Холт Виктория. Королева-распутница (Трилогия о Екатерине Медичи - 3)

   - Будь спокоен, мой сын, о них позаботятся.
   - И Мари... и ее сына...
   - Ты обеспечил их, Карл. Обещаю тебе, что никто не обидит их.
   Катрин улыбнулась бедной кроткой Мари. Девушка не причиняла ей хлопот, за исключением последних недель, когда она вместе с Мадлен упрямо отказывалась отойти от короля. Но это было уже забыто, потому что король умирал; Катрин ждала финала. Умер бы он несколько недель тому назад или через пару часов - сейчас это уже было маловажным. Пусть Мари живет в мире; она слишком незначительная фигура Карл сделал ее сына герцогом Ангулемским, так что дочери провинциального судьи было не на что жаловаться.
   - Я позабочусь о твоей королеве и ее маленькой дочери. Прослежу за тем, чтобы Мари и ее сын ни в чем не нуждались. Не бойся.
   Карл недоверчиво посмотрел на мать и попросил послать за Наваррцем.
   Стражники привели Генриха и остались возле спальни короля.
   - Ты участвовал в заговоре против меня, - сказал король. - Это дурной поступок. Однако я верю тебе... больше, чем моим братьям. В тебе есть прямота... честность. Я рад, что ты пришел проститься со мной. Я послал за тобой по какой-то причине, но сейчас я не могу ее вспомнить. Тебя окружают враги. Я знаю это. Тебя надо было предупредить. Здесь есть один человек, которому ты не должен доверять. Я получил предостережение, но, пожалуй, слишком поздно. Надеюсь, еще можно предупредить тебя. Не доверяй...
   Он бросил долгий взгляд на мать.
   - Не доверяй... - начал снова Карл.
   - Ты утомляешь себя, мой сын, - сказала Катрин.
   - Нет, я скажу это. Скажу. Это правда, и поэтому я должен сказать ее. Брат... Наваррец... позаботься о моей королеве и нашей дочери. Позаботься о Мари и ее ребенке. Я доверяю тебе благополучие Мадлен. Ты - единственный человек, которому я могу доверять. Обещай мне. Обещай мне.
   Наваррец, у которого глаза была на мокром месте, пустил слезу. Он поцеловал руку короля.
   - Клянусь, Ваше Величество. Я готов защищать их до последней капли крови.
   - Спасибо, брат. Как странно, что я могу доверять лишь тебе... человеку, вступившему в заговор против короны. Но я действительно полагаюсь на тебя. Помолись за меня. Прощай, брат. Прощай.
   Посмотрев на мать, Карл произнес:
   - Я рад тому, что я не оставил сына, которому пришлось бы надеть французскую корону после меня.
   С этими словами он откинулся на подушки; Карл лишился последних сил.
   Больше он ничего не скажет, подумала Катрин. Теперь произойдет то, чего я желала долгие, опасные и горестные годы... то, ради чего я трудилась, интриговала и убивала... теперь моя цель осуществится. Безумный король Карл мертв; мой обожаемый сын должен приготовиться к восхождению на трон.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Король Польши устал. Он лежал, откинувшись на подушки; двое фаворитов - дю Гаст, самый любимый друг монарха, и этот забавный Виллекьер обмахивали его веерами. Другие молодые люди сидели возле кровати короля; один лакомился цукатами, другой любовался покроем своего камзола, отражавшегося в венецианском зеркале, которое король привез с собой из Польши. Он дарил улыбки им всем. Он был доволен своим маленьким королевством. Ему нравилось пользоваться любовью подданных. При появлении короля на улицах его окружали восхищенные поклонники, радовавшиеся возможности лицезреть своего монарха; они никогда прежде не видели такого великолепного мужчины, как их благоухающий, накрашенный король. Иногда он носил женские наряды и выглядел в них еще более потрясающе - как человек, непохожий ни на кого из окружающих; его польские подданные считали, что именно так должен выглядеть король.
