Глава 18

   – Митя, ты сегодня так долго был в городе, – сказал Колычеву Феликс, когда все уже успокоились, суматоха в доме улеглась и приятели устроились на балконе пить кофе. – Я тут изнывал от тоски и волновался. И как оказалось, волновался не зря. Знаешь, сердце чуяло беду, и при этом даже нельзя было выехать из имения к тебе навстречу. Ведь у ворот торчат два остолопа! Хуже нет, чем эта несвобода. Впрочем, если бы я был волен в своих поступках, то, может быть, и сам порой с удовольствием побыл бы дома. Но только сам, по доброй воле. А так, когда я вынужден сидеть за оградой имения, как в загоне, и любоваться на фуражки поставленных у ворот часовых, на душе становится муторно... Я полдня гулял по парку и чувствую, что уже возненавидел каждый розовый куст и каждую магнолию у дорожки... А тебе удалось что-то сделать в городе? Недаром ведь на тебя напали?
   – Удалось. И даже довольно много. Во-первых, завтра к тебе пожалует купец Ованесов с образцами товаров...
   – Ну вот еще! На черта мне тут сдался купец Ованесов с его образцами?
   – Пришлось сказать ему, что ты ввиду семейных обстоятельств жаждешь прикупить элегантный траур и только Ованесов может тебе в этом деле помочь. Он человек отзывчивый, согласился приехать сюда, в имение...
   – Митя, ты сошел с ума? Я глубоко скорблю о Вере, но вовсе не собираюсь демонстративно облачаться в траур, чтобы привлечь к своей скорби всеобщее праздное любопытство.
   – Однако, я тебя попрошу принять Ованесова со всей возможной любезностью, внимательно просмотреть все, что он тебе предложит, выбрать достаточное количество товара, чтобы господину купцу не было обидно за бессмысленно потраченное время, а в довершение всего пригласить его к обеду. И при этом блистать своим неотразимым обаянием, дабы Ованесов искренне к тебе расположился. Предупреждаю, любезность твоя должна быть по возможности искренней – купец человек неглупый и сразу поймет, если ты станешь просто кривляться перед ним.
   – Понятно. Из тебя выйдет неплохой торговый агент. Теперь я буду подозревать, что на тебя напали конкуренты купца Ованесова, чтобы отомстить за престижный и выгодный заказ, перепавший в его руки, – улыбнулся наконец Феликс. – Ладно уж, будь по-твоему, приоденусь в товар из ованесовской лавки. Но только объясни, Бога ради, – для чего это все?
   – Ованесов ехал в одном вагоне с твоей Верой и, по моим представлениям, является очень важным свидетелем. Нужно постараться его разговорить. Ты должен быть просто душкой и излучать дружелюбие. Так, теперь второе – в ночь перед убийством в сторону Ай-Шахраза вышла только одна шхуна – уже знакомое тебе судно контрабандистов, с которыми связан Заплатин.
   – А, так значит это парни Заплатина пытались свести с тобой счеты за то, что ты пронюхал об их рейсе в Ай-Шахраз...
   – Вовсе необязательно. Были ли у них на борту пассажиры или нет, никто не знает. Но все же не исключено, что были. Как и то, что Алексей мог добраться с ними до Ай-Шахраза. А если это так, возможно, он имеет отношение к убийству Веры. Допуская, конечно, что сия версия об убийце, выехавшем ночью из ваших мест, чтобы сесть в петербургский поезд в Ай-Шахразе, верна. У меня появились новые сведения, порождающие иную версию. Вот, ознакомься.
   И Колычев вытащил из папки бумагу с показаниями Тесленко.
   – У этого господина создалось впечатление, что некто в поезде преследовал с порочными намерениями молодых женщин. И твоя жена, оказав насильнику сопротивление и озлобив его, обрекла тем самым себя на гибель.
   – Но, Митя, если в поезде орудовал психопат и убийство – дело его рук, тогда совершенно неважно, выехал ли Заплатин из города на судне контрабандистов или нет!
   – Пока важно все, трудно отдать одной из версий полное предпочтение. К тому же, если в поезде орудовал психопат, значит, о нем должны были хоть что-то знать и проводники, и другие пассажиры. Такие вещи не обходятся без криков, шума борьбы, громкого женского плача, попыток жертв найти защиту у других людей или где-нибудь укрыться от преследователя... А об этом никто не рассказывал. Даже мадам Куропатова, в бдительности которой трудно усомниться, говорила лишь о том, что ее побеспокоили стуком в дверь и вопросом: «Вера, ты здесь?» А о преследованиях и истязаниях молодых женщин, попытках изнасилований и прочих кошмарных событиях почтенная дама даже не заикнулась, хотя, поверь, она бы не смолчала, узнай что-либо подобное...
