– Анастасия Павловна, позвольте пригласить вас в столовую. Я хочу познакомить вас с одним господином, – сказал наконец Колычев, прерывая затянувшееся неловкое молчание. – Это мой друг, он служит в Сыскном отделении.
– В Сыскном? – переспросила Ася каким-то странным тоном.
– Не бойтесь, он не опасен. Это свой человек, – поспешил успокоить ее Колычев. – Я надеюсь на его помощь в вашем деле.
– Да я вовсе не боюсь, – грустно сказала Ася и, помолчав, добавила: – Я устала бояться, Дмитрий Степанович.
Антипов, успевший устроиться за чайным столом, намазывал маслом кусок калача. Когда Дмитрий ввел в столовую даму, Павел вскочил и галантно шаркнул ножкой, как подобает хорошо воспитанному господину. Усмехнувшись про себя, Колычев подумал, что как только Антипов пытается произвести хорошее впечатление и блеснуть благородством манер, он теряет присущую ему мужественность и становится похожим на приказчика из галантерейной лавки. А его модный набриллиантиненный пробор, сверкающие запонки и галстучная булавка с золотистым топазом лишь довершают впечатление. Если бы Дмитрию не доводилось видеть своими глазами, как Антипов в одиночку брал вооруженных бандюг, агента Сыскной полиции можно было бы принять за обычного фата и мелкого ловеласа...
– Знакомьтесь – Павел Мефодьевич Антипов, Анастасия Павловна Покотилова.
Антипов галантно поклонился.
– Весьма польщен, мадам. Ожидал нашей встречи. Премного о вас наслышан. Прошу вас.
Павел любезно отодвинул стул, предлагая Асе сесть к столу.
– Неужели польщены? – с вызовом спросила она, даже не улыбнувшись в ответ. – Вы ведь обязаны меня арестовать как беглую каторжную.
Дмитрий вздрогнул – зачем она это говорит? Зачем провоцировать старого сыскаря на неукоснительное исполнение им служебного долга, он ведь может свой долг и исполнить...
– Ну с этим спешить некуда, – улыбнулся Антипов самой обаятельной улыбкой из своего арсенала.
– А я вас помню, – продолжала Ася, разглядывая Антипова холодным взглядом. – Как принято говорить в хорошем обществе, мы, кажется, встречались... Вы приходили в наш дом вместе с другими полицейскими в день убийства моего мужа.
– Я тоже прекрасно помню вас, сударыня, – ответил Антипов и хотел было что-то добавить, но Колычев перебил его, пытаясь увести разговор от неприятной темы.
– Павел, ты спрашивал, как мне удалось избежать сегодня смерти? Меня спасла Анастасия Павловна. Представь себе, очаровательная молодая дама напала со спины на вооруженного убийцу и ухитрилась так отделать его поленом, что тот растянулся на земле, а потом кинулся бежать без оглядки.
Дмитрий рассказывал о происшедшем и сам чувствовал, что слова его звучат как-то фальшиво и бодренькая интонация голоса тут не уместна. «Боже, я окончательно все испорчу», – подумал он и замолчал.
– Анастасия Павловна, неужели вы способны на такой героизм? – спросил Антипов.
Ася пожала плечами.
– Какой там героизм? Стояла у окна, смотрела сквозь щелку в шторах на улицу и увидела, как в Дмитрия Степановича целится из револьвера здоровый громила. Пришлось бежать на выручку, схватив первое, что подвернулось под руку. А подвернулось как раз полено, потому что перед тем Василий принес дрова для растопки печей и сложил их в сенях. На каторге я научилась не медлить и не бояться, когда нужно ввязаться в драку.
– Если бы вы только знали, кто этот бандит, стрелявший в Дмитрия Степановича! – воскликнул Антипов, собираясь рассказать Асе про Бочарникова, уголовного преступника, побывавшего на каторге за убийство, а потом прибившегося к фирме Маркеловых, конкурентов Покотиловых...
– Я знаю, – спокойно ответила Ася. – Это дворник Ермолай. Он служил у нас с покойным мужем в особняке на Пречистенке, а потом давал против меня показания в суде. Я его узнала, когда подошла близко, чтобы огреть поленом...
– Что, со спины узнали? – быстро спросил Антипов.
– Ну, когда он падал, вставал, а потом убегал, я и лицо его рассмотрела, он не все время спиной ко мне поворачивался. Хотя знакомого человека и со спины узнать немудрено. Это Ермолай, дворник наш, только без бороды...
За столом установилась именно та пауза, которую в пьесах принято называть «немая сцена».
– Так, – сказал наконец с тяжким вздохом Павел, – чем дальше в лес, тем больше дров... Стало быть, Маркеловы, присмотрев фабрику Никиты Покотилова и вознамерившись ее купить, пристроили в дом Покотиловых своего человека. И еще хорошо бы узнать, с какими намерениями – так, присмотреть за хозяевами или...
– Скорее – или, – осторожно добавил Дмитрий, бегло взглянув на Анастасию (сейчас разговор неизбежно коснется убийства Никиты; как его вдова воспримет подобную тему?). Лицо Аси оставалось спокойным.
– Судя по недавней сцене в переулке, этот Бочарников способен на многое, – продолжил Колычев развивать свою мысль. – А не могли ли Маркеловы поручить ему убийство Никиты Покотилова?
– С какой целью? – спросил Антипов, в тоне которого больше не было никаких галантерейно-фатовских нот. – Где тут выгода для них?
– А фабрика, на которую они нацелились? Никита не собирался распродавать то, что создавал всю жизнь тяжелым трудом. К нему и подступаться с этим делом было нечего, оставалось одно – убрать хозяина. После смерти Никиты основной наследницей оставалась Анастасия Павловна, а она тоже не продала бы фабрику Маркеловым. Ведь не продали бы, Анастасия Павловна?
– Помилуй Бог, ни за что, – прошептала Ася.
– Ну вот, ни за что, – повторил ее слова Дмитрий. – Стало быть, и вдову нужно смести с пути, чтобы вся недвижимость Никиты Покотилова перешла к его брату. А с Ксенофонтом уже можно договориться. Известно, что у него были огромные долги. Легко предположить, что Маркеловы скупили его векселя или даже сами запутали его долговой сетью, чтобы иметь возможность диктовать свою волю. Итак, убив руками Бочарникова Покотилова-старшего и отправив несчастную вдову на каторгу, они приходят к вступившему в наследство Покотилову-младшему и говорят: «Зачем тебе, братец Ксенофонт, Никитина фабрика? Лишняя обуза и головная боль. Уступи ее нам с зачетом твоих векселей. А то ведь мы передадим векселя ко взысканию. Взыскание – оно, конечно, теперь не так тебе страшно, ты с наследства разжился, но ведь крупную сумму сразу запросто из дела не выймешь. Да и позор – взыскание векселей, разговоры, сплетни, опись имущества... А брать деньги под залог, чтобы с нами расплатиться, – потом все одно процент большой возвращать вместе с долгом придется, кредиторы второй раз шкуру снимут. Кому это нужно? Отдай нам фабрику, и разойдемся по-хорошему».
– Убедительно говоришь, – кивнул Павел. – Нужно будет уточнить, у кого в руках были векселя Ксенофонта, не у Маркеловых ли. Допустим, все это так и ради покупки фабрики по дешевке Маркеловы всю эту кашу и заварили. Но на практике – как мог служивший в дворниках Ермолай Бочарников получить доступ к оружию хозяина? Ведь Никита был застрелен из своего собственного пистолета.
