Страница:
— Кардинал де Роган? Тогда он действительно сошел с ума окончательно. Я испытываю отвращение к Рогану. Я не разговаривала с ним в течение восьми лет.
— Я сказала Бомеру об этом, мадам, а он ответил, что Ваше величество делает вид, что находится в плохих отношениях с Роганом, а на самом деле вы очень большие друзья.
— О, это становится все нелепее и нелепее.
— Мне так показалось, мадам. Я обратила на это внимание Бомера, однако он настаивал, что говорит чистую правду, и если, мадам, он действительно сошел с ума, то очень хорошо играет, показывая себя в здравом рассудке. У него были ответы на все вопросы. Он сказал, что распоряжения Вашего величества, передавалось ему в письмах, которые были подписаны Вашим величеством и которые он был вынужден использовать для того, чтобы успокоить своих кредиторов. Колье должно было быть оплачено в рассрочку, и он уже получил тридцать тысяч франков, которые Ваше величество вручили кардиналу для передачи ему, Бомеру, при вручении ожерелья.
— Я ничего не понимаю! — воскликнула я, однако это уже не казалось шуткой. Происходило нечто весьма странное. — Я считаю, что Бомер вполне мог стать жертвой великого мошенничества. Мы в этом должны разобраться до конца. Я немедленно пошлю за ним.
И направила посыльного в Париж с приказом, чтобы ювелир незамедлительно прибыл в Трианон.
— Монсеньор Бомер, — начала я, — я хочу знать, почему от меня ожидают, что я соглашусь с сумасшедшими утверждениями, будто вы продали мне колье, которое я много раз отказывалась покупать.
— Мадам, — ответил он, — я вынужден заниматься этим неприятным делом, поскольку должен рассчитаться с моими кредиторами.
— Не могу понять, какое отношение ко мне имеют ваши кредиторы?
— Мадам, — возразил он в большом недоумении, — теперь слишком поздно притворяться. Если Ваше величество не соблаговолит подтвердить, что колье находится у вас, и не даст мне какую-то сумму денег, я должен буду объявить всем о своем банкротстве и о его причинах.
— Вы говорите загадками, монсеньор. Я ничего не знаю об этом колье. Мужчина был почти в слезах.
— Мадам, — сказал он, — простите меня, но мне нужны мои деньги.
— Повторяю: я вам ничего не должна. Я не покупала вашего колье. Вы знаете, что я не видела ни этого колье, ни вас в течение долгого времени.
— Мадам, кардинал де Роган заплатил мне первый взнос, когда я вручил ему ожерелье. Я должен получить причитающиеся мне деньги…
Мне было трудно смотреть на этого мужчину. Я сказала:
— Здесь какое-то мошенничество. С ним необходимо разобраться. А теперь идите, монсеньор Бомер, обещаю вам, что займусь этим вопросом безотлагательно.
После его ухода я удалилась в спальню. Я вся дрожала от дурных предчувствий. Что-то очень странное происходило вокруг меня, а в центре всего находится зловещий человек — кардинал де Роган.
Разумеется, это было мошенничество. Кардинал был негодяем. Он приобрел бриллиантовое колье и создал впечатление, что его купила я.
Я много слышала о нем после того, как он отслужил мессу в Страсбурге, когда я впервые приехала во Францию. Матушка постоянно писала мне о нем, когда он был послом в Австрии, и настоятельно просила предпринять все возможное, чтобы его отозвали.
«Все наши молоденькие и простоватые женщины в восхищении от него, — писала она. — У него чрезвычайно непристойный язык, он ведет себя злобно в качестве проповедника и официального представителя. Он нагло использует такие фразы, невзирая на компанию, которая его окружает. Его свита берет с него пример — для них нет ничего святого или нравственного».
Ни я, ни Мерси не были в состоянии убрать его из Вены. Однако, когда мой муж стал королем, положение изменилось. Матушка написала, что она рада окончанию его «ужасного и позорного посольства». В письмах она предупреждала, что мне следует опасаться этого человека, он не принесет мне ничего хорошего, хотя он льстец и может быть очень забавным. Я считала его страшным человеком и отказывалась принимать его. Мое отношение к нему не стало теплее после того, как я узнала, что он написал письмо герцогу де Огильону о моей матушке и что мадам Дюбарри зачитывала его вслух на одном из своих салонов. В нем он сообщал:
«Мария Терезия оплакивает страдания угнетенной Польши, однако она очень хорошо умеет скрывать свои мысли и может пустить слезу по желанию. В одной руке у нее платок, чтобы вытирать слезы, а в другой — меч, чтобы выступить третьим участником раздела этой страны».
Это письмо пришло, когда я, отказываясь разговаривать с мадам Дюбарри, тем самым усугубляла обстановку, а моя матушка, вводя, с одной стороны, суровые законы против проституции в Вене, с другой — настойчиво убеждала меня не осложнять отношения между Францией и Австрией отказом разговаривать с любовницей короля мадам Дюбарри.
Я чувствовала отвращение к Рогану и уклонялась от разговоров с ним, считая, что мое желание найти свой путь к добродетелям мучило его. Чем больше я игнорировала его, тем больше он пытался завоевать мое расположение, а я была решительно настроена ни в чем не менять своего отношения к нему.
Он одержал победу надо мной только в одном — вопреки моему желанию получил пост аль-мосеньора — Главного раздающего милостыню Франции. Я была раздосадована, когда услышала, что он крестил моих детей, но что можно было поделать, если он занимал такой высокий пост?
Мадам де Марсан, кузина Рогана, просила моего мужа без моего ведома, чтобы эту должность отдали Рогану, и Людовик, который любил доставлять людям удовольствие, дал свое слово. Я хотела помешать этому, поскольку об этом же меня особенно просила матушка и Мерси. Я сказала Людовику, что он не может позволить, чтобы на должность Главного раздающего милостыню Франции был назначен человек, оскорбивший мою матушку. К сожалению, сказал муж, он обещал мадам де Марсан, и не видит, каким образом может взять свое слово назад.
— Я вижу! — воскликнула я. — Этот человек оскорбил меня — в лице моей матери. Можете ли вы быть расположенным к человеку, который оскорбил вашу жену?
— Не могу, разумеется…
— Тогда вы должны сказать ему, что он не может занимать такую должность. Вы король.
