Хорватова Елена. Сезон долгов

   Феликса к тому времени уже нашли слуги – он с ночи сладко спал в своем винном погребе.
   Как оказалось, накануне, чтобы справиться с волнением, он спустился в погреб «промочить горло». И так увлекся, что и сам не заметил, как свалился там между винных бочек и уснул.
   – Боже, Митя, мне так стыдно, – заговорил Феликс слабым голосом при виде Колычева. – Я просто свинья. Я не встретил Веру. Она, наверное, жутко на меня обижена. И поделом! Кстати, ты не догадался случайно съездить вместо меня на станцию?
   – Догадался.
   – Я всегда знал, что ты – настоящий друг! – улыбнулся Рахманов. – Ангел, просто ангел! Ты устроил Веру где-нибудь в гостинице?
   – Она не приехала.
   – Почему? Что же могло случиться?
   – Феликс, случиться могло все что угодно. И особых поводов для оптимизма у нас нет. Мне следовало бы тебя как-то подготовить, но времени на психологические экзерсисы уже не осталось. Собирайся, нужно ехать – станционный жандарм зарезервировал нам два места на вечернем поезде.
   – Митя, что ты такое говоришь? Куда ехать, зачем? На поезде? Ты что, с ума сошел?
   – Я тверд в уме как никогда. Прости, но, боюсь, надо настраиваться на худшее. В ста верстах отсюда на полотне железной дороги найден труп молодой женщины. Тебе предписано явиться на опознание. Собирайся, нужно поторопиться.
   Феликс вскочил с дивана, на котором валялся с книгой, и стал натягивать на себя одежду. Пальцы его так сильно дрожали, что он не мог самостоятельно справиться с пуговицами и пришлось обратиться к помощи лакея, чего в обычные дни Феликс совсем не любил...
   Рахманов и Колычев уже спускались с крыльца, когда услышали крик княгини, стоявшей на балконе:
   – Феликс, куда ты? Вернись, я тебя умоляю! Ты же обещал мне! Дмитрий, куда вы его увозите? Он же провел всю ночь в холодном погребе, это чревато воспалением легких. Феликс, ты обещал мне отлежаться и принять меры против простуды! Не веди себя, как ребенок! Дмитрий Степанович, Митя, остановите его, умоляю! Уж от вас я не ожидала подобного легкомыслия.
   – Когда ты, наконец, расскажешь матери обо всем? – тихо спросил Колычев.
   – Только не сейчас, ради Бога, Митя, не сейчас! Ты же понимаешь...
   Крикнув матери несколько успокоительных слов, Феликс уселся в экипаж.

Глава 7

   Увы, подтвердилось самое худшее – убитая женщина и вправду оказалась женой Феликса, Верой Рахмановой. Ее мертвые, искаженные смертью черты все еще сохраняли, несмотря ни на что, следы яркой, молодой красоты.
   Дмитрию, у которого вроде бы за годы службы судебным следователем должна была образоваться стойкая привычка к виду мертвых тел, и то стало нехорошо и тягостно на душе. А Феликс совершенно раскис.
   Пассажирских поездов в обратную сторону до утра не было. Можно было дождаться петербургского поезда, который проходил эти места на рассвете, но Феликс настаивал на немедленном возвращении домой, пусть даже и на дрезине. Одна из паровозных бригад сжалилась над овдовевшим князем и подвезла их до нужной станции на товарняке.
   Всю обратную дорогу Феликс рыдал, невнятно твердя о наказании Господнем за его грехи, а уже под утро, на подъезде к Сухому Куту, обратился к Колычеву с неожиданной просьбой – на всякий случай подтвердить его алиби.
   – Митя, я уверен, что меня никто не заподозрит в убийстве, я ведь так любил Веру... Но все же, как юрист, я понимаю, что до конца быть спокойным нельзя. Ты не мог бы сказать следователю, когда тот станет тебя расспрашивать, что тебе твердо известно – я был всю ночь и все утро в усадьбе. Тем более – это чистая правда, я никуда дальше усадебного парка и винного погреба не уходил.
