Холланд Том. Раб своей жажды

   И я тоже как бы взглянул на себя со стороны. Странное дело, но до того, как я встретил ее, я не чувствовал такой веры в себя, а теперь обо мне говорят как о будущем министре иностранных дел. Министр иностранных дел — я, Джордж Моуберли! Тот, над кем вы с Артуром Рутвеном смеялись! Так вот, Джек, я остался смеяться последним, потому что нашел в себе таланты, о которых ранее лишь подозревал — и, в какой-то степени, все это благодаря помощи Лайлы. Не хочу сказать, что она дает мне советы в политике, подсказывает что-то, ибо это было бы смешно — она умна, но все равно она женщина. И знаете, Джек, может быть, сам тот факт, что она женщина, помог мне — хотя она не разбирается в дипломатии и политике, тем не менее, она слушает мои объяснения с милой и трогательной внимательностью, ловя каждое мое слово. Когда я говорю с Лайлой, мне думается более ясно, чем когда-либо раньше, проблемы тают, а решения приходят в голову одно за другим. Не фыркайте, Джек, есть у вас такая любимая привычка, а просто спросите себя: почему мой законопроект оказался столь потрясающе успешным? До вашего знакомства с Лайлой с ним были проблемы, думается, я говорил вам об этом. И потом — вряд ли такое признание вас удивит — я всегда был в ваших глазах каким-то придурком. Не отрицайте этого! Но смею вас уверить, Джек, дни моей придурковатости давно прошли, и я даже не смущаюсь сказать вам это. Минули жалкие месяцы, старина, с тех пор как я встретил Лайлу, а моя работа — гордость кабинета министров. Вы осознаете это? Или то, что в печати меня называют «сверкающей звездой»? Меня! А мне всего тридцать! Вы когда-нибудь такое слышали? Вы с Артуром называли меня когда-нибудь «сверкающей звездой»? Думаю, нет. А вот без Лайлы, кто знает, удалось ли бы мне вырваться вперед?..
   Так что она заменила мне все. Сначала я говорил Розамунде, что мои отлучки вызваны напряженной работой. Что ж, Джек, это была чистая правда. Не вся правда, но тем не менее — мне работалось лучше всего, когда рядом со мной сидела Лайла. Этого не обойдешь. И мне приходилось думать не только о своей карьере, но и о будущем всех британских колониальных владений. А это довольно большая ответственность, как понимаете. Джек, как еще я мог поступить? Только так, как поступил. Я начал возить свои бумаги в Ротерхит, надрывался над черновой работой над законопроектом. С каждым месяцем я все больше зависел от Лайлы. Час в ее доме стоил целого дня работы в моем кабинете. Конечно, перед пасхальными праздниками было непросто заявиться к ней больше, чем на ночь, но как только парламент вновь начал работу, я примчался туда и зарегистрировался. Ну да, я почти слышу, как вы спрашиваете обычным подозрительным тоном — чем же я занимался все это время? Не стану отрицать, Джек, были пару раз и плотские удовольствия, черт подери, Джек, она же очаровательнейшая и милейшая женщина, однако в промежутках между любовными утехами я работал, более того, работал усердно и хорошо. Могу доказать. Помните, Роза увидела меня? В одежде султана? Я бы никогда не стал заходить к себе в кабинет, если бы мне не потребовались бумаги из шкатулки. Впрочем, это происходило уже не в первый раз. В предыдущие разы мне удавалось напичкать Розу снотворным, чтобы она не видела меня и я мог беспрепятственно взять что угодно. Сейчас я осознаю, что вел себя, как болван, но все не так просто, Джек, весьма непросто, ибо я считал, что, если Розамунда увидит меня, это лишь ухудшит положение. А вообще-то это был план Лайлы. Среди ее товаров нашлось это лекарство с наркотиком, и не знаю как, но