Страница:
От стоянки было одинаковое расстояние как до новой, так и до старой его квартиры, по два квартала в оба конца, поэтому сначала он решил заехать за зажигалкой. Он набрал домашний номер и с полминуты слушал длинные неровные гудки. Наталья, видимо, уже ушла на работу.
Отпирая входную дверь, он намеренно громко стучал ключами и возил ногами по половику. В прихожей пахло духами, на полочке трюмо были рассыпаны медные деньги и бижутерия. Не разуваясь, Подорогин зашел на кухню, но зажигалки здесь не оказалось. На подоконнике в чистой пепельнице лежал коробок спичек. Подорогин вдруг почувствовал, что у него начинает ныть под ложечкой. Откуда-то взялась кошка и стала тереться о ноги. Сняв ботинки, он зашел в спальню.
Постель была не заправлена, в комнате горел верхний свет. Нижнее белье, которое вчера он заметил на Наталье, валялось скомканным под стулом. К сиденью стула пристал раздавленный в лепешку бутон розы. Зажигалка лежала на прикроватном столике. На подушках темнели пятна от табачного пепла. Кошка запрыгнула на кровать и что-то вынюхивала в складках одеяла. Подорогин бросил поверх подушек шелковое покрывало и закурил. Проведя кулаком по затылку, он вспомнил, что не далее как на прошлой неделе платил за квартиру – Наталья пересылала все домашние счета на адрес офиса. Нет, решил он, лучше не продолжать в этом направлении. Себе дороже. Потушив свет, он вышел обратно в прихожую и стал обуваться. Однако, надев один ботинок, замер и выпрямился. Так, словно его одолевала сонливость, он осторожно подвинул пуф, встал на него и распахнул дверцы антресолей. Из душной прямоугольной тьмы, дохнувшей на него кислым запахом шампанского, он извлек сначала свои мокрые, липнущие к пальцам тапочки, а затем большую зеленую бутылку с обрывками фольги – в ней еще оставалось на донышке вина.
Приятель попросил десять минут и перезвонил через две. Он не только узнал, с какого номера поступил вчерашний вызов, но и связался с оператором абонента. Телефон был с анонимной сим-картой, покупка которой не требовала ни предъявления документов, ни даже липовой авторизации. Это значило, что проследить абонента будет возможно лишь в случае «оперативного перехвата». Подорогин уточнил, что такое – «оперативный перехват». Приятель в ответ сказал, что если Подорогин смотрел «Семнадцать мгновений весны», то должен помнить историю с попытками гестапо запеленговать радиопередатчик Штирлица. Методы с тех пор принципиально не изменились. Услышав имя Штирлица, Подорогин съехал на обочину, остановился, отнял трубку от уха и приставил ее ко лбу. Из-под сиденья пассажира выкатился прикуриватель. Приятель продолжал что-то объяснять. Перебив его, Подорогин попросил назвать вычисленный номер телефона. Приятель извинился, так как ему звонили по параллельной линии. Подорогин недолго слушал изуродованную электронную тонику из «Лунной сонаты», затем отключил связь и снова приставил трубку ко лбу. Приятель вскоре позвонил ему сам. Он был сильно взволнован. Звонок, прервавший их разговор, оказался из сотовой компании – «той самой». Телефон, о котором речь, был реализован вчера в первой половине дня с двадцатиминутной картой и вчера же вечером предъявлен в один из фирменных пунктов продаж. Без передней панели, антенны и аккумулятора. Здесь-то и начиналось самое интересное. Во-первых, на трубке остались следы крови (а лучше сказать, она была залита кровью). Во-вторых, как выяснилось, кровь принадлежит ее мертвому владельцу (вернее, владелице). В-третьих, обо всех этих ужасах известно со слов следователя, каковой и доставил трубку для опознания ее ошарашенным продавцам. В-четвертых (и в главных для Подорогина): с трубки был сделан всего лишь один звонок.
– То есть, – подытожил Подорогин, – не сегодня-завтра я жду ментуру.
– Не знаю, – нервно прихохотнул приятель. – Может быть... Но для того, чтобы получить распечатку счета официально, им понадобится время. Предписание прокурора, ордер, и все такое.
– Спасибо, – вздохнул Подорогин. – Как сам-то вообще, семья?
– Что? – спросил приятель с заминкой, как будто не поняв или не расслышав вопроса. – Ах, не за что. Извини.