   – Феликс, я не имею привычки лгать. Мне это известно только с твоих слов. Все утро я терялся в догадках, где ты можешь быть, даже ездил в город и разыскал там Заплатина, чтобы узнать, не на его ли вечеринке ты так загулял.
   – Проклятье! Митя! Ты привлек внимание людей к тому, что я – неизвестно где... А я был все это время в усадьбе. Послушай, ты ведь сам не думаешь, что я ночью отправился на станцию, сел во встречный состав, перебрался где-нибудь на узловой станции в поезд Веры и, придушив ее, выкинул из вагона? Скажи, ты в это не веришь? Это все так дико звучит!
   – Не так уж и дико! Ну-ну, успокойся, лично я в это не верю. Просто потому, что хорошо тебя знаю. К тому же у тебя еще не зажила рана на руке, а задушить человека, даже слабую женщину, не так просто, нужно бороться, делать физические усилия, беспокоить при этом рану... Ты же всегда не в силах был терпеть боль.
   – Ты говоришь, как судейский сухарь! Дело не в том, зажила ли у меня рана, а в том, что я никогда не смогу поднять руку на женщину. Что за дикость – предполагать, что я не убил Веру только из-за собственной царапины!
   – Прости, служба в суде, вероятно, и вправду наложила отпечаток на строй моих мыслей. Так вот, что касается меня – я не верю, что ты – убийца. Но судебный следователь, которому поручат это дело, наверняка услышит от кого-нибудь о непонятной ситуации в твоем доме: мать два года не знает о свадьбе собственного сына, с которым живет под одной крышей. И твое патологическое стремление скрывать правду может насторожить следователя, ведь обычному человеку трудно уразуметь нечто подобное. «А вдруг, – скажет он себе, – этот князек, запутавшийся в домашних проблемах, предпочел убить жену, чтобы правда о венчании так и не вылезла наружу?»
   Дмитрий нарочно добавил последнюю безжалостную фразу, чтобы заставить наконец Феликса задуматься о серьезности положения. Рахманов буквально взвыл:
   – Черт, что ты говоришь, Митя? Не рви душу! Мне такое и в голову не пришло! А ведь это, и вправду, вполне логичный вывод! Неужели я окажусь главным подозреваемым?
   – Ну, пока судить об этом рано. Мы еще не знаем никаких обстоятельств дела. В предварительном порядке можно предложить такие гипотезы: во-первых, это могло быть заурядное вагонное ограбление, отягченное убийством...
   – Ограбление? Митя, боюсь, у Веры с собой было не так уж много денег или дорогих вещей... Я, конечно, помогал ей и она ни в чем не нуждалась, но прельстить вора дорогими брильянтами или туго набитым портмоне Вера вряд ли могла.
   – Мы с тобой не знаем, что именно могло показаться вору соблазнительным, лихие люди порой убивают свои жертвы за малое. Ладно, второй вариант – знакомство со случайным дорожным попутчиком, приведшее к трагедии. Случается, что добродушный с виду человек оказывается психопатом, склонным к убийству... Потом, нельзя исключать, что у молодой женщины, брошенной мужем...
   – Не говори так!
   – Почему, это ведь правда. У женщины, брошенной мужем, в Петербурге могла появиться какая-нибудь привязанность. Молодая красавица тоскует в одиночестве, а муж жить с ней не хочет и даже скрывает ото всех свой брак. В таких обстоятельствах утешитель не замедлит явиться. Допустим, он безумно ревновал и, узнав, что Вера уезжает к мужу, отправился следом... Кстати, на роль ревнивца мог бы подойти и Заплатин – но у него-то как раз неоспоримое алиби: принимал гостей в собственном доме, а после ухода компании разделил постель с некоей дамой. Когда я ворвался к нему, застал их вместе и было чертовски неудобно. Так что целая куча народу может поминутно рассказать, чем он занимался ночью и под утро...
