Страница:
Все природные инстинкты Рейфа громко призывали защищать свою женщину. Он сражался бы, не жалея жизни, чтобы не позволить нанести ей вред. И все же как он мог стоять и смотреть, как умирает девочка, когда, возможно, Энни могла бы спасти ее? Ребенок мог умереть в любую минуту, но Энни была его единственным шансом на спасение.
Быстрым, как молния, движением Рейф выхватил обмякшее тельце из рук Джакали – старуха не успела даже вскрикнуть. Повернулся и сунул девочку в руки Энни.
– Держи ее, – сказал он сквозь зубы. – Прижми ее к груди и держи. Потри ей спину ладонями. И сосредоточься.
Пораженная, Энни крепко прижала младенца к себе. Девочка была еще жива, хотя и сильно ослабела от высокой температуры.
– Что? – спросила Энни в замешательстве. Джакали яростно вопила и пыталась обойти Рейфа. Рейф уперся рукой ей в грудь и оттолкнул.
– Нет, – произнес он таким низким, каркающим голосом, что старуха остановилась как вкопанная. Его светлые глаза сверкали яростью, прожигая темноту, как глаза демона, и старуха снова вскрикнула, на этот раз от ужаса, не осмеливаясь пошевелиться.
Рейф повернулся к Энни.
– Садись, – отрывисто скомандовал он. – Садись и делай, что я сказал.
Она повиновалась. Опустилась на землю, чувствуя, как подался под ней песок. Прохладный ночной ветер трепал ее волосы.
Рейф присел перед ней на корточки и положил тело девочки так, чтобы она лежала у груди Энни, и сильное сердце Энни билось возле крохотного, слабеющего сердечка. Он взял ее ладони и положил их на спинку ребенка.
– Сосредоточься, – с силой произнес он. – Почувствуй жар. Заставь ее почувствовать твой жар.
Энни была совершенно сбита с толку: неужели и Рейф и Джакали сошли с ума? Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Какой жар? – заикаясь, спросила она.
Он положил свои ладони на ее руки, расправив их на маленьком тельце.
– Твой жар, – повторил он. – Сосредоточься, Энни. Борись против лихорадки своим жаром.
Она не имела ни малейшего представления, о чем он говорит: как можно бороться с лихорадкой жаром? Но его глаза сверкали как лед в лунном свете, и она не могла отвести взгляд: что-то в их светлой глубине затягивало ее, отодвигая прочь окружающую их темноту.
– Сосредоточься, – снова сказал Рейф.
Энни почувствовала в глубине своего тела биение. Глаза Рейфа все еще удерживали ее взгляд, заполняя все поле ее зрения, пока она уже не могла видеть ничего больше. Невозможно, подумала она, так ясно видеть в темноте. Луны нет – только слабый свет звезд. И все же его глаза горели бесцветным огнем, вытягивая ее из нее самой. Биение усилилось.
Это сердце младенца, подумала Энни, это его биение я чувствую. Или, возможно, это ее собственное сердце. Оно наполняло все ее тело, накатывалось как прилив. Да, это прилив, поднимающий ее и смывающий волной. Она ощущала глубокие, ритмичные колебания волн, обволакивающих ее льющимся теплом. Энни слышала его рев, далекий, приглушенный. А то, что она приняла за луну, было в действительности ярко горящим солнцем. Ее руки тоже горели, теперь биение сосредоточилось в руках. Пульсировали кончики пальцев, энергия билась в ладонях. Она подумала, что кожа наверняка расползется под ее напором.
А потом понемногу стал наступать покой: прилив превра-тился в тихие волны, лениво накатывающие на какой-то не-известный берег. Свет стал даже ярче, чем раньше, но он был теперь более мягким и невероятно чистым. Она уже не плыла – она парила и могла видеть все вокруг. Перед ней расстилалась земля: огромные пространства зеленого и коричневого и глубочайшая синева океанов, более синяя, чем ей представлялось возможным, – и она видела туманную, све-тящуюся кривизну земли и смиренно думала о том, что все, она знала и будет когда-либо знать, живут в этом ма-леньком прекрасном мире.
Биение стихло, превратилось в постоянное гудение, и Энни почувствовала одновременно невероятную тяжесть усталости. Сильный свет начал меркнуть, и постепенно она осознала, что теплое маленькое тельце, которое прижимала к груди, извивается в ее ладонях и капризно плачет.
Энни открыла тяжелые веки – или они и так были открыты, – и только сейчас к ней вернулось зрение. Ее охватило чувство нереальности, будто она проснулась в незнакомом месте.
Но место было то же самое. Она сидела на земле на краю стойбища, а Рейф стоял на коленях перед ней. Джакали присела на корточках в нескольких футах от них, ее раскосые черные глаза были полны чем-то вроде изумления.
Уже стало светло. Наступил день, а она и не заметила. Вероятно, она спала и видела сон, но она так ужасно устала, непонятно, как можно так устать во сне. Солнце стояло высоко – было позднее утро.
– Рейф? – позвала Энни, недоумение и испуг слышались в ее голосе.
Он протянул руки и взял девочку. Лихорадка ослабла, хоть и не прошла совсем, пятна уже были не такими темными. Малышка не спала и капризно плакала, а ее мать, наверное, уже сходит с ума. Он поцеловал шелковистые торчащие волосенки и передал девочку Джакали, та взяла малышку и прижала к своей впалой груди. Потом он обнял Энни.
Рейф потерял представление о времени. Сколько это продолжалось? Он утонул в темных озерах глаз Энни и... и что-то произошло. Он не знал, что именно. Знал только, что он ей нужен, и горел таким безумным желанием, которое почти не поддавалось его контролю. Высоко подняв Энни на руки, он понес ее прочь, задержавшись только, чтобы схватить одно из одеял.
Рейф шел вдоль ручья, пока стойбище не скрылось из виду, и остановился в рощице, разостлав одеяло, положил на него Энни и снял всю одежду, которая мешала его соприкосновению с ее телом.
– Энни, – произнес он хриплым, дрожащим голосом, разводя в стороны ее бедра своими жесткими, огрубевшими руками, казавшимися черными на фоне ее бледной кожи. Ее худые руки поднялись и обхватили мускулистые плечи, и Рейф глубоко проник в тугую влажность ее тела. Ее мягкие ножны охватили его и начали ритмично сжиматься, а ноги поднялись и сомкнулись вокруг его бедер.
