Хургин Александр. Лишняя десятка

что надо. Он по магазинам никогда не ходил. Зарплату отдаст, а остальное не
его дело. Конечно, если честно, то Лобов тоже не последний - не пьет, не
курит. И зарплату вот отдавал. А чтоб гулянки всякие или женщины посторонние
- этого вообще никогда не бывало. Он же не какой-то там неформал. Он раз
женился - то все, железно. Да и Верка ничего такого - ни разу. Вечером
всегда дома. Стирает, готовит. Ковер вместе с ней по субботам трусили. Кто ж
думал, что она такая? Никто не думал. А она взяла и не пришла домой. Лобов
пришел, а ее нету. И записка, кастрюлей лежит придавленная: "Я от тебя
ушла".
Лобов сначала и не понял. Потом уже, когда поздно стало и темно совсем,
догадался. И что самое интересное - куда ушла, зачем? Ничего не написала.
Лобов на работу к ней сходил, мастера нашел - ему его люди показали. -
А где, - спрашивает у него, - Верку Лобову можно увидеть?
- Лобову? - мастер отвечает. - А ты ей кто будешь?
- Я брат двоюродный, - Лобов говорит, - из Воронежа к ней приехал.
- А Лобова рассчиталась, - говорит мастер. - Два месяца отработала
согласно КЗОТа и рассчиталась. Говорила, в другой город уезжает, на
постоянное место жительства, мужу ее, говорила, работу там предложили
хорошую.
-А в какой другой город, не говорила она? - Лобов спрашивает.
- Нет, - мастер, говорит, - не говорила.
А сегодня Лобов Верку свою из автобуса увидел. Он на фабрику в автобусе
ехал, а она по дороге шла. Если б народу поменьше было, Лобов бы мог на
следующей выскочить и Верку поймать. Но он же думал, что она в другом городе
живет, и не знал, что ее увидит, ну и пока , из середины вылезал, автобус
уже две остановки проехал. Лобов подумал, что, может, померещилось ему,
потом вспомнил - нет. И платье Веркино, и походка, и все. Вот Лобов
отработал день, получку получил - потому что им по седьмым числам получку
дают - и в ЦУМ пошел. Пришел, походил, посмотрел. Продавщицы стоят,
лялякают, люди по залу ходят - тоже, как и он, смотрят. Посмотрят и идут кто
куда. Лобов костюмы пощупал - какие-то они не такие, рубашки поглядел,
подождал, пока продавщицы освободятся, и спрашивает у них:
- Это, - а мне б костюм купить импортный. Такой, чтоб по моде?
Продавщицы заметили его и говорят:
- Все перед вами. Покупайте.
- А больше ничего, - Лобов опять у них спрашивает, - нету?
- Естественно, - они ему говорят, - нету.
- Ну, а рубашки? Такие, знаете, цветные сейчас бывают?
Продавщица, которая постарше, отошла к рубашкам и показывает одну
Лобову.
- Нет, - Лобов ей объясняет. - Эта рубашка в цветочек, а мне надо
цветную. Такую, ну... Вы ж знаете, сейчас носят. Синие и с белыми пятнами. У
Димки Вилова такая есть.
Продавщица чего-то разозлилась и говорит:
- Ходят всякие дураки пьяные, работать не дают.
Лобов начал было говорить ей, что он не пьет и не курит, но видит -
бесполезно. Повернулся и пошел к двери, где "Выход" написано. Открыл ее, а
за дверью тетка стоит.
- Эй, - говорит тетка, - мужчина!
Лобов дверь ногой придержал, чтоб не хлопнула, и спрашивает:
- Вы меня?
- Тебя, - тетка подтверждает. - Тебе что надо?
- Мне? - Лобов говорит. - Мне рубашку надо. Цветную. Или костюм.
Тетка засмеялась и удивляется:
- Ну, ты, мужчина, даешь! Разница все ж таки есть - рубашка или костюм.
Лобов молчит, а она вытаскивает из своей сумки - с ней рядом сумка
стояла - прозрачный кулек.