   – Митя, хорошо, что ты напомнил о нем. Я пока не вернусь домой, а сразу поеду в город к Заплатину. Нужно предупредить его обо всем, пока с ним не успел поговорить следователь. А то ты, узнав об убийстве, метался и искал меня у Заплатина, Бог знает, что он может по этому поводу ляпнуть на допросе. Мне лишние проблемы вовсе не на руку. Да и матушке пока ничего о Вере не говори, придумай что-нибудь о том, где мы были.
   Высадив Колычева у ворот усадьбы и предоставив ему самому объясняться с княгиней о причинах их долгого отсутствия, Феликс погнал экипаж в город. У Заплатина он, как и следовало ожидать, задержался надолго.
   За это время в усадьбу успел приехать судебный следователь, который побеседовал обо всем с княгиней. Долго и тщательно скрываемая правда вылезла наружу, причем самым неприглядным образом. Княгиня слегла с сердечным приступом, и Дмитрий распорядился послать за врачом.
   Следователь прождал часа три, невероятно удивляясь тому, что безутешного вдовца невозможно застать дома, и уехал, попросив передать князю Рахманову вызов в Окружной суд.
   Феликс, вернувшийся поздно и изрядно подшофе, остался доволен, что беседа с представителем власти отложилась еще хотя бы на сутки.
   – Ты мог бы хоть сегодня не пить, – укоризненно заметил Колычев.
   – Да брось, Митя, я так, немного, на помин души убиенной рабы Божией Веры. Ты не знаешь, как мне сейчас горько!
   – Почему же не знаю, мне тоже доводилось терять любимых...
   – Ладно, давай сейчас не будем спорить, чья боль больнее. А мои дела, кстати, устроились как нельзя лучше. Заплатин подтвердит, что я провел всю ночь у него в гостях.
   – То есть как?
   – Да вот так! И Алексей и все его гости скажут, если потребуется, что я был с ними, веселился до рассвета, а потом устроился в доме Заплатина поспать. Алешка клятвенно мне это обещал! Это – алиби! Теперь я могу спокойно предаваться горю, не думая, что меня ко всему прочему еще и затаскают по судам.
   – Господи, Феликс! Ты просто сошел с ума! Если ты ни в чем не виноват, лучше всегда говорить правду.
   – Всегда говорить правду – очень мило для маленького мальчика, который без спросу взял у маменьки из кладовки банку варенья. А если речь идет об убийстве... Ты, Митя, не хуже меня знаешь, как много невиновных людей у нас попадает под суд и потом на каторгу. И даже прямых улик никто из присяжных не требует, вполне довольствуются косвенными, ловко подобранными следователем, а также красноречием прокурора...
   – Но этот Заплатин – весьма скользкий тип, он давно уже балансирует где-то за гранью закона. Ты не думаешь, что его слову не будет веры?
   – Думаю или не думаю, особого выбора у меня нет – ты же у нас не привык лгать. К тому же, кроме Алексея мое алиби подтвердят еще человек десять его гостей.
   – А если кто-нибудь из этой толпы случайных, вовсе не знакомых тебе людей проговорится на допросе? Или будет вести себя настолько глупо, что возбудит подозрения следователя? Да и Заплатин может использовать тебя в какой-то своей игре.
   – В какой еще игре? Ну да, это он с компанией своих гостей напал на поезд в ста верстах от нашей станции, прикончил мою жену, а теперь предоставил мне ложное алиби, чтобы покрепче запутать в своей паутине. Тебе самому не кажется, что такие предположения абсурдны? Он, конечно, не ангел, но и не воплощение зла. И вообще, Митя, прекрати ко мне цепляться – сколько можно? Ты меня старше всего на один год, но как начнешь мусолить: «А зачем?», «А почему?», «А если да кабы?», кажется, что годишься мне в деды. От тебя веет унылой житейской мудростью, как от столетнего старца...
