— Где же ты, мама, такого работника нашла? — раздался у него за спиной густой женский голос.
Степан обернулся, вытирая тыльной стороной ладони потное лицо. Высокая, стройная женщина в выгоревшем сарафане, улыбаясь, протянула ему руку У нее были большие светлые глаза, густые, отливающие бронзой волосы, собранные в тяжелый пучок на затылке.
— Да вот, — Полесов пожал протянутую руку, — помог вашей мамаше немного.
— Спасибо. Только вы сначала скажите, откуда такие помощники берутся?
Степан расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул удостоверение. Женщина внимательно прочитала его.
— Из Москвы, значит.
— Оттуда, Клавдия…
— Михайловна. Игнатова.
— Вот и познакомились. Вы мне за труды праведные водички бы дали помыться.
— Пойдемте, полью.
Ледяная колодезная вода обожгла разгоряченные работой плечи. Степан вымылся по пояс, надел гимнастерку. Он заметил, как женщина уважительно поглядела на орден, на шпалы в петлицах, и ему стало приятно.
— Я к вам, Клавдия Михайловна, по делу.
— Что это за судьба у меня такая, — она опять улыбнулась, — такой мужчина видный — и по делам.
— Жизнь такая, Клавдия Михайловна, — ответил Степан, а про себя подумал, что хорошо бы приехать к ней просто так, без всяких дел, помочь поставить дом, рыбы наловить, а вечером гулять с ней по пахнущему травой полю, обнимать ее упругие теплые плечи.
— Вы, Степан Андреевич, по поводу убийства к нам приехали?
— Точно. Хочу у вас спросить, как Ерохин узнал, что его в райцентр вызывают.
— Да очень просто. Я в правлении была. Я же в одном лице и зам, и агроном, и парторг. Позвонил по телефону Аникушкин, заворг, и просил передать, что Ерохина вызывают. Вот и все.
— Ну хорошо. Позвонил, передал, а вы что же?
— Я сразу к Ерохину пошла и передала ему. Он собираться стал, вывел велосипед и поехал.
— Сразу в район?
— Нет, мы с ним еще в правлении с час-два документы подбирали. Ну, а потом он уж и поехал.
— А кто еще знал о вызове?
— Да никто. Люди в поле были.
— Так уж и никто в правление не заходил?
Клавдия подумала, а потом отрицательно покачала головой.
— Нет, никто.
— Дела, — Степан задумался.
Все вроде совпадало. Убийца ждал Ерохина около часа. Значит, его предупредили сразу же, и он… Стоп. Конечно, он шел из райцентра. Точно, оттуда. Иначе бы он застрелил председателя сразу по выезде из деревни, в лесу.
— Спасибо, Клавдия Михайловна, — Степан встал, стряхнул с брюк приставшую стружку, — спасибо, я, пожалуй, пойду.
— Да куда же вы, Степан Андреевич? Так не пойдет. Из нашего колхоза гости голодными не уходят. Чем богаты…
Степан взглянул на нее и будто утонул в ее огромных глазах. Нет, не мог он так просто уйти от нее.
— Ну что, пошли к столу, — улыбнулась женщина.
— Ты чего, Ефимов, пришел? А? Какая такая у тебя во мне надобность? И молодого человека привел. Никак, в острог меня засадить хотите, дорогие милицейские товарищи.
— Ты скажешь, — участковый сел на лавку, — тоже шутник.
— Так зачем же? Дело какое, али в гости?
— Считай, что в гости.
— А раз в гости, то иди к шкафчику, лафетники бери. А я мигом.
Старик вышел в сени. Игорь внимательно оглядел избу, вернее, не избу, а так, наскоро вокруг печки сколоченную комнату.
— Зачем лафетники?
— Самогон пить будем, — ответил Ефимов, расставляя на столе рюмки.
— Да ты что, в такую-то жару, на работе…
— Иначе разговора не получится, я этого деда распрекрасно знаю, характер его изучил лучше, чем Уголовный кодекс. Занятный старикашка. Между прочим, партизанский связной.
В сенях загремело ведро, появился хозяин с литровой металлической фляжкой.
— Ну, товарищи милицейские, садитесь. — Он быстро разлил желтоватую, резко отдающую сивухой жидкость по стопкам. — С богом, — хозяин опрокинул водку куда-то в бороду.
«Вот это да», — подумал Игорь и тоже одним махом выпил свою долю.
Самогон показался слишком теплым и очень крепким. Закуски не было, и Муравьев достал папиросы. Закурили.
— Ну, милицейские товарищи, — хитро прищурился хозяин, — какая во мне нужда?
— Ты, Кузьмич, — спросил Ефимов, — среди других свою корзинку узнать можешь?
— А то как же. Очень даже просто. Я в донышке, когда плету, обязательно крест выкладываю. А зачем тебе мои корзины-то?
— Нашли мы одну, вроде твоя.
— Это какая, эта, что ли?
— Она самая.
— И точно моя, я ее совсем недавно сделал.
— А кому, не помнишь?
— Ну как же, Виденеевым из Дарьина. Видишь, ручка проволокой обкручена, это их Витька сделал.
— Семья-то у них большая?
— У Виденеевых-то? Нет. Витька-пацан, невестка и сама старуха Мария Егоровна. А зачем они тебе?
— Дело, Кузьмич, у нас к ним срочное, безотлагательное дело…
У правления их ждал Полесов.
— Ну, что у тебя? — спросил он Муравьева.
— Вроде нашли. А у тебя?
— Глухо.
— Иди докладывай.
Они опять с трудом протиснулись в тамбур и попали в маленькую комнату правления. Степан подошел к телефону, висевшему на стене, закрутил ручку. В трубке что-то шумело, слышались отдаленные разряды. Наконец женский голос ответил: «Город». Степан назвал номер райотдела и попросил соединить его с Даниловым. Они с Игорем по очереди условными выражениями доложили о результатах.
— В Дарьино я поеду сам, буду там через час, — сказал Данилов.
Степан повесил трубку, посмотрел на Игоря:
— Далеко до Дарьина?
— Надо у Ефимова спросить.
Игорь высунулся в окно и подозвал участкового:
— Ефимов, до Дарьина далеко?
Участковый, подумав, ответил:
— Если лесом напрямки — минут двадцать, а по дороге, так час с гаком.
Они не успели еще дойти до околицы Глуховки, как их догнала полуторка, переделанная под автобус.
— Наша, — обрадовался Ефимов, — райотдельская.
Машина притормозила. Из кабины высунулся молодой светловолосый парень:
— Далече, Ефимов?