   Он заметно сдал физически с того момента, когда он покинул Францию; он утратил даже ту небольшую энергию, которой обладал в юности. Стал более эгоистичным, постоянно нуждающимся в комфорте и роскоши. Сейчас он боролся с усталостью, потому что его ждали обязанности монарха. Он ненавидел заседания с участием министров, скучал на советах. Он постоянно убеждал их в том, что они могут проводить подобные мероприятия без него. Они должны понять, говорил король, что он получил утонченное воспитание и прибыл из далекой цивилизованной Франции, страны с самым интеллектуальным двором Европы. Он - не варвар. Он нуждается в услаждении своего слуха музыкой, а не дебатами, угнетавшими его. Он должен слушать поэзию, восхищавшую его, а не утомительные ссоры политиков.
   Граф Тенжински, его главный министр, поклонился ему, восхищаясь ароматом тонких духов и изысканным интерьером королевских покоев. Его, как и всех поляков, приводила в восторг атмосфера роскоши и цивилизованности, которую француз Генрих принес в эту страну.
   - Мой дорогой Тенжински, - сказал король, - я обессилел. Вы должны решать политические вопросы без меня.
   Он повернулся к джентльмену, поглощавшему цукаты.
   - Пожалуйста, дай мне один цукат, - сказал король. - Жадное создание, ты собираешься съесть все сам?
   - Я лишь пробовал их, дорогой король, чтобы установить, достойны ли они вашего вкуса.
   Джентльмен положил цукат в королевский рот; Генрих ласково похлопал по руке молодого человека.
   - Мы не утомим Ваше Величество, - пробормотал Тенжински. - Если вы желаете, чтобы мы поработали без вас...
   Генрих махнул своей красивой белой рукой.
   - Таково мое желание, дорогой Тенжински. Отправляйтесь на совет и возвращайтесь сюда, когда он кончится; мы расскажем вам о великолепном бале, который мы устраиваем завтра вечером.
   Тенжински пожал плечами и засмеялся.
   - Бал... завтра вечером? - произнес он.
   - Бал, мой дорогой Тенжински, и такой, какого вы никогда не видели. А теперь оставьте меня; когда вы возвратитесь к моему отходу ко сну, я расскажу вам все о нем и о том, что я надену.
   - Ваше Величество заслуживает благодарною восхищения ваших подданных. - Тенжински отвесил низкий поклон.
   Когда он ушел, Генрих зевнул. Он решил подразнить его молодых людей упоминанием о принцессе Конде.
   - Подумать только - я шесть долгих месяцев не видел ее прекрасного лица!
   Молодые люди погрустнели, но они знали, что он дразнит их. Они не заволновались слишком сильно; на самом деле Генрих не очень-то тосковал по принцессе. Они просто забавлялись этой игрой.
   - Не печальтесь, - сказал Генрих. - Дайте мне еще один цукат. Я собираюсь написать принцессе сегодня вечером.
   - Вы утомите себя этим занятием, - заметил дю Гаст.
   - Ошибаешься, мой друг. Сочинение письма принцессе взбодрит меня.
   - Отложите это дело до завтра, дорогой король, и расскажите о вашем костюме для бала, - попросил Виллекьер.
   Король соблазнился этим предложением.
   - Я появлюсь в зеленом шелке; я оденусь, как женщина. На мне будет платье с большим вырезом, расшитое изумрудами и жемчугами. А сейчас... подайте мне письменные принадлежности, мои дорогие. Обсудите ваши наряды я рассержусь, если вы не превзойдете самих себя.
   Они поняли, что он действительно решил написать принцессе, и принесли ему письменные принадлежности, которые он попросил. Он велел принести свой кинжал с драгоценными камнями и на глазах у опечаленных молодых людей уколол себе палец. Затем он начал писать принцессе Конде собственной кровью; эта идея привела его в восторг.
   Когда ты будешь читать это письмо, помни, что оно написано королевской кровью Валуа, кровью человека, сидящего на польском троне. О, если бы это был французский трон! Однако дело не в большей чести. Нет, моя любовь. Если бы я был королем Франции, то находился бы возле тебя.