   – Но может быть, мадам что-то упустила, прячась в своем купе. Ведь некая девица выпрыгнула на глухом полустанке из поезда? Кто эта барышня в разорванной блузке, подобранная твоим Тесленко, и от кого она спасалась? – нервно спросил Феликс.
   – Постараемся узнать. Во всяком случае, она из местных, если попросила подвезти ее в город, а не на крупную станцию железной дороги, чтобы ехать дальше.
   – А может быть, она просто хотела укрыться в ближайшем городке, боясь, что по маршруту следования ее станут искать? Слушай, Митя, а этот купчик Ованесов, он, кажется, путешествовал с девицами? Может быть, он схлестнулся с одной из них? Человек он южный, горячая кровь в голову ударила, повздорил со своей подружкой, порвал ей блузку и все такое... Она от ужаса из поезда и скаканула на полустанке в объятия твоего Тесленко? А шума от Ованесова было много, никто уже и не прислушивался к тому, что творится в его купе – драка или гулянка.
   – Вот поэтому я так и мечтаю о задушевной беседе с купцом Ованесовым, чтобы узнать у него какие-то подробности. Боюсь только, что он не будет полностью откровенен и не все захочет нам сообщить... Но тебе, брат, уж не взыщи, придется-таки раскошелиться и поддержать ованесовскую торговлю.
   К вечеру над берегом моря неожиданно сгустился тяжелый мутный туман и на далеком маяке отвратительно, словно взбесившийся бык, завыла мощная сирена, призывая к причалу заблудившиеся рыбачьи баркасы, а с утра пошел, не переставая, нудный, мелкий, как водяная пыль, дождь.
   Осень все-таки подкралась к морскому побережью.
   – Не приедет твой Ованесов, – уныло сказал Колычеву Феликс, глядя сквозь мокрое оконное стекло в парк. – Дурак он что ли, тащиться сюда из города по такой погоде...
   Но около одиннадцати часов к парадному крыльцу усадьбы подлетел щегольский экипаж с поднятым из-за дождя верхом. В экипаже среди коробок, свертков и тюков восседали господин Ованесов и его доверенный приказчик.
   Это был не тот молодой угодливый брюнет с модными усиками, который обслуживал посетителей магазина, а солидный господин с пронзительным взглядом, заправлявший всеми торговыми делами фирмы Ованесова. Впрочем, усики у этого приказчика были ничуть не хуже...
   Для начала князь Рахманов пригласил гостей в свой кабинет, где занялся детальным осмотром привезенного товара – нельзя же было допустить, чтобы у Ованесова создалось впечатление, что его заманили в усадьбу с непонятной целью, воспользовавшись торговлей как предлогом.
   Неожиданно для самого себя, Феликс очень увлекся, рассматривая доставленные купцами вещи. Он с удовольствием отбирал себе новые сорочки, примерял черные траурные шляпы и галстуки, отложил по совету Ованесова отрез английской шерсти на костюм (адрес самого лучшего портного купец также обещал предоставить), соблазнился даже на покупку двух пар обуви и кожаного портфеля...
   – Я, признаться, и не думал, что в этой дыре можно найти такие прекрасные вещи, – тихонько прошептал он Дмитрию, примеряя мягкую домашнюю куртку из бархата, – у господина Ованесова отменный вкус.
   Покрутившись в куртке перед зеркалом, он спросил приказчика:
   – Голубчик, а домашних туфель к этой куртке не найдется? Чтобы в одном стиле все было, а?
   Завалив два дивана купленным барахлом, Феликс пригласил довольного сделкой купца к обеду.
   – Тигран Георгиевич, будьте дорогим гостем, – проявлял радушие Феликс. – Позвольте представить вас моей матушке. Мы живем уединенно, но друзьям всегда рады!
   Старая княгиня, похоже, не пришла в большой восторг, что за столом будут присутствовать люди иного круга, но как дама тонкого воспитания, виду не показала, была с Ованесовым вполне любезна и лишь позволила себе пораньше, не дожидаясь десерта, выйти из-за стола.