— Моя дорогая, я дал слово…
Если бы мне не удалось настоять на своем, матушка сказала бы, что я не имею никакого влияния на своего мужа. Я принялась плакать. Я не имею никакого значения для своего мужа, который предпочитает дарить свою благосклонность другим женщинам, а не мне, причитала я.
Слезы всегда действовали на Людовика. Это не так, возражал он. Он сделает все, чтобы радовать меня. Как насчет тех сережек в виде паникадила, которыми я восхищалась? В них одни из самых лучших бриллиантов Бомера.
Я не сдавалась. Я не хочу бриллианты. Я хочу, чтобы он забыл о своем обещании мадам де Марсан. Разве это такая большая просьба?
Он сказал, что сделает это. Он скажет мадам де Марсан, что ей следует забыть о его обещании.
Она горько сетовала. Король дал слово. Разве она не должна была полагаться на слово короля?
— Мадам, я не могу удовлетворить ваше желание, — сказал ей Людовик. — Я дал слово королеве.
Людовик был добрым, поэтому он был также и слабым. Разве стали бы его дедушка или Людовик XIV объявлять, что они нарушают свое слово, их решение было бы принято как закон. А с моим мужем было по-другому. С ним были готовы спорить, даже критиковать. А в данном случае даже угрожать ему.
— Я уважаю желания королевы, сир, — сказала нетерпеливая де Марсан, которая всегда ненавидела меня, — однако Ваше величество не может давать слово дважды. Королева, вероятно, не захочет, чтобы король ради удовлетворения ее желания делал то, что под страхом смерти не заставишь сделать самого подлого человека. Поэтому при всем своем высочайшем уважении осмелюсь заверить Ваше величество, что после обещания, данного мне королем, я буду вынуждена заявить, что король нарушил свое слово, чтобы ублажить королеву.
Как объяснил мне Людовик позднее, ему не оставалось ничего другого, как уступить, поскольку он действительно ранее дал ей слово.
Я рассердилась, но знала, что ни слезы, ни мольбы не помогут, поэтому смирилась с положением и забыла об этом — до теперешнего случая.
Однако кардинал де Роган был их тех, кого я никогда не стану принимать. Тогда я фактически перестала о нем думать. Теперь же он заставил меня вспомнить о нем.
По мере того, как мой гнев остывал, я говорила себе, что единственная причина моего глубокого волнения заключается в том, что в этом деле, по-видимому, замешан кардинал де Роган. Я должна незамедлительно все сказать своему мужу.
Людовик выслушал меня серьезно и сказал, что Бомера следует немедленно заставить написать подробный отчет о том, что произошло. Полагая, что Мерси, весьма вероятно, что-то написал об этом деле моему брату Иосифу, поскольку он продолжал направлять письма в Вену, хотя и не так часто, как при жизни матушки, я сама написала брату… снабдив письмо объяснением, которое казалось наиболее логичным в то время:
«Кардинал использовал мое имя, как подлый и грубый обманщик. Возможно, что он поступил так под давлением обстоятельств и срочной потребности в деньгах и верил, что сможет рассчитаться с ювелиром и никто ничего не узнает».
Я была очень рассержена и кипела ненавистью к этому человеку. Он не только оскорбил мою матушку, он оскорбил и меня. Я жаждала отмщения и была полна решимости получить его.
Когда Бомер описал в своем отчете, как к нему обратился кардинал с распоряжением купить колье для меня, мой гнев усилился. Кардинал поклялся ювелиру, что получил от меня задание.
— Он должен быть разжалован, лишен всех своих должностей. Луи, ты должен обещать мне, что арестуешь его, — сказала я.
— Арестовать кардинала де Рогана! Но, моя дорогая…
— Он использовал мое имя. Он лгал и обманывал. Он должен быть арестован. Луи, ты должен поклясться, что сделаешь это.
Людовик чувствовал себя смущенным.
— Мы должны разобраться с этим вопросом. Пока много неясного.
— Неясного? У нас имеется отчет Бомера. Луи, ты должен арестовать его. Если ты не сделаешь этого, создастся впечатление, что ты против меня. Обещай мне, обещай мне сейчас же, что ты арестуешь кардинала!
Мой бедный Людовик! Можно ли найти более яркий пример человека, который способен понять, что целесообразнее всего предпринять, и в то же время не имеет силы воли сделать это? Людовику был нужен мир. Он никому не хотел доставлять неприятности, он не мог устоять против моих настойчивых уговоров, хотя и знал, что я действую вопреки доводам рассудка. Он не мог спорить против слез и гнева легкомысленных женщин.
— Кардинал будет арестован, — пообещал он, и я успокоилась.
Это было 15 августа, в день Успенья Божьей матери. Король вызвал в свой кабинет барона де Бретея, министра двора, и монсеньора Миромесниля, хранителя печати. Я тоже находилась там.
Король быстро пояснил причину нашего присутствия у него в кабинете и добавил, что намерен безотлагательно арестовать кардинала де Рогана.
Монсеньор де Миромесниль сразу же запротестовал:
— Сир, ранг и происхождение Рогана дают ему право быть выслушанным, прежде чем его арестуют.
Людовик заколебался, фактически соглашаясь с Миромеснилем, однако я поспешно вмешалась в разговор:
— Он мошеннически подделал мое имя и вел себя, как обыкновенный жулик. Я настаиваю на аресте.
Я видела блеск глаз Бретея. Он ненавидел кардинала так же сильно, как я, поскольку сменил Рогана на посту посла в Вене, и после этого кардинал сделал его предметом насмешек своего злонамеренного остроумия.
Бретей сказал:
— Ясно, что произошло. Роган — самый расточительный человек во Франции. Он не только реконструировал епископский замок в Страсбурге — подумайте, во что это ему обошлось, он окружен свитой женщин, на которых растрачивает целое состояние. Он покровительствует колдуну Калиостро, который живет в роскоши в его дворце и содержать которого кардиналу стоит больших денег, хотя считают, что Калиостро делает золото и драгоценные камни для своего патрона. В течение многих лет кардинал испытывает затруднения с деньгами, несмотря на огромные доходы. Несомненно, что он в долгах, и это один из его способов рассчитаться со своими кредиторами.
