— Дочка! — закричала добросердечная женщина. — Мы должны уложить этих благородных джентльменов на наши кровати, а сами уж как-нибудь устроимся в столовой. Пусть бедный мальчик ложится на твоей кровати, она помягче и поудобнее, а его престарелому родственнику я отдам свою с мужем. Она не такая удобная, сэр, как вы привыкли. Да ведь мой муж родом из Латбери, а нравы там грубые, и спят там на матрасах, набитых конским волосом.
— Но, мадам! — воспротивился Тоуд, которому не очень-то понравилось, что его назвали «престарелым». Но гораздо больше ему сейчас не нравилось, что Графу достанется более удобная постель, чем ему.
— Конечно, пусть сиротка поспит на моей кровати, — сказала девушка.
— Мисс! — еще раз попробовал вмешаться Тоуд. — Волосяные матрасы сейчас очень модны среди французской знати, и Граф вполне может предпочесть…
Но женщины и слышать не хотели об этом, и Граф, ужасно раздражая Тоуда, бесподобно сыграл слабого больного. Он оперся на руку дочки фермера и был препровожден в дом. Там ему показали кровать. На ворчание и сердитые взгляды Тоуда Граф и внимания не обратил.
Наутро, когда по дому распространились запахи поджаренного бекона и свежеиспеченного хлеба, Тоуд, который, несмотря ни на что, переночевал все же с комфортом, заметил, что Граф, выйдя к столу, а это случилось не раньше полудня, ни словом не обмолвился о кофе и круассанах, а за милую душу уплел то, что ему предложили.
— Он такой свеженький сегодня, и аппетит отменный, — заметила фермерша. — Мы думали, вы останетесь на пару деньков, но раз уж…
Тоуд понял, что пора преподать Графу еще один урок: дареному коню в зубы не смотрят, то есть бери все, что дают, и постарайся, чтобы дали побольше.
— Именно тогда, когда он хорошо выглядит и ест с аппетитом, он вдруг внезапно и заболевает, — скорбно произнес Тоуд, подмигивая своему юному другу и тем давая понять, что представление не окончено и ему придется сыграть еще одну роль. Тяжело вздохнув, Тоуд продолжал: — О да, приступы случаются, именно когда дела обстоят как нельзя лучше и он выглядит вполне счастливым. Боюсь, что отличный аппетит — это плохой знак. Вы хорошо себя чувствуете, Граф?
— Очень хорошо, — ответил Граф, включаясь в игру. — И именно поэтому, дядя, я очень боюсь, что вот-вот заболею.
— Ах бедняжка! И порадоваться от души не может! — сокрушалась жалостливая дочка фермера.
— Вот затем я и нужен, — сказал Тоуд. — Я всегда должен быть рядом, у меня есть медицинская подготовка.
Тоуд еще раз подмигнул, потом несколько раз толкнул своего воспитанника в бок. Пора было разыграть припадок-другой. Момент самый подходящий. Женщины просто руки ломали от жалости и готовы были сделать все, что ни попросит Тоуд. Но, видно, Тоуд еще не очень преуспел в воспитании хитрости и двуличия в юном Графе, потому что до того не сразу дошло, что ему надлежит заболеть прямо сейчас, незамедлительно.
— Моn dieu! — закричал он, заметно переигрывая, но стараясь взять страстностью. — Я не чувствую хорошо… себя!
— Мадам, горячей воды! — распорядился Тоуд. — Когда он ставит слова не в том порядке, это значит, что у него помутилось сознание и зрение.
— Не чувствую хорошо себя… совсем! — кричал юноша, хватаясь то за горло, то за сердце, то за живот, потому что не знал точных значений английских слов «приступ» и «припадок».
— Скорее, мисс! — скомандовал Тоуд. — Принесите полотенца — обмотать ему голову и одеяла — накрыть его, потому что скоро он покроется испариной и будет трястись от озноба.
Потом… Но для чего честным, хорошим людям учиться двуличию у Тоуда и видеть порочную восприимчивость избалованного юнца! Прискорбно наблюдать, как Тоуд учит ребенка Мадам играть на лучших струнах человеческой натуры! Сам дьявол не в силах так растлевать юные души, как это проделывал Тоуд с душою Графа в последующие три дня. Жабы продолжали ломать комедию, а мать и дочь кидались выполнять любой их каприз.
Обман длился бы и дольше и добрых женщин попросту выжили бы из собственного дома, если бы не вернулся фермер, мгновенно не раскусил незваных гостей и не выдворил их в два счета.
— Но, отец, он настоящий французский граф! — кричала дочка.
— Настоящий французский мерзавец — вот он кто! — ревел фермер.
— Но, муженек, дорогой, не надо так грубо с пожилым джентльменом, ведь он…
— О, я знаю, что он за птица! Негодяй он, и я не даю ему пинка, которого он заслужил, только потому, что у него хватает совести не выдавать себя за того доброго и достойного джентльмена, благороднейшего джентльмена, что всем нам так угодил, надув этого негодяя, Председателя суда…
Это был длинный монолог, очень быстро произнесенный и такой страстный, что Тоуд не совсем понял суть, но уловил, что каким-то образом все вышесказанное касается его…
— Вы хотите сказать… — начал Тоуд, которому показалось, что не все потеряно.
— Он хочет сказать, сэр, и вы уж простите его великодушно за его грубые латберийские манеры, что вам не поздоровилось бы, надумай вы выдавать себя за мистера Тоуда из Тоуд-Холла, которого здесь хорошо знают с тех пор, как он оставил в дураках нашего землевладельца, Председателя суда, и…
— Но я действительно Тоуд из Тоуд-Холла, и сейчас я опять спасаюсь бегством от Председателя суда и потому нуждаюсь в вашей помощи, — выпалил Тоуд, слишком поздно сообразив, что, скажи он им сразу, кто он такой, они бы все для него сделали без всякого обмана и притворства, к которым они с Графом вынуждены были прибегать эти несколько дней.
— Вот видишь, жена, что я говорил! — разъярился фермер. — Этот бродяга еще имеет наглость заявлять, что он сам мистер Тоуд!
Жена фермера взвизгнула и схватила швабру, а дочка, рыдая от обиды за такой чудовищный обман, вооружилась медной сковородкой. В общем, трое хозяев проводили двоих гостей до реки и там столкнули в воду.
— Больше сюда не возвращайтесь! — крикнул фермер.
— Обманщики! — кричала его жена.
— Жабы! — плакала дочь.