   – Ваше сиятельство, ее сиятельство госпожа княгиня просит вас к себе, – доложил вошедший в комнату лакей.
   – Ну вот, мало мне тебя, брат Колычев, сейчас еще милая матушка стружку с меня снимать начнет!
   – Будь осторожен, у княгини был сегодня сердечный приступ, – напомнил Колычев.
   – Ах, когда маман нужно чего-нибудь от меня добиться, у нее всякий раз случается сердечный приступ. Верное средство. Я уже привык к этому ей-богу.

Глава 8

   На следующее утро Феликс с матерью сидели каждый в своей комнате и, похоже, рыдали. Во всяком случае, из-за двери княгини слышался время от времени громкий плач.
   Феликс спустился в столовую только в двенадцатом часу, выпил кофе и попросил Колычева проводить его в губернский Окружной суд к следователю.
   Дмитрий, сильно тревожившийся за приятеля, начавшего, по его мнению, делать сплошные глупости, конечно же, согласился.
   До губернского города нужно было добираться либо часа два морем, либо часов пять, если не шесть, поездом – железная дорога делала большую петлю, станций было множество, да к тому же тоннели в горах пробиты только под одну колею и поезда подолгу стояли на горных отрезках, пропуская встречные составы.
   Поскольку путешествие поездом обещало так много минусов, решено было отправиться пароходом – ко всем прочим плюсам, с моря все-таки дул свежий, прохладный ветер и путь от дома до причала был много короче, чем до железной дороги.
   Колычев и Рахманов уселись в экипаж (княгиня на этот раз не только не кричала им вслед никаких слов, но даже не вышла из своей комнаты попрощаться) и отправились в город на пристань, откуда уходил пароход «Державин».
   Когда они подъехали к причалу, старенький пароход с двумя колесами и двумя черными трубами уже стоял под погрузкой. Пассажиры давно поднялись на борт, но грузчики по-прежнему таскали бесконечные ящики с помидорами и баклажанами и обернутые дерюгой ивовые корзины с виноградом.
   В первом классе, куда направились князь и Колычев, было почти пусто и роскошные каюты с бархатными диванами стояли запертыми. Только в одной из них расположился некий господин с могучими бакенбардами. Стюард предложил новым пассажирам открыть любую каюту на выбор и, кланяясь, поинтересовался – не желают ли господа прохладительного?
   Феликс прилег на диванчик в каюте, а Дмитрий отправился прогуляться по пароходу.
   Во втором классе народу было намного больше – билет во второй класс стоил не три рубля, как в первый, а рубль двадцать копеек (что тоже, по мнению многих пассажиров, кусалось), но экономным местным помещикам и чиновникам путешествовать в третьем классе казалось все-таки совершенно унизительным, и они раскошеливались на второй.
   Пассажиры второго класса, одетые в форменные чиновничьи кители и фуражки или в светлые чесучовые пиджаки и белоснежные картузики, не дожидаясь отплытия, разложили на холстинках брынзу, помидоры, плетеные туески с копченой скумбрией, достали зеленоватые бутыли с домашним вином и с удовольствием закусывали. Кое-кто успел и партию в картишки составить.
   Пассажиры третьего класса и «палубные» (имевшие только входной билет на нижнюю носовую палубу возле трюма) сгрудились у одного борта и отчаянно махали платками и шляпами провожавшим. С причала им отвечали с такой горячностью, словно маленький «Державин» собрался не в губернский город, а куда-нибудь в кругосветное путешествие через два океана.
   Но вот матросы убрали сходни, пароходик дернулся, капитан с мостика прокричал все положенные команды: «Малый ход!», «Самый малый!», «Средний ход!», «Полный ход!», из закопченных труб повалили клубы дыма, грязный причал отступал все дальше, открывая панораму раскиданного у берега городка, и вода за бортом становилась все более глубокой и чистой, отливая темной зеленью...