– Анастасия Павловна утверждает, что днем двери в дом обычно не запирались. Кто-нибудь из прислуги всегда был в доме и присматривал, чтобы не вошли чужие. Но друг за другом-то прислуга не следила! Человек, который с утра до ночи снует по двору, всегда сможет улучить момент, когда хозяева уйдут, а другие слуги отвлекутся. Если он откуда-нибудь узнал или просто предположил, что в столе Никиты можно найти оружие, украсть пистолет было делом нескольких минут. Я полагаю, что, заранее раздобыв хозяйский пистолет, Бочарников подготовился к убийству и выждал подходящий день. И вот такая удача – хозяйка в гостях, прислуга почти вся отпущена, Никита Покотилов сидит в своем особняке в одиночестве. Можно войти в дом и хладнокровно его застрелить, а потом протелефонировать хозяйке, невнятно сообщив о несчастье в доме. Остается лишь равнодушно смотреть, как хозяйку ведут в тюрьму, и дать на суде показания о том, что выстрелы прозвучали не до того, как Анастасия Павловна вернулась из гостей, а после...
Рассуждения Колычева прервало неожиданное происшествие – Ася, сидевшая все это время за столом с совершенно спокойным и невозмутимым видом, вдруг потеряла сознание и упала в обморок.
Глава 20
Эпилог
– В Сыскном? – переспросила Ася каким-то странным тоном.
– Не бойтесь, он не опасен. Это свой человек, – поспешил успокоить ее Колычев. – Я надеюсь на его помощь в вашем деле.
– Да я вовсе не боюсь, – грустно сказала Ася и, помолчав, добавила: – Я устала бояться, Дмитрий Степанович.
Антипов, успевший устроиться за чайным столом, намазывал маслом кусок калача. Когда Дмитрий ввел в столовую даму, Павел вскочил и галантно шаркнул ножкой, как подобает хорошо воспитанному господину. Усмехнувшись про себя, Колычев подумал, что как только Антипов пытается произвести хорошее впечатление и блеснуть благородством манер, он теряет присущую ему мужественность и становится похожим на приказчика из галантерейной лавки. А его модный набриллиантиненный пробор, сверкающие запонки и галстучная булавка с золотистым топазом лишь довершают впечатление. Если бы Дмитрию не доводилось видеть своими глазами, как Антипов в одиночку брал вооруженных бандюг, агента Сыскной полиции можно было бы принять за обычного фата и мелкого ловеласа...
– Знакомьтесь – Павел Мефодьевич Антипов, Анастасия Павловна Покотилова.
Антипов галантно поклонился.
– Весьма польщен, мадам. Ожидал нашей встречи. Премного о вас наслышан. Прошу вас.
Павел любезно отодвинул стул, предлагая Асе сесть к столу.
– Неужели польщены? – с вызовом спросила она, даже не улыбнувшись в ответ. – Вы ведь обязаны меня арестовать как беглую каторжную.
Дмитрий вздрогнул – зачем она это говорит? Зачем провоцировать старого сыскаря на неукоснительное исполнение им служебного долга, он ведь может свой долг и исполнить...
– Ну с этим спешить некуда, – улыбнулся Антипов самой обаятельной улыбкой из своего арсенала.
– А я вас помню, – продолжала Ася, разглядывая Антипова холодным взглядом. – Как принято говорить в хорошем обществе, мы, кажется, встречались... Вы приходили в наш дом вместе с другими полицейскими в день убийства моего мужа.
– Я тоже прекрасно помню вас, сударыня, – ответил Антипов и хотел было что-то добавить, но Колычев перебил его, пытаясь увести разговор от неприятной темы.
– Павел, ты спрашивал, как мне удалось избежать сегодня смерти? Меня спасла Анастасия Павловна. Представь себе, очаровательная молодая дама напала со спины на вооруженного убийцу и ухитрилась так отделать его поленом, что тот растянулся на земле, а потом кинулся бежать без оглядки.
Дмитрий рассказывал о происшедшем и сам чувствовал, что слова его звучат как-то фальшиво и бодренькая интонация голоса тут не уместна. «Боже, я окончательно все испорчу», – подумал он и замолчал.
– Анастасия Павловна, неужели вы способны на такой героизм? – спросил Антипов.
Ася пожала плечами.
– Какой там героизм? Стояла у окна, смотрела сквозь щелку в шторах на улицу и увидела, как в Дмитрия Степановича целится из револьвера здоровый громила. Пришлось бежать на выручку, схватив первое, что подвернулось под руку. А подвернулось как раз полено, потому что перед тем Василий принес дрова для растопки печей и сложил их в сенях. На каторге я научилась не медлить и не бояться, когда нужно ввязаться в драку.
– Если бы вы только знали, кто этот бандит, стрелявший в Дмитрия Степановича! – воскликнул Антипов, собираясь рассказать Асе про Бочарникова, уголовного преступника, побывавшего на каторге за убийство, а потом прибившегося к фирме Маркеловых, конкурентов Покотиловых...
– Я знаю, – спокойно ответила Ася. – Это дворник Ермолай. Он служил у нас с покойным мужем в особняке на Пречистенке, а потом давал против меня показания в суде. Я его узнала, когда подошла близко, чтобы огреть поленом...
– Что, со спины узнали? – быстро спросил Антипов.
– Ну, когда он падал, вставал, а потом убегал, я и лицо его рассмотрела, он не все время спиной ко мне поворачивался. Хотя знакомого человека и со спины узнать немудрено. Это Ермолай, дворник наш, только без бороды...
За столом установилась именно та пауза, которую в пьесах принято называть «немая сцена».
– Так, – сказал наконец с тяжким вздохом Павел, – чем дальше в лес, тем больше дров... Стало быть, Маркеловы, присмотрев фабрику Никиты Покотилова и вознамерившись ее купить, пристроили в дом Покотиловых своего человека. И еще хорошо бы узнать, с какими намерениями – так, присмотреть за хозяевами или...
– Скорее – или, – осторожно добавил Дмитрий, бегло взглянув на Анастасию (сейчас разговор неизбежно коснется убийства Никиты; как его вдова воспримет подобную тему?). Лицо Аси оставалось спокойным.
– Судя по недавней сцене в переулке, этот Бочарников способен на многое, – продолжил Колычев развивать свою мысль. – А не могли ли Маркеловы поручить ему убийство Никиты Покотилова?
– С какой целью? – спросил Антипов, в тоне которого больше не было никаких галантерейно-фатовских нот. – Где тут выгода для них?
– А фабрика, на которую они нацелились? Никита не собирался распродавать то, что создавал всю жизнь тяжелым трудом. К нему и подступаться с этим делом было нечего, оставалось одно – убрать хозяина. После смерти Никиты основной наследницей оставалась Анастасия Павловна, а она тоже не продала бы фабрику Маркеловым. Ведь не продали бы, Анастасия Павловна?
– Помилуй Бог, ни за что, – прошептала Ася.
– Ну вот, ни за что, – повторил ее слова Дмитрий. – Стало быть, и вдову нужно смести с пути, чтобы вся недвижимость Никиты Покотилова перешла к его брату. А с Ксенофонтом уже можно договориться. Известно, что у него были огромные долги. Легко предположить, что Маркеловы скупили его векселя или даже сами запутали его долговой сетью, чтобы иметь возможность диктовать свою волю. Итак, убив руками Бочарникова Покотилова-старшего и отправив несчастную вдову на каторгу, они приходят к вступившему в наследство Покотилову-младшему и говорят: «Зачем тебе, братец Ксенофонт, Никитина фабрика? Лишняя обуза и головная боль. Уступи ее нам с зачетом твоих векселей. А то ведь мы передадим векселя ко взысканию. Взыскание – оно, конечно, теперь не так тебе страшно, ты с наследства разжился, но ведь крупную сумму сразу запросто из дела не выймешь. Да и позор – взыскание векселей, разговоры, сплетни, опись имущества... А брать деньги под залог, чтобы с нами расплатиться, – потом все одно процент большой возвращать вместе с долгом придется, кредиторы второй раз шкуру снимут. Кому это нужно? Отдай нам фабрику, и разойдемся по-хорошему».