   В комнату вошел дю Гаст; он был чем-то возбужден, но Генрих не поднял головы. Он решил, что ревность заставила фаворита оторвать его по какому-то незначительному поводу от письма.
   - Ваше Величество, - сказал дю Гаст, - прибыл гонец. У него есть для вас важные новости.
   - Гонец! - Генрих отодвинул в сторону любовное послание. - Какие новости?
   - Важные, Ваше Величество. Из Франции.
   - Приведите его сюда.
   Когда гонца привели в покои короля, он подошел к Генриху и с подчеркнутой почтительностью опустился перед ним на колени. Поцеловав тонкую руку монарха он произнес:
   - Да здравствует король Франции Генрих Третий.
   Генрих поднял руку и улыбнулся.
   - Значит, - сказал он, - мой брат наконец умер... и вы прибыли от моей матери. Добро пожаловать! У вас есть для меня другие вести?
   - Нет, Ваше Величество, кроме той, что ваша мать ждет вашего скорейшего возвращения во Францию.
   Король похлопал гонца по плечу.
   - Мои слуги накормят вас пищей, которую заслуживает человек, принесший такие новости. Проводите его. Дайте ему еду и питье. Проследите за тем, чтобы о нем хорошо позаботились.
   Когда гонец ушел, Генрих откинулся назад, заложил руки за голову и улыбнулся своим молодым людям.
   - Наконец-то! - воскликнул импульсивный Виллекьер. - Произошло то, о чем мы давно молили Господа.
   - Я должен немедленно отправиться во Францию, - сказал король.
   - Сегодня же! - воскликнул Виллекьер.
   - Ваше Величество, - произнес более рассудительный дю Гаст, - в этом нет необходимости. Поляки знают, что они больше не вправе удерживать вас. Вызовите к себе министров и сообщите им о случившемся. Подготовьтесь к отъезду. Это займет день или два. Но сегодняшний отъезд будет похож на бегство.
   Генрих хмуро посмотрел на дю Гаста. Он уже мысленно увидел себя скачущим со своими спутниками во Францию. Он улыбнулся Виллекьеру, потому что ему понравилось предложение этого джентльмена.
   - Они попытаются задержать меня, - сказал король. - Я сообщил им, что завтра вечером состоится грандиозный бал; они не отпустят меня до его окончания.
   - Устройте им этот бал, - посоветовал дю Гаст. - Пусть он станет прощальной церемонией. Объясните им, что, хотя вы и остаетесь королем Польши, вы должны срочно отправиться на родину, чтобы предстать перед французами и привести в порядок государственные дела, за которые вы теперь отвечаете как король Франции.
   - Но, мой дорогой, ты знаешь, что отныне я должен жить во Франции. Король Франции не может постоянно находиться в Польше.
   - Они не узнают это сейчас, Ваше Величество. Можно сообщить им это позже.
   - Он ошибается, - сказал Виллекьер, которому не терпелось почувствовать под ногами французскую землю. - Мы должны отправиться во Францию немедленно... сегодня вечером. Разве не это сказала королева-мать?
   - По-моему, ты прав, дорогой Виллекьер - согласился Генрих. - Да, именно так я и поступлю. Теперь, мои дорогие, обсудим наши планы. Пусть для нас оседлают лошадей. Когда слуги уйдут спать, я встану быстро оденусь, и мы, не теряя ни минуты, поскачем в сторону нашей любимой Франции.
   - В такой театральности нет нужды, - устало произнес дю Гаст.
   Генрих испытал раздражение. Годы правления Польшей сделали его капризным эгоистом. Ему нравилось вести себя эксцентрично и непредсказуемо. Он не боялся показаться глупым, он обожал удивлять себя самого и окружающих. Дю Гаст, почувствовав такое настроение короля, понял, что возражать бесполезно.
   - Я соскучился по французской цивилизованности! - заявил Генрих. Единственное, с чем мне жаль расставаться, это бриллианты польской короны.