– Ну, давай.
– Всего...
Подорогин посмотрел на часы: Тихону Самуилычу звонить еще рановато.
– А в принципе, – рассудил он вслух, выруливая на дорогу, – и незачем.
Офис еще пустовал. Парадную Подорогину открыл заспанный охранник. Освещенная изнутри будка секьюрити походила на запотевшую витрину.
Поднявшись к себе в кабинет, Подорогин успел только снять пальто, как тот же охранник позвонил по внутренней линии:
– К вам тут... из уголовки.
– М-мать! – выдохнул Подорогин, откинувшись в кресле.
Прежде чем раздались шаги в приемной, он вытянул перед собой руки и растопырил пальцы. На правом обшлаге рубашки темнело жирное пятно.
За дверью кашлянули.
Подорогин опустил руки.
– Да!
В кабинет протиснулся (уловка Тихона Самуилыча – дверь на сильной пружине) человек небольшого роста в подмокшем синем ватнике и лыжной шапочке.
– Здравствуйте. – На полных щеках вошедшего лоснился влажный румянец и трепетала виноватая улыбка.
– Доброе утро, – сказал Подорогин.
– Следователь городской прокуратуры Уткин, – выдохнул человек. – Леонид Георгич. Удостоверение... – Отдуваясь, он полез во внутренний карман.
Подорогин включил настольную лампу.
– Да вы садитесь.
– Спасибо. – Леонид Георгиевич оглянулся через оба плеча и сел почему-то не в кожаное кресло у стола, а на дешевый стул возле зеркала. Там он долго и суетливо разоблачался. В комнате запахло потом и чем-то несвежим, напомнившим Подорогину прогорклую кухонную губку.
– Из метро?
– Да... – Леонид Георгиевич замер и пристально посмотрел в угол стола.
Подорогину показалось, что тот хочет о чем-то спросить его, но после паузы следователь громко, с треском чихнул.
– Машина, – пояснил он, погружаясь носом в рукав, – машина не завелась.
Закурив, Подорогин молча рассматривал своего гостя.
Леонид Георгиевич вытер лоб, положил на соседний стул конверт плотной серой бумаги и сделал глубокий вздох.
– Василий Ипатич, должен предупредить вас, дело серьезное.
– Вы, по-моему, хотели удостоверение...
– Ах да, конечно, – всполошился Леонид Георгиевич, – конечно!
Тотчас на стол под лампу легла просиявшая двуглавым орлом малиновая корочка. Мизинцем Подорогин распахнул ее. Все было в порядке. Такие малиновые корочки ему приходилось видеть не раз. Странность заключалась не в удостоверении, а, опять-таки, в поведении его владельца – подобного рода документы демонстрировались, как правило, с рук в течение долей секунды. На фотографии Леонид Георгиевич выглядел несколько старше своих лет и, что ли, безжизненней.
«И черт с тобой», – подумал Подорогин, возвращая корочку.
Леонид Георгиевич взял удостоверение медленно, неуверенно, как берут чрезмерную сдачу, и также неуверенно вернулся на стул.
Подорогин смерил задумчивым взглядом его мятую спину.
– Так вот. – Следователь поправил свой готовый свалиться ватник. – Дело серьезное, Василь Ипатич. Должен признаться, что еще вчера оно казалось безнадежным. Это убийство...
– Что?
– Убийство девушки.
– Леонид Георгич, а при чем здесь я?
– А при том, Василь Ипатич, что незадолго до смерти покойная – то есть пострадавшая – сделала один звонок. Со своего нового телефона она вообще успела сделать только этот один звонок.
– Вот же гад! – Подорогин хватил по столу кулаком и подошел к окну. – Простите, это я не вам...
Леонид Георгиевич достал из серого конверта несколько фотографий и разложил их под лампой.
Подорогин увидел страшно избитое тело в орошенном кровью снегу. На двух снимках, сделанных с разных сторон и с разного расстояния, девушка лежала лицом вниз, на третьем она была повернута на спину.
– Не узнаёте? – спросил Леонид Георгиевич.
Подорогин посмотрел на мертвое обезображенное лицо.
– А что тут можно узнать?
– В самом деле. – Следователь сунул фотографии обратно в конверт. – Но голос-то по телефону вы узнали?
