-- Ты всерьез думаешь на ней жениться? -- спросил старый.
-- Да ты что, Зуб! -- ответил молодой, хотя документы в загс уже были поданы. -- Покантуюсь немного и выкину...
-- Вот это по-нашему, -- с холодной радостью поприветствовал это решение старый. -- Вору в законе жениться западло. Не положено. Я кожей чувствую: ты нас, стариков, не подведешь. Что-то в тебе есть... Сядь!
Ему надоел стоящий перед ним человек. По весне, еще перед сходкой, хотел он короновать на вора в законе другого парня. Тот уже и "положенцем" был, а не просто "смотрящим". Да и ходок, то есть судимостей, -- четыре, а не три, как у Слона. Но наехала на него новая шпана, покрошила из стволов. Нет на них креста, нет. Чтоб раньше да на будущего вора в законе руку поднять! Да это примерно как при Брежневе кто-нибудь бы в члена Политбюро в упор шарахнул. И ведь, гады, не только "положенцев", а и воров в законе кладут. Сам недавно в газете прочел, что за год по два десятка убивают. И чаще всего, что, гад, обидно, сами себя. Сами себя.
-- Завтра по утряне улетаю я в Москву, -- в горле у старого першило, будто там без устали драили его изнутри наждаком. Он посмотрел на стакан с минералкой, но пить не стал. Вот если бы опять поднесли, то стал бы, а так... -- Оттуда сразу в Штаты. Завтра подгребет к тебе, Слон, один из моего "пристяжа", бумажки отдаст...
Молодой упрямо молчал, понимая, что именно ради этого приехал через весь холодный и вонючий город из центра в забытый Богом поселок "Двенадцатой-бис" чуть ли не самый старый российский вор в законе.
-- Не люблю бумажек, -- поморщил он белое, как бумага, лицо. -- Все зло -- от них... Короче, заберешь. Это -- мой общак. Соединишь со своим. И правь умно. Бабки не разбазаривай. Кому положено -- помоги. Нашим за забором подкинь, что попросят. Кого из-за "колючки" выкупить, там, в бумагах, тоже прописано... Я не успел...
Телевизор снизу орал о росте преступности в России и мешал сосредоточиться. Телевизор казался третьим человеком, который стоит рядом и втолковывает двум другим то, что и еще кто-то знает об их встрече, раз знает о росте преступности.
-- Она что: глухая? -- опять раздраженно посмотрел на дверь старый.
-- Нет. Скорее, привычка. Она с детства у железнодорожного вокзала жила. От окна до рельсов -- метров двадцать. Поезда грохотали, приходилось громко говорить, громко радио включать.
-- Говорят, ты "картинки" затираешь, -- недовольно пробурчал старый, все так же не отрывая взгляда от полоски электрического света из-под двери.
-- Лажа. Чистая лажа, -- вскочил молодой, дернул щекой со шрамом и резким движением рванул вверх, к локтю, рукава красного пиджака и белой рубашки.
На стол горошиной упала оторвавшаяся перламутровая пуговица, скользнула по его отполированной поверхности и скатилась на колени старому. Он нервно смахнул ее на пол, как таракана.
-- Смотри! -- поднес руку к пламени молодой.
На загорелой коже шатающиеся синие буквы образовывали слово "СЛОН"*.
-- Придется кой-кому языки подрезать, -- сказал старый таким неожиданно спокойным тоном, что и неясно было: шутка это или вправду угроза кому-то.
-- Ты меня, Зуб, знаешь, -- отдернул молодой руку от ожегшего ее пламени. -- Я с первой ходки ни чушкой, ни шнырем не был. Я с пацанов вверх поднимался и рога зоны всегда чтил. А когда борзым стал, не ты ли за меня муляву накатал? -- ткнул он маленьким пальчиком в шрам на щеке и этим напомнил старому, как тот когда-то ----------- *СЛОН( тюрем. аббревиатура) -- Стукач Любит Острый Нож. после страшной драки в колонии уже помогал ему как земляку. -- И я тебе по гроб обязан...
-- А чего твои людишки по моим владениям шастают? А?..
-- Шастают? -- сморщился молодой, но ничего так и не понял.
-- Да-да, шастают, как муравьи... Какой-то гастролер из твоего "пристяжа" на моем вещевом рынке орудовал. Курточников хотел пощипать. Он что: чокнутый или воровских законов не знает?
-- На вещевом? -- опять сморщился молодой и теперь наконец-то понял, о чем говорит Зуб. -- Извини, Зуб. По молодости он это. И по дурочке, -представил лицо телохранителя со свернутым носом и разбитой нижней губой и мысленно матюгнул его. -- И не наш он, не горняцкий. Из провинции я его припер. Боксер. Мастер спорта. Сукой буду, больше он на твоем рынке не появится, -- в запале произнес молодой и подумал, что теперь рынок Зуба -это его рынок, и весь этот разговор -- лажа чистой воды.
-- Хорошо. Скажу Хребтовскому, чтоб не волновался. А то он мне все на твоих жалуется.
-- Я сказал -- мертво. Ты ж меня знаешь, Зуб, -- чуть не вскочил опять молодой. -- Я...
-- Хорошая музыка, -- остановил его старый. -- Для души...
Где-то внизу в невидимом отсюда черном ящике быстрые цыганские пальцы перебирали струны, стонали о непонятно куда уплывающих годах жизни гитары модных "Джипси Кингс". Старый вор не знал испанского, да и вообще ни одного иностранного языка не знал, но ему почему-то очень сильно казалось, что цыгане поют именно об уплывающих днях, о тоске по несбывшемуся, вообще обо всем, что вышло совсем не так, как хотелось. И песня эта так здорово подходила к пламени одинокой свечи, которую он попросил еще по приезду поставить на стол. Стеарин оплывал к дну бронзового подсвечника, свеча уменьшалась и уменьшалась и оттого напоминала старому вору его самого. И он бы, наверное, заплакал. Заплакал впервые в жизни, если бы на столе не зазвонил телефон.
-- Слон, к тебе пришли, -- сухим камушком прохрустел в ухе молодого голос охранника.
-- Не Слон, а Виктор Сидорович, -- огрызнулся он и бросил тревожный взгляд на старого.
А тот находился сейчас внутри музыки, плыл вместе с нею над холодной мерзкой землей и не слышал ничего. Услышал бы, -- может, и психанул бы. Раньше ничего, кроме клички, у вора не было. Теперь появились имена-отчества, появилось желание стать хозяином не только в банде, а и в районе, городе, области.
-- Кто пришел? -- молодому надоело обиженное молчание охранника.
-- Девка одна. На понт берет, что твоя... невеста...
-- Да ты, с-сука...
-- Что?.. Ольгой, говорит, звать ее. Фамилия -- Забельская. Но ксивы у нее нету. Может, туфтит...
Молодой посмотрел на вытатуированную на мизинце маленькую букву "о" с точечкой справа от нее и выдохнул в трубку:
-- Пропусти. -- Потом скосил глаза на старого, который уже, казалось, засыпал, и добавил: -- Отведи в мансарду.