– Убедительно говоришь, – кивнул Павел. – Нужно будет уточнить, у кого в руках были векселя Ксенофонта, не у Маркеловых ли. Допустим, все это так и ради покупки фабрики по дешевке Маркеловы всю эту кашу и заварили. Но на практике – как мог служивший в дворниках Ермолай Бочарников получить доступ к оружию хозяина? Ведь Никита был застрелен из своего собственного пистолета.
– Анастасия Павловна утверждает, что днем двери в дом обычно не запирались. Кто-нибудь из прислуги всегда был в доме и присматривал, чтобы не вошли чужие. Но друг за другом-то прислуга не следила! Человек, который с утра до ночи снует по двору, всегда сможет улучить момент, когда хозяева уйдут, а другие слуги отвлекутся. Если он откуда-нибудь узнал или просто предположил, что в столе Никиты можно найти оружие, украсть пистолет было делом нескольких минут. Я полагаю, что, заранее раздобыв хозяйский пистолет, Бочарников подготовился к убийству и выждал подходящий день. И вот такая удача – хозяйка в гостях, прислуга почти вся отпущена, Никита Покотилов сидит в своем особняке в одиночестве. Можно войти в дом и хладнокровно его застрелить, а потом протелефонировать хозяйке, невнятно сообщив о несчастье в доме. Остается лишь равнодушно смотреть, как хозяйку ведут в тюрьму, и дать на суде показания о том, что выстрелы прозвучали не до того, как Анастасия Павловна вернулась из гостей, а после...
Рассуждения Колычева прервало неожиданное происшествие – Ася, сидевшая все это время за столом с совершенно спокойным и невозмутимым видом, вдруг потеряла сознание и упала в обморок.
Глава 20
После того как Анастасию Павловну привели в чувство и с помощью Дуняши уложили в постель, стало ясно, что разговоры пора заканчивать, тем более что и время уже перевалило далеко за полночь. Усталый Антипов остался ночевать у Колычева, ему приготовили постель на диване в кабинете хозяина.
Вскоре в доме погасли огни, и в комнатах воцарилась тишина, хотя никто из обитателей старого особняка не спал. Ася смотрела в темноту своей мансарды, и перед ее глазами вновь и вновь, как лента в синематографе, прокручивались события того страшного дня, когда погиб Никита. Теперь, по-новому заглядывая в прошлое, она видела какие-то мелкие детальки, взгляды, обрывки событий, ясно говорившие – убийцей мужа был дворник Ермолай... И как она сразу не смогла об этом догадаться? Ведь это он, Ермолай, застрелил Никиту Герасимовича и сделал все, чтобы она сама попала на каторгу... И за все свое зло проклятый убийца только-то и получил от нее, что поленом по спине? Нет, теперь Ася не успокоится, пока не сведет с ним счеты!
Боль от утраты мужа снова накрыла ее мутной волной и стала такой невыносимой, что Ася даже не понимала, как она могла только что броситься с поцелуями к Дмитрию Степановичу. Да, он очень красив, образован, добр, он принял большое участие в ее судьбе и рисковал ради нее жизнью... Но он – чужой человек! Чужой! Как можно было так забыться, чтобы повиснуть у него на шее? Какой стыд!
А Дмитрий, мучаясь без сна в своей спальне, курил у оконной форточки папироску за папироской и думал, что сегодня он потерял нечто важное, нечто очень нужное и даже совершенно необходимое, и может быть, потерял без возврата...
Искорка, вспыхнувшая между ним и Анастасией в темном переулке, ярко блеснув, погасла, и он за всей суетой ничего не сумел сделать, чтобы ее уберечь. Но с другой стороны, какие бы то ни было личные отношения между адвокатом и клиенткой являются нарушением норм юридической этики. Разве можно поощрять к сближению женщину, которая от тебя зависит? В этом есть нечто смутное...
Василий с Дусей тоже не спали в своей комнате. Евдокия, расплетая на ночь косы, пилила мужа:
– Вот же ты, остолоп, Васька, идолище! Хозяина чуть не убили, а тебе даже невдомек на улицу выглянуть! Стрельба под окном, Анастасия и та с поленом наперевес на помощь Дмитрию Степановичу побежала, а тебя все где-то черти носят! Никогда вовремя на месте не найдешь. Рассчитает нас хозяин после этого и будет прав. На черта ему такие слуги – самого убивают, а прислуга и не пошевелится, и голоса не подаст!
О том, что сама она отлучилась поболтать к знакомой горничной из соседнего переулка и тоже не смогла поучаствовать в сцене со стрельбой, Дуся скромно умолчала...
Никак не могли обитатели особняка уснуть в эту ночь... Только сыскной агент Антипов блаженно захрапел, едва коснувшись щекой подушки, – состояние душевного сметения было чуждо его натуре.
За завтраком мужчины продолжили вчерашнюю беседу, стараясь, впрочем, не забывать о чувствах несчастной вдовы. Поэтому о многих неприятных подробностях либо умалчивали, либо говорили полунамеками.
– Итак, версия у нас зародилась убедительная, – рассуждал Антипов. – Но доказательств, таких, знаешь, веских, неопровержимых, за давностью не соберешь...
– Прямые улики собрать трудно, – соглашался Колычев, – но мало ли прецедентов, когда суд при вынесении приговора опирается на совокупность косвенных доказательств. Правда, у хороших юристов любое сомнение принято трактовать в пользу обвиняемого...
– Вот и я о чем! Что мы можем предъявить? Докажем факт давней связи Маркеловых с Бочарниковым – раз; использование Бочарникова для поручений особого рода, как-то криминальных деяний, подтвердит факт его вооруженного нападения на тебя – это два; устройство Бочарникова, который мог претендовать на лучшую должность, простым дворником в дом Покотиловых, устройство предположительно с преступным намерением – три...
– Можно попытаться доказать факт принуждения Маркеловыми Ксенофонта Покотилова к продаже фабрики, – продолжил Колычев. – Потом факты подкупа защитника и свидетелей на процессе – адвокат Бреве, конечно же, не признается, что ему дали взятку, но на Ксению Лапину можно надавить, здесь шанс есть. И еще раз, со всем тщанием следует опросить прислугу Покотиловых и всех соседей и соседскую прислугу – может быть, кто-то все же случайно увидел, как дворник проник в кабинет хозяина, чтобы украсть оружие, а потом, в роковой день вошел в дом для убийства.
– А еще лучше – поймать чертового Бочарникова и выбить из него признание, – подвел резюме Антипов. – Ладно, дорогие мои, отдыхайте, день сегодня воскресный. Ты, Дмитрий, в церковь к обедне сходи, помолись за свое чудесное избавление от гибели и за спасительницу, рабу Божию Анастасию. А я побежал, мне, как всегда, отдыхать некогда.
– Дмитрий Степанович, вы и вправду пойдете к обедне? – спросила Ася после того, как Антипов покинул дом.
– Да, – улыбнулся Колычев. – Мне ведь есть за что поблагодарить Бога и есть за кого помолиться.
– Пожалуйста, возьмите меня с собой! – попросила Ася. – Я так давно не была в церкви. Вы знаете, мне хочется в храме Божием попросить у Богородицы помощи.
