Страница:
добывание каких-то жалких зерен и листиков, жила в мечтах о нетленном
миллиграмме.
И вот однажды случилось то, что должно было случиться. Точно
сговорившись, шесть муравьев, с виду совершенно нормальных, явились в
муравейник со странными ношами и стали убеждать инспекторов, что это
миллиграммы, творящие чудеса. Эти муравьи не добились тех почестей, на
которые они притязали, но их тут же освободили от прежних обязанностей. На
торжественной церемонии, носившей полуофициальный характер, им назначили
пожизненную ренту.
Ничего конкретного нельзя было сказать о шести миллиграммах. Однако
власти, памятуя о прежних ошибках, отказались от судебного разбирательства.
А совет старейшин умыл руки, предложив вынести вопрос на широкое всенародное
обсуждение. Так называемые миллиграммы были выставлены в витринах скромного
помещения, и каждый муравей мог отдать им дань восхищения и оценить их
согласно своим вкусам и представлениям.
Это слабоволие властей, вкупе с молчанием прессы, предопределило гибель
муравейника. Отныне любой муравей -- обленившийся или уставший от трудов --
мог свести свои мечты о славе к пожизненной ренте и полному безделью. И
естественно, что в скором времени муравейник наполнился фальшивыми
миллиграммами.
Напрасно некоторые прозорливые старейшины призывали к мерам
предосторожности, напрасно советовали взвешивать миллиграммы и сравнивать их
с чудо-миллиграммом. Их призывы оставались без внимания, и вопрос даже не
рассматривался на генеральной ассамблее.
Дело кончилось тем, что один тощий и бесцветный муравей с уверенностью
заявил, что знаменитый чудо-миллиграмм не может и не должен быть эталоном
для новых находок, да и способность творить чудеса -- вовсе не обязательное
условие для признания новых миллиграммов.
Жалкие остатки здравого смысла, коими еще обладали муравьи, улетучились
в один миг. Власти уже не могли уменьшить число миллиграммов или хотя бы
установить на них разумную квоту. Право на вето было отменено, и никто не
мог требовать от муравьев добросовестного выполнения обязанностей. Все
муравьи так или иначе отлынивали от работы и рыскали в поисках миллиграммов.
Новые миллиграммы заняли две трети хранилища, не считая частных
коллекций, в которых были ценнейшие экземпляры. Что касается обычных
миллиграммов, то в дни большого притока цены на них так резко падали, что их
можно было приобрести в обмен на любую безделицу. Нельзя отрицать, что
подчас в муравейник попадали замечательные миллиграммы. Но у них была та же
судьба, что у миллиграммов, не стоящих доброго слова. Легионы дилетантов
превозносили до небес свойства миллиграммов самого низкого качества,
создавая тем самым благоприятные условия для неразберихи и хаоса.
Многие муравьи, отчаявшись найти миллиграммы, притаскивали в муравейник
невесть что -- всякую пакость. Из-за антисанитарных условий пришлось закрыть
целые галереи. Пример какого-нибудь экзальтированного муравья подхватывали
многочисленные подражатели. Совет старейшин все еще тщился играть роль
верховного органа и принимал какие-то расплывчатые, несущественные меры.
Чиновники и служители культа, не довольствуясь своей праздной жизнью,
покинули храмы и учреждения и пустились на поиски мил-
лиграммов ради новых привилегий и денежных наград. Полиция практически
перестала существовать, и не было дня без переворотов или мятежей. Банды
профессиональных грабителей прятались на подступах к муравейнику, чтобы
отнять у какого-нибудь счастливчика настоящий миллиграмм. Самые рьяные
коллекционеры, движимые завистью, ополчались на своих соперников и затевали
с ними судебную тяжбу, требуя обыска и конфискации. Споры почти всегда
переходили в драку и заканчивались убийствами. Смертность повысилась до
угрожающих размеров, а рождаемость стала невероятно низкой. Дети, лишенные
подобающего присмотра, умирали сотнями.
Святилище, где хранился чудо-миллиграмм, стало похоже на запущенную
могилу. Муравьи, поглощенные дискуссиями по поводу самых скандальных
находок, попросту забыли туда дорогу. Иногда какой-нибудь богобоязненный
муравей пытался обратить внимание властей на то, что святилище находится в
полном запустении. После его сигнала там наводили какое-то подобие порядка
-- полдюжины равнодушных дворников наскоро заметали сор, а тем временем
немощные старцы произносили пространные речи и вместо цветов возлагали на
священную моги-лу помойные отбросы.
Погребенный в кучевых облаках беспорядка и пыли, сверкал всеми забытый
чудо-миллиграмм. Со временем поползли скандальные слухи, что настоящий
миллиграмм давно похищен какими-то злоумышленниками и что плохая копия
заменила оригинал, который стал собственностью одного преступника,
разбогатевшего на продаже миллиграммов. Слухи были необоснованные, но никто
не обеспокоился и не принял никаких мер, чтобы узнать правду. Старейшины,
все более слабые и хворые, сидели сложа руки, не зная, как предотвратить
надвигающуюся катастрофу.
Приближалась зима, и угроза голодной смерти заставила одуревших
муравьев одуматься. Чтобы выйти из продовольственного кризиса, решили
продать большую партию миллиграммов соседней общине, где жили весьма
состоятельные муравьи. За самые ценные экземпляры перепуганные муравьи
получили горсть зерна и немного зелени. Правда, соседний муравейник
предложил беднягам обменять чудо-миллиграмм на необходимое им количество
продуктов. Но муравьи-банкроты ухватились за свой миллиграмм, как за
спасательный круг. Только после нескончаемых прений и споров, когда голод
скосил значительное число муравьев, богатые соседи распахнули двери своего
дома мура-
вьям, оставшимся в живых, и заключили с ними договор, согласно которому
со смертью последнего пришельца чудо-миллиграмм перейдет в их собственность.
Но за это они обязались кормить банкротов до конца их дней, освободив от
всякой работы.
Сказать вам, что произошло через какое-то время? Нахлебники заразили
своих спасителей вирусом культа.
В настоящее время муравьи переживают кризис в мировом масштабе. Забыв о
своих делах и разумных обычаях с вековыми традициями, муравьи во всех
существующих на земле муравейниках пустились на поиски новых миллиграммов.
Все, как один, тащат в муравейники крохотные блестящие предметы, но кормятся
за пределами дома.
Быть может, вскоре муравьи совсем исчезнут с лица земли как
зоологический вид и лишь в двух-трех весьма посредственных сказках останутся
воспоминания об их былых достоинствах.