она убедила меня. То, как она умеет убеждать, просто удивительно. Я временами спрашиваю себя, уж не месмеристка ли она? Раз уж мы заговорили об идеях Лайлы, мой грим был одной из них. Знаю, в нем я выглядел довольно странно, но никто так, по-видимому, и не узнал меня. Впрочем, вы, в конце концов, узнали, но больше никто, даже Люси и Розамунда. Вообще-то, мы время от времени выходили в люди — Лайла любила бывать в Лондоне, для чего и купила квартиру над лавкой Хэдли — базу наших приключений в центре города. Там мы гримировались, переодевались, и я выскакивал в виде султана. Однако сам я никогда не гримировался — в этом мастерицей была Лайла. Я так и не понял, что она использовала для грима, но это было нечто чертовски действенное. Только намажет на меня этот свой состав, как я чувствую себя совершенно другим человеком. И не в том дело, что кожа моя становилась смуглой, она еще и блестела к тому же — само мое лицо совершенно менялось. Очень странно. Я даже пугался, когда смотрел на себя в зеркало. Сколько раз я спрашивал об этом Лайлу, но она лишь улыбалась и отводила взгляд, словно я принуждал ее выдать мне мистические тайны Востока. И постепенно, Джек, я начал подумывать, уж не был ли этот грим кровью — был он жидкий, красный и липкий, даже пахло от него, как от недожаренного бифштекса. Да нет, это была не кровь, но о том, что этот грим очень походил на нее, вы можете судить по реакции Люси, когда она увидела меня с лицом, испачканным гримом. Вот чертовщина случилась, можете себе представить! Я невинно пребываю в гнезде супружеской неверности, выглядываю на улицу, а там моя подопечная смотрит прямо на меня с противоположного тротуара! Чертовски не подфартило, а? К счастью, рядом стояла Лайла. Она тряпкой втирает грим мне в лицо, я корчу еще одну ужасающую рожу Люси и пулей взлетаю вверх по лестнице. Жду, пока Люси и какой-то туповатый констебль не зайдут в квартиру и пока Люси не начнет орать про убийство и искать мой труп. А «труп» этот ржет до изнеможения! Вы знаете меня, Джек, как рискового парня, к тому же мне вдруг захотелось увидеть Люси. И я чертовски рискую: крадусь вниз по лестнице, жду на улице, затем поднимаюсь и захожу в квартиру. И, черт возьми, несмотря на то, что Лайла только-только намазала мое лицо гримом, Люси не узнает меня! Более того, я явно внушаю ей отвращение!
   Чертовски забавно! И хоть она не узнала меня, было здорово повидаться вновь с дорогой девочкой.
   Знаете, у нее ведь ребенок! А может, вы не знаете, и тогда мне не стоило говорить об этом. Впрочем, поздно. Но, так или иначе, Роза ругает любовника Люси за этого младенца, а Люси ненавидит Розу, и обе не хотят видеть друг друга. Люси никогда не приходит навестить меня. Добавьте ко всему этому то время, что я провел с Лайлой, и поймете, почему я был рад вновь увидеть Люси, ибо за год мы стали чужими. Не буду отрицать, временами мне от этого очень пакостно. Я имею в виду, черт подери, ведь Люси моя подопечная, а как подумаешь о бедном Артуре и обо всем, что ей пришлось пережить в ее юном возрасте… то чувствуешь свою вину. Вот почему я пошел в «Лицеум». Не мог пропустить ее первое представление. А вот на второе представление идти не следовало — я искушал судьбу, вернее, искушал вас, Джек, и ваш мощный все просчитывающий мозг, отточенный многими годами решения загадок и деления больших сумм. И я стал для него чересчур легкой добычей. Что ж, я получил свой урок, Джек, и вижу, каким полным и совершенным болваном был. Могу лишь обещать вам, что на неопределенное время визиты к Лайле откладываются. И это слово джентльмена.
