Здесь он хотел спокойно постоять несколько минут, прощаясь с прошлым, но вдруг до его слуха донесся какой-то далекий голос или чей-то смех… в общем, звуки, сопровождающие веселое дружеское общение, которого ему так не хватало.
«Наверное, это та самая вечеринка, которую упомянул Рэт. А что если я?.. Нет, правда, наверное, ничего плохого не случится, если я подберусь поближе к дому Барсука и посмотрю, как они там веселятся. Сейчас темно, вряд ли они ждут или выслеживают меня, а места тут знакомые; подойду поближе, а меня и не заметят. Брошу последний взгляд на знакомые лица — и уж тогда-то точно уйду навсегда».
Без лишних размышлений и рассусоливаний Тоуд (действительно сильно изменившийся) решительно нырнул в мрачную темноту Тоуд-Холла, быстро собрал свои нехитрые пожитки, захватил пару бутылок вина, головку сыра да сухих бисквитов (на первый ужин) — и отправился в путь.
Время от времени он останавливался, чтобы перекусить или сделать пару глотков. Последнее он предпринимал не только для того, чтобы утолить жажду, но и ради избавления от страхов, навеваемых ночным Дремучим Лесом на любого, даже самого отчаянного и отважного, путника.
Проходя мимо дома Выдры, Тоуд не удержался и, убедившись, что хозяина нет, зашел туда и в очередной раз перекусил, сидя в удобном кресле. Несмотря на все происшедшие с ним перемены, несмотря на весь набранный опыт, Тоуд не мог избавиться от любви к комфорту и при любой возможности предпочитал посидеть на стуле, а не на голой земле и поесть за столом, а не на брошенной под ноги салфетке. На сей раз, поев, он даже вздремнул в кресле Выдры. Больших усилий ему стоило заставить себя покинуть пусть темный, но теплый дом и вновь выйти в ночной лес.
Чтобы добраться до дома Барсука, нужно было пройти по таким чащобам, по таким мрачным тропинкам, что Тоуд решил взбодрить себя парой явно лишних глотков из той бутылки, вино в которой было более крепким и бодрящим.
Неожиданный прилив удали и лихости несколько скорректировал его первоначальные планы.
— Нечего мне здесь бояться, — перво-наперво заявил себе Тоуд. — А во-вторых, мне не нужно красться и подглядывать. Я… я… — Не решаясь произнести то, что подумал, он подбодрил себя, еще раз приложившись к бутылке.
— Так вот, я должен поговорить с Барсуком! — гордый от собственной смелости, сказал он. — Что я ему скажу — еще неизвестно. Но скажу обязательно. Все, что нужно. А вот потом, потом я возьму и уйду отсюда навсегда. Навсегда покину эти мрачные дебри, чащи и прочие густые заросли.
Слегка пошатываясь и спотыкаясь, время от времени икая и опираясь на ближайшее подвернувшееся дерево, Тоуд пробирался напрямик сквозь буреломы Дремучего Леса. Он не смотрел под ноги, не оглядывался по сторонам, а думал только о том, хватит ли у него смелости, добравшись до дома Барсука, постучать в дверь.
Было уже за полночь, когда Рэт шепнул Кроту на ухо:
— Чего тебе здесь дальше сидеть? Иди домой и отдыхай, а мы тут с Барсуком останемся — исполним долг вежливости да заодно и присмотрим за нашими шустрыми гостями.
— Знаешь, Рэт, я думал, что это будет званое чаепитие, а не посиделки на всю ночь. Ничего не имел бы против…
Рэт, улыбнувшись, сказал:
— Зато ласки и горностаи именно так себе все и представляли — веселая пирушка до утренней зари.
— Что-то не похоже, чтобы они шибко веселились, — вздохнул Крот. — Выглядят они, пожалуй, так же печально, как я сам. Похоже, увеселительное мероприятие не слишком-то удалось.
— Ладно, потом все обсудим. А сейчас — бери Выдру, и сматывайтесь отсюда. Здесь столько народу, что никто и не заметит, как вы ушли.
Приятели неприметно выскользнули из-за стола, покинули гостиную и, выйдя в прихожую, едва подошли к двери, как с другой стороны послышался громкий, уверенный и требовательный стук.
Любой гость — званый или незваный — был бы хоть каким-то поводом развлечь присутствующих, отвлечь их от грустных мыслей. Поэтому сам Барсук не поленился встать и пройти в прихожую, деловито поясняя:
— Похоже, кто-то здорово припозднился. Или это дезертир, сбежавший с другой вечеринки ради того, чтобы насладиться нашим обществом. Эй, Крот, ты там? Открывай, открывай скорее!
Крот так и сделал.
Дверь распахнулась, и Крот обомлел. Там, за порогом, стоял он —Тоуд собственной персоной.
В руках он держал наполовину опустошенную бутылку, на лицо же было напущено искусственное выражение лихости, любезной веселости и беззаботности.
— А это я. Случился тут по соседству, — старательно изображая безразличие, заявил Тоуд остолбеневшей аудитории. — Мимо вот проходил и… это… вот решил зайти… ну, поговорить надо кой о чем, значит…
Нетвердый голос дрогнул, напускное веселье утихло, и это выдало тщательно скрываемое волнение ночного гостя. Опустив руку, сжимавшую бутылку, Тоуд пожал плечами, покачнулся всем телом в дверном проеме от косяка к косяку и спросил:
— А… это… Барсук — он как, дома? Мне бы того, поговорить с ним… Или сюда вход только по приглашениям? А где его взять?
Из всей честной компании только Барсуку удалось сохранить спокойствие. Протолкавшись в прихожую, он внимательно посмотрел на нежданного гостя и твердо сказал:
— Тоуд, ты пьян.
— Да, признаюсь. Выпил — было дело. Это ты, друг мой Барсук, верно подметил. Я, может быть, чуть перебрал, но…
— Тоуд! — рявкнул Барсук изо всех сил, сотрясая стены и потолок своей норы. — Ты пьян вусмерть! Ты же сам не понимаешь, что говоришь и что делаешь. Нет, ты просто невыносим — как и прежде!
— Но я же… — Тоуд усиленно искал в опьяненной памяти подходящие слова. — У меня эта, как ее… интоксикация организма, вот! И что касается…
— Тоуд! — снова грозно прорычал Барсук. — Ну, Тоуд!..
— Да, Барсук, это я. И я хотел… я хотел…
Но то, что именно он хотел сообщить Барсуку, не так легко давалось ему. Он поставил бутылку на пол, едва не упав при этом. Странные, непривычные огоньки сверкали в его глазах — это в них отражались свечи, горевшие в гостиной.
— Барсук, — произнес наконец Тоуд. — Тоуд хотел тебе кое-что сказать. И это «кое-что»… это…
Темнота за его спиной словно сгустилась, стала почти ощутимой. Тот чужой, жестокий, холодный мир придвинулся вплотную к порогу дома Барсука и окатил Тоуда липкой волной страха. А Тоуд… он мучительно искал нужные слова. Искал — и никак не мог найти.