— Он опозорил свой сан и свое имя, — вставила я. — Поэтому их не стоит принимать во внимание.
Мне были видны колебания мужа между тем, что он считал правильным, и тем, что могло удовлетворить меня, поэтому я посмотрела ни него самым умоляющим взглядом. Монсеньор де Бретей не в силах был скрыть своего удовлетворения по поводу неминуемого падения противника и решительно встал на мою сторону.
Король принял решение: Роган должен быть арестован.
День Успенья Божьей матери пришелся на мои именины, и в Версале должен был состояться специальный прием, на котором мне предстояло получать поздравления. Поэтому галереи и приемный зал Ой-де-Беф были переполнены. В качестве Главного раздающего милостыню Франции кардинал должен был отслужить праздничную мессу в дворцовой церкви. Не зная, что его ждет, он явился в расшитой стихире и ярко-красной сутане. Ему передали, что король желает его видеть в своем кабинете в полдень. Он, вероятно, удивился, что ни я, ни король не появились в государственных покоях, как ожидалось по такому случаю. Он пришел в достаточно радужном настроении, совершенно не подозревая, что его ждет.
Он низко поклонился королю и мне, я демонстративно отвернулась и вела себя так, словно его не замечала. Я понимала, какое впечатление это произведет на него.
Людовик прямо перешел к делу.
— Мой дорогой кузен, — сказал он, — вы покупали бриллианты у Бомера?
Кардинал побледнел, но ответил:
— Да, сир.
— Где они?
— Полагаю, что они были переданы королеве.
Я вскрикнула от злости, но король сделал вид, что не слышал этого, и продолжал:
— Кто поручил вам купить эти бриллианты?
— Светская дама, назвавшаяся графиней де Ламот-Валуа. Она передала мне письмо Ее величества. Я полагал, что доставлю удовольствие Ее величеству, выполнив ее поручение.
Я больше не могла сдерживаться.
— Вы полагаете, монсеньор, что я обратилась бы с таким поручением к вам, с кем я не разговаривала в течение восьми лет? И как вы могли действительно поверить, что я выберу для переговоров эту женщину?
Кардинала охватила дрожь.
— Я понимаю, что меня жестоко обманули. Я заплачу за колье.
Он повернулся ко мне с выражением покорности, как будто просил у меня маленького снисхождения. Разумеется, я не дала его.
— Мое желание доставить удовольствие Ее величеству ослепило меня. Я не подозревал о мошенничестве… до настоящего момента. Я глубоко сожалею. Могу я показать Его величеству, каким образом я попал в эту аферу?
Король согласие дал. Тогда кардинал вынул из кармана трясущимися руками какую-то бумажку и передал ее королю. Я быстро подошла к мужу. Это было недвусмысленное распоряжение о покупке ожерелья; оно было подписано моим именем и адресовано графине де Ламот-Валуа.
— Это не мой почерк, — торжествуя, воскликнула я.
— Смотрите, — сказал король, — оно подписано: «Мария Антуанетта Французская». — Он повернулся к Рогану, который был почти в обмороке. — Как мог принц из дома Роганов и священник королевской церкви поверить, что это подпись королевы Франции? Разумеется, вам должно быть известно, что, подписываясь, королевы ставят лишь свое имя и что даже у дочерей короля такая подпись. Даже если добавляется королевский дом к любой другой фамилии, то слово «французский» не ставится. У меня есть письмо. Оно подписано вами и адресовано Бомеру. Очень прошу вас посмотреть мне в глаза и сказать, является ли оно поддельным.
Кардинал немного повернулся. Людовик передал ему в руки письмо.
— Я… я не помню, чтобы писал это, — сказал он.
— Под ним стоит ваша подпись. Это ваша подпись?
— Да, сир. Оно должно быть подлинным, если под ним стоит моя подпись.
— Я должен немедленно получить объяснение всему этому, — сказал король. Мне было видно, что ему жалко Рогана. Такой гордый, высокомерный человек, привыкший подшучивать над другими, а сейчас так унижен. — Кузен, я не хочу считать вас виновным. Мне бы хотелось, чтобы вы обосновали свое поведение. Объясните мне, что все это значит, — сказал он мягко.
— Сир, — пробормотал кардинал заикаясь, — я сейчас слишком взволнован для того, чтобы отвечать Вашему величеству… Я не в состоянии…
— Постарайтесь успокоиться, монсеньер кардинал, и пройдите в мой кабинет. Там вы найдете бумагу, перо и чернила. Напишите, что вы можете сообщить мне, — сказал король дружелюбно.
Кардинал покинул нас.
— Он очень виноват, — сказал Бретей. Король молчал. Подобного рода дела его очень расстраивали.
Мы прождали в течение четверти часа. В приемном зале Ой-де-Беф толпы людей стали проявлять беспокойство. Они, вероятно, почувствовали, что что-то случилось. Король сидел за столом хмурый, то и дело поглядывая на часы. Миромесниль выглядел очень встревоженным.
Спустя пятнадцать минут появился кардинал с листком бумаги, на котором было написано очень мало.
Я стояла возле короля и читала вместе с ним. На листке были написаны всего пятнадцать сбивчивых строк, из которых мне удалось понять, что женщине, называющей себя графиней де Ламот-Валуа, удалось убедить его в том, что ожерелье должно быть куплено для меня, и что теперь он знает, что эта женщина обманула его.
Король вздохнул и положил бумагу на стол. Я не смотрела в сторону Рогана, но чувствовала, что он не отрывает глаз от меня. Никогда я не ненавидела его так сильно.
— Где эта женщина? — спросил король.
— Я не знаю, сир.
— Где ожерелье?
— В руках этой женщины, сир.
— Где документы, якобы подписанные королевой?
— У меня, сир. Они подделаны.
— Мы хорошо знаем, что они подделаны!
— Я доставлю их Вашему величеству.
— Хочу предупредить вас, кузен, — сказал король, — что вы будете арестованы. Он выглядел пораженным.
— Ваше величество знает, что я всегда выполняю его распоряжения, но умоляю вас оградить меня от страдания быть арестованным в этой епископальной одежде.
Я видела, что муж проявляет нерешительность. Он хотел освободить человека от такого унижения. Я крепко стиснула руки. Людовик умоляюще взглянул на меня, как бы прося прощения, и мои губы сжались. Он был готов позволить своей жалости подавить желание порадовать меня.
