— Брат, разве это справедливо, позволю себе спросить, что я должен быть в изгнании? Монмут остается здесь. Вы же знаете, что, если бы не Монмут, не было бы всей этой неприятности. Эта ваша болезнь помогла мне понять, как опасно для меня находиться так далеко вдали, когда Монмут остается так близко.
   Карл криво улыбнулся. Иаков прав. Нехорошо Монмуту быть в Англии в период разгула антипапского террора. Монмуту следует отправиться в Голландию, где он так отличился в войне против голландцев; а католику Иакову лучше всего поехать в протестантскую Шотландию. Может быть, оба этих человека — оба нежно любимые, но оба, к сожалению, глупые — поймут что-нибудь важное для них обоих, оказавшись во враждебном для них окружении.
 
   Шафтсбери со своими оголтелыми вигами был полон решимости добиться падения герцога Йоркского. Они не хотели, чтобы Монмут оставался за границей дольше, и, будучи уверены в том, что король по-прежнему любит своего старшего сына, тайно привезли его из Голландии.
   Монмут вполне охотно на это пошел. Теперь он был уверен, что наденет королевский венец. Правда, его отправили в Голландию, но это было сделано лишь для того, чтобы у короля был предлог избавиться от герцога Йоркского. Ему простили глупые и преступные выходки, совершенные в юности. Он умел умиротворять короля, и Карл никогда долго на него не сердился.
   Отмечалась годовщина коронации королевы Елизаветы, и виги использовали это событие как возможность устроить демонстрацию, которая, как они считали, вынудит короля узаконить Монмута и назначить его своим наследником. Было нетрудно взвинтить жителей Лондона и довести до ярости, Тит Отс уже показал им подлость папистов и продолжал утверждать, что зреют новые заговоры. Поэтому люди легко разъярились и вскоре маршировали по улицам с чучелами папы и дьявола в руках, намереваясь сжечь их.
   Эти демонстрации продолжались несколько дней кряду, затем их сменило буйное веселье. Карл наблюдал за всем этим из окна Уайтхоллского дворца, он услышал, как зазвонили колокола, и увидел сына, победоносно едущего на лошади впереди процессии и державшегося так, как будто его голову уже украшала корона.
   Он остановился перед Уайтхоллским дворцом и послал сказать Карлу, что его любимый сын жаждет аудиенции.
   Карл велел передать ему следующее: «Предлагаю вернуться туда, откуда он прибыл. У меня нет желания его видеть. Я лишаю его всех постов, поскольку он нарушил мои повеления, вернувшись в Англию, тогда как ему было приказано оставаться за границей. Скажите ему, что необходимо, чтобы ради собственной безопасности он немедленно покинул страну».
   Огорченный Монмут удалился.
   Карл слышал, как приветствовали его толпы людей, когда он проезжал. Он печально покачал головой.
   — Джемми, Джемми, — прошептал он, — куда ты идешь? Ты выбрал путь, который ведет на эшафот.
   Потом он вспоминал давно прошедшие дни в Гааге, когда он беззаботно сделал Люси Уолтер своей любовницей, в результате связи с которой появился этот отпрыск с необычайно развитым честолюбием, которое может оставить кровавый след по всей этой прекрасной стране и ввергнуть ее в пучину такой же ужасной и жестокой гражданской войны, как та, что стоила головы отцу Карла. И все это из-за недолгой страсти к легкомысленной женщине!..
   Я во что бы то ни стало должен спасти Джемми, решил Карл.
 
   Нелл целовала милорда Берфорда перед сном, когда ей сказали, что ее хочет видеть посетитель.
   Она надеялась, что пришел милорд Рочестер. Ее бы развеяло его веселое общество. Карл загрустил. Это все из-за беспорядков на улицах и бесконечных сжиганий чучел папы и дьявола. Бедный Карл! Как бы ей хотелось, чтобы каждый занялся своим делом и не мешал ему наслаждаться жизнью…
   Посетителя провели к ней в гостиную. Он был весь закутан в плащ, который он сбросил лишь тогда, когда они остались одни.