   Розамунда… Какое милое всепрощающее существо и, черт возьми, старик, какой я счастливчик, что вновь греюсь у семейного очага. Как я мог рисковать этим? Как мог быть таким ослом? Как мог причинить моей дорогой Розе такую боль? Нельзя сказать, что я сожалею о Лайле — она слишком замечательная и совершенно другая, — но понимаю, что получил свое.
   Приезжайте навестить меня, Джек. Прямо в контору. Кабинет у меня чертовски впечатляющий, а стол — самый большой в истории мира. Но если подумать, что за дела здесь вершатся, то сразу понимаешь — здесь маленьким столом не обойдешься. И я не хвастаюсь, просто очень хочу повидаться с вами, старина. Мы ведь давно не виделись, не так ли? Я бы и сам к вам приехал, хоть сейчас, но я все еще немного слабоват — хотя мне уже разрешили работать за столом (за моим большим столом), меня никуда не выпускают. Позорище, но так и есть.
   Всего наилучшего, старина! И снова, от Розы и от себя — большое спасибо.
   До скорого свидания, старикан!

Ваш преданный друг, Джордж

Дневник доктора Элиота

   7 мая. Трудная неделя… Очень мало времени и на исследования и на размышления. Хотя сегодня удалось поработать в лаборатории, а потом почитать Кляйнелангхорста о раковых клетках… Интересные аргументы, но где доказательства? Та же проблема и с моими теориями — нет подтверждения на практике… Словно я иду в никуда. Хотелось бы получить пробы крови из Каликшутры. Тогда у меня, по крайней мере, было бы над чем работать. Но пока я в совершенной растерянности.
   Более удачно ротерхитское дело, хотя и здесь не все еще решено; есть нечто таинственное, что беспокоит меня. Но Джордж получил свой урок. Я настоял, чтобы он держался подальше от Лайлы, и если он сдержит свое слово и не вернется к ней, то опасность в будущем можно свести к минимуму. В начале этой недели он написал мне письмо, в котором сообщил, что вроде бы оправился от своих похождений. Страшно подумать, и это наш министр — чем больше он заблуждается, тем глупее ведет себя, он все тот же Джордж Моуберли. Однако… не совсем. Вчера вечером я приехал на Гросвенор-стрит навестить его и увидел, что он еще очень слаб. Я даже удивился тому, что он продолжает работать — в Кембридже он по малейшему поводу залегал в постель, а сейчас трудится до упаду, как заводной.
   — Это все его законопроект, — поведала мне с глазу на глаз леди Моу6ерли. — Он считает, что этим сделает себе карьеру, но если законопроект его доконает, что станется с перспективами?
   Она попросила меня переговорить с Джорджем, и я охотно исполнил ее просьбу. Но на все мои доводы Джордж отвечал смехом, уверял, что с ним все в порядке, а когда я продолжил настаивать, предложил обследовать его и определить, болен он чем-нибудь или нет. Я так и сделал, однако, признаюсь, ничего опасного не обнаружил. Но чем объяснить его столь явную слабость? Следуя интуитивной догадке, я проверил, нет ли на его теле шрамов. Нашел лишь одну царапину сбоку на шее, но Джордж заявил, что это порез при бритье, и у меня не было никаких причин оспаривать данное утверждение. Поэтому я как врач посоветовал ему не перетруждать себя, в ответ на что он рассмеялся — и правильно сделал, ибо он не привык выслушивать от меня такие советы.
   Когда леди Моуберли вышла, Джордж опять заговорил со мной о Лайле. Его страсть к ней очевидна, но, к моему облегчению, он решил сдержать свое слово и всячески избегать встреч с нею. Засим последовали удары в грудь и восхваления собственной жены. Я спросил, как без помощи Лайлы продвигается его работа. Он пожал плечами и вроде обиделся, затем пробормотал, что я понял его письмо слишком буквально и он вообще-то не зависит от ее помощи. При этом он как-то принужденно смеялся. А когда я поинтересовался, не была ли Лайла родом из пограничных районов Индии, он расхохотался во второй раз и чуть ли не возмущенно спросил:
   — А какого черта она должна быть оттуда?