Рейф не осознавал неистовых толчков своего тела. Он чувствовал только вибрирующую энергию, льющуюся из Энни, более интенсивную, чем обычно, текущую сквозь него как большой подземный поток. Никогда раньше он не ощущал себя таким живым, таким энергичным, таким обновленным. Но услышал ее крик, почувствовал силу ее оргазма, и семя выплеснулось из него раскаленным взрывом эмоций. Рейф глубоко вошел в нее, стараясь достать до самых глубин, чтобы ощутить пик наслаждения, и, прежде чем стихли последние судороги, уже знал, что сделал Энни беременной.
Ослабев, он опустился рядом с Энни на одеяло, все еще прижимая ее к себе с жадностью собственника. Она слабо вздохнула, закрыла глаза и уснула раньше, чем ее дыхание коснулось его плеча, на котором она лежала. Вдруг Рейф почувствовал словно мощный удар в грудь, от которого перехватило дыхание, но впервые за много лет к нему вернулась способность мыслить четко.
Те четыре года, на протяжении которых за ним охотились, почти превратили его в животное-убийцу: он жил инстинктами, его реакция стала мгновенной, как у пантеры, его единственной целью стало выжить. Но теперь ему надо было думать не только о себе – ему нужно было защищать Энни и, возможно, их ребенка. Да, он уверен, что будет ребенок, и ему придется планировать их будущее. Он так долго жил настоящим, что теперь ему странно было думать о будущем; черт, в течение этих четырех лет у него и не было будущего!
Рейфу нужно каким-то образом вернуть свое честное имя. Они не могут просто продолжать убегать, и даже если найдут какое-то уединенное место и обоснуются там, им придется всегда оглядываться через плечо, жить в страхе, что какой-нибудь охотник за наградой или представитель закона ока-жется умнее других и выследит их. Бегство должно закон-читься.
Понимать это и планировать – разные вещи. Рейф так устал, что ясность мышления уже покидала его. Его глаза смыкались вопреки воле. И, черт побери, он снова ощутил возбуждение, хотя желание больше не было таким острым. Уже в полусне он повернулся на бок и приподнял ее бедро на свое, потом мягко скользнул в ее нежную, теплую глубину. Это завершение успокоило Рейфа, и он уснул.
Рейф слегка потряс Энни, и глаза ее сонно открылись.
– Привет, – пробормотала она и теснее прижалась к нему, снова опуская ресницы.
– И тебе привет. Нам надо одеться.
Он увидел, как ее глаза широко раскрылись. В следующую секунду Энни уже сидела, схватив сорочку и прикрывая ею обнаженную грудь. Она моргала как сова, глядя на Рейфа.
– Я видела сон? – спросила она растерянно. – Который час? Мы спали здесь всю ночь?
Рейф натянул брюки, спрашивая себя, помнит ли Энни что-нибудь о ночных событиях. Он и сам не был уверен, что все помнит. Посмотрел на солнце.
– Немногим больше полудня; нет, мы не спали здесь всю ночь. Мы здесь занимались любовью примерно час назад. Ты помнишь?
Энни посмотрела на скомканное одеяло, лицо ее сияло.
– Да.
Он осторожно спросил.
– Ты помнишь девочку?
– Девочку. – Она застыла. – Девочка была очень больна, да? Она умирала. Это было вчера ночью?
– Она умирала, – согласился Рейф. – Да, это было вчера ночью.
Энни раскрыла ладони и посмотрела на них с озадаченным выражением на лице, будто ожидала увидеть в них ребенка и не могла понять, почему его там нет.
– Но что случилось? – Она внезапно начала резко, лихорадочными движениями натягивать одежду. – Надо посмотреть, что с ней. Она могла умереть, пока мы были здесь. Не могу поверить, что забыла о ней, что я...
– С девочкой все в порядке. – Рейф поймал ее руки и удержал в своих, заставив взглянуть на него. – С ней все в порядке. Ты помнишь, что произошло вчера ночью?
Энни снова замерла, глядя в его светлые серые глаза. Что-то эхом шевельнулось в ней, будто она смотрела в глубокий колодец, куда когда-то падала. Знакомое ощущение вызвало другие воспоминания.
– Джакали схватила ее и выбежала из вигвама, – медленно начала она. – Я побежала за ней... нет, мы побежали за ней. Джакали не хотела отдать девочку мне – я помню, что была так сердита, что готова была ударить старуху. Потом ты... ты взял ее у Джакали и отдал мне... и ты велел мне сосредоточиться.
Воспоминания кружились вокруг нее, ладони пульсировали от прилива остатков энергии. Энни подняла руки и смотрела на них, сама не зная почему.
– Что произошло? – недоумевающе спросила она. Рейф молчал, помогая ей одеться.
– Это твои руки, – наконец сказал он.
Она продолжала смотреть на него совершенно непонимающе.
Рейф взял ее руки и поднес к губам, целуя кончики пальцев, потом накрыл их своими теплыми твердыми ладонями и прижал к своей груди.
– У тебя исцеляющие руки, – просто сказал он. – Я это заметил с первого раза, когда ты ко мне прикоснулась там, в Серебряной Горе.
– Что ты имеешь в виду? Я врач, поэтому, конечно, ты можешь сказать, что у меня сцеляющие руки, но и у каждого врача...
– Нет, – перебил он. – Нет. Не так, как твои. Это не связано с медицинскими знаниями, это что – то такое, что у тебя внутри. Твои руки горячие, они обжигают меня, когда ты ко мне прикасаешься.
Энни вспыхнула как маков цвет.
– Твои руки тоже обжигают меня, – пробормотала она.
Рейф не удержался от смеха.
– Не так. Ну, да и так тоже. Все твое тело, и это доводит меня до безумия, когда я внутри тебя. Но у тебя исцеляющие руки, действительно исцеляющие. Я слышал об этом от стариков, но не верил, пока ты не прикоснулась ко мне.
– Почувствовал что? – с отчаянием спросила она. – У меня просто обыкновенные руки.
Он покачал головой.
– Нет, не обыкновенные. У тебя особый дар, любимая: ты можешь вылечить то, чего не могут другие, и дело не в медицине, дело в тебе самой. – Рейф перевел глаза от нее на далекие пурпурные горы, но смотрел он глубоко внутрь себя самого. – Вчера ночью... вчера ночью твои руки были такими горячими, что я едва смог удержать их. Помнишь? Я прижимал их к спинке ребенка и чувствовал, будто держу что-то раскаленное, будто кожа-торит на моих ладонях.