Когда они ушли, Тоуд и Граф вылезли на берег, сели в свой катер и потихоньку двинулись вверх по течению, чтобы не подвергнуться нападению еще раз.
— В конце концов, — рассудил неисправимый Тоуд, немного пообсохнув и заварив себе чаю, — это не такая уж высокая плата за четырехдневный полный пансион. Все равно меня уже начинал утомлять этот дом и их женская трескотня. Мы снова свободны, плывем, куда хотим, и живем так, как нам заблагорассудится.
Граф, которому теперь очень нравилось путешествовать в компании Тоуда и который явно предпочитал приключения последних дней привычной для него душной атмосфере аристократических домов, весело рассмеялся.
— Но, — продолжал Тоуд после долгой паузы, — надо отдавать себе отчет в том, что так долго продолжаться не может. У нас кончается горючее, и денег у меня почти не осталось. Я не удивлюсь, если этот злобный и подлый фермер заявит о нас в полицию, так и не поняв, что я тот, кто я есть, то есть тот самый героический Тоуд, ныне скрывающийся от суда за «преступление на почве страсти», за которое в вашей замечательной и цивилизованной стране вообще не наказывают. Итак, либо мы исхитряемся заправить катер горючим и пополнить запасы продовольствия и тогда отправляемся вверх по течению, от греха подальше, либо продаем катер и покупаем какое-нибудь другое средство передвижения.
— Да! — кивнул послушный ученик Тоуда.
— Притом продаем мы катер за гораздо большую сумму, чем он в действительности стоит, — добавил Тоуд.
— Разумеется! — согласился глупенький юнец, теперь уже вполне готовый катиться за Тоудом по наклонной плоскости.
Они плыли медленно, надеясь, что оставшегося горючего хватит, чтобы добраться до какого-нибудь места, где подвернется пища для утоления их аппетита на обманы и розыгрыши.
— Вы когда-нибудь ловили рыбу? — небрежно спросил Тоуд тем же вечером, когда воспоминания о съеденном утром завтраке стали уже уходить и их начали терзать муки голода. Печенья почему-то не хотелось, и Тоуд вспомнил, как они с отцом рыбачили в прежние времена.
— Нет, никогда, месье, — ответил Граф.
— Ничего сложного, — сказал Тоуд. И самое странное, что действительно ничего сложного в этом не оказалось! Кроме той удочки, которую прихватил с собой Тоуд, сбежав от желавших ему добра друзей из Тоуд-Холла, на борту, благодаря запасливости Прендергаста, оказалась еще одна удочка и снасти. Для наживки в баночке были червяки, а в коробочке мухи.
Может быть, во многих отношениях Тоуд и не был практичным существом, но как ни один мальчишка не забывает уроков, полученных от отца на берегу реки: насаживать наживку, разматывать леску и закидывать удочку, а потом выжидать и подсекать, — так и Тоуд не забыл. Не забыл он и того счастья, когда смотришь в сумерки, как течет река, как играет рыба, слышишь вдруг первое уханье совы, а потом, когда весь улов уже в ведре, удочки смотаны, — эту особенную радость от походного костра, бульканья ухи, сдобренной травами… Ничего вкуснее не бывает!
Таково было введение, сделанное Тоудом к рыбной ловле, и, как и во всем остальном, Граф оказался старательным и способным учеником, да к тому же еще и благодарным, и это порадовало Тоуда больше всего того, что случилось с ним за последний год.
Ведь это были радости простые, законные, коренящиеся не в тщеславии и обмане, не во всепоглощающем желании показаться умным за счет других, а заслуженные честно и честно полученные.
— Месье Тоуд, — сказал Граф, поев лучше, чем когда-либо, — сегодня… этот день… этот вечер…
Но тому, кого всегда балуют, нелегко подобрать слова, чтобы сказать о счастье, а такие слова, как «дружба» и «покой», были еще неведомы ему.
— М-мда? — протянул довольный Тоуд.
Больше они ничего не сказали, они предоставили медлительному течению реки и отразившимся в ней звездам все сказать за них.
Через день или два они миновали Латбери и прибыли в печально известную таверну «Шляпа и Башмак». Тот сладостный миг умиротворенности остался позади, потому что горючее у них кончилось и к тому же они опять проголодались.
— В таверне всегда можно разжиться деньгами, — заявил Тоуд и, не подумав о последствиях, повел за собой впечатлительного юношу.
Большой специалист в таких делах, Тоуд с легкостью спустил последние соверены, заказав выпивку для всей компании, рассчитывая, что вклад его окупится сторицей. На сей раз он не повторил ошибки, допущенной на ферме. Он не стал скрывать свою личность — уже само по себе имя Тоуда из Тоуд-Холла открывало кредит в здешних краях.
Когда Тоуд услышал, а это произошло очень скоро, что Рэт и Крот проплыли здесь несколько недель назад, он, естественно, удивился и очень обрадовался, потому что сразу подумал, что они возьмут его на поруки, если дело дойдет до суда.
— Вы, кажись, довольны, что слышите эти имена, сэр, — сказал хозяин.
— Доволен? Конечно доволен. Мистер Рэт и мистер Крот мои близкие друзья и надежные ребята. Да, эти двое очень находчивые и всегда оказываются рядом, когда с тобой случается беда или неприятность.
— Ну, думаю, чего-чего, а бед с них хватило, а последняя неприятность с ними случилась, когда их сожрала Щука, — сказал хозяин.
— Точно, — согласился Старый Том. — Теперь они уже наверняка покойнички.
— Щука? — испугался Тоуд. — Покойнички?
— Заглотила целиком, одного за другим, уж будьте благонадежны!
Хозяин и его друзья не стали тратить время на рассказ о шляпах, башмаках и всем прочем, что проплыло мимо таверны вниз по течению вскоре после того, как друзья отправились в путь.
— С нас взятки гладки! Мы их предупредили, — сказал хозяин. — Теперь их поминай как звали!
— Мои друзья погибли? — воскликнул Тоуд. Он ударился в слезы и громкие причитания, ведь он был очень привязан к Кроту и Рэту и не мог даже мысли допустить, что их больше нет.
— Так вы говорите, их проглотила щука? — прошептал Тоуд.
— Латберийская Щука, сэр. Поужинала ими, а то, что осталось, дала на завтрак своему выводку.
— Но… но… но… я не верю в это! — закричал Тоуд.
Он и правда не верил. И чем больше он думал о Рэте и Кроте, об их надежности, храбрости, какая ему самому и не снилась, об их благоразумии, каким он тоже похвастаться не мог, об их честности и благопристойности…
— Нет! Этого не может быть! — заявил он, осушив слезы и найдя утешение в своем неверии.