   Я пояснил и задал ему ряд вопросов, связанных с Каликшутрой. К примеру, я спросил, чья была идея назваться раджой этого королевства в регистрационной книге театра «Лицеум» — его или Лайлы?
   Джордж насупился и задумался.
   — Моя, — пробормотал он наконец. — Определенно моя… моя! — Эту фразу он повторял все более уверенно. — Видите ли, Джек, — добавил он, словно побоявшись, что его слова нс убедили меня, — Каликшутра — одно из королевств, на которые распространяется действие моего законопроекта. Я как раз работал над решением о его статусе. Так что неудивительно, что это название пришло мне в голову. И конечно же, — прибавил он торопливо, — эти драгоценности, которые я купил у Лайлы, помните? Они ведь тоже из Каликшутры.
   Я слегка улыбнулся, и Джордж угрожающе наклонился ко мне:
   — На что вы намекаете, Джек?
   Я пожал плечами и не ответил, спросил вместо этого, что он предлагает по Каликшутре в своем законопроекте.
   — Вы же знаете, этого я сказать не могу! — возмутился он.
   — Хорошо, тогда мои извинения, — ответил я. — Но все же меня интересует, Джордж, ваша работа по Каликшутре… Лайла как-нибудь вам в ней помогала?
   Джордж секунду или две молча смотрел на меня, потом покачал головой и вновь рассмеялся:
   — Ради Бога, Джек, я говорил вам: она — женщина и в политике не разбирается.
   Он громко хохотал над моим предположением, и постепенно беседа наша перешла на другие темы. Временами, однако, я замечал, что он слегка хмурит лоб. Я решил истолковать это как обнадеживающий знак: если Джордж не принял во внимание мои слова, то настало время осознать мою правоту. Надеюсь, это и в самом деле побудит его держаться подальше от таинственной Лайлы. Пишу сии строки не из-за оскорбленных чувств леди Моуберли, а ради самого Джорджа. Не знаю, откуда исходит страх, здесь много обстоятельств, а я, видимо, боюсь гадать, какой оборот они могут принять. Иногда думаю о Хури: у него нашелся бы ответ, он смог бы определить этот оборот. Но, наверняка, оказался бы неправ, а я не могу терять время на невозможное. В одном лишь я уверен: эту тайну предстоит еще познать.
   Обо всем этом вчера вечером я размышлял в кэбе, возвращаясь от семьи Моуберли. Странно, но меня вновь охватило уже испытанное ранее чувство, что кто-то или что-то следит за мной. Конечно, я понимаю, это чувство явно нерационально, но вчера вечером оно столь давило на меня, что я высунулся из окошка кэба и внимательно осмотрел улицу за собой. И ничего не увидел. Уже стемнело, и свет газовых фонарей окружали клочья пурпурного тумана, а на улице было полно экипажей. Я рассмеялся над своим страхом, обозвал себя идиотом и забился в угол кэба. Когда мы доехали до Уайтчепель-роуд, я расплатился с извозчиком и пошел к «Подворью Хирурга» пешком. Шум уличного движения стих, и, прежде чем свернуть на Хэнбери-стрит, я нырнул в какую-то арку и затаился, поджидая своего преследователя. Никто не появился. Я готов был выйти на улицу, как вдруг затопали копыта и заскрипели колеса по уайтчепельской грязи. Мимо проехал кэб. Занавеска на его окне отодвинулась, и из кэба выглянуло чье-то лицо. Секунда, и кэб проехал, тем не менее, я успел узнать пассажира. Это была та белокурая женщина, которую я видел ранее. Поэтому я предположил, что интуиция меня не подвела, и женщина действительно следила за мной, хотя понятия не имею, зачем.