– Ты лжешь, – сказала Энни. Грубый тон собственного голоса поразил ее. – Ты, должно быть, лжешь. Я этого не умею. Если бы умела, никто из них не умер бы.
Рейф потер лицо, чувствуя, как колется щетина. Боже, как уже давно он не брился!
– Я же не сказал, что ты Иисус, – резко возразил он. – Ты не можешь оживлять мертвых. Я наблюдал за тобой. Иногда человек слишком тяжело болен, и даже ты не можешь помочь. Ты не могла помочь Трэйгерну, потому что-то, чем ты обладаешь, не может остановить кровотечение, оно даже не остановило кровь, когда мне оцарапало пулей плечо. Но когда я был сильно болен, когда мы впервые встретились, твое малейшее прикосновение заставляло меня почувствовать себя лучше. Ты приносила прохладу, заглушала боль, заставляла рану быстрее затягиваться. Проклятие, Энни, я просто чувствовал, как стягиваются края раны! Вот что ты умеешь делать!
Энни потеряла дар речи, и внезапно паника охватила ее. Она не хотела уметь делать ничего подобного – это было уж слишком. Она просто хотела быть врачом, самым лучшим, каким только могла. Хотела помогать людям, нет – не совершать чудо. Если это правда, как она могла
не знать?
Энни выкрикнула ему этот вопрос, одновременно разгневанная и испуганная, и Рейф рывком привлек ее к себе. Жесткое лицо, склонившееся над ней, было таким же гневным.
– Может быть, ты никогда так сильно не хотела никого спасти, как эту девочку! – заорал он. – Может быть, ты никогда так не сосредотачивалась раньше. Может быть, ты была слишком молода, может быть, это что-то такое, что становится сильнее с годами.
Слезы обожгли Энни глаза, и она ударила его в грудь.
– Я не хочу этого! – Даже она сама поняла, что похожа на протестующего ребенка, но ей было все равно. Как она сможет жить под таким бременем? Она уже видела, как ее запрут в помещении и понесут ей бесконечную вереницу больных и раненых, и ее жизнь уже никогда не будет снова при надлежать ей.
Гнев Рейфа утих так же быстро, как вспыхнул.
– Я знаю, детка. Знаю.
Отстранившись, Энни молча закончила одеваться. Ее разум протестовал против того, что рассказал Рейф: таких вещей просто не бывает. Ее учили доверять своим умениям, своим знаниям и удаче, потому что хорошему врачу определенно необходима удача. Никто из учителей ничего не говорил о том, что у нее «исцеляющие руки».
Но разве они могли заметить? Ее в основном игнорировали и определенно порицали. А если бы они заметили нечто такое, что делало ее лучше ее соучеников, разве они бы сказали ей об этом? Нет, конечно.
И здравый смысл не мог объяснить то, что произошло вчера ночью. Объяснения не существовало. Даже если бы она признала, что у нее исцеляющие руки, события этой ночи, полное погружение в себя, в... нечто... выходили далеко за пределы этого. Она помнила биение в ладонях, во всем теле и в теле младенца, как будто удары их сердец были слиты воедино. Она помнила, как потерялась в манящей глубине глаз Рейфа.
Помнила Энни и их лихорадочные объятия, как льнула к нему, как ее бедра раскачивались и поднимались, словно в такт ударам барабана. И вдруг инстинктивное чувство подсказало ей, что Рейф сделал ее беременной.
Глубокое чувство покоя охватило Энни, хотя она и бросила на него быстрый, осторожный взгляд. Она не представляла себе, чтобы Рейф обрадовался этой новости.
Она снова посмотрела на свои руки, окончательно смирившись с невероятным открытием.
– Не знаю, что я буду делать, – тихо сказала Энни. Когда они шли обратно в стойбище, лицо Рейфа было твердым, рука тяжело, властно обнимала ее за талию.
– То же самое, что и раньше, – ответил он. – Ничего не изменилось, кроме того, что теперь ты знаешь.
Глава 17
Быстрым, как молния, движением Рейф выхватил обмякшее тельце из рук Джакали – старуха не успела даже вскрикнуть. Повернулся и сунул девочку в руки Энни.
– Держи ее, – сказал он сквозь зубы. – Прижми ее к груди и держи. Потри ей спину ладонями. И сосредоточься.
Пораженная, Энни крепко прижала младенца к себе. Девочка была еще жива, хотя и сильно ослабела от высокой температуры.
– Что? – спросила Энни в замешательстве. Джакали яростно вопила и пыталась обойти Рейфа. Рейф уперся рукой ей в грудь и оттолкнул.
– Нет, – произнес он таким низким, каркающим голосом, что старуха остановилась как вкопанная. Его светлые глаза сверкали яростью, прожигая темноту, как глаза демона, и старуха снова вскрикнула, на этот раз от ужаса, не осмеливаясь пошевелиться.
Рейф повернулся к Энни.
– Садись, – отрывисто скомандовал он. – Садись и делай, что я сказал.
Она повиновалась. Опустилась на землю, чувствуя, как подался под ней песок. Прохладный ночной ветер трепал ее волосы.
Рейф присел перед ней на корточки и положил тело девочки так, чтобы она лежала у груди Энни, и сильное сердце Энни билось возле крохотного, слабеющего сердечка. Он взял ее ладони и положил их на спинку ребенка.
– Сосредоточься, – с силой произнес он. – Почувствуй жар. Заставь ее почувствовать твой жар.
Энни была совершенно сбита с толку: неужели и Рейф и Джакали сошли с ума? Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Какой жар? – заикаясь, спросила она.
Он положил свои ладони на ее руки, расправив их на маленьком тельце.
– Твой жар, – повторил он. – Сосредоточься, Энни. Борись против лихорадки своим жаром.
Она не имела ни малейшего представления, о чем он говорит: как можно бороться с лихорадкой жаром? Но его глаза сверкали как лед в лунном свете, и она не могла отвести взгляд: что-то в их светлой глубине затягивало ее, отодвигая прочь окружающую их темноту.
– Сосредоточься, – снова сказал Рейф.
Энни почувствовала в глубине своего тела биение. Глаза Рейфа все еще удерживали ее взгляд, заполняя все поле ее зрения, пока она уже не могла видеть ничего больше. Невозможно, подумала она, так ясно видеть в темноте. Луны нет – только слабый свет звезд. И все же его глаза горели бесцветным огнем, вытягивая ее из нее самой. Биение усилилось.