11
В охранника можно было влюбиться сразу. Рост -- под два метра, острижен по-модному -- почти налысо, нос свернут набок, на щеке и лбу -ссадины, нижняя губища жирной сливой гематомы свисает до края подбородка. И пахло от него потом так едко, так по-мужски сочно, что у Ольги как-то завибрировало все внутри. Парень явно был из пришлых, иначе б такого она не упустила до своей отсидки ни за что.
-- А ты откуда родом? -- не сдержалась она.
-- Не твое дело! -- хищно огрызнулся он и понравился Ольге еще сильнее. -- Топай пошустрее! Слон ждет тебя.
Из охранной будки у стальных крепостных ворот они прошли по уже похрустывающим, стягиваемым морозцем лужам через просторный двор. У массивной двери в дом амбал достал из кармана черной куртки рацию, сказал в нее коротко, как отрыгнул, и тяжелая, явно бронированная створка поплыла на них.
Где-то за ней безусловно скрывался второй охранник, но Ольга так его и не увидела. Но то, что он не появился, еще сильнее возвысило в ее глазах охранника первого, и она уж хотела еще раз спросить, откуда же он все-таки родом, но впереди распахнулась еще одна дверь и выпустила на Ольгу ураганный ветер музыки. На секунду она даже сгорбилась, словно и вправду из огромной, ярко освещенной комнаты дул ветер, но страх за то, что идущий сзади охранник-здоровяк заметит эту ее слабость, заставил ее еще горделивее вскинуть подбородок и шагнуть вперед.
Ольга ожидала, что после коронования и особенно после перехода общака в его руки Слон стал жить богато, но не ожидала, что столь богато. То, что она увидела -- огромная гостиная с диванами по кругу, с огромным цветником посередине, с узорчатым паркетом, с какими-то яркими картинами на стенах, со статуями греческих богов по углам, с орущим вдали огромным, наверное, метра два по диагонали телевизором, -- так потрясло ее, что она напрочь забыла все: и стоящего за спиной охранника, и Слона, и даже саму себя.
-- Пошли направо, -- толчком в спину грубо напомнил охранник.
Ольга машинально, все еще не ощущая себя, сделала шаг вправо, еще один, и вдруг все почернело внутри. Она увидела ЕЕ.
В зале все так же щедро лили яркий свет с потолка хрустальные люстры, все так же сочно плавали по экрану телевизора краски, но Ольга уже ничего этого не замечала. На пестрой обивке дивана боком к ней сидела светловолосая худощавая девица в брюках и пультом пыталась добавить громкости, хотя она уже и так была на максимуме.
Ярость бросила Ольгу вперед. Она сбила боком статую богини любви Афродиты, и та, с грохотом упав на паркет, раскололась. Гипсовая рука с намертво зажатым в ней волшебным яблоком попала прямо под грязный Ольгин сапог, и она, раскрошив его одним яростным, злым шагом, в несколько прыжков оказалась рядом с НЕЙ.
Девица не слышала ни падения статуи, ни шагов гостьи и, когда Ольга оказалась перед ней с разъяренным, буро-красным лицом, испуганно вскочила. Ее больше всего поразили разные глаза девушки, и она, так и не поняв, что же выкрикнула нежданная гостья, бросила умоляющий взгляд на охранника.
Но поймать его он не успел. Ольга по-борцовски, всем телом, сшибла соперницу с ног. Девица успела отшатнуться назад, но лучше бы она этого не делала. Вместо падения на мягкий диван она плечом врезалась в статую бога войны Ареса. Гипсовый монстр, упав, пробил оперением боевого шлема кинескоп телевизора, и страшный взрыв сотряс комнату.
Слон, забыв о госте, пулей вылетел на балкон, возвышающийся над залом и переходящий вдоль стены в лестничный спуск к нему.
На паркете среди гипсовой крошки, камней и осколков стекла боролись две девушки. В той, что сверху, он сразу признал Ольгу. Даже в ее узкой, извивающейся спине было что-то такое энергичное, что сразу вызывало воспоминание о ней.
-- Шлюха! Стерва! Падла! -- била она соперницу головой о паркет. -Он -- мой! Мой! Мой!
-- А-а! А-а! -- хрипло, отрывисто вскрикивала его невеста и царапала, царапала своими длинными холеными ногтями эту страшную гостью по лицу, с ужасом понимая, что сама от ударов затылком о пол скоро потеряет сознание, а орущая матом девушка, кажется, совсем не чувствует боли, хотя у нее на лице под кровавыми полосами уже скрылась кожа. Но остались глаза: разные по размеру, злые, бесконечно сильные глаза, которые одними лишь взглядами причиняли ей, наверное, больше боли, чем удары о пол.
Охранник, наконец, опомнился и метнулся к девушкам, но Слон остановил его взмахом руки.
-- Это их дело!
Черная туша охранника замерла над дерущимися и показалась Слону статуей властителя смерти Аида. Скульптор, который помог ему обставить гостиную, объяснил в свое время, каких богов он хочет здесь разместить. В его цветном каталоге, то ли немецком, то ли итальянском, был и Аид, черный, мрачный и огромный, словно бы вмещающий в себя горе всех умерших. Скульптор тогда отговорил Слона ставить такую статую в пантеоне, но сейчас она все равно появилась, и Слон ощутил какой-то жуткий холод в душе.
За кем пришел Аид? За чьей жизнью? Его невесты, Ольги или его самого?
-- Что тут у вас? -- прохрипел у плеча низенький Зуб, и Слон почувствовал облегчение: пришел тот, кто должен был умереть быстрее их всех. Вакансия оказалась занята. Аид мог уйти.
-- Разбираются, кто из них больше меня любит.
-- А эта, сверху, кто?
-- Подруга моя... Бывшая... Из пацанок... Ольга... Она из-за "колючки" свалила, -- сказал и поймал себя на мысли, что как бы хвастается ею.
Это было странно. В своем сердце он уже давно поставил на Ольге крест и более, чем просто пешкой в игре, использовать ее уж и не мыслил. И теперь вот...
-- Хор-рошая девка! -- восхитился старый.
В его глазах вспыхнул, казалось бы, умерший свет.
-- А ну, позови ее! -- приказал он.
Охранник поймал жест Слона и тут же поднял сцепившуюся парочку с пола, разодрал и, оттолкнув его невесту на диван, в обнимку потащил Ольгу к лестнице. Он видел в ней лишь девчонку и потому не обратил внимания, что одна рука у Ольги все-таки свободна. А она, выбросив из кулака вырванные космы светлых волос, снова сжала пальцы в хоть и маленькую, но по ярости -стальную гирьку и с замаха врезала ею между ног охраннику. Тот охнул и, ослабив объятие, согнулся в поклоне.
Ольга метнулась к лежащей на диване и затравленно дышащей сопернице, схватила по пути массивный бронзовый подсвечник и махнула им как саблей сверху вниз. Девушка катнулась вправо, и подсвечнил пропорол острым шипом завитушки-веточки велюровую обивку дивана. Девушка посмотрела на вновь взлетевший в руке соперницы подсвечник и почувствовала, что еще раз откатиться она уже не сможет. У нее если и осталось сил, то только на то, чтобы закрыть глаза. И она закрыла их. А когда прошли секунда, две, три, а боли от удара все не было, она с трудом разжала их и увидела, что охранник все-таки успел схватить занесенный вверх подсвечник, вырвал его из рук Ольги и, заломив ей руку за спину, просто-таки потолкал ее перед собой к лестнице.
