Холт Виктория. Голос призрака

   Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.
   Ты находишь это забавным? - спросила я.
   - Выходит, не о чем волноваться, не так ли?
   - Что ты имеешь в виду? Я не знаю, от тебя или от Дэвида, а ты считаешь, что не о чем волноваться.
   - Ты замужем. Замужние женщины должны иметь детей. Я нахожу эту ситуацию довольно забавной.
   - Ты никогда не принимал все это всерьез, так ведь? - сказала я. - Для тебя это всегда было всего лишь легкой интрижкой.
   Полагаю, у тебя их было много.
   Но здесь другой случай.
   Жена собственного брата. Ты находил это довольно пикантным, не так ли?
   Он молчал, а на его лице сохранялось выражение беспокойного удивления.
   - Что мне делать? - спросила я.
   - Что делать? Ты имеешь в виду, оставить или нет?
   - То есть, ты полагаешь... Это мой ребенок. Кто бы ни был отцом, прежде всего это мой ребенок.
   - Клодина, ты слишком драматизируешь положение, моя дорогая. Ты беспокоишься, хотя волноваться абсолютно не о чем.
   - По-твоему, не о чем беспокоиться, если я беременна то ли от тебя, то ли от Дэвида?
   - Ну, если он ничего не узнает, то о чем же ему печалиться?
   Вот как он показал себя! Что я наделала? Я предала лучшего из мужчин ради какого-то донжуана.
   - Джонатан, - сказала я, - ясно, что ты не понимаешь всей серьезности ситуации.
   - Напротив, Клодина, я отношусь к тебе исключительно серьезно. Я просто говорю, что нам не о чем волноваться.
   - Это обман! Это измена! Произвести на свет ребенка, позволив Дэвиду поверить, что он его, когда это не так.
   - Громкие слова, - сказал он. - Однако, моя дорогая Клодина, давай посмотрим на факты. Нам абсолютно не о чем беспокоиться. Ребенок получит все. Он унаследует свою долю в Эверсли. Это очень удачно, все остается в семье, как и было.
   Я отвернулась, и он положил руку мне на плечо.
   - Клодина, - проговорил он с мольбой, - что за проклятие - все эти люди, работающие в Эндерби. Я так по тебе соскучился.
   Но я изменилась, и это меня радовало. Его мольбы больше не трогали меня. Что превратило меня в другую женщину - то ли, что я, наконец-то, разглядела его или это уже сделал ребенок внутри меня?
   Я мысленно ликовала: все кончено! Теперь он больше не имеет власти надо мной.
   Но было уже слишком поздно. Я увидела, как выражение беспокойства на его лице сменилось покорностью, когда я повернула лошадь и галопом направилась домой.
   ***
   Я была уже абсолютно уверена, но не решалась сказать о ребенке Дэвиду. Это казалось очень трудным. Я знала, что он придет в восторг, а меня будет мучить совесть.
   Я пошла к матери в комнату. Она отдыхала, что было для нее необычно. Она лежала на кровати в ярко-синем пеньюаре и выглядела довольно томной и, как всегда, красивой, нет, более красивой, потому что она как бы излучала сияние.
   - Я пришла поговорить с тобой, - сказала я. - Нет, не вставай. Я сяду сюда.
   Я села на постель, а она внимательно посмотрела на меня.
   - Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать мне, Клодина.
   - Знаешь?
   Она кивнула:
   - Я уже заметила некоторые признаки не так давно. Моя дорогая, я счастлива за тебя. У тебя будет маленький. Я угадала?
   Я кивнула.
   Вдруг она начала смеяться.
   - Ты находишь это смешным? - спросила я.
   - Очень.
   Сейчас ты кое-что услышишь.
   Я взглянула на нее с недоумением, прошло несколько секунд, прежде чем она снова заговорила:
   - И я - тоже.
   - Что?
   - Я так счастлива, Клодина! Это единственное, чего мне недоставало, а теперь у меня тоже будет ребенок. Ну разве это не смешно, очень смешно? Ты и я, мать и дочь - обе в интересном положении.