— В Дарьино. Ты бы нас подбросил, Копытин. Со мной товарищи из Москвы, а по такой жаре пехом взмокнешь.
— Садитесь.
Через несколько минут они были на месте. Дарьино, в отличие от Глуховки, совершенно не пострадало от оккупации. Дома стояли так, как им и было положено. Казалось, что война и не заходила в эти места.
— Н-да, — сказал Муравьев, — у меня создалось впечатление, что мы попали в рай.
— Вроде того, — отозвался Ефимов, — лучшая деревня на моем участке. Видите, вон там дом под шифером. Там Виденеевы живут. Вы идите туда, а я зайду к бойцам-ястребкам, их в деревне двое, что-нибудь насчет обеда соображу, а то от голода сил никаких нет.
— Вот это дело, — обрадовался Игорь, — а то вечер на носу, а мы еще ничего не ели.
Степан молчал. Он пообедал у председателя, и теперь ему как-то было неудобно говорить об этом.
— Пошли к Виденеевым, поговорим со старушкой.
Они разошлись по пыльной деревенской улице. Жара постепенно спала, пахло зеленью и рекой. У виденеевского дома Степан остановился, прислушался. Вроде собак не было. Они открыли калитку.
— Пошли.
На крыльце сидел белобрысый паренек и немецким штыком-ножом строгал палку. Он только поднял глаза на пришедших, продолжая так же яростно кромсать здоровую орешину.
— Ты Витька? — спросил Игорь.
— Витька, — ответил мальчик.
— Ну, тогда здравствуй.
— Здравствуйте, дяденьки. Вы из милиции?
— Точно.
— А зачем к нам?
— Да вот корзинку вашу в лесу нашли, — Игорь протянул лукошко, — занести решили.
— Ой, и впрямь наша. Ее бабушка потеряла.
— А где она?
— До соседа подалась, скоро будет. Вы подождите. Это у вас парабеллум? Да? У меня два таких было, да дяденька Ефимов отобрал.
— Где же ты их взял?
— А их по весне много на полях находили. И наганы, и автоматы. Немцы покидали. — Витька встал, начал собирать стружку. — Я за молоком пойду, а вы подождите бабуню, она скоро.
В углу двора за кустами малины лежали бревна с истлевшей корой.
— Пошли покурим, посидим, — сказал Степан, — а то день уж больно колготной, ноги гудят прямо.
Они присели, не спеша закурили.
— Понимаешь, Игорь, — Степан глубоко затянулся, папироса затрещала, — странная история получается. Выходит так, что о поездке Ерохина в райцентр никто и не знал.
— Так уж и никто?
— Знала только Игнатова, заместитель Ерохина.
— В такой ситуации никому верить нельзя.
— Фома неверующий, — Степан удивленно посмотрел на Муравьева. — Наоборот, надо верить, только, конечно, проверять все необходимо…
Где-то вдали на деревенской улице раздался треск мотоцикла.
— Вон, — усмехнулся Игорь, — бабка Виденеева едет.
Звук мотора все приближался и наконец оборвался, заглох у самого дома.
— Смотри-ка, — засмеялся Степан, выглядывая из-за кустов, — и точно бабка приехала.
У ворот стоял армейский мотоцикл. За рулем, положив автомат на колени, сидел боец без пилотки, из коляски, расстегивая кобуру, вылезал командир, петлиц его Степан не разглядел. Но в позе бойца, который глядел на дом, и в движениях командира Полесов вдруг почувствовал еще не осознанную опасность.
А командир уже приближался к воротам.
— Игорь, — шепотом скомандовал Полесов и выдернул пистолет.
Муравьев все сразу понял. Он быстро переместился ближе к дому, так что солнце оказалось за его спиной.
Военный подошел к крыльцу и уже занес ногу на первую ступеньку.
— Руки, — тихо, но необычайно твердо сказал Муравьев, — руки вверх!
Командир дернулся и чуть обернулся, неохотно отнимая руку от кобуры.
— В чем дело?
— Кто вы такой? — Игорь внимательно следил за неизвестным.
— Я помощник коменданта, нам сообщили, что в этом доме скрывается дезертир. — Командир повернулся лицом к Муравьеву: — Кто вам позволил…
— Об этом после. Документы.
— Пожалуйста, — лениво произнес старший лейтенант и сунул руку в карман галифе.
Игорь мгновенно почувствовал опасность: там второй пистолет! И в тот момент, когда неизвестный выдергивал руку из кармана, Муравьев, падая, нажал на спусковой крючок. Два выстрела слились в один. Им ответила длинная автоматная очередь, взревел мотор мотоцикла.
Старший лейтенант лежал, отброшенный к стене тяжелой пулей парабеллума, глядя перед собой остановившимися глазами, из угла рта на гимнастерку сбегала тоненькая струйка крови. Игорь только на секунду задержал на нем взгляд и бросился к воротам.
Степан, положив ствол нагана на изгиб локтя, целился в мчавшегося по улице мотоциклиста. Муравьев тоже вскинул пистолет, пытаясь поймать на мушку широкую, согнувшуюся спину.
Наперерез машине выскочили Ефимов и два бойца с винтовками. Мотоциклист рванул машину к обочине, стараясь выскочить на поле. Глухо ударил винтовочный выстрел. Над мотоциклом взметнулся клуб голубоватого света. Водитель, выброшенный взрывом из седла, объятый пламенем, пролетел несколько метров и упал в траву.
Когда Муравьев и Полесов подбежали к месту взрыва, Ефимов уже сбил огонь с одежды мотоциклиста. Игорь увидел сгоревшие волосы, черное, обуглившееся лицо и отвернулся.
— Живой, — Ефимов поднял голову водителя, — дышит. Боец наш по шине стрелял, да попал в бак с бензином.
У околицы в клубах пыли появилась «эмка». Это приехал Данилов.
— Пока.
— Срочно в машину. Полесов с ним. В город, в больницу. Потом обратно. Срочно. Виденеева жива?
— Все в порядке, — ответил Игорь, — там, во дворе, еще один лежит.
— Научились стрелять…— Данилов выругался. — Мне не трупы нужны, а свидетели.
— Так ситуация…
— Догадываюсь. Машинку новую не терпелось опробовать…
— Иван Александрович…
— Я сорок два года Иван Александрович. Давай веди.
Они подошли к виденеевскому дому. У забора, прижав к себе Витьку, стояла старушка. Она с ужасом смотрела на оперативников.
— Что, напугалась, мамаша?