— Тоуд, — вновь заговорил Барсук, — ты…
— Что? Что — я? — уныло и обреченно переспросил Тоуд, на лице которого вдруг ясно отразились все перенесенные им тяготы и испытания долгого и трудного пути.
— Ты — дома,Тоуд, — неожиданно мягко сказал Барсук. — И никому другому мы не были бы сегодня так рады, как тебе.
— Дома, — чуть слышно прошептал Тоуд. — Рады — мне?
Вдруг словно молния озарила его усталое лицо, и он торопливо, почти суетливо произнес:
— Я исправлюсь, я уже исправляюсь. Честное слово, Барсук, я больше не…
Барсук властным, но спокойным жестом призвал Тоуда к молчанию.
— Нет, Тоуд, исправиться сегодня тебе не удастся. Сегодня ты у нас будешь тем же старым Тоудом, который расскажет нам все о своих проделках и приключениях с того дня, как заполучил свою летательную штуковину.
— Кто? Я? Я буду рассказывать?
— А кто же? Непременно будешь! Я?
— Ну конечно ты. Мы тебя просто заставим.
— Еще бы! Конечно заставим! Заговорит как миленький! — раздался целый хор шутливо-грозных голосов.
Кричали все: Крот и Выдра, Рэг и Племянник, а вслед за ними и многие ласки и горностаи.
— Но вы же не станете выслушивать мою болтовню, — не верил своим ушам Тоуд. — Я ведь не готовился, я не собирался…
— Не собирался он! — передразнил его Барсук. — Да нам тут как раз болтовни и не хватает! А ты именно тот, кто нам нужен. Давай, приятель, приступай! Мы ждем!
— Правда? Я должен все рассказать — я правильно понял?
— Да правильно, правильно! А ну-ка проходи, садись и рассказывай!
Порой случаются совершенно необъяснимые вещи: сидят гости на вечеринке, настроение у всех унылое. И еда, разумеется, кажется всем пресной и невкусной, пить ничего не хочется. И вдруг появляется кто-то, кто в момент развеивает общую тоску, поднимает всем настроение, делает вечер увлекательным и веселым. И тут же еда становится восхитительно вкусной, напитки — бодрящими и согревающими. Все меняется в один миг.
Вот так и случилось в тот поздний вечер, когда на пороге дома Барсука появился мистер Тоуд.
Весь Дремучий Лес ожил, зашевелился, загудел, как потревоженный улей. И уже неважно, кто именно первым разнес весть о возвращении Toy да, кто, быть может, разглядел знакомый силуэт, крадущийся к дому Барсука. Дело было в другом: не прошло и получаса, как весь лес узнал, что в гостях у Барсука — Тоуд, сам Тоуд, собственной персоной. Позабыв про все приглашения и приличия, лесные жители стали стекаться к не закрывавшимся в ту ночь дверям дома Барсука.
Да, тот вечер, то чаепитие, тот почетный прием не зря заняли свое достойное место в истории Дремучего Леса и Ивовых Рощ. Но своей незабываемостью тот день обязан не только самому факту возвращения Тоу-да (что само по себе уже немало), не только его захватывающим рассказам, принимаемым слушателями на ура, — о его приключениях и злоключениях, не только занимательным и язвительным комментариям в адрес жен трубочистов, знатных молодоженов и надменных дворецких.
Не только незабываемый наглядный урок прыжков с парашютом, сымпровизированный Тоудом на обеденном столе Барсука (с помощью пижамы Рэта), остался в памяти обитателей леса.
Нет, вечеринка у Барсука совпала с другим, еще более ярким (в самом прямом смысле этого слова), запоминающимся событием.
Случилось же в ту ночь вот что: стало рассветать, и веселая компания вывалилась из норы Барсука на свежий воздух. Довольный происходящим, Крот неожиданно услышал озабоченный голос Рэта:
— Старик, помнишь поговорку: «Багровый закат — быть ветру, багровый рассвет — быть беде»?
— А что случилось? — не понял друга Крот.
— Небо красное. Очень красное, — пояснил Рэт. — И оно все краснеет и краснеет. Вон в той стороне.
Показав лапой, Рэт вдруг замер и еще внимательнее присмотрелся к небу и горизонту.
— Но ведь там — Тоуд-Холл, — осторожно напомнил Выдра.
Да, там был Тоуд-Холл. И более того, он там именно был.
Кричать «Пожар!» было бесполезно. Бежать всей толпой на берег, а оттуда — к усадьбе Тоуда значило лишь одно: успеть как нельзя вовремя к кульминации действа, именуемого «неугасимым возгоранием недвижимого имущества».
Так и получилось. Участники вечеринки, подбежав к пылающему Тоуд-Холлу, остановились на почтительном расстоянии от пожарища. Лишь сам Тоуд прошел вперед и оказался ближе к огню, чем это позволяла разумная осторожность. Его силуэт почти демонически вырисовывался на фоне пляшущих языков пламени. Кто-то из гостей попытался уговорить его отойти подальше, но Рэт отозвал их.
— Оставьте его, — сказал он. — Не думаю, что кто-нибудь может его сейчас утешить или образумить.
А Тоуд тем временем оглянулся, пристально посмотрел в глаза друзей, освещенных ярким огнем, как-то загадочно улыбнулся и вдруг лихо воскликнул:
— Да что вы все мрачные такие, как на похоронах?! Вы только посмотрите, какая красота! Дух захватывает! Видели когда-нибудь такое? Лично я — никогда! И это с моим-то опытом.
— Но… Тоуд, — попытался урезонить его Рэт. — Это ведь твоя фамильная усадьба, дом предков…
— Былаусадьба, былдом, — подмигивая, уточнил Тоуд.
— Но ведь тебе… тебе негде будет жить! — не выдержав, вступил в разговор Крот.
— Ха-ха! Вот и здорово! — завопил Тоуд, пританцовывая в такт треску обрушивающихся перекрытий особняка. — Какое совпадение, надо же! Я как раз собирался избавиться от давившего на меня груза собственности.
— Тоуд! — строго обратился к нему Барсук. — Извини, конечно, но хотелось бы знать, а ты, часом, не…
— Нет, нет, нет, успокойтесь, — расхохотался Тоуд. — Я вовсе не свихнулся и, разумеется, не поджигал собственный дом. Другое дело, что я беспечно и рискованно оставил горящую свечу в спальне. Это было, признаюсь. Но никакого злого умысла. Просто неудачное стечение обстоятельств, которое привело к несчастному случаю с самыми полезными и счастливыми последствиями. А дом — да у меня теперь будет новый, заново отстроенный Тоуд-Холл, больше, краше и роскошнее, чем сгоревший!
— Сдается мне, что быть ему чуточку поменьше и поскромнее, — не согласился Крот.
— Вполне возможно, уцелеет какая-нибудь комната на первом этаже, — пожал плечами Тоуд. — Или часть флигеля. На худой конец — погреб.
— А деньги, ценные вещи?.. — сокрушенно покачал головой Рэт.