– Ну что ж, давайте рискнем вывести вас за порог моего дома. Обычно я хожу к обедне в церковь Ильи Обыденного в Обыденском переулке, но сегодня мы с вами отправимся в храм Зачатьевского монастыря. До ворот монастыря всего несколько шагов от дома, надеюсь, по дороге вас никто не опознает. Только, Анастасия Павловна, непременно закройте лицо вуалью и в храме выбирайте наименее освещенные места. Вдруг на службу придет кто-либо из ваших знакомых или даже недоброжелателей. Береженого Бог бережет.
На территории монастыря было несколько храмов, возведенных в разное время монастырскими покровителями. Кто только не оставил свой след в Зачатьевском монастыре – и сын Ивана Грозного, бездетный царь Федор Иоаннович с супругой Ириной, молившиеся здесь о ниспослании наследника, и древний род Римских-Корсаковых, чьи владения некогда соседствовали с монастырскими землями. Надвратную церковь Спаса Нерукотворного возвел собственным тщанием царский стольник Андрей Римский-Корсаков, и считалась она с тех пор в их роду чуть ли не домовой... А вот больничная церковь Сошествия Святого Духа появилась здесь относительно недавно, всего-то полвека назад на пожертвования полковницы Головиной...
Колычев, державший под руку Анастасию Павловну, быстро шел мимо богомольцев и вечных церковных нищих, обходя монастырские постройки. Раннюю обедню должны были служить не в большом соборе, построенном лет сто назад архитекторами Казаковыми, отцом и сыном, а в маленькой старинной церкви Рождества Христова. Дмитрий порадовался про себя – он гораздо больше любил эту древнюю, пропахшую ладаном церковку с ее намоленными иконами, помнящими еще Федора Иоанновича, чем помпезный холодный собор с его псевдоготическим стилем.
– Возьмите для меня свечи, – прошептала Ася у входа в церковь.
После того как Дмитрий, расплатившись с церковной служкой, подал Анастасии тонкие желтые свечи, она кивком поблагодарила его, прошла к образу Богоматери «Утоли моя печали» и, откинув с лица густую вуаль, опустилась на колени...
По окончании службы Колычев и Ася, смешавшись с толпой прихожан, вышли за ворота монастыря. Людской поток разделился на два ручейка – одни богомольцы, перекрестившись на надвратную церковь, направились в сторону Остоженки, другие двинулись вниз, к реке, теряясь по пути в окрестных переулках...
Дмитрий видел, что Ася плачет (ее глаза скрывала вуаль, но из-под вуали текли по щекам дорожки слез), и не стал тревожить ее разговорами. Просто предложил ей руку и повел к дому, до которого было совсем недалеко.
Отделившись от других богомольцев, Колычев и Ася переходили дорогу, чтобы скрыться в своем тихом особнячке, когда вслед им грохнул выстрел. Люди с криками кинулись врассыпную. Прикрыв Асю собой, Дмитрий обернулся и увидел, как из-за выступа кирпичной монастырской стены выходит все та же ненавистная фигура «Картуза»-Бочарникова, хорошо различимая на мгновенно опустевшей площадке перед монастырем.
«Опять я без оружия», – обреченно подумал Дмитрий.
И почему в самые опасные моменты он всегда невооружен? Что это – судьба или собственная беспечность?
Между тем, у монастырской стены происходило нечто непонятное. «Картуз» не успел снова прицелиться, как к нему метнулась какая-то темная тень, потом еще одна и еще... Кто-то повис на руке с револьвером, кто-то кинулся Бочарникову под ноги, сбивая его на землю. Вскоре у монастырской стены уже копошился темный людской клубок, состоящий из непонятно чьих рук, ног и голов, а два городовых в форме, появившись как из-под земли, бестолково суетились вокруг, не решаясь ввязаться в драку, и только оглушительно свистели.
Поскольку выстрелы прекратились, к месту происшествия стали подтягиваться любопытствующие, и вскоре клубок катающихся по земле, вцепившись друг в друга, людей поглотила толпа.
Колычев и Ася так и стояли на мостовой, растерянно обнявшись, словно Дмитрий продолжал закрывать спутницу от смертельной опасности.
– Ну, брат, видно, дошла до Господа твоя молитва, второй раз под пулями уцелел, – раздался рядом с ними знакомый голос. – Здравствуйте, Анастасия Павловна! Хорошо ли почивали нынче?
– Благодарствуйте, – машинально ответила Ася, узнав Павла Антипова. – Павел Мефодьевич, что здесь происходит?
– Да вот, изволите видеть, убийцу поймали, сударыня. Я еще с вечера подумал, что он не успокоится и повторит попытку нападения на господина Колычева. А коли он и вас, сударыня, в лицо узнал, так тоже, пардон, убрать не побрезгует, зачем ему лишние свидетели. Так что вчера я телефонировал в Сыскное и распорядился у дома Дмитрия Степановича поставить засаду, чтобы ловить преступника на живца. Ну и сам, для гарантии, тут же заночевал, берег, так сказать, ваш сон. Я чутко сплю, ежели бы сунулся ночью этот молодец, от меня не ушел бы. Только ночью он где-то таился, а к утру вынырнул и дождался, когда вы, господа хорошие, дом покинете. Вот мои орлы и прихватили его с поличным. Теперь не отвертится. И показания по убийству Никиты Покотилова я у него вытрясу – какой резон ему теперь запираться, если так и так на каторгу прямая дорожка, два покушения на убийство тоже не шутка! Только я так смотрю, там какие-то персонажи не из моей пьесы появились. Пойду-ка я их разъясню!
«Персонажами» оказались помощник Колычева Володя и слуга Василий. Как только Антипову и городовым удалось растащить дерущихся и удалить из кучи-малы полицейских агентов, в сердцевине свалки обнаружились преданные Дмитрию Степановичу люди, кинувшиеся на громилу не по велению начальства, а по зову сердца.
– Я, Дмитрий Степанович, как узнал, что на вас вчера покушение было, так с утра здесь, в Третьем Зачатьевском, засаду устроил, – объяснял Володя, стаскивая с головы бабий платок (отправляясь в засаду у монастыря, он снова счел нужным принять облик богомолки-нищенки). – Думаю, вдруг этот бандюга опять полезет... И ведь полез-таки, щучья морда!
И Володя от души пнул «Картуза» ногой.
– И я тоже, Дмитрий Степанович, как вы с барыней в церкву пошли, смекнул, что аспид тот, убивец вчерашний, где ни то подкараулит вас. Ну думаю, гад ползучий, вчерась я тебя не видел, а сегодня от меня не уйдешь, ежели что! Ишь, моду тут в Москве взяли, в людей на улицах пулять! Я тебе покажу, как убийствами промышлять!
И Василий со своей стороны от души навесил пойманному «Картузу» леща по шее.
– Ваше благородие, – заканючил Картуз, угадав в Антипове начальника и обращаясь к нему, – помилосердствуйте! Безвинно побои терплю. Зашел в храм Божий при монастыре лоб перекрестить да свечечку у иконки поставить, а тут напали какие-то, бьют, руки крутят... Ошибочно это, вот вам крест, ошибочно, ни в чем я невиноватый!
– Ну-ну, любезный, нечего так уж убиваться! Револьверчик этот тоже, скажешь, не твой?
– Не мой, истинно говорю, не мой!