Старушка молчала, только сильнее прижимала к себе внука. Данилов вошел во двор, долго рассматривал убитого, словно пытаясь вспомнить, где видел это лицо. Нет, он просто был похож на всех покойников. А их много видел Иван Александрович на своем веку. Смерть делает всех людей похожими, покрывает лицо синевой, обостряет черты.
— Обыскать, — повернулся он к Белову, — внимательно только, а потом в машину и в город. Где хозяйка?
— Вон она, — кивнул Муравьев в сторону старушки.
— Так, — Данилов подошел к Виденеевой. — Вас как зовут? Ага. А меня Иван Александрович. Этот человек, — он показал на убитого, — хотел вас застрелить.
— Меня-то за что?
— А вот из-за этой корзинки.
— Не знаю, ничего не видела, — Виденеева закрестилась.
— Да вы погодите, погодите. Если вы не скажете, кого видели в лесу в день убийства Ерохина, я не могу ручаться ни за вашу жизнь, ни за жизнь ваших близких.
— Ишь ты как. Ты милиция, ты власть Советская. Ты меня и защищай. А то немец измывался, а теперь свои…
— Да погодите же, — устало сказал Данилов, — вы только скажите, о чем он с вами говорил.
— А о чем мне с кровопийцами говорить? Он мимо прошел, а я в кусты схоронилась.
— Это точно он, вы не обознались?
— Да я его рожу гадкую всю жизнь помнить буду. Он у немцев в городе бургомистром был.
— Ну вот видите, мы и договорились. Сейчас ваши показания запишут, и все. Игорь! — позвал Данилов.
— Иван Александрович, вот поглядите, — Белов протянул командирскую книжку убитого.
Данилов взял ее, раскрыл: фамилия — Ивановский, имя и отчество — Сергей Дмитриевич, воинское звание — старший лейтенант.
Все это, начиная с их приезда и кончая перестрелкой в Дарьине, произошло слишком быстро. Просто неестественно быстро. Создавалось впечатление, что кто-то специально следил за ними. Данилову даже не по себе стало. Казалось, что этот «кто-то» сейчас из темноты улицы смотрит в открытое окно. Впрочем, это и не исключено. Ведь успели уже о поездке Ерохина в город узнать и о старухе Виденеевой тоже. Информация была получена быстро. Двое преступников угнали военный мотоцикл, который ротозей связист оставил на улице. Неужели это Кравцов? Но для того чтобы руководить группой, он должен скрываться в городе. А это же неразумно. Не может человек, хорошо известный в районе, скрываться там, где его каждый знает. Нет, не может. Но ведь именно его видели на месте убийства. Данилов пытался выстроить мысли в логическую цепочку: «Погоди, погоди, давай-ка вспомним показания Виденеевой».
У убитого «старшего лейтенанта» обнаружили пистолет ТТ Ивановского и его документы. Кроме того, в кармане у него находился пистолет «манлихер». Видимо, в Ерохина стрелял не он. Значит, есть еще третий. Он скрывается в городе, он убил Ерохина и, безусловно, руководит бандой. Теперь необходимо найти Кравцова. Непонятная с ним история приключилась.
Врач сказал, что «мотоциклист» в очень тяжелом положении, хотя обещал сделать все, что в его силах. Но когда раненый сможет давать показания и будет ли давать их вообще? Нет, надо искать Кравцова. Кстати, его жена живет в городе. Где же ее адрес? Ах, вот он. Данилов прочитал на клочке бумаги: «Первомайская, 26».
Он подумал, взять ли с собой кого-нибудь из ребят. Но они спят, не стоит будить. Лучше с Быковым.
В сенях послышались шаги. Данилов зажег фонарь.
— Кто там?
— Я, товарищ начальник, — вошел Быков, щурясь от света. — Вам телеграмма из Москвы.
— Конечно, я пришел к вам ночью, нарушив правовые нормы. Я вообще не должен был приходить.
— Так зачем же вы пришли?
— Для того, чтобы не вызывать вас в райотдел. Для того, чтобы никто не знал о нашем разговоре.
— Что вам надо?
— Где ваш муж?
— Не знаю.
— Неправда. Обманывая меня, вы сами ставите себя за черту.
— Я не знаю.
— Вы учите Конституции, но нарушаете ее основное положение — скрываете врага общества.
— Он не враг.
— Кравцов служил у немцев бургомистром. Не так ли?
— Он выполнял задание райкома.
— Вполне возможно. Но почему уже почти год он прячется в лесу или еще где-то?
— Он выполнял задание райкома…
— Я это уже слышал, но почему же об этом никто не знает?!
— Мой муж спас город от взрыва, он…
— Это эмоции, а мне нужны факты.
— Он ранен кулаками, воевал с белофиннами.
— Прошлое.
— Вы не имеете права так говорить со мной!
— Имею. Мне его дала все та же Конституция.
— Он выполнял задание…
— Послушайте меня. Вашего мужа перед войной исключили из партии.
— Он мне сказал, что его восстановил подпольный райком.
— Факты?
— У нас во время оккупации был Васильев.
— Секретарь райкома? Это он сказал?
— Да.
— Факты, где факты?
— Отряд ушел, я не знаю, почему они не сообщили о муже.
— Кто знал о его связи с отрядом?
— Начальник НКВД и Васильев.
— Ваш муж подозревается в убийстве Ерохина.
— Этого не может быть!
— Все может быть, особенно сейчас. Почему он прячется?
— Он боится, вы же сами знаете, чего боятся люди.
— Знаю. Но я знаю и другое: честному человеку нечего прятаться, правда всегда найдет дорогу. И помните, что если он большевик, вернее, опять стал им, то ему незачем прятаться. Я ухожу и прошу передать ему, что он сам должен найти меня. Найти и рассказать об убийстве Ерохина.
После операции, когда хирург пообещал Данилову, что «мотоциклист» будет жить, Иван Александрович приказал Полесову остаться. Во-первых, для безопасности задержанного, во-вторых, надеясь на то, что в бреду раненый скажет что-то важное для следствия. В палате было тихо, только раненый дышал тяжело. Казалось, что работает старая, изношенная паровая машина. Степан даже представил ее мысленно: текущие трубки, разработанный сухопарник, разношенные цилиндры. Точно такая стояла у них в техникуме когда-то. На ней практиковалось несколько поколений будущих специалистов по ремонту подвижного состава.