Подорогин раздвинул полоски жалюзи: из парадных дверей «Нижнего» вышел охранник, за ним уборщица с дымящимся ведром и дворник с лопатой.
– Я не говорил с ней по телефону.
– Василь Ипатич... – Леонид Георгиевич робко присел в кресло у стола. – Я, конечно, могу сейчас откланяться, уйти. Ради бога. Однако тогда вам придется давать показания официально. Вы ведь знаете, что это такое?.. Час назад своему знакомому вы заявили, что вам угрожали в то время, когда был сделан звонок с телефона потерпевшей. Смею заверить, Василь Ипатич, что это был именно тот звонок. Мы можем это легко доказать.
– Хорошо, – обернулся Подорогин, – докажете. И что с того?
– А то, Василь Ипатич, что, по-видимому, к убийству девушки вы имеете самое прямое отношение.
– Это с какой же радости?
– Да вы же сами только что объявили мотив. Вам угрожали – и вы решились на ответные меры.
Подорогин погасил лампу.
– А мой знакомый не сказал, зачем я звонил ему?
– А это неважно.
– Нет, это важно. Потому что я звонил узнать, с какого номера был сделан звонок, – на следующий день после убийства. Ладно: я убийца, заказчик и прочее. Но зачем мне узнавать номер своей жертвы на следующий день? – Подорогин развел руками. – И, между прочим, какое-никакое, но у меня алиби. Свидетель... – он заикнулся, – ...тельница.
– Все это, конечно, хорошо, – одобрительно закивал Леонид Георгиевич, – да, но это только слова. Все равно из-за звонка потерпевшей у нас нет никого, кроме вас. А после вашего разговора со знакомым и подавно.
– Уф-ф! – Подорогин выхватил из кармана телефон и положил его на стол. – Нате. Ешьте. Протоколируйте.
– Что это? – искренне удивился Леонид Георгиевич.
– Мо-биль-ник, – сообщил по слогам Подорогин. – Сотовый. Труба. С функцией голосовой почты. И с голосом вашей чертовой потерпевшей.
– Так вы все-таки говорили с ней?
– Да нет же! – заорал Подорогин, и так быстро, что следователь подался с испугом назад, взял телефон, набрал номер почты и бросил его на прежнее место.
На минуту в кабинете воцарилось молчание, поэтому голос девушки был хорошо слышен даже из крохотного динамика трубки.
– Время звонка, если интересует, также записано, – сказал Подорогин.
– Можно еще? – Леонид Георгиевич повертел пальцем в воздухе.
Подорогин включил запись снова. Следователь приблизился к трубке и приставил палец к подбородку.
В приемной щелкнул дверной замок, послышались шаги и кашель Ирины Аркадьевны. Закачалось стекло шкафа.
Дверь кабинета приоткрылась.
– Доброе утро, Василь Ипатич... – Лицо Ирины Аркадьевны было мокрым, стекла очков запотели, она с трудом удерживала дверную ручку. – Кофе?
Увидев, с каким интересом Леонид Георгиевич, обернувшись, рассматривает секретаршу, Подорогин ответил:
– Нет.
Дверь закрылась.
Леонид Георгиевич навалился грудью на край стола и повозил перед собой ребром ладони.
– Но... – Встряхнув головой, он постучал ногтем по столу. – Но почему вы сказали, будто вам угрожали?
– А что я должен был сказать – что любовник моей жены прятался от меня на антресолях?
– А он там был?
– Разумеется.
Леонид Георгиевич длинно вздохнул.
– Значит, будем работать по любовнику.
Подорогин задержал дыхание.
– Вы с ума сошли.
– Я, конечно, понимаю ваши оскорбленные чувства... – понизил голос Леонид Георгиевич.
– Да ни хрена вы не понимаете! – заорал Подорогин. – Оскорбленные чувства! Вы знаете, что мы разведены? Как вы это себе представляете?
Следователь почесал за ухом.
– Как представляю... Как обычные следственные мероприятия.
– А теперь встаньте на мое место! – продолжал кричать Подорогин. – Да даже на место жены – потому что в ее глазах это все будет выглядеть так, будто я с помощью прокуратуры гоняюсь за ее хахалями!
Леонид Георгиевич заерзал в кресле.
– Несерьезно все это как-то, Василь Ипатич, простите ради бога. Этот, как вы изволите говорить, хахаль – наша единственная ниточка к убийству.