   - Но теперь они принадлежат Вашему Величеству, - сказал Виллекьер. Где бы вы ни находились - во Франции или Польше, - вы по-прежнему остаетесь польским королем. Возьмите драгоценности с собой, Ваше Величество.
   Генрих лениво расцеловал Виллекьера в обе щеки.
   - Ты сделал меня счастливым, дорогой друг, - сказал Генрих. - Я не в силах расстаться с этими камнями.
   Они разошлись, чтобы заняться сборами; ко времени отхода ко сну они были готовы к отъезду.
   Тенжински руководил церемонией; польская знать стояла, улыбаясь от удовольствия, как это было всегда в присутствии короля. Генрих лежал на кровати, бросая окружающим несвязанные между собой фразы.
   Наконец он зевнул.
   - Я устал, - заявил король. - Сегодня я потратил много сил на подготовку бала.
   - Тогда мы не станем мешать вашему сну, Ваше Величество, - сказал Тенжински.
   Генрих закрыл глаза, и полог его кровати был задвинут. Все покинули спальню, во дворце стало тихо.
   Через полчаса согласно предварительной договоренности, одетые и обутые фавориты короля бесшумно вошли в его комнату. Они помогли Генриху одеться и, взяв с собой драгоценности польской короны, покинули дворец, добрались до оседланных лошадей и тайно выехали из Кракова.
   Возможность погони возбуждала их. Они ехали быстро, но чувство направления изменило им. Через несколько часов они оказались на берегу Вислы; они не понимали, как они очутились там и куда им следует двигаться.
   Они переглянулись в растерянности. Заблудиться в пути не входило в волнующий план короля.
   - Поедем в глубь леса, - сказал дю Гаст. - Мы найдем проводника.
   Они поскакали вперед и вскоре увидели избушку дровосека; приставив кинжал к его горлу, Виллекьер потребовал, чтобы тот оставил семью и проводил их до границы. Дрожащему человеку осталось лишь подчиниться, однако кавалькада достигла границы только через двое суток. Там ее ждал Тенжински с тремя сотнями татар.
   Дю Гаст не смог скрыть улыбку; его слова о неразумности затеи подтвердились.
   Тенжински упал на колени перед королем.
   - Я следовал за вами, Ваше Величество, - сказал он, - чтобы попросить вас возвратиться в Краков. Ваши подданные охвачены горем, потому что вы бросили их. Вернитесь, Ваше Величество; вас ждет радушный прием. Ваши подданные проявят покорность и любовь к вам.
   - Мой дорогой граф, - сказал Генрих, - вы должны знать, что меня отзывают на родину. Я имею право на французскую корону. Не думайте, что я не вернусь в Польшу, если сейчас я спешу во Францию... в страну, которую полюбил с детства.
   - Ваше Величество, вы не найдете во Франции таких верных и любящих подданных, как в Польше.
   - Дорогой Тенжински, ваши слова глубоко тронули меня. Но не просите меня вернуться сейчас с вами. Я прошу лишь понимания. Думаете, я смогу навсегда остаться вдали от нашей дорогой Польши? Вы должны возвратиться в Краков и позаботиться о делах до нашей новой встречи. Будьте уверены, дорогой граф, она произойдет скорее, чем вы можете представить.
   Тенжински с большой торжественностью уколол руку кинжалом; кровь обагрила его браслет.
   - На этом украшении - моя кровь, Ваше Величество. Возьмите его, прошу вас. Он послужит вам напоминанием о том, что в случае необходимости я отдам ради вас всю мою кровь.
   Генрих снял с пальца кольцо с бриллиантом и отдал его графу вместо браслета.
   - Возьмите это в память обо мне, - произнес он.
   - Я могу сказать подданным Вашего Величества, что вы скоро вернетесь к нам, что это - всего лишь короткий визит во Францию?
   - Вы можете сказать им это, - заявил Генрих.