   Пункт к размышлению. И у Лайлы, и у негритянки, которую видела Мэри Келли, красота такая, что стынет кровь в жилах.
 
   11 вечера. Совершенно неожиданно приехал Джордж. Уже поздно, а сам Джордж на вид очень слаб. Он сразу перешел к делу. Он хочет навестить Лайлу и спросить ее, не из Каликшутры ли она. Значит, мои рекомендации действительно принесли плоды. Беспокоит только то, что Джордж подумывает о возвращении в Ротерхит. Я повторил свои предупреждения, потом усадил его и заставил написать письмо о том, что он насовсем прерывает всякие отношения с Лайлой. Я попросил его оставить письмо у меня и сказал, что сам отправлю его. Он уехал около полуночи, рассыпаясь в благодарностях.
 
   15 мая. Встреча с лордом Рутвеном. Очень примечательный вечер, обещающий несравненные возможности для исследований. Я выехал поздно, было много работы в клинике, и приехал к нему к девяти часам. Дом у лорда Рутвена великолепен, но непохоже, чтобы в нем долго жили, ибо мебель напоминает могильные памятники, чего человек с несомненным вкусом никогда не допустит. Я спросил, прав ли я, и он объяснил, что не очень любит английские холода, после чего с энтузиазмом заговорил о Греции. И все же для любителя солнечного климата он чересчур безразличен к темноте, царящей в доме, ибо во многих комнатах у него горело по одной свече — даже в столовой освещение было крайне скудным. Но свечей было вполне достаточно, чтобы увидеть, что, по крайней-мере, здесь лорд Рутвен не пожалел усилий, ибо столовая была великолепно украшена, а стол ломился от яств.
   — Прошу, угощайтесь, — жестом пригласил он. — Не терплю формальностей!
   Я повиновался, а потрясающе миленькая девушка-служанка подала нам вино. Я не эксперт по винам, но мог сразу сказать, что оно очень хорошее. Я спросил об этом лорда Рутвена, он улыбнулся и ответил, что вино самое лучшее.
   — У меня агент в Париже, — произнес он. — Он присылает мне вина лучших розливов.
   Я, однако, заметил, что сам он практически не пьет и, хотя тарелка его была полна, почти ничего не ест. Но он не испортил мне удовольствие от вечера, ибо оказался замечательным собеседником — не могу припомнить более интересного и остроумного хозяина. В его привлекательности было что-то неземное, и, слушая магический тон его голоса, наблюдая за его прекрасным лицом, освещаемым золотым пламенем свечей, я ощутил ту же дрожь неуверенности, которую он и раньше пробуждал во мне — в театре, на лестнице у Люси. Сам не сознавая того, я стал сопротивляться удовольствию от этой беседы и старался не пить слишком много вина, словно опасаясь, что оно может каким-то образом совратить меня. Я начал спрашивать себя, что такое совращение может значить, что сделает лорд Рутвен, если я паду, какие чары наложит на меня.
   Мне как-то не сиделось, меня терзал вопрос: с какой целью он пригласил меня. Наконец, глянув на часы и отметив, что уже поздно, я попросил его разъяснить интерес к моей статье, сказав, что не в силах больше сдерживать свое любопытство.
   — Вы совершенно правы насчет любопытства, — улыбнулся лорд Рутвен. — Но сначала нам надо подождать Хайди.
   — Хайди? — переспросил я.
   Он усмехнулся, но ничего не ответил. Повернувшись к горничной, он велел передать леди Рутвен, что доктор Элиот ждет в столовой. Горничная вышла, наступило молчание. Я предположил, что мы ожидаем жену лорда Рутвена, но Хайди оказалась очень бледной, крохотной, согбенной старушкой. Очевидно, что в свое время она слыла красавицей, и ее большие глаза до сих пор лучились очарованием и были ярки, как у лорда Рутвена. Но они не казались столь холодными, и Хайди, весьма походя на него, не наполняла меня странным беспокойством и страхом. Она поцеловала мне руку и подошла к своему стулу, усевшись, словно восковой манекен. Невзирая на ее молчание, я почувствовал, что ее присутствие успокаивающе действует на меня.