— Знаете, — сказал хозяин, подливая Тоуду «Суда присяжных» и странно прищуриваясь, — хоть вы, по всему видать, азартный джентльмен, вряд ли вы рискнете поставить на то, что они живы.
— Конечно рискну! — вскинулся Тоуд и только через секунду вспомнил, что ставить-то ему нечего. А что до благопристойности, о которой он только что думал, то, конечно, не очень-то прилично заключать пари о жизни или смерти своих друзей. Но, с другой стороны, Тоуд понял, что может извлечь выгоду из ситуации. Пари — это был способ сорваться с крючка, на который он попал в «Шляпе и Башмаке», потому что они уже несколько дней занимали здесь в кредит лучшую спальню и гостиную. Или хотя бы продлить кредит, пока им с Графом не удастся сбежать не расплатившись.
Не успела еще эта мысль курьерским поездом промелькнуть в его мозгу, как у Тоуда уже возник хитроумный план, который должен был разрешить все проблемы. Без промедления он вскочил на ближайший стол и закричал:
— Я знаю, что мои друзья живее и здоровее многих здесь присутствующих. Ставлю свой катер против полгинеи с каждого из вас, что Крот и Рэт живы и вернутся не позже чем через двадцать четыре часа!
— Верный проигрыш, мистер Тоуд, сэр, вы же не хуже нас знаете…
Гнусный план Тоуда заключался в следующем: он ставит на возвращение своих друзей катер, на который ласки и горностаи давно уже слюнки пускают, против их денег плюс заправка судна и съестные припасы.
Тоуд надеялся, что сможет таким образом дурачить завсегдатаев таверны еще несколько дней, а потом смыться вместе с катером, к тому времени уже заправленным горючим, и прихватить деньги, которые он и его сообщник припрячут в парусиновый мешок и будут постоянно держать на столе таверны. Плану Тоуда ничуть не вредило то, что Рэт и Крот вряд ли появятся. Сейчас главное было сбежать.
— Я ставлю, — кричал Тоуд на следующий вечер, когда Рэт и Крот, естественно, не появились, — что они будут здесь не позже чем через сорок восемь часов…
Этого, разумеется, не произошло, и Тоуд понял, что близок час расправы, что он потеряет катер и останется без всяких средств к существованию.
Ничто не могло быть слаще для клиентов «Шляпы и Башмака», чем видеть, как кто-то могущественный и недосягаемый, богатый и знаменитый переживает трудные времена и впадает в нужду. Тоуд, конечно, славный парень, но из благородных, не чета им, так пусть пеняет на себя, если им придется взять его за ушко и вышвырнуть из таверны, а заодно заграбастать все его имущество!
— Я ставлю, — начал было Тоуд еще два вечера спустя, но все присутствующие понимали, что он проиграл. Но ведь кроме катера они еще были обязаны ему прекрасным развлечением, поэтому все затянули хором песенку «Ведь он славный, веселый парень!», прежде чем выкинуть его вон. У дверей, окон и у камина они поставили нескольких здоровенных ребят с бандитскими рожами, чтобы мистер Тоуд и его сообщник по глупости не попробовали сбежать.
Вдруг глаза Тоуда отчаянно сверкнули, он проговорил: «Хозяин, выпивку для всех, я плачу!» — и отрешенно, как молитву, пробормотал:
— Крот и Рэтти, простите меня за то, что я всуе использовал ваши имена, но я был бы вам очень обязан, если бы вы сейчас пришли мне на помощь, как столько раз приходили.
— Как вы себя чувствуете, мистер Тоуд? — спросил хозяин, заговорщически подмигнув своим приятелям.
— Отлично, — простонал Тоуд.
— А ваши дружки, верно, уже в пути?
— Будут с минуты на минуту, — ответил Тоуд.
— Месье, — прошептал Граф, начиная понимать, какой оборот принимает дело, — а ваши друзья правдапридут?
— Конечно придут! — закричал Тоуд, выхватив пивную кружку из рук хозяина и решительно опустошив ее. — Они меня никогда не подводили, не подведут и сейчас!
Завсегдатаи «Шляпы и Башмака» просто поперхнулись от смеха.
— Другого такого, как мистер Тоуд, нет! — закричали они. — Давайте-ка еще раз выпьем за его здоровье и споем, пока не кинули его в воду или еще чего похуже с ним не сделали!
XI НАРУШЕНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА
Коварный побег Тоуда из Тоуд-Холла в погоню за Мадам очень взволновал и опечалил, хотя и не слишком удивил Барсука и Выдру. Какой-нибудь такой выходки и следовало ожидать от Тоуда, страдающего от неразделенной любви.
— Попомни мои слова, Выдра, — сказал Барсук, глядя вслед катеру, летящему вверх по Реке, — скоро мы снова увидим это неразумное животное в заключении, и теперь уж ему не избежать наказания. Сегодня черный день для всего Берега Реки. С него начинается упадок, нарушение наших строгих правил, падение нашей репутации, а это ни к чему хорошему не приведет. Боюсь, что такая дорожка, особенно если по ней идет Тоуд со своими ярко выраженными преступными наклонностями, ведет к смертной казни, а точнее, к виселице. И мы будем бессильны, совершенно бессильны! Очень скоро может случиться так, что единственное, что нам останется на память о друге, будет пустой и гулкий Тоуд-Холл, да еще, может быть, триумфальная статуя, которая увековечит пустую, никчемную жизнь, полную тщеславия и пустозвонства.
Слова Барсука начали сбываться очень скоро: как только до Берега Реки донеслись вести о подвигах Тоуда в доме его светлости, о его бегстве с Графом и многочисленных нарушениях закона, которые он успел совершить, прежде чем скрылся. Зловещим подтверждением серьезности положения явилась и полицейская засада, устроенная в Тоуд-Холле. Полиция думала, что Тоуд может тайком пробраться домой, скажем для того, чтобы переодеться или пообщаться с домашними и попросить у них помощи.
Потянулись тяжелые, черные недели, с констеблями, притаившимися в каждой канаве и под каждым кустом и подозрительно поглядывающими на обитателей Берега Реки: не помогает ли кто из них тайком Тоуду.
Положение усугублялось затянувшимся отсутствием Рэта и Крота, и Барсук уединился в своем доме, велев Выдре беспокоить его лишь в том случае, если будут важные новости. Прендергасту, тоже весьма обеспокоенному, оставалось лишь делать то, что он обещал Тоуду, то есть готовиться к Торжественному Открытию Нового Тоуд-Холла, назначенному на последний день сентября.