- Такая, - спрашивает, - подойдет?
Лобов посмотрел, а в кульке ну точно, как у Димки Вилова рубашка лежит
запакованная. Синяя, с пятнами и размер шеи - тридцать девять. Как раз на
него.
- А сколько стоит? - Лобов у тетки спрашивает. А тетка говорит:
- Девяносто.
- Ого.
- А ты как думал? Зато ж вещь! Ты, - говорит, -рассмотри, - и вынимает
рубашку из кулька, чтоб Лобов поближе ее увидел.
Приложил Лобов рубашку к плечам, материю на прочность проверил и
говорит тетке:
- Где наша не пропадала, давай.
Полез он в карман, отнял от получки двадцать семь рублей. а остальные
тетке отдал. Тетка деньги пересчитала.
- На, - говорит, - подержи их пока, а я тебе покупку сложу.
Сложила, в кулек аккуратно всунула, деньги опять у Лобова забрала и в
сумку свою их положила. Нагнулась - сумка же ее на земле стояла - и спрятала
деньги внутрь. А после этого рубашку Лобову отдала.
- Носи, - говорит, - на здоровье.
Взял Лобов эту рубашку и пошел. Идет и мечтает.
- Сейчас, - мечтает, - побреюсь, оденусь в новую рубашку и пойду в
парк. Или еще куда-нибудь, в общественное место. Может, Верку увижу.
Пришел Лобов домой, перекусил немного, побрился электробритвой
"Харьков-6" начисто, свою старую рубаху скинул, а эту, цветную, которую у
тетки за девяносто рублей купил, на себя надел. И в штаны ее, под ремень,
заправил. И складки за спину пальцами отогнал. Да, значит... Ну и к этому
переобулся в выходные туфли. Коричневые у него есть, на каучуке. Щеткой по
ним прошелся с гуталином и переобулся.
Хотел Лобов уже идти, но потом в зеркале свое изображение увидел, в
рубашке. И не пошел ни в какой парк.
- Какая-то эта рубашка, - подумал, - клоунская. Синяя и еще с белыми
пятнами. Тьфу!

ОСТРЫЙ ЖИВОТ

Саня попал в больницу. Случайно попал. Мужик он здоровый. Насморк
только иногда бывает, а больше - ничего. А тут в больницу попал. Первый раз
за тридцать лет. Его прямо с работы увезли. Он в стальцехе работает. На
формовке. И все в норме было, а в буфет сходил, взял триста колбасы, сметаны
стакан с коржиком, молока выпил пакет - и скрутило его. Наверно, колбаса
несвежая была. Или сметана. Буфетчица перепугалась насмерть, "скорую"
вызвала. Ну и отвезли его. Как был - в робе, - так в машину и запихнули.
Сказали - "острый живот".
А в больнице фамилию и все такое прочее выяснили, раздели и мыть стали.
Насильно. Он ни согнуться, ни разогнуться не может - боль адская, - а они
внимания не обращают. Моют, как покойника. Помыли, спецовку какую-то
больничную выдали, Саня хотел трусы натянуть, но не успел. Вырубился. Потом
чувствует, воды хочется, осмотрелся - кругом ночь и никого нету. И башка
квадратная. Попробовал встать - черта с два. До утра промаялся - пока ему
кто-то губы лимонной коркой не намазал.
В общем так - сделали Сане операцию. У него язва была прободная.
Сказали, еще б час - и песец котенку. Но Саня - ничего, через три дня уже в
общей палате был. Большая палата. Восемнадцать человек лежит. И что особенно
- все с язвой. Один только студент с поджелудочной - он на свадьбе гулял у
друга, ну и не выдержала поджелудочная. А остальные - с язвой. Кстати,
боксер лежал, полутяж Юра Лыков. И откуда она, эта язва, берется? Саня же
вот тоже никогда на живот не жаловался. И пожалуйста - теперь, значит,
больной. Врач сказал, что с формовки уходить надо. Нельзя, сказал, в ночь
работать и физически - нельзя. Саня говорит:
- Там видно будет, что нельзя, что можно, вы, - говорит, - пока лечите
меня, а то из меня гной все время вытекает.
