Страница:
Тоуд попытался выбраться из западни. Сначала он решил вылезти на крышу, чтобы, спустившись с нее, дать деру. Не получилось: он не смог вылезти из прочно удерживавших его тело острых обломков крыши.
Тогда он попытался протолкнуться вниз. Задерживая дыхание, втягивая живот, он отчаянно дрыгал задними лапами, даже доставая пятками до кроны какой-то колючей пальмы. И опять все безрезультатно. Ни вверх, ни вниз. Он застрял.
— Помогите! — вполголоса позвал Тоуд, еще не распрощавшись окончательно с надеждой выбраться отсюда, не привлекая к себе излишнего внимания.
«Должен же поблизости ошиваться кто-нибудь из разнорабочих или дворников, — подумал Тоуд, — какой-нибудь добродушный парень, который за небольшое вознаграждение согласится вытащить меня отсюда без лишних вопросов. Впрочем, что до платы, то ему придется поверить мне на слово: денег-то с собой у меня нет».
С высоты своего наблюдательного пункта он оглядел окрестности в поисках возможного спасителя. Но нигде — ни на ухоженных лужайках, ни в огороде, ни у стен главного дома поместья — нигде не было видно ни единой живой души. Впрочем, эти спокойные наблюдения вскоре сменились все нарастающим ощущением дискомфорта — как сверху, так и снизу.
Нижняя половина Тоуда оказалась не просто в оранжерее, а заткнула собой дыру в самой верхней части ее купола, где, как известно, собирается самый теплый, почти горячий воздух. Поэтому Тоуд вскоре почувствовал себя так, словно сел в перегретую ванну, рядом с которой не оказалось кувшина с холодной водой, чтобы ее несколько остудить.
А наверху, там, где находились голова и плечи Тоуда, было весьма прохладно. И, по мнению Тоуда, становилось все холоднее и холоднее.
— Мне…
Он замолчал, не в силах подыскать подходящего слова для передачи такого редкого ощущения, когда одна часть тела страдает от перегрева, в то время как другая просто замерзает.
— Мне… мне следует выбираться отсюда во что бы то ни стало, — заключил он, — если, конечно, я не хочу умереть от пневмонии.
Его вновь охватила паника. Стекло, которое он так легко пробил, рухнув сверху, оказалось весьма прочным и не хотело разбиваться под ударами лап. К тому же жара, мучившая его нижнюю половину, дополнилась еще одной неприятностью: стоило Тоуду расслабить и выпрямить лапы, как они тотчас же упирались в шипастые ветки и жгучие листья какого-то тропического дерева, над кроной которого завис несчастный парашютист.
Тоуд живо представил себе худшее: быстро развивающееся воспаление легких. Голова у него уже болела, горло горело и издавало хриплые звуки. Вскоре болезнь полностью поразит его слабое и беззащитное тело. И пока нижняя часть будет вариться в собственном соку, верхняя превратится в ледышку. Смерть будет бесславной и ужасной.
— Помогите! — отчаянно завопил Тоуд. — На помощь! Я заплачу сколько угодно!
Никакого ответа не последовало, что немало озадачило Тоуда. Чтобы содержать такое поместье, нужен целый штат самых разных работников. Здесь же не было никого. С таким же успехом Тоуд мог взывать о помощи, прилетев на Луну или на необитаемый остров.
Где-то вдалеке залаяла собака.
— Помогите! Никого.
Потом где-то вне поля зрения Тоуда скрипнула и захлопнулась дверь, послышался мужской смех и шаги по посыпанной гравием дорожке.
— Помогите! Помогите же мне, безмозглые болваны! — закричал Тоуд, стуча зубами от холода и одновременно дергая задними лапами, словно танцуя на раскаленной сковородке. — На помощь! На помощь! Разве вы не видите меня? Я здесь, наверху. Я…
Он уже собрался было сообщить, что он — мистер Тоуд из Тоуд-Холла, чтобы произвести впечатление на простых работяг и дворников и тем самым вызвать у них прилив уважения и активные действия по спасению его персоны. Но что-то остановило мистера Toy да. Мистер Тоуд замолчал, вспомнив, что кое-где за пределами окрестностей реки и Тоуд-Холла сам мистер Тоуд был не только персоной нон грата, но и, в глазах определенной части публики, самым заурядным преступником, примечательным лишь тем, что по совместительству оказался еще и беглым каторжником. Поразмыслив, Тоуд решил не представляться незнакомцам.
— Я… я авиатор, потерпевший аварию, — сообщил он первое, что пришло ему в голову.
Вновь послышался скрип двери, на этот раз — металлической. Легкая вибрация прошла по всем стальным конструкциям оранжереи, а затем последовали шаги по металлической решетке, которой часто покрывают полы в парниках и оранжереях. Тоуд решил помолчать и выждать: если эти болваны и тупицы, ошивающиеся внизу, покажутся дружелюбными и добродушными, способными за некую мзду вытащить его из ловушки и не болтать лишнего, — что ж, тогда он, пожалуй, обратится к ним за помощью.
К сожалению, колючие и жгучие части растения, мучившие его снизу, не хотели отставать от него ни на минуту, вынуждая лягаться, дергать ногами и поочередно почесывать их одну о другую.
Лязг подошв о металл решетки стал громче. Неразборчивый во влажном воздухе, звук голосов приближался и усиливался. Страх пересилил жжение и зуд, и Тоуд замер, надеясь, что снизу его неподвижные лапы сойдут за часть кроны какого-нибудь особо экзотического растения, или за пару редких плодов, или, при определенной доле везения, — за молодые побеги лианы.
Тоуд надеялся, что те внизу, а их, судя по шагам и неясным теням, едва видным сквозь стекло и пышную зелень, было трое, не станут долго задерживаться прямо под ним. Ведь чем дольше они здесь простоят, тем больше вероятность, что им бросятся в глаза осколки и обломки — результат приземления Toy да на крышу. Это может заставить их повнимательнее присмотреться к тому, что творится над их головами, и тогда… Поэтому Тоуд твердо решил сначала разглядеть тех, кто вошел в оранжерею, и лишь затем обращаться за помощью.
Наконец он сумел разглядеть головы. Их действительно было три: две лысые, третья седая. Все три остановились. Прямо под ним.
— Весьма, весьма интересно… — сказала одна из голов.
— Знаете ли, ваша светлость… — подхватила другая.
— Ваша светлость, — одними губами повторил Тоуд. Ничего хорошего это не сулило. Постаравшись успокоиться, он стал еще внимательнее слушать разговор внизу.