-- Ты что, с ума сошла? -- встретил ее на балконе Слон.
Встретил вопросом издалека, но, когда она подошла почти вплотную, ощутил, как похолодело все внутри от вида ее окровавленного лица, и понял, что вот так, вблизи, он бы ей такого вопроса не задал.
-- Я тебя... А ты мною... Я тебя... -- хрипела Ольга и никак не могла остановить пульсирующий, мечущийся взгляд.
Под черепом у нее, казалось, от уха к уху камнями катались какие-то жуткие звуки: и стон, и визг, и вой, и писк одновременно. Это очень походило на то, как оркестранты перед концертом настраивают инструменты.
-- Вызови врача, -- хрипло посоветовал из-за плеча Слона Зуб.
-- Давай, исполняй! -- крикнул Слон охраннику, и тот, освободив руку Ольги, тяжело, по-бычьи загрохотал по лестнице.
Ольга провела рукавом засаленной джинсовой куртки по лицу, на котором уже не осталось и следа от того макияжа, что не меньше часа делала ей Ирина. Провела так, словно стирала не кровь, а дождевые капли.
-- Что ж ты, сука?! -- спросила она, сощурив свои разные глаза и сделав их одинаково яростными. -- Ты ж обещал ждать. Обещал?
-- Обещал, -- неохотно ответил Слон.
В эту минуту ему очень хотелось, чтоб, раз уж Зуб решил помирать, то сделал бы это сейчас, прямо на балконе.
-- Обеща-а-ал, -- протянула Ольга. -- А сам, падла?
-- А ты как... ну, из-за "колючки"? -- вообще не знал он, что говорить.
-- По воздуху, -- зло ответила Ольга. -- Я теперь с нечистой силой знаюсь. И она мне крылья дала. На них и перемахнула через забор. К тебе, коз-злу!
-- Ну, ты не храпи*, старуха! -- воспрянул Слон. -- Чего ----------*Храпеть ( блатн. жарг.) -- запугивать. притащилась? Кулаками махать? Ты знаешь, сколько телевизор стоит, который ты разбабахала?
-- Ты о чем меня, гад, просил? -- наклонила она голову к плечу. -Забыл? Или напомнить?
Слон обернулся к Зубу, нехотя пояснил:
-- Нам поговорить надо. С глазу на глаз...
-- Валяй, -- разрешил Зуб.
Ольга и Слон пошли в кабинет, и Зуб, глядя на спину маленькой, с жидкими растрепанными волосенками девчонки, впервые пожалел, что родился на сорок лет раньше.
12
От шахтера опять разило водкой. Может, просто пот у него так пах?
-- А-а, пришел-таки! -- радостно встретил он Мезенцева. -- Заходи в мой дворец.
"Дворец" оказался приземистой избушкой почти на курьих ножках. Во всяком случае, даже Мезенцев бы, наверное, смог ее вручную развернуть "к себе передом, а к лесу задом": саманные стены, узенькие, с рамами в одно стекло окошки, низкий, пещерным сводом давящий потолок, скрипучие полупрогнившие некрашеные доски пола.
-- По пять капель? -- протянул он бурый кулак с восхищенно поднятым большим пальцем и торчащим в сторону гостя мизинцем с черным ногтем. -Чисто символически...
В морпехе Мезенцев знал одного майора, который всегда начинал "чисто символически", а заканчивал полной бессознательностью. И хоть шахтер на майора внешне был не похож, даже "по пять капель" принимать не хотелось.
-- М-да? -- удивленно покомкал маленькие губки шахтер, совершенно не зная, что же еще предложить гостю. -- И свежину, гад, сожрали... А то, что осталось, жена продала. Долги хоть вернули. Вот, -- нет, он определенно не знал, что же еще предложить гостю, пока не догадался назвать себя: -Иван, -- и протянул ту же кисть, которая еще совсем недавно изображала из себя подобие кружки.
Мезенцев представился и уже одним этим опечалил Ивана.
-- Так ты ме-е-ент? -- протянул он таким тоном, каким оценивают дома принесенный с базара бракованный товар. -- А чего ж без формы?
-- Не выдали еще, -- смутился Мезенцев. -- Вообще-то, я морской пехотинец... Вернее, был... Уволился вот, и теперь, значит, в милицию...
-- Ну-у, морпех -- это сила! -- в глазах Ивана бракованный товар стал смотреться чуть лучше. -- А я, знаешь, где служил? -- и заторопился, быстрее заработал своими миниатюрными губками, так подходящими к его маленькому сморщенному личику. -- Про это один анекдот есть. Американский шпион, значить, строчит в ЦРУ доклад про нашу армию. "У них, -- пишет, -есть род войск -- "голубые береты". Так один "голубой берет" стоит трех наших "зеленых беретов". И еще есть "черные береты", -- Иван показал на Мезенцева. -- Так один "черный берет" стоит пяти "зеленых беретов". А еще у них один род войск есть. Так там вообще такие звери служат, что им даже оружия не выдают. Стройбат называется", -- и задергал лысеющей головкой под тихие носовые смешки.
Улыбкой Мезенцев отблагодарил Ивана за анекдот "с бородой" и одновременно, сам того не зная, еще больше расположил его к себе. Бракованный товар быстро превратился в фирменный.
-- В стройбате я и служил, -- сказал Иван о том, что уже и так было ясно. -- Старшим лопаты... А все потому, что судимость имел. Хоть и условную, а все-таки... Так, может, чайку?
-- Хорошо, -- согласился Мезенцев, хоть и не чаи распивать пришел он к шахтеру.
-- А что, твой сосед дома? -- спросил он Ивана, усиленно ищущего по полкам шкафчика пачку чая.
-- Какой сосед? -- не понял тот.
-- Ну, что дворец строит...
-- Витька, что ли? -- спросил Иван с недоумением. Видимо, для него не знать этого Витьку было равнозначно тому, чтобы не знать Пушкина или Ельцина. -- Конечно, дома. По утряне сегодня на своих "мерсах" прикатил...
-- На чем? -- не разобрал Мезенцев под грохот передвигаемых Иваном на полках пустых жестяных банок.
-- На "мерсах"... Ну, машины такие толстые! -- развел он руки, показывая, насколько они "толстые". -- Миллионерские...
-- А он что, коммерсант или банкир? -- не унимался Мезенцев.
-- Ну, ты даешь! -- Иван мешком сел на некрашеную деревянную скамью, стоящую под шкафчиком. -- Ты ж мент, а не знаешь! Витька Прислонов -- это ж вор в законе!
-- А почему ж не посадят, раз вор? -- удивился Мезенцев.
-- Не-е, ну ты вообще даешь! -- хлопнул Иван ладонями по латкам на коленях брюк. -- Вор в законе -- это ж как царь. Он не ворует, не убивает. Он только правит. Это раньше, говорят, от него требовалось раз в годок самому пошустрить, а теперь и это не обязательно, -- Иван подумал что-то свое и все-таки решился высказать и это, но почему-то только после того, как оглянулся на свои подслеповатые оконца: -- Вор в законе теперя покруче банкира будет. Денежки у него общаковские все в деле крутятся, людишки, которые на подхвате, где бизнесуют, а где и соперников постреливают. Чтоб им, значить, поболе доставалось. А он... Да ты за дом-то мой зайди, позырь на его хоромины!