Он вдруг поймал себя на мысли, что не думает о задержанном как о человеке и что это сравнение с машиной в другой ситуации никогда бы у него не возникло. Он не жалел «мотоциклиста», а думал только об одном, как вытянуть из него показания. И сам внутренне подивился своему равнодушию. Даже постарался представить раненого среди дорогих и близких тому людей. Но так и не смог этого сделать. Он видел только вскинутый автомат, челку, упавшую на потный лоб, и прищуренные пустые глаза.
Этот человек сам сделал выбор, став за черту. А за ней для Степана находились только враги. И если до войны, как понимал Полесов, многих можно было еще спасти, перевоспитать (ярким примером тому служил Мишка Костров), то те, кто остался за чертой в самое трудное для страны время, сами вынесли себе приговор. И разговор с ними должен быть коротким.
Время тянулось бесконечно. Но именно это долгое однообразие успокаивало его, и Полесов постепенно начал думать о вещах, приятных ему. Он вспомнил Клавдию и ее сильные ловкие руки, накрывавшие на стол. Он пытался восстановить в памяти их разговор за столом, но детали его, как оказалось, забыл начисто. Главное же он запомнил. Они все-таки договорились встретиться. Степан сказал, что позвонит ей утром и уточнит время. Конечно, он может сказать Данилову, что надо еще раз сходить в Глуховку, поговорить с людьми, посмотреть. Но сама ложь претила ему, и он решил просто объяснить Ивану Александровичу все как есть, без уверток и глупой выдумки. Данилов поймет его, наверняка поймет.
Раненый застонал, сначала тихо, потом громче, заскрежетал зубами. Степан тронул сестру за руку.
— Ничего, — прошептала она, — так бывает, так часто бывает, почти всегда.
И снова наступила тишина, и снова будто остановилось время.
— Витя, — внятно и отчетливо произнес чей-то голос.
Полесов даже обернулся, но потом понял, что это сказал раненый.
— Я туда не доеду, — проговорил «мотоциклист», — у меня бензина не хватит.
Он застонал и затих.
— Бредит, — шепнула сестра, — он теперь все время будет бредить. Я их, обожженных, много видела.
Раненый опять начал стонать, иногда выговаривая отдельные фразы. Степан уловил несколько блатных словечек, которые обычно употребляют профессионалы, и понял, что «мотоциклист», как говорил Данилов, «самый сладкий их клиент».
Степан даже сел ближе, наклонился над ним, но тот заскрипел зубами и снова затих.
— Сейчас я ему укол сделаю, — сестра встала, загремела чем-то в темноте. — Пусть поспит спокойно. Ему сейчас главное — покой.
— Вы здесь начальник, — улыбнулся Степан, — вам видней.
— Вот скажите мне, — после паузы спросила сестра, — мы его вылечим, выходим, дорогих лекарств на него убьем массу, то есть отнимем их от раненых бойцов, а дальше?
— Что дальше?
— Ну вот, к примеру, мы бойца лечим или командира. Он за Родину пострадал. Встанет на ноги — ив бой. А этот куда? К стенке? Так зачем же его лечить? Только для того, чтобы он показания дал?
— Дело в том, что мы еще не знаем, кто он. Может, он случайно попал в банду. Вылечим, выясним.
— Ну, а если случайно?
— Значит, дадим возможность исправиться, вину искупить, и будет он таким же человеком, как все.
— А если все же не случайно?
— Это суд решит. Наше дело следствию материалы представить. Так сколько он спать будет?
— Я думаю, до утра.
— Тогда я пойду.
Степан вышел из палаты в темный коридор. Осторожно, стараясь не стучать сапогами, прошел мимо дремавшей у столика дежурной медсестры и спустился на первый этаж в прихожую, залитую синим светом. Здесь уже можно было закурить, и Степан достал папиросы, чиркнул спичкой. Из синего мрака выдвинулась фигура милиционера.
— Это вы, товарищ начальник?
— Я. Ты что, один здесь?
— Нет, у палаты второй дежурит.
— Молодцы, а я его и не заметил.
— Служба.
— Где телефон?
— Вот здесь, на столике.
Степан подошел, поднял трубку. С минуту она молчала, наконец, женский голос ответил: «Город». Полесов положил трубку, так и не назвав номера. Произошло что-то необъяснимое. Он пока и сам не мог догадаться, что именно. Но это слово «город»! Обычный отзыв телефонистки на коммутаторе. Он звонил Данилову из Глуховки, и ему ответили: «Город». Заворг райкома звонил Ерохину, и ему тоже так ответили. Значит, был третий человек, слышавший все эти разговоры. И он сидел на коммутаторе. Так, так. Неужели он нашел? Этот третий слушал и передавал четвертому. А тот… Вот на него-то и надо выходить через телефонистку на коммутаторе. И как он раньше не догадался? Ах, идиот! Степан даже зубами заскрипел.
— Вы что, товарищ начальник? — спросил дежурный.
— Ничего, — Степан потянулся к телефону, потом отдернул руку. — Вот что, ты знаешь, где мы разместились?
— Так точно.
— Поспеши туда, то есть пусть ко мне сюда бегут. Понял? Скажи: очень важное дело.
— А как же?..
— Я пока здесь побуду. Беги.
Он еще не верил сам, что нашел искомое. Слишком все это просто получилось: ведь тот, кого они ищут уже третий месяц, человек неглупый, точнее, умный и коварный. Хотя, может быть, потому и прибег к самому простому, а вместе с тем и необычному каналу связи: его ищут, шлют телефонограммы, а он обо всем этом получает исчерпывающую информацию.
Степан, забывшись, мерил шагами вестибюль больницы. Минут через двадцать распахнулась дверь и вбежал Сережа Белов.
Степан обернулся, вытирая тыльной стороной ладони потное лицо. Высокая, стройная женщина в выгоревшем сарафане, улыбаясь, протянула ему руку У нее были большие светлые глаза, густые, отливающие бронзой волосы, собранные в тяжелый пучок на затылке.
— Да вот, — Полесов пожал протянутую руку, — помог вашей мамаше немного.
— Спасибо. Только вы сначала скажите, откуда такие помощники берутся?
Степан расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул удостоверение. Женщина внимательно прочитала его.
— Из Москвы, значит.
— Оттуда, Клавдия…
— Михайловна. Игнатова.
— Вот и познакомились. Вы мне за труды праведные водички бы дали помыться.
— Пойдемте, полью.
Ледяная колодезная вода обожгла разгоряченные работой плечи. Степан вымылся по пояс, надел гимнастерку. Он заметил, как женщина уважительно поглядела на орден, на шпалы в петлицах, и ему стало приятно.
— Я к вам, Клавдия Михайловна, по делу.