– А почему вы вообще решили, что это убийство?
– Падение с крыши дома. Двенадцать этажей.
– И?
– Ей, Василь Ипатич, в спину стреляли из «макарова».
– Черт. – Подорогин отер лоб. – Ну, положим, стреляли... И что?
– Да ничего. – Следователь шмыгнул носом. – Будем искать этого вашего хахаля. Но для начала я должен попросить ваш сотовый телефон.
– Зачем?
– В качестве вещественного доказательства. – Леонид Георгиевич поднялся. – Которое, кстати, свидетельствует в вашу пользу.
Подорогин нерешительно взвесил трубку.
– Надолго?
– До вечера, думаю, разберемся.
Подорогин отдал телефон.
– Сами зайдете?
– Нет. – Следователь надел ватник и с сомнением понюхал растянутую между указательными пальцами шапочку. – Расписаться в получении должны будете вы лично. Кабинет номер сто. Позвоните в районе часа.
– Куда?
– Сюда. – Леонид Георгиевич похлопал себя по карману, в который опустил телефон. – Не прощаюсь.
– Всего хорошего, – сказал Подорогин.
Дверь за следователем закрылась. В приемной звякнуло и заходило стекло шкафа, а после того как щелкнул замок двери офиса, послышался тихий недовольный голос Ирины Аркадьевны:
– Черт.
Подорогин встал у окна, ожидая, когда Леонид Георгиевич выйдет из здания. Однако тот так и не показался на улице.
Поднявшись на носки, Подорогин уперся лбом в стекло: поверх бетонного козырька над входом маячил затылок курившего охранника. На снегу плавала его синяя дымящаяся тень от желтой лампочки. На остановке буксовал пустой троллейбус. Подорогин решил, что слишком поздно подошел к окну, или же Леонид Георгиевич пробрался по периметру фасада за угол.
Зазвонил настольный телефон. Трубку параллельного аппарата взяла секретарша. Подорогин прислушался.
– Василь Ипатич, вас, – протрещала Ирина Аркадьевна по интеркому.
Прежде чем ответить, Подорогин коснулся серого конверта на столе, забытого следователем. «ДСП», – пузырился крупный чернильный штамп в углу конверта.
– Слушаю, Подорогин.
– Ну и сволочь же ты, Подорогин! – выпалила ему Наталья. – Сволочь и баба, блядь!
– Знаешь, что... – начал он, но не договорил – в трубке что-то с треском разорвалось и заныли частые, неодинаковые по тону гудки.
Ровно в час он позвонил на свою трубку. Первый звонок сорвался. Изо всей силы надавливая на клавиши набора, Подорогин перезвонил.
В гудящем эфире трассировали аккорды гимна.
– ...ствуйте! – пробился с полуслова голос следователя. – А я вам звоню!
– Здравствуйте, – ответил Подорогин. – Зачем?
– Насчет этого вашего... э-э-э... Штильмана, Ростислава – Штирлица! – Леониду Георгиевичу приходилось кричать.
– Что?
– У меня мало времени, Василь Ипатич! У вас батарейка садится... – Голос следователя дробился помехами. – Тут такой вопрос: вы ведь до сих пор думаете, что виноваты в его смерти, так?
– В чьей?
–Штильмана.
–Вы что?
– Василь Ипатич, дело не в том, что вы не вернули ему долг, а в том, что он был причастен к закрытию казино – того, помните, где вы работали? Вы ведь тогда еще помогли ему уйти с деньгами – нет?
– А откуда вы...
– Василь Ипатич, повторяю: он был убит не из-за денег, а из-за того, что мы хлопнули казино. По его наводке. Передо мной сейчас все бумаги по делу. В том числе его собственноручное заявление.
Подорогин вытер лоб.
– Зачем вам это?
Леонид Георгиевич, очевидно, не слышал его.
– ...Ведь этот Штильман, бестия – он же шахматами в школе занимался, кандидат в мастера? – ведь он еще тогда рассчитал ситуацию не только с антресолями, но и с вами, Василь Ипатич. Зачем вы выводили его черным ходом? Вы знаете, что он шулер? Зачем и по сей день вы согласны платить этой его наркоманке, которая обманывает вас? Вы в курсе вообще, что это он свел вас с вашей будущей, в смысле бывшей, супругой – нет?..