   Нижние пассажиры отошли, наконец, от борта и тоже уселись закусывать среди своих мешков и корзин... Колычев вернулся на верхнюю палубу – теперь, когда суматоха спала, можно было спокойно поговорить с Феликсом, обсудить то, о чем он будет говорить на допросе у следователя.
   Феликс сладко спал в своей каюте. В ответ на все попытки Дмитрия разбудить его он лишь мычал и поворачивался на другой бок. Колычев снова вышел на палубу.
   «Все-таки странно, что он так спокоен», – подумал Дмитрий, глядя вдаль.
   Городок уже почти растаял в дымке, различить можно было только белый маяк, высокую башню мечети, купол православной колокольни да развалины турецкой крепости...
   Князь спал почти всю дорогу. Может быть, это была всего лишь самозащита его нервной натуры, плохо переносившей потрясения? Или его не так уж и сильно потрясла смерть брошенной и забытой жены и он не мог скрыть равнодушия? А горькие слезы были лишь спектаклем?
   Разбудить Рахманова удалось только перед самым прибытием. Они вышли на палубу посмотреть на быстро приближающийся берег. Никого, кроме Колычева и Феликса, у борта на палубе первого класса не было, и можно было наконец поговорить, хотя времени на разговор оставалось уже немного.
   – Феликс, я прошу тебя, не приплетай к делу Заплатина с его лжесвидетельством. Не ищи беды на свою голову, – повторял Дмитрий. – Послушайся меня, я все-таки тоже судебный следователь. Расскажи все так, как было на самом деле. В конце концов, слуги подтвердят, что нашли тебя утром спящим в винном погребе...
   – И что толку? А кто подтвердит, что я провел там всю ночь? Может быть, я добрался до усадьбы и прошмыгнул в погреб за десять минут до их появления? А ночью добрался до железной дороги, перехватил состав, в котором ехала Вера, и где-нибудь на глухом полустанке или разъезде проник в него? Потом сделал свое черное дело и пустился наутек, чтобы вернуться в усадьбу и разлечься в винном погребе, изображая перед слугами тяжелое похмелье?
   – Феликс, пойми, чем больше ты станешь лгать, тем больше оснований у следователя будет тебя заподозрить...
   – Но я так и так считаюсь подозреваемым номер один. Я сам юрист и прекрасно все понимаю – о сложностях в моей семейной жизни следователь уже пронюхал, это раз; алиби у меня нет, это два; а если еще и дамы Старынкевич начнут рассказывать, что я строил из себя жениха и подбирался к приданому Ирэн... Пиши гиблую. Плохи мои дела, Митя.
   – И все же, послушайся меня, не усугубляй положение – тому алиби, которое предоставит тебе Заплатин, грош цена.
   Феликс в ответ промолчал.
   Взяв на пристани извозчика, приятели сразу же отправились в Окружной суд. По мере приближения здания судебных установлений настроение Феликса становилось все более и более мрачным. Может быть, он успел бы впасть в настоящую ипохондрию, но доехали они быстро. Губернский город был не так уж и велик.
   В суде оказалось, что следователя нет на месте – окружной прокурор отмечал именины супруги и пригласил почти всех судейских чиновников на праздничный обед.
   – Сегодня день-то какой – Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, – повторял старичок швейцар с солдатским георгиевским крестиком на груди. – Не взыщите, господа, все наши там. Празднуют-с. Прокурорша Любовь Германовна именинницы-с нынче. Вот их сиятельство господин прокурор и того-с... Балы закатывает. На всю, значится, губернию...
   – Ну вот. Притащились за семь верст киселя хлебать! – хлопнув себя по колену, Феликс в отчаянии уселся прямо на мраморные ступени у входа. – Они празднуют-с! И что нам теперь делать? Вера, Надежда, Любовь... О Боже!
   Обхватив голову руками, Феликс вдруг застонал и, похоже, вновь собрался плакать.