— Страховка! — торжествующе завопил Тоуд. — Страховая компания Ллойда — это вам не шутка. Их слово нерушимо. Выплатят все до последнего пенни. Да, мой палаша был весьма предусмотрительной жабой.
— Ну что ж, — вздохнул Барсук и, разведя руками, заявил: — Если так, то самое время выпить еще по стаканчику винца. По крайней мере, за мной тот бокал, от которого я отказался за столом.
— Тащите сюда бутылки! — весело закричал Тоуд. — Наливайте Барсуку, наливайте себе! Вечеринка продолжается!
И странное чаепитие, перешедшее в ночную пирушку, а затем и в странный, непонятный утренник, продолжалось! Продолжалось при свете догорающего особняка, бывший хозяин которого, казалось, меньше всех присутствующих был озабочен случившимся. Рассвет Тоуд встретил, бродя с Барсуком по лужайке перед грудой тлеющих углей и обсуждая планировку будущего дома. Увидев это, ласки, горностаи и прочие гости быстро смекнули, что вечеринка закончилась, и поспешили разойтись по домам.
— Знаешь, Крот, что я тебе скажу? А не покататься ли нам с тобой на лодке?
— Сейчас? Вот здорово! — воскликнул легкий на подъем Крот.
Рэт сбегал к Выдре, у дома которого зимовала лодка, наскоро осмотрел ее, очистил и вскоре уже подгребал к тому месту, где ждал его Крот, нетерпеливо переминавшийся с лапы на лапу в ожидании первой в этом сезоне лодочной прогулки.
— Мы недолго, — предупредил его Рэт. — Просто чтобы нагулять аппетит. Речные прогулки для этого очень полезны.
Посмеиваясь, друзья отчалили, оставив на берегу Выдру, Портли и Племянника Крота, махавших им вслед.
— Что ж, весна действительно пришла, — помолчав, заметил Выдра. — А значит, у нас появились новые дела и заботы. Ты меня понял, Портли?
Портли лишь рассеянно кивнул. Сам Выдра засобирался куда-то, оставив сына и Племянника Крота отдыхать после долгой, бессонной, бурно проведенной ночи.
— Смотри-ка, Портли! — воскликнул вдруг Племянник, показывая лапой туда, где Тоуд с Барсуком бродили меж обгорелых балюстрад и полуобвалившихся карнизов, что-то обсуждая, подсчитывая и даже о чем-то споря.
— И там тоже! — кивнул Портли в другую сторону, где на реке виднелось яркое синее пятнышко — лодка, на корме которой блаженствовал Крот, а на веслах — не менее довольный гребец, Водяная Крыса.
— И там!.. — воскликнули они в один голос, показывая в разные стороны, но имея в виду одно: явные признаки того, что окончательно пришла весна, а зима безоговорочно сдала позиции.
— Знаешь, Крот… — обратился Портли к своему собеседнику.
— Я не Крот, — мягко возразил Племянник. — Пока не Крот. Не тот Крот, надеюсь, при всем моем к нему уважении. Если мне суждено стать Кротом, то я буду другим, хотя и очень похожим на него Кротом. Но дело не в этом. Ты прав, Портли, все идет так, как и должно быть. Именно это, все то, что мы видим и видели, я и хотел увидеть, когда шел к вам, в ваши края, в ваши Ивовые Рощи. Вот так-то. Ну а сейчас, малыш, я думаю, нам лучше…
Но Портли уже не слушал его. Другие заботы одолели маленького выдренка: подбежав к Реке, он стал пристально смотреть в воду, как это делают взрослые выдры, пытаясь предугадать, что обещает им Река в первый весенний день, какая погода ждет их в этом сезоне и будет ли удача в охоте и рыбной ловле.
А Племянник Крота так и остался стоять на пригорке, щурясь и подставляя мордочку солнцу и посматривая на Портли, прислушиваясь то к дуэту бормочущих на лужайке Барсука и Тоуда, то к смеху дяди, доносившемуся с реки вместе с плеском воды под веслами Рэта Водяной Крысы.
Племянник Крота кивнул головой, удовлетворенно вздохнул и, довольный, лег на мягкую свежую травку, чтобы поваляться немного на свежем воздухе — просто в свое удовольствие (как это сделал бы и сам Крот), поваляться, чувствуя, как пригревает солнышко, и прислушиваясь к великолепному оркестру звуков пришедшей и не собирающейся больше отступать весны.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
«Наверное, это та самая вечеринка, которую упомянул Рэт. А что если я?.. Нет, правда, наверное, ничего плохого не случится, если я подберусь поближе к дому Барсука и посмотрю, как они там веселятся. Сейчас темно, вряд ли они ждут или выслеживают меня, а места тут знакомые; подойду поближе, а меня и не заметят. Брошу последний взгляд на знакомые лица — и уж тогда-то точно уйду навсегда».
Без лишних размышлений и рассусоливаний Тоуд (действительно сильно изменившийся) решительно нырнул в мрачную темноту Тоуд-Холла, быстро собрал свои нехитрые пожитки, захватил пару бутылок вина, головку сыра да сухих бисквитов (на первый ужин) — и отправился в путь.
Время от времени он останавливался, чтобы перекусить или сделать пару глотков. Последнее он предпринимал не только для того, чтобы утолить жажду, но и ради избавления от страхов, навеваемых ночным Дремучим Лесом на любого, даже самого отчаянного и отважного, путника.
Проходя мимо дома Выдры, Тоуд не удержался и, убедившись, что хозяина нет, зашел туда и в очередной раз перекусил, сидя в удобном кресле. Несмотря на все происшедшие с ним перемены, несмотря на весь набранный опыт, Тоуд не мог избавиться от любви к комфорту и при любой возможности предпочитал посидеть на стуле, а не на голой земле и поесть за столом, а не на брошенной под ноги салфетке. На сей раз, поев, он даже вздремнул в кресле Выдры. Больших усилий ему стоило заставить себя покинуть пусть темный, но теплый дом и вновь выйти в ночной лес.
Чтобы добраться до дома Барсука, нужно было пройти по таким чащобам, по таким мрачным тропинкам, что Тоуд решил взбодрить себя парой явно лишних глотков из той бутылки, вино в которой было более крепким и бодрящим.
Неожиданный прилив удали и лихости несколько скорректировал его первоначальные планы.
— Нечего мне здесь бояться, — перво-наперво заявил себе Тоуд. — А во-вторых, мне не нужно красться и подглядывать. Я… я… — Не решаясь произнести то, что подумал, он подбодрил себя, еще раз приложившись к бутылке.
— Так вот, я должен поговорить с Барсуком! — гордый от собственной смелости, сказал он. — Что я ему скажу — еще неизвестно. Но скажу обязательно. Все, что нужно. А вот потом, потом я возьму и уйду отсюда навсегда. Навсегда покину эти мрачные дебри, чащи и прочие густые заросли.