- А это так и должно, - врач говорит, - не беспокойтесь. Саня сильно и
не беспокоился, но очень ему здесь, в больнице, не нравилось. Во-первых, в
палате восемнадцать мужиков, у всех желудки негодные. Попробуй, полежи там.
А второе, кормили паршиво. Гадостью какой-то кормили, говорили - диета
такая. Если б Ирка не носила из дому - засох бы от их диеты на корню. Ребята
шутили: "Лечиться даром - даром лечиться", - все им смешно. Оно, когда
восемнадцать мужиков валяются без дела, - им от скуки все смешно. Вон Саню
второй раз резали - от гноя чистили - еле вычухался, хуже, чем после
операции было, а они смеются:
- Подумаешь тоже, гной. У одного мужика, - говорят, - хирург нож в
брюхе зашил. Кинулся следующего резать - нет ножа. Искал, искал - нету. А
нож-то казенный был, денег стоил.
Так днями и лежат - ржут, кто может. А кто не может - те просто лежат.
Стонут. А вечером на второй этаж ходят. Там телевизор есть. Не цветной,
конечно, и звук не работает. А показывать - показывает. Изображение четкое.
Если футбол или хоккей - можно смотреть, кино, конечно, не понятно без
звука, а футбол - можно. А когда футбола нет, они после ужина лежа в "козла"
стучат, правда, без замаха, а то врач дежурный сразу гандель поднимет - что
тут, видите ли, больница у них, а не Монте-Карло какое-нибудь. Вроде бы они
сами не знают, что тут у них.
Еще Ирка газеты приносила - под настроение можно читать. Оставлять
только в палате нельзя. Саня раз оставил, пошел Ирке банки пустые вынести, а
пришел - меньше четвертушки на тумбочке лежит. Уже, значит, попользовались.
Другой же бумаги нет.
Саня недели две после операции еще как-то держался, терпел такую жизнь,
а потом все ему опротивело - вонь эта, процедуры, анализы. Лежал, как
колода, в потолок пялился. Вчера, правда, повеселились слегка. Когда
иностранец в больницу приперся. Видно, по обмену опытом. Высоченный дядька,
тощий. Из-под халата штаны видны вареные, а руки белые-белые. Ходил по
больнице часа два - морщился. А за ним наших врачей - целое стадо. Впереди,
значит, иностранец, рядом с ним - начальник какой-то из Москвы - тот, что
иностранца этого привез, - а они всей оравой сзади. Начальник иностранцу
улыбается сквозь очки ласково, на больных, что в коридор вылезли,
показывает. И через каждое слово все - фо пуэ, фо бэгэ. фо пуэ, фо бэгэ.
Больные поглядели на это.
- Тьфу, - говорят. И разошлись. На койки легли в палате, лежат.
- А интересно бы знать,. что очкастый ему долбил? - кто-то из угла
спрашивает. - Что по-ихнему, интересно, означает, это фо пуэ, фо бэгэ?
Лежат мужики. Никто не знает. А студент койкой скрипит. Поскрипел он,
поскрипел койкой этой своей и говорит:
- Травил он ему. Что эта больница для тех, кто работать не хочет и
взносы в профсоюз не платит. Для бедных то есть больница и для нищих.
Поэтому, значит, такой бардак.
Ну, тут все с коек начали вставать. Те, что совсем лежачие, - и то
встали.
- Мы, - говорят, - в профсоюз не платим? Да мы ж всю жизнь... Мы по
четыреста в месяц...
И пошли разбираться. В коридор вывалили опять, а делегация в это самое
время уходить собирается. Вот мужики иностранца оттерли, а наших в угол
загнали. Стоят, смотрят на них и молчат. А Юра Лыков - полутяж который -
взял главврача за душу и говорит:
- Выписывай нас всех, тварь, из своей богадельни, или мы тебе ноги из
жопы вырвем, а спички вставим.