Это сердце младенца, подумала Энни, это его биение я чувствую. Или, возможно, это ее собственное сердце. Оно наполняло все ее тело, накатывалось как прилив. Да, это прилив, поднимающий ее и смывающий волной. Она ощущала глубокие, ритмичные колебания волн, обволакивающих ее льющимся теплом. Энни слышала его рев, далекий, приглушенный. А то, что она приняла за луну, было в действительности ярко горящим солнцем. Ее руки тоже горели, теперь биение сосредоточилось в руках. Пульсировали кончики пальцев, энергия билась в ладонях. Она подумала, что кожа наверняка расползется под ее напором.
А потом понемногу стал наступать покой: прилив превра-тился в тихие волны, лениво накатывающие на какой-то не-известный берег. Свет стал даже ярче, чем раньше, но он был теперь более мягким и невероятно чистым. Она уже не плыла – она парила и могла видеть все вокруг. Перед ней расстилалась земля: огромные пространства зеленого и коричневого и глубочайшая синева океанов, более синяя, чем ей представлялось возможным, – и она видела туманную, све-тящуюся кривизну земли и смиренно думала о том, что все, она знала и будет когда-либо знать, живут в этом ма-леньком прекрасном мире.
Биение стихло, превратилось в постоянное гудение, и Энни почувствовала одновременно невероятную тяжесть усталости. Сильный свет начал меркнуть, и постепенно она осознала, что теплое маленькое тельце, которое прижимала к груди, извивается в ее ладонях и капризно плачет.
Энни открыла тяжелые веки – или они и так были открыты, – и только сейчас к ней вернулось зрение. Ее охватило чувство нереальности, будто она проснулась в незнакомом месте.
Но место было то же самое. Она сидела на земле на краю стойбища, а Рейф стоял на коленях перед ней. Джакали присела на корточках в нескольких футах от них, ее раскосые черные глаза были полны чем-то вроде изумления.
Уже стало светло. Наступил день, а она и не заметила. Вероятно, она спала и видела сон, но она так ужасно устала, непонятно, как можно так устать во сне. Солнце стояло высоко – было позднее утро.
– Рейф? – позвала Энни, недоумение и испуг слышались в ее голосе.
Он протянул руки и взял девочку. Лихорадка ослабла, хоть и не прошла совсем, пятна уже были не такими темными. Малышка не спала и капризно плакала, а ее мать, наверное, уже сходит с ума. Он поцеловал шелковистые торчащие волосенки и передал девочку Джакали, та взяла малышку и прижала к своей впалой груди. Потом он обнял Энни.
Рейф потерял представление о времени. Сколько это продолжалось? Он утонул в темных озерах глаз Энни и... и что-то произошло. Он не знал, что именно. Знал только, что он ей нужен, и горел таким безумным желанием, которое почти не поддавалось его контролю. Высоко подняв Энни на руки, он понес ее прочь, задержавшись только, чтобы схватить одно из одеял.
Рейф шел вдоль ручья, пока стойбище не скрылось из виду, и остановился в рощице, разостлав одеяло, положил на него Энни и снял всю одежду, которая мешала его соприкосновению с ее телом.
– Энни, – произнес он хриплым, дрожащим голосом, разводя в стороны ее бедра своими жесткими, огрубевшими руками, казавшимися черными на фоне ее бледной кожи. Ее худые руки поднялись и обхватили мускулистые плечи, и Рейф глубоко проник в тугую влажность ее тела. Ее мягкие ножны охватили его и начали ритмично сжиматься, а ноги поднялись и сомкнулись вокруг его бедер.
Рейф не осознавал неистовых толчков своего тела. Он чувствовал только вибрирующую энергию, льющуюся из Энни, более интенсивную, чем обычно, текущую сквозь него как большой подземный поток. Никогда раньше он не ощущал себя таким живым, таким энергичным, таким обновленным. Но услышал ее крик, почувствовал силу ее оргазма, и семя выплеснулось из него раскаленным взрывом эмоций. Рейф глубоко вошел в нее, стараясь достать до самых глубин, чтобы ощутить пик наслаждения, и, прежде чем стихли последние судороги, уже знал, что сделал Энни беременной.
Ослабев, он опустился рядом с Энни на одеяло, все еще прижимая ее к себе с жадностью собственника. Она слабо вздохнула, закрыла глаза и уснула раньше, чем ее дыхание коснулось его плеча, на котором она лежала. Вдруг Рейф почувствовал словно мощный удар в грудь, от которого перехватило дыхание, но впервые за много лет к нему вернулась способность мыслить четко.
Те четыре года, на протяжении которых за ним охотились, почти превратили его в животное-убийцу: он жил инстинктами, его реакция стала мгновенной, как у пантеры, его единственной целью стало выжить. Но теперь ему надо было думать не только о себе – ему нужно было защищать Энни и, возможно, их ребенка. Да, он уверен, что будет ребенок, и ему придется планировать их будущее. Он так долго жил настоящим, что теперь ему странно было думать о будущем; черт, в течение этих четырех лет у него и не было будущего!
Рейфу нужно каким-то образом вернуть свое честное имя. Они не могут просто продолжать убегать, и даже если найдут какое-то уединенное место и обоснуются там, им придется всегда оглядываться через плечо, жить в страхе, что какой-нибудь охотник за наградой или представитель закона ока-жется умнее других и выследит их. Бегство должно закон-читься.
Понимать это и планировать – разные вещи. Рейф так устал, что ясность мышления уже покидала его. Его глаза смыкались вопреки воле. И, черт побери, он снова ощутил возбуждение, хотя желание больше не было таким острым. Уже в полусне он повернулся на бок и приподнял ее бедро на свое, потом мягко скользнул в ее нежную, теплую глубину. Это завершение успокоило Рейфа, и он уснул.
* * *
Полуденное солнце проникло сквозь тень деревьев. Рейф открыл глаза и впустил в сознание окружающую действительность. Они спали немногим более часа, но он чувствовал себя отдохнувшим, будто проспал целую ночь. Проклятие, о чем он думал, позволив им уснуть вот так, обнаженными, так близко от стойбища апачей? Не то чтобы они не нуждались в сне, но ему следовало быть более осторожным.Рейф слегка потряс Энни, и глаза ее сонно открылись.
– Привет, – пробормотала она и теснее прижалась к нему, снова опуская ресницы.
– И тебе привет. Нам надо одеться.
Он увидел, как ее глаза широко раскрылись. В следующую секунду Энни уже сидела, схватив сорочку и прикрывая ею обнаженную грудь. Она моргала как сова, глядя на Рейфа.