   Тенжински заплакал; татары смущенно смотрели на него. Генрих со своими спутниками пересек границу.
   - Вперед, в нашу любимую Францию! - закричал король. - Никогда ноги нашей не будет в этой стране варваров.
   Но, покинув Польшу, Генрих осознал, что он не спешит оказаться на родине. Положение короля возлагало на него большую ответственность, к которой он не стремился. Править Францией будет не столь приятно, как изображать из себя правителя Польши. Он с раздражением думал о скучных гугенотах и фанатичных католиках, которые вечно ссорились между собой; он думал о своей властной матери, об аморальном брате, о хитрой сестре. Он с удовольствием оттягивал момент встречи с ними.
   В Вене в честь прибытия нового короля Франции устроили большие торжества. Генрих не мог уехать сразу после них; это выглядело бы невежливо. А великолепная Венеция встретила его так, что венский прием мог показаться холодным.
   Как приятно было отдыхать в позолоченной гондоле с восемью гребцами в турецких тюрбанах на виду у венецианцев, с восхищением глядевших на сверкающую польскими и французскими бриллиантами фигуру короля!
   Он не мог расстаться с Венецией. Он отличался повышенной восприимчивостью к красоте, получал громадное удовольствие от прогулок по Большому Каналу, от любования венецианскими красавицами, махавшими ему руками из освещенных окон, от общения с писателями и художниками. Как он вытерпел эти месяцы в варварской стране? Он позировал художникам, писавшим его портреты, гулял по Риальто в одежде простого человека, покупал духи, которых он не мог достать с начала того, что он печально называл своим "изгнанием". Он приобретал в большим количестве драгоценности.
   - Мои дорогие, - сказал Генрих своим молодым друзьям, надушив их новыми духами и повесив им на шеи недавно купленные ожерелья. - как приятно снова оказаться в культурной стране!
   Начали прибывать срочные депеши от королевы-матери. Она выехала со своей свитой к границе и ждала там Генриха. Народ мечтал поприветствовать своего короля, писала Катрин.
   Генрих состроил гримасу. Он не был уверен в том, что во Франции его ждет теплый прием. Он не мог забыть озлобленных мужчин и женщин, вышедших на улицы Фламандии; они оскорбляли Генриха, бросали в него грязь и навоз.
   Но призывы Катрин нельзя было игнорировать бесконечно. Генрих понял, что он должен попрощаться с радушными венецианцами и направиться к границе.
   Встретив сына, Катрин горячо обняла его.
   - Наконец-то, мой дорогой!
   - Мама! Желание увидеть тебя не позволяло мне заснуть в эти последние дни. Изгнание оказалось ужасным, трагическим.
   - Оно закончилось, мой дорогой. Ты дома. Ты - король Франции. Мне нет нужды объяснять тебе, как я ждала этого дня.
   Она пристально, изучающе посмотрела на него. За шесть месяцев он, казалось, постарел на шесть лет. Подобное происходило со всеми ее сыновьями. Они быстро сгорали. Они обретали зрелость в юные годы и становились стариками на третьем десятке лет. Катрин боялась, что он станет таким же слабым и болезненным, как Франциск и Карл.
   Она сказала ему, что рада его здоровому виду - Катрин знала, что Генрих не выносил критические замечания, особенно относительно его внешности.
   - Ты выглядишь моложе, чем до отъезда, мой дорогой. Позже ты должен будешь рассказать мне о днях изгнания.
   Она сообщила, что взяла с собой Аленсона и Наваррца.
   - Они находятся под присмотром, - добавила Катрин. - Я привезла их в моей карете, они постоянно живут рядом со мной. Мы должны следить за этой парой.
   Во время торжественного вступления в Лион Катрин ехала рядом с сыном. Отныне так будет всегда, решила она. Я постоянно буду находиться возле него, мы будем вдвоем править Францией.
   Лион пробудил в Катрин горькие ассоциации. Она вспомнила другое вступление в этот город - весьма давнее - когда ее, королеву Франции, сильно унизили почести, которых удостоилась любовница короля, Диана де Пуатье.