У главврача губы посинели. "Я ж, ничего, - говорит, - что ж это, -
говорит, - такое творится в присутствии представителя Минздрава СССР?"
А мужики стоят толпой - и ни с места.
- Выписывай, - говорят - кому сказано! В знак протеста! Главврач видит,
деваться некуда, но уже успокоился.
- Ладно, - говорит, - завтра же всех выпишу. И нарушение режима отмечу,
чтоб по больничному вам не заплатили.
Хотели ребята надавать ему и вообще - всем, а потом раздумали.
- Ну их, - сказали, - на фиг. Пускай живут.

СВЕТ В КУХНЕ

Финогенов жил плохо и несусветно. А если честно выразиться до конца -
то отвратительно. Но все же таки как-то он жил. Как все примерно люди, что
его повседневно окружали на улицах и в местах общественного использования, а
именно в универсаме N88 второго горпищеторга, в троллейбусе шестидесятого
маршрута следования, а также еще во дворе дома 11/2 по улице
Краснокирпичной, который был постройки конца девятнадцатого столетия или,
может быть, в крайнем случае, самого начала двадцатого. Старого возраста,
мягко говоря, дом был, дореволюционного. В прошлом еще когда-то здесь
большое множество таких домов стояло в качестве доходных, а в наше уже
бурное время великих надежд и свершений всего три их осталось, а другие все
в постепенном порядке оказались бесследно поглощены колесом истории, и на
обломках прежних эпох были отстроены современные микрорайоны из высотных
девятиэтажек, оснащенных комфортабельными лифтами и мусоропроводами и всеми
нужными для удобной человеческой жизни коммунальными удобствами и службами.
А в доме 11/2, где с незапамятных довоенных времен культа личности товарища
Сталина проживал после своего рождения Финогенов, и в двух точно таких же
сохранившихся домах-близнецах-братьях, никаких аналогичного рода удобств
никогда не существовало - была только одна вода холодная с хлоркой и газ
природный в связи со всеобщей газификацией города и деревни. И больше ничего
в этих домах не было. Уборных - и то не было внутренних, а имелась во дворе
туалетного предназначения будка, а двор своим собственным геометрическим
расположением образовывали те же самые дома, стоя втроем буквой "П"
правильной конфигурации, и эта туалетная будка обслуживала одним своим
посадочным местом все поголовно народонаселение трех этих домов как мужского
пола, так и женского. И невзирая на возрастные отличия. И была она, будка то
есть. туалетная, деревянная. Из досок. А вокруг везде двадцатый век на дворе
- то есть стекло и бетон. Ну и кирпич тоже, конечно. И поэтому доски от
будки, бывало, отрывали. Когда драка какая-нибудь молодежная случалась или,
чтоб костер сложить для развеселения души и тела, допустим, на снегу под
Новый год. И кончилось все это тем, что будка осталась без дверей как
таковых вообще. И как хочешь - так ею и пользуйся. Ремонтировать же будку
никто не обязан. У жэка досок не предусматривается планом капремонта и
сметой для таких незначительных нужд населения - ну вот, выходит, и все. А
Финогенов, он какой путь из положения изыскал и предложил на суд
заинтересованных соседских жильцов - он говорит: а давайте мы прибьем к
будке рейку подлиньше под названием флагшток и к ней флаг какой-либо поярче
прицепим на веревке. Поднятый флаг - значит, занято, издалека видно, и
нечего туда свой нос совать, а спущен флаг - пожалуйста, свободно. и можно
посещать всем желающим и нуждающимся, милости просим, и все соседи эту
простую идею одобрили и поддержали, сказали, ну, ты, дед, башка с ушами,
юморист, и, не отходя, отодрали одну слабую доску от будки, и прибили ее
гвоздями как возможно выше, и флаг к ней в соответствии с предложением
Финогенова приспособили - тот, который по праздникам на доме вывешивали, и
пользуются этой будкой с праздничной символикой и по сей сегодняшний день.