-- Видел, -- небрежно ответил Мезенцев.
Небрежность была настолько же сильной, насколько сильно его удивление домом Прислонова. Он ведь по-хитрому осмотрел его со всех сторон, пока не завернул к шахтеру. Выглядел дом действительно побогаче и покрасивее, чем замок Пеклушина. Чувствовалась уверенная рука архитектора и грамотная работа строителей. Дом казался кусочком Западной Европы, перенесенным по воздуху и вставленным в бесконечные, уныло-однообразные ряды бедных шахтерских домиков, коптящих низкое небо из покосившихся грязных труб. Дом вздымал крепостные стены красного кирпича, матово отливал бельгийскими стеклами окон, потрясал ажурной вязью балконных решеток. Даже крыша у дома была совсем не местная -- не из черного рубероидного толя, не из крошащегося серого шифера и даже не из жести, -- а из настоящей голландской черепицы.
-- Это он за год таким богатеем стал, -- пояснил Иван. -- А ить босотой был жуткой! Батя -- алкаш, по тюрьмам да по ссылкам скитался, мать -- стерва скандалистская.. Сам из зон не вылезал. То за драку, то за грабеж... А теперь -- сам видишь...
Нет, сколько ни напрягал память Мезенцев, а вспомнить этого Виктора Прислонова из своего детства не мог. Да и вряд ли это получилось бы. Мезенцеву -- двадцать пять, Прислонову -- за тридцать. Отголоском прошлых легенд -- о бандюгах и драках -- то вроде бы звучала фамилия, то не звучала, и как он ни напрягался, а представить человека за этой фамилией он так и не смог.
-- Вот гадство: нету чаю! -- сокрушенно грохнул пустой банкой по полке Иван, и шкафчик возмущенно загудел, не понимая, в чем он-то виноват, если и до этого было ясно, что никакого чая в доме не было и нет. -- Жена, наверно, на смену утащила, -- соврал Иван. -- Он же дорогущий, гад!.. Ну, ничего! Мы сейчас чай соорудим, как в старые времена, после войны...
Несмотря на протесты и отнекивания Мезенцева, Иван ссыпал на оторванный уголок газеты немного сахару-песку, положил на колосник печи, подкинул угольку, скривившись, пояснил:
-- Заметил, как в поселке вонять стало?.. То-то. А все потому, что уголь уже не тот. Дерьмо, а не уголь. Вот его креозотом и пропитывают, чтоб хоть горел. Народ-то его, знаешь, как прозвал? "Угарным"!.. Какая жисть, такой и уголь...
Мог бы и не рассказывать. И про креозот, и про прозвище угля Мезенцев знал не хуже Ивана. Ему самому эта вонь дома надоела.
Бумага сгорела, оплавив сахар и превратив его в темную карамельную крошку. Иван тут же поровну ссыпал его алюминиевой ложкой с колосника в две жестяные кружки, предусмотрительно наполненные кипятком, поднес одну из них к маленькому, с черными порами, носу, втянул ноздрями пар и подвел итог:
-- А что?! Мировая вещь: цвет красный, как у цейлонского чая, значить, запах... -- сморшил узкий загорелый лоб раздумьем. Запаха никакого не было, но что-то ж требовалось сказать, и он все-таки закончил: -- Запах качественный. А вкус... Это и ежу понятно -- сладкий вкус!
Отхлебнув горячего и вправду сладкого, но совсем безвкусного "чаю", Мезенцев спросил:
-- Вы ничего сегодня такого подозрительного в районе дома Прислонова не замечали?
Губы Ивана недовольно сжались. Если б что и заметил, милиции б ничего не сказал, но в том-то и дело, что кроме приезда соседа больше ничего он и не видел, поскольку ходил на шахту пробивать свои законные пять тонн угля на зимнюю топку. Вместо угля дали бумажку, что уголь будет, но когда -неясно.
-- А чего мне туда пялиться? Меньше знаешь -- дольше проживешь. У меня и без того забор... Вон -- угля в сарае нету, картошки -- еще меньше... Понимаешь, когда картошка по весне цветет, дождь надобен. А его об этом годе как раз и не было. Два ведра посадил -- ведро собрал...
-- А люди к нему никакие не приходили?
-- О-о! Я ж тебе не похвастался: дочка из Москвы свою фотку прислала! Ща покажу!
Он снова полез в шкафчик, погремел там уж было уснувшими банками и вытащил на свет залапаный конверт.
-- Погляди! -- протянул вынутую из него цветную фотографию. -Красивая она у меня, коза! Вся -- в мамашу! Вишь, какое платье!.. Пишет, что триста долларов с лишком стоит. Не врет?
-- Я думаю, не врет, -- ответил Мезенцев, хотя ничего ни в платьях, ни в ценах на них не понимал.
-- Да-а-а... Триста "зеленых"... Это мне, почитай, полгода пахать надо в забое.
-- Переводчица? -- почему-то спросил Мезенцев.
Что-то было в этой длинноногой светловолосой девице с нагло-красивым лицом и еще более наглым взглядом, что без слов обозначало ее близость с западом, с супермаркетами, с отливающими лаком иномарками.
-- Не-а, -- простодушно ответил Иван. -- Я и не знаю, кем она там. Пишет, что в гостинице работает, ну, где иностранцы проживают... Нам как-то тыщу баксов передала с одним знакомым оттуда, из самой Москвы. Я уж так обрадовался, думал мотоцикл купить, а жинка психанула и назад тому знакомому отдала. Кто его знает, об чем она подумала? Она у меня женщина издерганная...
-- Дочка ваша... она давно в Москву уехала? -- хотел спросить о Прислонове, но опять спросил не о том.
-- В Москве-то она с полгода... Не больше, -- поскреб Иван черными ногтями лысеющую макушку. -- Уехала она года как два тому с танцгруппой за "бугор"...
-- С чем? -- насторожился Мезенцев.
-- С танцгруппой... Объявление в газете прочитала, что какая-то хвирма набирает девок танцевать в заграничных ресторанах. А что? Хорошее дело: и людям приятно, и заработок есть. У нас же все округ стоит: шахты, заводы и прочее. А если чево и работает, то туда не прорвешься.
-- А название фирмы не помните?
-- Хвирмы?.. Да чего-то сладкое... Или "Сиропчик", или "Ягодка". Так детские садики раньше называли.
-- Может, "Клубничка"...
-- Похоже. Может, и "Клубничка". Почти со сливками, -- Иван присел к печной дверке, распахнул ее и сунул в жар "жигало" -- стальной прут, каким в здешних местах обжигали остатки перьев с кур. -- Года полтора от нее ни слуху ни духу не было. Потом из Москвы уж отозвалась. "Работаю, -говорит, -- по той же специальности, что и за границей. Работа трудная, но денежная".
Вытащив "жигало", Иван поднес его раскаленный конец к сигарете, плотно обжал ее в затяжке сухими маленькими губками.