Всем видом я показала, как буду относиться к такому решению, поэтому он сказал:
— Боюсь, что так и будет.
— Ваше величество помнит о тесных связях наших семей, — продолжал Роган.
Я видела, что муж заметно взволнован, и мои глаза наполнились слезами ярости. Увидев эти слезы, он сказал:
— — Монсеньор, я постараюсь, как могу, утешить вашу семью. Я был бы весьма рад, если бы вы смогли привести доказательства своей невиновности. Но я должен исполнить свой долг как король и как муж.
Монсеньор де Бретей был на моей стороне. Он сделал знак кардиналу пройти к двери, которая была открыта в Салон часов. По случаю праздника в нем было много народа, присутствовали все члены двора, некоторые находились в Ой-де-Беф, другие в длинной галерее, в зале совета и в государственных покоях.
Бретей громким голосом отдал капитану личной охраны необычную команду, эхом отразившуюся в зеркальной галерее: «Арестуйте кардинала де Рогана».
Я торжествовала победу, была ослеплена ею.
— Теперь, — сказала я, — вопрос решен. Будет доказано, что этот безнравственный человек является мошенником, и он понесет наказание за все свои грехи.
Я села за письмо к своему брату Иосифу:
«Что касается меня, то мне приятно сознавать, что я не буду больше слышать разговоров об этом несчастном деле».
Теперь я не понимаю, как я могла обманывать себя, или я в глубине души понимала чудовищность этого дела. Я пришла к мысли, что мастерски обманывала себя.
Ожидаемых поздравлений от моих друзей не было. Я надеялась, что они выразят свое удовлетворение по поводу того, что безнравственный человек наконец призван отвечать за свои грехи. Однако в моих апартаментах царило странное, задумчивое молчание. Габриелла меня не посещала; мне не приходило в голову, что, возможно, семья рекомендует ей держаться в стороне. Мадам де Кампан была спокойна и сдержанна, как если бы она была замешана в этом деле. Меня нужно было бы предупредить. Она по-настоящему заботилась обо мне, и, когда я была в опасности, любовь ко мне заставляла ее беспокоиться, хотя ум не позволял ей обманывать себя. Принцесса де Ламбаль согласилась со мной, что это хорошо, но, как это однажды заметил Вермон, у нее была репутация глупой женщины. Елизавета была печальной, но она была такой набожной, что всегда сожалела о любых трудностях, возникающих даже у тех людей, которые заслуживали этого. Мои невестки, по-видимому, втайне были довольны. Однако множество дел требовало моего внимания! Что с «Севильским цирюльником»? Ничто не должно мешать его постановке.
Я решила немедленно покинуть Версаль и переехать в Трианон.
— Мы должны продолжить репетиции, которые были приостановлены в результате этого нелепого дела с ожерельем, — заявила я.
Итак, я уехала в Трианон и не думала ни о чем, кроме своей роли.
Когда Кампан сообщила мне, что семья Рогана в ярости из-за его ареста и заключения в Бастилию, я просто рассмеялась.
— Это то место, где ему следовало быть уже давно, — возразила я. — А теперь послушайте меня в первом акте.
Странно, что как раз этот эпизод в пьесе звучал серьезным предупреждением. Я вспоминаю сейчас монолог Базилио о клевете, и мне странно, что в то время я не обратила на него внимания:
«Клевета! Вы не понимаете, сударь, чем собираетесь пренебречь. Я видел честнейших людей, которых клевета почти уничтожила. Поверьте мне, что нет такой пошлой сплетни, нет такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, заставив всех в нее поверить, ведь здесь по этой части есть такие непревзойденные мастера…»
Оказалось, это точно сказано, и насколько же я была глупа, решив, что в последний раз слышала о деле с бриллиантовым ожерельем!
Однако я не думала в то время ни о чем, кроме своего представления. В финале я стояла на сцене с ликующим видом, принимая аплодисменты, — раньше я редко так хорошо играла.
В моем театре была поставлена замечательная пьеса, где я сыграла главную роль! Я была счастлива, опьянена своим успехом и не думала тогда, что играю там последний раз.
Глава 3. События, ведущие к суду
— Я сказала Бомеру об этом, мадам, а он ответил, что Ваше величество делает вид, что находится в плохих отношениях с Роганом, а на самом деле вы очень большие друзья.
— О, это становится все нелепее и нелепее.
— Мне так показалось, мадам. Я обратила на это внимание Бомера, однако он настаивал, что говорит чистую правду, и если, мадам, он действительно сошел с ума, то очень хорошо играет, показывая себя в здравом рассудке. У него были ответы на все вопросы. Он сказал, что распоряжения Вашего величества, передавалось ему в письмах, которые были подписаны Вашим величеством и которые он был вынужден использовать для того, чтобы успокоить своих кредиторов. Колье должно было быть оплачено в рассрочку, и он уже получил тридцать тысяч франков, которые Ваше величество вручили кардиналу для передачи ему, Бомеру, при вручении ожерелья.
— Я ничего не понимаю! — воскликнула я, однако это уже не казалось шуткой. Происходило нечто весьма странное. — Я считаю, что Бомер вполне мог стать жертвой великого мошенничества. Мы в этом должны разобраться до конца. Я немедленно пошлю за ним.
И направила посыльного в Париж с приказом, чтобы ювелир незамедлительно прибыл в Трианон.
— Монсеньор Бомер, — начала я, — я хочу знать, почему от меня ожидают, что я соглашусь с сумасшедшими утверждениями, будто вы продали мне колье, которое я много раз отказывалась покупать.
— Мадам, — ответил он, — я вынужден заниматься этим неприятным делом, поскольку должен рассчитаться с моими кредиторами.
— Не могу понять, какое отношение ко мне имеют ваши кредиторы?
— Мадам, — возразил он в большом недоумении, — теперь слишком поздно притворяться. Если Ваше величество не соблаговолит подтвердить, что колье находится у вас, и не даст мне какую-то сумму денег, я должен буду объявить всем о своем банкротстве и о его причинах.
— Вы говорите загадками, монсеньор. Я ничего не знаю об этом колье. Мужчина был почти в слезах.
— Мадам, — сказал он, — простите меня, но мне нужны мои деньги.