– Да, братец, врать ты здоров! – хмыкнул Антипов. – А стреляешь плохо. Мазила ты, а не стрелок! Удивляюсь, как еще в господина Покотилова попал. Не иначе, с двух шагов стрелял. Что зыркаешь? Я все про тебя знаю. Сейчас поедем с тобой в Сыскное, и там ты мне сам расскажешь, как устроился в дом Покотиловых дворником, чтобы хозяина убить, и как заказчики твои, братья Маркеловы, приказали пристрелить господина адвоката, чтобы до их грязных дел не докопался. Поди, Бреве их запугал до смерти, что господин Колычев покотиловским делом занялся и быстро всех разъяснит? Они тебя и науськали... Вот видишь, мне все и без тебя известно! Будешь сам рассказывать на допросе об этих делах исключительно из желания смягчить свою участь. Ведь у тебя есть желание поменьше срок каторжный схлопотать? Значит, поедем беседы беседовать. Грузите его, братцы, в экипаж... Дмитрий, я твоих орлов, Владимира и Васю, с собой прихвачу, свидетельские показания с них снять надо.
– А меня вы тоже прихватите, господин Антипов? – тихо спросила Ася.
– Нет, мадам, хотя ваше присутствие было бы мне весьма и весьма приятно, – ответил Антипов, снова становясь похожим на приказчика из галантерейной лавки. – Увы, Анастасия Павловна, по долгу службы вынужден заняться гораздо менее приятными делами.
– Но вы же обязаны в конце концов меня арестовать? Раз уж мое местонахождение перестало быть тайной...
– Надеюсь, вы успели заметить, что я не страдаю приверженностью к формализму. Формализм – враг сыскного дела, оно тонкости требует. Единственное, о чем вас попрошу – находитесь пока здесь, в Третьем Зачатьевском, не покидайте дома. Побеседовать нам вскоре придется, и я должен знать, где смогу вас найти. Подписку о невыезде с вас брать не буду, мне достаточно честного слова. Полагаю, Дмитрий Степанович теперь найдет основания, чтобы добиться отмены приговора по вашему делу и передачи его на доследование по вновь открывшимся обстоятельствам. А я со своей стороны его ходатайство поддержу. Честь имею, мадам! До встречи, Дмитрий.
Вернувшись в дом, Ася стала снимать в прихожей ботики, но поняла, что не может справиться с застежкой – у нее слишком сильно дрожали пальцы. Да и кашель мешал, видимо, выскочив накануне на улицу в одной блузке, Ася всерьез простудилась.
Опустившись у ее ног на колени, Дмитрий помог ей избавиться от ботиков. Глядя на его склоненную голову, Ася почувствовала, что ей неудержимо хочется поцеловать Колычева в макушку с прядками светлых волос, по-мальчишески сбившихся в вихры.
Но когда Дмитрий поднялся, стало заметно, что в глазах его стоят слезы, а на лице застыла тоска. Пройдя в гостиную, он сел на диван и обхватил голову руками.
– Что с вами, Дмитрий Степанович? – осторожно спросила Ася. – Вам плохо?
– Плохо, Асенька, плохо. Я чувствую себя таким никчемным, ни на что не годным человеком. Мне всегда казалось, что я достаточно хорошо приспособлен к жизни, а ведь сегодня я не смог бы вас защитить. Знал, что вести вас в церковь опасно, и все же повел. Понимал, что на нас могут снова напасть, и до последней минуты уговаривал себя, что этого не случится. А когда убийца открыл стрельбу, я, как последний дурак, стоял посреди улицы и думал: «Ах, почему у меня опять нет при себе оружия?»
– Дмитрий Степанович, ну что вы такое говорите? Вы же закрывали меня от пуль... Да разве только это? Вы поверили моим словам, вы рисковали репутацией и карьерой, предоставив мне убежище... Вы распутали мое дело и теперь поможете мне восстановить мое имя! Вы по-настоящему спасли мне жизнь, потому что теперь я смогу снова жить, жить достойно, как человек, а не как затравленный зверь... Вы сами не представляете, как много вы для меня сделали и как я вам благодарна за все!
Ася ненадолго замолчала, а потом вдруг выпалила, неожиданно даже для самой себя:
– Дмитрий Степанович, я люблю вас! Я вас так люблю, что мое сердце не вмещает этой любви. Оно сейчас разорвется!
И схватив руку онемевшего Колычева, Ася принялась покрывать ее поцелуями и слезами.
Дмитрий подхватил Асю на руки и понес по лестнице на второй этаж.
«Что я делаю? Что? – стучало у него в мозгу. – А адвокатская этика? Она же моя подзащитная! Я схожу с ума...»
Он чуть не опустил Асю на ступеньки, но ее руки так нежно обвивали его шею, а губы что-то шептали, обжигая щеку Колычева горячим дыханием...
«К черту этику, – сказал он сам себе, открывая ногой двери в спальню Анастасии. – Я не могу потерять эту женщину. Она должна быть счастлива и пусть будет счастлива со мной. Вот в чем моя этика».
Вскоре в доме погасли огни, и в комнатах воцарилась тишина, хотя никто из обитателей старого особняка не спал. Ася смотрела в темноту своей мансарды, и перед ее глазами вновь и вновь, как лента в синематографе, прокручивались события того страшного дня, когда погиб Никита. Теперь, по-новому заглядывая в прошлое, она видела какие-то мелкие детальки, взгляды, обрывки событий, ясно говорившие – убийцей мужа был дворник Ермолай... И как она сразу не смогла об этом догадаться? Ведь это он, Ермолай, застрелил Никиту Герасимовича и сделал все, чтобы она сама попала на каторгу... И за все свое зло проклятый убийца только-то и получил от нее, что поленом по спине? Нет, теперь Ася не успокоится, пока не сведет с ним счеты!
Боль от утраты мужа снова накрыла ее мутной волной и стала такой невыносимой, что Ася даже не понимала, как она могла только что броситься с поцелуями к Дмитрию Степановичу. Да, он очень красив, образован, добр, он принял большое участие в ее судьбе и рисковал ради нее жизнью... Но он – чужой человек! Чужой! Как можно было так забыться, чтобы повиснуть у него на шее? Какой стыд!
А Дмитрий, мучаясь без сна в своей спальне, курил у оконной форточки папироску за папироской и думал, что сегодня он потерял нечто важное, нечто очень нужное и даже совершенно необходимое, и может быть, потерял без возврата...
Искорка, вспыхнувшая между ним и Анастасией в темном переулке, ярко блеснув, погасла, и он за всей суетой ничего не сумел сделать, чтобы ее уберечь. Но с другой стороны, какие бы то ни было личные отношения между адвокатом и клиенткой являются нарушением норм юридической этики. Разве можно поощрять к сближению женщину, которая от тебя зависит? В этом есть нечто смутное...
Василий с Дусей тоже не спали в своей комнате. Евдокия, расплетая на ночь косы, пилила мужа:
– Вот же ты, остолоп, Васька, идолище! Хозяина чуть не убили, а тебе даже невдомек на улицу выглянуть! Стрельба под окном, Анастасия и та с поленом наперевес на помощь Дмитрию Степановичу побежала, а тебя все где-то черти носят! Никогда вовремя на месте не найдешь. Рассчитает нас хозяин после этого и будет прав. На черта ему такие слуги – самого убивают, а прислуга и не пошевелится, и голоса не подаст!
О том, что сама она отлучилась поболтать к знакомой горничной из соседнего переулка и тоже не смогла поучаствовать в сцене со стрельбой, Дуся скромно умолчала...
Никак не могли обитатели особняка уснуть в эту ночь... Только сыскной агент Антипов блаженно захрапел, едва коснувшись щекой подушки, – состояние душевного сметения было чуждо его натуре.
За завтраком мужчины продолжили вчерашнюю беседу, стараясь, впрочем, не забывать о чувствах несчастной вдовы. Поэтому о многих неприятных подробностях либо умалчивали, либо говорили полунамеками.