1951
"Мне было безумно весело!" -- сказала Мона Лиза своим фальцетом, и
напыщенные дураки зашлись от восторга, разинув рты, словно хор квакающих
лягушек. Ее смех солировал в шуме гостиных дворца, словно главный фонтан
сумасшедшего каскада. (Той ночью волна печали накрыла меня с головой.)
"Мне было безумно весело!" Я присутствовал на вечеринке в качестве
душеприказчика и на каждом шагу получал поздравления, рукопожатия, канапе с
икрой и сигареты: что-то вроде вручения верительных грамот. (На самом деле я
пришел, только чтобы увидеть Мону Лизу.) "Над чем вы сейчас работаете? "
Чудовища из парчи и драгоценных камней сновали туда-сюда по аквариуму,
мутному от табачного дыма, ядовитых водорослей и лопающихся пузырей.
Ослепнув от ярости, я заставил фосфоресцировать своих светлячков, чтобы
увлечь Мону Лизу на большую глубину. Но она попадалась на крючок, скользя
лишь по поверхности, и высокопарные щеголи пожирали ее глазами.
"Мне было безумно весело!" В конце концов, выйдя из окружения якобы
моих учеников, я уединился со стаканом цикуты в руке в самом темном углу
празднества. Ко мне подошла пожилая дама, сказала, что ей очень хотелось бы
иметь у себя в доме что-нибудь от меня: постель с секретом, лохань для мытья
со смесителем и краном для горячей воды или статуи из снега, такие же
красивые, как те, что каждую зиму лепит Микельанджело перед дворцом Медичи.
Как заправский душеприказчик, я учтиво проигнорировал все намеки, но все же
мне пришлось помочь той даме разрешиться от тяжкого бремени ее идей. Я
остался на вечеринке еще ненадолго, пока не допил свой виски с содовой и не
получил возможность попрощаться с Моной Лизой. На пороге, пряча лицо в меха,
она призналась мне откровенно, только между нами, что ей было безумно
весело.
1959
(Лэ -- повествовательные либо лирические стихотворения,
распространенные во французской и английской поэзии в XII--XIII веках.)
На зеленом лугу танцует муза Аристотеля. Время от времени старый
философ поворачивает голову и, любуясь перламутровым телом девы, на
мгновение застывает. Свиток папируса с шумом падает на пол из расслабленных
рук, а разгоряченная кровь стремительно бежит по жилам хилого тела. Посреди
луга муза продолжает свой танец, и на глазах у Аристотеля складывается
сложный узор линий и ритмов.
Аристотелю представляется тело той девушки, рабыни из Эстахиры, которую
он не смог купить. Он вспоминает, что с тех пор ни одной женщине не удалось
смутить его разум. Но сейчас, когда спина сгибается под тяжестью лет, а в
глазах постепенно меркнет свет, приходит, чтобы лишить его покоя, муза
Гармония. Напрасно пытается он отгородиться от ее красоты стеной
бесстрастных рассуждений; она возвращается и снова начинает свой невесомый
пламенный танец.
Аристотель закрывает окно и возжигает масляную лампаду: безрезультатно.
Гармония продолжает танцевать в его разгоряченной голове и возмущает
спокойное течение мыслей, которые, словно откатывающиеся волны, то сверкают
на солнце, то погружаются во мрак.
Слова, которые он пишет, теряют привычную тяжеловесность диалектической
прозы и перестраиваются в звонкие ямбы. На крыльях призрачного ветра к нему
спешат из забвения юношеские речи, полные крепкого аромата полей.
Аристотель оставляет работу и выходит в сад, раскрытый, словно огромный
цветок в весеннем великолепии дня. Он глубоко вдыхает запах роз и утренней
росой омывает дряблое лицо.
Перед ним танцует муза Гармония, создавая и тут же изменяя бесконечный
узор, этот лабиринт ускользающих форм, в котором теряется человеческий
разум. Внезапно, с неожиданной легкостью, Аристотель бросается за девушкой,
а она, едва касаясь земли, убегает и скрывается в роще.
Пристыженный и утомленный, философ возвращается в свою келью. Опускает
голову на руки и в тишине оплакивает утрату юношеского дара.
Снова посмотрев в окно, он видит музу, возобновившую прерванный танец.
Тогда Аристотель решает написать трактат против танца Гармонии, в котором
разберет по косточкам все его ритмы и позы. Униженный, соглашается он, как
на неизбежное условие, на стихотворную форму и переносит на бумагу свой
шедевр "О Гармонии", сгоревший в костре Омара (Омар (591-644) -- халиф, один
из виднейших сподвижников Мухаммеда. При Омаре арабы завоевали значительные
территории в Азии и Африке; была захвачена Александрия и сожжена
Александрийская библиотека.).
Пока он работал, муза танцевала. Когда же он закончил последний стих,
видение растаяло, и душа философа навсегда расслабилась, освободившись от
острых уколов красоты.
Но однажды ночью Аристотелю приснилось, будто он на четвереньках скачет
по весеннему лугу, а муза, сидя верхом, погоняет его. Утром он предварил
готовое сочинение такими строками:
Мои стихи нескладны и неуклюжи, словно поступь осла. Но погоняет их
Гармония.
Несколько недель мне приходили областные журналы и столичные газеты, в
которых неоднократно сообщалось о моей кончине.
Энрике Гонсалес Мартинес, "Нелюдим", XIV, 147-1481
Когда я прочел сообщение о его смерти, меня захватило вдохновение. Я
тут же задумал "Избранника богов" и сумел набросать первые три октавы.
Поэзия предстала предо мной словно чистый и светлый путь, идущий от сердца в
бесконечность.
На следующий день, достигнув апогея, работа прекратилась, будучи
бессмысленной по сути своей. Мнимый покойник, оказавшийся не менее живым,
чем я, встал на пути моего успеха.
С той поры я всегда терпел поражение в неравном бою. Только один раз на
нашей единственной дуэли я смог сойтись со своим врагом лицом к лицу.
Ристалище -- альбом Марии Серафины, мое оружие - акростих. Соперник сломался
на пятой строке. Пожелтевшие стрницы хранят его неоконченное стихотворение,
за которым следует мой победоносный тройной акростих.
Через десять лет после моего триумфа в областных газетах появилось
сообщение о моей смерти. Как это ни прискорбно, оно соответствовало
действительности. Последние десять лет я отступал с боями, стрелял каждый
раз все менее метко с дальних рубежей, в то время как мой соперник
завоевывал себе лавры. За этот период я могу упомянуть с гордостью лишь
"Свадебный сонет", посвященный Марии Серафине (небольшой компромисс между
благородством и досадой), и слова школьного гимна "К прогрессу", которые
ежедневно перевираются нерадивыми исполнителями.