— Повторяю: я вам ничего не должна. Я не покупала вашего колье. Вы знаете, что я не видела ни этого колье, ни вас в течение долгого времени.
— Мадам, кардинал де Роган заплатил мне первый взнос, когда я вручил ему ожерелье. Я должен получить причитающиеся мне деньги…
Мне было трудно смотреть на этого мужчину. Я сказала:
— Здесь какое-то мошенничество. С ним необходимо разобраться. А теперь идите, монсеньор Бомер, обещаю вам, что займусь этим вопросом безотлагательно.
После его ухода я удалилась в спальню. Я вся дрожала от дурных предчувствий. Что-то очень странное происходило вокруг меня, а в центре всего находится зловещий человек — кардинал де Роган.
Разумеется, это было мошенничество. Кардинал был негодяем. Он приобрел бриллиантовое колье и создал впечатление, что его купила я.
Я много слышала о нем после того, как он отслужил мессу в Страсбурге, когда я впервые приехала во Францию. Матушка постоянно писала мне о нем, когда он был послом в Австрии, и настоятельно просила предпринять все возможное, чтобы его отозвали.
«Все наши молоденькие и простоватые женщины в восхищении от него, — писала она. — У него чрезвычайно непристойный язык, он ведет себя злобно в качестве проповедника и официального представителя. Он нагло использует такие фразы, невзирая на компанию, которая его окружает. Его свита берет с него пример — для них нет ничего святого или нравственного».
Ни я, ни Мерси не были в состоянии убрать его из Вены. Однако, когда мой муж стал королем, положение изменилось. Матушка написала, что она рада окончанию его «ужасного и позорного посольства». В письмах она предупреждала, что мне следует опасаться этого человека, он не принесет мне ничего хорошего, хотя он льстец и может быть очень забавным. Я считала его страшным человеком и отказывалась принимать его. Мое отношение к нему не стало теплее после того, как я узнала, что он написал письмо герцогу де Огильону о моей матушке и что мадам Дюбарри зачитывала его вслух на одном из своих салонов. В нем он сообщал:
«Мария Терезия оплакивает страдания угнетенной Польши, однако она очень хорошо умеет скрывать свои мысли и может пустить слезу по желанию. В одной руке у нее платок, чтобы вытирать слезы, а в другой — меч, чтобы выступить третьим участником раздела этой страны».
Это письмо пришло, когда я, отказываясь разговаривать с мадам Дюбарри, тем самым усугубляла обстановку, а моя матушка, вводя, с одной стороны, суровые законы против проституции в Вене, с другой — настойчиво убеждала меня не осложнять отношения между Францией и Австрией отказом разговаривать с любовницей короля мадам Дюбарри.
Я чувствовала отвращение к Рогану и уклонялась от разговоров с ним, считая, что мое желание найти свой путь к добродетелям мучило его. Чем больше я игнорировала его, тем больше он пытался завоевать мое расположение, а я была решительно настроена ни в чем не менять своего отношения к нему.
Он одержал победу надо мной только в одном — вопреки моему желанию получил пост аль-мосеньора — Главного раздающего милостыню Франции. Я была раздосадована, когда услышала, что он крестил моих детей, но что можно было поделать, если он занимал такой высокий пост?
Мадам де Марсан, кузина Рогана, просила моего мужа без моего ведома, чтобы эту должность отдали Рогану, и Людовик, который любил доставлять людям удовольствие, дал свое слово. Я хотела помешать этому, поскольку об этом же меня особенно просила матушка и Мерси. Я сказала Людовику, что он не может позволить, чтобы на должность Главного раздающего милостыню Франции был назначен человек, оскорбивший мою матушку. К сожалению, сказал муж, он обещал мадам де Марсан, и не видит, каким образом может взять свое слово назад.
— Я вижу! — воскликнула я. — Этот человек оскорбил меня — в лице моей матери. Можете ли вы быть расположенным к человеку, который оскорбил вашу жену?
— Не могу, разумеется…
— Тогда вы должны сказать ему, что он не может занимать такую должность. Вы король.
— Моя дорогая, я дал слово…
Если бы мне не удалось настоять на своем, матушка сказала бы, что я не имею никакого влияния на своего мужа. Я принялась плакать. Я не имею никакого значения для своего мужа, который предпочитает дарить свою благосклонность другим женщинам, а не мне, причитала я.
Слезы всегда действовали на Людовика. Это не так, возражал он. Он сделает все, чтобы радовать меня. Как насчет тех сережек в виде паникадила, которыми я восхищалась? В них одни из самых лучших бриллиантов Бомера.
Я не сдавалась. Я не хочу бриллианты. Я хочу, чтобы он забыл о своем обещании мадам де Марсан. Разве это такая большая просьба?
Он сказал, что сделает это. Он скажет мадам де Марсан, что ей следует забыть о его обещании.
Она горько сетовала. Король дал слово. Разве она не должна была полагаться на слово короля?
— Мадам, я не могу удовлетворить ваше желание, — сказал ей Людовик. — Я дал слово королеве.
Людовик был добрым, поэтому он был также и слабым. Разве стали бы его дедушка или Людовик XIV объявлять, что они нарушают свое слово, их решение было бы принято как закон. А с моим мужем было по-другому. С ним были готовы спорить, даже критиковать. А в данном случае даже угрожать ему.
— Я уважаю желания королевы, сир, — сказала нетерпеливая де Марсан, которая всегда ненавидела меня, — однако Ваше величество не может давать слово дважды. Королева, вероятно, не захочет, чтобы король ради удовлетворения ее желания делал то, что под страхом смерти не заставишь сделать самого подлого человека. Поэтому при всем своем высочайшем уважении осмелюсь заверить Ваше величество, что после обещания, данного мне королем, я буду вынуждена заявить, что король нарушил свое слово, чтобы ублажить королеву.
Как объяснил мне Людовик позднее, ему не оставалось ничего другого, как уступить, поскольку он действительно ранее дал ей слово.
Я рассердилась, но знала, что ни слезы, ни мольбы не помогут, поэтому смирилась с положением и забыла об этом — до теперешнего случая.
Однако кардинал де Роган был их тех, кого я никогда не стану принимать. Тогда я фактически перестала о нем думать. Теперь же он заставил меня вспомнить о нем.
