ему в глаза и, поколебавшись, отошел в сторону. Трубач склонился к девушке и перевернул ее на спину.
Такс присел на корточки у догоравшего костра.
— Я тебя больше не узнаю, — сказал он. — Что сделал с тобой этот идиот монах?
Девушка продолжала плакать, но когда она открыла глаза и увидела рядом с собой шамана, она одним движением поднялась с земли. Она попыталась его ударить и убежать прочь. Трубач левой рукой схватил ее запястья и, казалось, без труда удержал девушку. Она повисла в воздухе и, не отрываясь, смотрела на него. С каждым вздохом у нее начинало дрожать все тело. Отблески костра освещали ее круглые светлые глаза.
— Скажи ей, что мы ее не обидим, — потребовал Трубач.
— Почему она должна жить? — спросил его Такс. Монах переводил взгляд с Такса на Трубача. Лицо его было озабоченным.
Шаман потребовал:
— Делай то, что я тебе говорю, лягушонок!
Такс опустил голову. После смерти кагана произошло так много, и он был в постоянном напряжении. Он в последнее время постоянно говорил на латыни, и сейчас ему было очень трудно переключиться на германский. Он передал девушке слова Трубача.
Но не стал ждать ее ответа, обошел вокруг костра, разгрузил коней, лег на землю и мгновенно уснул.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Утром Аурелиус и готская девушка помолились вместе. Монах читал молитвы громким и твердым голосом, чтобы шаман хунну понимал, как ему приятно, что рядом с ним находится христианская душа, с которой он может вместе помолиться. Хотя сам он знал, что эта девушка, по имени Грита, молилась только потому, что он заставил ее сделать это.
Конечно, она не понимала латыни, и ему приходилось общаться с ней при помощи Такса. Ему показалось забавным, что приходилось прибегать к помощи хунну, чтобы что-то сказать ей.
После молитвы он жестами показал ей, что лучше оставаться на одном месте. Такс приготовил бульон из сушеного мяса и трав, и девушка начала его с жадностью есть. Монах отправился к шаману. Тот сидел в тени и играл на дудочке. Аурелиус уселся с ним рядом и попытался что-то объяснить с помощью жестов и небольшого количества известных ему гуннских слов.
Он часто пытался проделать этот трюк, чтобы смягчить свою зависимость от Такса, и каждый раз это не срабатывало. Он желал разъяснить идеи слишком общие и абстрактные. Но ему удалось сказать шаману имя девушки — Грита, и что он, монах, чувствует свою ответственность за нее. Но он не смог втолковать шаману, что считает необходимым сейчас же отправить девушку к ее народу.
Такс ходил по ущелью неспокойный, как дикий зверь. Он собирал дрова и расширял пространство для их лагеря. Потом начал убирать поросли кустарника от небольшого ключа в дальнем конце поляны. Его черная лошадка бродила за ним по пятам. Монах решил, что Такс видел, как они с шаманом пытались объясниться, но ждал, когда его позовут на помощь. Шаман смотрел на монаха, пока тот размахивал руками, рисовал картинки на земле с помощью палочки и показывал на разные предметы, находившиеся неподалеку. Пару раз у шамана поднялись вверх брови, когда монах что-то ему сказал на своем языке, а потом пытался расшифровать с помощью знаков. Наконец он улыбнулся, пожал плечами и показал Аурелиусу, чтобы тот замолчал. Потом он позвал Такса.
Конечно, она не понимала латыни, и ему приходилось общаться с ней при помощи Такса. Ему показалось забавным, что приходилось прибегать к помощи хунну, чтобы что-то сказать ей.
После молитвы он жестами показал ей, что лучше оставаться на одном месте. Такс приготовил бульон из сушеного мяса и трав, и девушка начала его с жадностью есть. Монах отправился к шаману. Тот сидел в тени и играл на дудочке. Аурелиус уселся с ним рядом и попытался что-то объяснить с помощью жестов и небольшого количества известных ему гуннских слов.
Он часто пытался проделать этот трюк, чтобы смягчить свою зависимость от Такса, и каждый раз это не срабатывало. Он желал разъяснить идеи слишком общие и абстрактные. Но ему удалось сказать шаману имя девушки — Грита, и что он, монах, чувствует свою ответственность за нее. Но он не смог втолковать шаману, что считает необходимым сейчас же отправить девушку к ее народу.
Такс ходил по ущелью неспокойный, как дикий зверь. Он собирал дрова и расширял пространство для их лагеря. Потом начал убирать поросли кустарника от небольшого ключа в дальнем конце поляны. Его черная лошадка бродила за ним по пятам. Монах решил, что Такс видел, как они с шаманом пытались объясниться, но ждал, когда его позовут на помощь. Шаман смотрел на монаха, пока тот размахивал руками, рисовал картинки на земле с помощью палочки и показывал на разные предметы, находившиеся неподалеку. Пару раз у шамана поднялись вверх брови, когда монах что-то ему сказал на своем языке, а потом пытался расшифровать с помощью знаков. Наконец он улыбнулся, пожал плечами и показал Аурелиусу, чтобы тот замолчал. Потом он позвал Такса.