Глава 19

   После того как пожилая дама удалилась, обстановка за столом сделалась более непринужденной и языки у мужчин развязались. Пить кофе компания перешла на любимый князем открытый балкон – море, даже укрытое пеленой дождя, было вполне впечатляющим видом, а натянутый над просторным балконом тент хорошо защищал не только от солнца, но и от дождевых струй.
   Ованесов вновь, в который уже раз, выразил князю свои соболезнования, изложенные в проникновенной восточной манере. Феликс принял их со скорбным выражением лица и слезами, застывшими в глазах.
   Колычев решил, что беседа приняла подходящий оборот, чтобы приступить к расспросам о происходившем в поезде.
   – Тигран Георгиевич, вы были последним человеком, кто видел княгиню живой. Не откажите, постарайтесь припомнить все, что сможете, об этой поездке. Для князя каждое ваше слово будет иметь особый вес, – Дмитрий решил не петлять, а действовать сразу напрямик.
   – Ах, если бы я знал, что ваша дорогая супруга, пусть упокоит Господь ее душу, путешествует вместе со мной в одном вагоне! Но я этого не знал и почти не видел княгиню в пути, она уединилась в своем купе. А я, признаться, после Харькова тоже перестал выходить, потому что черт нанес в наш вагон супругу здешнего земского начальника. Появление мадам Куропатовой было крайне неприятным сюрпризом. Видите ли, я не хотел говорить о некоторых вещах, но сейчас, после беседы с судебным следователем, правда все равно вылезла. И неприятный разговор со своей женой я уже имел, так что теперь скрывать нечего... Я возвращался из Петербурга не один. То есть, не в том смысле, что мы ехали вместе с Ашотом (Ованесов кивнул на своего молчаливого приказчика), мы всегда ездим в Петербург за товаром вместе, так надежнее... Но в этот раз с нами были барышни... Мои знакомые из Петербурга. Надеюсь, вы по-мужски меня понимаете? В столице мне приходится бывать часто, и я там очень скучал, пока не стал вхож в салон одной генеральши... Это совершенно замечательное место, очень веселое. Обращение там свободное, для своих, конечно, и всегда можно познакомиться с какой-нибудь барышней легкого нрава... Вы только не подумайте, это совсем не публичный дом, отнюдь, до такой низости я никогда не опущусь. Просто салон, довольно тонный, где принимают и развлекают благородных господ. Все очень прилично, никаких безобразий, но барышень там много на любой вкус. Развлекают гостей приятной беседой, музицируют, поют, представляют живые картины, в общем, весело. Ну и предложишь какой-нибудь из них досуг с тобой разделить, так отказом не обидят. В столице приезжему человеку одиноко, а в театр пойти, в ресторан или на гулянье с хорошенькой барышней приятнее, чем одному. Тем более, красавицы у генеральши такие, что всеобщее внимание привлекают, и завистливые взгляды со всех сторон ловишь... Лестно. А после ресторана можно и в отель, в свой номер ее на бокал шампанского пригласить...
   Ованесов мечтательно вздохнул, помолчал и продолжил:
   – Вы понимаете, я человек еще молодой, люблю деликатное обращение, в Петербурге особых связей не имею... Ну и привязался я к одной девице из салона. Очень она мне по вкусу пришлась – блондиночка тоненькая, глазки светленькие, прозрачные почти... Милая такая, хотя и, что называется, этуаль. Я каждый раз, как в столицу приезжаю, стараюсь с ней пару-тройку дней провести, иначе никакой радости от поездки не будет... А в этот раз уговорил ее проводить меня поездом сюда, до места, дорога долгая, все-таки еще пару дней вместе повеселиться можно.
   Ованесов снова замолчал и смял в руке салфетку. Колычев подлил ему в рюмку коньяка – употребление этого напитка способствовало откровенности.
   – Моя барышня еще подругу с собой в путь прихватила, чтобы Ашоту тоже было не скучно. У нас была с ними договоренность, что мы с Ашотом сойдем на станции Сухой Кут, а девочки поедут дальше, до конечной, и оттуда уже вернутся домой в Петербург. Я им все расходы с лихвой оплатил и богатые подарки сделал, они не должны быть в обиде. И до Харькова все у нас шло чудно. А там, глядь, на перроне мадам Куропатова с детьми, гувернанткой и прислугой топчется. И в наш вагон – шмыг! Нет, прислугу, кроме гувернантки, она третьим классом из экономических соображений отправила, а сама с детьми – в наш вагон. Ну все, думаю, пропала поездка! Куропатова – первая сплетница по нашему уезду, сейчас же всем знакомым про наших питерских барышень раззвонит. Мы их стали прятать, да разве им, дурочкам, объяснишь? Все так и норовили по вагону поболтаться. И Вера моя что-то закапризничала...