Слегка пошатываясь и спотыкаясь, время от времени икая и опираясь на ближайшее подвернувшееся дерево, Тоуд пробирался напрямик сквозь буреломы Дремучего Леса. Он не смотрел под ноги, не оглядывался по сторонам, а думал только о том, хватит ли у него смелости, добравшись до дома Барсука, постучать в дверь.
Было уже за полночь, когда Рэт шепнул Кроту на ухо:
— Чего тебе здесь дальше сидеть? Иди домой и отдыхай, а мы тут с Барсуком останемся — исполним долг вежливости да заодно и присмотрим за нашими шустрыми гостями.
— Знаешь, Рэт, я думал, что это будет званое чаепитие, а не посиделки на всю ночь. Ничего не имел бы против…
Рэт, улыбнувшись, сказал:
— Зато ласки и горностаи именно так себе все и представляли — веселая пирушка до утренней зари.
— Что-то не похоже, чтобы они шибко веселились, — вздохнул Крот. — Выглядят они, пожалуй, так же печально, как я сам. Похоже, увеселительное мероприятие не слишком-то удалось.
— Ладно, потом все обсудим. А сейчас — бери Выдру, и сматывайтесь отсюда. Здесь столько народу, что никто и не заметит, как вы ушли.
Приятели неприметно выскользнули из-за стола, покинули гостиную и, выйдя в прихожую, едва подошли к двери, как с другой стороны послышался громкий, уверенный и требовательный стук.
Любой гость — званый или незваный — был бы хоть каким-то поводом развлечь присутствующих, отвлечь их от грустных мыслей. Поэтому сам Барсук не поленился встать и пройти в прихожую, деловито поясняя:
— Похоже, кто-то здорово припозднился. Или это дезертир, сбежавший с другой вечеринки ради того, чтобы насладиться нашим обществом. Эй, Крот, ты там? Открывай, открывай скорее!
Крот так и сделал.
Дверь распахнулась, и Крот обомлел. Там, за порогом, стоял он —Тоуд собственной персоной.
В руках он держал наполовину опустошенную бутылку, на лицо же было напущено искусственное выражение лихости, любезной веселости и беззаботности.
Нетвердый голос дрогнул, напускное веселье утихло, и это выдало тщательно скрываемое волнение ночного гостя. Опустив руку, сжимавшую бутылку, Тоуд пожал плечами, покачнулся всем телом в дверном проеме от косяка к косяку и спросил:
— А… это… Барсук — он как, дома? Мне бы того, поговорить с ним… Или сюда вход только по приглашениям? А где его взять?
Из всей честной компании только Барсуку удалось сохранить спокойствие. Протолкавшись в прихожую, он внимательно посмотрел на нежданного гостя и твердо сказал:
— Тоуд, ты пьян.
— Да, признаюсь. Выпил — было дело. Это ты, друг мой Барсук, верно подметил. Я, может быть, чуть перебрал, но…
— Тоуд! — рявкнул Барсук изо всех сил, сотрясая стены и потолок своей норы. — Ты пьян вусмерть! Ты же сам не понимаешь, что говоришь и что делаешь. Нет, ты просто невыносим — как и прежде!
— Но я же… — Тоуд усиленно искал в опьяненной памяти подходящие слова. — У меня эта, как ее… интоксикация организма, вот! И что касается…
— Тоуд! — снова грозно прорычал Барсук. — Ну, Тоуд!..
— Да, Барсук, это я. И я хотел… я хотел…
Но то, что именно он хотел сообщить Барсуку, не так легко давалось ему. Он поставил бутылку на пол, едва не упав при этом. Странные, непривычные огоньки сверкали в его глазах — это в них отражались свечи, горевшие в гостиной.
— Барсук, — произнес наконец Тоуд. — Тоуд хотел тебе кое-что сказать. И это «кое-что»… это…
Темнота за его спиной словно сгустилась, стала почти ощутимой. Тот чужой, жестокий, холодный мир придвинулся вплотную к порогу дома Барсука и окатил Тоуда липкой волной страха. А Тоуд… он мучительно искал нужные слова. Искал — и никак не мог найти.
— Тоуд, — вновь заговорил Барсук, — ты…
— Что? Что — я? — уныло и обреченно переспросил Тоуд, на лице которого вдруг ясно отразились все перенесенные им тяготы и испытания долгого и трудного пути.
— Ты — дома,Тоуд, — неожиданно мягко сказал Барсук. — И никому другому мы не были бы сегодня так рады, как тебе.
— Дома, — чуть слышно прошептал Тоуд. — Рады — мне?
Вдруг словно молния озарила его усталое лицо, и он торопливо, почти суетливо произнес:
— Я исправлюсь, я уже исправляюсь. Честное слово, Барсук, я больше не…
Барсук властным, но спокойным жестом призвал Тоуда к молчанию.
— Нет, Тоуд, исправиться сегодня тебе не удастся. Сегодня ты у нас будешь тем же старым Тоудом, который расскажет нам все о своих проделках и приключениях с того дня, как заполучил свою летательную штуковину.
— Кто? Я? Я буду рассказывать?
— А кто же? Непременно будешь! Я?
— Ну конечно ты. Мы тебя просто заставим.
— Еще бы! Конечно заставим! Заговорит как миленький! — раздался целый хор шутливо-грозных голосов.
Кричали все: Крот и Выдра, Рэг и Племянник, а вслед за ними и многие ласки и горностаи.
— Но вы же не станете выслушивать мою болтовню, — не верил своим ушам Тоуд. — Я ведь не готовился, я не собирался…
— Не собирался он! — передразнил его Барсук. — Да нам тут как раз болтовни и не хватает! А ты именно тот, кто нам нужен. Давай, приятель, приступай! Мы ждем!
— Правда? Я должен все рассказать — я правильно понял?
— Да правильно, правильно! А ну-ка проходи, садись и рассказывай!
Порой случаются совершенно необъяснимые вещи: сидят гости на вечеринке, настроение у всех унылое. И еда, разумеется, кажется всем пресной и невкусной, пить ничего не хочется. И вдруг появляется кто-то, кто в момент развеивает общую тоску, поднимает всем настроение, делает вечер увлекательным и веселым. И тут же еда становится восхитительно вкусной, напитки — бодрящими и согревающими. Все меняется в один миг.
Вот так и случилось в тот поздний вечер, когда на пороге дома Барсука появился мистер Тоуд.
Весь Дремучий Лес ожил, зашевелился, загудел, как потревоженный улей. И уже неважно, кто именно первым разнес весть о возвращении Toy да, кто, быть может, разглядел знакомый силуэт, крадущийся к дому Барсука. Дело было в другом: не прошло и получаса, как весь лес узнал, что в гостях у Барсука — Тоуд, сам Тоуд, собственной персоной. Позабыв про все приглашения и приличия, лесные жители стали стекаться к не закрывавшимся в ту ночь дверям дома Барсука.
Да, тот вечер, то чаепитие, тот почетный прием не зря заняли свое достойное место в истории Дремучего Леса и Ивовых Рощ. Но своей незабываемостью тот день обязан не только самому факту возвращения Тоу-да (что само по себе уже немало), не только его захватывающим рассказам, принимаемым слушателями на ура, — о его приключениях и злоключениях, не только занимательным и язвительным комментариям в адрес жен трубочистов, знатных молодоженов и надменных дворецких.