   — Да это Задавала! — воскликнула Нелл. — Принц Задавала…
   На этот раз он не нахмурился, как хмурился обычно, когда она называла его этим именем.
   Вместо этого он наклонился к ее руке и поцеловал ее.
   — Нелл, ради всего святого, помогите мне. Король отказался принять меня.
   — Эх, Задавала, вы не правильно поступили, что приехали. Вы же знаете, что его величество запретил вам это делать.
   — Я должен был приехать, Нелл. Как я могу жить вдалеке? Здесь мой дом. Здесь мое место.
   — Но если вас посылают за границу по делу…
   — За границу по делу!.. Меня услали за границу, потому что должен был уехать мой дядя.
   — Ну а разве это не справедливо, что если уезжает один, то и другой должен уехать?
   — Мой дядя уезжает потому, что этого хочет народ. Но вы же видели, что люди хотят, чтобы я был здесь. Разве вы не слышали, как меня приветствовали на улицах?
   Нелл покачала головой.
   — Все эти неприятности!.. Почему вы все не можете быть добрыми друзьями? Почему вы постоянно тянетесь к королевской короне, если знаете, что ваша матушка была не лучше меня? Я тоже могла бы сделать Задавалу из маленького Берфорда.
   — Нелл, моя мать была замужем за королем.
   — Черная шкатулка!.. — презрительно фыркнула Нелл.
   — Ну а почему не могло быть этой самой черной шкатулки?
   — Потому что король говорит, что ее не существует!
   — А что, если король говорит не правду?
   — Тем не менее он это говорит, а если он говорит: «Никакой черной шкатулки!»— значит, ее и не должно быть!
   — Нелли, вы странная женщина.
   — Странная, потому что я не воспитываю моего маленького графа так, чтобы он нес чепуху о черной шкатулке с моим свидетельством о браке?
   — Не шутите, Нелл. Вы меня укроете здесь? Позволите мне остаться? Это лишь на короткое время. Может быть, вы сможете убедить короля встретиться со мной? Мне некуда идти, Нелл. Нет никого, кому бы я мог довериться.
   Нелл посмотрела на него. Темные волосы так похожи на волосы милорда Берфорда. Темные глаза… большие блестящие глаза Стюартов. Ну, в конце концов, они же сводные братья!..
   — Вы, должно быть, хотите есть, — сказала Нелл. — И постель для вас здесь будет столько времени, сколько вам понадобится.
 
   Монмут оставался у нее в доме, и об этом знал весь Лондон. Типичным было и то, что король, будучи в курсе дела, молчал. Он был рад, что Нелл приглядывала за мальчиком. Ему нужна мать, он нуждался в хорошо развитом здравом смысле Нелл.
   Нелл умоляла Карла встретиться с сыном. — Он совсем побледнел, и лицо у него вытянулось. Боится, что вы, ваше величество, его больше не любите.
   — Эти страхи должны пойти ему на пользу, — ответил Карл. — Я не стану с ним встречаться. Предложите ему уехать, Нелл, ради него же самого.
   Нелл теперь повсюду знали как «протестантскую шлюху». В этом круговороте событий необходимо было занять чью-либо сторону. Ее шумно приветствовали на улицах; лондонская чернь, вскормленная на выдумках о католических заговорах, считала ее своей сторонницей.
   Короля любили, так как все помнили его приветливость, и в это полное тревог время старались обвинить за все, что делалось от его имени, окружающих его людей. Герцогиня Портсмутская была врагом, Нелл была другом народа.
   Однажды, когда она возвращалась домой в карете, ее окружила толпа, и, считая, что внутри кареты притаилась Луиза, люди начали швыряться грязью и ругаться, распаляясь все больше и готовясь разнести карету в щепки.