Подорогину показалось, что под ним проваливается кресло. С той секунды как услышал про Наталью, он уже плохо понимал, что говорит ему следователь. Водя кулаком по столу, он даже не сразу сообразил того, что связь прервалась, трубка молчит. Он спросил у Ирины Аркадьевны номер своего телефона и перезвонил. «Абонент временно недоступен», – был вежливый ответ автоматического оператора. Подорогин сидел неподвижно, глядя куда-то вбок от двери. В приемной шелестело радио. Раз или два он начинал вслепую искать сигареты, но, не нащупав пачки, забывал о ней. Его горячие пальцы, скользя по столешнице, оставляли на полированной поверхности медленно исчезающий след.
Как затем оказался на улице, он не помнил. Лишь после того как его догнал охранник и подал оброненный конверт с фотографиями, Подорогин увидел, что стоит возле остановки, без пальто, и разглядывает усеянную объявлениями плексигласовую стенку. «Познакомлюсь с другом (подругой)...» – начиналось одно объявление, написанное от руки. Подорогин кивнул охраннику, затолкал конверт в карман и двинулся в сторону «Нижнего».
Расчищенную брусчатку перед фасадом снова заметало снегом. Неподалеку от автоматических дверей под одним из пилонов портика бугрился свернутый полиэтиленовый купол Митрича. Сам Митрич что-то оживленно втолковывал лениво смеявшемуся дворнику.
Загребая ботинками снег, Подорогин пошел в обход цоколя. На боковом фасаде, который в отличие от главного был только бегло оштукатурен, лоснились пространные материки льда. В проулке между зданиями редкие снежинки перемежались каким-то серым пухом. Почему-то пахло свежевыпеченным хлебом. Во дворе Подорогин запнулся в заснеженной рытвине, упал и сильно ударился руками. На сбитой коже левой ладони выступила кровь. Он хотел идти обратно, но дорогу ему преградил малиновый фургон «кока-кола», который въезжал во двор тем же проулком. Подорогин набрал снега и сдавил его в руках. Хрипло сигналя, задним ходом фургон поднялся по бетонному пандусу к складским дверям «Нижнего». Там его ленивым матом приветствовали грузчики. В морозном воздухе глухо и отрывисто застучало железо. Петляющей рубленой колеей от протекторов Подорогин прошел к магазину. Покрытая ледяной грязью дверь с табличкой «Служебный вход» была заперта. На стук никто не ответил.
– А ты сюда, ёп-ть, давай! – сказал ему, хохоча, кто-то из грузчиков и кивнул внутрь склада. – Вон сколько добра! Все за народный счет! Бери-бросай!
Подорогин зашел на склад. Пол у входа покрывала бурая студеная жижа. Коробки с баночным пивом, составленные штабелями неподалеку, были в инее. В углу стояла кара без задних колес. На вилочном захвате машины сушилось тряпье. Подорогин переступил жижу и направился между просевшими, грозно кренившимися ящиками с фасованной мукой к внутренним дверям. К его удивлению, их оказалось несколько. Он толкнул ближнюю. За порогом в невероятном количестве были свалены лопаты, метла, швабры, парило, с потолка капала вода. Обнаружив на следующей двери амбарный замок, а третью и вовсе заколоченной, Подорогин собрался вернуться, однако за предпоследней дверью открылся опрятный, выстеленный кафелем предбанничек. В прошлом году он лично заказывал этот кафель в Испании, образцы плитки до сих пор пылились в бухгалтерии. Из предбанничка вели еще две двери. На правой висела бумажная табличка «Вход платный», на левой отсутствовала не только ручка, но и замок – в круглом отверстии сквозило что-то желтое. Подорогин пошел налево и оказался в безлюдном зале игровых автоматов. Пол устилала кирпичная крошка. Над входом в дальнем углу тлела красная лампа сигнализации. Вместо люстры к потолку прикреплялся треснувший зеркальный шар. Осмотревшись, Подорогин испытал легкое потрясение: он впервые был в этой комнате. Он вообще не подозревал о ее существовании. Привалившись к косяку, он потолкал носком ботинка кирпичную крошку и стал разминать пораненную руку в запястье.
– Может быть, Эткинд? – уточнили у Подорогина. – Эткинд имеется. По особо важным.
Из прорези в стеклянной перегородке несло карболкой. Подорогин молчал с приоткрытым ртом. Ему выписали пропуск на прием к дежурному следователю.