   Она села и прижала меня к себе. В эту минуту мы вместе затряслись от смеха. Наверно, мой смех звучал немного истерично, но она от радости не заметила этого.
   Я думала: "Если бы только я могла поговорить с ней". Как говорится, разделенное бремя - уже половина бремени. Но справедливо ли перекладывать на других свои заботы? Я сама их создала, сама и должна решать. Не стоит впутывать в это мать. Нельзя омрачать ее счастье, которое видно по ее лицу.
   - Ты, конечно, считаешь меня старой, - сказала она. - Но я еще не так стара. Оказалось, на что-то я еще способна.
   Ты никогда не состаришься. Ты сохранишь вечную молодость.
   Ты говоришь сейчас как примерная дочь то, что матери приятней всего услышать. Спасибо за комплимент. Но, увы, по правде говоря, я уже далеко не первой молодости.
   - А что говорит Дикон?
   - О, он в восторге. Ну, вообще, не совсем в восторге. Очень волнуется за ребенка, разумеется, но, подобно тебе, помнит, что я не так уж молода. По-моему, он преувеличивает и слишком суетится. Будет непривычно увидеть его в роли отца. Он уже сейчас смотрит на меня так, как будто я в любой момент могу рассыпаться.
   - Это счастье, что у вас такая любовь.
   - А разве у вас с Дэвидом не так?
   Я не могла ничего сказать и только кивнула.
   - Хорошо, что ты вышла за Дэвида, - сказала она. - Джонатан очень похож на отца... Дэвид совсем другой.
   - А ты думаешь, Дикон безупречный человек?
   - О, далеко нет. Я очень быстро разглядела слабости Дикона. Странно, что я полюбила их больше, чем добродетели других людей. Джонатан очень напоминает мне Дикона в молодости. Я думаю, они с Миллисент составят хорошую пару. Семья Петтигрю хочет этого. Их брак объединит финансовые интересы, а к тому же лорд Петтигрю, как мне кажется, тесно связан с другой их работой.
   Ну ладно, поговорим о нас.
   Две будущие мамы, да? А что говорит об этом Дэвид?
   - Я еще не сказала ему.
   - Как! Ты ему не сказала? Значит я первой узнала?
   - Но ты мне не сказала первой, - упрекнула я.
   - Честно говоря, меня это чуточку смущало... в моем возрасте и положении - взрослый сын и замужняя дочь.
   Мне казалось, это как-то неловко.
   - Что ты, мама, глупости.
   - Вот погоди, Дикон узнает твои новости и придет в восторг. Он всегда хотел внука. Мне больше хочется девочку. - Она ласково посмотрела на меня, и я обняла ее. - Девочки, вообще-то, ближе к матери, - добавила она.
   В этот момент я почувствовала страстное желание разрыдаться и поведать ей все, что случилось. Она погладила меня по голове:
   - Не нужно бояться, Клодина. Я чувствовала последнее время, что ты немного нервничаешь.
   - Нет, нет... - - ответила я. - Не в этом дело. Просто я, очевидно, слишком поглощена этим.
   Она искренне посочувствовала мне.
   ***
   Разговор с Дэвидом явился для меня тяжким испытанием. Все могло быть иначе, если бы я не сомневалась, что ребенок от него, если бы я никогда не ходила в Эндерби и не поддалась своим чувствам, если бы тот дом не впился в меня своими щупальцами...
   Опять я винила во всем дом, винила все что угодно, только не собственную слабость.
   Я согрешила и должна расплачиваться за свои грехи. Дэвид взял мои руки и поцеловал их.
   - О, Клодина, я ждал и надеялся.., такая чудесная новость.
   И ты тоже счастлива, да? Ты ведь хочешь иметь ребенка?
   Конечно, хочу... иметь своего младенца.
   - Нашего, Клодина.
   Я слегка поежилась. Мне так хотелось высказаться, освободиться от бремени вины. Но нет, мне придется нести его одной.., до конца жизни.