   – Вера?! – в один голос переспросили Колычев и Рахманов.
   – Барышню мою так зовут – Вера, – пояснил Ованесов. – То есть в салоне генеральши ее называют Дуду, а настоящее имя – Вера. Я ее только Верой зову – что там мудрить с именем? Дуду, Хурду-Мурду – это не по-людски. А Вера – хорошее имя. Так вот, она ночью из купе сбежала, пришлось идти ее искать по вагону. Я туда, я сюда – нет нигде девочки моей и все тут. Стал в чужие купе стучать, думал, она забежала к кому...
   Купец тяжело вздохнул, видно, воспоминания его не слишком радовали:
   – В одном купе мне послышался вроде бы ее голос, я спрашиваю: «Вера, ты здесь?» А из-за двери, Господи прости, мадам Куропатова как рявкнет! «Ну, – подумал я, – нужно скорее ноги уносить. И как я мог так ошибиться, что сам в пасть к зверю полез? Не иначе спьяну». И, не дожидаясь скандала, к себе пошел. А Куропатова дверь распахнула, голову, всю в скрученных бумажках, высунула и по-змеиному мне вслед зашипела. Настоящая змея, по-другому не скажешь.
   – Так это вы были тем господином в панаме, который так напугал мадам Куропатову? – спросил Колычев. – Не тревожьтесь, в тот момент она вас не узнала спросонья, а теперь подозревает, что к ней ночью ломился убийца.
   – Еще чего не хватало! Меня пока ни один человек не заподозрил в том, что я – убийца! – вскинулся Ованесов.
   – Так и наша почтенная дама заподозрила совсем не вас, а некоего страшного человека в панаме. А кстати, зачем вы ночью в поезде разгуливали в шляпе?
   Ованесов задумался.
   – Не знаю, – растерянно сказал он наконец. – Я был не совсем трезв и, наверное, просто по привычке, выходя за дверь купе, взял с полочки шляпу и кинул на голову. В поезде появляется чувство, что купе – твой дом, а выходя за порог дома я обычно надеваю головной убор.
   – Ну, а как же ваша Вера? Так и сбежала от вас в ту ночь? – заинтересованно спросил Феликс, быстро подмигнув Колычеву – вот сейчас показания господина Тесленко должны найти свое подтверждение.
   – Да нет, вскоре вернулась, – ответил Ованесов, не зная, как сильно разочаровал собеседников. – Но вернулась что-то уж совсем не в духе. Все наше веселье сразу насмарку пошло, и простились мы плохо... Что с ней случилось, не понимаю.
   – То есть, вы хотите сказать, что ваша Вера вернулась в купе и доехала до конечной станции, как и собиралась? – уточнил Дмитрий.
   – А как же? Так и доехала. И потом, насколько я знаю, благополучно отбыла в Петербург. У меня такие сведения. А почему вы об этом спрашиваете, Дмитрий Степанович?
   – Да просто один почтенный господин рассказал нам, что из поезда чуть ли не на ходу выпрыгнула молодая барышня в смятенных чувствах. Он потом отвез ее в город. Мы, было, решили, что это – ваша сбежавшая Вера, – заметил Рахманов.
   – Ваше сиятельство, я никогда бы не позволил женщине прыгать из поезда, – с достоинством ответил Ованесов. – Как такое возможно допустить? Это дикость, с ней могло случиться несчастье.
   – А если бы она не спросила на это вашего позволения? – поинтересовался Феликс.
   – Значит, я тоже выпрыгнул бы из поезда и отправился ее искать. Нельзя же бросить женщину одну в степи – в дороге случается всякое, и женщина по глупости может попасть в тяжелое положение...
   – Ваши чувства делают вам честь, – польстил купцу Колычев. – Скажите, Тигран Георгиевич, а если мы с князем попросим вас пригласить Веру сюда, наша просьба не покажется вам неучтивой?
   Ованесов замялся.
   – Видите ли, я женатый человек. Моя связь с Верой была для всех тайной, а теперь из-за следствия у меня и так возникли лишние неприятности. Жена обиделась, вы же понимаете. Я ей объяснил, что семья для меня – святое, но я – мужчина и могу иметь мелкие слабости на стороне, на которые лучше вовсе не обращать внимания. Но если я привезу Веру в наш город, я снова буду иметь неприятные разговоры, и, боюсь, уже не с женой, а с ее отцом или братом. Она грозилась им пожаловаться. Зачем мне лишние ссоры в семье? Семья – это святое!