Но какое печальное и никчемное занятие заказывать воздушные шары и материю для флагов, намечать меню, планировать празднества, турниры и игры в поместье, хозяин которого ко Дню Открытия имел все шансы болтаться на веревке в трех футах от земли. Находясь в таком положении, ему, вероятно, будет затруднительно выполнить почетную обязанность — перерезать праздничную ленточку.
Но ни одна из этих печальных мыслей не отразилась на челе Прендергаста. Пока Барсук молча сидел дома, а Выдра целыми днями смотрел то на Реку, то на дорогу в ожидании новостей о Рэте, Кроте и Тоуде, Прендергаст, дворецкий милостью Божией, продолжал выполнять свой долг с прежней невозмутимостью.
— Конечно, для мистера Тоуда все складывается не лучшим образом, — признавал он, когда Выдра заглядывал в То-уд-Холл выпить стаканчик шерри в буфетной, — но я верю, что в конце концов он преодолеет все неприятности. Да, я в это верю.
Выдра тоже старался верить этим словам и находить в них утешение. Тягостное ожидание неизбежно плохих новостей продолжалось весь август. Уже наступил сентябрь, и даже Прендергасту пришлось признать, что церемонию Открытия придется отложить, а то и вовсе отменить.
Но сначала пришли вести от Рэта и Крота, притом дурные. Один из кроликов — помощников Выдры ворвался к нему в дом сообщить, что вниз по Реке плывут сломанные березовые ветки. Их число не оставляло сомнений в том, что это сигнал опасности, поданный Рэтом.
— Ничего хорошего, — сказал Выдра Барсуку, с которым увиделся в тот же день. — Но не надо суетиться. Я все подробно обговаривал с Рэтти, и мы сошлись на том, что худшее, что можно сделать, — это вызвать всеобщую панику и смятение, снарядив впопыхах спасательную экспедицию. Они дают нам знать, что столкнулись с трудностями, и мы должны ждать новых сигналов.
— Подождем еще две недели, — согласился Барсук.
Пока Барсук и Выдра волновались за друзей, мадам д'Альбер не сидела сложа руки. Правда заключается (или заключалась до недавнего времени) в том, что для Мадам объяснения Тоуда в любви, сначала в Тоуд-Холле, а потом здесь, в доме его светлости, были не более чем лестны.
Ей были приятны любовные подвиги Тоуда, насколько вдовствующей даме может быть приятно оказываемое ей внимание, пылкие излияния, цветы, подарки, страстные предложения руки и сердца от вполне зрелых господ, которым следовало бы быть поумнее. Все это вносило приятное разнообразие в рутину повседневной жизни.
Но в ту роковую минуту, когда Тоуд встал на защиту ее сына (а ведь в глазах Мадам не было на свете лучше ребенка, чем ее сын, не было существа более достойного всяческого удовлетворения любых его капризов, тем более что он и не требовал много материнского внимания от той, которую вела по жизни ее Муза), в ее отношении к Тоуду наметился серьезный перелом.
Не то чтобы Мадам до этого думала о новом браке: ей вполне хватало неудобств, причиняемых сыном, чтобы еще повесить на себя дополнительную ответственность за мужа и заботу о нем. Но Мадам прекрасно понимала свои недостатки как матери и оценила бы удобство постоянно иметь рядом друга-мужчину, который освободил бы ее от ответственности за подростка, в последние годы странствий ставшего своевольным, капризным, избалованным, короче говоря, сложным, как многие подростки как из богатых, так и из бедных семей.
Кроме этого чисто практического соображения было и еще одно. Самоотверженный поступок Тоуда тронул глубокие струны ее души. Вот, казалось ей, наконец джентльмен, не склонный смотреть на ее сына как на досадную помеху, которую нужно просто убрать с дороги, чтобы удовлетворить свою страсть к ней самой. Вот влюбленный, который мог преспокойно спастись сам, но предпочел рискнуть жизнью и свободой ради того, кого она обожала. Вот существо, достойное той любви, которую она могла бы излить на своего избранника и которую, как выяснялось, теперь хотелаизлить. Короче говоря, тот, кого Мадам страстно желала сделать своим, и собиралась этого добиться, и, без сомнения, добилась бы. К тому же его физический облик она могла бы, если только заняться этим серьезно, воплотить в величайшей скульптуре, символизирующей имперский триумф. Таким образом, получалось, что импульсивное поведение Тоуда в доме его светлости стоило больше, чем тысяча объяснений в любви и десять тысяч украденных букетов.
Если бы Тоуд знал или хотя бы подозревал, с какой решимостью Мадам вкладывает всю себя в любое предприятие, за которое берется, включая любовь, не исключено, что его начали бы мучить ночные кошмары: хищные пауки с женскими головами, плетущие паутину, или амазонки, побеждающие своих жалких противников — мужчин, или драконихи, заманивающие самцов-драконов в свои логовища. По сравнению с ними сны о мрачных подземельях Замка показались бы ему приятными и безмятежными. Но Тоуд пока не знал о перемене, происшедшей в сердце Мадам, и еще некоторое время мог спать более или менее спокойно.
А пока, не в силах посвятить всю себя беглому мистеру Тоуду из Тоуд-Холла, Мадам вкладывала свою незаурядную энергию в сопротивление санкциям против него и ее сына. Ей очень и очень не понравилось возмутительное нападение констеблей, судейских и священнослужителей на ее мальчика, и, после того как Граф с Тоуд ом бежали, она выразила громкий протест Председателю суда, начальнику полиции и епископу, а затем — еще более решительный протест против последовавшей погони и криков, которые вылились в настоящую охоту на беглецов: со сворой гончих, грубыми выкриками, ружьями, из которых обычно отстреливают жирных фазанов и лис.
Сначала дело не пошло: на нее просто не обращали внимания. Даже самая ужасная (как ей казалось) угроза, что, если они немедленно не прекратят охоту на мистера Тоуда и Графа, она никогда и ни при каких обстоятельствах не закончит заказанную ей скульптуру, не возымела действия, хотя и вызвала некоторое замешательство. Во всяком случае, все трое выразили надежду, что она передумает.
— Мадам, — ледяным тоном сказал Председатель суда, — мне будет очень жаль, если вы не продолжите работу, но мы не сможем с должным основанием служить вам моделями, то есть аллегориями
Правосудия, Закона и Святой Церкви, если позволим двум виновным, мистеру Тоуду из Тоуд-Холла и вашему преступному сыну, гулять на свободе, избежав наказания, и терроризировать окрестности!