-- Да ты что, Зуб! -- ответил молодой, хотя документы в загс уже были поданы. -- Покантуюсь немного и выкину...
-- Вот это по-нашему, -- с холодной радостью поприветствовал это решение старый. -- Вору в законе жениться западло. Не положено. Я кожей чувствую: ты нас, стариков, не подведешь. Что-то в тебе есть... Сядь!
Ему надоел стоящий перед ним человек. По весне, еще перед сходкой, хотел он короновать на вора в законе другого парня. Тот уже и "положенцем" был, а не просто "смотрящим". Да и ходок, то есть судимостей, -- четыре, а не три, как у Слона. Но наехала на него новая шпана, покрошила из стволов. Нет на них креста, нет. Чтоб раньше да на будущего вора в законе руку поднять! Да это примерно как при Брежневе кто-нибудь бы в члена Политбюро в упор шарахнул. И ведь, гады, не только "положенцев", а и воров в законе кладут. Сам недавно в газете прочел, что за год по два десятка убивают. И чаще всего, что, гад, обидно, сами себя. Сами себя.
-- Завтра по утряне улетаю я в Москву, -- в горле у старого першило, будто там без устали драили его изнутри наждаком. Он посмотрел на стакан с минералкой, но пить не стал. Вот если бы опять поднесли, то стал бы, а так... -- Оттуда сразу в Штаты. Завтра подгребет к тебе, Слон, один из моего "пристяжа", бумажки отдаст...
Молодой упрямо молчал, понимая, что именно ради этого приехал через весь холодный и вонючий город из центра в забытый Богом поселок "Двенадцатой-бис" чуть ли не самый старый российский вор в законе.
-- Не люблю бумажек, -- поморщил он белое, как бумага, лицо. -- Все зло -- от них... Короче, заберешь. Это -- мой общак. Соединишь со своим. И правь умно. Бабки не разбазаривай. Кому положено -- помоги. Нашим за забором подкинь, что попросят. Кого из-за "колючки" выкупить, там, в бумагах, тоже прописано... Я не успел...
Телевизор снизу орал о росте преступности в России и мешал сосредоточиться. Телевизор казался третьим человеком, который стоит рядом и втолковывает двум другим то, что и еще кто-то знает об их встрече, раз знает о росте преступности.
-- Она что: глухая? -- опять раздраженно посмотрел на дверь старый.
-- Нет. Скорее, привычка. Она с детства у железнодорожного вокзала жила. От окна до рельсов -- метров двадцать. Поезда грохотали, приходилось громко говорить, громко радио включать.
-- Говорят, ты "картинки" затираешь, -- недовольно пробурчал старый, все так же не отрывая взгляда от полоски электрического света из-под двери.
-- Лажа. Чистая лажа, -- вскочил молодой, дернул щекой со шрамом и резким движением рванул вверх, к локтю, рукава красного пиджака и белой рубашки.
На стол горошиной упала оторвавшаяся перламутровая пуговица, скользнула по его отполированной поверхности и скатилась на колени старому. Он нервно смахнул ее на пол, как таракана.
-- Смотри! -- поднес руку к пламени молодой.
На загорелой коже шатающиеся синие буквы образовывали слово "СЛОН"*.
-- Придется кой-кому языки подрезать, -- сказал старый таким неожиданно спокойным тоном, что и неясно было: шутка это или вправду угроза кому-то.
-- Ты меня, Зуб, знаешь, -- отдернул молодой руку от ожегшего ее пламени. -- Я с первой ходки ни чушкой, ни шнырем не был. Я с пацанов вверх поднимался и рога зоны всегда чтил. А когда борзым стал, не ты ли за меня муляву накатал? -- ткнул он маленьким пальчиком в шрам на щеке и этим напомнил старому, как тот когда-то ----------- *СЛОН( тюрем. аббревиатура) -- Стукач Любит Острый Нож. после страшной драки в колонии уже помогал ему как земляку. -- И я тебе по гроб обязан...
-- А чего твои людишки по моим владениям шастают? А?..
-- Шастают? -- сморщился молодой, но ничего так и не понял.
-- Да-да, шастают, как муравьи... Какой-то гастролер из твоего "пристяжа" на моем вещевом рынке орудовал. Курточников хотел пощипать. Он что: чокнутый или воровских законов не знает?
-- На вещевом? -- опять сморщился молодой и теперь наконец-то понял, о чем говорит Зуб. -- Извини, Зуб. По молодости он это. И по дурочке, -представил лицо телохранителя со свернутым носом и разбитой нижней губой и мысленно матюгнул его. -- И не наш он, не горняцкий. Из провинции я его припер. Боксер. Мастер спорта. Сукой буду, больше он на твоем рынке не появится, -- в запале произнес молодой и подумал, что теперь рынок Зуба -это его рынок, и весь этот разговор -- лажа чистой воды.
-- Хорошо. Скажу Хребтовскому, чтоб не волновался. А то он мне все на твоих жалуется.
-- Я сказал -- мертво. Ты ж меня знаешь, Зуб, -- чуть не вскочил опять молодой. -- Я...
-- Хорошая музыка, -- остановил его старый. -- Для души...
Где-то внизу в невидимом отсюда черном ящике быстрые цыганские пальцы перебирали струны, стонали о непонятно куда уплывающих годах жизни гитары модных "Джипси Кингс". Старый вор не знал испанского, да и вообще ни одного иностранного языка не знал, но ему почему-то очень сильно казалось, что цыгане поют именно об уплывающих днях, о тоске по несбывшемуся, вообще обо всем, что вышло совсем не так, как хотелось. И песня эта так здорово подходила к пламени одинокой свечи, которую он попросил еще по приезду поставить на стол. Стеарин оплывал к дну бронзового подсвечника, свеча уменьшалась и уменьшалась и оттого напоминала старому вору его самого. И он бы, наверное, заплакал. Заплакал впервые в жизни, если бы на столе не зазвонил телефон.
-- Слон, к тебе пришли, -- сухим камушком прохрустел в ухе молодого голос охранника.
-- Не Слон, а Виктор Сидорович, -- огрызнулся он и бросил тревожный взгляд на старого.
А тот находился сейчас внутри музыки, плыл вместе с нею над холодной мерзкой землей и не слышал ничего. Услышал бы, -- может, и психанул бы. Раньше ничего, кроме клички, у вора не было. Теперь появились имена-отчества, появилось желание стать хозяином не только в банде, а и в районе, городе, области.
-- Кто пришел? -- молодому надоело обиженное молчание охранника.
-- Девка одна. На понт берет, что твоя... невеста...
-- Да ты, с-сука...
-- Что?.. Ольгой, говорит, звать ее. Фамилия -- Забельская. Но ксивы у нее нету. Может, туфтит...
Молодой посмотрел на вытатуированную на мизинце маленькую букву "о" с точечкой справа от нее и выдохнул в трубку:
-- Пропусти. -- Потом скосил глаза на старого, который уже, казалось, засыпал, и добавил: -- Отведи в мансарду.