   – Что с тобой? – осторожно спросил Колычев.
   – А ты не понимаешь? – резко ответил Феликс. – Вера, Надежда, Любовь... Моя Верочка тоже именинница. Была бы! Могла бы быть, если бы не погибла!
   Дмитрий молча похлопал его по плечу и сказал швейцару:
   – Послушай, голубчик. Мы понимаем, что дело уже к вечеру и каждый может после трудов праведных попраздновать вволю. Но и о милосердии забывать нельзя. Этот господин – князь Рахманов, у которого жену убили. Слыхал, небось?
   Швейцар по-солдатски вытянулся по стойке смирно.
   – Видишь, братец, что с нашим князем с горя делается? Обязательно нам нужно со следователем поговорить. Давай-ка, распорядись, чтобы за ним послали. Мы его надолго не задержим.
   Но пусть придет непременно – передайте, князь просто не в себе... А это тебе денежка за труды, держи.
   – Премного благодарны-с, как же-с, как же-с, сей секунд и пошлем-с, – засуетился швейцар.
   Через пару минут из здания судебных установлений уже пулей вылетел курьер в форменной фуражке, а через четверть часа на площади показался одетый во фрак судебный следователь, который был накануне в усадьбе Рахмановых.
   – Видишь, как выгодно спекулировать княжеским титулом? – прошептал на ухо Колычеву Феликс, вытирая глаза – из них продолжали катиться слезы.
   – Здравствуйте, ваше сиятельство, – поприветствовал Феликса следователь. – Благодарю, что не отказали в моей просьбе и прибыли, чтобы помочь расследованию. Прошу вас, проходите, – он сделал гостеприимный жест в сторону лестницы, ведущей внутрь здания суда.
   – Разрешите представить вам моего друга Дмитрия Степановича Колычева, который любезно согласился сопровождать меня, – церемонно произнес Феликс. – Господин Колычев – ваш коллега, судебный следователь Московского окружного суда.
   Следователь еще раз поклонился и заметил:
   – Мы с господином Колычевым успели познакомиться вчера у вас в усадьбе, ваше сиятельство. Правда, Дмитрий Степанович умолчал, что мы – коллеги, но тем приятнее знакомство. В другой раз я с величайшим удовольствием побеседую с вами, Дмитрий Степанович, по интересующему всех нас делу. Весьма любопытно будет обменяться с вами умозаключениями, известно, что в столичных городах в судах служат настоящие зубры, не то что мы, провинциалы – ни опыта должного, ни знаний. Но сейчас, прошу простить, мне необходимо побеседовать с князем, что называется, с глазу на глаз. Надеюсь, вы извините меня. Служба. Вам, Дмитрий Степанович, полагаю, это понятно как никому другому.
   – О, да, не тревожьтесь. Феликс, я буду ждать тебя в гостинице... Проктятье, мы же еще нигде не остановились, а тут наверняка несколько крупных гостиниц! В какой же нам встретиться?
   – Позвольте дать вам совет, господин Колычев. Отправляйтесь в гостиницу «Люксор», – вмешался следователь. – Она небольшая, но весьма изысканная, хорошего тона, для самой благородной публики. И ресторан у них более чем приличный. А князь сразу, как освободится, подойдет к вам в «Люксор», я надолго задержать его сиятельство не посмею.
   – Прекрасно. Стало быть, Феликс, жду тебя в «Люксоре». Честь имею, господин следователь.
   – До встречи, Дмитрий Степанович, – многозначительно улыбнулся тот в ответ.

Глава 9

   Вопреки обещаниям любезного следователя, князь застрял в Окружном суде надолго.
   Колычев взял в «Люксоре» номер. Портье несколько подозрительно посматривал на человека, прибывшего в гостиницу без багажа, но узнав, что этот странный посетитель сопровождает князя Рахманова в деловой поездке и его сиятельство тоже вот-вот объявится в «Люксоре», сразу же поменял тон и предложил другу князя самые великолепные апартаменты, какими только могла располагать провинциальная гостиница.