   Я не могла сказать Дэвиду больше, чем сказала матери.
   Что за праздник был в этот вечер! Всем сообщили о наших новостях.
   Софи уговорили присоединиться к общему столу. Ей сказали, что это особый случай. Сабрина тоже спустилась. Она выглядела довольно изможденной: зима оказалась для нее тяжким испытанием, и она проводила большую часть времени в постели.
   Когда мы уселись за стол, Дикон произнес:
   - Я хочу сделать заявление. Мы должны выпить за новоселов, которые очень скоро появятся в Эверсли.
   Сабрина и Софи внимательно слушали его.
   Тут Дикон указал рукой сначала на мою мать, а потом на меня.
   - Мы с Лотти ожидаем ребенка. Клодина и Дэвид тоже. Сегодня самый благословенный день. Одно известие было бы достаточным поводом для праздника, а два - это уже настоящее ликование. За здоровье будущих матерей нужно выпить самое лучшее вино, которое есть в подвалах.
   Да благословит их Бог и пусть исполнятся все их желания.
   Поднимая бокал, Джонатан улыбнулся мне.
   Сабрина от радости очень волновалась, а у Софи, как я заметила, опустились уголки губ. Бедная Софи, она опять в который раз думала обо всем, чего она лишена.
   По щекам Сабрнны текли слезы.
   - Успокойся, успокойся, мама, - говорил Дикон, - это радостное событие.
   - Это слезы счастья, мой дорогой мальчик, - проговорила она. - Я понимаю, это единственное, чего вам не хватало для полного счастья.
   Ребеночек... у Лотти.., и еще один внук у меня. Я надеюсь дожить до его рождения.
   - О чем говорить, - сказал Дикон. - Конечно, ты доживешь и увидишь его. Я приказываю тебе, а Лотти говорит, что ты всегда подчиняешься мне.
   Они выпили за будущее, и на кухне слуги пили за наше здоровье.
   Разговоры за столом шли главным образом о младенцах. Моя мать рассказывала о рождении моего брата и о моем, она говорила о беременности так, словно это самое увлекательное занятие для всей женской половины рода человеческого.
   - Полагаю, - сказал Дикон с притворным смирением, - эта тема теперь будет преобладать в наших беседах в течение будущих месяцев. Вряд ли мы что-то еще сможем обсуждать.
   - Во всяком случае, это гораздо полезнее для здоровья, чем непрерывные толки о революции, шпионах и несчастных людях, сосланных на каторгу за то, что они высказывают свои мысли, - ответила моя мать.
   - Умные мужчины знают, когда надо молчать, - заметил Джонатан. Впрочем, это касается и женщин.
   При этом он посмотрел на меня в упор и улыбнулся.
   "Да, они с Диконом очень похожи", - подумала я. Должно быть, Дикон поступал подобно Джонатану, когда прокладывал свой путь, чтобы стать одним из самых богатых людей страны и не гнушался никакими средствами. Это называется аморальным и безнравственным. Но мне ли об этом судить? Теперь я понимала, как сильно люблю Дэвида. Однако я сыграла с ним такую злую шутку, какую только может женщина сыграть с мужчиной.
   Никогда уже мне не избавиться от своей вины. Она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
   Прошло несколько недель. Шел февраль, и хотя еще стоял мороз, но в воздухе уже пахло весной. По утрам я чувствовала себя очень слабой и не вставала до середины дня, а после полудня силы снова возвращались ко мне. Матушка от беременности, казалось, совсем не страдала.
   Джонатан не преследовал меня, демонстрируя покорность. По-моему, он видел во мне теперь совершенно другую женщину, во всяком случае, у меня пропало к нему влечение.
   Я, бывало, лежала в постели, чувствуя себя жалкой и несчастной, тщетно пытаясь заглянуть в будущее, и часто думала, что гораздо легче переносила бы физическое недомогание, если бы не угрызения совести. Днем мое настроение менялось, потому что болезненное состояние проходило и я чувствовала себя на удивление хорошо.