11
В охранника можно было влюбиться сразу. Рост -- под два метра, острижен по-модному -- почти налысо, нос свернут набок, на щеке и лбу -ссадины, нижняя губища жирной сливой гематомы свисает до края подбородка. И пахло от него потом так едко, так по-мужски сочно, что у Ольги как-то завибрировало все внутри. Парень явно был из пришлых, иначе б такого она не упустила до своей отсидки ни за что.
-- А ты откуда родом? -- не сдержалась она.
-- Не твое дело! -- хищно огрызнулся он и понравился Ольге еще сильнее. -- Топай пошустрее! Слон ждет тебя.
Из охранной будки у стальных крепостных ворот они прошли по уже похрустывающим, стягиваемым морозцем лужам через просторный двор. У массивной двери в дом амбал достал из кармана черной куртки рацию, сказал в нее коротко, как отрыгнул, и тяжелая, явно бронированная створка поплыла на них.
Где-то за ней безусловно скрывался второй охранник, но Ольга так его и не увидела. Но то, что он не появился, еще сильнее возвысило в ее глазах охранника первого, и она уж хотела еще раз спросить, откуда же он все-таки родом, но впереди распахнулась еще одна дверь и выпустила на Ольгу ураганный ветер музыки. На секунду она даже сгорбилась, словно и вправду из огромной, ярко освещенной комнаты дул ветер, но страх за то, что идущий сзади охранник-здоровяк заметит эту ее слабость, заставил ее еще горделивее вскинуть подбородок и шагнуть вперед.
Ольга ожидала, что после коронования и особенно после перехода общака в его руки Слон стал жить богато, но не ожидала, что столь богато. То, что она увидела -- огромная гостиная с диванами по кругу, с огромным цветником посередине, с узорчатым паркетом, с какими-то яркими картинами на стенах, со статуями греческих богов по углам, с орущим вдали огромным, наверное, метра два по диагонали телевизором, -- так потрясло ее, что она напрочь забыла все: и стоящего за спиной охранника, и Слона, и даже саму себя.
-- Пошли направо, -- толчком в спину грубо напомнил охранник.
Ольга машинально, все еще не ощущая себя, сделала шаг вправо, еще один, и вдруг все почернело внутри. Она увидела ЕЕ.
В зале все так же щедро лили яркий свет с потолка хрустальные люстры, все так же сочно плавали по экрану телевизора краски, но Ольга уже ничего этого не замечала. На пестрой обивке дивана боком к ней сидела светловолосая худощавая девица в брюках и пультом пыталась добавить громкости, хотя она уже и так была на максимуме.
Ярость бросила Ольгу вперед. Она сбила боком статую богини любви Афродиты, и та, с грохотом упав на паркет, раскололась. Гипсовая рука с намертво зажатым в ней волшебным яблоком попала прямо под грязный Ольгин сапог, и она, раскрошив его одним яростным, злым шагом, в несколько прыжков оказалась рядом с НЕЙ.
Девица не слышала ни падения статуи, ни шагов гостьи и, когда Ольга оказалась перед ней с разъяренным, буро-красным лицом, испуганно вскочила. Ее больше всего поразили разные глаза девушки, и она, так и не поняв, что же выкрикнула нежданная гостья, бросила умоляющий взгляд на охранника.
Но поймать его он не успел. Ольга по-борцовски, всем телом, сшибла соперницу с ног. Девица успела отшатнуться назад, но лучше бы она этого не делала. Вместо падения на мягкий диван она плечом врезалась в статую бога войны Ареса. Гипсовый монстр, упав, пробил оперением боевого шлема кинескоп телевизора, и страшный взрыв сотряс комнату.
Слон, забыв о госте, пулей вылетел на балкон, возвышающийся над залом и переходящий вдоль стены в лестничный спуск к нему.
На паркете среди гипсовой крошки, камней и осколков стекла боролись две девушки. В той, что сверху, он сразу признал Ольгу. Даже в ее узкой, извивающейся спине было что-то такое энергичное, что сразу вызывало воспоминание о ней.
-- Шлюха! Стерва! Падла! -- била она соперницу головой о паркет. -Он -- мой! Мой! Мой!
-- А-а! А-а! -- хрипло, отрывисто вскрикивала его невеста и царапала, царапала своими длинными холеными ногтями эту страшную гостью по лицу, с ужасом понимая, что сама от ударов затылком о пол скоро потеряет сознание, а орущая матом девушка, кажется, совсем не чувствует боли, хотя у нее на лице под кровавыми полосами уже скрылась кожа. Но остались глаза: разные по размеру, злые, бесконечно сильные глаза, которые одними лишь взглядами причиняли ей, наверное, больше боли, чем удары о пол.
Охранник, наконец, опомнился и метнулся к девушкам, но Слон остановил его взмахом руки.
-- Это их дело!
Черная туша охранника замерла над дерущимися и показалась Слону статуей властителя смерти Аида. Скульптор, который помог ему обставить гостиную, объяснил в свое время, каких богов он хочет здесь разместить. В его цветном каталоге, то ли немецком, то ли итальянском, был и Аид, черный, мрачный и огромный, словно бы вмещающий в себя горе всех умерших. Скульптор тогда отговорил Слона ставить такую статую в пантеоне, но сейчас она все равно появилась, и Слон ощутил какой-то жуткий холод в душе.
За кем пришел Аид? За чьей жизнью? Его невесты, Ольги или его самого?
-- Что тут у вас? -- прохрипел у плеча низенький Зуб, и Слон почувствовал облегчение: пришел тот, кто должен был умереть быстрее их всех. Вакансия оказалась занята. Аид мог уйти.
-- Разбираются, кто из них больше меня любит.
-- А эта, сверху, кто?
-- Подруга моя... Бывшая... Из пацанок... Ольга... Она из-за "колючки" свалила, -- сказал и поймал себя на мысли, что как бы хвастается ею.
Это было странно. В своем сердце он уже давно поставил на Ольге крест и более, чем просто пешкой в игре, использовать ее уж и не мыслил. И теперь вот...
-- Хор-рошая девка! -- восхитился старый.
В его глазах вспыхнул, казалось бы, умерший свет.
-- А ну, позови ее! -- приказал он.
Охранник поймал жест Слона и тут же поднял сцепившуюся парочку с пола, разодрал и, оттолкнув его невесту на диван, в обнимку потащил Ольгу к лестнице. Он видел в ней лишь девчонку и потому не обратил внимания, что одна рука у Ольги все-таки свободна. А она, выбросив из кулака вырванные космы светлых волос, снова сжала пальцы в хоть и маленькую, но по ярости -стальную гирьку и с замаха врезала ею между ног охраннику. Тот охнул и, ослабив объятие, согнулся в поклоне.
Ольга метнулась к лежащей на диване и затравленно дышащей сопернице, схватила по пути массивный бронзовый подсвечник и махнула им как саблей сверху вниз. Девушка катнулась вправо, и подсвечнил пропорол острым шипом завитушки-веточки велюровую обивку дивана. Девушка посмотрела на вновь взлетевший в руке соперницы подсвечник и почувствовала, что еще раз откатиться она уже не сможет. У нее если и осталось сил, то только на то, чтобы закрыть глаза. И она закрыла их. А когда прошли секунда, две, три, а боли от удара все не было, она с трудом разжала их и увидела, что охранник все-таки успел схватить занесенный вверх подсвечник, вырвал его из рук Ольги и, заломив ей руку за спину, просто-таки потолкал ее перед собой к лестнице.