– Итак, версия у нас зародилась убедительная, – рассуждал Антипов. – Но доказательств, таких, знаешь, веских, неопровержимых, за давностью не соберешь...
– Прямые улики собрать трудно, – соглашался Колычев, – но мало ли прецедентов, когда суд при вынесении приговора опирается на совокупность косвенных доказательств. Правда, у хороших юристов любое сомнение принято трактовать в пользу обвиняемого...
– Вот и я о чем! Что мы можем предъявить? Докажем факт давней связи Маркеловых с Бочарниковым – раз; использование Бочарникова для поручений особого рода, как-то криминальных деяний, подтвердит факт его вооруженного нападения на тебя – это два; устройство Бочарникова, который мог претендовать на лучшую должность, простым дворником в дом Покотиловых, устройство предположительно с преступным намерением – три...
– Можно попытаться доказать факт принуждения Маркеловыми Ксенофонта Покотилова к продаже фабрики, – продолжил Колычев. – Потом факты подкупа защитника и свидетелей на процессе – адвокат Бреве, конечно же, не признается, что ему дали взятку, но на Ксению Лапину можно надавить, здесь шанс есть. И еще раз, со всем тщанием следует опросить прислугу Покотиловых и всех соседей и соседскую прислугу – может быть, кто-то все же случайно увидел, как дворник проник в кабинет хозяина, чтобы украсть оружие, а потом, в роковой день вошел в дом для убийства.
– А еще лучше – поймать чертового Бочарникова и выбить из него признание, – подвел резюме Антипов. – Ладно, дорогие мои, отдыхайте, день сегодня воскресный. Ты, Дмитрий, в церковь к обедне сходи, помолись за свое чудесное избавление от гибели и за спасительницу, рабу Божию Анастасию. А я побежал, мне, как всегда, отдыхать некогда.
– Дмитрий Степанович, вы и вправду пойдете к обедне? – спросила Ася после того, как Антипов покинул дом.
– Да, – улыбнулся Колычев. – Мне ведь есть за что поблагодарить Бога и есть за кого помолиться.
– Пожалуйста, возьмите меня с собой! – попросила Ася. – Я так давно не была в церкви. Вы знаете, мне хочется в храме Божием попросить у Богородицы помощи.
– Ну что ж, давайте рискнем вывести вас за порог моего дома. Обычно я хожу к обедне в церковь Ильи Обыденного в Обыденском переулке, но сегодня мы с вами отправимся в храм Зачатьевского монастыря. До ворот монастыря всего несколько шагов от дома, надеюсь, по дороге вас никто не опознает. Только, Анастасия Павловна, непременно закройте лицо вуалью и в храме выбирайте наименее освещенные места. Вдруг на службу придет кто-либо из ваших знакомых или даже недоброжелателей. Береженого Бог бережет.
На территории монастыря было несколько храмов, возведенных в разное время монастырскими покровителями. Кто только не оставил свой след в Зачатьевском монастыре – и сын Ивана Грозного, бездетный царь Федор Иоаннович с супругой Ириной, молившиеся здесь о ниспослании наследника, и древний род Римских-Корсаковых, чьи владения некогда соседствовали с монастырскими землями. Надвратную церковь Спаса Нерукотворного возвел собственным тщанием царский стольник Андрей Римский-Корсаков, и считалась она с тех пор в их роду чуть ли не домовой... А вот больничная церковь Сошествия Святого Духа появилась здесь относительно недавно, всего-то полвека назад на пожертвования полковницы Головиной...
Колычев, державший под руку Анастасию Павловну, быстро шел мимо богомольцев и вечных церковных нищих, обходя монастырские постройки. Раннюю обедню должны были служить не в большом соборе, построенном лет сто назад архитекторами Казаковыми, отцом и сыном, а в маленькой старинной церкви Рождества Христова. Дмитрий порадовался про себя – он гораздо больше любил эту древнюю, пропахшую ладаном церковку с ее намоленными иконами, помнящими еще Федора Иоанновича, чем помпезный холодный собор с его псевдоготическим стилем.
– Возьмите для меня свечи, – прошептала Ася у входа в церковь.
После того как Дмитрий, расплатившись с церковной служкой, подал Анастасии тонкие желтые свечи, она кивком поблагодарила его, прошла к образу Богоматери «Утоли моя печали» и, откинув с лица густую вуаль, опустилась на колени...
По окончании службы Колычев и Ася, смешавшись с толпой прихожан, вышли за ворота монастыря. Людской поток разделился на два ручейка – одни богомольцы, перекрестившись на надвратную церковь, направились в сторону Остоженки, другие двинулись вниз, к реке, теряясь по пути в окрестных переулках...
Дмитрий видел, что Ася плачет (ее глаза скрывала вуаль, но из-под вуали текли по щекам дорожки слез), и не стал тревожить ее разговорами. Просто предложил ей руку и повел к дому, до которого было совсем недалеко.
Отделившись от других богомольцев, Колычев и Ася переходили дорогу, чтобы скрыться в своем тихом особнячке, когда вслед им грохнул выстрел. Люди с криками кинулись врассыпную. Прикрыв Асю собой, Дмитрий обернулся и увидел, как из-за выступа кирпичной монастырской стены выходит все та же ненавистная фигура «Картуза»-Бочарникова, хорошо различимая на мгновенно опустевшей площадке перед монастырем.
«Опять я без оружия», – обреченно подумал Дмитрий.
И почему в самые опасные моменты он всегда невооружен? Что это – судьба или собственная беспечность?
Между тем, у монастырской стены происходило нечто непонятное. «Картуз» не успел снова прицелиться, как к нему метнулась какая-то темная тень, потом еще одна и еще... Кто-то повис на руке с револьвером, кто-то кинулся Бочарникову под ноги, сбивая его на землю. Вскоре у монастырской стены уже копошился темный людской клубок, состоящий из непонятно чьих рук, ног и голов, а два городовых в форме, появившись как из-под земли, бестолково суетились вокруг, не решаясь ввязаться в драку, и только оглушительно свистели.
Поскольку выстрелы прекратились, к месту происшествия стали подтягиваться любопытствующие, и вскоре клубок катающихся по земле, вцепившись друг в друга, людей поглотила толпа.
Колычев и Ася так и стояли на мостовой, растерянно обнявшись, словно Дмитрий продолжал закрывать спутницу от смертельной опасности.
– Ну, брат, видно, дошла до Господа твоя молитва, второй раз под пулями уцелел, – раздался рядом с ними знакомый голос. – Здравствуйте, Анастасия Павловна! Хорошо ли почивали нынче?
– Благодарствуйте, – машинально ответила Ася, узнав Павла Антипова. – Павел Мефодьевич, что здесь происходит?
– Да вот, изволите видеть, убийцу поймали, сударыня. Я еще с вечера подумал, что он не успокоится и повторит попытку нападения на господина Колычева. А коли он и вас, сударыня, в лицо узнал, так тоже, пардон, убрать не побрезгует, зачем ему лишние свидетели. Так что вчера я телефонировал в Сыскное и распорядился у дома Дмитрия Степановича поставить засаду, чтобы ловить преступника на живца. Ну и сам, для гарантии, тут же заночевал, берег, так сказать, ваш сон. Я чутко сплю, ежели бы сунулся ночью этот молодец, от меня не ушел бы. Только ночью он где-то таился, а к утру вынырнул и дождался, когда вы, господа хорошие, дом покинете. Вот мои орлы и прихватили его с поличным. Теперь не отвертится. И показания по убийству Никиты Покотилова я у него вытрясу – какой резон ему теперь запираться, если так и так на каторгу прямая дорожка, два покушения на убийство тоже не шутка! Только я так смотрю, там какие-то персонажи не из моей пьесы появились. Пойду-ка я их разъясню!