Комната дежурного почему-то оказалась на седьмом, последнем, этаже. На зеркале в лифте было нацарапано: «Wanted!»
В дверях кабинета лежал старый, вздрагивающий во сне спаниель. Подорогин встал на пороге и, не решаясь зайти, разглядывал пыльную линотипию Сталина на стене. Хозяин кабинета, как две капли воды похожий на тренера ЦСКА Газзаева, стучал ребром ладони по папке с бумагами и хрипел в поджатую плечом телефонную трубку: «...жми на кражу протоколов... и на труп... и хрена ему собачьего...»
Подорогин осторожно перешагнул через спаниеля и присел на шаткий стул возле входа. Шевеля усами и не отнимая трубки от уха, следователь в упор, невидящим взглядом посмотрел на него. Подорогин поздоровался и зачем-то назвался коммерсантом. Следователь молча протянул руку и кивнул на бумажную полоску на сейфе: «Ганиев Даут Рамазанович». Ниже на металлической дверце лоснилась дописка несмываемым фломастером: «Дойч-оглы». В полной окурков пепельнице на столе разламывалась целлофановая оболочка от «Мальборо».
Прошло еще несколько минут, прежде чем следователь закончил телефонную беседу и снова взглянул на Подорогина.
– Слушаю вас.
Навалившись локтями на колени, Подорогин стал рассказывать о следователе Уткине. Дважды ему приходилось начинать заново, потому что звонил телефон и Даут Рамазанович, все более раздражаясь, снова и снова советовал кому-то жать на кражу протоколов. В конце концов Подорогин понял, что следователь не верит ни единому слову из его истории о следователе Уткине, и замолчал. Даут Рамазанович черкал карандашом по картонному клапану папки. Почувствовав прикосновение к руке чего-то холодного и влажного, Подорогин вздрогнул – спаниель обнюхивал его пораненную ладонь. Опять зазвонил телефон, однако Даут Рамазанович, подняв трубку, опустил ее обратно на рычаг.
– Это – все?
– Это – все, – сказал Подорогин, разглядывая носки своих ботинок.
– Вы показываете, что человек, который представился вам следователем городской прокуратуры Уткиным, завладел вашим сотовым телефоном. – Даут Рамазанович говорил медленно, тоном разбитого усталостью волхва, отчего кавказский акцент его усиливался. – Это – все?
Подорогин покачал головой.
– Вы говорите так, будто он только и приходил за моим телефоном.
Вдали по коридору хлопнула дверь, кто-то с топотом выбежал на лестницу. Загудели перила. Спаниель сел у ног Подорогина и пристально посмотрел на Даута Рамазановича. Следователь опрокинул пепельницу в корзину для бумаг.
– Именно об этом, уважаемый, я и говорю.
– Хорошо, – выпрямился Подорогин. – Ладно. Меня наказали на мобильник. Но откуда он мог знать обо всем остальном?
– О чем?
– Об антресолях, о Штирлице, казино.
– О каких еще ант-ресолях?
– Да вы же не слушаете меня!
– Про ант-ресоли и про Штирлица я уже слышал. Не надо кричать. Я одного только не пойму – почему городская прокуратура должна заниматься этими ант-ресолями со Штирлицем?
– А почему бы городской прокуратуре не заняться... – Подорогин осекся от боли, задев раненой рукой колено.
Даут Рамазанович меланхолично вращал зажатым в пальцах карандашом.
– Ладно... – Подорогин поднялся. – На нет и суда нет.
– Вы будете писать заявление? – оживился следователь.
– Нет.
– Обождите, я подпишу пропуск. – Даут Рамазанович отложил карандаш, провел ладонью по столу, приподнял и бросил папку.
Подорогин посмотрел на спаниеля, вскочившего вслед за ним и шевелившего пушистым обмылком хвоста.
– У вас не будет ручки? – сказал Даут Рамазанович.
Подорогин полез в карман, но вместо ручки достал серый конверт с фотографиями, забытый следователем Уткиным. Конверт подмок с одного края, к оплавившемуся штампу «ДСП» присохли песчинки грязи. Подорогин извлек снимки и рассматривал их, не узнавая.