— Ваша светлость господин епископ… — продолжила фразу вторая голова.
Тоуду вроде даже полегчало: какого бы цвета одеяние ни было на плечах епископа, от священника можно было ждать проявления милосердия. Эти рассуждения обнадежили его, и он уже совсем решил обратиться к епископу, обнаружив себя, но в последний момент какое-то предчувствие заставило его закрыть рот.
— Эти растения, — послышалось снизу, — особенно редкие. Во всей Англии это единственные экземпляры, мы бережно храним их, ухаживаем за ними и оберегаем от злоумышленников, что может подтвердить присутствующий здесь комиссар полиции.
— Так точно, — сообщил грубый, хриплый голос.
— Комиссар полиции! — закатил глаза Тоуд. — Этого мне только не хватало! От такого типа дождешься, пожалуй, милосердия, понимания и справедливости.
Впрочем, то, что он услышал затем, превзошло худшие его ожидания.
Комиссар весело и жизнерадостно (от этого веселья у Тоуда чуть не остановилось сердце) заявил:
— Ну что я могу сказать по этому поводу? Доведись какому-нибудь вандалу украсть или повредить любое из этих растений, я не дам за его судьбу ломаного гроша, когда он окажется перед вами в вашемсуде, ваша честь.
— Ваша честь? — ахнул Тоуд, чувствуя, как пятки вновь начинают чесаться. — Судья? Суд? Не просто суд, а какой-то особый, егосуд? Неужели Верховный? Так ведь это не просто судья, а скорее всего сам лорд-канцлер!
Три почтенных господина внизу не изъявляли ни малейшего желания покидать оранжерею. Наоборот, они погрузились в приятную беседу на темы ботаники… Один из них сделал несколько шагов в сторону, чтобы лучше разглядеть какой-то экземпляр,— и встретился взглядом с Тоудом, как раз пытавшимся изогнуться, чтобы рассмотреть своих опасных соседей снизу.
— Ваша светлость, — противным иезуитским голосом обратился судья к хозяину оранжереи. — Неужели вы содержите здесь и тропических животных? Наверное, они нужны для удобрения почвы? Или же с их помощью можно естественным путем избавиться от насекомых-вредителей?
— Вы имеете в виду тропических пауков, скорпионов и всякое такое?
Пауки! Скорпионы!
Все порезы, уколы, ссадины и ранки на нижней половине Тоуда немедленно зачесались, заболели и заныли. Он был, как никогда, близок к тому, чтобы взмолиться о милосердии. Пожизненное заключение в темнице, из которой он так блестяще бежал, показалось ему раем по сравнению с муками, испытываемыми сейчас.
— Вообще-то говоря, я имел в виду кое-что покрупнее…
— А, нечто вроде поедающих плоды летучих мышей или какую-нибудь змею…
Летучие мыши! Змеи!
— Нет, нет, крупнее. Что-то вроде… вроде… не знаю, как правильно назвать… вроде вот этого!
Дела оборачивались совсем плохо: терпеть зуд, холод и жару одновременно Тоуд больше не мог. Его вот-вот увидят, а если и нет — что он будет делать, когда они уйдут? Ну ладно, верхняя его часть замерзнет, и все, хотя хорошего в этом мало. А нижняя? Она сначала сварится, а затем будет искусана, истерзана и сожрана без остатка пауками, скорпионами, летучими мышами и змеями, не говоря уже о мелких насекомых!
— Помогите! — зажмурившись от страха, крикнул Тоуд. — Я застрял! Вытащите меня отсюда, и я тихо уйду.
— Силы небесные! — выдохнул его светлость господин епископ.
— Вор! Держи его! — закричал комиссар полиции.
— Не следует осуждать никого до тех пор, пока не будут собраны все улики и доказательства, — заметил его честь судья Верховного суда.
— Помогите! — снова крикнул Тоуд. — Я — несчастный авиатор, попавший в аварию и в затруднительное положение!
На сдавленные крики сверху и громкие окрики снизу прибежали другие люди, и началось настоящее столпотворение. Тоуд был слишком напуган и измучен, чтобы внимательно прислушиваться к происходящему. Вот если бы верхнюю часть его тела обложили теплыми грелками, а нижнюю поместили в ведерко со льдом, он по прошествии некоторого времени, может быть, и сумел бы продумать план отступления.
Впрочем, до его сознания дошли обрывки разговоров о том, что неподалеку видели разбившийся аэроплан, что где-то мелькнул парашют и что этот застрявший в крыше бедняга, наверное, и есть тот самый пилот потерпевшего аварию самолета. Пока никто не догадывался, что Тоуд — это Тоуд.
Самообладание все же не окончательно покинуло Тоуда. Когда садовники притащили наконец лестницы и стали вынимать его из ловушки, в которую для него превратилась крыша оранжереи, он нашел в себе силы твердо и решительно заявить:
— Не вздумайте снимать с меня куртку или шлем: я умираю от холода.
Чтобы его требования выглядели более убедительно, Тоуд порылся в памяти и извлек из нее обрывки сведений о глубоководных погружениях.
— Это связано с количеством кислорода в крови, — пояснил он своим спасителям. — Снимите с меня шлем — и я умру.
Такие слова не могли быть оставлены без внимания: бережно и осторожно, стараясь не прикасаться к шлему, Тоуда опустили на пол оранжереи, где он от усталости и нервного напряжения потерял сознание.
VIII ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ДАЛЬНИХ КРАЕВ
Придя в себя, Тоуд обнаружил, что где-то сбоку горит мягкий приглушенный свет, не беспокоящий глаза, а вокруг витают волны целебных ароматов лаванды и розмарина.
Пошевелив головой, он понял, что полулежит-полусидит на груде мягчайших подушек, на которые надеты тончайшие льняные наволочки. Руки его возлежат на хрустящем накрахмаленном пододеяльнике, тело покоится на столь же белоснежной простыне, а в пододеяльник вставлено и уютно обволакивает ноги, не перегревая их, тонкое и легкое одеяло.
Тоуд немало порадовался, обнаружив, что он по-прежнему в шлеме и очках — это подтверждало работоспособность избранной легенды о потерпевшем аварию авиаторе.
Подозрительно оглядевшись, Тоуд снял летные очки, чтобы получше рассмотреть помещение, в котором оказался. А рассматривать тут было что: его ложе находилось в огромной просторной спальне, размером едва ли не превосходившей банкетный зал Тоуд-Холла.