— Что это за судьба у меня такая, — она опять улыбнулась, — такой мужчина видный — и по делам.
— Жизнь такая, Клавдия Михайловна, — ответил Степан, а про себя подумал, что хорошо бы приехать к ней просто так, без всяких дел, помочь поставить дом, рыбы наловить, а вечером гулять с ней по пахнущему травой полю, обнимать ее упругие теплые плечи.
— Вы, Степан Андреевич, по поводу убийства к нам приехали?
— Точно. Хочу у вас спросить, как Ерохин узнал, что его в райцентр вызывают.
— Да очень просто. Я в правлении была. Я же в одном лице и зам, и агроном, и парторг. Позвонил по телефону Аникушкин, заворг, и просил передать, что Ерохина вызывают. Вот и все.
— Ну хорошо. Позвонил, передал, а вы что же?
— Я сразу к Ерохину пошла и передала ему. Он собираться стал, вывел велосипед и поехал.
— Сразу в район?
— Нет, мы с ним еще в правлении с час-два документы подбирали. Ну, а потом он уж и поехал.
— А кто еще знал о вызове?
— Да никто. Люди в поле были.
— Так уж и никто в правление не заходил?
Клавдия подумала, а потом отрицательно покачала головой.
— Нет, никто.
— Дела, — Степан задумался.
Все вроде совпадало. Убийца ждал Ерохина около часа. Значит, его предупредили сразу же, и он… Стоп. Конечно, он шел из райцентра. Точно, оттуда. Иначе бы он застрелил председателя сразу по выезде из деревни, в лесу.
— Спасибо, Клавдия Михайловна, — Степан встал, стряхнул с брюк приставшую стружку, — спасибо, я, пожалуй, пойду.
— Да куда же вы, Степан Андреевич? Так не пойдет. Из нашего колхоза гости голодными не уходят. Чем богаты…
Степан взглянул на нее и будто утонул в ее огромных глазах. Нет, не мог он так просто уйти от нее.
— Ну что, пошли к столу, — улыбнулась женщина.
Муравьев
Ну и дед. Ничего себе — восемьдесят лет. Да он покрепче его, Игоря, будет. Вон лапища какая, загорелая, жилы, словно канатики, перевились. Да такой этими вот пальцами пятак согнет. Старик сидел за столом, на них поглядывал хитровато, будто спрашивал: зачем пожаловали, граждане дорогие?— Ты чего, Ефимов, пришел? А? Какая такая у тебя во мне надобность? И молодого человека привел. Никак, в острог меня засадить хотите, дорогие милицейские товарищи.
— Ты скажешь, — участковый сел на лавку, — тоже шутник.
— Так зачем же? Дело какое, али в гости?
— Считай, что в гости.
— А раз в гости, то иди к шкафчику, лафетники бери. А я мигом.
Старик вышел в сени. Игорь внимательно оглядел избу, вернее, не избу, а так, наскоро вокруг печки сколоченную комнату.
— Зачем лафетники?
— Самогон пить будем, — ответил Ефимов, расставляя на столе рюмки.
— Да ты что, в такую-то жару, на работе…
— Иначе разговора не получится, я этого деда распрекрасно знаю, характер его изучил лучше, чем Уголовный кодекс. Занятный старикашка. Между прочим, партизанский связной.
В сенях загремело ведро, появился хозяин с литровой металлической фляжкой.
— Ну, товарищи милицейские, садитесь. — Он быстро разлил желтоватую, резко отдающую сивухой жидкость по стопкам. — С богом, — хозяин опрокинул водку куда-то в бороду.
«Вот это да», — подумал Игорь и тоже одним махом выпил свою долю.
Самогон показался слишком теплым и очень крепким. Закуски не было, и Муравьев достал папиросы. Закурили.
— Ну, милицейские товарищи, — хитро прищурился хозяин, — какая во мне нужда?
— Ты, Кузьмич, — спросил Ефимов, — среди других свою корзинку узнать можешь?
— А то как же. Очень даже просто. Я в донышке, когда плету, обязательно крест выкладываю. А зачем тебе мои корзины-то?
— Нашли мы одну, вроде твоя.
— Это какая, эта, что ли?
— Она самая.
— И точно моя, я ее совсем недавно сделал.
— А кому, не помнишь?
— Ну как же, Виденеевым из Дарьина. Видишь, ручка проволокой обкручена, это их Витька сделал.
— Семья-то у них большая?
— У Виденеевых-то? Нет. Витька-пацан, невестка и сама старуха Мария Егоровна. А зачем они тебе?
— Дело, Кузьмич, у нас к ним срочное, безотлагательное дело…
У правления их ждал Полесов.
— Ну, что у тебя? — спросил он Муравьева.
— Вроде нашли. А у тебя?
— Глухо.
— Иди докладывай.
Они опять с трудом протиснулись в тамбур и попали в маленькую комнату правления. Степан подошел к телефону, висевшему на стене, закрутил ручку. В трубке что-то шумело, слышались отдаленные разряды. Наконец женский голос ответил: «Город». Степан назвал номер райотдела и попросил соединить его с Даниловым. Они с Игорем по очереди условными выражениями доложили о результатах.
— В Дарьино я поеду сам, буду там через час, — сказал Данилов.
Степан повесил трубку, посмотрел на Игоря:
— Далеко до Дарьина?
— Надо у Ефимова спросить.
Игорь высунулся в окно и подозвал участкового:
— Ефимов, до Дарьина далеко?
Участковый, подумав, ответил:
— Если лесом напрямки — минут двадцать, а по дороге, так час с гаком.
Они не успели еще дойти до околицы Глуховки, как их догнала полуторка, переделанная под автобус.
— Наша, — обрадовался Ефимов, — райотдельская.
Машина притормозила. Из кабины высунулся молодой светловолосый парень:
— Далече, Ефимов?
— В Дарьино. Ты бы нас подбросил, Копытин. Со мной товарищи из Москвы, а по такой жаре пехом взмокнешь.
— Садитесь.
Через несколько минут они были на месте. Дарьино, в отличие от Глуховки, совершенно не пострадало от оккупации. Дома стояли так, как им и было положено. Казалось, что война и не заходила в эти места.
— Н-да, — сказал Муравьев, — у меня создалось впечатление, что мы попали в рай.
— Вроде того, — отозвался Ефимов, — лучшая деревня на моем участке. Видите, вон там дом под шифером. Там Виденеевы живут. Вы идите туда, а я зайду к бойцам-ястребкам, их в деревне двое, что-нибудь насчет обеда соображу, а то от голода сил никаких нет.