Не только незабываемый наглядный урок прыжков с парашютом, сымпровизированный Тоудом на обеденном столе Барсука (с помощью пижамы Рэта), остался в памяти обитателей леса.
Нет, вечеринка у Барсука совпала с другим, еще более ярким (в самом прямом смысле этого слова), запоминающимся событием.
Случилось же в ту ночь вот что: стало рассветать, и веселая компания вывалилась из норы Барсука на свежий воздух. Довольный происходящим, Крот неожиданно услышал озабоченный голос Рэта:
— Старик, помнишь поговорку: «Багровый закат — быть ветру, багровый рассвет — быть беде»?
— А что случилось? — не понял друга Крот.
— Небо красное. Очень красное, — пояснил Рэт. — И оно все краснеет и краснеет. Вон в той стороне.
Показав лапой, Рэт вдруг замер и еще внимательнее присмотрелся к небу и горизонту.
— Но ведь там — Тоуд-Холл, — осторожно напомнил Выдра.
Да, там был Тоуд-Холл. И более того, он там именно был.
Так и получилось. Участники вечеринки, подбежав к пылающему Тоуд-Холлу, остановились на почтительном расстоянии от пожарища. Лишь сам Тоуд прошел вперед и оказался ближе к огню, чем это позволяла разумная осторожность. Его силуэт почти демонически вырисовывался на фоне пляшущих языков пламени. Кто-то из гостей попытался уговорить его отойти подальше, но Рэт отозвал их.
— Оставьте его, — сказал он. — Не думаю, что кто-нибудь может его сейчас утешить или образумить.
А Тоуд тем временем оглянулся, пристально посмотрел в глаза друзей, освещенных ярким огнем, как-то загадочно улыбнулся и вдруг лихо воскликнул:
— Да что вы все мрачные такие, как на похоронах?! Вы только посмотрите, какая красота! Дух захватывает! Видели когда-нибудь такое? Лично я — никогда! И это с моим-то опытом.
— Но… Тоуд, — попытался урезонить его Рэт. — Это ведь твоя фамильная усадьба, дом предков…
— Былаусадьба, былдом, — подмигивая, уточнил Тоуд.
— Но ведь тебе… тебе негде будет жить! — не выдержав, вступил в разговор Крот.
— Ха-ха! Вот и здорово! — завопил Тоуд, пританцовывая в такт треску обрушивающихся перекрытий особняка. — Какое совпадение, надо же! Я как раз собирался избавиться от давившего на меня груза собственности.
— Тоуд! — строго обратился к нему Барсук. — Извини, конечно, но хотелось бы знать, а ты, часом, не…
— Нет, нет, нет, успокойтесь, — расхохотался Тоуд. — Я вовсе не свихнулся и, разумеется, не поджигал собственный дом. Другое дело, что я беспечно и рискованно оставил горящую свечу в спальне. Это было, признаюсь. Но никакого злого умысла. Просто неудачное стечение обстоятельств, которое привело к несчастному случаю с самыми полезными и счастливыми последствиями. А дом — да у меня теперь будет новый, заново отстроенный Тоуд-Холл, больше, краше и роскошнее, чем сгоревший!
— Сдается мне, что быть ему чуточку поменьше и поскромнее, — не согласился Крот.
— Вполне возможно, уцелеет какая-нибудь комната на первом этаже, — пожал плечами Тоуд. — Или часть флигеля. На худой конец — погреб.
— А деньги, ценные вещи?.. — сокрушенно покачал головой Рэт.
— Страховка! — торжествующе завопил Тоуд. — Страховая компания Ллойда — это вам не шутка. Их слово нерушимо. Выплатят все до последнего пенни. Да, мой палаша был весьма предусмотрительной жабой.
— Ну что ж, — вздохнул Барсук и, разведя руками, заявил: — Если так, то самое время выпить еще по стаканчику винца. По крайней мере, за мной тот бокал, от которого я отказался за столом.
— Тащите сюда бутылки! — весело закричал Тоуд. — Наливайте Барсуку, наливайте себе! Вечеринка продолжается!
И странное чаепитие, перешедшее в ночную пирушку, а затем и в странный, непонятный утренник, продолжалось! Продолжалось при свете догорающего особняка, бывший хозяин которого, казалось, меньше всех присутствующих был озабочен случившимся. Рассвет Тоуд встретил, бродя с Барсуком по лужайке перед грудой тлеющих углей и обсуждая планировку будущего дома. Увидев это, ласки, горностаи и прочие гости быстро смекнули, что вечеринка закончилась, и поспешили разойтись по домам.
* * *
Стоя на берегу реки, где на траве были разложены остатки угощения с чайного стола и кое-что из запасов Тоуда, спасенных лихими ласками из пылающих, задымленных подвалов его особняка, Рэт, щурясь на теплое весеннее солнышко, сказал:— Знаешь, Крот, что я тебе скажу? А не покататься ли нам с тобой на лодке?
— Сейчас? Вот здорово! — воскликнул легкий на подъем Крот.
Рэт сбегал к Выдре, у дома которого зимовала лодка, наскоро осмотрел ее, очистил и вскоре уже подгребал к тому месту, где ждал его Крот, нетерпеливо переминавшийся с лапы на лапу в ожидании первой в этом сезоне лодочной прогулки.
— Мы недолго, — предупредил его Рэт. — Просто чтобы нагулять аппетит. Речные прогулки для этого очень полезны.
Посмеиваясь, друзья отчалили, оставив на берегу Выдру, Портли и Племянника Крота, махавших им вслед.
— Что ж, весна действительно пришла, — помолчав, заметил Выдра. — А значит, у нас появились новые дела и заботы. Ты меня понял, Портли?
Портли лишь рассеянно кивнул. Сам Выдра засобирался куда-то, оставив сына и Племянника Крота отдыхать после долгой, бессонной, бурно проведенной ночи.
— Смотри-ка, Портли! — воскликнул вдруг Племянник, показывая лапой туда, где Тоуд с Барсуком бродили меж обгорелых балюстрад и полуобвалившихся карнизов, что-то обсуждая, подсчитывая и даже о чем-то споря.
— И там тоже! — кивнул Портли в другую сторону, где на реке виднелось яркое синее пятнышко — лодка, на корме которой блаженствовал Крот, а на веслах — не менее довольный гребец, Водяная Крыса.
— И там!.. — воскликнули они в один голос, показывая в разные стороны, но имея в виду одно: явные признаки того, что окончательно пришла весна, а зима безоговорочно сдала позиции.
— Знаешь, Крот… — обратился Портли к своему собеседнику.