Лежал же он в огромнейшей, высочайшей и широчайшей из всех возможных кроватей красного дерева, с балдахином на четырех резных столбах. Понимающе и чуть завистливо вздохнув, Тоуд продолжал неспешно осматривать комнату. В дальнем углу весело и уютно потрескивал дровами камин. В стене слева от кровати были прорублены два высоких — почти от пола до потолка — окна, задернутых частично плотными бархатными шторами, частично — легчайшим и тончайшим розовым тюлем.
Полностью окна закрыты не были, и, чуть приподнявшись, Тоуд разглядел за ними обширные владения хозяина усадьбы, земли, которые Тоуд уже видел сверху и на которые его зашвырнула судьба. Обежав взглядом спальню, Тоуд, как истинный ценитель, отметил единство стиля в подборе соответствующих кровати шкафов, туалетного столика и прочей мебели. В одном из углов из-за ширмы торчал бок тонкого фарфорового кувшина, над которым клубился пар от горячей, ароматизированной розовым маслом воды.
Тоуд вздохнул еще раз и решил предпринять осмотр и освидетельствование собственной персоны. Перекатившись для этого с боку на бок, потянувшись и пошевелив лапами, он убедился в том, что болит у него все тело, хотя и не так сильно, как можно было ожидать после столь неудачного приземления и висения между небом и землей. На всякий случай Тоуд решил постонать и покряхтеть — скорее ради собственного успокоения.
— Ничего не сломано, — признался он себе. — Все на месте. — Приподняв одеяло и оглядев себя целиком, Тоуд добавил: — Нет ни крови, ни свежих шрамов, ни смертельных ран… Похоже, я выживу. Да, я буду жить!
Пощупав лоб и не обнаружив признаков жара, он понял, что и кошмар пневмонии обошел его стороной.
— Я победил ее! Я переборол эту страшную болезнь! Я сильнее ее, сильнее, чем я сам думал. Я побывал в экстремальных условиях и выжил, даже без особого вреда для себя.
Ободренный такими выводами, Тоуд решил на всякий случай получше рассмотреть пейзаж за окном (мало ли что), но прежде, чем подойти к окну, он выглянул за дверь, убедился, что в коридоре никого нет, и заперся на ключ.
День клонился к вечеру, но за окном было еще достаточно светло, чтобы разглядеть пусть не всю усадьбу, но — вполне четко — великолепную ухоженную лужайку, живую изгородь, прогулочную галерею, розовые кусты и вековые, изящно подстриженные деревья.
— Роскошно, — заметил Тоуд. — Впрочем, как раз этого и стоило ожидать от дома, удостоенного чести принимать такого великого авиатора. Тем не менее нельзя терять бдительности. Эти места, похоже, кишат судьями, комиссарами и неприветливыми епископами. Да и Замок с его темницами, насколько я понимаю, в двух шагах отсюда. А следовательно, мне нужно сматываться отсюда, и чем скорее…
Тут его мысли были прерваны каким-то звуком. Тоуд увидел, что кто-то аккуратно пытается повернуть снаружи дверную ручку. Обнаружив, что дверь заперта, неизвестный вежливо и ненавязчивопостучал. Вслед за стуком из-за двери послышался голос, принадлежащий, судя по всему, пожилому мужчине:
— Как вы там, сэр?
Тоуд поспешно задернул шторы и прыгнул в кровать, ответив оттуда слабым, дрожащим голосом:
— Я болен, наверное, тяжело, и мне не следует подниматься с постели.
— Сэр, дверь заперта, и я не могу войти, чтобы занести еду, которую прислал вам его светлость. Может быть, оставить поднос за дверью?
Все это было сказано таким вежливо-услужливым голосом, что складывалось впечатление, будто у его обладателя не было в жизни других целей и радостей, кроме как прислуживать Тоуду. Почтительное отношение и еда, еда — совсем рядом, прямо за дверью, — против таких соблазнов Тоуд устоять не мог.
— Подождите, сейчас я доберусь до двери, — страдальчески заявил Тоуд, что не помешало ему оказаться у порога в мгновение ока.
Приоткрыв дверь — самую малость, — он посмотрел в щелочку и обнаружил за ней дворецкого с подносом в руке.
— Мне нехорошо, совсем нехорошо, и больше всего мне сейчас мешает свет, — прошептал Тоуд. — Я попрошу вас подождать, пока я снова лягу в постель, прежде чем вы войдете. И пожалуйста, не зажигайте свет. А если он вам нужен, то поставьте свечи подальше от кровати. Есть и пить я совсем не могу, но не попытаться отведать хоть что-нибудь было бы невежливо по отношению к гостеприимным хозяевам.
Речь, похоже, удалась Тоуду, если не сказать, что слишком. Дворецкий, казалось, был готов расплакаться от сочувствия и сострадания к больному пилоту.
— Бросьте, старина, я еще не так плох, — хрипло произнес Тоуд, залезая под одеяло и укутываясь до самого носа.
Жадно и нервно следил он за тем, как дворецкий манипулирует с благоухающим подносом. Тот же, оставив в комнате лишь одну свечу на дальнем конце стола, поспешил удалиться.
Уже из-за двери он сообщил:
— Его светлость и гости поместья желают вам скорейшего выздоровления, сэр. Для них большая честь то, что вы оказались в этой усадьбе. Кроме того, они готовы предоставить вам любую медицинскую помощь.
— Сон и покой — вот лучшие лекарства, — ответил Тоуд. — Пожалуйста, передайте его светлости и гостям мою благодарность и попросите их подождать. Я думаю, что через день-другой уже ничто не помешает мне лично выразить им мою признательность, а пока что я предпочел бы выздоравливать в одиночестве.
Дворецкий кивнул и закрыл за собой дверь.
Выждав какую-то секунду, Тоуд отбросил одеяло и кинулся к столу, чтобы поближе ознакомиться с подносом. Там оказался омлет, обжаренные кусочки хлеба с хрустящей корочкой, чай, вазочка с фруктовым компотом и бокал сухого белого вина, судя по букету — высочайшего качества.
— Было бы совсем замечательно, если бы этогопринесли побольше, — сказал Тоуд, мгновенно осушив бокал. — Как, впрочем, и всего остального. Но я, искатель приключений, должен принимать жизнь такой, какая она есть, и довольствоваться редкими скупыми радостями, что выпадают на его долю.
С этими словами он резво разделался с ужином и стал обдумывать, как быть дальше.
Во-первых, в кожаном обмундировании ему становилось все жарче, и с этим нужно было что-то делать. Во-вторых, на улице стемнело и было бы глупо бежать сейчас, плутая в темноте по незнакомой местности. А в-третьих, если не считать несколько ограниченного питания, здесь он очень даже неплохо себя чувствовал.