— Но ведь он еще ребенок, и к тому же он мой сын! — плакала Мадам, чувствуя, что слезы могут ей помочь.
— Он малолетний преступник, но вы, по крайней мере, можете утешиться тем, что наш кодекс предусматривает для него более мягкое наказание, чем кодекс вашей страны. Там, я думаю, его приговорили бы к одиночному заключению на острове Дьявола лет на шестьдесят, но мы здесь более снисходительны, и, думаю, он отделается какими-нибудь тридцатью годами Дартмурской тюрьмы с правом посещения матерью один раз в два года.
— Но, мадам! — воспротивился Тоуд, которому не очень-то понравилось, что его назвали «престарелым». Но гораздо больше ему сейчас не нравилось, что Графу достанется более удобная постель, чем ему.
— Конечно, пусть сиротка поспит на моей кровати, — сказала девушка.
— Мисс! — еще раз попробовал вмешаться Тоуд. — Волосяные матрасы сейчас очень модны среди французской знати, и Граф вполне может предпочесть…
Но женщины и слышать не хотели об этом, и Граф, ужасно раздражая Тоуда, бесподобно сыграл слабого больного. Он оперся на руку дочки фермера и был препровожден в дом. Там ему показали кровать. На ворчание и сердитые взгляды Тоуда Граф и внимания не обратил.
Наутро, когда по дому распространились запахи поджаренного бекона и свежеиспеченного хлеба, Тоуд, который, несмотря ни на что, переночевал все же с комфортом, заметил, что Граф, выйдя к столу, а это случилось не раньше полудня, ни словом не обмолвился о кофе и круассанах, а за милую душу уплел то, что ему предложили.
— Он такой свеженький сегодня, и аппетит отменный, — заметила фермерша. — Мы думали, вы останетесь на пару деньков, но раз уж…
Тоуд понял, что пора преподать Графу еще один урок: дареному коню в зубы не смотрят, то есть бери все, что дают, и постарайся, чтобы дали побольше.
— Именно тогда, когда он хорошо выглядит и ест с аппетитом, он вдруг внезапно и заболевает, — скорбно произнес Тоуд, подмигивая своему юному другу и тем давая понять, что представление не окончено и ему придется сыграть еще одну роль. Тяжело вздохнув, Тоуд продолжал: — О да, приступы случаются, именно когда дела обстоят как нельзя лучше и он выглядит вполне счастливым. Боюсь, что отличный аппетит — это плохой знак. Вы хорошо себя чувствуете, Граф?
— Очень хорошо, — ответил Граф, включаясь в игру. — И именно поэтому, дядя, я очень боюсь, что вот-вот заболею.
— Вот затем я и нужен, — сказал Тоуд. — Я всегда должен быть рядом, у меня есть медицинская подготовка.
Тоуд еще раз подмигнул, потом несколько раз толкнул своего воспитанника в бок. Пора было разыграть припадок-другой. Момент самый подходящий. Женщины просто руки ломали от жалости и готовы были сделать все, что ни попросит Тоуд. Но, видно, Тоуд еще не очень преуспел в воспитании хитрости и двуличия в юном Графе, потому что до того не сразу дошло, что ему надлежит заболеть прямо сейчас, незамедлительно.
— Моn dieu! — закричал он, заметно переигрывая, но стараясь взять страстностью. — Я не чувствую хорошо… себя!
— Мадам, горячей воды! — распорядился Тоуд. — Когда он ставит слова не в том порядке, это значит, что у него помутилось сознание и зрение.
— Не чувствую хорошо себя… совсем! — кричал юноша, хватаясь то за горло, то за сердце, то за живот, потому что не знал точных значений английских слов «приступ» и «припадок».
— Скорее, мисс! — скомандовал Тоуд. — Принесите полотенца — обмотать ему голову и одеяла — накрыть его, потому что скоро он покроется испариной и будет трястись от озноба.
Потом… Но для чего честным, хорошим людям учиться двуличию у Тоуда и видеть порочную восприимчивость избалованного юнца! Прискорбно наблюдать, как Тоуд учит ребенка Мадам играть на лучших струнах человеческой натуры! Сам дьявол не в силах так растлевать юные души, как это проделывал Тоуд с душою Графа в последующие три дня. Жабы продолжали ломать комедию, а мать и дочь кидались выполнять любой их каприз.
Обман длился бы и дольше и добрых женщин попросту выжили бы из собственного дома, если бы не вернулся фермер, мгновенно не раскусил незваных гостей и не выдворил их в два счета.
— Но, отец, он настоящий французский граф! — кричала дочка.
— Настоящий французский мерзавец — вот он кто! — ревел фермер.
— Но, муженек, дорогой, не надо так грубо с пожилым джентльменом, ведь он…
— О, я знаю, что он за птица! Негодяй он, и я не даю ему пинка, которого он заслужил, только потому, что у него хватает совести не выдавать себя за того доброго и достойного джентльмена, благороднейшего джентльмена, что всем нам так угодил, надув этого негодяя, Председателя суда…
Это был длинный монолог, очень быстро произнесенный и такой страстный, что Тоуд не совсем понял суть, но уловил, что каким-то образом все вышесказанное касается его…
— Вы хотите сказать… — начал Тоуд, которому показалось, что не все потеряно.
— Он хочет сказать, сэр, и вы уж простите его великодушно за его грубые латберийские манеры, что вам не поздоровилось бы, надумай вы выдавать себя за мистера Тоуда из Тоуд-Холла, которого здесь хорошо знают с тех пор, как он оставил в дураках нашего землевладельца, Председателя суда, и…
— Но я действительно Тоуд из Тоуд-Холла, и сейчас я опять спасаюсь бегством от Председателя суда и потому нуждаюсь в вашей помощи, — выпалил Тоуд, слишком поздно сообразив, что, скажи он им сразу, кто он такой, они бы все для него сделали без всякого обмана и притворства, к которым они с Графом вынуждены были прибегать эти несколько дней.
— Вот видишь, жена, что я говорил! — разъярился фермер. — Этот бродяга еще имеет наглость заявлять, что он сам мистер Тоуд!
Жена фермера взвизгнула и схватила швабру, а дочка, рыдая от обиды за такой чудовищный обман, вооружилась медной сковородкой. В общем, трое хозяев проводили двоих гостей до реки и там столкнули в воду.
— Больше сюда не возвращайтесь! — крикнул фермер.