Соперник не узнал истинного величия моего таланта, ибо судьба хранила
его от всех опасностей, а его смерть была единственным условием создания
"Избранника богов", несомненного шедевра.
Каждое утро ко мне приходят ангелы и читают стихи неутомимого
соперника, чтобы я признал его величие. После чтения, прежде чем я успеваю
сформулировать свое суждение, воспоминание о неоконченном акростихе в
альбоме Марии Серафины заставляет меня высказать
отрицательное мнение. Понурив головы, ангелы улетают на поиски новых
стихов.
Это продолжается последние сорок лет. Мой скромный гроб порядком
обветшал. Сырость, жук-древоточец и зависть разрушают его, пока я отказываю
в таланте и величии поэту, который угрожает мне своим бессмертием.
1951
Очень огорчает меня небрежность нашего друга, на котором лежит забота о
моей пище земной...
Будет справедливо, если в связи с этими обстоятельствами средства на
мою пищу земную не затеряются где-нибудь или не произойдет еще какая-либо с
ними неприятность...
В чем провинилась моя пища земная, в каких грехах повинен мой скромный
образ жизни, что мне никогда не платят в срок?
Тысячу реалов из средств для моей земной пищи от дня сегодняшнего до
дня святого Петра...
Исходя из этого, умоляю Вашу Милость переслать мне с Педро Алонсо де
Баэной единый чек на восемь с половиной тысяч реалов, которые составляют
средства на мою пищу земную за несколько месяцев, начиная с сегодняшнего дня
до конца этого года...
Я добился, чтобы дон Агустин Фьеско написал Педро Алонсо де Баэне по
поводу пересылки мне средств для пищи земной...
Умоляю также: объясните нашему другу, что шестьсот реалов в месяц на
пищу земную -- этого не хватит даже начинающему ученику...
Прошу Вас быть снисходительным и простить меня за причиненные Вам
лишние хлопоты о земной пище для меня за июнь...
Сколько ни ждешь денег на пищу земную, а почтовых мулов все нет и
нет...
Ради всего святого, прошу Вашу Милость добиться от этих людей
каких-либо результатов и спасти меня земной пищей в июле...
На пятьсот реалов, начиная с сегодняшнего дня и до декабря, не может
прожить даже муравей, а тем более человек, заботящийся о своей чести...
Завтра начинается январь, а это означает начало года и начало выплаты
пищи земной...
Умоляю Вашу Милость решить вопрос с нашим другом о моей пище земной с
нынешнего дня до октября...
Я думал, мой друг, достигнув сорока, будет и жить, и кормиться
по-иному, однако вижу, что с этой пищей земной дела обстоят еще хуже, чем с
какой-либо другой; он словно бы в заговоре против нее, коли заставляет меня
поститься даже по воскресеньям, да простит меня Святая
церковь...
Средства на пищу земную в этом году даже при начислении составили
весьма малую сумму, а распределенные по нуждам уменьшились настолько, что их
не осталось совсем...
Если в самом скором времени не прибудут деньги на пищу земную,
останется только умереть...
Мне бы не хотелось утомлять Вашу Милость одной и той же просьбой
дважды, но я вынужден вновь просить Вас о пище земной...
Составим же средства для несчастной моей пищи земной таким образом,
чтобы хватило хотя бы на обед; на ужин, впрочем, рассчитывать не
приходится...
Умоляю Вашу Милость помочь мне в этом и не забыть ни обо мне, ни о моей
пище земной...
Я просто погибну, а моя репутация тем более, если Вы как можно скорее
не поможете мне чеком на получение полагающейся суммы для пищи земной...
Хотелось бы знать: у других людей с пищей земной происходит то же
самое, что и у меня, или судьба осчастливила меня единственного...
Наш друг производит над моей природой какие-то сложные опыты, пытаясь
выяснить, не ангел ли я, раз заставляет меня поститься уже столько
времени...
Сеньор дон Франсиско, поскольку Ваша Милость владеет мельницами, то вы
должны хорошо знать, что мельник сыт не шумом жерновов, а сыпучим зерном...
Чем виновата моя нищенская еда, коли требуется вмешательство дона
Фернандо де Кордовы-и-Кардоны?
Что-либо такое, что могло бы подтвердить наличие средств для пищи
земной...
Нижайше прошу Вашу Милость попросить от моего имени об услуге --
выплате мне денег для пищи земной за этот год...
Вы решили не только не увеличивать мне средства на пищу земную, но и
задерживать выплату, как уже неоднократно делали...
Не будьте же со мной столь жестоки, назначая мне столь нищенские
средства на пищу земную...
Что касается пищи земной, то за все это время я претерпел тысячи
лишений...
Что касается пищи земной -- уже четыре месяца мы живем в глаза не видя
ни единой монеты...
Не сочтите за труд купить для меня, за счет моих средств на пищу
земную, четыре арробы сухого апельсинного цвета, того, что уже прошел
перегонку...
Если бы Ваша Милость согласилась никогда не лишать меня пищи земной, я
целовал бы Вам руки столько раз, сколько монет они могут удержать...
Так по какой же причине Вы написали на чеке все, что мне причитается
сразу, вместо того чтобы выдавать мне пищу земную по глоточку раз от разу...
Остаюсь на том в ожидании пищи земной...
Всех моих средств на пищу земную осталось восемьсот реалов, точнее
восемьсот пятьдесят, до конца этого года...
Я договорился с Агустином Фьеско, что он даст мне сейчас две тысячи
пятьсот пятьдесят реалов -- все мои средства на пищу земную до конца
августа, а также за сентябрь, который начинается завтра, так что до конца
указанного сентября пищей земной я обеспечен...
Очень прошу Вашу Милость не допустить какой-либо ошибки, поскольку речь
идет о кредите и о последующих поступлениях средств на пищу земную...
Это не так уж и много, и надлежало бы поторопиться с выплатой на пищу
земную за этот месяц...
Выплаты происходят крайне неаккуратно, и нет никакой уверенности, что
моя пища земная...
Быть может, Ваша Милость отвернулась от меня, быть может, Вы написали
Фьеско, чтобы он отказал мне в средствах на пищу земную?
Для этого необходимо увеличить размеры средств на мою пищу земную...
Он не захотел даже на три дня ускорить поступление средств на пищу
земную...