– Я видела сон? – спросила она растерянно. – Который час? Мы спали здесь всю ночь?
Рейф натянул брюки, спрашивая себя, помнит ли Энни что-нибудь о ночных событиях. Он и сам не был уверен, что все помнит. Посмотрел на солнце.
– Немногим больше полудня; нет, мы не спали здесь всю ночь. Мы здесь занимались любовью примерно час назад. Ты помнишь?
Энни посмотрела на скомканное одеяло, лицо ее сияло.
– Да.
Он осторожно спросил.
– Ты помнишь девочку?
– Девочку. – Она застыла. – Девочка была очень больна, да? Она умирала. Это было вчера ночью?
– Она умирала, – согласился Рейф. – Да, это было вчера ночью.
Энни раскрыла ладони и посмотрела на них с озадаченным выражением на лице, будто ожидала увидеть в них ребенка и не могла понять, почему его там нет.
– Но что случилось? – Она внезапно начала резко, лихорадочными движениями натягивать одежду. – Надо посмотреть, что с ней. Она могла умереть, пока мы были здесь. Не могу поверить, что забыла о ней, что я...
– С девочкой все в порядке. – Рейф поймал ее руки и удержал в своих, заставив взглянуть на него. – С ней все в порядке. Ты помнишь, что произошло вчера ночью?
Энни снова замерла, глядя в его светлые серые глаза. Что-то эхом шевельнулось в ней, будто она смотрела в глубокий колодец, куда когда-то падала. Знакомое ощущение вызвало другие воспоминания.
– Джакали схватила ее и выбежала из вигвама, – медленно начала она. – Я побежала за ней... нет, мы побежали за ней. Джакали не хотела отдать девочку мне – я помню, что была так сердита, что готова была ударить старуху. Потом ты... ты взял ее у Джакали и отдал мне... и ты велел мне сосредоточиться.
Воспоминания кружились вокруг нее, ладони пульсировали от прилива остатков энергии. Энни подняла руки и смотрела на них, сама не зная почему.
– Что произошло? – недоумевающе спросила она. Рейф молчал, помогая ей одеться.
– Это твои руки, – наконец сказал он.
Она продолжала смотреть на него совершенно непонимающе.
Рейф взял ее руки и поднес к губам, целуя кончики пальцев, потом накрыл их своими теплыми твердыми ладонями и прижал к своей груди.
– У тебя исцеляющие руки, – просто сказал он. – Я это заметил с первого раза, когда ты ко мне прикоснулась там, в Серебряной Горе.
– Что ты имеешь в виду? Я врач, поэтому, конечно, ты можешь сказать, что у меня сцеляющие руки, но и у каждого врача...
– Нет, – перебил он. – Нет. Не так, как твои. Это не связано с медицинскими знаниями, это что – то такое, что у тебя внутри. Твои руки горячие, они обжигают меня, когда ты ко мне прикасаешься.
Энни вспыхнула как маков цвет.
– Твои руки тоже обжигают меня, – пробормотала она.
Рейф не удержался от смеха.
– Не так. Ну, да и так тоже. Все твое тело, и это доводит меня до безумия, когда я внутри тебя. Но у тебя исцеляющие руки, действительно исцеляющие. Я слышал об этом от стариков, но не верил, пока ты не прикоснулась ко мне.
– Почувствовал что? – с отчаянием спросила она. – У меня просто обыкновенные руки.
Он покачал головой.
– Нет, не обыкновенные. У тебя особый дар, любимая: ты можешь вылечить то, чего не могут другие, и дело не в медицине, дело в тебе самой. – Рейф перевел глаза от нее на далекие пурпурные горы, но смотрел он глубоко внутрь себя самого. – Вчера ночью... вчера ночью твои руки были такими горячими, что я едва смог удержать их. Помнишь? Я прижимал их к спинке ребенка и чувствовал, будто держу что-то раскаленное, будто кожа-торит на моих ладонях.
– Ты лжешь, – сказала Энни. Грубый тон собственного голоса поразил ее. – Ты, должно быть, лжешь. Я этого не умею. Если бы умела, никто из них не умер бы.
Рейф потер лицо, чувствуя, как колется щетина. Боже, как уже давно он не брился!
– Я же не сказал, что ты Иисус, – резко возразил он. – Ты не можешь оживлять мертвых. Я наблюдал за тобой. Иногда человек слишком тяжело болен, и даже ты не можешь помочь. Ты не могла помочь Трэйгерну, потому что-то, чем ты обладаешь, не может остановить кровотечение, оно даже не остановило кровь, когда мне оцарапало пулей плечо. Но когда я был сильно болен, когда мы впервые встретились, твое малейшее прикосновение заставляло меня почувствовать себя лучше. Ты приносила прохладу, заглушала боль, заставляла рану быстрее затягиваться. Проклятие, Энни, я просто чувствовал, как стягиваются края раны! Вот что ты умеешь делать!
Энни потеряла дар речи, и внезапно паника охватила ее. Она не хотела уметь делать ничего подобного – это было уж слишком. Она просто хотела быть врачом, самым лучшим, каким только могла. Хотела помогать людям, нет – не совершать чудо. Если это правда, как она могла
не знать?
Энни выкрикнула ему этот вопрос, одновременно разгневанная и испуганная, и Рейф рывком привлек ее к себе. Жесткое лицо, склонившееся над ней, было таким же гневным.
– Может быть, ты никогда так сильно не хотела никого спасти, как эту девочку! – заорал он. – Может быть, ты никогда так не сосредотачивалась раньше. Может быть, ты была слишком молода, может быть, это что-то такое, что становится сильнее с годами.
Слезы обожгли Энни глаза, и она ударила его в грудь.
– Я не хочу этого! – Даже она сама поняла, что похожа на протестующего ребенка, но ей было все равно. Как она сможет жить под таким бременем? Она уже видела, как ее запрут в помещении и понесут ей бесконечную вереницу больных и раненых, и ее жизнь уже никогда не будет снова при надлежать ей.
Гнев Рейфа утих так же быстро, как вспыхнул.
– Я знаю, детка. Знаю.
Отстранившись, Энни молча закончила одеваться. Ее разум протестовал против того, что рассказал Рейф: таких вещей просто не бывает. Ее учили доверять своим умениям, своим знаниям и удаче, потому что хорошему врачу определенно необходима удача. Никто из учителей ничего не говорил о том, что у нее «исцеляющие руки».