   Нелл просунула голову в окно и попросила их остановиться.
   — Прошу, люди добрые, уймитесь, — воскликнула она. — Я протестантская шлюха.
   — Это Нелли, а не Карвелл, — закричал кто-то из толпы, и все подхватили его возгласы:
   «Боже, храни Нелли! Да здравствует малышка Нелл».
   Они окружили карету и долго провожали ее по дороге к дому.
   Нелл была воодушевлена. Было приятно сознавать, что Косоглазую красотку, которая продолжала пользоваться благосклонностью короля, так не любил народ, а сама она была столь популярна. Нелл продолжала беспомощно барахтаться в политике, хотя и понимала в ней все так же мало. И все же она понимала вполне достаточно для того, чтобы знать свое место, она сознавала, что она не политик, она, сознавала, что король не может обсуждать с ней вопросы политики, как он мог обсуждать их с Луизой. По какому-то случаю она выразилась так: «Я не стремлюсь руководить королем в делах политики. Я всего лишь его подруга».
 
   Тревожная зима сменилась весной, а потом пришел июнь. Нелл никогда не забудет тот июньский день, потому что тогда в ее жизнь вошло горе, и она знала, что бы с ней в дальнейшем ни случилось, она уже никогда не будет полностью счастлива снова.
   К ней в дом прибыл посыльный. Ее слуги выглядели поникшими, и она сразу поняла, что случилось что-то недоброе и они боятся ей об этом сказать.
   — В чем дело? — спросила она.
   — Прибыл посыльный, — ответил ей эконом Граундес. — Из Франции.
   — Из Франции, Джемми!
   — У милорда Боклерка болела нога.
   — Болела нога! Почему же мне об этом не сказали?
   — Мадам, все случилось так быстро! Еще накануне малыш счастливо бегал повсюду, а на следующий день…
   — Умер, — тупо сказала Нелл.
   — Мадам, было сделано все возможное… Нелл бросилась на диван и закрыла лицо руками.
   — Это не правда, — рыдала она. — У него все было в порядке. Иногда Джемми кашлял, и все. Почему мне не сказали?.. Мой маленький мальчик… Умереть из-за больной ножки!
   — Мадам, он не долго страдал. Он умер тихо, во сне.
   — Я не должна была его отпускать! — твердила Нелл. — Мне надо было держать его около себя. Он ведь совсем крошка. Мой малыш…
   Ее пытались успокоить, но ничего из этого не получилось. Она отослала всех прочь. На этот раз Нелл хотела остаться одна.
   Ее маленький Иаков, лорд Боклерк, для которого она планировала такое великолепное будущее, умер, и она никогда больше не увидит ни этих удивительных темных глаз, глядящих на нее, ни младенческих губок, просящих ее станцевать джигу.
   — Это я позволила ему уехать, — говорила она. — Мне ни за что нельзя было его отпускать. Он был совсем крошка. Но я хотела сделать его герцогом, отпустила его. А теперь я его потеряла. Я никогда не увижу снова моего маленького лорда.
   К ней послали лорда Берфорда, чтобы он хоть немного успокоил ее. Он вытер ей слезы и обнял ее.
   — Я здесь, мама, — сказал он. — Я здесь, с тобой.
   Тут она неистово сжала его в объятиях. Ей было безразлично, если он никогда не будет герцогом. Самым главным было то, что она держала его в своих объятиях.
   Она никогда и никуда его не отпустит!
 
   Нелл уединилась со своим горем. Жизнь, казалось, потеряла для нее всякий смысл. Она винила себя. Она так хотела, чтобы ребенок был воспитан как лорд. Она благодарила судьбу, что не отпустила из дому одного из своих сыновей.