— Я не Крот, — мягко возразил Племянник. — Пока не Крот. Не тот Крот, надеюсь, при всем моем к нему уважении. Если мне суждено стать Кротом, то я буду другим, хотя и очень похожим на него Кротом. Но дело не в этом. Ты прав, Портли, все идет так, как и должно быть. Именно это, все то, что мы видим и видели, я и хотел увидеть, когда шел к вам, в ваши края, в ваши Ивовые Рощи. Вот так-то. Ну а сейчас, малыш, я думаю, нам лучше…
Но Портли уже не слушал его. Другие заботы одолели маленького выдренка: подбежав к Реке, он стал пристально смотреть в воду, как это делают взрослые выдры, пытаясь предугадать, что обещает им Река в первый весенний день, какая погода ждет их в этом сезоне и будет ли удача в охоте и рыбной ловле.
А Племянник Крота так и остался стоять на пригорке, щурясь и подставляя мордочку солнцу и посматривая на Портли, прислушиваясь то к дуэту бормочущих на лужайке Барсука и Тоуда, то к смеху дяди, доносившемуся с реки вместе с плеском воды под веслами Рэта Водяной Крысы.
Племянник Крота кивнул головой, удовлетворенно вздохнул и, довольный, лег на мягкую свежую травку, чтобы поваляться немного на свежем воздухе — просто в свое удовольствие (как это сделал бы и сам Крот), поваляться, чувствуя, как пригревает солнышко, и прислушиваясь к великолепному оркестру звуков пришедшей и не собирающейся больше отступать весны.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Зимой 1992 года я приобрел несколько знаменитых иллюстраций Эрнста Говарда Шепарда к «Ветру в ивах» Кеннета Грэма. На одной из них был изображен Крот: одинокий и взволнованный, он опасливо пробирался сквозь воющий над Дремучим Лесом снежный буран.
Разумеется, я знал, какое дело повлекло Крота вперед, сквозь непогоду. Как-никак иллюстрации Шепарда, с тех пор как впервые были напечатаны в 1931 году, вытеснили все остальные, и теперь большинство из нас представляют себе обитателей Прибрежных Ив только такими. Тот самый рисунок я уже видел в книге, так что мне было доподлинно известно, что на этой картине Крот ищет дом Барсука.
Но одинокий Крот в Дремучем Лесу на странице книги — это одно дело, и совсем другое — тот же Крот на стене в моем кабинете. Там он выглядел, да и вел себя совершенно иначе. Шло время, и через несколько месяцев, когда рисунки Шепарда уже стали частью пейзажа моего внутреннего мира, я вдруг стал замечать, что для моего Крота поиски Барсука постепенно отходят на второй план, зато чаща Дремучего Леса становится все более мрачной и угрюмой, зимний ветер дует все сильнее…
В один прекрасный день совершенно неожиданно (ведь сам рисунок-то ничуть не изменился) я вдруг ясно понял, что Крот отправился в столь опасный путь по совершенно другому делу. Нет, он точно так же, как и в первой книге, покинул свой горячо любимый и такой уютный дом, но вот путь его лежал теперь не к теплу и покою дома Барсука, а к Реке — к замерзшей зимней Реке и — к большой беде. Так началась история об «Ивах зимой».
Вот и получилось, что, как шестьдесят лет назад, в 1931 году, Грэм вдохновил Эрнста Шепарда, сам Шепард передал вдохновение мне. У меня нет сомнений в том, что он так же вдохновил и многих других писателей, — хотя не знаю, были ли они столь же тесно связаны с Оксфордом, где я, как и Грэм, ходил в школу, или с Темзой, где я учился управляться с лодкой, или с теми же кротами, с которыми… Этого я не знаю.
Зато я точно знаю, что едва я мысленно отпустил Крота в новое путешествие, остановить его у меня уже не было никакой возможности. Разве только подробно описать все те приключения, которые пришлось пережить ему, а вслед за ним и Водяной Крысе, Барсуку и Тоуду на страницах только что прочитанной вами книги. Я не слишком-то задумывался над тем, будет ли разумным и правильным писать продолжение произведения, ставшего классикой. По крайней мере, тогда я действительно не стал ломать себе над этим голову, и лишь позднее, когда мне стали задавать вопрос: «Думаешь, стоило браться?» — пришлось серьезно призадуматься.
Тем, кто знаком с моими книгами, известно, что я рассказываю истории, следуя широко распространенной традиции устного творчества. Доведись мне родиться до того, как появились первые книги, я стал бы одним из тех, кто, появляясь из-за частокола, входил в круг света, отбрасываемого общинным костром, садился на землю и начинал рассказ, зарабатывая себе таким образом право на пищу, питье и безопасную ночевку. Если уж ты таким уродился, то по-другому тебе жить все равно не удастся. Из этой древней, но по-прежнему живой традиции вышли все великие мифы, легенды и народные сказки. Они передавались из поколения в поколение, не всегда, конечно, от взрослых к детям, но зачастую именно так. И Кеннет Грэм, ставший впоследствии Секретарем Банка Англии, начал рассказывать истории о кротах и водяных крысах в тот день, когда его сын Аластер отмечал четвертый день своего рождения. Было это 12 мая 1904 года. Так уж получилось, что 12 мая и мой день рождения: еще одно — и последнее, кстати, — совпадение в датах, местах и порождаемой уже ними одними духовной близости, что позволяет мне ощущать тесную связь своей жизни с жизнью Кеннета Грэма.
Что до пересказывания самих историй, я убежден, что творцы — будь то художники, композиторы или писатели — всегда заимствовали что-то из работ других авторов, и, по всей видимости, в будущем вряд ли что изменится. Мы пересказываем, заменяем что-то, заимствуем и привносим свое: шекспировский «Гамлет» основан на более ранней версии того же сюжета; «Смерть короля Артура» Мэлори — это величайший из пересказов и изложений легенд об Артуре и Священном Граале; «Улисс» Джеймса Джойса не был бы возможен в той форме, в которой создал его великий ирландец, если бы не существовал древнегреческий эпос, на котором и основывается современная книга.
Так и моя сказка «Ивы зимой» вырастает из грэмовского «Ветра в ивах»; Крот Грэма на стене моего кабинета не превращается до конца в моего собственного Крота; так и я становлюсь лишь счастливой частью бесконечной последовательности повествования. Я пишу продолжение: если оно удалось — моя часть истории останется жить, если нет — она умрет.
На самом деле, куда больше, чем вопрос написания продолжения к классической книге, меня волновал тот особый внутренний смысл, те скрытые намеки, которые могут обнаружиться в Ивовых историях, а могут и раствориться в них. Ведь только благодаря тому, что читается между строчек, такие истории продолжают вызывать интерес у все новых и новых читателей. Сам Грэм, скромный, уставший от жизни человек, менее всего был склонен наполнять свой текст каким-то скрытым смыслом. Однако это не означает, что таких аллюзий и ассоциаций в его книге нет вовсе. Даже минимальное знакомство с историей Англии дает возможность понять картину жизни почти закрытого для посторонних, замкнутого мирка холостяков Англии времен короля Эдварда (в особенности лондонских холостяков того времени, ибо работал Грэм именно в этом городе). Как вы понимаете, порядки и нравы этого «тайного общества» раскрываются в описании жизни четырех главных героев книги. Заметно в «Ивах» и характерное для того времени пантеистическое отношение к природе, особенно ярко описанное в ставшей хрестоматийной и подчас пародируемой главе, названной Кеннетом Грэмом «Свирель у порога зари». Меня занимает то, как часто люди прекрасно помнят выражения и даже отрывки из книг, прочитанных ими еще в детстве, — однако порой у них, взрослых, те же самые строки вызывают уже иные эмоции. Но меня это ничуть не удивляет: я и сам написал немало подобных строк в каждом из моих романов из цикла «Данк-тонский Лес» и знаю, что многие читатели разделяют со мной (и с Грэмом) ощущения непознаваемой тайны природы и жизненных сил — то, что мы обычно предпочитаем не обозначать ни религиозными, ни философскими терминами.