— Вот это дело, — обрадовался Игорь, — а то вечер на носу, а мы еще ничего не ели.
Степан молчал. Он пообедал у председателя, и теперь ему как-то было неудобно говорить об этом.
— Пошли к Виденеевым, поговорим со старушкой.
Они разошлись по пыльной деревенской улице. Жара постепенно спала, пахло зеленью и рекой. У виденеевского дома Степан остановился, прислушался. Вроде собак не было. Они открыли калитку.
— Пошли.
На крыльце сидел белобрысый паренек и немецким штыком-ножом строгал палку. Он только поднял глаза на пришедших, продолжая так же яростно кромсать здоровую орешину.
— Ты Витька? — спросил Игорь.
— Витька, — ответил мальчик.
— Ну, тогда здравствуй.
— Здравствуйте, дяденьки. Вы из милиции?
— Точно.
— А зачем к нам?
— Да вот корзинку вашу в лесу нашли, — Игорь протянул лукошко, — занести решили.
— Ой, и впрямь наша. Ее бабушка потеряла.
— А где она?
— До соседа подалась, скоро будет. Вы подождите. Это у вас парабеллум? Да? У меня два таких было, да дяденька Ефимов отобрал.
— Где же ты их взял?
— А их по весне много на полях находили. И наганы, и автоматы. Немцы покидали. — Витька встал, начал собирать стружку. — Я за молоком пойду, а вы подождите бабуню, она скоро.
В углу двора за кустами малины лежали бревна с истлевшей корой.
— Пошли покурим, посидим, — сказал Степан, — а то день уж больно колготной, ноги гудят прямо.
Они присели, не спеша закурили.
— Понимаешь, Игорь, — Степан глубоко затянулся, папироса затрещала, — странная история получается. Выходит так, что о поездке Ерохина в райцентр никто и не знал.
— Так уж и никто?
— Знала только Игнатова, заместитель Ерохина.
— В такой ситуации никому верить нельзя.
— Фома неверующий, — Степан удивленно посмотрел на Муравьева. — Наоборот, надо верить, только, конечно, проверять все необходимо…
Где-то вдали на деревенской улице раздался треск мотоцикла.
— Вон, — усмехнулся Игорь, — бабка Виденеева едет.
Звук мотора все приближался и наконец оборвался, заглох у самого дома.
— Смотри-ка, — засмеялся Степан, выглядывая из-за кустов, — и точно бабка приехала.
У ворот стоял армейский мотоцикл. За рулем, положив автомат на колени, сидел боец без пилотки, из коляски, расстегивая кобуру, вылезал командир, петлиц его Степан не разглядел. Но в позе бойца, который глядел на дом, и в движениях командира Полесов вдруг почувствовал еще не осознанную опасность.
А командир уже приближался к воротам.
— Игорь, — шепотом скомандовал Полесов и выдернул пистолет.
Муравьев все сразу понял. Он быстро переместился ближе к дому, так что солнце оказалось за его спиной.
Военный подошел к крыльцу и уже занес ногу на первую ступеньку.
— Руки, — тихо, но необычайно твердо сказал Муравьев, — руки вверх!
Командир дернулся и чуть обернулся, неохотно отнимая руку от кобуры.
— В чем дело?
— Кто вы такой? — Игорь внимательно следил за неизвестным.
— Я помощник коменданта, нам сообщили, что в этом доме скрывается дезертир. — Командир повернулся лицом к Муравьеву: — Кто вам позволил…
— Об этом после. Документы.
— Пожалуйста, — лениво произнес старший лейтенант и сунул руку в карман галифе.
Игорь мгновенно почувствовал опасность: там второй пистолет! И в тот момент, когда неизвестный выдергивал руку из кармана, Муравьев, падая, нажал на спусковой крючок. Два выстрела слились в один. Им ответила длинная автоматная очередь, взревел мотор мотоцикла.
Старший лейтенант лежал, отброшенный к стене тяжелой пулей парабеллума, глядя перед собой остановившимися глазами, из угла рта на гимнастерку сбегала тоненькая струйка крови. Игорь только на секунду задержал на нем взгляд и бросился к воротам.
Степан, положив ствол нагана на изгиб локтя, целился в мчавшегося по улице мотоциклиста. Муравьев тоже вскинул пистолет, пытаясь поймать на мушку широкую, согнувшуюся спину.
Наперерез машине выскочили Ефимов и два бойца с винтовками. Мотоциклист рванул машину к обочине, стараясь выскочить на поле. Глухо ударил винтовочный выстрел. Над мотоциклом взметнулся клуб голубоватого света. Водитель, выброшенный взрывом из седла, объятый пламенем, пролетел несколько метров и упал в траву.
Когда Муравьев и Полесов подбежали к месту взрыва, Ефимов уже сбил огонь с одежды мотоциклиста. Игорь увидел сгоревшие волосы, черное, обуглившееся лицо и отвернулся.
— Живой, — Ефимов поднял голову водителя, — дышит. Боец наш по шине стрелял, да попал в бак с бензином.
У околицы в клубах пыли появилась «эмка». Это приехал Данилов.
Данилов
— Так, — сказал Иван Александрович, оглядевшись, — атака слонов под Фермопилами. Живой? — он кивнул на мотоциклиста.— Пока.
— Срочно в машину. Полесов с ним. В город, в больницу. Потом обратно. Срочно. Виденеева жива?
— Все в порядке, — ответил Игорь, — там, во дворе, еще один лежит.
— Научились стрелять…— Данилов выругался. — Мне не трупы нужны, а свидетели.
— Так ситуация…
— Догадываюсь. Машинку новую не терпелось опробовать…
— Иван Александрович…
— Я сорок два года Иван Александрович. Давай веди.
Они подошли к виденеевскому дому. У забора, прижав к себе Витьку, стояла старушка. Она с ужасом смотрела на оперативников.
— Что, напугалась, мамаша?
Старушка молчала, только сильнее прижимала к себе внука. Данилов вошел во двор, долго рассматривал убитого, словно пытаясь вспомнить, где видел это лицо. Нет, он просто был похож на всех покойников. А их много видел Иван Александрович на своем веку. Смерть делает всех людей похожими, покрывает лицо синевой, обостряет черты.
— Обыскать, — повернулся он к Белову, — внимательно только, а потом в машину и в город. Где хозяйка?
— Вон она, — кивнул Муравьев в сторону старушки.
— Так, — Данилов подошел к Виденеевой. — Вас как зовут? Ага. А меня Иван Александрович. Этот человек, — он показал на убитого, — хотел вас застрелить.