— Обманщики! — кричала его жена.
— Жабы! — плакала дочь.
Когда они ушли, Тоуд и Граф вылезли на берег, сели в свой катер и потихоньку двинулись вверх по течению, чтобы не подвергнуться нападению еще раз.
— В конце концов, — рассудил неисправимый Тоуд, немного пообсохнув и заварив себе чаю, — это не такая уж высокая плата за четырехдневный полный пансион. Все равно меня уже начинал утомлять этот дом и их женская трескотня. Мы снова свободны, плывем, куда хотим, и живем так, как нам заблагорассудится.
Граф, которому теперь очень нравилось путешествовать в компании Тоуда и который явно предпочитал приключения последних дней привычной для него душной атмосфере аристократических домов, весело рассмеялся.
— Но, — продолжал Тоуд после долгой паузы, — надо отдавать себе отчет в том, что так долго продолжаться не может. У нас кончается горючее, и денег у меня почти не осталось. Я не удивлюсь, если этот злобный и подлый фермер заявит о нас в полицию, так и не поняв, что я тот, кто я есть, то есть тот самый героический Тоуд, ныне скрывающийся от суда за «преступление на почве страсти», за которое в вашей замечательной и цивилизованной стране вообще не наказывают. Итак, либо мы исхитряемся заправить катер горючим и пополнить запасы продовольствия и тогда отправляемся вверх по течению, от греха подальше, либо продаем катер и покупаем какое-нибудь другое средство передвижения.
— Да! — кивнул послушный ученик Тоуда.
— Притом продаем мы катер за гораздо большую сумму, чем он в действительности стоит, — добавил Тоуд.
— Разумеется! — согласился глупенький юнец, теперь уже вполне готовый катиться за Тоудом по наклонной плоскости.
Они плыли медленно, надеясь, что оставшегося горючего хватит, чтобы добраться до какого-нибудь места, где подвернется пища для утоления их аппетита на обманы и розыгрыши.
— Вы когда-нибудь ловили рыбу? — небрежно спросил Тоуд тем же вечером, когда воспоминания о съеденном утром завтраке стали уже уходить и их начали терзать муки голода. Печенья почему-то не хотелось, и Тоуд вспомнил, как они с отцом рыбачили в прежние времена.
— Нет, никогда, месье, — ответил Граф.
— Ничего сложного, — сказал Тоуд. И самое странное, что действительно ничего сложного в этом не оказалось! Кроме той удочки, которую прихватил с собой Тоуд, сбежав от желавших ему добра друзей из Тоуд-Холла, на борту, благодаря запасливости Прендергаста, оказалась еще одна удочка и снасти. Для наживки в баночке были червяки, а в коробочке мухи.
Таково было введение, сделанное Тоудом к рыбной ловле, и, как и во всем остальном, Граф оказался старательным и способным учеником, да к тому же еще и благодарным, и это порадовало Тоуда больше всего того, что случилось с ним за последний год.
Ведь это были радости простые, законные, коренящиеся не в тщеславии и обмане, не во всепоглощающем желании показаться умным за счет других, а заслуженные честно и честно полученные.
— Месье Тоуд, — сказал Граф, поев лучше, чем когда-либо, — сегодня… этот день… этот вечер…
Но тому, кого всегда балуют, нелегко подобрать слова, чтобы сказать о счастье, а такие слова, как «дружба» и «покой», были еще неведомы ему.
— М-мда? — протянул довольный Тоуд.
Больше они ничего не сказали, они предоставили медлительному течению реки и отразившимся в ней звездам все сказать за них.
Через день или два они миновали Латбери и прибыли в печально известную таверну «Шляпа и Башмак». Тот сладостный миг умиротворенности остался позади, потому что горючее у них кончилось и к тому же они опять проголодались.
— В таверне всегда можно разжиться деньгами, — заявил Тоуд и, не подумав о последствиях, повел за собой впечатлительного юношу.
Большой специалист в таких делах, Тоуд с легкостью спустил последние соверены, заказав выпивку для всей компании, рассчитывая, что вклад его окупится сторицей. На сей раз он не повторил ошибки, допущенной на ферме. Он не стал скрывать свою личность — уже само по себе имя Тоуда из Тоуд-Холла открывало кредит в здешних краях.
Когда Тоуд услышал, а это произошло очень скоро, что Рэт и Крот проплыли здесь несколько недель назад, он, естественно, удивился и очень обрадовался, потому что сразу подумал, что они возьмут его на поруки, если дело дойдет до суда.
— Вы, кажись, довольны, что слышите эти имена, сэр, — сказал хозяин.
— Доволен? Конечно доволен. Мистер Рэт и мистер Крот мои близкие друзья и надежные ребята. Да, эти двое очень находчивые и всегда оказываются рядом, когда с тобой случается беда или неприятность.
— Ну, думаю, чего-чего, а бед с них хватило, а последняя неприятность с ними случилась, когда их сожрала Щука, — сказал хозяин.
— Точно, — согласился Старый Том. — Теперь они уже наверняка покойнички.
— Щука? — испугался Тоуд. — Покойнички?
— Заглотила целиком, одного за другим, уж будьте благонадежны!
Хозяин и его друзья не стали тратить время на рассказ о шляпах, башмаках и всем прочем, что проплыло мимо таверны вниз по течению вскоре после того, как друзья отправились в путь.
— С нас взятки гладки! Мы их предупредили, — сказал хозяин. — Теперь их поминай как звали!
— Мои друзья погибли? — воскликнул Тоуд. Он ударился в слезы и громкие причитания, ведь он был очень привязан к Кроту и Рэту и не мог даже мысли допустить, что их больше нет.
— Так вы говорите, их проглотила щука? — прошептал Тоуд.
— Латберийская Щука, сэр. Поужинала ими, а то, что осталось, дала на завтрак своему выводку.
— Но… но… но… я не верю в это! — закричал Тоуд.
Он и правда не верил. И чем больше он думал о Рэте и Кроте, об их надежности, храбрости, какая ему самому и не снилась, об их благоразумии, каким он тоже похвастаться не мог, об их честности и благопристойности…
— Нет! Этого не может быть! — заявил он, осушив слезы и найдя утешение в своем неверии.
— Знаете, — сказал хозяин, подливая Тоуду «Суда присяжных» и странно прищуриваясь, — хоть вы, по всему видать, азартный джентльмен, вряд ли вы рискнете поставить на то, что они живы.