— Не будем торопиться, — пришел к заключению Тоуд. — Примем ванну и поспим в хороших условиях. Нужно будет намекнуть дворецкому, что для выздоровления требуется усиленное питание. Подкрепимся, а утром будет ясно, как и когда смываться отсюда.
Указание по поводу повторного ужина он передал через приоткрытую дверь кому-то из проходивших мимо служанок. Совсем слабым, едва слышным голосом (для большей убедительности) он сообщил, что для скорейшего выздоровления нуждается в скромном диетическом дополнении к вечернему меню, а именно… Далее следовал краткий список, включавший в себя немного мяса, картофеля, овощей, некоторое количество сладостей, конфет и варенья, а также вино — белое и красное. Ближе к ночи следовало дополнить этот список портвейном с бисквитами — чтобы продержаться до утра, не прерывая процесса выздоровления.
Чтобы не беспокоить слуг позже, он сразу же заказал себе в комнату немного горячей воды — как раз столько, чтобы влезть в нее по самый подбородок. И если эта вода вместе с переносной ванной будет предоставлена ему немедленно, то такая оперативность несказанно поспособствует скорейшему восстановлению сил едва выжившего в страшной катастрофе пилота.
— Не утруждайте себя так, — заботливо ответила ему служанка, — не вставайте с постели. Просто позвоните в колокольчик у кровати, и мистер Прендергаст, дворецкий, тотчас же подойдет к вам. И не стесняйтесь — это его работа. Ванна уже наготове, сейчас ее принесут. А потом позвоните, и ужин будет тотчас же доставлен в вашу комнату.
Ванна и горячая вода действительно были мгновенно принесены в спальню. Тоуд поспешил погрузиться в приятное тепло, напевая себе под нос. Затем, причесанный, благоухающий, чистенький и вытертый махровым полотенцем, он позвонил в звонок и, как порекомендовала ему служанка, попросил принести его легкий второй ужин. Все было исполнено в мгновение ока: тарелки, вазочки и бокалы поставлены на столик из красного дерева, стоявший вместе с уютным креслом рядом с камином, в который по требованию Тоуда было подложено побольше сухих дров.
— Вот это да! — только и воскликнул Тоуд, когда за слугами закрылась дверь, и он, подскочив к столу, стал уплетать все, что попадалось ему под руку, и пить все, что оказывалось ближе к нему. — Вот это я понимаю! Вот это жизнь! Впрочем, так оно и должно быть. Я даже не жалею, что Барсук, Рэт и Крот не видят меня сейчас. Им, беднягам, можно даже посочувствовать. К чему им лишний повод для зависти. Жалкие, лишенные амбиций создания, они плывут по течению жизни. А я, Тоуд, я сам творю свою судьбу! Я сам создаю свою жизнь и делаю ее такой, какой она мне нужна.
Воодушевленный таким ходом событий, Тоуд съел, наверное, чуть больше, чем нужно, и выпил, несомненно, чуть больше, чем следовало. Чувствуя, как слипаются веки и мутнеет сознание, он перебрался на кровать и провалился в глубокий, похожий на обморок сон.
Так прошла первая ночь в роскоши, за которой последовали еще трое суток, ознаменованных разгильдяйством, ничегонеделанием и шикарной жизнью за чужой счет. Все это время Тоуд старательно гнал от себя мысль о том, что все это не может продолжаться долго. Так оно и получилось: на четвертый день дворецкий Прендергаст, ставший к тому моменту закадычным приятелем Тоуда, постучал, как обычно, в дверь. Привычно торопливо напялив на себя шлем и летные очки, Тоуд позволил ему войти.
— Сэр, — как всегда, вежливо обратился к «авиатору» дворецкий, — как я и предполагал еще позавчера, и уже значительно увереннее вчера, его светлость полагает, что вам сегодня следует спуститься к обеду.
— Спуститься? — с трудом произнес Тоуд это ранящее слово; он знал, что спуститься ему предстояло не к обеду, а с небес на землю, и при этом весьма скоро. Он прекрасно понимал, что запас отговорок о болезни и необходимости носить шлем и очки, не снимая их ни на секунду, использован до предела. А дворецкий тем временем не унимался:
— Да, сэр. Настало время спуститься в банкетный зал, на первый этаж, где вас уже три дня ожидают его светлость и другие весьма почтенные господа.
— Какие такие «другие»? — томимый недобрым предчувствием, решил уточнить Тоуд.
— Гости его светлости, сэр. А именно его превосходительство комиссар Королевской полиции, его честь полномочный и полноправный судья Самого Высочайшего Имперского суда ну и несколько джентльменов, представляющих прессу.
— И что, всем им приспичило повидаться со мной?
— Да, сэр.
— Им что, поговорить больше не с кем?
— Они желают подробно расспросить вас, сэр. Ввиду вашего отсутствия они пытались расспросить меня, но я. как мы с вами и договаривались, нем как рыба.
«Расспросить! Вот ты и проговорился», — мелькнуло в голове у Тоуда. Его худшие опасения подтверждались. Не расспросить,а допроситьего хотели собравшиеся внизу. Несмотря на весь маскарад, они его все-таки заподозрили. Да, даже такому блестящему
криминальному таланту, как Тоуд, нелегко было обвести вокруг пальца самого почетного комиссара полиции и самого полномочного судью.
— Что же мне делать? — мрачно спросил Тоуд. — Я в отчаянном положении.
— Вы слишком скромны, сэр.
С этим Тоуд не мог не согласиться, но в данный момент трудности — отчаянные, почти непреодолимые трудности — состояли в другом. Собравшись с мыслями, он решил начать организованное, продуманное наступление.
— Голубчик, — вкрадчивым голосом обратился он к дворецкому, — я человек небогатый, но, если вы поможете мне смыться отсюда по-тихому, я бы мог отблагодарить вас ну, скажем, флорином-другим…
— Парой флоринов, сэр? — Респектабельный и вышколенный Прендергаст не придумал ничего другого, кроме как ошарашенно переспросить Тоуда.
— Ну тремя, хотя это уже и расточительство.
— Тремя, сэр?
— А ты крепкий орешек. Бесчувственный и бессердечный вымогатель, пользующийся своим положением. Ладно, золотая гинея тебя устроит? На большее можешь не рассчитывать.
Дворецкий, чуть заметно улыбнувшись, покачал головой:
— Я вас прекрасно понимаю, сэр, но, к сожалению, вынужден отклонить ваше предложение. Ваша скромность более чем похвальна, особенно учитывая ваши немалые достижения, но Англия должна знать своих героев, а лично вы должны принять полагающееся бремя славы достойно и не манерничая.