— Меня-то за что?
— А вот из-за этой корзинки.
— Не знаю, ничего не видела, — Виденеева закрестилась.
— Да вы погодите, погодите. Если вы не скажете, кого видели в лесу в день убийства Ерохина, я не могу ручаться ни за вашу жизнь, ни за жизнь ваших близких.
— Ишь ты как. Ты милиция, ты власть Советская. Ты меня и защищай. А то немец измывался, а теперь свои…
— Да погодите же, — устало сказал Данилов, — вы только скажите, о чем он с вами говорил.
— А о чем мне с кровопийцами говорить? Он мимо прошел, а я в кусты схоронилась.
— Это точно он, вы не обознались?
— Да я его рожу гадкую всю жизнь помнить буду. Он у немцев в городе бургомистром был.
— Ну вот видите, мы и договорились. Сейчас ваши показания запишут, и все. Игорь! — позвал Данилов.
— Иван Александрович, вот поглядите, — Белов протянул командирскую книжку убитого.
Данилов взял ее, раскрыл: фамилия — Ивановский, имя и отчество — Сергей Дмитриевич, воинское звание — старший лейтенант.
Все это, начиная с их приезда и кончая перестрелкой в Дарьине, произошло слишком быстро. Просто неестественно быстро. Создавалось впечатление, что кто-то специально следил за ними. Данилову даже не по себе стало. Казалось, что этот «кто-то» сейчас из темноты улицы смотрит в открытое окно. Впрочем, это и не исключено. Ведь успели уже о поездке Ерохина в город узнать и о старухе Виденеевой тоже. Информация была получена быстро. Двое преступников угнали военный мотоцикл, который ротозей связист оставил на улице. Неужели это Кравцов? Но для того чтобы руководить группой, он должен скрываться в городе. А это же неразумно. Не может человек, хорошо известный в районе, скрываться там, где его каждый знает. Нет, не может. Но ведь именно его видели на месте убийства. Данилов пытался выстроить мысли в логическую цепочку: «Погоди, погоди, давай-ка вспомним показания Виденеевой».
«Я услышала выстрел, очень испугалась и легла на землю, и тут мимо меня пробежал человек, в котором я узнала бывшего работника райисполкома, а потом немецкого бургомистра».На вопрос Муравьева, сколько времени прошло между встречей и выстрелом, Виденеева ответила — минуты две. Не получается: от места засады до опушки рощи быстрым шагом минут пять — семь. Значит, не Кравцов стрелял в Ерохина. Он был на месте убийства, но стрелял другой.
У убитого «старшего лейтенанта» обнаружили пистолет ТТ Ивановского и его документы. Кроме того, в кармане у него находился пистолет «манлихер». Видимо, в Ерохина стрелял не он. Значит, есть еще третий. Он скрывается в городе, он убил Ерохина и, безусловно, руководит бандой. Теперь необходимо найти Кравцова. Непонятная с ним история приключилась.
Врач сказал, что «мотоциклист» в очень тяжелом положении, хотя обещал сделать все, что в его силах. Но когда раненый сможет давать показания и будет ли давать их вообще? Нет, надо искать Кравцова. Кстати, его жена живет в городе. Где же ее адрес? Ах, вот он. Данилов прочитал на клочке бумаги: «Первомайская, 26».
Он подумал, взять ли с собой кого-нибудь из ребят. Но они спят, не стоит будить. Лучше с Быковым.
В сенях послышались шаги. Данилов зажег фонарь.
— Кто там?
— Я, товарищ начальник, — вошел Быков, щурясь от света. — Вам телеграмма из Москвы.
"Начальнику оперативной группы МУРа Данилову.
Срочно! Спецсообщение.
9 августа сего года работниками отделения Муштакова в районе Тишинского рынка был обнаружен Шустер Владимир Григорьевич, он же Володя Гомельский. Из-за ошибки оперуполномоченного Петрова разыскиваемый ушел из-под наблюдения. По нашим данным, Шустер В. Г. часто появляется на рынке и в прилегающих к нему переулках, занимаясь спекуляцией драгоценностями. Предлагаю вести разработку Шустера параллельно с оперативными мероприятиями в райцентре, для чего откомандировать в Москву одного из работников вашей группы.
Начальник МУРа".
Данилов
— Вы врываетесь ко мне ночью, и меня и Кравцова никто не может защитить. Я осталась за чертой? Всю жизнь учила детей гражданственности, объясняла им Советскую Конституцию, а теперь законы общества не распространяются на меня?— Конечно, я пришел к вам ночью, нарушив правовые нормы. Я вообще не должен был приходить.
— Так зачем же вы пришли?
— Для того, чтобы не вызывать вас в райотдел. Для того, чтобы никто не знал о нашем разговоре.
— Что вам надо?
— Где ваш муж?
— Не знаю.
— Неправда. Обманывая меня, вы сами ставите себя за черту.
— Я не знаю.
— Вы учите Конституции, но нарушаете ее основное положение — скрываете врага общества.
— Он не враг.
— Кравцов служил у немцев бургомистром. Не так ли?
— Он выполнял задание райкома.
— Вполне возможно. Но почему уже почти год он прячется в лесу или еще где-то?
— Он выполнял задание райкома…
— Я это уже слышал, но почему же об этом никто не знает?!
— Мой муж спас город от взрыва, он…
— Это эмоции, а мне нужны факты.
— Он ранен кулаками, воевал с белофиннами.
— Прошлое.
— Вы не имеете права так говорить со мной!
— Имею. Мне его дала все та же Конституция.
— Он выполнял задание…
— Послушайте меня. Вашего мужа перед войной исключили из партии.
— Он мне сказал, что его восстановил подпольный райком.
— Факты?
— У нас во время оккупации был Васильев.
— Секретарь райкома? Это он сказал?
— Да.
— Факты, где факты?
— Отряд ушел, я не знаю, почему они не сообщили о муже.
— Кто знал о его связи с отрядом?
— Начальник НКВД и Васильев.
— Ваш муж подозревается в убийстве Ерохина.
— Этого не может быть!
— Все может быть, особенно сейчас. Почему он прячется?
— Он боится, вы же сами знаете, чего боятся люди.
— Знаю. Но я знаю и другое: честному человеку нечего прятаться, правда всегда найдет дорогу. И помните, что если он большевик, вернее, опять стал им, то ему незачем прятаться. Я ухожу и прошу передать ему, что он сам должен найти меня. Найти и рассказать об убийстве Ерохина.