   Лорд Рутвен склонился и заговорил о моем труде. Он хорошо изучил основные положения и, не в пример моим коллегам, с энтузиазмом отнесся к ним. Особенно его заинтриговала моя теория сангвигенов и возможности классификации по наличию антигенных веществ в красных кровяных клетках. Он попросил меня объяснить, каков потенциал моего открытия для переливания крови. Я так и сделал, но когда я упомянул о необходимости использования совместимых типов крови, он сразу напрягся.
   — Вы хотите сказать, — проговорил он низким голосом, — что правильный сангвиген, взятый у донора, можно соединить с сангвигеном другого человека? И что все зависит лишь от типа крови?
   Я повторил, что мои исследования еще не закончены, но лорд Рутвен нетерпеливо махнул рукой:
   — Я понимаю вашу профессиональную неохоту говорить об этом, как о чем-то определенном, но давайте примем за предпосылку то, что мы обсуждаем вероятности. Во всяком случае, вероятности лучше, чем ничего.
   Он вновь склонился вперед, глядя на меня немигающими глазами, его бледная рука легла на мою.
   — Я хочу это знать, доктор Элиот. Если мы найдем правильный «сангвиген», правильную… «группу крови» и соединим ее с моей кровью, то можно ли ожидать, что они окажутся совместимы?
   Я кивнул:
   — Именно это и говорит моя теория.
   — Сколько групп крови вы выявили?
   — Пока четыре.
   — Может, их больше? Может, есть очень редкие сангвигены?
   Я пожал плечами:
   — Возможно. Как я говорил, возможности для исследований ограничены. Моя работа не воспламенила мир науки.
   — Но она заинтересовала меня. А я — очень богатый человек, доктор Элиот.
   — Вы упоминали об этом.
   Лорд Рутвен взглянул на Хайди. Несколько секунд ничего не было слышно кроме тиканья часов. Хайди, которая, сев за стол, неотрывно смотрела на пламя свечи, медленно подняла глаза. Она облизнула губы быстрым движением языка, и я заметил, что зубы у нее очень острые.
   — Мы оба, — она запнулась, — больны…
   Голос ее прокатился по комнате градом серебряных монеток, и в то же время он был какой-то отдаленный, словно исходил с большой глубины.
   — Мы хотели бы, чтобы вы помогли нам вылечиться, доктор Элиот.
   — В чем состоит ваша болезнь? — спросил я.
   — Это заболевание крови.
   — Но как оно проявляется? Каковы симптомы?
   Хайди взглянула на лорда Рутвена, который рассматривал свой бокал с вином.
   — Полагаю, — сказал он, — что мы страдаем какой-то формой анемии.
   — Понятно. — Я изучил их лица, отмечая бледность. — И отсюда ваш интерес к переливаниям крови?
   — Да, — слегка наклонил голову он. — И поэтому, в свою очередь, мы хотим знать, к какому сангвигену, к какой группе крови мы принадлежим… Выясните это для нас. Верните нам здоровье. Вылечите болезнь, поразившую нашу кровь… Уверяю вас, доктор, вы не пожалеете, ведь я окажусь вашим должником.
   — Не сомневаюсь, — ответил я, — но взятка, право, не нужна.
   — Чушь. Взятка всегда помогает. Вы противоречите лишь из тщеславия.
   Лорд Рутвен вынул из внутреннего кармана какую-то бумагу и взглянул на нее.
   — Сколько будет стоить установка основного оборудования для вашей клиники?
   Я тщательно прикинул и ответил:
   — Пятьсот фунтов.