По мере того, как мой гнев остывал, я говорила себе, что единственная причина моего глубокого волнения заключается в том, что в этом деле, по-видимому, замешан кардинал де Роган. Я должна незамедлительно все сказать своему мужу.
Людовик выслушал меня серьезно и сказал, что Бомера следует немедленно заставить написать подробный отчет о том, что произошло. Полагая, что Мерси, весьма вероятно, что-то написал об этом деле моему брату Иосифу, поскольку он продолжал направлять письма в Вену, хотя и не так часто, как при жизни матушки, я сама написала брату… снабдив письмо объяснением, которое казалось наиболее логичным в то время:
«Кардинал использовал мое имя, как подлый и грубый обманщик. Возможно, что он поступил так под давлением обстоятельств и срочной потребности в деньгах и верил, что сможет рассчитаться с ювелиром и никто ничего не узнает».
Я была очень рассержена и кипела ненавистью к этому человеку. Он не только оскорбил мою матушку, он оскорбил и меня. Я жаждала отмщения и была полна решимости получить его.
Когда Бомер описал в своем отчете, как к нему обратился кардинал с распоряжением купить колье для меня, мой гнев усилился. Кардинал поклялся ювелиру, что получил от меня задание.
— Он должен быть разжалован, лишен всех своих должностей. Луи, ты должен обещать мне, что арестуешь его, — сказала я.
— Арестовать кардинала де Рогана! Но, моя дорогая…
— Он использовал мое имя. Он лгал и обманывал. Он должен быть арестован. Луи, ты должен поклясться, что сделаешь это.
Людовик чувствовал себя смущенным.
— Мы должны разобраться с этим вопросом. Пока много неясного.
— Неясного? У нас имеется отчет Бомера. Луи, ты должен арестовать его. Если ты не сделаешь этого, создастся впечатление, что ты против меня. Обещай мне, обещай мне сейчас же, что ты арестуешь кардинала!
Мой бедный Людовик! Можно ли найти более яркий пример человека, который способен понять, что целесообразнее всего предпринять, и в то же время не имеет силы воли сделать это? Людовику был нужен мир. Он никому не хотел доставлять неприятности, он не мог устоять против моих настойчивых уговоров, хотя и знал, что я действую вопреки доводам рассудка. Он не мог спорить против слез и гнева легкомысленных женщин.
— Кардинал будет арестован, — пообещал он, и я успокоилась.
Это было 15 августа, в день Успенья Божьей матери. Король вызвал в свой кабинет барона де Бретея, министра двора, и монсеньора Миромесниля, хранителя печати. Я тоже находилась там.
Король быстро пояснил причину нашего присутствия у него в кабинете и добавил, что намерен безотлагательно арестовать кардинала де Рогана.
Монсеньор де Миромесниль сразу же запротестовал:
— Сир, ранг и происхождение Рогана дают ему право быть выслушанным, прежде чем его арестуют.
Людовик заколебался, фактически соглашаясь с Миромеснилем, однако я поспешно вмешалась в разговор:
— Он мошеннически подделал мое имя и вел себя, как обыкновенный жулик. Я настаиваю на аресте.
Я видела блеск глаз Бретея. Он ненавидел кардинала так же сильно, как я, поскольку сменил Рогана на посту посла в Вене, и после этого кардинал сделал его предметом насмешек своего злонамеренного остроумия.
Бретей сказал:
— Ясно, что произошло. Роган — самый расточительный человек во Франции. Он не только реконструировал епископский замок в Страсбурге — подумайте, во что это ему обошлось, он окружен свитой женщин, на которых растрачивает целое состояние. Он покровительствует колдуну Калиостро, который живет в роскоши в его дворце и содержать которого кардиналу стоит больших денег, хотя считают, что Калиостро делает золото и драгоценные камни для своего патрона. В течение многих лет кардинал испытывает затруднения с деньгами, несмотря на огромные доходы. Несомненно, что он в долгах, и это один из его способов рассчитаться со своими кредиторами.
— Он опозорил свой сан и свое имя, — вставила я. — Поэтому их не стоит принимать во внимание.
Мне были видны колебания мужа между тем, что он считал правильным, и тем, что могло удовлетворить меня, поэтому я посмотрела ни него самым умоляющим взглядом. Монсеньор де Бретей не в силах был скрыть своего удовлетворения по поводу неминуемого падения противника и решительно встал на мою сторону.
Король принял решение: Роган должен быть арестован.
День Успенья Божьей матери пришелся на мои именины, и в Версале должен был состояться специальный прием, на котором мне предстояло получать поздравления. Поэтому галереи и приемный зал Ой-де-Беф были переполнены. В качестве Главного раздающего милостыню Франции кардинал должен был отслужить праздничную мессу в дворцовой церкви. Не зная, что его ждет, он явился в расшитой стихире и ярко-красной сутане. Ему передали, что король желает его видеть в своем кабинете в полдень. Он, вероятно, удивился, что ни я, ни король не появились в государственных покоях, как ожидалось по такому случаю. Он пришел в достаточно радужном настроении, совершенно не подозревая, что его ждет.
Он низко поклонился королю и мне, я демонстративно отвернулась и вела себя так, словно его не замечала. Я понимала, какое впечатление это произведет на него.
Людовик прямо перешел к делу.
— Мой дорогой кузен, — сказал он, — вы покупали бриллианты у Бомера?
Кардинал побледнел, но ответил:
— Да, сир.
— Где они?
— Полагаю, что они были переданы королеве.
Я вскрикнула от злости, но король сделал вид, что не слышал этого, и продолжал:
— Кто поручил вам купить эти бриллианты?
— Светская дама, назвавшаяся графиней де Ламот-Валуа. Она передала мне письмо Ее величества. Я полагал, что доставлю удовольствие Ее величеству, выполнив ее поручение.
Я больше не могла сдерживаться.
— Вы полагаете, монсеньор, что я обратилась бы с таким поручением к вам, с кем я не разговаривала в течение восьми лет? И как вы могли действительно поверить, что я выберу для переговоров эту женщину?
Кардинала охватила дрожь.
— Я понимаю, что меня жестоко обманули. Я заплачу за колье.
Он повернулся ко мне с выражением покорности, как будто просил у меня маленького снисхождения. Разумеется, я не дала его.