   Тогда я полюбила одиночные прогулки верхом. Скоро придется оставить верховую езду, и мне хотелось напоследок получить от нее как можно больше удовольствия.
   Джонатана всецело поглотили собственные заботы; они с Диконом проводили много времени вместе. Иногда они ездили в поместье Фаррингдон, где, я уверена, встречались с лордом Петтигрю. Положение на континенте изменилось. Оптимистические прогнозы оправдались - войны не предвиделось. Было невозможно представить, чтобы страна, ввергнутая в пучину революции, решилась развязать войну.
   И все же нужно быть начеку; похоже, об этом помнила вся страна, и было очевидно, что в определенных кругах рос страх. Многих высылали в Австралию за так называемую подрывную деятельность.
   Между тем меня занимали собственные проблемы, и в тот февральский день я решила проехаться по окрестностям и поискать признаки приближающейся весны. Я воображала, что время поможет мне справиться со своими проблемами. У меня роды предполагались в сентябре, а у моей матери в августе; и я томилась нетерпением в ожидании этого дня. Я почему-то считала, что как только у меня появится ребенок, он или она, то это принесет мне такую радость, которая преодолеет меланхолию.
   Я пустила лошадь шагом. Обычно я не ездила галопом, боясь повредить ребенку, хотя еще слишком рано было беспокоиться об этом. Но я все-таки соблюдала осторожность.
   Мне доставило удовольствие видеть пробивающиеся кое-где подснежники первые признаки весны. Да и темно-красные маргаритки очень красиво выглядели на фоне зелени. Вдали река стремилась к морю. Я направилась туда и переехала по деревянному мосту на другой берег. Меня напугал неожиданный крик чибисов. Их крик звучал печальнее обычного.
   Скоро запоют все птицы. Вообще, я люблю их слушать. Они такие счастливые, и им нет дела до того, что творится в мире.
   Вдруг мне страстно захотелось к морю.
   Я вспомнила, как Шарло, бывало, смотрел в сторону Франции печальным, тоскующим взглядом. Где-то он сейчас? Шарло и Луи-Шарль сражались на стороне Франции против Англии. Как чувствовал себя в этой ситуации Шарло? Как ужасно усложняем мы свои жизни.
   Уже чувствовался запах моря; надо мной с печальным криком в поисках пищи кружили чайки. Следя за их полетом, я вдруг услышала, как кто-то зовет меня по имени.
   - Миссис Френшоу.., не могли бы вы подъехать сюда?
   Я повернула лошадь в направлении голоса. - Где вы? - крикнула я.
   - Здесь. - На берегу показалась фигура, и я узнала Эви Мэйфер.
   - Иду! - крикнула я и направила лошадь к ней.
   В маленькой бухточке, образованной выступающими валунами, неподвижно лежал человек. Его лицо было белым, глаза закрыты, а темные курчавые волосы прилипли ко лбу. Было похоже, что его выбросила волна. Долли стояла рядом с Эви, а их лошади спокойно ждали хозяек.
   Кто это? Эви пожала плечами.
   - Не знаю. Мы только что нашли его. Мы услышали какой-то шум, пошли посмотреть и увидели его.
   Я спешилась и склонилась к молодому человеку. На вид ему было не больше двадцати.
   - Он дышит, - сказала я.
   - Кажется, он без сознания.
   - Нужно вынести его отсюда, - решила я.
   - Мы как раз думали, как это сделать, когда увидели вас.
   - Кто-то из нас должен поехать к нам домой за помощью.
   Если, конечно, мы не сможем взять его с собой. Как вы думаете, мы можем вынести его и поднять на мою лошадь?
   - Попробуем, - ответила Эви.
   - Думаю, втроем мы справимся, - заметила я. - Это быстрее, чем ждать помощи. Берите его за ноги, я возьму с другой стороны.
   А ты, Долли, пока подержи мою лошадь.
   Мы ухитрились поднять его, хотя это было нелегко. Он безжизненно лежал поперек моей лошади, его руки свисали почти до земли.
   - Нам придется двигаться медленно, - сказала я.
   - Но это все же быстрее, чем посылать домой за помощью, - повторила Эви.
   - Тогда трогаемся.
   Я села на лошадь, и мы начали наш медленный путь назад в Эверсли.
   Вот так мы нашли Альберика Кларемона.
   Добравшись до Эверсли, мы сразу же уложили его в постель. Он открыл глаза и посмотрел на нас затуманенным взором.
   - Должно быть, он сильно изголодался, - сказала матушка. - Попробуем дать ему немного бульона. Но прежде всего нужно послать за доктором.
   Прибывший вскоре доктор сказал, что юноша быстро поправится. Ничего серьезного у него нет, за исключением того, что он очень ослаб и, как мы и предполагали, сильно истощен. Несколько дней отдыха, частое хорошее питание небольшими порциями, и скоро он встанет на ноги.
   Слова доктора подтвердились. К концу первого дня юноша уже смог открыть глаза и говорить.
   Когда он заговорил по-французски, мы все поняли прежде, чем он успел закончить.
   Он бежал от террора в поисках убежища в Англию, как поступало в то время множество его соотечественников.
   Его отца отправили на гильотину. Он не сделал ничего плохого, кроме того, что был управляющим в одном из богатых имений на юге Франции. Брат служил во французской армии. Его предупредили, что он взят на заметку как враг революции и он понял, что ему ничего не оставалось, кроме бегства.
   Он оставил свой дом и под видом крестьянина пересек всю Францию с юга на север и добрался до побережья. А там уж были способы переправиться через пролив, нашлись бы только деньги; итак, он покинул Францию в уединенной бухте и оказался на берегу такой же уединенной бухты в Англии.
   - С вами был кто-нибудь? - спросила мать. Он покачал головой.
   - Были еще двое.
   Не знаю, что с ними сталось. Мы вместе плыли на шлюпке, а на берегу, когда я сказал им, что у меня нет сил дальше идти, они бросили меня.
   - Они должны были позаботиться о вас, - вставила я.
   - Мадам, они боялись. Я понимал это и упросил их оставить меня. Говорят, сюда прибывает слишком много эмигрантов и вашему правительству это не нравится, поэтому их могут отправить обратно.
   Мои попутчики боялись, что если нас будет трое...
   - Хотела бы я знать, куда они ушли, - сказала я. Он пожал плечами и закрыл глаза.
   - Он очень устал, - промолвила мать. - Давайте не будем его больше беспокоить сейчас.
   На следующее утро он чувствовал себя гораздо лучше. Мы не позволили ему вставать с постели, и, казалось, он с удовольствием подчинился.
   Он немного говорил по-английски, но нам хотелось вести разговор на французском языке.
   Он назвал себя Альберик Кларемон. Он говорил:
   - Мне никак нельзя вернуться во Францию. Ведь вы не отправите меня, правда? Не отправите?
   Его глаза выражали такой ужас, что моя мать горячо воскликнула:
   - Никогда!
   Дикон, вернувшийся поздно вечером, выслушал всю историю без особого удивления.
   - Они сейчас сотнями бегут, спасаясь от террора, - говорил он. - Я не удивлюсь, если к нам придут и другие. Что он за человек?
   - Он молод, - ответила моя мать, - и, похоже, образованный. По-моему, он перенес ужасные испытания.
   - Это похоже на правду.
   - Я хочу узнать его как следует, прежде чем он покинет нас.
   - А куда он пойдет?
   - Не знаю.
   Возможно, у него есть здесь друзья. Или он сможет найти тех, с кем бежал.
   Хотя я не слишком высокого мнения о них, раз они бросили его в таком состоянии на берегу.
   Я вступила в разговор:
   - Вы знаете это место, около старого лодочного сарая. Там почти никто не бывает. Эви и Долли Мэйфер совсем случайно обнаружили его.
   - Он мог пролежать там очень долго, если бы не они, - сказала мать.
   - Он бы вообще не выжил в такое время года. - Ну ладно, посмотрим, как пойдет дальше...
   История о том, как мы спасли жизнь молодому человеку, очень заинтересовала Софи. Она пришла к нему, села у постели и заговорила на его родном языке. Я видела, что она глубоко сочувствует Альберику Кларемону.
   На следующее утро Эви вместе с Долли заехали, чтобы справиться о юноше, которого они спасли.
   Я провела их к нему в комнату. Он лежал в постели и уже не был похож на того молодого человека, которого они нашли на морском берегу.
   - Вы - те самые молодые леди, которые нашли меня? - спросил он по-французски.
   Его взгляд остановился на Эви, и она, чуть покраснев, ответила ему по-английски:
   - Мы с сестрой катались верхом. Мы часто спускаемся к морю. Как хорошо, что мы поехали туда вчера.
   Он не вполне понял ее слова, и я сказала:
   - Месье Кларемон плохо знает английский язык, Эви. Не могла бы ты поговорить с ним по-французски?
   Она снова зарделась и, запинаясь, ответила, что очень плохо владеет французским языком.
   - Бабушка требовала от нашей гувернантки, чтобы та учила нас с Долли французскому. Но мы не очень-то преуспели в нем, правда, Долли?
   - Ты делала успехи, - ответила Долли.
   - Боюсь, что не очень.
   - Попробуй, - сказала я.
   Она достаточно владела языком, чтобы составлять простые, понятные фразы, а Альберик Кларемон с явным удовольствием помогал ей. Он пытался говорить по-английски, и они дружно смеялись, в то время как Долли сидела молча, не отрывая глаз от сестры.
   Уходя, Эви спросила, можно ли ей прийти еще. Я ответила, что не только можно, но даже нужно. Матушка заметила по этому поводу:
   - Возможно, Эви в восторге от него, потому что она спасла ему жизнь. Никто не внушает нам большую любовь, чем тот, кто чем-то очень важным нам обязан, а что может быть важнее жизни?
   - С каждым днем ты все сильнее походишь на Дикона.
   - Я полагаю, каждый мало-помалу становится похожим на того, с кем постоянно общается.
   - Прошу тебя, мамочка, не надо уж очень походить на него.
   Оставайся сама собой.
   - Обещаю, - ответила она.
   В течение нескольких дней Альберик совершенно поправился.
   На семейном совете мы обсуждали, что можно сделать для него. Итак, мы помогли молодому человеку поправить здоровье; у него есть с собой французские деньги, но какой прок в них здесь, в Англии? Куда ему идти? Что ему делать? Может ли он найти работу где-нибудь? В это время французов недолюбливали в Англии.
   И тут у Софи созрело решение. Ей нужны слуги. Она как раз набирала их. Что если она предложит Альберику место в своем доме? Кем бы он мог стать? Дворецким? Работать в саду? Не имеет значения, кем он был раньше. Она поговорит с ним и выяснит, что ему больше подходит.
   - Во всяком случае, - сказала она, - он может перебраться в Эндерби и жить там, пока не решит, что ему дальше делать. Возможно, с окончанием этой проклятой революции жизнь во Франции изменится к лучшему. В таком случае те из французов, кто нашел себе здесь убежище, вероятно, захотят вернуться домой.
   На том и порешили. И когда Альберику предложили до лучших времен пожить в Эндерби и поработать у тетушки Софи - ему, безусловно, найдется там дело по душе - он с готовностью согласился.
   ***
   В конце февраля Софи переехала в Эндерби. Она была очень довольна Альбериком, устраивал он и Жанну. Он оказался неутомимым работником и так был благодарен Софи за предоставленный кров, что даже изъявлял готовность умереть за нее.
   Дикон цинично заметил:
   - Если бы благородному молодому джентльмену предоставилась возможность выполнить свое обещание, получился бы настоящий роман. Вообще же, оставив в стороне французскую трагедию, он выглядит приличным юношей. А так как Софи искала себе людей, то одного она уже нашла. Кроме того, он ее соотечественник и это может оказаться очень полезным.