Умолите его любезно выслушать меня -- я никак не могу платить за все,
имея столь скудные средства для пищи земной...
Целую бессчетно руки Вашей Милости за то, что так быстро выслали мне
средства на пищу земную...
Умоляю Вашу Милость о любезности выслать мне средства на пищу земную за
два указанных месяца...
Сейчас мне еще хуже, чем когда Ваша Милость оставила меня, пришлось
даже продать бюро черного дерева, дабы как-то прокормиться эти две недели --
поступление средств для пищи земной, как обычно, запаздывает...
Только благодаря Кристобалю Эредиа у меня есть еще кое-какой хлеб,
словно у бедняков из Руте, что едят только почти одни свиные шкварки...
Нет ни света, ни даже приятных сумерек: живу среди ночи и, что самое
плохое, еще и без ужина...
Ведь мы с Вашей Милостью едва ли не едим из одной тарелки; ах, если бы
это было так, а то: ныне я только подбираю крошки со стола Вашей Милости да
выпрашиваю, чтобы мне бросили кусочек хлеба...
Хватит жалеть меня Богу и людям; где бы я ни был, я везде -- дон Луис
де Гонгора, а уж тем более в Мадриде, куда мне вышлют в конце концов вполне
приличную сумму на пищу земную...
Целую руки Вашей Милости за то, что позаботились о моей пище земной...
Поскольку восемьсот реалов для человека солидного в этих местах -- это
ничтожная сумма для пищи земной...
Поскольку на пороге зимы я оказался без теплой одежды, поторопитесь с
выплатой средств на мою пищу земную, дабы я эти полтора месяца мог хотя бы
прокормиться Гонгора-и-Арготе. Из писем.
Гонгора-и-Арготе, Луис де (1561-1627) -- испанский поэт, один из самых
значительных писателей мировой литературы эпохи барокко.
Посвящается Антонио Алаторре
Я убежал от оскорбительной для меня демонстрации их счастья и снова
погрузился в одиночество. Запертый в четырех стенах, я напрасно борюсь с
мерзким видением.
Держу пари, что добром это не кончится, я пристально слежу за их
совместной жизнью. Той ночью я ушел от них, чувствуя себя помехой, третьим
лишним. Они сделались парой у меня на глазах. Их влечение было неистинным и
неистовым. Они горели желанием, и в их объятии была доверительность
посвященных.
Когда я прощался, они с трудом сдерживали свое нетерпение, трепеща в
предвкушении полного уединения. Как незваного гостя вытолкали они меня из
своего сомнительного рая. А я снова и снова возвращаюсь туда. И когда я
замечу первые признаки усталости, скуки, досады, вскочу на ноги и
расхохочусь. Я сброшу со своих плеч невыносимый груз чужого счастья.
Долгими ночами я жду, когда оно рухнет. Живую благоухающую плоть любви
пожирают ненасытные черви. Но еще долго предстоит им точить ее, прежде чем
она рассыплется в прах и малейшее дуновение унесет его из моего сердца. Я
увидел ее душу в ненавистном отливе, который обнажил источенное волнами,
каменистое дно. Однако сегодня я все еще могу сказать: я тебя знаю. Знаю и
люблю. Люблю зеленоватое дно твоей души. Я умею находить там тысячи
загадочных мелочей, какие неожиданно находят отсвет в моей душе.
Она взывает и повелевает с ложа псевдо-Клеопатры. Вокруг тепло и душно.
Засыпая после бесконечных бдений на вахте, она садится на последнюю мель
полудня.
Верный раб, учтивый и покорный, выносит ее из пурпурной раковины на
берег. Он осторожно выводит ее из жемчужного сна. Опьяненный легкими волнами
фимиама, юноша оберегает монотонный ритуал ее дремотной лени. Иногда она
просыпается в открытом море и смутно различает на пляже силуэт юноши. Она
думает, что это ей снится, и опять погружается в глубь простыней. Он едва
дышит, сидя на краю постели. Когда любимая спит уже глубоким сном,
исполнительный призрак, грустный и поникший, встает и на самом деле исчезает
среди пустынных рассветных улиц. Но спустя два или три часа он снова на
своем посту.
Печальный юноша исчезает среди пустынных улиц, а я, провалившийся в
бессонницу, сижу здесь, словно жаба на дне колодца. Я бьюсь головой о стену
одиночества и неясно различаю вдалеке несчастливую пару. Она плывет по
горизонту сна, тяжелого от наркотиков, а он осторожно гребет к берегу,
бессонный, безмолвный, подобно тому, кто везет сокровище в прохудившейся
лодке.
Я здесь, повалившийся в ночь, словно оторванный от своего корабля
якорь, упавший между морских скал. И море облепляет меня жгучим илом,
зелеными соляными губками, твердыми ветками ядовитых растений.
Медлительные, они оба оттягивают, отсрочивают очевидный финал. Демон
безразличия овладел ими, а я терплю кораблекрушение тоски. Много ночей
прошло, и в тяжелой атмосфере плотно закрытой комнаты уже не чувствуется
резкий запах сладострастия. Ничего, кроме медленно испаряющегося приторного
аниса и горьковатого запаха черных маслин.
Юноша томится в своем углу до нового приказания. Она плывет в гондоле,
окруженная нар-
котическим свечением, и жалуется, без конца жалуется. Юный лекарь
заботливо наклоняется и слушает ее сердце. Она сладчайше улыбается, подобно
героине в последнем акте трагедии. Рука ее бессильно падает в руки
эротичного эскулапа. Затем она приходит в себя, возжигает курильницу с
благовониями, приказывает открыть платяной шкаф, полный одежды и обуви, и
придирчиво, вещь за вещью, выбирает дневной наряд.
А я, со скалы потерпевшего кораблекрушение, подаю отчаянные знаки. Я
кручусь по спирали бессонницы. Взываю во тьме. Медленно, словно водолаз,
передвигаюсь по бесконечной ночи. А они все оттягивают решающий момент,
очевидный финал.
Мой голос сопровождает их издалека. Снова и снова я причитаю по
никчемной любви, и тусклый рассвет застает меня измученным и удрученным, с
безумными и злыми словами на устах.
1950
Пер.Владимир Литус
Ястреб хищный, что добычу на свободу отпускает, и как дар небесный
голод он смиренно обретает; капитан, приказ отдавший за борт выбросить все
грузы, -- тем свое спасая судно; злой разбойник, что покончил с промыслом
своим жестоким, убегает прочь от счастья или же от смерти лютой; летчик
шара-монгольфьера, что канат перерубает, улетает, на прощанье, мол, не
миллиграмме.
И вот однажды случилось то, что должно было случиться. Точно
сговорившись, шесть муравьев, с виду совершенно нормальных, явились в
муравейник со странными ношами и стали убеждать инспекторов, что это
миллиграммы, творящие чудеса. Эти муравьи не добились тех почестей, на
которые они притязали, но их тут же освободили от прежних обязанностей. На
торжественной церемонии, носившей полуофициальный характер, им назначили
пожизненную ренту.
Ничего конкретного нельзя было сказать о шести миллиграммах. Однако
власти, памятуя о прежних ошибках, отказались от судебного разбирательства.
А совет старейшин умыл руки, предложив вынести вопрос на широкое всенародное
обсуждение. Так называемые миллиграммы были выставлены в витринах скромного
помещения, и каждый муравей мог отдать им дань восхищения и оценить их
согласно своим вкусам и представлениям.
Это слабоволие властей, вкупе с молчанием прессы, предопределило гибель
муравейника. Отныне любой муравей -- обленившийся или уставший от трудов --
мог свести свои мечты о славе к пожизненной ренте и полному безделью. И
естественно, что в скором времени муравейник наполнился фальшивыми
миллиграммами.
Напрасно некоторые прозорливые старейшины призывали к мерам
предосторожности, напрасно советовали взвешивать миллиграммы и сравнивать их
с чудо-миллиграммом. Их призывы оставались без внимания, и вопрос даже не
рассматривался на генеральной ассамблее.
Дело кончилось тем, что один тощий и бесцветный муравей с уверенностью
заявил, что знаменитый чудо-миллиграмм не может и не должен быть эталоном
для новых находок, да и способность творить чудеса -- вовсе не обязательное
условие для признания новых миллиграммов.
Жалкие остатки здравого смысла, коими еще обладали муравьи, улетучились
в один миг. Власти уже не могли уменьшить число миллиграммов или хотя бы
установить на них разумную квоту. Право на вето было отменено, и никто не
мог требовать от муравьев добросовестного выполнения обязанностей. Все
муравьи так или иначе отлынивали от работы и рыскали в поисках миллиграммов.
Новые миллиграммы заняли две трети хранилища, не считая частных
коллекций, в которых были ценнейшие экземпляры. Что касается обычных
миллиграммов, то в дни большого притока цены на них так резко падали, что их
можно было приобрести в обмен на любую безделицу. Нельзя отрицать, что
подчас в муравейник попадали замечательные миллиграммы. Но у них была та же
судьба, что у миллиграммов, не стоящих доброго слова. Легионы дилетантов
превозносили до небес свойства миллиграммов самого низкого качества,
создавая тем самым благоприятные условия для неразберихи и хаоса.
Многие муравьи, отчаявшись найти миллиграммы, притаскивали в муравейник
невесть что -- всякую пакость. Из-за антисанитарных условий пришлось закрыть
целые галереи. Пример какого-нибудь экзальтированного муравья подхватывали
многочисленные подражатели. Совет старейшин все еще тщился играть роль
верховного органа и принимал какие-то расплывчатые, несущественные меры.
Чиновники и служители культа, не довольствуясь своей праздной жизнью,
покинули храмы и учреждения и пустились на поиски мил-
лиграммов ради новых привилегий и денежных наград. Полиция практически
перестала существовать, и не было дня без переворотов или мятежей. Банды
профессиональных грабителей прятались на подступах к муравейнику, чтобы
отнять у какого-нибудь счастливчика настоящий миллиграмм. Самые рьяные
коллекционеры, движимые завистью, ополчались на своих соперников и затевали
с ними судебную тяжбу, требуя обыска и конфискации. Споры почти всегда
переходили в драку и заканчивались убийствами. Смертность повысилась до
угрожающих размеров, а рождаемость стала невероятно низкой. Дети, лишенные
подобающего присмотра, умирали сотнями.
Святилище, где хранился чудо-миллиграмм, стало похоже на запущенную
могилу. Муравьи, поглощенные дискуссиями по поводу самых скандальных
находок, попросту забыли туда дорогу. Иногда какой-нибудь богобоязненный
муравей пытался обратить внимание властей на то, что святилище находится в
полном запустении. После его сигнала там наводили какое-то подобие порядка
-- полдюжины равнодушных дворников наскоро заметали сор, а тем временем
немощные старцы произносили пространные речи и вместо цветов возлагали на
священную моги-лу помойные отбросы.
Погребенный в кучевых облаках беспорядка и пыли, сверкал всеми забытый
чудо-миллиграмм. Со временем поползли скандальные слухи, что настоящий
миллиграмм давно похищен какими-то злоумышленниками и что плохая копия
заменила оригинал, который стал собственностью одного преступника,
разбогатевшего на продаже миллиграммов. Слухи были необоснованные, но никто
не обеспокоился и не принял никаких мер, чтобы узнать правду. Старейшины,
все более слабые и хворые, сидели сложа руки, не зная, как предотвратить
надвигающуюся катастрофу.
Приближалась зима, и угроза голодной смерти заставила одуревших
муравьев одуматься. Чтобы выйти из продовольственного кризиса, решили
продать большую партию миллиграммов соседней общине, где жили весьма
состоятельные муравьи. За самые ценные экземпляры перепуганные муравьи
получили горсть зерна и немного зелени. Правда, соседний муравейник
предложил беднягам обменять чудо-миллиграмм на необходимое им количество
продуктов. Но муравьи-банкроты ухватились за свой миллиграмм, как за
спасательный круг. Только после нескончаемых прений и споров, когда голод
скосил значительное число муравьев, богатые соседи распахнули двери своего
дома мура-
вьям, оставшимся в живых, и заключили с ними договор, согласно которому
со смертью последнего пришельца чудо-миллиграмм перейдет в их собственность.
Но за это они обязались кормить банкротов до конца их дней, освободив от
всякой работы.
Сказать вам, что произошло через какое-то время? Нахлебники заразили
своих спасителей вирусом культа.
В настоящее время муравьи переживают кризис в мировом масштабе. Забыв о
своих делах и разумных обычаях с вековыми традициями, муравьи во всех
существующих на земле муравейниках пустились на поиски новых миллиграммов.
Все, как один, тащат в муравейники крохотные блестящие предметы, но кормятся
за пределами дома.
Быть может, вскоре муравьи совсем исчезнут с лица земли как
зоологический вид и лишь в двух-трех весьма посредственных сказках останутся
воспоминания об их былых достоинствах.
1951
"Мне было безумно весело!" -- сказала Мона Лиза своим фальцетом, и
напыщенные дураки зашлись от восторга, разинув рты, словно хор квакающих
лягушек. Ее смех солировал в шуме гостиных дворца, словно главный фонтан
сумасшедшего каскада. (Той ночью волна печали накрыла меня с головой.)
"Мне было безумно весело!" Я присутствовал на вечеринке в качестве
душеприказчика и на каждом шагу получал поздравления, рукопожатия, канапе с
икрой и сигареты: что-то вроде вручения верительных грамот. (На самом деле я
пришел, только чтобы увидеть Мону Лизу.) "Над чем вы сейчас работаете? "
Чудовища из парчи и драгоценных камней сновали туда-сюда по аквариуму,
мутному от табачного дыма, ядовитых водорослей и лопающихся пузырей.
Ослепнув от ярости, я заставил фосфоресцировать своих светлячков, чтобы
увлечь Мону Лизу на большую глубину. Но она попадалась на крючок, скользя
лишь по поверхности, и высокопарные щеголи пожирали ее глазами.
"Мне было безумно весело!" В конце концов, выйдя из окружения якобы
моих учеников, я уединился со стаканом цикуты в руке в самом темном углу
празднества. Ко мне подошла пожилая дама, сказала, что ей очень хотелось бы
иметь у себя в доме что-нибудь от меня: постель с секретом, лохань для мытья
со смесителем и краном для горячей воды или статуи из снега, такие же
красивые, как те, что каждую зиму лепит Микельанджело перед дворцом Медичи.
Как заправский душеприказчик, я учтиво проигнорировал все намеки, но все же
мне пришлось помочь той даме разрешиться от тяжкого бремени ее идей. Я
остался на вечеринке еще ненадолго, пока не допил свой виски с содовой и не
получил возможность попрощаться с Моной Лизой. На пороге, пряча лицо в меха,
она призналась мне откровенно, только между нами, что ей было безумно
весело.
1959
(Лэ -- повествовательные либо лирические стихотворения,
распространенные во французской и английской поэзии в XII--XIII веках.)
На зеленом лугу танцует муза Аристотеля. Время от времени старый
философ поворачивает голову и, любуясь перламутровым телом девы, на
мгновение застывает. Свиток папируса с шумом падает на пол из расслабленных
рук, а разгоряченная кровь стремительно бежит по жилам хилого тела. Посреди
луга муза продолжает свой танец, и на глазах у Аристотеля складывается
сложный узор линий и ритмов.
Аристотелю представляется тело той девушки, рабыни из Эстахиры, которую
он не смог купить. Он вспоминает, что с тех пор ни одной женщине не удалось
смутить его разум. Но сейчас, когда спина сгибается под тяжестью лет, а в
глазах постепенно меркнет свет, приходит, чтобы лишить его покоя, муза
Гармония. Напрасно пытается он отгородиться от ее красоты стеной
бесстрастных рассуждений; она возвращается и снова начинает свой невесомый
пламенный танец.
Аристотель закрывает окно и возжигает масляную лампаду: безрезультатно.
Гармония продолжает танцевать в его разгоряченной голове и возмущает
спокойное течение мыслей, которые, словно откатывающиеся волны, то сверкают
на солнце, то погружаются во мрак.
Слова, которые он пишет, теряют привычную тяжеловесность диалектической
прозы и перестраиваются в звонкие ямбы. На крыльях призрачного ветра к нему
спешат из забвения юношеские речи, полные крепкого аромата полей.
Аристотель оставляет работу и выходит в сад, раскрытый, словно огромный
цветок в весеннем великолепии дня. Он глубоко вдыхает запах роз и утренней
росой омывает дряблое лицо.
Перед ним танцует муза Гармония, создавая и тут же изменяя бесконечный
узор, этот лабиринт ускользающих форм, в котором теряется человеческий
разум. Внезапно, с неожиданной легкостью, Аристотель бросается за девушкой,
а она, едва касаясь земли, убегает и скрывается в роще.
Пристыженный и утомленный, философ возвращается в свою келью. Опускает
голову на руки и в тишине оплакивает утрату юношеского дара.
Снова посмотрев в окно, он видит музу, возобновившую прерванный танец.
Тогда Аристотель решает написать трактат против танца Гармонии, в котором
разберет по косточкам все его ритмы и позы. Униженный, соглашается он, как
на неизбежное условие, на стихотворную форму и переносит на бумагу свой
шедевр "О Гармонии", сгоревший в костре Омара (Омар (591-644) -- халиф, один
из виднейших сподвижников Мухаммеда. При Омаре арабы завоевали значительные
территории в Азии и Африке; была захвачена Александрия и сожжена
Александрийская библиотека.).
Пока он работал, муза танцевала. Когда же он закончил последний стих,
видение растаяло, и душа философа навсегда расслабилась, освободившись от
острых уколов красоты.
Но однажды ночью Аристотелю приснилось, будто он на четвереньках скачет
по весеннему лугу, а муза, сидя верхом, погоняет его. Утром он предварил
готовое сочинение такими строками:
Мои стихи нескладны и неуклюжи, словно поступь осла. Но погоняет их
Гармония.
Несколько недель мне приходили областные журналы и столичные газеты, в
которых неоднократно сообщалось о моей кончине.
Энрике Гонсалес Мартинес, "Нелюдим", XIV, 147-1481
Когда я прочел сообщение о его смерти, меня захватило вдохновение. Я
тут же задумал "Избранника богов" и сумел набросать первые три октавы.
Поэзия предстала предо мной словно чистый и светлый путь, идущий от сердца в
бесконечность.
На следующий день, достигнув апогея, работа прекратилась, будучи
бессмысленной по сути своей. Мнимый покойник, оказавшийся не менее живым,
чем я, встал на пути моего успеха.
С той поры я всегда терпел поражение в неравном бою. Только один раз на
нашей единственной дуэли я смог сойтись со своим врагом лицом к лицу.
Ристалище -- альбом Марии Серафины, мое оружие - акростих. Соперник сломался
на пятой строке. Пожелтевшие стрницы хранят его неоконченное стихотворение,
за которым следует мой победоносный тройной акростих.
Через десять лет после моего триумфа в областных газетах появилось
сообщение о моей смерти. Как это ни прискорбно, оно соответствовало
действительности. Последние десять лет я отступал с боями, стрелял каждый
раз все менее метко с дальних рубежей, в то время как мой соперник
завоевывал себе лавры. За этот период я могу упомянуть с гордостью лишь
"Свадебный сонет", посвященный Марии Серафине (небольшой компромисс между
благородством и досадой), и слова школьного гимна "К прогрессу", которые
ежедневно перевираются нерадивыми исполнителями.
Соперник не узнал истинного величия моего таланта, ибо судьба хранила
его от всех опасностей, а его смерть была единственным условием создания
"Избранника богов", несомненного шедевра.
Каждое утро ко мне приходят ангелы и читают стихи неутомимого
соперника, чтобы я признал его величие. После чтения, прежде чем я успеваю
сформулировать свое суждение, воспоминание о неоконченном акростихе в
альбоме Марии Серафины заставляет меня высказать
отрицательное мнение. Понурив головы, ангелы улетают на поиски новых
стихов.
Это продолжается последние сорок лет. Мой скромный гроб порядком
обветшал. Сырость, жук-древоточец и зависть разрушают его, пока я отказываю
в таланте и величии поэту, который угрожает мне своим бессмертием.
1951
Очень огорчает меня небрежность нашего друга, на котором лежит забота о
моей пище земной...
Будет справедливо, если в связи с этими обстоятельствами средства на
мою пищу земную не затеряются где-нибудь или не произойдет еще какая-либо с
ними неприятность...
В чем провинилась моя пища земная, в каких грехах повинен мой скромный
образ жизни, что мне никогда не платят в срок?
Тысячу реалов из средств для моей земной пищи от дня сегодняшнего до
дня святого Петра...
Исходя из этого, умоляю Вашу Милость переслать мне с Педро Алонсо де
Баэной единый чек на восемь с половиной тысяч реалов, которые составляют
средства на мою пищу земную за несколько месяцев, начиная с сегодняшнего дня
до конца этого года...
Я добился, чтобы дон Агустин Фьеско написал Педро Алонсо де Баэне по
поводу пересылки мне средств для пищи земной...
Умоляю также: объясните нашему другу, что шестьсот реалов в месяц на
пищу земную -- этого не хватит даже начинающему ученику...
Прошу Вас быть снисходительным и простить меня за причиненные Вам
лишние хлопоты о земной пище для меня за июнь...
Сколько ни ждешь денег на пищу земную, а почтовых мулов все нет и
нет...
Ради всего святого, прошу Вашу Милость добиться от этих людей
каких-либо результатов и спасти меня земной пищей в июле...
На пятьсот реалов, начиная с сегодняшнего дня и до декабря, не может
прожить даже муравей, а тем более человек, заботящийся о своей чести...
Завтра начинается январь, а это означает начало года и начало выплаты
пищи земной...
Умоляю Вашу Милость решить вопрос с нашим другом о моей пище земной с
нынешнего дня до октября...
Я думал, мой друг, достигнув сорока, будет и жить, и кормиться
по-иному, однако вижу, что с этой пищей земной дела обстоят еще хуже, чем с
какой-либо другой; он словно бы в заговоре против нее, коли заставляет меня
поститься даже по воскресеньям, да простит меня Святая
церковь...
Средства на пищу земную в этом году даже при начислении составили
весьма малую сумму, а распределенные по нуждам уменьшились настолько, что их
не осталось совсем...
Если в самом скором времени не прибудут деньги на пищу земную,
останется только умереть...
Мне бы не хотелось утомлять Вашу Милость одной и той же просьбой
дважды, но я вынужден вновь просить Вас о пище земной...
Составим же средства для несчастной моей пищи земной таким образом,
чтобы хватило хотя бы на обед; на ужин, впрочем, рассчитывать не
приходится...
Умоляю Вашу Милость помочь мне в этом и не забыть ни обо мне, ни о моей
пище земной...
Я просто погибну, а моя репутация тем более, если Вы как можно скорее
не поможете мне чеком на получение полагающейся суммы для пищи земной...
Хотелось бы знать: у других людей с пищей земной происходит то же
самое, что и у меня, или судьба осчастливила меня единственного...
Наш друг производит над моей природой какие-то сложные опыты, пытаясь
выяснить, не ангел ли я, раз заставляет меня поститься уже столько
времени...
Сеньор дон Франсиско, поскольку Ваша Милость владеет мельницами, то вы
должны хорошо знать, что мельник сыт не шумом жерновов, а сыпучим зерном...
Чем виновата моя нищенская еда, коли требуется вмешательство дона
Фернандо де Кордовы-и-Кардоны?
Что-либо такое, что могло бы подтвердить наличие средств для пищи
земной...
Нижайше прошу Вашу Милость попросить от моего имени об услуге --
выплате мне денег для пищи земной за этот год...
Вы решили не только не увеличивать мне средства на пищу земную, но и
задерживать выплату, как уже неоднократно делали...
Не будьте же со мной столь жестоки, назначая мне столь нищенские
средства на пищу земную...
Что касается пищи земной, то за все это время я претерпел тысячи
лишений...
Что касается пищи земной -- уже четыре месяца мы живем в глаза не видя
ни единой монеты...
Не сочтите за труд купить для меня, за счет моих средств на пищу
земную, четыре арробы сухого апельсинного цвета, того, что уже прошел
перегонку...
Если бы Ваша Милость согласилась никогда не лишать меня пищи земной, я
целовал бы Вам руки столько раз, сколько монет они могут удержать...
Так по какой же причине Вы написали на чеке все, что мне причитается
сразу, вместо того чтобы выдавать мне пищу земную по глоточку раз от разу...
Остаюсь на том в ожидании пищи земной...
Всех моих средств на пищу земную осталось восемьсот реалов, точнее
восемьсот пятьдесят, до конца этого года...
Я договорился с Агустином Фьеско, что он даст мне сейчас две тысячи
пятьсот пятьдесят реалов -- все мои средства на пищу земную до конца
августа, а также за сентябрь, который начинается завтра, так что до конца
указанного сентября пищей земной я обеспечен...
Очень прошу Вашу Милость не допустить какой-либо ошибки, поскольку речь
идет о кредите и о последующих поступлениях средств на пищу земную...
Это не так уж и много, и надлежало бы поторопиться с выплатой на пищу
земную за этот месяц...
Выплаты происходят крайне неаккуратно, и нет никакой уверенности, что
моя пища земная...
Быть может, Ваша Милость отвернулась от меня, быть может, Вы написали
Фьеско, чтобы он отказал мне в средствах на пищу земную?
Для этого необходимо увеличить размеры средств на мою пищу земную...
Он не захотел даже на три дня ускорить поступление средств на пищу
земную...
Умолите его любезно выслушать меня -- я никак не могу платить за все,
имея столь скудные средства для пищи земной...
Целую бессчетно руки Вашей Милости за то, что так быстро выслали мне
средства на пищу земную...
Умоляю Вашу Милость о любезности выслать мне средства на пищу земную за
два указанных месяца...
Сейчас мне еще хуже, чем когда Ваша Милость оставила меня, пришлось
даже продать бюро черного дерева, дабы как-то прокормиться эти две недели --
поступление средств для пищи земной, как обычно, запаздывает...
Только благодаря Кристобалю Эредиа у меня есть еще кое-какой хлеб,
словно у бедняков из Руте, что едят только почти одни свиные шкварки...
Нет ни света, ни даже приятных сумерек: живу среди ночи и, что самое
плохое, еще и без ужина...
Ведь мы с Вашей Милостью едва ли не едим из одной тарелки; ах, если бы
это было так, а то: ныне я только подбираю крошки со стола Вашей Милости да
выпрашиваю, чтобы мне бросили кусочек хлеба...
Хватит жалеть меня Богу и людям; где бы я ни был, я везде -- дон Луис
де Гонгора, а уж тем более в Мадриде, куда мне вышлют в конце концов вполне
приличную сумму на пищу земную...
Целую руки Вашей Милости за то, что позаботились о моей пище земной...
Поскольку восемьсот реалов для человека солидного в этих местах -- это
ничтожная сумма для пищи земной...
Поскольку на пороге зимы я оказался без теплой одежды, поторопитесь с
выплатой средств на мою пищу земную, дабы я эти полтора месяца мог хотя бы
прокормиться Гонгора-и-Арготе. Из писем.
Гонгора-и-Арготе, Луис де (1561-1627) -- испанский поэт, один из самых
значительных писателей мировой литературы эпохи барокко.
Посвящается Антонио Алаторре
Я убежал от оскорбительной для меня демонстрации их счастья и снова
погрузился в одиночество. Запертый в четырех стенах, я напрасно борюсь с
мерзким видением.
Держу пари, что добром это не кончится, я пристально слежу за их
совместной жизнью. Той ночью я ушел от них, чувствуя себя помехой, третьим
лишним. Они сделались парой у меня на глазах. Их влечение было неистинным и
неистовым. Они горели желанием, и в их объятии была доверительность
посвященных.
Когда я прощался, они с трудом сдерживали свое нетерпение, трепеща в
предвкушении полного уединения. Как незваного гостя вытолкали они меня из
своего сомнительного рая. А я снова и снова возвращаюсь туда. И когда я
замечу первые признаки усталости, скуки, досады, вскочу на ноги и
расхохочусь. Я сброшу со своих плеч невыносимый груз чужого счастья.
Долгими ночами я жду, когда оно рухнет. Живую благоухающую плоть любви
пожирают ненасытные черви. Но еще долго предстоит им точить ее, прежде чем
она рассыплется в прах и малейшее дуновение унесет его из моего сердца. Я
увидел ее душу в ненавистном отливе, который обнажил источенное волнами,
каменистое дно. Однако сегодня я все еще могу сказать: я тебя знаю. Знаю и
люблю. Люблю зеленоватое дно твоей души. Я умею находить там тысячи
загадочных мелочей, какие неожиданно находят отсвет в моей душе.
Она взывает и повелевает с ложа псевдо-Клеопатры. Вокруг тепло и душно.
Засыпая после бесконечных бдений на вахте, она садится на последнюю мель
полудня.
Верный раб, учтивый и покорный, выносит ее из пурпурной раковины на
берег. Он осторожно выводит ее из жемчужного сна. Опьяненный легкими волнами
фимиама, юноша оберегает монотонный ритуал ее дремотной лени. Иногда она
просыпается в открытом море и смутно различает на пляже силуэт юноши. Она
думает, что это ей снится, и опять погружается в глубь простыней. Он едва
дышит, сидя на краю постели. Когда любимая спит уже глубоким сном,
исполнительный призрак, грустный и поникший, встает и на самом деле исчезает
среди пустынных рассветных улиц. Но спустя два или три часа он снова на
своем посту.
Печальный юноша исчезает среди пустынных улиц, а я, провалившийся в
бессонницу, сижу здесь, словно жаба на дне колодца. Я бьюсь головой о стену
одиночества и неясно различаю вдалеке несчастливую пару. Она плывет по
горизонту сна, тяжелого от наркотиков, а он осторожно гребет к берегу,
бессонный, безмолвный, подобно тому, кто везет сокровище в прохудившейся
лодке.
Я здесь, повалившийся в ночь, словно оторванный от своего корабля
якорь, упавший между морских скал. И море облепляет меня жгучим илом,
зелеными соляными губками, твердыми ветками ядовитых растений.
Медлительные, они оба оттягивают, отсрочивают очевидный финал. Демон
безразличия овладел ими, а я терплю кораблекрушение тоски. Много ночей
прошло, и в тяжелой атмосфере плотно закрытой комнаты уже не чувствуется
резкий запах сладострастия. Ничего, кроме медленно испаряющегося приторного
аниса и горьковатого запаха черных маслин.
Юноша томится в своем углу до нового приказания. Она плывет в гондоле,
окруженная нар-
котическим свечением, и жалуется, без конца жалуется. Юный лекарь
заботливо наклоняется и слушает ее сердце. Она сладчайше улыбается, подобно
героине в последнем акте трагедии. Рука ее бессильно падает в руки
эротичного эскулапа. Затем она приходит в себя, возжигает курильницу с
благовониями, приказывает открыть платяной шкаф, полный одежды и обуви, и
придирчиво, вещь за вещью, выбирает дневной наряд.
А я, со скалы потерпевшего кораблекрушение, подаю отчаянные знаки. Я
кручусь по спирали бессонницы. Взываю во тьме. Медленно, словно водолаз,
передвигаюсь по бесконечной ночи. А они все оттягивают решающий момент,
очевидный финал.
Мой голос сопровождает их издалека. Снова и снова я причитаю по
никчемной любви, и тусклый рассвет застает меня измученным и удрученным, с
безумными и злыми словами на устах.
1950
Пер.Владимир Литус
Ястреб хищный, что добычу на свободу отпускает, и как дар небесный
голод он смиренно обретает; капитан, приказ отдавший за борт выбросить все
грузы, -- тем свое спасая судно; злой разбойник, что покончил с промыслом
своим жестоким, убегает прочь от счастья или же от смерти лютой; летчик
шара-монгольфьера, что канат перерубает, улетает, на прощанье, мол, не