Полесов
Врач вышел, и они остались втроем: «мотоциклист», весь забинтованный, похожий на белую тряпичную куклу, сестра и он. Окно в палате было раскрыто, и поэтому горела синяя лампочка. В свете ее особенно резко выделялась обмотанная бинтами голова.После операции, когда хирург пообещал Данилову, что «мотоциклист» будет жить, Иван Александрович приказал Полесову остаться. Во-первых, для безопасности задержанного, во-вторых, надеясь на то, что в бреду раненый скажет что-то важное для следствия. В палате было тихо, только раненый дышал тяжело. Казалось, что работает старая, изношенная паровая машина. Степан даже представил ее мысленно: текущие трубки, разработанный сухопарник, разношенные цилиндры. Точно такая стояла у них в техникуме когда-то. На ней практиковалось несколько поколений будущих специалистов по ремонту подвижного состава.
Он вдруг поймал себя на мысли, что не думает о задержанном как о человеке и что это сравнение с машиной в другой ситуации никогда бы у него не возникло. Он не жалел «мотоциклиста», а думал только об одном, как вытянуть из него показания. И сам внутренне подивился своему равнодушию. Даже постарался представить раненого среди дорогих и близких тому людей. Но так и не смог этого сделать. Он видел только вскинутый автомат, челку, упавшую на потный лоб, и прищуренные пустые глаза.
Этот человек сам сделал выбор, став за черту. А за ней для Степана находились только враги. И если до войны, как понимал Полесов, многих можно было еще спасти, перевоспитать (ярким примером тому служил Мишка Костров), то те, кто остался за чертой в самое трудное для страны время, сами вынесли себе приговор. И разговор с ними должен быть коротким.
Время тянулось бесконечно. Но именно это долгое однообразие успокаивало его, и Полесов постепенно начал думать о вещах, приятных ему. Он вспомнил Клавдию и ее сильные ловкие руки, накрывавшие на стол. Он пытался восстановить в памяти их разговор за столом, но детали его, как оказалось, забыл начисто. Главное же он запомнил. Они все-таки договорились встретиться. Степан сказал, что позвонит ей утром и уточнит время. Конечно, он может сказать Данилову, что надо еще раз сходить в Глуховку, поговорить с людьми, посмотреть. Но сама ложь претила ему, и он решил просто объяснить Ивану Александровичу все как есть, без уверток и глупой выдумки. Данилов поймет его, наверняка поймет.
Раненый застонал, сначала тихо, потом громче, заскрежетал зубами. Степан тронул сестру за руку.
— Ничего, — прошептала она, — так бывает, так часто бывает, почти всегда.
И снова наступила тишина, и снова будто остановилось время.
— Витя, — внятно и отчетливо произнес чей-то голос.
Полесов даже обернулся, но потом понял, что это сказал раненый.
— Я туда не доеду, — проговорил «мотоциклист», — у меня бензина не хватит.
Он застонал и затих.
— Бредит, — шепнула сестра, — он теперь все время будет бредить. Я их, обожженных, много видела.
Раненый опять начал стонать, иногда выговаривая отдельные фразы. Степан уловил несколько блатных словечек, которые обычно употребляют профессионалы, и понял, что «мотоциклист», как говорил Данилов, «самый сладкий их клиент».
Степан даже сел ближе, наклонился над ним, но тот заскрипел зубами и снова затих.
— Сейчас я ему укол сделаю, — сестра встала, загремела чем-то в темноте. — Пусть поспит спокойно. Ему сейчас главное — покой.
— Вы здесь начальник, — улыбнулся Степан, — вам видней.
— Вот скажите мне, — после паузы спросила сестра, — мы его вылечим, выходим, дорогих лекарств на него убьем массу, то есть отнимем их от раненых бойцов, а дальше?
— Что дальше?
— Ну вот, к примеру, мы бойца лечим или командира. Он за Родину пострадал. Встанет на ноги — ив бой. А этот куда? К стенке? Так зачем же его лечить? Только для того, чтобы он показания дал?
— Дело в том, что мы еще не знаем, кто он. Может, он случайно попал в банду. Вылечим, выясним.
— Ну, а если случайно?
— Значит, дадим возможность исправиться, вину искупить, и будет он таким же человеком, как все.
— А если все же не случайно?
— Это суд решит. Наше дело следствию материалы представить. Так сколько он спать будет?
— Я думаю, до утра.
— Тогда я пойду.
Степан вышел из палаты в темный коридор. Осторожно, стараясь не стучать сапогами, прошел мимо дремавшей у столика дежурной медсестры и спустился на первый этаж в прихожую, залитую синим светом. Здесь уже можно было закурить, и Степан достал папиросы, чиркнул спичкой. Из синего мрака выдвинулась фигура милиционера.
— Это вы, товарищ начальник?
— Я. Ты что, один здесь?
— Нет, у палаты второй дежурит.
— Молодцы, а я его и не заметил.
— Служба.
— Где телефон?
— Вот здесь, на столике.
Степан подошел, поднял трубку. С минуту она молчала, наконец, женский голос ответил: «Город». Полесов положил трубку, так и не назвав номера. Произошло что-то необъяснимое. Он пока и сам не мог догадаться, что именно. Но это слово «город»! Обычный отзыв телефонистки на коммутаторе. Он звонил Данилову из Глуховки, и ему ответили: «Город». Заворг райкома звонил Ерохину, и ему тоже так ответили. Значит, был третий человек, слышавший все эти разговоры. И он сидел на коммутаторе. Так, так. Неужели он нашел? Этот третий слушал и передавал четвертому. А тот… Вот на него-то и надо выходить через телефонистку на коммутаторе. И как он раньше не догадался? Ах, идиот! Степан даже зубами заскрипел.
— Вы что, товарищ начальник? — спросил дежурный.
— Ничего, — Степан потянулся к телефону, потом отдернул руку. — Вот что, ты знаешь, где мы разместились?
— Так точно.
— Поспеши туда, то есть пусть ко мне сюда бегут. Понял? Скажи: очень важное дело.
— А как же?..
— Я пока здесь побуду. Беги.
Он еще не верил сам, что нашел искомое. Слишком все это просто получилось: ведь тот, кого они ищут уже третий месяц, человек неглупый, точнее, умный и коварный. Хотя, может быть, потому и прибег к самому простому, а вместе с тем и необычному каналу связи: его ищут, шлют телефонограммы, а он обо всем этом получает исчерпывающую информацию.
Степан, забывшись, мерил шагами вестибюль больницы. Минут через двадцать распахнулась дверь и вбежал Сережа Белов.