— Пошел вон, болван! Много на себя берешь! — завопил на дворецкого Тоуд, топая ногами. — Он еще будет тут советовать, как мне себя вести. Вон отсюда!
Дворецкий повиновался, не преминув все же заметить с порога:
— Его светлость, я полагаю, будет настаивать на встрече с вами, чтобы обсудить детали предстоящего торжественного банкета.
Тогда он попытался протолкнуться вниз. Задерживая дыхание, втягивая живот, он отчаянно дрыгал задними лапами, даже доставая пятками до кроны какой-то колючей пальмы. И опять все безрезультатно. Ни вверх, ни вниз. Он застрял.
— Помогите! — вполголоса позвал Тоуд, еще не распрощавшись окончательно с надеждой выбраться отсюда, не привлекая к себе излишнего внимания.
«Должен же поблизости ошиваться кто-нибудь из разнорабочих или дворников, — подумал Тоуд, — какой-нибудь добродушный парень, который за небольшое вознаграждение согласится вытащить меня отсюда без лишних вопросов. Впрочем, что до платы, то ему придется поверить мне на слово: денег-то с собой у меня нет».
С высоты своего наблюдательного пункта он оглядел окрестности в поисках возможного спасителя. Но нигде — ни на ухоженных лужайках, ни в огороде, ни у стен главного дома поместья — нигде не было видно ни единой живой души. Впрочем, эти спокойные наблюдения вскоре сменились все нарастающим ощущением дискомфорта — как сверху, так и снизу.
Нижняя половина Тоуда оказалась не просто в оранжерее, а заткнула собой дыру в самой верхней части ее купола, где, как известно, собирается самый теплый, почти горячий воздух. Поэтому Тоуд вскоре почувствовал себя так, словно сел в перегретую ванну, рядом с которой не оказалось кувшина с холодной водой, чтобы ее несколько остудить.
А наверху, там, где находились голова и плечи Тоуда, было весьма прохладно. И, по мнению Тоуда, становилось все холоднее и холоднее.
— Мне…
Он замолчал, не в силах подыскать подходящего слова для передачи такого редкого ощущения, когда одна часть тела страдает от перегрева, в то время как другая просто замерзает.
— Мне… мне следует выбираться отсюда во что бы то ни стало, — заключил он, — если, конечно, я не хочу умереть от пневмонии.
Его вновь охватила паника. Стекло, которое он так легко пробил, рухнув сверху, оказалось весьма прочным и не хотело разбиваться под ударами лап. К тому же жара, мучившая его нижнюю половину, дополнилась еще одной неприятностью: стоило Тоуду расслабить и выпрямить лапы, как они тотчас же упирались в шипастые ветки и жгучие листья какого-то тропического дерева, над кроной которого завис несчастный парашютист.
Тоуд живо представил себе худшее: быстро развивающееся воспаление легких. Голова у него уже болела, горло горело и издавало хриплые звуки. Вскоре болезнь полностью поразит его слабое и беззащитное тело. И пока нижняя часть будет вариться в собственном соку, верхняя превратится в ледышку. Смерть будет бесславной и ужасной.
— Помогите! — отчаянно завопил Тоуд. — На помощь! Я заплачу сколько угодно!
Никакого ответа не последовало, что немало озадачило Тоуда. Чтобы содержать такое поместье, нужен целый штат самых разных работников. Здесь же не было никого. С таким же успехом Тоуд мог взывать о помощи, прилетев на Луну или на необитаемый остров.
Где-то вдалеке залаяла собака.
— Помогите! Никого.
Потом где-то вне поля зрения Тоуда скрипнула и захлопнулась дверь, послышался мужской смех и шаги по посыпанной гравием дорожке.
— Помогите! Помогите же мне, безмозглые болваны! — закричал Тоуд, стуча зубами от холода и одновременно дергая задними лапами, словно танцуя на раскаленной сковородке. — На помощь! На помощь! Разве вы не видите меня? Я здесь, наверху. Я…
Он уже собрался было сообщить, что он — мистер Тоуд из Тоуд-Холла, чтобы произвести впечатление на простых работяг и дворников и тем самым вызвать у них прилив уважения и активные действия по спасению его персоны. Но что-то остановило мистера Toy да. Мистер Тоуд замолчал, вспомнив, что кое-где за пределами окрестностей реки и Тоуд-Холла сам мистер Тоуд был не только персоной нон грата, но и, в глазах определенной части публики, самым заурядным преступником, примечательным лишь тем, что по совместительству оказался еще и беглым каторжником. Поразмыслив, Тоуд решил не представляться незнакомцам.
— Я… я авиатор, потерпевший аварию, — сообщил он первое, что пришло ему в голову.
Вновь послышался скрип двери, на этот раз — металлической. Легкая вибрация прошла по всем стальным конструкциям оранжереи, а затем последовали шаги по металлической решетке, которой часто покрывают полы в парниках и оранжереях. Тоуд решил помолчать и выждать: если эти болваны и тупицы, ошивающиеся внизу, покажутся дружелюбными и добродушными, способными за некую мзду вытащить его из ловушки и не болтать лишнего, — что ж, тогда он, пожалуй, обратится к ним за помощью.
К сожалению, колючие и жгучие части растения, мучившие его снизу, не хотели отставать от него ни на минуту, вынуждая лягаться, дергать ногами и поочередно почесывать их одну о другую.
Лязг подошв о металл решетки стал громче. Неразборчивый во влажном воздухе, звук голосов приближался и усиливался. Страх пересилил жжение и зуд, и Тоуд замер, надеясь, что снизу его неподвижные лапы сойдут за часть кроны какого-нибудь особо экзотического растения, или за пару редких плодов, или, при определенной доле везения, — за молодые побеги лианы.
Тоуд надеялся, что те внизу, а их, судя по шагам и неясным теням, едва видным сквозь стекло и пышную зелень, было трое, не станут долго задерживаться прямо под ним. Ведь чем дольше они здесь простоят, тем больше вероятность, что им бросятся в глаза осколки и обломки — результат приземления Toy да на крышу. Это может заставить их повнимательнее присмотреться к тому, что творится над их головами, и тогда… Поэтому Тоуд твердо решил сначала разглядеть тех, кто вошел в оранжерею, и лишь затем обращаться за помощью.
Наконец он сумел разглядеть головы. Их действительно было три: две лысые, третья седая. Все три остановились. Прямо под ним.
— Весьма, весьма интересно… — сказала одна из голов.
— Знаете ли, ваша светлость… — подхватила другая.