Ну, да все это - отсутствие достойного туалета подразумевается в виду -
не самое основное в том, что Финогенов плохо жил. Хотя и это одна из
характерного вида черт его жизни. А самое основное, конечно, и главное - это
то, что жил он, Финогенов, одиноким холостяком, и никто за него замуж не
выходил. Как развелся он с первой женой по существенной причине ее
бездетности (тридцать шесть лет тому назад это произошло), так и жил сам
себе в указанном старом доме на последнем, третьем, этаже, имея, между
прочим, отдельную от всех квартиру, которая отошла ему при разводе, так как
он в ней был рожден и жил с тех пор коренным жителем. А в квартире, кроме
его самого, жило еще очень большое число тараканов и мышей, правда, они в
основной массе в пределах кухни находились, а не в комнате, и Финогенов,
поэтому за электросвет крупные суммы выплачивал ежемесячно. Он свет в кухне
на ночь постоянно не выключал - чтоб они не выползали из своих нор и щелей.
Они же - тараканы в частности и мыши - они яркого света биологически не
переносят и панически избегают. А лампочка в кухне у Финогенова сто свечей
вкручена, потому что, если меньше вкрутить, то не поможет ни черта. Конечно
же, она, лампочка эта мощная, наматывала избыточные неоправданные киловатты.
Но тушить ее все равно никаким образом нельзя было себе позволить. Из-за
того, что тогда под слоем тараканов ни пола видно не было бы, ни клеенки на
столе, ничего - столько, значит, их наплодилось и размножилось за долгие дни
и годы жизни. Ну, и жил, значит вот, Финогенов в этом доме, состоя на полном
пенсионном обеспечении по старости, и жизнь его текла приблизительно в
следующем русле. Просыпался Финогенов часа в четыре утра от наступления
бессонницы и часов до полседьмого лежал на спине и смотрел раскрытыми
глазами в серый, с дождевыми затеками потолок своего жилья. И прислушивался
к шуршанию и писку, который доходил до его ушей через дверь. Это значит,
мыши и тараканы в кухне боялись ходить из-за яркости света лампы, а по
коридору все ж таки рысачили, гадости, отыскивая, что бы им употребить и
сожрать. Потом, в семь часов, Финогенов из постели вылезал и шел на кухню.
Там, на кухне, он умывал лицо и руки под краном, нагревал чайник воды и
толково пил чай, и завтракал тем, что у него содержалось в холодильнике - то
ли колбасой, то ли же иногда просто хлебом с маслом, и чаем запивал горячим,
чтоб облегчить прохождение в глубь пищеварительного тракта пережеванной
пищи. А после окончания завтрака Финогенов ополаскивал чашку и нож кипяченой
водой, складывал еду в холодильник, чтоб она была недостижима для тараканов
и мышей, брал сумку из ткани "болонья", газету тоже брал старую, и спускался
во двор, в туалет, а из туалета уже прямиком на остановку троллейбуса
шестидесятого маршрута. А выходил он из троллейбуса через одну - возле
универсама No8, который как раз и открывался ровно в восемь часов утра. А в
универсаме Финогенов не кидался к полкам, а спокойными шагами подходил к
женщине Зине на входе, получал у нее во временное распоряжение трехколесную
тележку и ехал с этой тележкой в торговый зал. И там, в зале, ожидал нужного
часа. Ожидал он обыкновенно, находясь в непосредственной близи от выезда из
служебного, развесочно-фасовочного помещения, потому что из этого именно
помещения и выкатывали контейнеры с пищевыми продуктами питания в течение
всего рабочего дня без перерыва на обед. И Финогенов, когда контейнер из
служебного помещения показывался, в числе других таких же людей бросался на
него всем корпусом тела и хватал - что там было положено, и обратно
вытискивался, и там уже, на воле, разглядывал внимательно ухваченное. И если
оно ему было не надо или, может, дорого стоило, то он, Финогенов, значит,
возвращал это на свое прежнее место в контейнер, сразу после того, как
контейнер становился опустевшим до дна, и народ от него расходился. А те
покупатели, кому с первого раза не досталось ничего схватить, увидев
произведенный возврат, подбегали и ухватывали это, возвращенное Финогеновым
или кем-то еще - неважно. И таким испытанным способом - раз несколько.