Отпирая входную дверь, он намеренно громко стучал ключами и возил ногами по половику. В прихожей пахло духами, на полочке трюмо были рассыпаны медные деньги и бижутерия. Не разуваясь, Подорогин зашел на кухню, но зажигалки здесь не оказалось. На подоконнике в чистой пепельнице лежал коробок спичек. Подорогин вдруг почувствовал, что у него начинает ныть под ложечкой. Откуда-то взялась кошка и стала тереться о ноги. Сняв ботинки, он зашел в спальню.
Постель была не заправлена, в комнате горел верхний свет. Нижнее белье, которое вчера он заметил на Наталье, валялось скомканным под стулом. К сиденью стула пристал раздавленный в лепешку бутон розы. Зажигалка лежала на прикроватном столике. На подушках темнели пятна от табачного пепла. Кошка запрыгнула на кровать и что-то вынюхивала в складках одеяла. Подорогин бросил поверх подушек шелковое покрывало и закурил. Проведя кулаком по затылку, он вспомнил, что не далее как на прошлой неделе платил за квартиру – Наталья пересылала все домашние счета на адрес офиса. Нет, решил он, лучше не продолжать в этом направлении. Себе дороже. Потушив свет, он вышел обратно в прихожую и стал обуваться. Однако, надев один ботинок, замер и выпрямился. Так, словно его одолевала сонливость, он осторожно подвинул пуф, встал на него и распахнул дверцы антресолей. Из душной прямоугольной тьмы, дохнувшей на него кислым запахом шампанского, он извлек сначала свои мокрые, липнущие к пальцам тапочки, а затем большую зеленую бутылку с обрывками фольги – в ней еще оставалось на донышке вина.
* * *
Приятелю, одному из управляющих своего мобильного оператора, он объяснил, что вчера в пятнадцать часов двадцать три минуты ему угрожали по телефону. Прежде чем обращаться в милицию, он хотел бы выяснить, с какого номера был сделан звонок. Возможно, этим все обойдется, а компания будет избавлена от официального разбирательства. Он звонил из машины, после того как еще дважды прокрутил сообщение на голосовой почте.Приятель попросил десять минут и перезвонил через две. Он не только узнал, с какого номера поступил вчерашний вызов, но и связался с оператором абонента. Телефон был с анонимной сим-картой, покупка которой не требовала ни предъявления документов, ни даже липовой авторизации. Это значило, что проследить абонента будет возможно лишь в случае «оперативного перехвата». Подорогин уточнил, что такое – «оперативный перехват». Приятель в ответ сказал, что если Подорогин смотрел «Семнадцать мгновений весны», то должен помнить историю с попытками гестапо запеленговать радиопередатчик Штирлица. Методы с тех пор принципиально не изменились. Услышав имя Штирлица, Подорогин съехал на обочину, остановился, отнял трубку от уха и приставил ее ко лбу. Из-под сиденья пассажира выкатился прикуриватель. Приятель продолжал что-то объяснять. Перебив его, Подорогин попросил назвать вычисленный номер телефона. Приятель извинился, так как ему звонили по параллельной линии. Подорогин недолго слушал изуродованную электронную тонику из «Лунной сонаты», затем отключил связь и снова приставил трубку ко лбу. Приятель вскоре позвонил ему сам. Он был сильно взволнован. Звонок, прервавший их разговор, оказался из сотовой компании – «той самой». Телефон, о котором речь, был реализован вчера в первой половине дня с двадцатиминутной картой и вчера же вечером предъявлен в один из фирменных пунктов продаж. Без передней панели, антенны и аккумулятора. Здесь-то и начиналось самое интересное. Во-первых, на трубке остались следы крови (а лучше сказать, она была залита кровью). Во-вторых, как выяснилось, кровь принадлежит ее мертвому владельцу (вернее, владелице). В-третьих, обо всех этих ужасах известно со слов следователя, каковой и доставил трубку для опознания ее ошарашенным продавцам. В-четвертых (и в главных для Подорогина): с трубки был сделан всего лишь один звонок.
– То есть, – подытожил Подорогин, – не сегодня-завтра я жду ментуру.
– Не знаю, – нервно прихохотнул приятель. – Может быть... Но для того, чтобы получить распечатку счета официально, им понадобится время. Предписание прокурора, ордер, и все такое.
– Спасибо, – вздохнул Подорогин. – Как сам-то вообще, семья?