И в конце концов, наибольшее удовольствие в процессе воссоздания мира «Ветра в ивах» я получил (подобно, вероятно, и множеству критиков и читателей как до меня, так и после), осознавая типичность, даже всеобщую узнаваемость характеров четырех главных персонажей, которые были созданы Грэмом в сказках, рассказанных им своему маленькому сыну. Это Крот, Рэт Водяная Крыса, Барсук и, разумеется, Жаба Тоуд. Дело читателя — узреть тот смысл, что был вложен в эти характеры, самому назвать одного из них верным и надежным, второго — неунывающим жизнелюбом, третьего — строгим, но мудрым, ну а четвертого — как бы это сказать поточнее, — несмотря ни на что, удивительно симпатичным.
Пока писались «Ивы зимой», я понял, что глубокая универсальность этих характеров заключается вовсе не в их индивидуальности, прописанной настолько хорошо, что нам нетрудно навесить на них однозначные ярлыки. Нет, они ценны как коллектив, как некая общность, в которой смех и слезы, любовь и вражда, прощение и опять же любовь сливаются так, что остается только мечтать хоть когда-нибудь в жизни соприкоснуться с чем-либо подобным.
В первой главе «Ив зимой» Крот говорит: «Люблю я или не люблю Тоуда — дело не в этом. Тоуд есть— и все тут. Ну как есть деревья, река, лето… не будь в нашей жизни Тоуда, она потеряла бы всякий смысл». И пусть эти слова вложены в уста Крота: мы-то понимаем, что могли бы так сказать о любом из своих друзей.
На мой взгляд, величайшее мастерство Кеннета Грэма как раз и заключается в создании таких характеров, которые одновременно являются законченными индивидуальностями и в то же времянастолько зависят один от другого, настолько связаны друг с другом, что составляют настоящее неделимое единство. К этому можно (и нужно) добавить — ведь без тех, кто слушает его истории, рассказчик превращается в ничто, — что зрелость и мудрость последующих поколений читателей, тех, кто обращался к этой книге в течение всех десятилетий начиная с 1908 года, года первого издания «Ветра в ивах», позволила осознать истинную глубину грэмовской сказки. Все новые и новые читатели открывают для себя эту книгу, ставшую уже не просто историей, а частью культурной традиции страны. Самому стать ее частью — и как читателю, и как рассказчику новых историй — вот для меня наибольшее из возможных удовольствий.
Когда-нибудь я уйду из круга света, шагну опять в темноту, как ушел от нас Кеннет Грэм, но обитатели Берега Реки будут жить вечно. ОсобенноТоуд. С ним так толком ине разобрались к концу «Ветра в ивах», а кроме того, он продолжает процветать и на последних страницах «Ив зимой». Ужасная правда заключается в том, что даже сейчас, когда я пишу эти строки, на стене моего кабинета (совсем рядом с Кротом) висит великолепный портрет нового мистера Тоуда работы Патрика Бенсона… и сдается мне, что Тоуд нетерпеливо потирает руки в сладостном предвкушении грядущих невероятных приключений.
Уильям Хорвуд
Оксфорд Август 1993 г.
Разумеется, я знал, какое дело повлекло Крота вперед, сквозь непогоду. Как-никак иллюстрации Шепарда, с тех пор как впервые были напечатаны в 1931 году, вытеснили все остальные, и теперь большинство из нас представляют себе обитателей Прибрежных Ив только такими. Тот самый рисунок я уже видел в книге, так что мне было доподлинно известно, что на этой картине Крот ищет дом Барсука.
Но одинокий Крот в Дремучем Лесу на странице книги — это одно дело, и совсем другое — тот же Крот на стене в моем кабинете. Там он выглядел, да и вел себя совершенно иначе. Шло время, и через несколько месяцев, когда рисунки Шепарда уже стали частью пейзажа моего внутреннего мира, я вдруг стал замечать, что для моего Крота поиски Барсука постепенно отходят на второй план, зато чаща Дремучего Леса становится все более мрачной и угрюмой, зимний ветер дует все сильнее…
В один прекрасный день совершенно неожиданно (ведь сам рисунок-то ничуть не изменился) я вдруг ясно понял, что Крот отправился в столь опасный путь по совершенно другому делу. Нет, он точно так же, как и в первой книге, покинул свой горячо любимый и такой уютный дом, но вот путь его лежал теперь не к теплу и покою дома Барсука, а к Реке — к замерзшей зимней Реке и — к большой беде. Так началась история об «Ивах зимой».
Вот и получилось, что, как шестьдесят лет назад, в 1931 году, Грэм вдохновил Эрнста Шепарда, сам Шепард передал вдохновение мне. У меня нет сомнений в том, что он так же вдохновил и многих других писателей, — хотя не знаю, были ли они столь же тесно связаны с Оксфордом, где я, как и Грэм, ходил в школу, или с Темзой, где я учился управляться с лодкой, или с теми же кротами, с которыми… Этого я не знаю.
Зато я точно знаю, что едва я мысленно отпустил Крота в новое путешествие, остановить его у меня уже не было никакой возможности. Разве только подробно описать все те приключения, которые пришлось пережить ему, а вслед за ним и Водяной Крысе, Барсуку и Тоуду на страницах только что прочитанной вами книги. Я не слишком-то задумывался над тем, будет ли разумным и правильным писать продолжение произведения, ставшего классикой. По крайней мере, тогда я действительно не стал ломать себе над этим голову, и лишь позднее, когда мне стали задавать вопрос: «Думаешь, стоило браться?» — пришлось серьезно призадуматься.
Тем, кто знаком с моими книгами, известно, что я рассказываю истории, следуя широко распространенной традиции устного творчества. Доведись мне родиться до того, как появились первые книги, я стал бы одним из тех, кто, появляясь из-за частокола, входил в круг света, отбрасываемого общинным костром, садился на землю и начинал рассказ, зарабатывая себе таким образом право на пищу, питье и безопасную ночевку. Если уж ты таким уродился, то по-другому тебе жить все равно не удастся. Из этой древней, но по-прежнему живой традиции вышли все великие мифы, легенды и народные сказки. Они передавались из поколения в поколение, не всегда, конечно, от взрослых к детям, но зачастую именно так. И Кеннет Грэм, ставший впоследствии Секретарем Банка Англии, начал рассказывать истории о кротах и водяных крысах в тот день, когда его сын Аластер отмечал четвертый день своего рождения. Было это 12 мая 1904 года. Так уж получилось, что 12 мая и мой день рождения: еще одно — и последнее, кстати, — совпадение в датах, местах и порождаемой уже ними одними духовной близости, что позволяет мне ощущать тесную связь своей жизни с жизнью Кеннета Грэма.