— Ваша светлость, — одними губами повторил Тоуд. Ничего хорошего это не сулило. Постаравшись успокоиться, он стал еще внимательнее слушать разговор внизу.
— Ваша светлость господин епископ… — продолжила фразу вторая голова.
Тоуду вроде даже полегчало: какого бы цвета одеяние ни было на плечах епископа, от священника можно было ждать проявления милосердия. Эти рассуждения обнадежили его, и он уже совсем решил обратиться к епископу, обнаружив себя, но в последний момент какое-то предчувствие заставило его закрыть рот.
— Эти растения, — послышалось снизу, — особенно редкие. Во всей Англии это единственные экземпляры, мы бережно храним их, ухаживаем за ними и оберегаем от злоумышленников, что может подтвердить присутствующий здесь комиссар полиции.
— Так точно, — сообщил грубый, хриплый голос.
— Комиссар полиции! — закатил глаза Тоуд. — Этого мне только не хватало! От такого типа дождешься, пожалуй, милосердия, понимания и справедливости.
Впрочем, то, что он услышал затем, превзошло худшие его ожидания.
Комиссар весело и жизнерадостно (от этого веселья у Тоуда чуть не остановилось сердце) заявил:
— Ну что я могу сказать по этому поводу? Доведись какому-нибудь вандалу украсть или повредить любое из этих растений, я не дам за его судьбу ломаного гроша, когда он окажется перед вами в вашемсуде, ваша честь.
— Ваша честь? — ахнул Тоуд, чувствуя, как пятки вновь начинают чесаться. — Судья? Суд? Не просто суд, а какой-то особый, егосуд? Неужели Верховный? Так ведь это не просто судья, а скорее всего сам лорд-канцлер!
Три почтенных господина внизу не изъявляли ни малейшего желания покидать оранжерею. Наоборот, они погрузились в приятную беседу на темы ботаники… Один из них сделал несколько шагов в сторону, чтобы лучше разглядеть какой-то экземпляр,— и встретился взглядом с Тоудом, как раз пытавшимся изогнуться, чтобы рассмотреть своих опасных соседей снизу.
— Ваша светлость, — противным иезуитским голосом обратился судья к хозяину оранжереи. — Неужели вы содержите здесь и тропических животных? Наверное, они нужны для удобрения почвы? Или же с их помощью можно естественным путем избавиться от насекомых-вредителей?
— Вы имеете в виду тропических пауков, скорпионов и всякое такое?
Все порезы, уколы, ссадины и ранки на нижней половине Тоуда немедленно зачесались, заболели и заныли. Он был, как никогда, близок к тому, чтобы взмолиться о милосердии. Пожизненное заключение в темнице, из которой он так блестяще бежал, показалось ему раем по сравнению с муками, испытываемыми сейчас.
— А, нечто вроде поедающих плоды летучих мышей или какую-нибудь змею…
Летучие мыши! Змеи!
— Нет, нет, крупнее. Что-то вроде… вроде… не знаю, как правильно назвать… вроде вот этого!
Дела оборачивались совсем плохо: терпеть зуд, холод и жару одновременно Тоуд больше не мог. Его вот-вот увидят, а если и нет — что он будет делать, когда они уйдут? Ну ладно, верхняя его часть замерзнет, и все, хотя хорошего в этом мало. А нижняя? Она сначала сварится, а затем будет искусана, истерзана и сожрана без остатка пауками, скорпионами, летучими мышами и змеями, не говоря уже о мелких насекомых!
— Помогите! — зажмурившись от страха, крикнул Тоуд. — Я застрял! Вытащите меня отсюда, и я тихо уйду.
— Силы небесные! — выдохнул его светлость господин епископ.
— Вор! Держи его! — закричал комиссар полиции.
— Не следует осуждать никого до тех пор, пока не будут собраны все улики и доказательства, — заметил его честь судья Верховного суда.
— Помогите! — снова крикнул Тоуд. — Я — несчастный авиатор, попавший в аварию и в затруднительное положение!
На сдавленные крики сверху и громкие окрики снизу прибежали другие люди, и началось настоящее столпотворение. Тоуд был слишком напуган и измучен, чтобы внимательно прислушиваться к происходящему. Вот если бы верхнюю часть его тела обложили теплыми грелками, а нижнюю поместили в ведерко со льдом, он по прошествии некоторого времени, может быть, и сумел бы продумать план отступления.
Впрочем, до его сознания дошли обрывки разговоров о том, что неподалеку видели разбившийся аэроплан, что где-то мелькнул парашют и что этот застрявший в крыше бедняга, наверное, и есть тот самый пилот потерпевшего аварию самолета. Пока никто не догадывался, что Тоуд — это Тоуд.
Самообладание все же не окончательно покинуло Тоуда. Когда садовники притащили наконец лестницы и стали вынимать его из ловушки, в которую для него превратилась крыша оранжереи, он нашел в себе силы твердо и решительно заявить:
— Не вздумайте снимать с меня куртку или шлем: я умираю от холода.
Чтобы его требования выглядели более убедительно, Тоуд порылся в памяти и извлек из нее обрывки сведений о глубоководных погружениях.
— Это связано с количеством кислорода в крови, — пояснил он своим спасителям. — Снимите с меня шлем — и я умру.
Такие слова не могли быть оставлены без внимания: бережно и осторожно, стараясь не прикасаться к шлему, Тоуда опустили на пол оранжереи, где он от усталости и нервного напряжения потерял сознание.
VIII ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ДАЛЬНИХ КРАЕВ
Пошевелив головой, он понял, что полулежит-полусидит на груде мягчайших подушек, на которые надеты тончайшие льняные наволочки. Руки его возлежат на хрустящем накрахмаленном пододеяльнике, тело покоится на столь же белоснежной простыне, а в пододеяльник вставлено и уютно обволакивает ноги, не перегревая их, тонкое и легкое одеяло.
Тоуд немало порадовался, обнаружив, что он по-прежнему в шлеме и очках — это подтверждало работоспособность избранной легенды о потерпевшем аварию авиаторе.
Подозрительно оглядевшись, Тоуд снял летные очки, чтобы получше рассмотреть помещение, в котором оказался. А рассматривать тут было что: его ложе находилось в огромной просторной спальне, размером едва ли не превосходившей банкетный зал Тоуд-Холла.
Лежал же он в огромнейшей, высочайшей и широчайшей из всех возможных кроватей красного дерева, с балдахином на четырех резных столбах. Понимающе и чуть завистливо вздохнув, Тоуд продолжал неспешно осматривать комнату. В дальнем углу весело и уютно потрескивал дровами камин. В стене слева от кровати были прорублены два высоких — почти от пола до потолка — окна, задернутых частично плотными бархатными шторами, частично — легчайшим и тончайшим розовым тюлем.