«Персонажами» оказались помощник Колычева Володя и слуга Василий. Как только Антипову и городовым удалось растащить дерущихся и удалить из кучи-малы полицейских агентов, в сердцевине свалки обнаружились преданные Дмитрию Степановичу люди, кинувшиеся на громилу не по велению начальства, а по зову сердца.
– Я, Дмитрий Степанович, как узнал, что на вас вчера покушение было, так с утра здесь, в Третьем Зачатьевском, засаду устроил, – объяснял Володя, стаскивая с головы бабий платок (отправляясь в засаду у монастыря, он снова счел нужным принять облик богомолки-нищенки). – Думаю, вдруг этот бандюга опять полезет... И ведь полез-таки, щучья морда!
И Володя от души пнул «Картуза» ногой.
– И я тоже, Дмитрий Степанович, как вы с барыней в церкву пошли, смекнул, что аспид тот, убивец вчерашний, где ни то подкараулит вас. Ну думаю, гад ползучий, вчерась я тебя не видел, а сегодня от меня не уйдешь, ежели что! Ишь, моду тут в Москве взяли, в людей на улицах пулять! Я тебе покажу, как убийствами промышлять!
И Василий со своей стороны от души навесил пойманному «Картузу» леща по шее.
– Ваше благородие, – заканючил Картуз, угадав в Антипове начальника и обращаясь к нему, – помилосердствуйте! Безвинно побои терплю. Зашел в храм Божий при монастыре лоб перекрестить да свечечку у иконки поставить, а тут напали какие-то, бьют, руки крутят... Ошибочно это, вот вам крест, ошибочно, ни в чем я невиноватый!
– Ну-ну, любезный, нечего так уж убиваться! Револьверчик этот тоже, скажешь, не твой?
– Не мой, истинно говорю, не мой!
– Да, братец, врать ты здоров! – хмыкнул Антипов. – А стреляешь плохо. Мазила ты, а не стрелок! Удивляюсь, как еще в господина Покотилова попал. Не иначе, с двух шагов стрелял. Что зыркаешь? Я все про тебя знаю. Сейчас поедем с тобой в Сыскное, и там ты мне сам расскажешь, как устроился в дом Покотиловых дворником, чтобы хозяина убить, и как заказчики твои, братья Маркеловы, приказали пристрелить господина адвоката, чтобы до их грязных дел не докопался. Поди, Бреве их запугал до смерти, что господин Колычев покотиловским делом занялся и быстро всех разъяснит? Они тебя и науськали... Вот видишь, мне все и без тебя известно! Будешь сам рассказывать на допросе об этих делах исключительно из желания смягчить свою участь. Ведь у тебя есть желание поменьше срок каторжный схлопотать? Значит, поедем беседы беседовать. Грузите его, братцы, в экипаж... Дмитрий, я твоих орлов, Владимира и Васю, с собой прихвачу, свидетельские показания с них снять надо.
– А меня вы тоже прихватите, господин Антипов? – тихо спросила Ася.
– Нет, мадам, хотя ваше присутствие было бы мне весьма и весьма приятно, – ответил Антипов, снова становясь похожим на приказчика из галантерейной лавки. – Увы, Анастасия Павловна, по долгу службы вынужден заняться гораздо менее приятными делами.
– Но вы же обязаны в конце концов меня арестовать? Раз уж мое местонахождение перестало быть тайной...
– Надеюсь, вы успели заметить, что я не страдаю приверженностью к формализму. Формализм – враг сыскного дела, оно тонкости требует. Единственное, о чем вас попрошу – находитесь пока здесь, в Третьем Зачатьевском, не покидайте дома. Побеседовать нам вскоре придется, и я должен знать, где смогу вас найти. Подписку о невыезде с вас брать не буду, мне достаточно честного слова. Полагаю, Дмитрий Степанович теперь найдет основания, чтобы добиться отмены приговора по вашему делу и передачи его на доследование по вновь открывшимся обстоятельствам. А я со своей стороны его ходатайство поддержу. Честь имею, мадам! До встречи, Дмитрий.
Вернувшись в дом, Ася стала снимать в прихожей ботики, но поняла, что не может справиться с застежкой – у нее слишком сильно дрожали пальцы. Да и кашель мешал, видимо, выскочив накануне на улицу в одной блузке, Ася всерьез простудилась.
Опустившись у ее ног на колени, Дмитрий помог ей избавиться от ботиков. Глядя на его склоненную голову, Ася почувствовала, что ей неудержимо хочется поцеловать Колычева в макушку с прядками светлых волос, по-мальчишески сбившихся в вихры.
Но когда Дмитрий поднялся, стало заметно, что в глазах его стоят слезы, а на лице застыла тоска. Пройдя в гостиную, он сел на диван и обхватил голову руками.
– Что с вами, Дмитрий Степанович? – осторожно спросила Ася. – Вам плохо?
– Плохо, Асенька, плохо. Я чувствую себя таким никчемным, ни на что не годным человеком. Мне всегда казалось, что я достаточно хорошо приспособлен к жизни, а ведь сегодня я не смог бы вас защитить. Знал, что вести вас в церковь опасно, и все же повел. Понимал, что на нас могут снова напасть, и до последней минуты уговаривал себя, что этого не случится. А когда убийца открыл стрельбу, я, как последний дурак, стоял посреди улицы и думал: «Ах, почему у меня опять нет при себе оружия?»
– Дмитрий Степанович, ну что вы такое говорите? Вы же закрывали меня от пуль... Да разве только это? Вы поверили моим словам, вы рисковали репутацией и карьерой, предоставив мне убежище... Вы распутали мое дело и теперь поможете мне восстановить мое имя! Вы по-настоящему спасли мне жизнь, потому что теперь я смогу снова жить, жить достойно, как человек, а не как затравленный зверь... Вы сами не представляете, как много вы для меня сделали и как я вам благодарна за все!
Ася ненадолго замолчала, а потом вдруг выпалила, неожиданно даже для самой себя:
– Дмитрий Степанович, я люблю вас! Я вас так люблю, что мое сердце не вмещает этой любви. Оно сейчас разорвется!
И схватив руку онемевшего Колычева, Ася принялась покрывать ее поцелуями и слезами.
Дмитрий подхватил Асю на руки и понес по лестнице на второй этаж.
«Что я делаю? Что? – стучало у него в мозгу. – А адвокатская этика? Она же моя подзащитная! Я схожу с ума...»
Он чуть не опустил Асю на ступеньки, но ее руки так нежно обвивали его шею, а губы что-то шептали, обжигая щеку Колычева горячим дыханием...
«К черту этику, – сказал он сам себе, открывая ногой двери в спальню Анастасии. – Я не могу потерять эту женщину. Она должна быть счастлива и пусть будет счастлива со мной. Вот в чем моя этика».
Эпилог
Приближалось Рождество. 22 декабря у Аси были именины – день святой Анастасии Узорешительницы.
Колычев вышел из ювелирной лавки на Кузнецком Мосту с небольшим изящным сверточком в руке и подозвал извозчика.
– Гони на Пречистенку, – сказал он вознице, усаживаясь в экипаж.
На днях Колычев получил большой гонорар за выигранное в суде дело и смог купить для Аси дорогой подарок – изумрудное колье. Барышня из ювелирной лавки, упаковывая покупку, завернула футляр с украшением в глянцевую бумагу с блестящими снежинками, завязала его ленточкой с замысловатым бантом, а под ленточкой укрепила большой красный цветок, называемый громоздким немецким словом «Weihnachtsstern» – «рождественская звезда».