— Конечно рискну! — вскинулся Тоуд и только через секунду вспомнил, что ставить-то ему нечего. А что до благопристойности, о которой он только что думал, то, конечно, не очень-то прилично заключать пари о жизни или смерти своих друзей. Но, с другой стороны, Тоуд понял, что может извлечь выгоду из ситуации. Пари — это был способ сорваться с крючка, на который он попал в «Шляпе и Башмаке», потому что они уже несколько дней занимали здесь в кредит лучшую спальню и гостиную. Или хотя бы продлить кредит, пока им с Графом не удастся сбежать не расплатившись.
Не успела еще эта мысль курьерским поездом промелькнуть в его мозгу, как у Тоуда уже возник хитроумный план, который должен был разрешить все проблемы. Без промедления он вскочил на ближайший стол и закричал:
— Я знаю, что мои друзья живее и здоровее многих здесь присутствующих. Ставлю свой катер против полгинеи с каждого из вас, что Крот и Рэт живы и вернутся не позже чем через двадцать четыре часа!
— Верный проигрыш, мистер Тоуд, сэр, вы же не хуже нас знаете…
Гнусный план Тоуда заключался в следующем: он ставит на возвращение своих друзей катер, на который ласки и горностаи давно уже слюнки пускают, против их денег плюс заправка судна и съестные припасы.
Тоуд надеялся, что сможет таким образом дурачить завсегдатаев таверны еще несколько дней, а потом смыться вместе с катером, к тому времени уже заправленным горючим, и прихватить деньги, которые он и его сообщник припрячут в парусиновый мешок и будут постоянно держать на столе таверны. Плану Тоуда ничуть не вредило то, что Рэт и Крот вряд ли появятся. Сейчас главное было сбежать.
— Я ставлю, — кричал Тоуд на следующий вечер, когда Рэт и Крот, естественно, не появились, — что они будут здесь не позже чем через сорок восемь часов…
Этого, разумеется, не произошло, и Тоуд понял, что близок час расправы, что он потеряет катер и останется без всяких средств к существованию.
Ничто не могло быть слаще для клиентов «Шляпы и Башмака», чем видеть, как кто-то могущественный и недосягаемый, богатый и знаменитый переживает трудные времена и впадает в нужду. Тоуд, конечно, славный парень, но из благородных, не чета им, так пусть пеняет на себя, если им придется взять его за ушко и вышвырнуть из таверны, а заодно заграбастать все его имущество!
— Я ставлю, — начал было Тоуд еще два вечера спустя, но все присутствующие понимали, что он проиграл. Но ведь кроме катера они еще были обязаны ему прекрасным развлечением, поэтому все затянули хором песенку «Ведь он славный, веселый парень!», прежде чем выкинуть его вон. У дверей, окон и у камина они поставили нескольких здоровенных ребят с бандитскими рожами, чтобы мистер Тоуд и его сообщник по глупости не попробовали сбежать.
Вдруг глаза Тоуда отчаянно сверкнули, он проговорил: «Хозяин, выпивку для всех, я плачу!» — и отрешенно, как молитву, пробормотал:
— Крот и Рэтти, простите меня за то, что я всуе использовал ваши имена, но я был бы вам очень обязан, если бы вы сейчас пришли мне на помощь, как столько раз приходили.
— Как вы себя чувствуете, мистер Тоуд? — спросил хозяин, заговорщически подмигнув своим приятелям.
— Отлично, — простонал Тоуд.
— А ваши дружки, верно, уже в пути?
— Будут с минуты на минуту, — ответил Тоуд.
— Месье, — прошептал Граф, начиная понимать, какой оборот принимает дело, — а ваши друзья правдапридут?
— Конечно придут! — закричал Тоуд, выхватив пивную кружку из рук хозяина и решительно опустошив ее. — Они меня никогда не подводили, не подведут и сейчас!
Завсегдатаи «Шляпы и Башмака» просто поперхнулись от смеха.
— Другого такого, как мистер Тоуд, нет! — закричали они. — Давайте-ка еще раз выпьем за его здоровье и споем, пока не кинули его в воду или еще чего похуже с ним не сделали!
XI НАРУШЕНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА
— Попомни мои слова, Выдра, — сказал Барсук, глядя вслед катеру, летящему вверх по Реке, — скоро мы снова увидим это неразумное животное в заключении, и теперь уж ему не избежать наказания. Сегодня черный день для всего Берега Реки. С него начинается упадок, нарушение наших строгих правил, падение нашей репутации, а это ни к чему хорошему не приведет. Боюсь, что такая дорожка, особенно если по ней идет Тоуд со своими ярко выраженными преступными наклонностями, ведет к смертной казни, а точнее, к виселице. И мы будем бессильны, совершенно бессильны! Очень скоро может случиться так, что единственное, что нам останется на память о друге, будет пустой и гулкий Тоуд-Холл, да еще, может быть, триумфальная статуя, которая увековечит пустую, никчемную жизнь, полную тщеславия и пустозвонства.
Слова Барсука начали сбываться очень скоро: как только до Берега Реки донеслись вести о подвигах Тоуда в доме его светлости, о его бегстве с Графом и многочисленных нарушениях закона, которые он успел совершить, прежде чем скрылся. Зловещим подтверждением серьезности положения явилась и полицейская засада, устроенная в Тоуд-Холле. Полиция думала, что Тоуд может тайком пробраться домой, скажем для того, чтобы переодеться или пообщаться с домашними и попросить у них помощи.
Потянулись тяжелые, черные недели, с констеблями, притаившимися в каждой канаве и под каждым кустом и подозрительно поглядывающими на обитателей Берега Реки: не помогает ли кто из них тайком Тоуду.
Положение усугублялось затянувшимся отсутствием Рэта и Крота, и Барсук уединился в своем доме, велев Выдре беспокоить его лишь в том случае, если будут важные новости. Прендергасту, тоже весьма обеспокоенному, оставалось лишь делать то, что он обещал Тоуду, то есть готовиться к Торжественному Открытию Нового Тоуд-Холла, назначенному на последний день сентября.
Но какое печальное и никчемное занятие заказывать воздушные шары и материю для флагов, намечать меню, планировать празднества, турниры и игры в поместье, хозяин которого ко Дню Открытия имел все шансы болтаться на веревке в трех футах от земли. Находясь в таком положении, ему, вероятно, будет затруднительно выполнить почетную обязанность — перерезать праздничную ленточку.
Но ни одна из этих печальных мыслей не отразилась на челе Прендергаста. Пока Барсук молча сидел дома, а Выдра целыми днями смотрел то на Реку, то на дорогу в ожидании новостей о Рэте, Кроте и Тоуде, Прендергаст, дворецкий милостью Божией, продолжал выполнять свой долг с прежней невозмутимостью.