-- Ты что, с ума сошла? -- встретил ее на балконе Слон.
Встретил вопросом издалека, но, когда она подошла почти вплотную, ощутил, как похолодело все внутри от вида ее окровавленного лица, и понял, что вот так, вблизи, он бы ей такого вопроса не задал.
-- Я тебя... А ты мною... Я тебя... -- хрипела Ольга и никак не могла остановить пульсирующий, мечущийся взгляд.
Под черепом у нее, казалось, от уха к уху камнями катались какие-то жуткие звуки: и стон, и визг, и вой, и писк одновременно. Это очень походило на то, как оркестранты перед концертом настраивают инструменты.
-- Вызови врача, -- хрипло посоветовал из-за плеча Слона Зуб.
-- Давай, исполняй! -- крикнул Слон охраннику, и тот, освободив руку Ольги, тяжело, по-бычьи загрохотал по лестнице.
Ольга провела рукавом засаленной джинсовой куртки по лицу, на котором уже не осталось и следа от того макияжа, что не меньше часа делала ей Ирина. Провела так, словно стирала не кровь, а дождевые капли.
-- Что ж ты, сука?! -- спросила она, сощурив свои разные глаза и сделав их одинаково яростными. -- Ты ж обещал ждать. Обещал?
-- Обещал, -- неохотно ответил Слон.
В эту минуту ему очень хотелось, чтоб, раз уж Зуб решил помирать, то сделал бы это сейчас, прямо на балконе.
-- Обеща-а-ал, -- протянула Ольга. -- А сам, падла?
-- А ты как... ну, из-за "колючки"? -- вообще не знал он, что говорить.
-- По воздуху, -- зло ответила Ольга. -- Я теперь с нечистой силой знаюсь. И она мне крылья дала. На них и перемахнула через забор. К тебе, коз-злу!
-- Ну, ты не храпи*, старуха! -- воспрянул Слон. -- Чего ----------*Храпеть ( блатн. жарг.) -- запугивать. притащилась? Кулаками махать? Ты знаешь, сколько телевизор стоит, который ты разбабахала?
-- Ты о чем меня, гад, просил? -- наклонила она голову к плечу. -Забыл? Или напомнить?
Слон обернулся к Зубу, нехотя пояснил:
-- Нам поговорить надо. С глазу на глаз...
-- Валяй, -- разрешил Зуб.
Ольга и Слон пошли в кабинет, и Зуб, глядя на спину маленькой, с жидкими растрепанными волосенками девчонки, впервые пожалел, что родился на сорок лет раньше.
12
От шахтера опять разило водкой. Может, просто пот у него так пах?
-- А-а, пришел-таки! -- радостно встретил он Мезенцева. -- Заходи в мой дворец.
"Дворец" оказался приземистой избушкой почти на курьих ножках. Во всяком случае, даже Мезенцев бы, наверное, смог ее вручную развернуть "к себе передом, а к лесу задом": саманные стены, узенькие, с рамами в одно стекло окошки, низкий, пещерным сводом давящий потолок, скрипучие полупрогнившие некрашеные доски пола.
-- По пять капель? -- протянул он бурый кулак с восхищенно поднятым большим пальцем и торчащим в сторону гостя мизинцем с черным ногтем. -Чисто символически...
В морпехе Мезенцев знал одного майора, который всегда начинал "чисто символически", а заканчивал полной бессознательностью. И хоть шахтер на майора внешне был не похож, даже "по пять капель" принимать не хотелось.
-- М-да? -- удивленно покомкал маленькие губки шахтер, совершенно не зная, что же еще предложить гостю. -- И свежину, гад, сожрали... А то, что осталось, жена продала. Долги хоть вернули. Вот, -- нет, он определенно не знал, что же еще предложить гостю, пока не догадался назвать себя: -Иван, -- и протянул ту же кисть, которая еще совсем недавно изображала из себя подобие кружки.
Мезенцев представился и уже одним этим опечалил Ивана.
-- Так ты ме-е-ент? -- протянул он таким тоном, каким оценивают дома принесенный с базара бракованный товар. -- А чего ж без формы?
-- Не выдали еще, -- смутился Мезенцев. -- Вообще-то, я морской пехотинец... Вернее, был... Уволился вот, и теперь, значит, в милицию...
-- Ну-у, морпех -- это сила! -- в глазах Ивана бракованный товар стал смотреться чуть лучше. -- А я, знаешь, где служил? -- и заторопился, быстрее заработал своими миниатюрными губками, так подходящими к его маленькому сморщенному личику. -- Про это один анекдот есть. Американский шпион, значить, строчит в ЦРУ доклад про нашу армию. "У них, -- пишет, -есть род войск -- "голубые береты". Так один "голубой берет" стоит трех наших "зеленых беретов". И еще есть "черные береты", -- Иван показал на Мезенцева. -- Так один "черный берет" стоит пяти "зеленых беретов". А еще у них один род войск есть. Так там вообще такие звери служат, что им даже оружия не выдают. Стройбат называется", -- и задергал лысеющей головкой под тихие носовые смешки.
Улыбкой Мезенцев отблагодарил Ивана за анекдот "с бородой" и одновременно, сам того не зная, еще больше расположил его к себе. Бракованный товар быстро превратился в фирменный.
-- В стройбате я и служил, -- сказал Иван о том, что уже и так было ясно. -- Старшим лопаты... А все потому, что судимость имел. Хоть и условную, а все-таки... Так, может, чайку?
-- Хорошо, -- согласился Мезенцев, хоть и не чаи распивать пришел он к шахтеру.
-- А что, твой сосед дома? -- спросил он Ивана, усиленно ищущего по полкам шкафчика пачку чая.
-- Какой сосед? -- не понял тот.
-- Ну, что дворец строит...
-- Витька, что ли? -- спросил Иван с недоумением. Видимо, для него не знать этого Витьку было равнозначно тому, чтобы не знать Пушкина или Ельцина. -- Конечно, дома. По утряне сегодня на своих "мерсах" прикатил...
-- На чем? -- не разобрал Мезенцев под грохот передвигаемых Иваном на полках пустых жестяных банок.
-- На "мерсах"... Ну, машины такие толстые! -- развел он руки, показывая, насколько они "толстые". -- Миллионерские...
-- А он что, коммерсант или банкир? -- не унимался Мезенцев.
-- Ну, ты даешь! -- Иван мешком сел на некрашеную деревянную скамью, стоящую под шкафчиком. -- Ты ж мент, а не знаешь! Витька Прислонов -- это ж вор в законе!
-- А почему ж не посадят, раз вор? -- удивился Мезенцев.
-- Не-е, ну ты вообще даешь! -- хлопнул Иван ладонями по латкам на коленях брюк. -- Вор в законе -- это ж как царь. Он не ворует, не убивает. Он только правит. Это раньше, говорят, от него требовалось раз в годок самому пошустрить, а теперь и это не обязательно, -- Иван подумал что-то свое и все-таки решился высказать и это, но почему-то только после того, как оглянулся на свои подслеповатые оконца: -- Вор в законе теперя покруче банкира будет. Денежки у него общаковские все в деле крутятся, людишки, которые на подхвате, где бизнесуют, а где и соперников постреливают. Чтоб им, значить, поболе доставалось. А он... Да ты за дом-то мой зайди, позырь на его хоромины!