Но разве они могли заметить? Ее в основном игнорировали и определенно порицали. А если бы они заметили нечто такое, что делало ее лучше ее соучеников, разве они бы сказали ей об этом? Нет, конечно.
И здравый смысл не мог объяснить то, что произошло вчера ночью. Объяснения не существовало. Даже если бы она признала, что у нее исцеляющие руки, события этой ночи, полное погружение в себя, в... нечто... выходили далеко за пределы этого. Она помнила биение в ладонях, во всем теле и в теле младенца, как будто удары их сердец были слиты воедино. Она помнила, как потерялась в манящей глубине глаз Рейфа.
Помнила Энни и их лихорадочные объятия, как льнула к нему, как ее бедра раскачивались и поднимались, словно в такт ударам барабана. И вдруг инстинктивное чувство подсказало ей, что Рейф сделал ее беременной.
Глубокое чувство покоя охватило Энни, хотя она и бросила на него быстрый, осторожный взгляд. Она не представляла себе, чтобы Рейф обрадовался этой новости.
Она снова посмотрела на свои руки, окончательно смирившись с невероятным открытием.
– Не знаю, что я буду делать, – тихо сказала Энни. Когда они шли обратно в стойбище, лицо Рейфа было твердым, рука тяжело, властно обнимала ее за талию.
– То же самое, что и раньше, – ответил он. – Ничего не изменилось, кроме того, что теперь ты знаешь.
Глава 17
Когда они вернулись, в лагере апачей все еще стояла тишина, но эта тишина уже была какой-то другой. В ней было больше покоя, будто кризис уже миновал. Энни нырнула в вигвам, принадлежащий родителям больной девочки, и увидела, что молодая женщина сидит с малышкой на коленях и воркует над ней, уговаривая выпить чаю из коры. Девочка была покрыта сыпью, и ее слегка лихорадило, но даже самый беглый взгляд убедил Энни, что она будет жить. Энни осмотрела мать и довольно улыбнулась: можно было ожидать, что она уже через день встанет на ноги. Отец ребенка, круглолицый воин, тоже не спал, и у него прошла лихорадка, хотя он все еще был очень слаб. Оба родителя дружелюбно смотрели на Энни и на высокого белого человека, стоявшего за ней, словно бдительный ангел-хранитель. Потом воин сказал что-то слабым голосом, указав рукой на девочку. Даже не зная языка, Энни поняла, что он благодарит их.
Выходя из вигвама, Энни первой подняла входной занавес. Примерно в пятнадцати футах от них стоял белый человек с дробовиком в руках. Она резко выпрямилась, кровь отлила от ее лица, и оно стало смертельно бледным. Энни почувствовала, как Рейф, шедший позади, медленно и мягко отодвинул ее в сторону.
Лицо пришельца было продубленным и морщинистым, как старая кожа, волосы начали седеть, хотя Энни дала бы ему лет сорок пять. Он был немного выше среднего роста, худой и мускулистый как мустанг. Слегка опущенное левое веко придавало его лицу такое выражение, будто он подмигивал. К куртке был приколот значок.
– Этуотер, – сказал он сухим, резким голосом. – Федеральный судебный исполнитель. Ты – Рафферти Маккей, и ты арестован. Положи свой револьвер, сынок, да поспокойнее, потому что мне чуток не по себе посреди стойбища апачей, а этот вот «гринер» перережет тебя пополам, если выстрелит.
Джакали ходила кругами на безопасном расстоянии, и Этуотер настороженно следил за ней. Старуха решительно проявляла враждебность. Двое воинов с трудом вышли из своих вигвамов, хотя были слишком слабы, чтобы дойти даже до того места, где сидел связанный Рейф. Один из них держал в руках ружье, но не делал никаких угрожающих движений. Похоже, они решили, что пока Белые Глаза выясняют отношения только между собой, индейцы не станут вмешиваться.
Этуотер размышлял над тем, как ему доставить этого пленника в тюрьму, и признавал, что придется чуток трудновато. Как он и говорил, они находились не только на земле апачей, но прямо-таки посреди их стойбища. И женщину тоже приходилось учитывать. Малышка, но Этуотер не сбрасывал ее со счета. Он знал, что женщина способна черт знает на что ради мужчины, которого, как ей кажется, она, любит.
Выслеживание Маккея оказалось самым трудным делом из всех, выпадавших на его долю. Если бы его самого когда-то не обучали краснокожие, Этуотер никогда бы с ним не справился. Итак, ему отчасти просто повезло. Во-первых, следуя интуиции, он задержался поглядеть, что поделывает Трэй-герн. Охота на Маккея была последним делом Трэйгерна. Нельзя сказать, что он сожалел о смерти этого ублюдка.
Но следы вокруг хижины в горах, немногочисленные следы, навели его на мысль о двух лошадях. Сперва Этуотер подумал, что вторая. – это вьючная лошадь, потому что не в духе Маккея связываться с детьми или женщинами – для этого он был слишком умным одиноким волком. Но потом вспомнил, что слышал, будто врач в Серебряной Горе – женщина и будто она не показывалась в своем доме уже около недели. В этом не было ничего необычного: никто особенно не беспокоился, поскольку ее иногда вызывали на отдаленные ранчо, но Этуотер обладал даром собирать разрозненные кусочки сведений и складывать из них картину.
Итак, ради смеха, предположим, что с Маккеем сейчас женщина, возможно, та самая – доктор. Почему он связался с женщиной после всех этих лет? Вероятность невелика, если только эта женщина не стала почему-то много для него значить. Куда бы он отправился с женщиной, которую любит? На Север, по тропе беглых преступников? Может быть. В этой проклятой глуши есть несколько хороших укрытий. Именно на Север отправилось бы большинство мужчин – это было бы логично, но Маккей не принадлежал к большинству. Нет, Маккей выберет наименее вероятный маршрут. На Юг, к Мексике. Через территорию индейцев.
Идти по его следу было делом не быстрым. Рейф не оставлял почти никаких следов, даже там, где этого, можно было ожидать. Но те двое бедолаг в роще, над которыми уже кружились ястреба, послужили довольно хорошим дорожным указателем.
Чтобы отыскать следы, приходилось непрерывно двигаться кругами, и ему попалась всего пара стоянок: так хорошо они были спрятаны. Этуотер гордился умением следопыта, но надо признать, что ему потребовалось бы гораздо больше времени на поимку Маккея, если бы беглец не остановился в стойбище апачей.