   Как разительно отличалось сегодняшнее вступление от того, первого! Сейчас Катрин была счастлива. Ее сын Генрих никогда не станет обращаться с ней так, как муж. Отношения с сыном были счастливейшими в ее жизни.
   В Лионе Катрин сообщили новость о смерти принцессы Конде; королева-мать удивилась искреннему огорчению, охватившему ее при мысли о скорби Генриха. Она скрывала от него эту весть, сколько это было возможно.
   Реакция короля на это несчастье оказалась типичной для него: он воспользовался им для обострения ревности в его фаворитах. Он объявил, что его сердце разбито. Как безжалостна к нему судьба! Он жил одной надеждой на воссоединение с любимой. Он потерял ее после стольких месяцев изгнания!
   Он заперся в своих апартаментах; он облачился в траурный костюм из черного бархата, расшитый бриллиантами, хотя он и не считал их своими самыми любимыми драгоценными камнями. Ему требовались цветные камни для того, чтобы оттенять его белую кожу.
   - Вы поймете, как я любил ее, когда я буду ходить только в этом мрачном наряде. О, мое сердце воистину разбито.
   Катрин заметила сыну:
   - Мой дорогой, ты не должен задерживаться здесь. Ты слишком долго отсутствовал в Париже. Тебя ждет коронация. Чем скорее она состоится, тем лучше. Я настаиваю.
   Генриха охватило игривое настроение.
   - Ты настаиваешь, дорогая мама. Но ведь господином теперь являюсь я, верно?
   Прошло два месяца, прежде чем ей удалось заставить его отправиться в путь, и то лишь до Авиньона.
   Катрин скоро поняла, что радужная надежда разделить трон с сыном имеет мало шансов на осуществление. Он советовался с ней реже, чем прежде. Она знала о его склонности к экстравагантным выходкам, но теперь эта черта обострилась. Ему нравилось действовать непредсказуемым образом; но прежде его выходки содержали в себе юмористическое зерно; теперь они были просто глупыми. Катрин винила его молодых друзей; она хотела уничтожить их влияние как можно быстрее.
   Генрих увлекся молодой женщиной; его внимание привлек к ней хитрый старик - кардинал Лоррен. Кардинал старается завоевать доверие короля, решила Катрин, чтобы управлять им, как управлял он несчастным болезненным Франциском. Луиза де Водемонт была белокурой дамой, принадлежавшей к роду Лорренов.
   Сначала интерес Генриха к этой особе был вялым; он заявлял, что его сердце по-прежнему разбито смертью принцессы Конде; однако через некоторое время он решил, что ему следует завести любовницу. Луиза де Водемонт вполне подходила на эту роль. Она уже была любовницей Франциска Люксембургского; поэтому вряд ли она потребует многое от короля. Она была достойна заменить мадам Конде. Принцесса имела мужа, Луиза - любовника; она подходила для человека, быстро устававшего в постели.
   Ему не хотелось покидать Авиньон. Он стремился оттянуть свое прибытие в Париж, потому что не любил столицу; находясь на ее улицах, он всегда ощущал враждебность народа. Люди не ценили красоту Генриха и его фаворитов. Он сделал Луизу своей любовницей, потому что чувствовал: парижанам понравится, что он достаточно нормален для связи с женщиной. Но он не желал думать о Париже; он испытывал раздражение при любом упоминании об этом городе.
   - Авиньон - прелестный город, - говорил Генрих. - Задержимся в нем еще немного. У нас достаточно времени для Парижа.
   Он присоединился к новому религиозному братству Баттус.
   - Я хочу, чтобы мой народ знал, что я - серьезный, глубоко религиозный человек.
   Баттус был сектой, члены которой, надев на себя мешки с отверстиями для головы и маски, маршировали босиком по улицам; при этом они били друг друга плетьми; они шествовали с горящими факелами и крестами, словно исполняя епитимью Генрих отнесся к Баттусу с энтузиазмом. Все его молодые люди должны вступить в братство, сказал он. По его мнению, это давало ощущение духовной общности; прикосновение хлыста к плечу доставляло неописуемое удовольствие. Наряды короля расшили изображениями черепов; даже на его носках появились черепа, вытканные шелком.