-- Видел, -- небрежно ответил Мезенцев.
Небрежность была настолько же сильной, насколько сильно его удивление домом Прислонова. Он ведь по-хитрому осмотрел его со всех сторон, пока не завернул к шахтеру. Выглядел дом действительно побогаче и покрасивее, чем замок Пеклушина. Чувствовалась уверенная рука архитектора и грамотная работа строителей. Дом казался кусочком Западной Европы, перенесенным по воздуху и вставленным в бесконечные, уныло-однообразные ряды бедных шахтерских домиков, коптящих низкое небо из покосившихся грязных труб. Дом вздымал крепостные стены красного кирпича, матово отливал бельгийскими стеклами окон, потрясал ажурной вязью балконных решеток. Даже крыша у дома была совсем не местная -- не из черного рубероидного толя, не из крошащегося серого шифера и даже не из жести, -- а из настоящей голландской черепицы.
-- Это он за год таким богатеем стал, -- пояснил Иван. -- А ить босотой был жуткой! Батя -- алкаш, по тюрьмам да по ссылкам скитался, мать -- стерва скандалистская.. Сам из зон не вылезал. То за драку, то за грабеж... А теперь -- сам видишь...
Нет, сколько ни напрягал память Мезенцев, а вспомнить этого Виктора Прислонова из своего детства не мог. Да и вряд ли это получилось бы. Мезенцеву -- двадцать пять, Прислонову -- за тридцать. Отголоском прошлых легенд -- о бандюгах и драках -- то вроде бы звучала фамилия, то не звучала, и как он ни напрягался, а представить человека за этой фамилией он так и не смог.
-- Вот гадство: нету чаю! -- сокрушенно грохнул пустой банкой по полке Иван, и шкафчик возмущенно загудел, не понимая, в чем он-то виноват, если и до этого было ясно, что никакого чая в доме не было и нет. -- Жена, наверно, на смену утащила, -- соврал Иван. -- Он же дорогущий, гад!.. Ну, ничего! Мы сейчас чай соорудим, как в старые времена, после войны...
Несмотря на протесты и отнекивания Мезенцева, Иван ссыпал на оторванный уголок газеты немного сахару-песку, положил на колосник печи, подкинул угольку, скривившись, пояснил:
-- Заметил, как в поселке вонять стало?.. То-то. А все потому, что уголь уже не тот. Дерьмо, а не уголь. Вот его креозотом и пропитывают, чтоб хоть горел. Народ-то его, знаешь, как прозвал? "Угарным"!.. Какая жисть, такой и уголь...
Мог бы и не рассказывать. И про креозот, и про прозвище угля Мезенцев знал не хуже Ивана. Ему самому эта вонь дома надоела.
Бумага сгорела, оплавив сахар и превратив его в темную карамельную крошку. Иван тут же поровну ссыпал его алюминиевой ложкой с колосника в две жестяные кружки, предусмотрительно наполненные кипятком, поднес одну из них к маленькому, с черными порами, носу, втянул ноздрями пар и подвел итог:
-- А что?! Мировая вещь: цвет красный, как у цейлонского чая, значить, запах... -- сморшил узкий загорелый лоб раздумьем. Запаха никакого не было, но что-то ж требовалось сказать, и он все-таки закончил: -- Запах качественный. А вкус... Это и ежу понятно -- сладкий вкус!
Отхлебнув горячего и вправду сладкого, но совсем безвкусного "чаю", Мезенцев спросил:
-- Вы ничего сегодня такого подозрительного в районе дома Прислонова не замечали?
Губы Ивана недовольно сжались. Если б что и заметил, милиции б ничего не сказал, но в том-то и дело, что кроме приезда соседа больше ничего он и не видел, поскольку ходил на шахту пробивать свои законные пять тонн угля на зимнюю топку. Вместо угля дали бумажку, что уголь будет, но когда -неясно.
-- А чего мне туда пялиться? Меньше знаешь -- дольше проживешь. У меня и без того забор... Вон -- угля в сарае нету, картошки -- еще меньше... Понимаешь, когда картошка по весне цветет, дождь надобен. А его об этом годе как раз и не было. Два ведра посадил -- ведро собрал...
-- А люди к нему никакие не приходили?
-- О-о! Я ж тебе не похвастался: дочка из Москвы свою фотку прислала! Ща покажу!
Он снова полез в шкафчик, погремел там уж было уснувшими банками и вытащил на свет залапаный конверт.
-- Погляди! -- протянул вынутую из него цветную фотографию. -Красивая она у меня, коза! Вся -- в мамашу! Вишь, какое платье!.. Пишет, что триста долларов с лишком стоит. Не врет?
-- Я думаю, не врет, -- ответил Мезенцев, хотя ничего ни в платьях, ни в ценах на них не понимал.
-- Да-а-а... Триста "зеленых"... Это мне, почитай, полгода пахать надо в забое.
-- Переводчица? -- почему-то спросил Мезенцев.
Что-то было в этой длинноногой светловолосой девице с нагло-красивым лицом и еще более наглым взглядом, что без слов обозначало ее близость с западом, с супермаркетами, с отливающими лаком иномарками.
-- Не-а, -- простодушно ответил Иван. -- Я и не знаю, кем она там. Пишет, что в гостинице работает, ну, где иностранцы проживают... Нам как-то тыщу баксов передала с одним знакомым оттуда, из самой Москвы. Я уж так обрадовался, думал мотоцикл купить, а жинка психанула и назад тому знакомому отдала. Кто его знает, об чем она подумала? Она у меня женщина издерганная...
-- Дочка ваша... она давно в Москву уехала? -- хотел спросить о Прислонове, но опять спросил не о том.
-- В Москве-то она с полгода... Не больше, -- поскреб Иван черными ногтями лысеющую макушку. -- Уехала она года как два тому с танцгруппой за "бугор"...
-- С чем? -- насторожился Мезенцев.
-- С танцгруппой... Объявление в газете прочитала, что какая-то хвирма набирает девок танцевать в заграничных ресторанах. А что? Хорошее дело: и людям приятно, и заработок есть. У нас же все округ стоит: шахты, заводы и прочее. А если чево и работает, то туда не прорвешься.
-- А название фирмы не помните?
-- Хвирмы?.. Да чего-то сладкое... Или "Сиропчик", или "Ягодка". Так детские садики раньше называли.
-- Может, "Клубничка"...
-- Похоже. Может, и "Клубничка". Почти со сливками, -- Иван присел к печной дверке, распахнул ее и сунул в жар "жигало" -- стальной прут, каким в здешних местах обжигали остатки перьев с кур. -- Года полтора от нее ни слуху ни духу не было. Потом из Москвы уж отозвалась. "Работаю, -говорит, -- по той же специальности, что и за границей. Работа трудная, но денежная".
Вытащив "жигало", Иван поднес его раскаленный конец к сигарете, плотно обжал ее в затяжке сухими маленькими губками.