Вот тут-то начались загадки, а Этуотер не любил их и не мог успокоиться, пока не разгадывал их до конца. Маккею не было смысла останавливаться надолго в одном месте, но тем нe менее он остановился. Этуотер прикинул, что отставал от этой пары почти на три дня, а, нагнав их, следил за ними еще два дня, прежде чем спустился с холмов вниз. Он ожидал, что эти двое выедут из стойбища, и ему, черт побери, было бы куда спокойнее, если бы не пришлось навещать стойбище апачей!
То, что видел теперь Этуотер, просто не укладывалось в его представление о Маккее. Хладнокровный убийца не проведет пять дней, ухаживая за горсткой больных апачей. Ну, он мог ожидать, что доктор захочет попытаться помочь, это вероятно. Это не выходит за границы допустимого. Но логично было предположить, что Маккей либо одержит над ней верх и заставит продолжать путь, либо хладнокровно бросит и уедет.
Вместо этого Этуотер два дня наблюдал, как убийца носит воду и помогает старухе управляться с мертвецами, играет с младенцем, проводит время с этим индейским мальчишкой и следит за доктором как ястреб. Он даже наблюдал в бинокль сквозь поднятый, занавес вигвама, как Маккей обмывает больного воина. Нет уж, такое поведение вовсе не было нормальным.
И еще этот случай с больным младенцем вчера ночью. Он не мог разглядеть в темноте, что происходит, зато утром он увидел нечто такое, чего уж никак не мог понять. Оба, преступник и док, долгие часы просидели на земле лицом друг к другу не двигаясь. Похоже было, что они впали в какой-то транс или что-то вроде этого. Прямо мурашки бежали по спине. Док прижимала к себе девочку, а Маккей прижимал свои руки к ее рукам. Старуха будто бы наблюдала за ними, но ясно было, что ее это тоже пугает.
А потом младенец заплакал, они очнулись, и Маккей схватил женщину в охапку вместе с одеялом и унес ее куда-то на некоторое время. Этуотер на пошел за ними: Маккей никуда не уедет без лошадей.
Так что перед Этуотером стояла сложная задача, будьте уверены. Хладнокровный убийца должен вести себя соответствующим образом – все очень просто. Но когда кусочки головоломки не складывались, это заставляло Этуотера крепко задумываться. Он и сейчас размышлял.
– Доставить тебя куда-нибудь в тюрьму не так-то просто, дело дрянь. – Простите, мэм. Я немного беспокоюсь. Что если эти апачи вобьют себе в головы, что им не нравится, что ты связан и все такое? Не поймешь, что может прийти в голову индейцу. Я немного знаю язык апачей, и меня не радует то, что болтает эта старуха, я вам точно говорю.
– Он не доберется до тюрьмы живым, – с отчаянием сказала Энни. – Его убьют раньше, чем вам удастся доставить его туда.
– Не думаю, чтобы какой-то охотник за наградой помешал мне, мэм. – Этуотер посмотрел на нее споим странным подмигивающим взглядом.
– Не только охотники за наградой, есть еще...
– Энни, нет. – Голос Рейфа оборвал ее как удар хлыста. – Ты лишь добьешься, что его тоже убьют.
Этуотер задумался над этими словами. Еще одна дьявольская загадка.
– Ну, а почему это тебя волнует?
– Нисколько, – мрачно ответил Рейф. Он повел широкими плечами, пытаясь облегчить боль в суставах. Веревка была тугой, узлы крепкими. Он никак не мог выпутаться из нее.
Этуотер продолжал, будто его и не прерывали.
– Ты убил стольких людей, какое значение имеет еще один человек для ублюдка вроде тебя? Простите, мэм. Ты оставил за собой целую верениду мертвецов начиная с этого бедняги Тилгмана там, в Нью-Йорке. А он к тому же считался твоим другом.
– Он не убивал Тенча, – запротестовала Энни. Разум ее парализовало – она не знала что делать. Этуотер сел футах в пятнадцати от Рейфа, все еще не выпуская дробовика со взведенными обоими курками, готового к выстрелам. Казалось, он обдумывал: не убить ли Рейфа прямо сейчас и избавить себя от тяжелой необходимости везти его в тюрьму. Конечно, он не получит награду, поскольку он федеральный служащий, но, с его точки зрения, справедливость восторжествует. Зачем беспокоиться и устраивать суд? – Его подставили. Дело вовсе не в Тенче.
Выходя из вигвама, Энни первой подняла входной занавес. Примерно в пятнадцати футах от них стоял белый человек с дробовиком в руках. Она резко выпрямилась, кровь отлила от ее лица, и оно стало смертельно бледным. Энни почувствовала, как Рейф, шедший позади, медленно и мягко отодвинул ее в сторону.
Лицо пришельца было продубленным и морщинистым, как старая кожа, волосы начали седеть, хотя Энни дала бы ему лет сорок пять. Он был немного выше среднего роста, худой и мускулистый как мустанг. Слегка опущенное левое веко придавало его лицу такое выражение, будто он подмигивал. К куртке был приколот значок.
– Этуотер, – сказал он сухим, резким голосом. – Федеральный судебный исполнитель. Ты – Рафферти Маккей, и ты арестован. Положи свой револьвер, сынок, да поспокойнее, потому что мне чуток не по себе посреди стойбища апачей, а этот вот «гринер» перережет тебя пополам, если выстрелит.
* * *
Рейф сидел на земле с надежно связанными за спиной руками. Этуотер пригрозил связать и Энни тоже, если она попытается помочь Рейфу, поэтому Рейф резко приказал ей оставить его в покое. Она уселась поблизости, бледная как мел, сердце сильно билось у нее в груди.Джакали ходила кругами на безопасном расстоянии, и Этуотер настороженно следил за ней. Старуха решительно проявляла враждебность. Двое воинов с трудом вышли из своих вигвамов, хотя были слишком слабы, чтобы дойти даже до того места, где сидел связанный Рейф. Один из них держал в руках ружье, но не делал никаких угрожающих движений. Похоже, они решили, что пока Белые Глаза выясняют отношения только между собой, индейцы не станут вмешиваться.
Этуотер размышлял над тем, как ему доставить этого пленника в тюрьму, и признавал, что придется чуток трудновато. Как он и говорил, они находились не только на земле апачей, но прямо-таки посреди их стойбища. И женщину тоже приходилось учитывать. Малышка, но Этуотер не сбрасывал ее со счета. Он знал, что женщина способна черт знает на что ради мужчины, которого, как ей кажется, она, любит.