   Она еще оплакивала смерть Иакова, когда ей принесли весть о другой смерти. Умер граф Рочестер. Рочестер был ей добрым другом, он всегда давал ей дельный совет, из-за того, что он был весельчак и озорник и казался ей просто мальчишкой, хотя и был старше нее года на три, она печалилась о нем. Было горестно, что он, прожив всего тридцать три года, должен был умереть из-за своих излишеств. Бедный Рочестер, такой остроумный, такой блестящий — и ничего теперь от него не осталось, кроме нескольких стихотворений!..
   Смерть ужасна. Умерла ее мать, но она была стара и Нелл никогда не любила ее. Было просто чудом, что джин не унес ее раньше. Но такие смерти, как маленького Джемми и Рочестера, она переживала тяжело. Она будет смеяться, она будет плясать и петь, но ее никогда уже не покинет сознание, что свершилось непоправимое.
   Она была рада, что ничего не знала о той лихорадке, что недавно поразила Карла. Не было нужды волноваться, потому что он поправился до того, как она узнала об этой болезни. Но это может случиться вдруг, и в следующий раз может не быть такого счастливого конца.
   Рочестер!.. Джемми!.. Она помнила о них постоянно.
   Карлу, разделявшему ее горе из-за потери их сына, хотя он и не переживал его так глубоко, было грустно видеть в ней эту перемену.
   Он хотел видеть прежнюю веселую Нелл.
   Он повез ее в Виндзор и показал красивый дом неподалеку от замка.
   Этот дом будет называться Берфорд-хаус, и это подарок короля Нелл. Усадьба была очаровательной.
   — И совсем рядом с замком, — сказал, улыбаясь, король.
   Этот дом невозможно было не полюбить. Он казался вполне подходящей резиденцией для милорда Берфорда. И Нелл изъявляла свою благодарность, стараясь прогнать все мысли о своем потерянном ребенке. Интерьер Берфорд-хауса был оформлен Веррио, придворным художником, работавшим в то время в королевском замке в Виндзоре. А Потвен, ее обойщик с Пел Мел, обставил дом по ее вкусу. Сад и огород в южной части усадьбы доставляли удовольствие, и она живо перепланировала их вместе с королем, а милорд Берфорд бегал от одного из них к другому — счастливый оттого, что его мать снова стала походить на себя, и его отец живет вместе с ней в новом доме.
 
   В самый разгар террора виги сделали попытку заставить Карла узаконить Монмута. Только таким образом, уговаривали они, король может защитить свою жизнь и спасти свой народ от католических заговорщиков.
   В палате лордов Карл терпеливо доказывал, что то, что они от него требуют, противозаконно. Он их заверил, что намеревается больше заботиться о себе, и своем народе.
   Ему указывали на то, что законы, в случае крайней необходимости, всегда могут быть изменены.
   — Если ваша совесть допускает такое, — отвечал Карл, — то у нее нет ничего общего с моей совестью. Заверяю вас, что я так люблю свою жизнь, что использую все возможности, чтобы достойно сохранить ее. Но не думаю, что после пятидесяти лет она может представлять собой такую ценность, что ее следует сохранять за счет утраты моей чести, моей совести и законности в этой стране.
   В парламенте присутствовал Монмут, и когда Карл отвечал лордам, он наблюдал за этим молодым человеком. Он видел выражение горечи и разочарования на лице Монмута и думал: «Я был глуп, полагая, что он любит меня. Что он еще когда-нибудь любил, кроме моей короны?»
   В тот день король одержал победу. Но Шафтсбери не сдавался. Он зашел так далеко, что хода назад уже не было. И он сознавал, что, проявив себя таким непримиримым врагом герцога Йоркского, должен всеми силами помешать его восшествию на престол. Теперь он пытался внести новый законопроект, чтобы заставить Карла развестись с королевой. Карл использовал свой обычный гамбит: он согласен на эту уступку при условии, что парламент будет распущен.
   Все это время Луиза постоянно общалась с новым французским послом Барийоном, сменившим Куртэна. Она полагала, что видит возможность вернуть себе прежнее положение в отношениях с Карлом.