— Мое желание доставить удовольствие Ее величеству ослепило меня. Я не подозревал о мошенничестве… до настоящего момента. Я глубоко сожалею. Могу я показать Его величеству, каким образом я попал в эту аферу?
Король согласие дал. Тогда кардинал вынул из кармана трясущимися руками какую-то бумажку и передал ее королю. Я быстро подошла к мужу. Это было недвусмысленное распоряжение о покупке ожерелья; оно было подписано моим именем и адресовано графине де Ламот-Валуа.
— Это не мой почерк, — торжествуя, воскликнула я.
— Смотрите, — сказал король, — оно подписано: «Мария Антуанетта Французская». — Он повернулся к Рогану, который был почти в обмороке. — Как мог принц из дома Роганов и священник королевской церкви поверить, что это подпись королевы Франции? Разумеется, вам должно быть известно, что, подписываясь, королевы ставят лишь свое имя и что даже у дочерей короля такая подпись. Даже если добавляется королевский дом к любой другой фамилии, то слово «французский» не ставится. У меня есть письмо. Оно подписано вами и адресовано Бомеру. Очень прошу вас посмотреть мне в глаза и сказать, является ли оно поддельным.
Кардинал немного повернулся. Людовик передал ему в руки письмо.
— Я… я не помню, чтобы писал это, — сказал он.
— Под ним стоит ваша подпись. Это ваша подпись?
— Да, сир. Оно должно быть подлинным, если под ним стоит моя подпись.
— Я должен немедленно получить объяснение всему этому, — сказал король. Мне было видно, что ему жалко Рогана. Такой гордый, высокомерный человек, привыкший подшучивать над другими, а сейчас так унижен. — Кузен, я не хочу считать вас виновным. Мне бы хотелось, чтобы вы обосновали свое поведение. Объясните мне, что все это значит, — сказал он мягко.
— Сир, — пробормотал кардинал заикаясь, — я сейчас слишком взволнован для того, чтобы отвечать Вашему величеству… Я не в состоянии…
— Постарайтесь успокоиться, монсеньер кардинал, и пройдите в мой кабинет. Там вы найдете бумагу, перо и чернила. Напишите, что вы можете сообщить мне, — сказал король дружелюбно.
Кардинал покинул нас.
— Он очень виноват, — сказал Бретей. Король молчал. Подобного рода дела его очень расстраивали.
Мы прождали в течение четверти часа. В приемном зале Ой-де-Беф толпы людей стали проявлять беспокойство. Они, вероятно, почувствовали, что что-то случилось. Король сидел за столом хмурый, то и дело поглядывая на часы. Миромесниль выглядел очень встревоженным.
Спустя пятнадцать минут появился кардинал с листком бумаги, на котором было написано очень мало.
Я стояла возле короля и читала вместе с ним. На листке были написаны всего пятнадцать сбивчивых строк, из которых мне удалось понять, что женщине, называющей себя графиней де Ламот-Валуа, удалось убедить его в том, что ожерелье должно быть куплено для меня, и что теперь он знает, что эта женщина обманула его.
Король вздохнул и положил бумагу на стол. Я не смотрела в сторону Рогана, но чувствовала, что он не отрывает глаз от меня. Никогда я не ненавидела его так сильно.
— Где эта женщина? — спросил король.
— Я не знаю, сир.
— Где ожерелье?
— В руках этой женщины, сир.
— Где документы, якобы подписанные королевой?
— У меня, сир. Они подделаны.
— Мы хорошо знаем, что они подделаны!
— Я доставлю их Вашему величеству.
— Хочу предупредить вас, кузен, — сказал король, — что вы будете арестованы. Он выглядел пораженным.
— Ваше величество знает, что я всегда выполняю его распоряжения, но умоляю вас оградить меня от страдания быть арестованным в этой епископальной одежде.
Я видела, что муж проявляет нерешительность. Он хотел освободить человека от такого унижения. Я крепко стиснула руки. Людовик умоляюще взглянул на меня, как бы прося прощения, и мои губы сжались. Он был готов позволить своей жалости подавить желание порадовать меня.
Всем видом я показала, как буду относиться к такому решению, поэтому он сказал:
— Боюсь, что так и будет.
— Ваше величество помнит о тесных связях наших семей, — продолжал Роган.
Я видела, что муж заметно взволнован, и мои глаза наполнились слезами ярости. Увидев эти слезы, он сказал:
— — Монсеньор, я постараюсь, как могу, утешить вашу семью. Я был бы весьма рад, если бы вы смогли привести доказательства своей невиновности. Но я должен исполнить свой долг как король и как муж.
Монсеньор де Бретей был на моей стороне. Он сделал знак кардиналу пройти к двери, которая была открыта в Салон часов. По случаю праздника в нем было много народа, присутствовали все члены двора, некоторые находились в Ой-де-Беф, другие в длинной галерее, в зале совета и в государственных покоях.
Бретей громким голосом отдал капитану личной охраны необычную команду, эхом отразившуюся в зеркальной галерее: «Арестуйте кардинала де Рогана».
Я торжествовала победу, была ослеплена ею.
— Теперь, — сказала я, — вопрос решен. Будет доказано, что этот безнравственный человек является мошенником, и он понесет наказание за все свои грехи.
Я села за письмо к своему брату Иосифу:
«Что касается меня, то мне приятно сознавать, что я не буду больше слышать разговоров об этом несчастном деле».
Теперь я не понимаю, как я могла обманывать себя, или я в глубине души понимала чудовищность этого дела. Я пришла к мысли, что мастерски обманывала себя.
Ожидаемых поздравлений от моих друзей не было. Я надеялась, что они выразят свое удовлетворение по поводу того, что безнравственный человек наконец призван отвечать за свои грехи. Однако в моих апартаментах царило странное, задумчивое молчание. Габриелла меня не посещала; мне не приходило в голову, что, возможно, семья рекомендует ей держаться в стороне. Мадам де Кампан была спокойна и сдержанна, как если бы она была замешана в этом деле. Меня нужно было бы предупредить. Она по-настоящему заботилась обо мне, и, когда я была в опасности, любовь ко мне заставляла ее беспокоиться, хотя ум не позволял ей обманывать себя. Принцесса де Ламбаль согласилась со мной, что это хорошо, но, как это однажды заметил Вермон, у нее была репутация глупой женщины. Елизавета была печальной, но она была такой набожной, что всегда сожалела о любых трудностях, возникающих даже у тех людей, которые заслуживали этого. Мои невестки, по-видимому, втайне были довольны. Однако множество дел требовало моего внимания! Что с «Севильским цирюльником»? Ничто не должно мешать его постановке.