Выслеживание Маккея оказалось самым трудным делом из всех, выпадавших на его долю. Если бы его самого когда-то не обучали краснокожие, Этуотер никогда бы с ним не справился. Итак, ему отчасти просто повезло. Во-первых, следуя интуиции, он задержался поглядеть, что поделывает Трэй-герн. Охота на Маккея была последним делом Трэйгерна. Нельзя сказать, что он сожалел о смерти этого ублюдка.
Но следы вокруг хижины в горах, немногочисленные следы, навели его на мысль о двух лошадях. Сперва Этуотер подумал, что вторая. – это вьючная лошадь, потому что не в духе Маккея связываться с детьми или женщинами – для этого он был слишком умным одиноким волком. Но потом вспомнил, что слышал, будто врач в Серебряной Горе – женщина и будто она не показывалась в своем доме уже около недели. В этом не было ничего необычного: никто особенно не беспокоился, поскольку ее иногда вызывали на отдаленные ранчо, но Этуотер обладал даром собирать разрозненные кусочки сведений и складывать из них картину.
Итак, ради смеха, предположим, что с Маккеем сейчас женщина, возможно, та самая – доктор. Почему он связался с женщиной после всех этих лет? Вероятность невелика, если только эта женщина не стала почему-то много для него значить. Куда бы он отправился с женщиной, которую любит? На Север, по тропе беглых преступников? Может быть. В этой проклятой глуши есть несколько хороших укрытий. Именно на Север отправилось бы большинство мужчин – это было бы логично, но Маккей не принадлежал к большинству. Нет, Маккей выберет наименее вероятный маршрут. На Юг, к Мексике. Через территорию индейцев.
Идти по его следу было делом не быстрым. Рейф не оставлял почти никаких следов, даже там, где этого, можно было ожидать. Но те двое бедолаг в роще, над которыми уже кружились ястреба, послужили довольно хорошим дорожным указателем.
Чтобы отыскать следы, приходилось непрерывно двигаться кругами, и ему попалась всего пара стоянок: так хорошо они были спрятаны. Этуотер гордился умением следопыта, но надо признать, что ему потребовалось бы гораздо больше времени на поимку Маккея, если бы беглец не остановился в стойбище апачей.
Вот тут-то начались загадки, а Этуотер не любил их и не мог успокоиться, пока не разгадывал их до конца. Маккею не было смысла останавливаться надолго в одном месте, но тем нe менее он остановился. Этуотер прикинул, что отставал от этой пары почти на три дня, а, нагнав их, следил за ними еще два дня, прежде чем спустился с холмов вниз. Он ожидал, что эти двое выедут из стойбища, и ему, черт побери, было бы куда спокойнее, если бы не пришлось навещать стойбище апачей!
То, что видел теперь Этуотер, просто не укладывалось в его представление о Маккее. Хладнокровный убийца не проведет пять дней, ухаживая за горсткой больных апачей. Ну, он мог ожидать, что доктор захочет попытаться помочь, это вероятно. Это не выходит за границы допустимого. Но логично было предположить, что Маккей либо одержит над ней верх и заставит продолжать путь, либо хладнокровно бросит и уедет.
Вместо этого Этуотер два дня наблюдал, как убийца носит воду и помогает старухе управляться с мертвецами, играет с младенцем, проводит время с этим индейским мальчишкой и следит за доктором как ястреб. Он даже наблюдал в бинокль сквозь поднятый, занавес вигвама, как Маккей обмывает больного воина. Нет уж, такое поведение вовсе не было нормальным.
И еще этот случай с больным младенцем вчера ночью. Он не мог разглядеть в темноте, что происходит, зато утром он увидел нечто такое, чего уж никак не мог понять. Оба, преступник и док, долгие часы просидели на земле лицом друг к другу не двигаясь. Похоже было, что они впали в какой-то транс или что-то вроде этого. Прямо мурашки бежали по спине. Док прижимала к себе девочку, а Маккей прижимал свои руки к ее рукам. Старуха будто бы наблюдала за ними, но ясно было, что ее это тоже пугает.
А потом младенец заплакал, они очнулись, и Маккей схватил женщину в охапку вместе с одеялом и унес ее куда-то на некоторое время. Этуотер на пошел за ними: Маккей никуда не уедет без лошадей.
Так что перед Этуотером стояла сложная задача, будьте уверены. Хладнокровный убийца должен вести себя соответствующим образом – все очень просто. Но когда кусочки головоломки не складывались, это заставляло Этуотера крепко задумываться. Он и сейчас размышлял.
– Доставить тебя куда-нибудь в тюрьму не так-то просто, дело дрянь. – Простите, мэм. Я немного беспокоюсь. Что если эти апачи вобьют себе в головы, что им не нравится, что ты связан и все такое? Не поймешь, что может прийти в голову индейцу. Я немного знаю язык апачей, и меня не радует то, что болтает эта старуха, я вам точно говорю.
– Он не доберется до тюрьмы живым, – с отчаянием сказала Энни. – Его убьют раньше, чем вам удастся доставить его туда.
– Не думаю, чтобы какой-то охотник за наградой помешал мне, мэм. – Этуотер посмотрел на нее споим странным подмигивающим взглядом.
– Не только охотники за наградой, есть еще...
– Энни, нет. – Голос Рейфа оборвал ее как удар хлыста. – Ты лишь добьешься, что его тоже убьют.
Этуотер задумался над этими словами. Еще одна дьявольская загадка.
– Ну, а почему это тебя волнует?
– Нисколько, – мрачно ответил Рейф. Он повел широкими плечами, пытаясь облегчить боль в суставах. Веревка была тугой, узлы крепкими. Он никак не мог выпутаться из нее.
Этуотер продолжал, будто его и не прерывали.
– Ты убил стольких людей, какое значение имеет еще один человек для ублюдка вроде тебя? Простите, мэм. Ты оставил за собой целую верениду мертвецов начиная с этого бедняги Тилгмана там, в Нью-Йорке. А он к тому же считался твоим другом.
– Он не убивал Тенча, – запротестовала Энни. Разум ее парализовало – она не знала что делать. Этуотер сел футах в пятнадцати от Рейфа, все еще не выпуская дробовика со взведенными обоими курками, готового к выстрелам. Казалось, он обдумывал: не убить ли Рейфа прямо сейчас и избавить себя от тяжелой необходимости везти его в тюрьму. Конечно, он не получит награду, поскольку он федеральный служащий, но, с его точки зрения, справедливость восторжествует. Зачем беспокоиться и устраивать суд? – Его подставили. Дело вовсе не в Тенче.