Скупится Финогенов, перепроверит общую цену продуктов в тележке и становится
в очередь к одной из касс, которых в универсаме No8 насчитывалось целых
семнадцать штук. Правда, столько их, касс, в одно время вместе никогда еще
не работало, но штук по пять-шесть участвовали в работе часто и густо. Ну, и
становился пенсионер Финогенов в очередь для того, чтоб рассчитаться за
купленные товары, рассчитывался, перекладывал все из тележки в свою сумку на
столике, специально для этого и предназначенном по замыслу администрации
универсама, затем он отдавал тележку и уходил домой. А дома Финогенов, само
собой, обедал, потом ходил во двор гулять, а когда нагуливался достаточно
для здоровья, он возвращался опять домой, где ужинал. А перед отходом ко сну
Финогенов посещал туалет под флагом, смотрел передачи первой программы
центрального телевидения и ложился до завтрашнего утра спать. А завтра -
опять приблизительно в том же самом духе и таким же манером с малозначащими
отклонениями от сути жизненного процесса. Ну и послезавтра - так же, и в
последующие дни - тоже. Конечно, плохо он жил, Финогенов. Хотя он и обвыкся
со всем на свете и даже считал, что живет он не плохо, а нормально, потому
что имеет, для примера, возможность в силу своего пенсионного положения в
обществе ездить в универсам по утрам - когда практически весь трудоспособный
народ занят на своих рабочих и служебных местах. Вот так вот, по накатанной
дороге, и жил старик-пенсионер Финогенев довольно длительное время подряд. А
тут сравнительно не очень давно поперся он чего-то в универсам не с утра, а
часов туда, наверно, в пять. Нарушил, выходит, привычную цепь событий. Ну и
попал в неприятную ситуацию: там, в универсаме, тетка какая-то, пожилых тоже
лет от роду, беззастенчиво раздебоширилась и стала позволять себе лишнее.
Обыкновенная, главное дело, на вид тетка. В коричневой шубе и в шапке такого
же похожего типа. А дебоширить она начала прямо посреди очереди к третьей
кассе. Почему эта хулиганствующая тетка остановила свой выбор именно на этой
очереди, к именно этому кассовому аппарату, понятно, неизвестно. Может, ей
примерещилось, что эта длина очереди короче остальных или быстрее
продвигается вперед к цели, да, а раздебоширилась тетка из-за того, что по
ее представлениям и понятиям Финогенов лез без строгого соблюдения
установленной очередности. И она стала обзывать его алканом и приезжим и из
очереди выпихивать вбок совместно с груженой тележкой. Так вот, она нападала
на Финогенова и продолжала его выпихивать на протяжении всей длины очереди,
а он, Финогенов, не давался голыми руками и занятых позиций врагу не сдавал.