Я решила немедленно покинуть Версаль и переехать в Трианон.
— Мы должны продолжить репетиции, которые были приостановлены в результате этого нелепого дела с ожерельем, — заявила я.
Итак, я уехала в Трианон и не думала ни о чем, кроме своей роли.
Когда Кампан сообщила мне, что семья Рогана в ярости из-за его ареста и заключения в Бастилию, я просто рассмеялась.
— Это то место, где ему следовало быть уже давно, — возразила я. — А теперь послушайте меня в первом акте.
Странно, что как раз этот эпизод в пьесе звучал серьезным предупреждением. Я вспоминаю сейчас монолог Базилио о клевете, и мне странно, что в то время я не обратила на него внимания:
«Клевета! Вы не понимаете, сударь, чем собираетесь пренебречь. Я видел честнейших людей, которых клевета почти уничтожила. Поверьте мне, что нет такой пошлой сплетни, нет такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, заставив всех в нее поверить, ведь здесь по этой части есть такие непревзойденные мастера…»
Оказалось, это точно сказано, и насколько же я была глупа, решив, что в последний раз слышала о деле с бриллиантовым ожерельем!
Однако я не думала в то время ни о чем, кроме своего представления. В финале я стояла на сцене с ликующим видом, принимая аплодисменты, — раньше я редко так хорошо играла.
В моем театре была поставлена замечательная пьеса, где я сыграла главную роль! Я была счастлива, опьянена своим успехом и не думала тогда, что играю там последний раз.
Глава 3. События, ведущие к суду
Однажды мадам де Буленвилье увидела со своей террасы двух маленьких симпатичных крестьянских девочек, которые сгибались под связками хвороста; деревенский священник, находившийся рядом с ними, рассказал, что у этих детей есть какие-то любопытные документы и что у него нет сомнений, что они являются потомками рода Валуа — детьми незаконного сына одного из принцев этой фамилии.
Мемуары мадам Кампан
Лицо этой женщины (баронессы д'Олива) с первого же взгляда вызвало во мне некоторое беспокойство, которое испытываешь в присутствии человека, которого определенно где-то видел ранее, но не можешь вспомнить, где… Что меня особенно поразило в ее лице, так это почти полное сходство с королевой.
Беньо
.вспоминая прошлое, я считаю дело с колье началом, первым раскатом грома, предвестником сильной бури, которая должна была разразиться над моей головой.
Я решила, что Роган должен подвергнуться суду и будет признан виновным; его необходимо разоблачить как мошенника, которым, я полагаю, он является. Не следует ли его простить, поскольку он принц из благородной семьи? Но я в долгу перед матерью, а также перед собственным титулом королевы Франции и обязана показать его вину во всех грехах, которые, я уверена, он совершил.
Я рассмеялась, когда подумала, чего ожидает его семья. Они, вероятно, рассчитывают, что король по принадлежащему ему праву наложит умеренное наказание на кардинала, возможно, направит ему lettre de cachet, что означало бы кратковременную ссылку; затем Роган смог бы вернуться ко двору, и этот инцидент был бы забыт.
Я была полна решимости не допустить этого. Людовик, как всегда, колебался. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен прислушиваться к мудрым советникам и подчиняться собственной интуиции, которая говорила, что чем меньше станет известно о данном деле, тем лучше для всех нас. Но его чувства ко мне, — а он меня искренне любил — требовали прислушаться к моим взрывам ярости против человека, который посмел предположить, будто я могу войти с ним в тайные переговоры. Каждый раз, когда упоминалось имя Рогана, я разражалась гневной тирадой, зачастую кончавшейся словами:
— Кардинал должен быть наказан! Людовик напоминал, что кардинал принадлежит к одной из старейших фамилий Франции; он связан родственными узами с Конде, Субизами и Марсанами; они считают, что их лично оскорбили, поскольку член их семьи публично арестован как заурядный уголовник.
Мемуары мадам Кампан
Лицо этой женщины (баронессы д'Олива) с первого же взгляда вызвало во мне некоторое беспокойство, которое испытываешь в присутствии человека, которого определенно где-то видел ранее, но не можешь вспомнить, где… Что меня особенно поразило в ее лице, так это почти полное сходство с королевой.
Беньо
.вспоминая прошлое, я считаю дело с колье началом, первым раскатом грома, предвестником сильной бури, которая должна была разразиться над моей головой.
Я решила, что Роган должен подвергнуться суду и будет признан виновным; его необходимо разоблачить как мошенника, которым, я полагаю, он является. Не следует ли его простить, поскольку он принц из благородной семьи? Но я в долгу перед матерью, а также перед собственным титулом королевы Франции и обязана показать его вину во всех грехах, которые, я уверена, он совершил.
Я рассмеялась, когда подумала, чего ожидает его семья. Они, вероятно, рассчитывают, что король по принадлежащему ему праву наложит умеренное наказание на кардинала, возможно, направит ему lettre de cachet, что означало бы кратковременную ссылку; затем Роган смог бы вернуться ко двору, и этот инцидент был бы забыт.
Я была полна решимости не допустить этого. Людовик, как всегда, колебался. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен прислушиваться к мудрым советникам и подчиняться собственной интуиции, которая говорила, что чем меньше станет известно о данном деле, тем лучше для всех нас. Но его чувства ко мне, — а он меня искренне любил — требовали прислушаться к моим взрывам ярости против человека, который посмел предположить, будто я могу войти с ним в тайные переговоры. Каждый раз, когда упоминалось имя Рогана, я разражалась гневной тирадой, зачастую кончавшейся словами:
— Кардинал должен быть наказан! Людовик напоминал, что кардинал принадлежит к одной из старейших фамилий Франции; он связан родственными узами с Конде, Субизами и Марсанами; они считают, что их лично оскорбили, поскольку член их семьи публично арестован как заурядный уголовник.