   – Я прекрасно понимаю ваши чувства. Но эта девушка может оказаться очень важным свидетелем. Сами, без вашей помощи, мы ее не найдем, да и никто ее из Петербурга без вашего ручательства не отпустит. Барышни из салона, как я понял, имеют дело только с проверенными господами. А мы могли бы, чтобы не компрометировать вас, пригласить Веру сюда, в имение к князю. Здесь семейный дом, князь проживает с матушкой-княгиней и вашей протеже нечего будет бояться. Поселим ее в уединенном флигеле для гостей. И вы, под предлогом визита к князю, иногда смогли бы навестить вашу Веру. А в городе никто (и уж тем более, ваша жена!) не узнает, что за дама гостила у князя Рахманова. Мы не будем афишировать визит Веры. Мало ли кого из друзей или родственников князь принимает у себя в имении?
   – Ну что ж, извольте, – согласился Ованесов. – Убийство – это не шутки, может быть, Вера и окажется вам полезной.
   – Надеюсь, вы позволите мне взять все расходы по приглашению девушки на себя? – спросил купца Феликс. – Помимо дорожных и, так сказать, прогонных, барышня, полагаю, захочет заработать на этой поездке? Судя по всему, ее время стоит дорого...
   – Нет-нет, этого я вам, ваше сиятельство, никак позволить не могу, – возразил Ованесов. – Я, слава Богу, еще пока в состоянии оплатить поездку своей... г-хм... приятельницы на юг, тем более, если вы позволите мне иногда навещать ее в вашем имении.
   – И все же, я считаю более уместным самому все оплатить, – продолжал настаивать Феликс, но Колычев перебил его:
   – Господа, всем известно, что вы люди состоятельные и не будете мелочиться из-за подобной суммы. Давайте такие незначительные вопросы оставим на потом, тем более, мы еще даже не получили согласия барышни на визит в имение князя...
   – Вот видишь, Митя, наши зацепки оказались пустышками – и зловещий господин в «панаме», и вопрос «Вера, ты здесь?» не имеют отношения к делу. Все мимо, – расстраивался Феликс, провожая глазами коляску Ованесова, скрывшуюся в мутной пелене дождя.
   – Ничего, друг мой, это только к лучшему. Пусть наносная шелуха отпадет, все лишнее, не имеющее отношения к делу, отсеется, тогда и картина убийства прояснится, – ответил Дмитрий.

Глава 20

   Княгиня была отнюдь не рада известию, что в имение прибудет некая, никому не известная особа из Петербурга и поселится в домике для гостей. Феликс счел нужным скрыть от матери любые сведения о характере занятий девушки, сказав лишь, что приедет чрезвычайно важная свидетельница, путешествовавшая в одном вагоне с Верой в роковой день убийства.
   Но княгиня, проявив редкую проницательность, принялась предполагать все самое худшее.
   – Феликс, мальчик мой, а ты уверен, что это – порядочная, благородная женщина, которая может быть принята в аристократическом доме? Вдруг у нее такие манеры, что нам будет совестно глядеть в глаза знакомым, узнавшим, с кем мы дружбу водим? И кто она вообще такая? Неизвестная женщина может оказаться кем угодно, например, этуалью и даже воровкой.
   – Матушка, ну почему вы считаете, что наша гостья окажется воровкой?
   – А что ты прикажешь мне думать, Феликс? Говорят, здешний купчишка Ованесов, с которым ты теперь решил дружить, путешествовал в том поезде в компании особ легкого поведения. Уж не из этих ли дам будет и наша гостья? Дитя мое, что о нас станут думать люди, если ты примешься тащить в наш дом всякий сброд?
   – Ну почему непременно сброд? – устало отвечал Феликс. – И потом, я же не пригласил эту даму поселиться в нашем доме. Она расположится во флигеле на дальней окраине парка.
   – А какая, в сущности, разница? Она расположится в нашем имении, – плаксиво говорила княгиня. – В доме или во флигеле, это не имеет принципиального значения. Подумай, что будут говорить люди? Нет, дитя мое, как хочешь, а я не могу одобрить этот безумный шаг...
   Колычеву пришлось вмешаться и попросить княгиню уделить ему несколько минут для конфиденциальной беседы.