Полностью окна закрыты не были, и, чуть приподнявшись, Тоуд разглядел за ними обширные владения хозяина усадьбы, земли, которые Тоуд уже видел сверху и на которые его зашвырнула судьба. Обежав взглядом спальню, Тоуд, как истинный ценитель, отметил единство стиля в подборе соответствующих кровати шкафов, туалетного столика и прочей мебели. В одном из углов из-за ширмы торчал бок тонкого фарфорового кувшина, над которым клубился пар от горячей, ароматизированной розовым маслом воды.
Тоуд вздохнул еще раз и решил предпринять осмотр и освидетельствование собственной персоны. Перекатившись для этого с боку на бок, потянувшись и пошевелив лапами, он убедился в том, что болит у него все тело, хотя и не так сильно, как можно было ожидать после столь неудачного приземления и висения между небом и землей. На всякий случай Тоуд решил постонать и покряхтеть — скорее ради собственного успокоения.
— Ничего не сломано, — признался он себе. — Все на месте. — Приподняв одеяло и оглядев себя целиком, Тоуд добавил: — Нет ни крови, ни свежих шрамов, ни смертельных ран… Похоже, я выживу. Да, я буду жить!
Пощупав лоб и не обнаружив признаков жара, он понял, что и кошмар пневмонии обошел его стороной.
— Я победил ее! Я переборол эту страшную болезнь! Я сильнее ее, сильнее, чем я сам думал. Я побывал в экстремальных условиях и выжил, даже без особого вреда для себя.
Ободренный такими выводами, Тоуд решил на всякий случай получше рассмотреть пейзаж за окном (мало ли что), но прежде, чем подойти к окну, он выглянул за дверь, убедился, что в коридоре никого нет, и заперся на ключ.
День клонился к вечеру, но за окном было еще достаточно светло, чтобы разглядеть пусть не всю усадьбу, но — вполне четко — великолепную ухоженную лужайку, живую изгородь, прогулочную галерею, розовые кусты и вековые, изящно подстриженные деревья.
— Роскошно, — заметил Тоуд. — Впрочем, как раз этого и стоило ожидать от дома, удостоенного чести принимать такого великого авиатора. Тем не менее нельзя терять бдительности. Эти места, похоже, кишат судьями, комиссарами и неприветливыми епископами. Да и Замок с его темницами, насколько я понимаю, в двух шагах отсюда. А следовательно, мне нужно сматываться отсюда, и чем скорее…
Тут его мысли были прерваны каким-то звуком. Тоуд увидел, что кто-то аккуратно пытается повернуть снаружи дверную ручку. Обнаружив, что дверь заперта, неизвестный вежливо и ненавязчивопостучал. Вслед за стуком из-за двери послышался голос, принадлежащий, судя по всему, пожилому мужчине:
— Как вы там, сэр?
Тоуд поспешно задернул шторы и прыгнул в кровать, ответив оттуда слабым, дрожащим голосом:
— Я болен, наверное, тяжело, и мне не следует подниматься с постели.
— Сэр, дверь заперта, и я не могу войти, чтобы занести еду, которую прислал вам его светлость. Может быть, оставить поднос за дверью?
Все это было сказано таким вежливо-услужливым голосом, что складывалось впечатление, будто у его обладателя не было в жизни других целей и радостей, кроме как прислуживать Тоуду. Почтительное отношение и еда, еда — совсем рядом, прямо за дверью, — против таких соблазнов Тоуд устоять не мог.
— Подождите, сейчас я доберусь до двери, — страдальчески заявил Тоуд, что не помешало ему оказаться у порога в мгновение ока.
Приоткрыв дверь — самую малость, — он посмотрел в щелочку и обнаружил за ней дворецкого с подносом в руке.
— Мне нехорошо, совсем нехорошо, и больше всего мне сейчас мешает свет, — прошептал Тоуд. — Я попрошу вас подождать, пока я снова лягу в постель, прежде чем вы войдете. И пожалуйста, не зажигайте свет. А если он вам нужен, то поставьте свечи подальше от кровати. Есть и пить я совсем не могу, но не попытаться отведать хоть что-нибудь было бы невежливо по отношению к гостеприимным хозяевам.
Речь, похоже, удалась Тоуду, если не сказать, что слишком. Дворецкий, казалось, был готов расплакаться от сочувствия и сострадания к больному пилоту.
— Бросьте, старина, я еще не так плох, — хрипло произнес Тоуд, залезая под одеяло и укутываясь до самого носа.
Жадно и нервно следил он за тем, как дворецкий манипулирует с благоухающим подносом. Тот же, оставив в комнате лишь одну свечу на дальнем конце стола, поспешил удалиться.
Уже из-за двери он сообщил:
— Его светлость и гости поместья желают вам скорейшего выздоровления, сэр. Для них большая честь то, что вы оказались в этой усадьбе. Кроме того, они готовы предоставить вам любую медицинскую помощь.
— Сон и покой — вот лучшие лекарства, — ответил Тоуд. — Пожалуйста, передайте его светлости и гостям мою благодарность и попросите их подождать. Я думаю, что через день-другой уже ничто не помешает мне лично выразить им мою признательность, а пока что я предпочел бы выздоравливать в одиночестве.
Дворецкий кивнул и закрыл за собой дверь.
Выждав какую-то секунду, Тоуд отбросил одеяло и кинулся к столу, чтобы поближе ознакомиться с подносом. Там оказался омлет, обжаренные кусочки хлеба с хрустящей корочкой, чай, вазочка с фруктовым компотом и бокал сухого белого вина, судя по букету — высочайшего качества.
— Было бы совсем замечательно, если бы этогопринесли побольше, — сказал Тоуд, мгновенно осушив бокал. — Как, впрочем, и всего остального. Но я, искатель приключений, должен принимать жизнь такой, какая она есть, и довольствоваться редкими скупыми радостями, что выпадают на его долю.
С этими словами он резво разделался с ужином и стал обдумывать, как быть дальше.
Во-первых, в кожаном обмундировании ему становилось все жарче, и с этим нужно было что-то делать. Во-вторых, на улице стемнело и было бы глупо бежать сейчас, плутая в темноте по незнакомой местности. А в-третьих, если не считать несколько ограниченного питания, здесь он очень даже неплохо себя чувствовал.