— Конечно, для мистера Тоуда все складывается не лучшим образом, — признавал он, когда Выдра заглядывал в То-уд-Холл выпить стаканчик шерри в буфетной, — но я верю, что в конце концов он преодолеет все неприятности. Да, я в это верю.
Выдра тоже старался верить этим словам и находить в них утешение. Тягостное ожидание неизбежно плохих новостей продолжалось весь август. Уже наступил сентябрь, и даже Прендергасту пришлось признать, что церемонию Открытия придется отложить, а то и вовсе отменить.
Но сначала пришли вести от Рэта и Крота, притом дурные. Один из кроликов — помощников Выдры ворвался к нему в дом сообщить, что вниз по Реке плывут сломанные березовые ветки. Их число не оставляло сомнений в том, что это сигнал опасности, поданный Рэтом.
— Ничего хорошего, — сказал Выдра Барсуку, с которым увиделся в тот же день. — Но не надо суетиться. Я все подробно обговаривал с Рэтти, и мы сошлись на том, что худшее, что можно сделать, — это вызвать всеобщую панику и смятение, снарядив впопыхах спасательную экспедицию. Они дают нам знать, что столкнулись с трудностями, и мы должны ждать новых сигналов.
— Подождем еще две недели, — согласился Барсук.
Пока Барсук и Выдра волновались за друзей, мадам д'Альбер не сидела сложа руки. Правда заключается (или заключалась до недавнего времени) в том, что для Мадам объяснения Тоуда в любви, сначала в Тоуд-Холле, а потом здесь, в доме его светлости, были не более чем лестны.
Ей были приятны любовные подвиги Тоуда, насколько вдовствующей даме может быть приятно оказываемое ей внимание, пылкие излияния, цветы, подарки, страстные предложения руки и сердца от вполне зрелых господ, которым следовало бы быть поумнее. Все это вносило приятное разнообразие в рутину повседневной жизни.
Но в ту роковую минуту, когда Тоуд встал на защиту ее сына (а ведь в глазах Мадам не было на свете лучше ребенка, чем ее сын, не было существа более достойного всяческого удовлетворения любых его капризов, тем более что он и не требовал много материнского внимания от той, которую вела по жизни ее Муза), в ее отношении к Тоуду наметился серьезный перелом.
Не то чтобы Мадам до этого думала о новом браке: ей вполне хватало неудобств, причиняемых сыном, чтобы еще повесить на себя дополнительную ответственность за мужа и заботу о нем. Но Мадам прекрасно понимала свои недостатки как матери и оценила бы удобство постоянно иметь рядом друга-мужчину, который освободил бы ее от ответственности за подростка, в последние годы странствий ставшего своевольным, капризным, избалованным, короче говоря, сложным, как многие подростки как из богатых, так и из бедных семей.
Кроме этого чисто практического соображения было и еще одно. Самоотверженный поступок Тоуда тронул глубокие струны ее души. Вот, казалось ей, наконец джентльмен, не склонный смотреть на ее сына как на досадную помеху, которую нужно просто убрать с дороги, чтобы удовлетворить свою страсть к ней самой. Вот влюбленный, который мог преспокойно спастись сам, но предпочел рискнуть жизнью и свободой ради того, кого она обожала. Вот существо, достойное той любви, которую она могла бы излить на своего избранника и которую, как выяснялось, теперь хотелаизлить. Короче говоря, тот, кого Мадам страстно желала сделать своим, и собиралась этого добиться, и, без сомнения, добилась бы. К тому же его физический облик она могла бы, если только заняться этим серьезно, воплотить в величайшей скульптуре, символизирующей имперский триумф. Таким образом, получалось, что импульсивное поведение Тоуда в доме его светлости стоило больше, чем тысяча объяснений в любви и десять тысяч украденных букетов.
Если бы Тоуд знал или хотя бы подозревал, с какой решимостью Мадам вкладывает всю себя в любое предприятие, за которое берется, включая любовь, не исключено, что его начали бы мучить ночные кошмары: хищные пауки с женскими головами, плетущие паутину, или амазонки, побеждающие своих жалких противников — мужчин, или драконихи, заманивающие самцов-драконов в свои логовища. По сравнению с ними сны о мрачных подземельях Замка показались бы ему приятными и безмятежными. Но Тоуд пока не знал о перемене, происшедшей в сердце Мадам, и еще некоторое время мог спать более или менее спокойно.
А пока, не в силах посвятить всю себя беглому мистеру Тоуду из Тоуд-Холла, Мадам вкладывала свою незаурядную энергию в сопротивление санкциям против него и ее сына. Ей очень и очень не понравилось возмутительное нападение констеблей, судейских и священнослужителей на ее мальчика, и, после того как Граф с Тоуд ом бежали, она выразила громкий протест Председателю суда, начальнику полиции и епископу, а затем — еще более решительный протест против последовавшей погони и криков, которые вылились в настоящую охоту на беглецов: со сворой гончих, грубыми выкриками, ружьями, из которых обычно отстреливают жирных фазанов и лис.
Сначала дело не пошло: на нее просто не обращали внимания. Даже самая ужасная (как ей казалось) угроза, что, если они немедленно не прекратят охоту на мистера Тоуда и Графа, она никогда и ни при каких обстоятельствах не закончит заказанную ей скульптуру, не возымела действия, хотя и вызвала некоторое замешательство. Во всяком случае, все трое выразили надежду, что она передумает.
— Мадам, — ледяным тоном сказал Председатель суда, — мне будет очень жаль, если вы не продолжите работу, но мы не сможем с должным основанием служить вам моделями, то есть аллегориями
Правосудия, Закона и Святой Церкви, если позволим двум виновным, мистеру Тоуду из Тоуд-Холла и вашему преступному сыну, гулять на свободе, избежав наказания, и терроризировать окрестности!
— Но ведь он еще ребенок, и к тому же он мой сын! — плакала Мадам, чувствуя, что слезы могут ей помочь.
— Он малолетний преступник, но вы, по крайней мере, можете утешиться тем, что наш кодекс предусматривает для него более мягкое наказание, чем кодекс вашей страны. Там, я думаю, его приговорили бы к одиночному заключению на острове Дьявола лет на шестьдесят, но мы здесь более снисходительны, и, думаю, он отделается какими-нибудь тридцатью годами Дартмурской тюрьмы с правом посещения матерью один раз в два года.