И к кассе, таким образом действий, приблизился первым и рассчитался с
кассиром-контролером. И хотел он уже приступить вплотную к перекладке
произведенных покупок из тележки в собственную, принадлежащую ему сумку, как
эта злобная, озверевшая тетка до последнего предела потеряла человеческий
облик и вцепилась ему в пальто, и с криком и воем начала на нем висеть и
тащиться, волоча зад и ноги в его, Финогенова, направлении движения, что
было, конечно, очень смешно и противно, если наблюдать за этим ЧП со
стороны. И Финогенов не вынес всего позора сложившейся обстановки. Он бросил
свои кровные покупки на пол, под ноги движущейся толпе народа, а тетку
швырнул на стол - тот, что служил для перекладывания продуктов, швырнул он
ее грудью на этот стол, заломал руку за спину и предъявил требования к
общественности, чтоб она вызвала ему на помощь представителей органов защиты
правопорядка. А общественности, что характерно, до его требований ни
малейшего личного дела нету. Она проходит мимо, приобретает пищепродукты и
уходит. А Финогенов с этой теткой так и остаются в мучительных заскорузлых
позах, отталкивающих своим вопиюще некрасивым уродством. То есть значит,
если с детальными подробностями говорить, то происходит следующее действие:
универсам работает в своем регулярном ритме, люди покупают имеющиеся в
продаже покупки, строятся в очередь к кассам, пробивают чеки, запаковываются
и покидают магазин сквозь вращающийся по ходу часовой стрелки турникет. А
покупатель Финогенов удерживает на болевом приеме самбо руку заразы-тетки,
уперев ее, как бы это сказать, мордой в стол. Шапка с тетки, само собой
разумеется, спала в лужу фруктового кефира, волосы на прическе растрепались
и слиплись, а сама тетка лежит красная, претерпевает боль в плечевом суставе
руки и в груди, но не капитулирует безоговорочно, а только кряхтит и
капризничает. Финогенов на этом фоне призывает милицию, а милиции как раз
под рукой и не оказывается кстати. И так весь этот пейзаж застывает и в
статическом смысле успокаивается. Ну разве что в редком случае поглядит
кто-либо на Финогенова и нарушит успокоение, говоря, посодют тебя, дед. за
оскорбление женского достоинства личности и рукоприкладство в общественном
месте, но положительной реакции по существу происходящего вопроса никакой не
следует. И, в общем, конец был такого содержания и формы: держал Финогенов
эту тетку мордой в столе до того самого момента, пока технический работник
магазина - уборщица - не подошла к ним с мокрой тряпкой, не замахнулась ею и
не сказала, расставляя все точки над и по своим местам. Закрывается,
сказала, и освободите проход и помещение к свиньям. И Финогенов отпустил эту
тетку на свободу с радостью, потому что сильно устал ее держать. Он даже ей
оказал моральную помощь в приведении себя в надлежащий женщине порядок и
вид. И шапку ей сам подобрал и отряхнул от кефира о свое колено. И они -
Финогенов и тетка - один за одним вышли на улицу имени пламенного
революционера Косиора, и пошли к троллейбусу шестидесятого маршрута
следования, и ехали вместе. Только Финогенов через одну из троллейбуса
вышел, потому что доехал, а тетка осталась и дальше поехала.
А завтра Финогенов снова по какой-то своей необъяснимой причине
потащился в универсам под закрытие и опять эту тетку там повстречал, и
подошел к ней, и говорит, значит:
- Здрасьте.
- Да уж и здрасьте, - тетка ему отвечает сосредоточенно. А Финогенов
говорит:
- Вы, - говорит, - кефиру взяли фруктового? Сегодня есть. Очень, -
говорит, - ценный и питательный продукт питания для нашего пожилого
возраста.
А тетка говорит:
- Не, - говорит, - я ряженку всему без исключения предпочитаю, а если
ее нету, я тогда совсем ничего не беру из молочнокислого.
А Финогенов говорит:
- Нет, ряженка - это совершенное не то. Фруктовый кефир несравнимо
полезнее на ночь принимать в пищу.
- Вот и пей свой кефир, - тетка ему рекомендует, - а я ряженку как
предпочитала, так и буду предпочитать в дальнейшем и впредь.
И, это, поспорили они так мирно и опять вместе, как и вчера, к
троллейбусу пошли друг с другом и опять ехали в одном и том же троллейбусе и
все на темы полезности различных молочнокислых товаров, выпускаемых местной
пищевой индустрией, беседовали. И Финогенов пропустил свою остановку и вышел
вместе с теткой на следующей, и проводил ее до самого дома, где она занимала
комнату в молодежно-холостяцком общежитии - ее еще тогда, когда она не была
пенсионеркой. а работала на бумфабрике, этим жильем обеспечили. Там, в