   Наваррец вступил в секту. Ему нравилось хлестать короля и его фаворитов, но сам он уворачивался от ударов. Каждому - свое, говорил неисправимый Генрих.
   Кардинал Лоррен, также присоединился к братству, поскольку хотел пользоваться расположением и доверием короля.
   Катрин с раздражением смотрела на их шутовство.
   Это все пустяки, уверяла она себя. Просто он слишком долго ждал. Теперь триумф вскружил ему голову Генриху скоро надоест это сумасбродство, и тогда они будут править вдвоем.
   Катрин обедала, когда неожиданно, без всякого предупреждения, она поняла, что кардинал Лоррен умер.
   Бокал замер возле ее губ, она спокойно произнесла:
   - Теперь, возможно, мы обретем покой, люди говорят, что кардинал мешал этому.
   - Мадам, - сказала одна из фрейлин, - я видела кардинала всего два дня назад. Он участвовал в шествии людей из Баттуса. Он шел босиком с обнаженными плечами. Он имел вполне здоровый вид.
   - Он мертв, - заявила Катрин. - Он был великим священником. - Она лукаво улыбнулась и добавила. - Мы понесли тяжкую утрату.
   Катрин увидела обращенные на нее глаза Мадаленны и привлекла женщину к себе.
   - Сегодня умер порочный человек. Все святые празднуют его кончину, прошептала королева-мать на ухо своей шпионке.
   Опустив бокал, Катрин посмотрела прямо перед собой.
   - Господи! - воскликнула она. - Вот он! Это кардинал!
   У Мадаленны застучали зубы.
   - Мадам, - прошептала она, - мы его не видим.
   Катрин откинулась на спинку кресла и спокойно произнесла:
   - Это было видение. Со мной в жизни несколько раз происходило подобное. Я уверена, что сегодня мы узнаем о смерти этого человека.
   Ее женщины не могли забыть этот инцидент. Они испуганно, шепотом обсуждали его. Они помнили случай, когда Катрин сообщила им о смерти принца Конде под Ярнаком и о победе ее сына в том сражении; Катрин увидела тогда перед своими глазами события, происшедшие за много миль от нее.
   - В королеве-матери есть нечто нечеловеческое, - говорили фрейлины. Это нас пугает.
   Позже в тот же день, когда Катрин сообщили о смерти кардинала, она сказала:
   - Вы не сказали мне ничего нового. Я видела, как он покинул землю и полетел в рай.
   Катрин мысленно добавила: "Скорее всего, в ад, если такое место существует".
   Ночью поднялся сильный ураган; лежа в постели без сна, Катрин не могла выбросить из головы воспоминания о человеке, управлявшем ее сыном Франциском и сделавшим, мальчика несчастным. Она вспоминала много эпизодов из прошлого, хитрые, зловещие фразы кардинала, его похотливые глаза, стремление укреплять могущество своего дома, трусость, заставившая Лоррена носить под кардинальской мантией кольчугу. Она считала его своим главным врагом, опасным, неоднозначным человеком, церковником, готовым заплатить любому мужчине или женщине за придуманные ими новые способы удовлетворения его эротических запросов, интеллектуалом, легко цитировавшим классиков, остроумцем, обожавшим рискованные шутки. Она думала о том, как в последние годы, уже зная о своей скорой смерти, кардинал относился к ней с особым уважением, видя в Катрин безнравственного человека, рядом с которым он сам казался себе невинным ребенком. Она представила его стоящим перед Господом и произносящим хитрые отточенные фразы: "Да, я делал это, я виновен, но, Господи, сравни меня с великой грешницей Катрин, и ты поймешь, что я - лишь новичок в грехе". Эта воображаемая сцена заставила ее рассмеяться.