   — Прошу! — сразу промолвил он, что-то быстро нацарапал на бумаге и пододвинул ее ко мне. — Предъявите моим банкирам завтра. Они позаботятся, чтобы вы получили деньги!
   — Милорд, это потрясающая щедрость.
   — Тогда отзовитесь на нее, — глаза его сузились, — своей щедростью.
   Не сводя с меня глаз, он потянулся к руке Хайди и слегка пожал ее. По лицу его пробежала тень боли, но сразу исчезла.
   — Мне нужны пробы вашей крови, — заявил я, отодвигая стул.
   — Конечно. Возьмите сейчас.
   — Не могу, у меня нет оборудования, но если я приеду завтра…
   Лорд Рутвен жестом остановил меня. Он полез вниз, послышался звук отпираемого ящика, из которого он что-то вынул, затем лорд Рутвен вновь выпрямился на стуле и положил передо мной два шприца.
   Я покачал головой:
   — Но кровь свернется…
   — Нет.
   — Но у меня нет нитрата натрия. Мне нужен…
   — Не будем откладывать, доктор. Болезнь наша состоит в том, что кровь у нас всегда жидкая.
   — Гемофилия?
   Лорд Рутвен насмешливо улыбнулся:
   — Шрамы рубцуются. Всегда рубцуются. Но когда нашу кровь берут из вены, как вы возьмете ее через кончик иглы, она не свертывается. Если не верите мне, доктор Элиот, попробуйте сами.
   Я с сомнением взглянул на него, но он уже снял пиджак и закатал рукав. Он зажал синюю вену и смотрел на нее, чуть прикрыв глаза словно в экстазе.
   — Мне нужен контейнер, колба для перевозки, — сказал я.
   Лорд Рутвен усмехнулся и кивком головы подозвал горничную. Я увидел у нее в руках две бутылки из-под шампанского и открыл было рот, чтобы запротестовать, но лорд Рутвен поднял руку.
   — Их вполне достаточно, — настоял он. — Так что, прошу, ни слова.
   Я пожал плечами. У него явно был вкус к мелодраме, на который мне стоило обратить внимание. Я взял одну из бутылок, поставил около лорда Рутвена и взял шприц. Кровь из вены потекла очень быстро, и, вынув шприц, я увидел у него на лице выражение глубокого удовольствия. Он не мигая следил, как я опорожняю кровь в бутылку, и затем заткнул сосуд пробкой. Подняв бутылку, лорд Рутвен посмотрел через толстое зеленое стекло на кровь.
   — Какая очаровательная готика, — пробормотал он, протягивая бутылку мне. — За ваше доброе здоровье!
   Я взял пробу крови и у Хайди. Вена ее оказалась толще, чем у лорда Рутвена. С первой попытки кончик иглы не смог в нее попасть. Я извинился перед Хайди, но она будто не почувствовала никакой боли, а просто улыбнулась — как мне показалось, печально. Со второй попытки мне удалось взять кровь, которая оказалась до невозможности густой, темной и клейкой.
   Я хранил обе пробы отдельно и каждую из них, в свою очередь, разделил еще на две части. Две пробирки я поставил на лед. А еще две — предо мной, на конторке, в то время как я наговариваю это на фонограф. Хочу проверить утверждение лорда Рутвена, что его кровь не свертывается. Пусть постоит при комнатной температуре до утра. А сейчас уже поздно, пора ложиться спать.
 
   16 мая. Лорд Рутвен оказался совершенно прав. Такое кажется невозможным, но все пробы крови — и те, что стояли в холоде, и те, что хранились при комнатной температуре, — остались жидкими. Хочу их проанализировать. Займусь этим после утреннего обхода.
 
   1 час дня. Разделение красных кровяных клеток и плазмы ярко выражено. Удивительно быстрый процесс — он занял, по моим подсчетам, 13-14 часов вместо обычных суток. Что бы это значило?