   Оставшись с матерью Феликса с глазу на глаз, он постарался ей объяснить, что положение ее сына не столь уж лучезарно, он оказался в числе подозреваемых и теперь нет иного важного дела, кроме как доказать, что князь Рахманов не причастен к убийству собственной жены.
   Стараясь быть убедительным, Колычев немного сгустил краски, чтобы у княгини не было повода усомниться в серьезности положения.
   Результатом его стараний оказалось лишь то, что, проникнувшись драматизмом ситуации, нервная дама впала в отчаяние.
   – Феликс, мальчик мой, почему, почему ты не рассказал мне, как обстоят дела в действительности? Я ведь твоя мать, с кем, как не со мной, ты можешь поделиться своей бедой? Слава Богу, что Дмитрий Степанович поставил меня в известность о грозящей тебе опасности. Я не допущу, чтобы тебя сослали на каторгу или посадили в тюрьму. Тем более что это была бы величайшая несправедливость, ты ведь совершенно невиновен. Сынок, я уже все решила – нужно срочно зафрахтовать какую-нибудь шхуну с надежными людьми и пусть они ночью тайно вывезут тебя за границу. Немного терпения, и ты доберешься до Франции, где сможешь благополучно затеряться! Париж, например, такой большой город, в нем совсем нелегко найти человека. А я буду каждую копейку переводить на твой счет в каком-нибудь надежном французском банке, чтобы ты ни в чем не нуждался. «Лионский кредит», например, все очень хвалят...
   Колычеву снова потребовалось все его красноречие, чтобы доказать княгине, что вариант с тайным бегством ее сына за кордон чреват непредсказуемыми последствиями, а то, что судебный следователь только укрепится после этого в своих подозрениях, можно сказать заранее с большой долей уверенности...
   В конце концов княгиня вынуждена была согласиться с его доводами и в расстроенных чувствах удалилась в свою спальню, взяв с Колычева слово заранее связаться с самым лучшим из известных ему адвокатов, чтобы тот был готов в любой момент оказать бедному Феликсу помощь.
   Вера Коноплянникова, барышня из Петербурга, вызванная господином Ованесовом, благополучно добралась до станции Сухой Кут, где ее поджидал княжеский экипаж. Господин Ованесов не рискнул оставить дела в городе и поехать на станцию, чтобы встретить барышню. Эту щекотливую миссию возложили на Колычева.
   Дмитрий, встречавший петербургскую этуаль на станции, ожидал увидеть разбитную особу из тех, на которых, что называется, кожица горит.
   Он хорошо представлял этот тип столичных красоток, каждая улыбка которых имеет свою цену по прейскуранту. У подобных барышень все рассчитано на привлечение внимания, и все чересчур – и вызывающая элегантность, даже вычурность наряда, и красота, в самой своей безупречности скрывающая некую чрезмерность, и излишне смелые манеры...
   Но на станционный перрон из вагона петербургского поезда вышла во всех смыслах обычная, хотя и не лишенная красоты девушка, стройная, сероглазая, с пепельными волосами, стянутыми узлом под маленькой шляпкой с крапчатой вуалеткой. Одета она была в дорожное пальто из легкого шелка, называемое «пыльник». В таких пальто часто путешествуют практичные дамы, чтобы поберечь спрятанную под ним одежду.
   Дмитрий боялся, что, увидев на перроне вместо Ованесова совершенно незнакомого ей господина, Вера испугается и не захочет ехать с Колычевым в чье-то загородное имение, где ее должны разместить.
   Но девушка восприняла все, что говорил Дмитрий, с вежливым равнодушием, ни одной искорки тревоги не мелькнуло в ее глазах, и она покорно, сопровождаемая Колычевым, направилась к княжескому экипажу.
   Похоже, ей было совершенно все равно, что произойдет дальше...
   «Пока наши женщины не научатся проявлять хоть какую-то осмотрительность, их так и будут безжалостно убивать, – невольно подумал Дмитрий. – На счастье этой пигалицы, я не душегуб и не собираюсь лишать ее жизни. Но нот так, не задумываясь, почему ее не встретил знакомый, и даже не прислушиваясь к тому, что ей объясняют, отправиться куда угодно с первым встречным человеком... Осмотрительной эту барышню не назовешь. И ведь знает, вероятно, что здесь недавно при невыясненных обстоятельствах убили молодую женщину. Удивительное легкомыслие».
   Станционный жандарм, с которым Дмитрий познакомился в день убийства молодой княгини, окинул приезжую оценивающим взглядом и, козырнув Колычеву, вступил в разговор: