Госпожа Доркас поджидала его на кухне, держа в обеих руках сложенный лист бумаги. Она не мешкая вручила его постояльцу. На лице почтенной домохозяйки читалось волнение.
– Запечатано печатью эдила! – делая большие глаза, прошептала она, попрежнему неправильно выговаривая титул начальника городской стражи.
Лайам бесцеремонно сломал печать и пробежал глазами записку. Почерк Кессиаса не мог служить образцом каллиграфии, но с правописанием у него все было в порядке. Эдил приглашал его в таверну, где они были вчера, – и назначал время встречи.
– Все в порядке, мастер Лайам?
– Нет, – мрачно отозвался Лайам. – Завтра на рассвете меня казнят.
И, не прибавив к тому ни слова, он удалился наверх.
До назначенного Кессиасом часа оставалось совсем немного времени, но Лайам всетаки задержался – ровно настолько, чтобы снять сумку с письменными принадлежностями и переодеться в будничную одежду. Когда он спустился вниз, домовладелица все еще стояла на прежнем месте, держась за грудь и тяжело дыша.
– Зачем вы так делаете! – упрекнула она Лайама. – У меня чуть сердце из груди не выскочило, пока я не поняла, что вы шутите тут свои шутки!
– Ну а зачем же еще эдил может вызывать человека, как не на казнь?
– Ох, не знаю, мастер Лайам, не знаю, но вы – злой человек.
Лайам уже стоял на пороге, когда госпожа Доркас еще раз его окликнула:
– А чего же он хочет?
– Он желает поужинать со мной, – бросил через плечо Лайам. – Он называет это «последней трапезой приговоренного».
И он захлопнул дверь, предоставив госпоже Доркас самой разбираться с выпрыгивающим из груди сердцем.
Кессиаса на месте не оказалось, но «Белая лоза» – так называлась таверна – была переполнена, и Лайам порадовался, когда ему удалось отыскать незанятый столик. Девушкаофициантка довольно быстро принесла ему заказанное вино. Она, похоже, узнала Лайама: ведь он ужинал здесь накануне и отобедал днем.
Лайам поставил локти на стол и, потягивая вино, принялся разглядывать посетителей «Белой лозы». Они выглядели достаточно респектабельно. Это были люди не настолько богатые, чтобы селиться выше по склону холма, но и не столь безденежные, чтобы посещать шумные забегаловки по соседству с портом. Многие из них, склонившись друг к другу, негромко переговаривались – скорее всего, о делах. Лайаму пришло в голову, что точно так же со стороны будут выглядеть и они с Кессиасом, когда тот придет, и что точно так же они выглядели во время вчерашнего разговора и будут выглядеть завтра. Интересно, сколько еще вечеров им предстоит провести здесь, пока они не отыщут убийцу Тарквина?
«Или пока мы не отступимся от этого дела, – с кислой миной подумал он. – Если только дракончик позволит нам отступиться».
Лайаму не хотелось сейчас думать ни о Тарквине, ни о Фануиле, и потому он снова вернулся мыслями к леди Неквер. Она была юным, невинным созданием, – столь милым и утонченным, что он уже и забыл, что такое существует на свете. За годы, проведенные в странствиях, Лайам отвык от общения с людьми высшего света, хотя и сам когдато входил в их число. Проблемы леди Неквер почемуто волновали Лайама. Они, правда, отличались от его собственных проблем – поскольку были связаны не со смертью, а с жизнью, – и Лайам принялся размышлять.
Итак, «этот наглец» Лонс, рядовой актер, преследует леди Неквер, а причин тому две: ее притягательность и его страсть. Отчасти Лайам понимал Лонса, но ему очень не нравился его заносчивый тон. А еще не нравилось его смазливое личико. А еще больше – наглое себялюбие, проступающее в манерах.
Лонс был актером, а этих людей по традиции относили к самым низшим слоям общества. Ларс был прав – эти люди в старые времена заключали собой список нежелательных лиц, которых можно было гнать и подвергать наказаниям просто за сам факт их пребывания в какомлибо месте. Закон этот более не действовал, но предрассудки остались. Сам Лайам их не разделял, но он понимал также, что домогательства человека, стоящего на низшей ступени общественной лестницы, особенно мучительны для леди Неквер.
Должно быть, она сама невольно дала красавчику повод думать, что он имеет на нее какието там права. Попросила спеть для нее, улыбнулась теплее, чем нужно, – столь же, скажем, тепло, как улыбалась Лайаму, когда он развлекал ее своими рассказами.
«Конечно, она не думает, что я стану докучать ей, как этот молодчик, – ведь у меня слишком невинный вид».
Лайам усмехнулся и поднял стакан.
– Что это вы так сияете, Ренфорд? Неужто выследили нашу дичь?
Покачав головой, Лайам жестом пригласил Кессиаса садиться. Тот не мешкая плюхнулся на затрещавший под ним стул.
– Нет, просто припомнил одну шуточку в свой адрес.
– Так, значит, нынешний день прошел неудачно?
– Не хуже вчерашнего.
Кессиас с любопытством взглянул на Лайама и кликнул официантку.
– Вам не стоило заказывать здесь вино, Лайам. Единственный имеющийся здесь приличный виноград – это тот, что нарисован у них над дверью.
– Я заметил.
Официантка принесла Кессиасу кружку с пивом, и тот сделал хороший глоток, прежде чем заговорить. Когда он заговорил, слова его прозвучали негромко и сдержанно, прекрасно вписываясь в спокойную атмосферу таверны.
– Ну, как там наш Марциус?
– У меня с ним назначена встреча – на завтра. На раннее утро. Я сказал ему, что служил у Тарквина, и, похоже, он клюнул. Он спросил, владею ли я магией, но чуть не потерял ко мне интерес, когда выяснилось, что нет, не владею.
– Вы думаете, он мог убить старика изза какойлибо неудачи в магических опытах?
Эта версия явно показалась эдилу весьма перспективной; он подался вперед и состроил такую серьезную мину, что Лайам едва не расхохотался.
– Ну, как вы знаете, один из его кораблей таки разбился возле Клыков. Если Марциус заключил в этом смысле какойто контракт с Тарквином, то подобной оплошности он мог ему и не простить.
Кессиас удовлетворенно откинулся на спинку стула, и Лайам счел за лучшее уточнить:
– Я не стал бы торопиться с арестом. Когда я упомянул имя Тарквина, он вовсе не побледнел и не кинулся на колени, каясь в грехах.
– С убийцами такое вообще редко случается, Ренфорд. Но я учту ваши слова. А теперь, если у вас все, выслушайте меня.
Утром эдил навестил Виеску и в разговоре с ним намекнул, что ему коечто известно о некой его знакомой, которая также водит дружбу с неким могущественным магом.
– На самом деле я ничего такого не ожидал, просто пустил пробный шар, но эффект получился потрясающий. Аптекарь взвился, словно ужаленный. Конечно, он тоже ни в чем каяться мне не стал, но какихто пару часов спустя запер свою лавочку и потащился в Муравейник, в один дом, где сдаются внаем комнаты. За ним двинулся мой человек, и когда аптекарь вышел из дома – явно чемто расстроенный, – мой малый навел коекакие справки.
Эдил умолк – словно подчеркивая значимость своих слов – и снова откинулся на спинку стула с самодовольной ухмылкой. Он явно ждал, что Лайам начнет его спрашивать о дальнейшем. Лайам тоже ждал, с нарочитым равнодушием оглядывая стены таверны. Несколько мгновений они оба молчали, после чего желание Кессиаса поделиться новостями превозмогло его спесь, и эдил ворчливо закончил доклад.
Комнаты, куда безуспешно стучался аптекарь, снимает некая молодая дама, которая всегда появляется там в длинном глухом плаще и ни с кем не вступает в контакт. Включая владельца дома, ибо плату за комнаты ему доставляет обычный рассыльный. Дама в этих комнатах не живет, она проводит там всего несколько суток в месяц. Время от времени ее навещает гость, в длинном одеянии и низко надвинутом капюшоне, скорее всего – мужчина. В последнее время ни дама, ни ее гость там не бывали, но такое случалось и раньше, однако плата за комнаты всегда поступала в срок. Кстати, через пару дней владелец опять надеется получить денежки за аренду.
– Ну, и какой же вывод вы из этого сделаете, мой молодой друг?
– Виеску содержит любовницу.
– Вот еще! – насмешливо произнес эдил. – Аптекарь помчался туда в чем был, а вовсе не в длинном одеянии с капюшоном. Ясное дело – мы наткнулись на шлюху Тарквина!
Лайам задумался, потом покачал головой:
– Длинные одеяния носят не только чародеи, эдил. Так одеваются и жрецы, и некоторые чиновники, и я знаю богатых людей, считающих, что такой наряд делает их стройнее. Вы думаете, Виеску поспешил туда, чтобы предупредить некую женщину о неприятностях, которые ей грозят? А мне кажется более вероятным, что Виеску отправился к своей пассии за утешением. Должно быть, вы здорово его припугнули, и ему захотелось забыться.
Теперь настала очередь Кессиаса задуматься, что он и сделал, почесывая затылок, а Лайам тем временем перешел в наступление:
– В течение ближайших двух дней, как вы сказали, комнаты должны оплатить. Если взнос за аренду опять доставят, это докажет, что даму навещал не Тарквин. И я готов прозакладывать сапоги, что если мы проследим за рассыльным, то узнаем, что деньги он получает в одной маленькой аккуратной аптеке.
Эдил нахмурился, но вынужден был признать резонность выкладок своего собеседника.
– Хорошо, я приставлю к дому людей. Но надо еще подождать, пока все разъяснится, – упрямо заявил он.
Лайам согласно кивнул, но лишь потому, что считал: каждую версию следует прорабатывать до конца.
– Кроме того, я хотел попросить вас еще коечто проверить. Я вспомнил о девушке, о которой както упоминал Тарквин, – официантке по имени Доноэ. Думаю, нам бы стоило с ней побеседовать. Как повашему, смогут ваши люди ее разыскать?
– Отыскать в Саузварке простую официантку, о которой не известно ничего, кроме имени? Лучше уж попросите найти жемчужину, упавшую в море! Вы хоть представляете, сколько в этом городе таверн, постоялых дворов и кабаков?
– Тех, которые мог посещать Тарквин, – не так уж и много. Предположим, что старик именно там завязал знакомство с некой – нам пока неизвестной – особой. Могу поспорить, что вам даже не придется выходить за пределы респектабельного района – а там не так уж много таверн.
– Ладно, ладно! Я пошлю когонибудь поискать эту официантку. Как вы там сказали ее зовут – Доноэ?
Лайам кивнул.
– Доноэ! – недовольно проворчал эдил. – Официантки! Я подношу вам на блюде даму из меблированных комнат, а вы меня тянете к официанткам!
– Не только к официанткам. У нас все еще остается Марциус, да и до менестреля мы пока что не добрались.
Тут Лайаму на ум пришел его разговор с Ларсом в прихожей дома Некверов.
– Скажитека, Кессиас, а что это за компания «Золотой шар»?
– Здешняя актерская труппа; они круглый год дают в городе всяческие представления. В Саузварке два театра: летний амфитеатр и крытое помещение для зимы. Зимой я частенько их закрываю, из профилактических соображений, – чтобы не распространяли заразу, – и отправляю показывать спектакли крестьянам. Зимой в плотно набитом театре больные плодятся, как крольчата.
Внезапно лицо эдила озарила неприкрытая радость.
– Аа, я понял! Вам не дает покоя актерский нож! Нож и менестрель! Менестрель и нож! Ловко, Ренфорд, очень ловко! Так, значит, вы думаете, что отыщете вашего менестреля там? Надо же! Я бы и не подумал чтото выискивать среди этого сброда!
– Нетнет, я вовсе не это имел в виду! – поспешно произнес Лайам. – Я думал совсем не об этом.
Он хотел было рассказать эдилу о визите к леди Неквер, но тут же счел за лучшее этого не делать.
– Я просто слыхал об этой труппе от хозяйки дома, в котором живу, и подумал – а не сходить ли мне на представление?
– По правде говоря – превосходная идея! Что ж, Ренфорд, сходите, и я с вами схожу. И если вы там выследите вашего менестреля, мы вместе подумаем, как нам с ним поступить.
Кессиас счастливо улыбнулся и жадно зарылся в тарелку с едой, которую поставила перед ним служанка. Лайаму на миг стало неловко. Он ведь не мог опознать менестреля, поскольку никогда не видел его. Его видел лишь Фануил. Но Лайам не мог объяснить это эдилу.
Он тоже принялся за еду – но с гораздо меньшим энтузиазмом.
7
Крытый театр, где компания «Золотой шар» давала зимние представления, находился в Аурикпарке – районе, довольно удаленном от моря и от дома, где проживал Лайам. Наполовину затянутое строительными лесами здание театра довлело над окружающими домами. От остальных строений его с боковых сторон отделяли узкие переулочки, а с фронтальной и тыльной – широкие улицы. Высоко над мостовой с выступающего крюка свисал огромный позолоченный шар, на его поверхности искрились капли дождя. Местами золотая краска облезла, но в рассеянном свете фонарей, идущем снизу – от парадного входа, это почти не было заметно. Сейчас из темноты выступала лишь нижняя полусфера шара, и она выглядела весьма впечатляюще, напоминая некую экзотическую луну.
На ступеньках театра, перед широкой деревянной дверью, толпились люди, ожидая, когда их пропустят внутрь, еще большее их количество заполняло маленький вестибюль. Здесь собрался по большей части пестро и бедно одетый, привычный к дождю и холоду люд: подмастерья и моряки, мелкие чиновники и ремесленники, рыночные торговцы и рабочие порта. Время от времени на пороге театра возникали и хорошо одетые господа. Тогда толпа, не выказывая неодобрения, расступалась, давая проход состоятельным лицам – или тем, кто выглядел таковыми, – и снова смыкалась у них за спиной. Лайам и Кессиас тоже прошли через толпу, словно два корвета через стаю утлых лодчонок, и оказались перед восседающим на большой бочке человеком в наряде шута. Яркие лоскуты ткани, нашитые на трико, придавали ему праздничный вид.
– Добрый вечер, мастер эдил. Опять пришли нас закрывать?
Шут сверкнул глазами и слегка выпятил губы. На лице его читалась сложная смесь нарочитого подобострастия и хорошо скрываемой неприязни.
– Нет, мастер актер, просто пришел посмотреть представление. Если пьеса мне не понравится – что ж, тогда я отправлю вас наслаждаться красотами сельской местности.
Кессиас тоже ухмыльнулся, потом махнул рукой Лайаму:
– Вам платить Ренфорд. Довольно будет и верхней ложи.
Лайам нахмурился и полез за деньгами. Эдил, как видно, решил, что сегодня лучше работал он. Лайам бросил монету на крышку бочонка. Актер в шутовском наряде отвесил им картинный поклон и жестом предложил проходить дальше.
В зале также толпился народ, но и здесь толпа безропотно расступалась перед эдилом. Впереди, в обрамлении тяжелых колонн, вытесанных из грубого камня, возвышалась сцена. Но Кессиас повел Лайама не к ней, а кудато налево и вверх по узенькой лестнице. На втором этаже театра обнаружилась галерея, разбитая все теми же колоннами на отдельные ложи. Эдил выбрал одну из лож и с довольным кряканьем опустился в мягкое кресло. Лайам устроился рядом с ним и придвинул свое кресло ближе к барьеру.
Зал театра «Золотой шар» оказался шестиугольным. Одна из граней шестиугольника была непропорционально велика, там располагалась высокая сцена. Остальные грани были образованы двухъярусной галереей, заставленной креслами; внизу же, в партере, сидений почти не было. Там толпились бедняки – море голов; они шумно переговаривались и с нетерпением глазели на сцену. Богачи тем временем, брезгливо пробираясь через эту толпу, заполняли ложи нижнего и верхнего яруса. Там, куда ни глянь, посверкивали богатые одеяния и лоснились сытые лица.
Оглядевшись, Лайам прошептал Кессиасу:
– Думаю, мы смотримся среди них как бельмо на глазу.
Он имел в виду простую черную тунику эдила и свой повседневный наряд. Кессиас рассеянно кивнул, потом нехотя возразил:
– Да нет, пожалуй. Тут всем на нас наплевать. Все эти магистры ремесленных общин и торговых гильдий, купцы и богатые держатели лавок так разоделись, чтобы произвести впечатление на своих подмастерьев, подручных и прочую мелюзгу. У вас же нет ни наемных работников, ни слуг, да и я надеюсь, что никто из моих стражников здесь не ошивается – а если кто и ошивается, то я ему голову оторву. А главное, – добавил эдил, чуть поразмыслив, – им надо покрасоваться друг перед дружкой. Думаю, ни вы, ни я в этом не нуждаемся.
Лайам стал обдумывать это суждение. Попутно он с ленивым любопытством оглядывал театр. Огромная кованая железная люстра напомнила ему большие театры Торквея, равно как и планировка сцены, с ее тяжелым занавесом, нишами и небольшими балкончиками по бокам. Лайам вспомнил спектакли, которые ему довелось повидать в метрополии в годы студенчества, и подивился, что такое захолустье, как Саузварк, может похвалиться театром, почти не отличающимся от театров столицы. Конечно, здесь кровля была соломенной, но все же имела очертания свода, а сцена, обшитая простым деревом, в конструкции не уступала своим, отделанным мрамором, сестрам. К тому же все, чего «Золотой шар» недобирал в пышности, он возмещал за счет воодушевления зрителей.
От театров Торквея веяло скукой; казалось, что там не дают представления, а отдают дань раз навсегда заведенной традиции, и зритель себя там вел уравновешенно и благочинно. Здесь же, в Саузварке, публика просто бурлила; зрители, нетерпеливо переговариваясь, не могли дождаться начала. Лайаму сделалось любопытно, что же за пьесу будут играть. Он не удосужился вовремя поинтересоваться об этом у Кессиаса, но только Лайам собрался открыть рот, по театру словно пронесся порыв холодного ветра. Он с ревом пошел со стороны сцены, промчался над головами стоящих зрителей, сделал круг по галерее, поднимаясь вверх, – почти зримый в своем громогласном шествии, – и разбился о люстру. Пламя сотен свечей затрепетало и заметалось, отбрасывая причудливые тени и угасая. Затем ветер стих так же внезапно, как и возник, оставив примолкших зрителей в полнейшей темноте.
– Смотрите, – шепнул эдил, дотронувшись до руки Лайама. От неожиданности Лайам инстинктивно дернулся, но продолжал вглядываться во тьму – в ту сторону, где, по его представлениям, находилась сцена.
Там уже начал разливаться ясный, чуть желтоватый свет, вроде того, что освещал дом Тарквина. Постепенно он залил пространство сцены; из темноты стали проступать лица зрителей – одни лишь лица, выхваченные из окружающей тьмы. Ктото нетерпеливый выкрикнул: «Плутишка Хорек!» – и весь партер тут же отозвался радостными аплодисментами и свистом. В расширяющийся круг света вступил полный мужчина в наряде шута и замер в задумчивой позе.
Затем, проделав серию полупристойных жестов, мужчина объявил, что он и есть тот самый Плутишка Хорек, которого никто на свете не любит. Новый шквал одобрительных возгласов явственно показал, что это не так. Актер, живо жестикулируя, прочел пролог, в котором вкратце описывалась интрига пьесы, ради комического эффекта коверкая и переставляя слова. Зрители отвечали взрывами хохота. Кессиас смеялся вместе со всеми, и даже Лайам улыбнулся, глядя на ужимки шута.
Неизвестно откуда берущийся свет померк, а затем вспыхнул снова – теперь он походил на свет летнего солнца. На сцену вприпрыжку выбежала стайка актрис. Согласно сценарию, они должны были изображать юных придворных фрейлин; они делали вид, будто собирают цветы в лесу. Потом к ним вышла принцесса. После нескольких вступительных и малозначащих фраз принцесса объявила, что ей хочется танцевать, и внезапно театр заполнила музыка – медленная и мелодичная. Принцесса – она была одета в короткое шелковое платье с прозрачными вставками – выступила вперед и закружилась по сцене. Фрейлины выстроились полукругом, почтительно наблюдая за ней.
«Она похожа на Лонса», – вдруг подумал Лайам. Танцовщица действительно очень походила на молодого красавца, досаждавшего леди Неквер, только черты лица ее были более благородной чеканки; ее блестящие золотистые волосы волной ниспадали на плечи, а смелое волевое лицо наводило на мысль о страстной и сильной натуре.
Тем временем музыка несколько изменилась – она сделалась более быстрой и экстатичной. Девушки одна за другой начали присоединяться к танцу, повторяя движения танцовщицы. Та же, в свою очередь, изменила манеру танца, постепенно освобождаясь от рамок условностей. Чистая, наивная в своей прелести пасторальная аура, витавшая поначалу над сценой, исчезла, и танец фарфоровой куколки сделался танцем плоти. Короткое платье принцессы выглядело теперь бесстыдно коротким, оно открывало взорам замершей публики все изгибы трепещущих бедер. Платье уже ничего не скрывало, оно лишь вторило всем дразнящим извивам, всем выпуклостям летящего тела, оно вилось вокруг него, словно живое пламя, и актриса порой казалась совершенно нагой.
Лайам неотрывно смотрел на сцену. Он был очарован и в то же время шокирован откровенной сексуальностью танца. Он изумленно вздохнул, когда изнемогающая красавица замерла, упав на колени, – раскрасневшаяся и задыхающаяся, – и лишь ее волосы золотым пламенем еще летели кудато, но уже завершали полет.
– Да, неудивительно, что магистры ремесленных общин жалуются, будто театр разлагающе действует на их подмастерьев, – пробормотал Кессиас. Зрелище впечатлило его не менее, чем Лайама.
Лайам собрался было ответить, но тут его внимание привлекла появившаяся на сцене фигура. Да, это был Лонс, он шел к танцовщице. Лайам с силой втянул воздух сквозь зубы и подался вперед, к бортику ложи.
– Что? – мгновенно отреагировал Кессиас. – Это и есть наш менестрель?
Лайам отмел вопрос взмахом руки. Он смотрел на актера. Тот тем временем пересек сцену и помог танцовщице встать. Пошел очередной эпизод представления. Сначала Лайаму показалось, что Лонс и танцовщица изображают любовников, но логика эпизода помогла ему уяснить, что это брат и сестра. Когда эпизод закончился, свет снова померк. Лайам откинулся на спинку кресла и задумался. Кессиас нетерпеливо ткнул его в бок.
– Ренфорд, что вы молчите? Это наш менестрель или нет?
– Пока не пойму. Мне нужно к нему присмотреться.
Эдил нетерпеливо фыркнул и вновь повернулся к сцене.
Сравнивая Лонса – он играл принца – с актрисой, игравшей принцессу, Лайам окончательно уверился, что они связаны близким родством. Это открытие было почемуто ему неприятно. Лайам почувствовал, что его неприязнь к актеру растет. С другой стороны, его сестра просто обворожила Лайама, впрочем, – он вынужден был это отметить, – как и любого из присутствующих в театре мужчин. Она была потрясающе привлекательна; ее яркая броская красота полностью затмевала скромную прелесть леди Неквер. Лайам мысленно поставил двух женщин рядом, потом так же мысленно поместил между ними Лонса.
Представление тем временем двигалось своим чередом; одна сцена сменялась другой. Сюжет состоял из разнообразных приключений принца и принцессы; а для развлечения публики в него были вплетены комические репризы Плутишки Хорька, играющего придворного шута этой пары. После первого танца принцесса танцевала еще лишь раз, но эффект был тот же – у присутствующих пресекалось дыхание. Свет гас часто, и каждый раз, как он загорался вновь, сцена выглядела уже иначе. На ней появлялись различные диковинные существа, выглядевшие невероятно реально. Лайам списывал это на счет великолепной работы декораторов, гримеров и костюмеров, пока из кулис, угрожая главным героям, не вывалился огромный дракон и не плюнул в зал сгустком огня.
Кессиас довольно осклабился.
– Да, иллюзионист у них просто великолепный, – сказал он таким тоном, словно делился с Лайамом одному ему ведомой тайной.
Лайам улыбнулся. Он успел заметить, как отшатнулся бравый эдил, когда сгусток огня полетел в его сторону. Однако слово «иллюзионист» поставило перед его мысленным взором Тарквина. В конце концов, он пришел сюда искать убийцу старого чародея, а не наслаждаться игрой провинциальных актеров!
Но пока что физический взгляд Лайама был прикован к героям спектакля. Девушка говорила мало, но двигалась так, что зал следил только за ней.
Принц и принцесса по ходу пьесы сражались против злого герцога, который постоянно строил им козни. Сперва они побеждали подручных герцога, затем сошлись лицом к лицу с главным злодеем. Последовал долгий, напряженный поединок между Лонсом и герцогом, превратившийся в эффектную демонстрацию фехтовальных приемов. При каждом удачном выпаде принца зрители ахали и радовались, как дети; когда наступал герцог, они разражались воплями.
Лайама не интересовал поединок: он смотрел на принцессу. Все то время, пока длилась дуэль, девушка стояла на авансцене, прижавшись к камню колонны, и с явной тревогой наблюдала за схваткой. Ее короткое платье пришло в беспорядок, высокая грудь вздымалась при каждом вздохе. Она была самим совершенством – по крайней мере, так казалось Лайаму. Он едва заметил, что Лонс в конце концов одолел своего врага. Кровь ударила фонтаном – еще одна превосходно сработанная иллюзия, – и герой разразился приличествующим случаю монологом. Но Лайам попрежнему глядел лишь на принцессу.
Зал разразился бурей воплей, но Лайам словно бы онемел. Игра девушки ошеломила его: она была достоверной в мельчайших реакциях. Вот она чуть отвернула голову, чтоб не видеть смертельного сабельного удара, вот с неимоверным усилием вновь повернулась, заставляя себя взглянуть на окровавленный труп. Лицо ее побледнело, во взгляде читался ужас, смешанный с нарастающим торжеством.
Все было правдой. Лайаму не раз приходилось видеть людей, взирающих на мертвых врагов. Зал бушевал, визжал, выл, свистел, а Лайам сидел потрясенный и очарованный. Уровень этой актрисы во много раз превосходил уровень труппы, с которой ей приходилось играть.