   В начале марта Джонатан уехал в Лондон. Я всегда испытывала облегчение в его отсутствие. По мере того как ребенок рос во мне, он полностью поглощал мое существо, и, мне кажется, все остальное тогда мало трогало меня.
   Мы с матерью проводили много времени вместе. Поскольку мы обе нуждались в отдыхе, то часто лежали бок о бок на ее постели и она рассказывала о своей жизни: о том, как вышла замуж за моего отца, о его смерти, о том, как она поняла, что всегда любила только Дикона.
   - К моей матери, так же как и ко мне, поздно пришло настоящее счастье, - рассуждала она. - Мне думается, в таком возрасте хорошо обрести счастье. Тогда его больше ценят; и, кроме того, в зрелые годы не так легко добиться его, как в юности.
   Когда вы молоды, вы верите в чудо. Вам кажется, стоит только поймать его - и оно ваше. С возрастом вы начинаете понимать, что чудеса случаются редко, и, если вам вдруг улыбнется счастье, как нежно вы будете лелеять его, как высоко ценить!
   Я прониклась ее спокойствием, и оно давало мне силы противиться, что я так же счастлива, как и она.
   Мы обсуждали грядущие заботы:
   - Представим себе, что у одной из нас появилась двойня, - говорила она. - В нашем роду случались двойни. А если так: двойня у тебя и двойня у меня. Подумай только!
   И мы дружно смеялись.
   В тот месяц Сабрина простудилась и долго болела. Она лежала в постели и выглядела очень маленькой и изможденной.
   Дикон проводил с ней много времени, и это доставляло ей огромную радость.
   В последние годы мы следили за ее здоровьем зимой, и теперь понимали, что она умирает. Она любила, чтобы мать или я сидела с ней, когда Дикона не было. Она обычно брала мою руку и начинала рассказывать о былом, вновь и вновь вспоминая, какую огромную радость она испытала, когда Дикон привел в дом мою мать.
   - Он полюбил ее еще ребенком. Но твоя бабушка противилась их браку. О да, она добилась своего, и в результате милую Лотти, твою мать, разлучили с нами. Дикон женился, а она вышла замуж, но теперь случилось то, что и должно было случиться, - они соединились. Чудесно, что у них ожидается потомство. Теперь у меня осталось только одно желание - увидеть новорожденного. Но боюсь, моя дорогая Клодина, мне до этого не дожить.
   - Обязательно доживете, - убеждала я. - Так вам велел Дикон, а ведь вы все сделаете, чтобы порадовать его.
   - Он внес в мою жизнь радость. Когда его отца убили в жестокой битве при Каллодене, я считала, что для меня все кончилось, но появился Дикон, и я вновь ожила.
   - Понимаю, - сказала я. - Дикон сделал вас счастливой.
   - Он самый лучший из людей, Клодина. Он и его сыновья. А скоро у него появится еще один отпрыск.., и у вас тоже. Наш род продолжается. Это очень важно, Клодина. Мы приходим в этот мир и уходим из него, каждый из нас живет своей жизнью и оставляет свой след. И я считаю, что каждый из нас должен сыграть свою роль. Потом мы уходим. Но семья остается. Так продолжается род из поколения в поколение.
   Я говорила, что ей нельзя утомлять себя слишком долгим разговором, но она отвечала, что ей от этого становится гораздо лучше.
   - Будь счастлива, Клодина, - говорила она. - В мире так много несчастий. Никогда не забудь того чувства вины, которое жило во мне с детства. И только выйдя замуж за отца Дикона, я начала по-настоящему жить. А потом я потеряла его и оплакивала бы до конца жизни, но вскоре родился Дикон и я обрела счастье.
   Сидя у ее постели и слушая, я, наконец, поняла, что мне делать. Не только ради себя, но также и ради всех остальных. Поскольку никак не определить, кто отец моего ребенка - Дэвид или Джонотан, я решила для себя впредь считать отцом Дэвида. Я постараюсь больше не ворошить прошлое и стать счастливой.