– Я так завидую вашей даме, – сказала продавщица Колычеву. – Не каждую даму любят так сильно...
Остановив извозчика на углу Староконюшенного переулка, Колычев бегом добежал до нарядного белого особняка с ротондой и позвонил в парадную дверь.
Ему открыл пожилой лакей.
– Здравствуйте, господин адвокат, – сказал он, низко поклонившись.
– Здравствуй, голубчик. Анастасия Павловна у себя?
– Анастасия Павловна уехали-с, – тихо ответил лакей.
– То есть как – уехала? Ты, братец, ничего не путаешь?
– Никак нет-с, не путаю. Вот, извольте, вам письмо оставлено.
– Письмо? Неужели она уехала надолго? – удивился Дмитрий.
– Извольте письмо прочесть, ваша милость.
Разорвав конверт и развернув плотный, пахнущий хорошими духами лист бумаги, Колычев прочел:
«Милый Митенька! Прости, что не набралась смелости поговорить с тобой об этом вчера, не хотела портить наш последний вечер – он был таким дивным!
Митя, я была у врача и принесла оттуда самые горькие новости. У меня обнаружили туберкулез (так доктор называет чахотку), причем болезнь перешла уже в серьезную стадию. Вероятно, я заразилась в каторжной тюрьме, со мной в одной камере были больные женщины. Мой врач собирал консилиум, и все его коллеги в один голос говорят, что положение плохо, зиму я могу и не пережить, тем более в холодной Москве. Спасибо, что объяснили мне все честно.
Митенька, я уезжаю в Швейцарию, в горы, там хорошие врачи и хорошие санатории для больных чахоткой. Может быть, мне еще смогут помочь. Умирать ужасно не хочется. Прощай, моя любовь. Увожу твой образ в своем сердце. Если мне станет лучше, я к тебе вернусь. А если не вернусь, знай – я жду встречи с тобой на небесах. Буду молиться, чтобы Господь даровал мне спасение.
Целую тебя несчетное число раз.
Твоя Ася.
P.S. Прости, мой милый, если что не так написала. Мура Веневская говорила, что мы, купчихи, всегда пошло выражаем свои мысли. Но я пишу тебе от сердца – ты, Митенька, одна моя любовь на всю жизнь, сколько бы мне ее ни осталось.
А.»
– Адреса твоя госпожа не оставила? – спросил лакея Колычев, сглотнув комок, вставший в горле.
– Никак нет-с. Но говорили, что вы сегодня непременно придете, и просили вручать вам письмо и презент к Рождеству.
И лакей протянул Дмитрию сверток в знакомой оберточной бумаге с блестящими снежинками и с красной, как кровь, «вайнахтештерн», всунутой под ленту. Видимо, упаковывала его все та же барышня из ювелирного магазина...
В свертке был золотой портсигар с бриллиантовой монограммой «ДК». Открыв его, Дмитрий прочитал внутренюю гравировку: «Кого люблю, тому дарю».
«Мура, чертова кукла, была права по поводу купчих, – машинально отметил он, хотя в его голове лихорадочно прыгали совсем другие мысли. – Выражаются пошло... Поезда в Швейцарию уходят с Александровского вокзала. Сколько отсюда езды до Тверской заставы? Может быть, я успею Асеньку догнать. Господи, только бы успеть!»
Выбежав на улицу, он вскочил в экипаж извозчика, привезшего его с Кузнецкого, и закричал:
– Гони к Тверской заставе, к вокзалу! Рубль дам на водку. Только гони, братец, гони!
Колычев вышел из ювелирной лавки на Кузнецком Мосту с небольшим изящным сверточком в руке и подозвал извозчика.
– Гони на Пречистенку, – сказал он вознице, усаживаясь в экипаж.
На днях Колычев получил большой гонорар за выигранное в суде дело и смог купить для Аси дорогой подарок – изумрудное колье. Барышня из ювелирной лавки, упаковывая покупку, завернула футляр с украшением в глянцевую бумагу с блестящими снежинками, завязала его ленточкой с замысловатым бантом, а под ленточкой укрепила большой красный цветок, называемый громоздким немецким словом «Weihnachtsstern» – «рождественская звезда».
– Я так завидую вашей даме, – сказала продавщица Колычеву. – Не каждую даму любят так сильно...
Остановив извозчика на углу Староконюшенного переулка, Колычев бегом добежал до нарядного белого особняка с ротондой и позвонил в парадную дверь.
Ему открыл пожилой лакей.
– Здравствуйте, господин адвокат, – сказал он, низко поклонившись.
– Здравствуй, голубчик. Анастасия Павловна у себя?
– Анастасия Павловна уехали-с, – тихо ответил лакей.
– То есть как – уехала? Ты, братец, ничего не путаешь?
– Никак нет-с, не путаю. Вот, извольте, вам письмо оставлено.
– Письмо? Неужели она уехала надолго? – удивился Дмитрий.
– Извольте письмо прочесть, ваша милость.
Разорвав конверт и развернув плотный, пахнущий хорошими духами лист бумаги, Колычев прочел:
«Милый Митенька! Прости, что не набралась смелости поговорить с тобой об этом вчера, не хотела портить наш последний вечер – он был таким дивным!
Митя, я была у врача и принесла оттуда самые горькие новости. У меня обнаружили туберкулез (так доктор называет чахотку), причем болезнь перешла уже в серьезную стадию. Вероятно, я заразилась в каторжной тюрьме, со мной в одной камере были больные женщины. Мой врач собирал консилиум, и все его коллеги в один голос говорят, что положение плохо, зиму я могу и не пережить, тем более в холодной Москве. Спасибо, что объяснили мне все честно.
Митенька, я уезжаю в Швейцарию, в горы, там хорошие врачи и хорошие санатории для больных чахоткой. Может быть, мне еще смогут помочь. Умирать ужасно не хочется. Прощай, моя любовь. Увожу твой образ в своем сердце. Если мне станет лучше, я к тебе вернусь. А если не вернусь, знай – я жду встречи с тобой на небесах. Буду молиться, чтобы Господь даровал мне спасение.
Целую тебя несчетное число раз.
Твоя Ася.
P.S. Прости, мой милый, если что не так написала. Мура Веневская говорила, что мы, купчихи, всегда пошло выражаем свои мысли. Но я пишу тебе от сердца – ты, Митенька, одна моя любовь на всю жизнь, сколько бы мне ее ни осталось.
А.»
– Адреса твоя госпожа не оставила? – спросил лакея Колычев, сглотнув комок, вставший в горле.
– Никак нет-с. Но говорили, что вы сегодня непременно придете, и просили вручать вам письмо и презент к Рождеству.
И лакей протянул Дмитрию сверток в знакомой оберточной бумаге с блестящими снежинками и с красной, как кровь, «вайнахтештерн», всунутой под ленту. Видимо, упаковывала его все та же барышня из ювелирного магазина...
В свертке был золотой портсигар с бриллиантовой монограммой «ДК». Открыв его, Дмитрий прочитал внутренюю гравировку: «Кого люблю, тому дарю».
«Мура, чертова кукла, была права по поводу купчих, – машинально отметил он, хотя в его голове лихорадочно прыгали совсем другие мысли. – Выражаются пошло... Поезда в Швейцарию уходят с Александровского вокзала. Сколько отсюда езды до Тверской заставы? Может быть, я успею Асеньку догнать. Господи, только бы успеть!»
Выбежав на улицу, он вскочил в экипаж извозчика, привезшего его с Кузнецкого, и закричал:
– Гони к Тверской заставе, к вокзалу! Рубль дам на водку. Только гони, братец, гони!