Что до пересказывания самих историй, я убежден, что творцы — будь то художники, композиторы или писатели — всегда заимствовали что-то из работ других авторов, и, по всей видимости, в будущем вряд ли что изменится. Мы пересказываем, заменяем что-то, заимствуем и привносим свое: шекспировский «Гамлет» основан на более ранней версии того же сюжета; «Смерть короля Артура» Мэлори — это величайший из пересказов и изложений легенд об Артуре и Священном Граале; «Улисс» Джеймса Джойса не был бы возможен в той форме, в которой создал его великий ирландец, если бы не существовал древнегреческий эпос, на котором и основывается современная книга.
Так и моя сказка «Ивы зимой» вырастает из грэмовского «Ветра в ивах»; Крот Грэма на стене моего кабинета не превращается до конца в моего собственного Крота; так и я становлюсь лишь счастливой частью бесконечной последовательности повествования. Я пишу продолжение: если оно удалось — моя часть истории останется жить, если нет — она умрет.
На самом деле, куда больше, чем вопрос написания продолжения к классической книге, меня волновал тот особый внутренний смысл, те скрытые намеки, которые могут обнаружиться в Ивовых историях, а могут и раствориться в них. Ведь только благодаря тому, что читается между строчек, такие истории продолжают вызывать интерес у все новых и новых читателей. Сам Грэм, скромный, уставший от жизни человек, менее всего был склонен наполнять свой текст каким-то скрытым смыслом. Однако это не означает, что таких аллюзий и ассоциаций в его книге нет вовсе. Даже минимальное знакомство с историей Англии дает возможность понять картину жизни почти закрытого для посторонних, замкнутого мирка холостяков Англии времен короля Эдварда (в особенности лондонских холостяков того времени, ибо работал Грэм именно в этом городе). Как вы понимаете, порядки и нравы этого «тайного общества» раскрываются в описании жизни четырех главных героев книги. Заметно в «Ивах» и характерное для того времени пантеистическое отношение к природе, особенно ярко описанное в ставшей хрестоматийной и подчас пародируемой главе, названной Кеннетом Грэмом «Свирель у порога зари». Меня занимает то, как часто люди прекрасно помнят выражения и даже отрывки из книг, прочитанных ими еще в детстве, — однако порой у них, взрослых, те же самые строки вызывают уже иные эмоции. Но меня это ничуть не удивляет: я и сам написал немало подобных строк в каждом из моих романов из цикла «Данк-тонский Лес» и знаю, что многие читатели разделяют со мной (и с Грэмом) ощущения непознаваемой тайны природы и жизненных сил — то, что мы обычно предпочитаем не обозначать ни религиозными, ни философскими терминами.
И в конце концов, наибольшее удовольствие в процессе воссоздания мира «Ветра в ивах» я получил (подобно, вероятно, и множеству критиков и читателей как до меня, так и после), осознавая типичность, даже всеобщую узнаваемость характеров четырех главных персонажей, которые были созданы Грэмом в сказках, рассказанных им своему маленькому сыну. Это Крот, Рэт Водяная Крыса, Барсук и, разумеется, Жаба Тоуд. Дело читателя — узреть тот смысл, что был вложен в эти характеры, самому назвать одного из них верным и надежным, второго — неунывающим жизнелюбом, третьего — строгим, но мудрым, ну а четвертого — как бы это сказать поточнее, — несмотря ни на что, удивительно симпатичным.
Пока писались «Ивы зимой», я понял, что глубокая универсальность этих характеров заключается вовсе не в их индивидуальности, прописанной настолько хорошо, что нам нетрудно навесить на них однозначные ярлыки. Нет, они ценны как коллектив, как некая общность, в которой смех и слезы, любовь и вражда, прощение и опять же любовь сливаются так, что остается только мечтать хоть когда-нибудь в жизни соприкоснуться с чем-либо подобным.
В первой главе «Ив зимой» Крот говорит: «Люблю я или не люблю Тоуда — дело не в этом. Тоуд есть— и все тут. Ну как есть деревья, река, лето… не будь в нашей жизни Тоуда, она потеряла бы всякий смысл». И пусть эти слова вложены в уста Крота: мы-то понимаем, что могли бы так сказать о любом из своих друзей.
На мой взгляд, величайшее мастерство Кеннета Грэма как раз и заключается в создании таких характеров, которые одновременно являются законченными индивидуальностями и в то же времянастолько зависят один от другого, настолько связаны друг с другом, что составляют настоящее неделимое единство. К этому можно (и нужно) добавить — ведь без тех, кто слушает его истории, рассказчик превращается в ничто, — что зрелость и мудрость последующих поколений читателей, тех, кто обращался к этой книге в течение всех десятилетий начиная с 1908 года, года первого издания «Ветра в ивах», позволила осознать истинную глубину грэмовской сказки. Все новые и новые читатели открывают для себя эту книгу, ставшую уже не просто историей, а частью культурной традиции страны. Самому стать ее частью — и как читателю, и как рассказчику новых историй — вот для меня наибольшее из возможных удовольствий.
Когда-нибудь я уйду из круга света, шагну опять в темноту, как ушел от нас Кеннет Грэм, но обитатели Берега Реки будут жить вечно. ОсобенноТоуд. С ним так толком ине разобрались к концу «Ветра в ивах», а кроме того, он продолжает процветать и на последних страницах «Ив зимой». Ужасная правда заключается в том, что даже сейчас, когда я пишу эти строки, на стене моего кабинета (совсем рядом с Кротом) висит великолепный портрет нового мистера Тоуда работы Патрика Бенсона… и сдается мне, что Тоуд нетерпеливо потирает руки в сладостном предвкушении грядущих невероятных приключений.
Уильям Хорвуд
Оксфорд Август 1993 г.
Литературно-художественное издание
УИЛЬЯМ ХОРВУД
ИВЫ ЗИМОЙ
Ответственная за выпуск Наталия Соколовская
Редактор Людмила Лебедева
Художественный редактор Илья Кучма
Технический редактор Татьяна Тихомирова
Корректоры Татьяна Виноградова, Елена Сокольская
Издательство «Азбука».
Санкт-Петербург, 1999
УИЛЬЯМ ХОРВУД
ИВЫ ЗИМОЙ
Ответственная за выпуск Наталия Соколовская
Редактор Людмила Лебедева
Художественный редактор Илья Кучма
Технический редактор Татьяна Тихомирова
Корректоры Татьяна Виноградова, Елена Сокольская
Издательство «Азбука».
Санкт-Петербург, 1999