— Не будем торопиться, — пришел к заключению Тоуд. — Примем ванну и поспим в хороших условиях. Нужно будет намекнуть дворецкому, что для выздоровления требуется усиленное питание. Подкрепимся, а утром будет ясно, как и когда смываться отсюда.
Указание по поводу повторного ужина он передал через приоткрытую дверь кому-то из проходивших мимо служанок. Совсем слабым, едва слышным голосом (для большей убедительности) он сообщил, что для скорейшего выздоровления нуждается в скромном диетическом дополнении к вечернему меню, а именно… Далее следовал краткий список, включавший в себя немного мяса, картофеля, овощей, некоторое количество сладостей, конфет и варенья, а также вино — белое и красное. Ближе к ночи следовало дополнить этот список портвейном с бисквитами — чтобы продержаться до утра, не прерывая процесса выздоровления.
— Не утруждайте себя так, — заботливо ответила ему служанка, — не вставайте с постели. Просто позвоните в колокольчик у кровати, и мистер Прендергаст, дворецкий, тотчас же подойдет к вам. И не стесняйтесь — это его работа. Ванна уже наготове, сейчас ее принесут. А потом позвоните, и ужин будет тотчас же доставлен в вашу комнату.
Ванна и горячая вода действительно были мгновенно принесены в спальню. Тоуд поспешил погрузиться в приятное тепло, напевая себе под нос. Затем, причесанный, благоухающий, чистенький и вытертый махровым полотенцем, он позвонил в звонок и, как порекомендовала ему служанка, попросил принести его легкий второй ужин. Все было исполнено в мгновение ока: тарелки, вазочки и бокалы поставлены на столик из красного дерева, стоявший вместе с уютным креслом рядом с камином, в который по требованию Тоуда было подложено побольше сухих дров.
— Вот это да! — только и воскликнул Тоуд, когда за слугами закрылась дверь, и он, подскочив к столу, стал уплетать все, что попадалось ему под руку, и пить все, что оказывалось ближе к нему. — Вот это я понимаю! Вот это жизнь! Впрочем, так оно и должно быть. Я даже не жалею, что Барсук, Рэт и Крот не видят меня сейчас. Им, беднягам, можно даже посочувствовать. К чему им лишний повод для зависти. Жалкие, лишенные амбиций создания, они плывут по течению жизни. А я, Тоуд, я сам творю свою судьбу! Я сам создаю свою жизнь и делаю ее такой, какой она мне нужна.
Воодушевленный таким ходом событий, Тоуд съел, наверное, чуть больше, чем нужно, и выпил, несомненно, чуть больше, чем следовало. Чувствуя, как слипаются веки и мутнеет сознание, он перебрался на кровать и провалился в глубокий, похожий на обморок сон.
Так прошла первая ночь в роскоши, за которой последовали еще трое суток, ознаменованных разгильдяйством, ничегонеделанием и шикарной жизнью за чужой счет. Все это время Тоуд старательно гнал от себя мысль о том, что все это не может продолжаться долго. Так оно и получилось: на четвертый день дворецкий Прендергаст, ставший к тому моменту закадычным приятелем Тоуда, постучал, как обычно, в дверь. Привычно торопливо напялив на себя шлем и летные очки, Тоуд позволил ему войти.
— Сэр, — как всегда, вежливо обратился к «авиатору» дворецкий, — как я и предполагал еще позавчера, и уже значительно увереннее вчера, его светлость полагает, что вам сегодня следует спуститься к обеду.
— Спуститься? — с трудом произнес Тоуд это ранящее слово; он знал, что спуститься ему предстояло не к обеду, а с небес на землю, и при этом весьма скоро. Он прекрасно понимал, что запас отговорок о болезни и необходимости носить шлем и очки, не снимая их ни на секунду, использован до предела. А дворецкий тем временем не унимался:
— Да, сэр. Настало время спуститься в банкетный зал, на первый этаж, где вас уже три дня ожидают его светлость и другие весьма почтенные господа.
— Какие такие «другие»? — томимый недобрым предчувствием, решил уточнить Тоуд.
— Гости его светлости, сэр. А именно его превосходительство комиссар Королевской полиции, его честь полномочный и полноправный судья Самого Высочайшего Имперского суда ну и несколько джентльменов, представляющих прессу.
— И что, всем им приспичило повидаться со мной?
— Да, сэр.
— Им что, поговорить больше не с кем?
— Они желают подробно расспросить вас, сэр. Ввиду вашего отсутствия они пытались расспросить меня, но я. как мы с вами и договаривались, нем как рыба.
«Расспросить! Вот ты и проговорился», — мелькнуло в голове у Тоуда. Его худшие опасения подтверждались. Не расспросить,а допроситьего хотели собравшиеся внизу. Несмотря на весь маскарад, они его все-таки заподозрили. Да, даже такому блестящему
криминальному таланту, как Тоуд, нелегко было обвести вокруг пальца самого почетного комиссара полиции и самого полномочного судью.
— Что же мне делать? — мрачно спросил Тоуд. — Я в отчаянном положении.
— Вы слишком скромны, сэр.
С этим Тоуд не мог не согласиться, но в данный момент трудности — отчаянные, почти непреодолимые трудности — состояли в другом. Собравшись с мыслями, он решил начать организованное, продуманное наступление.
— Голубчик, — вкрадчивым голосом обратился он к дворецкому, — я человек небогатый, но, если вы поможете мне смыться отсюда по-тихому, я бы мог отблагодарить вас ну, скажем, флорином-другим…
— Парой флоринов, сэр? — Респектабельный и вышколенный Прендергаст не придумал ничего другого, кроме как ошарашенно переспросить Тоуда.
— Ну тремя, хотя это уже и расточительство.
— Тремя, сэр?
— А ты крепкий орешек. Бесчувственный и бессердечный вымогатель, пользующийся своим положением. Ладно, золотая гинея тебя устроит? На большее можешь не рассчитывать.
Дворецкий, чуть заметно улыбнувшись, покачал головой:
— Я вас прекрасно понимаю, сэр, но, к сожалению, вынужден отклонить ваше предложение. Ваша скромность более чем похвальна, особенно учитывая ваши немалые достижения, но Англия должна знать своих героев, а лично вы должны принять полагающееся бремя славы достойно и не манерничая.
— Пошел вон, болван! Много на себя берешь! — завопил на дворецкого Тоуд, топая ногами. — Он еще будет тут советовать, как мне себя вести. Вон отсюда!
Дворецкий повиновался, не преминув все же заметить с порога:
— Его светлость, я полагаю, будет настаивать на встрече с вами, чтобы обсудить детали предстоящего торжественного банкета.