   За годы террора она успела разобраться во всех хитросплетениях и поворотах сложной политики короля и парламента. Так как Данби оказался ныне узником Тауэра, она обратила свое внимание на лорда Сандерленда, одного из самых влиятельных людей в стране. Чтобы спастись, она прилагала весь свой ум и поняла, что следует использовать даже тех, кто хоть чуть-чуть в чем-то может быть ей полезен. Она помогала вновь утвердиться даже Шафтсбери; она позволила себе несколько дружеских жестов в сторону Монмута, хотя втайне надеялась, что ее сын, герцог Ричмондский, может быть узаконен и объявлен наследником престола; этого она, конечно, Монмуту не говорила.
   Луиза собралась с силами и, будучи также и очень хитрой, начала украдкой подбираться к королю, а ее способность умно и проницательно разбираться в любом новом повороте в делах политики заставила его искать ее общества. Он навещал ее каждый день, хотя все ночи проводил только с Нелл. Последнее Луизу не очень заботило, так как она начала понимать, что, если будет вести себя умно, то и Людовик, и Карл придут к заключению, что она им необходима в проведении ими политики. Для Карла она была тем человеком, с кем он мог вести доверительные разговоры о том, что ему желательно получить от короля Франции; для Людовика она была человеком, осуществляющим влияние на короля Англии по его подсказкам.
   Вскоре после роспуска парламента она пожелала встретиться с королем; он, увидев, что ей хочется поговорить с ним наедине, отпустил всех окружающих.
   Одна из его маленьких болонок прыгнула ему на колени, и он нежно поглаживал ей уши, пока они разговаривали.
   — Вот было бы счастье, — сказала Луиза, — если бы больше никогда не надо было собирать парламент!
   — Всей душой с вами согласен, — ответил Карл. — Но, увы, вскоре придется собирать его снова.
   Она придвинулась к нему поближе.
   — А для чего, Карл?
   — Из-за денег, — ответил он. — Нужны деньги. Стране нужны деньги. Мне лично нужны деньги. Парламент должен собраться и выделить их мне.
   — Карл, а если нашлись бы другие возможности пополнить вашу казну… Тогда вы бы все равно думали, что необходимо созывать парламент?
   Он поднял брови и улыбнулся ей, но был настороже.
   — Если бы я могла пообещать кое-что Людовику… — начала она.
   — Уже было достаточно обещаний.
   — Да, а голландский брак и то, что вы до сих пор не объявили себя католиком, рассердило Людовика.
   Карл беззаботно пожал плечами.
   — Первое я сделал, — сказал он, — по настоянию народа. Что касается второго, то его мой народ не потерпит.
   — А вы сами, Карл?
   — Я человек нерелигиозный. Я не могу подчиняться, знаете ли. Но я полагаю, что католическая вера, конечно, больше подходит дворянину, чем мрачный протестантизм. Но я повторяю своего деда. Англия стоит принципа, как когда-то он говорил о Париже.
   — В Дуврском договоре вы обещали провозгласить себя католиком.
   — В подходящее время, — быстро ответил Карл.
   — И это будет?..
   — Когда мой народ согласится принять короля-католика.
   — Вы имеете в виду… никогда, пока вы живы?
   — Кто знает? Кто знает?
   Какое-то время Луиза молчала. Религия всегда будет для Карла вопросом практической целесообразности, каким она была и для его деда, спасшего Францию от несчастья, к которому толкал страну религиозный конфликт. Ей придется забыть о своем большом желании выполнить эту часть своего долга перед Францией. Но она должна постараться укрепить привязанность Карла к своей родине не только для того, чтобы доставить удовольствие французскому королю, но и для того, чтобы упрочить свое положение.
   — Если бы у вас были деньги, — продолжала она, — если бы у вас было, скажем, четыре миллиона ливров в течение трех лет, вы бы смогли решить свои проблемы, не созывая парламента?