   Дмитрий принял в номере ванну (из медного крана в виде разинутой пасти льва текла тепловатая водичка, но в жару и этого было вполне достаточно, париться в кипятке вовсе не хотелось), потом оделся, спустился в ресторан пообедать, немного прогулялся по набережной и снова вернулся в «Люксор».
   Феликса все не было.
   «М-да, здешний следователь серьезно относится к своим обязанностям, – подумал Дмитрий, – я-то полагал, что он поторопится вернуться к праздничному столу, из-за которого его так безжалостно вырвали. А вот, поди ж ты, устроил князю долгий допрос с пристрастием».
   Когда Феликс наконец появился в «Люксоре» и, сопровождаемый почтительным рассыльным, поднялся в номер, Дмитрий успел уснуть на диване в гостиной. Проснулся он от голоса Рахманова, перечислявшего рассыльному, что следует купить для них в лавке:
   – Порошок для зубов и две щетки. Бритвенный прибор... А впрочем, бритвенный прибор не надо, мы зайдем побриться в цирюльню. Четыре мужских сорочки поприличнее, желательно из голландского полотна... Дмитрий, проснись! Скажи, какой у тебя размер воротничка – я посылаю мальчишку за свежими сорочками.
   – Мы что, остаемся жить в этой гостинице? – улыбнулся спросонья Колычев.
   – Об этом – потом, – торопливо ответил Феликс. Видимо, не хотел, обсуждать свои дела при гостиничном рассыльном.
   Только когда мальчик, снабженный деньгами и списком покупок, покинул номер, Рахманов стал делиться впечатлениями о беседе с судебным следователем.
   – Знаешь, а он – хитрая лиса. Несмотря на всю свою любезность, на эти «извольте-позвольте, ваше сиятельство!», вымотал у меня всю душу. Пришлось, черт возьми, рассказывать о таких семейных тайнах, о которых и говорить-то совершенно невозможно.
   – Надеюсь, ты внял моим советам и не стал лгать? – спросил Колычев.
   – Ну разве что чуть-чуть прилгнул. Не сердись, Митя. Я все-таки сказал, что был в ночь накануне убийства в гостях у Заплатина.
   – Господи, что же ты наделал, Феликс? Ты все-таки соблазнился на это фальшивое алиби!
   – А что мне оставалось? Этот судейский крючок пристал ко мне как с ножом к горлу – что, да где, да почему? А когда узнал, что у меня все-таки есть алиби, сразу выпустил пар. Ну, теперь он повидается с Заплатиным, поймет, что я не мог убить Веру, и со спокойной душой станет искать настоящего убийцу. Я ведь все равно не убивал – есть у меня алиби или нет, а ему не стоит отвлекаться на ненужные подозрения...
   – Феликс, Феликс, что за детские рассуждения? Если следователь каким-нибудь образом раскопает, что твое алиби – липовое, ты сразу же превратишься в первого подозреваемого и никаких иных убийц искать уже не станут!
   – Ну, будем надеяться на лучшее. Заплатин предупрежден. Авось все обойдется.
   – Да, будем надеяться на авось... На лучший авось из всех возможных авосей...
   – Перестань, Митя, и без тебя тошно! К тому же этот судейский крючок попросил меня не покидать пока город и по возможности находиться в гостинице, вероятно, чтобы я был в нужный момент под рукой.
   – Не покидать город? Феликс, фактически – это домашний арест.
   – Ну почему непременно арест? Что ты говоришь?
   – Позволь тебе напомнить, господин юрист, что дворяне, а тем более титулованные особы, как представители привилегированного сословия, на этапе предварительного дознания аресту и тюремному заключению подвергаются в самых редких случаях, только когда необходимо пресечь их деятельность, опасную для общества или государства, либо ради предотвращения возможности побега. Во всех иных случаях в отношении дворян предпочтительным считается домашний арест.