   — Вы полагаете, что Людовик заплатит…
   — На условиях, о которых мы можем договориться…
   Карл снял с колен свою болонку и простер к Луизе руку.
   — Луиза, мой ангел-хранитель, — сказал он, — давайте поговорим об этих условиях.
 
   До созыва следующего парламента Карл должен был ежегодно получать двести тысяч фунтов за соблюдение нейтралитета по отношению к политике Людовика на Европейском континенте. Карл увидел возможность править без парламента, в котором он нуждался в прошлом лишь для выделения денег, необходимых ему для управления страной.
   Когда собрался новый парламент, у короля было непроницаемое выражение лица.
   Он обратился к лорду-канцлеру с тем, чтобы тот объявил его предложение, и лорд-канцлер заявил, что парламент распускается.
   Карл покинул палату лордов, которые были так ошеломлены, что даже не протестовали. Когда он позвал своего камердинера, чтобы тот помог ему переодеться, Карл смеялся.
   — Ваше достоинство возросло по сравнению с тем, каким оно было еще четверть часа тому назад, — заметил он. — Лучше иметь одного короля, чем пятьсот.
   Чуть погодя он продолжил начатое рассуждение со свойственным ему добрым юмором:
   — Ибо, — говорил он, — я буду жить без парламентов, в крайнем случае созывая его лишь для утверждения каких-либо временных законоположений или новых законов для всеобщего блага страны, так как, слава Богу, дела мои теперь в таком прекрасном состоянии, что мне нет необходимости просить мой парламент утвердить мои доходы.
   Вот так Карл, ставший подлинным правителем своей страны с помощью субсидий французского короля, решил не созывать парламент до конца своей жизни. И не созывал.
   Вскоре он покончил с террором. Шафтсбери был заключен в Тауэр. Отса арестовали за устную клевету. Монмута тоже арестовали, хотя вскоре освободили. Шафтсбери бежал в Голландию. Жизнь постепенно возвращалась в мирное русло.

Глава 10

   В доме неподалеку от Уайтхолла сидели за столом, сгрудившись, люди. Они переговаривались шепотом и изредка один из них, тихонько подкравшись к двери, открывал ее резко, но без шума, дабы удостовериться, что за дверью их никто не подслушивает. Во главе стола сидел высокий, красивый молодой человек, чьи глаза горели честолюбием. Монмут был уверен, что еще до конца года он станет королем Англии.
   Он слушал разговоры о «рабстве»и «католицизме», от которых эти люди клялись навсегда избавить Англию. «Католицизм»и «рабство»— эти слова имели особое значение; первое слово обозначало герцога Йоркского, второе — короля.
   Монмутом овладело беспокойство. Он ненавидел католицизм. Но рабство? Он не мог не думать о глазах, в которых сиял свет особой любви к нему, и он делал вид, что не понимает, о чем идет речь, когда говорили об унижении рабства.
   Рамболд, один из главных конспираторов, говорил:
   — Нет места более подходящего для нашей цели. Моя ферма Рай-хаус укреплена, как замок. Она расположена близко от дороги, сужающейся в этом месте так, что может проехать лишь одна карета. Когда рабство и католицизм проедут обратно в Лондон после скачек в Ньюмаркете, мы заблокируем проезд.
   Полковник Джон Рамсей спросил:
   — Мы можем опрокинуть телегу. Этого будет достаточно?
   — Вполне. — Рамболд осмотрел сидящих за столом людей: Ричард Нелторп, Ричард Гуденаф, Джеме Бертон, Эдвард Уейд и много других — все как на подбор добропорядочные сельские жители; знать была представлена графом Эссекским, лордом Уильямом Расселом и Алгерноном Сиднеем.
   Эссекс сказал:
   — Мы будем держать наготове сорок вооруженных человек. Они быстро справятся со своей работой.
   — А если случится осечка? — спросил капитан Уолкот, еще один из заговорщиков. — Что, если на помощь католицизму и рабству подоспеет охрана?
   — Тогда, — ответил Рамболд, — мы можем отступить к Рай-хаусу. Как я уже говорил, ферма укреплена, как замок, и может выдержать осаду до той поры, пока будет сформировано новое правительство. Милорд Монмут остается в Лондоне.
   — И, — вступил в разговор Сидней, — он должен будет лишь выйти к народу и провозгласить себя королем.
   Все они смотрели на молодого герцога, но Монмут их не видел. Он вспоминал комнату в доме за границей, растрепанную и красивую женщину, на чью постель он, крошечный, забрался. Он вспоминал, как играл в солдатиков с ее конфетами, он представил себе приезд высокого человека, который подбросил его к потолку и подхватил, когда он летел вниз. Он вспомнил свой возбужденный смех, вспомнил это удивительное переживание — чувство глубокого волнения, когда тебя подбрасывают, и спокойную уверенность в том, что руки, поймавшие тебя, очень надежны.
   И вот теперь они требуют, чтобы он способствовал убийству его доброго отца.
   «Ты не смеешь этого!»— сказал ему его внутренний голос.
   Но мысль о сверкающей короне и власти, право на которую приходит вместе с короной, не удавалось прогнать.
 
   Карл зажил беззаботной жизнью.
   Став менее энергичным, чем прежде, он оставил себе трех фавориток — и они его вполне устраивали. Была Луиза — и он никогда не забывал, что это совет Луизы и ее переговоры с французами обеспечили ему содержание, дающее возможность править без парламента, — и он считал ее своей женой. Именно Луиза принимала зарубежных гостей, так как она разбиралась в политике, чего никогда нельзя было сказать о Екатерине. Луиза считала себя королевой Англии и играла эту роль с таким самообладанием и уверенностью, что многие и на самом деле стали принимать ее за королеву. Теперь Луиза чувствовала себя так уверенно, что без колебаний оставила Англию, чтобы побывать у себя на родине. Там ее принимали, как королеву, потому что французский король даже больше короля Англии сознавал полезность ее услуг. Она потребовала права сидеть на табурете в присутствии королевы Франции — и это право было ей пожаловано. Людовик воздал ей большие почести, и повсюду ее принимали с величайшим уважением. Как всегда практическая, Луиза занялась тем, что мудро распорядилась огромным богатством, накопленным в Англии. Это и было настоящей причиной ее приезда во Францию. Странно устроена жизнь, но по приезде в Англию она была принята с большим почетом, чем когда бы то ни было раньше. Англичане, узнав о почтении, с которым за ее шпионскую деятельность отнесся к ней король Франции, теперь были готовы оказывать ей то уважение, в котором прежде всегда отказывали.
   Еще была Гортензия — невозмутимо прекрасная, образованная, беззаботная, очень похожая характером на короля, — все еще самая красивая женщина в королевстве, ибо красота ее была такого свойства, что, казалось, ей ничто не может повредить; и хотя она непрерывно меняла любовников и до позднего времени сидела за карточным столом, все это она делала с таким спокойствием и безмятежностью, что ни малейших следов беспорядочной ее жизни не отражалось на ее лице с красивым овалом и совершенными чертами. Она была так прелестна, что в нее влюблялись мужчины всех возрастов. Даже ее собственный племянник, принц Евгений де Савой-Кариньян, влюбился в нее, когда посетил Лондон, и дрался из-за нее на дуэли с бароном де Байнером, сыном одного из генералов Густава-Адольфа; Байнер был убит на этой дуэли, и при дворе Версаля все удивлялись, что женщина, уже ставшая бабушкой, могла возбудить такую страсть в сердце юноши, бывшего вдобавок ее племянником. Но Гортензия продолжала спокойно играть в карты, менять любовников, изредка принимать короля; она не стремилась к власти, как Луиза; ее устраивало положение любовницы от случая к случаю, дававшее ей право менять любовников, когда ей заблагорассудится.