– Что? – спросил приятель с заминкой, как будто не поняв или не расслышав вопроса. – Ах, не за что. Извини.
– Ну, давай.
– Всего...
Подорогин посмотрел на часы: Тихону Самуилычу звонить еще рановато.
– А в принципе, – рассудил он вслух, выруливая на дорогу, – и незачем.
Офис еще пустовал. Парадную Подорогину открыл заспанный охранник. Освещенная изнутри будка секьюрити походила на запотевшую витрину.
Поднявшись к себе в кабинет, Подорогин успел только снять пальто, как тот же охранник позвонил по внутренней линии:
– К вам тут... из уголовки.
– М-мать! – выдохнул Подорогин, откинувшись в кресле.
Прежде чем раздались шаги в приемной, он вытянул перед собой руки и растопырил пальцы. На правом обшлаге рубашки темнело жирное пятно.
За дверью кашлянули.
Подорогин опустил руки.
– Да!
В кабинет протиснулся (уловка Тихона Самуилыча – дверь на сильной пружине) человек небольшого роста в подмокшем синем ватнике и лыжной шапочке.
– Здравствуйте. – На полных щеках вошедшего лоснился влажный румянец и трепетала виноватая улыбка.
– Доброе утро, – сказал Подорогин.
– Следователь городской прокуратуры Уткин, – выдохнул человек. – Леонид Георгич. Удостоверение... – Отдуваясь, он полез во внутренний карман.
Подорогин включил настольную лампу.
– Да вы садитесь.
– Спасибо. – Леонид Георгиевич оглянулся через оба плеча и сел почему-то не в кожаное кресло у стола, а на дешевый стул возле зеркала. Там он долго и суетливо разоблачался. В комнате запахло потом и чем-то несвежим, напомнившим Подорогину прогорклую кухонную губку.
– Из метро?
– Да... – Леонид Георгиевич замер и пристально посмотрел в угол стола.
Подорогину показалось, что тот хочет о чем-то спросить его, но после паузы следователь громко, с треском чихнул.
– Машина, – пояснил он, погружаясь носом в рукав, – машина не завелась.
Закурив, Подорогин молча рассматривал своего гостя.
Леонид Георгиевич вытер лоб, положил на соседний стул конверт плотной серой бумаги и сделал глубокий вздох.
– Василий Ипатич, должен предупредить вас, дело серьезное.
– Вы, по-моему, хотели удостоверение...
– Ах да, конечно, – всполошился Леонид Георгиевич, – конечно!
Тотчас на стол под лампу легла просиявшая двуглавым орлом малиновая корочка. Мизинцем Подорогин распахнул ее. Все было в порядке. Такие малиновые корочки ему приходилось видеть не раз. Странность заключалась не в удостоверении, а, опять-таки, в поведении его владельца – подобного рода документы демонстрировались, как правило, с рук в течение долей секунды. На фотографии Леонид Георгиевич выглядел несколько старше своих лет и, что ли, безжизненней.
«И черт с тобой», – подумал Подорогин, возвращая корочку.
Леонид Георгиевич взял удостоверение медленно, неуверенно, как берут чрезмерную сдачу, и также неуверенно вернулся на стул.
Подорогин смерил задумчивым взглядом его мятую спину.
– Так вот. – Следователь поправил свой готовый свалиться ватник. – Дело серьезное, Василь Ипатич. Должен признаться, что еще вчера оно казалось безнадежным. Это убийство...
– Что?
– Убийство девушки.
– Леонид Георгич, а при чем здесь я?
– А при том, Василь Ипатич, что незадолго до смерти покойная – то есть пострадавшая – сделала один звонок. Со своего нового телефона она вообще успела сделать только этот один звонок.
– Вот же гад! – Подорогин хватил по столу кулаком и подошел к окну. – Простите, это я не вам...
Леонид Георгиевич достал из серого конверта несколько фотографий и разложил их под лампой.
Подорогин увидел страшно избитое тело в орошенном кровью снегу. На двух снимках, сделанных с разных сторон и с разного расстояния, девушка лежала лицом вниз, на третьем она была повернута на спину.
– Не узнаёте? – спросил Леонид Георгиевич.
Подорогин посмотрел на мертвое обезображенное лицо.
– А что тут можно узнать?
– В самом деле. – Следователь сунул фотографии обратно в конверт. – Но голос-то по телефону вы узнали?
Подорогин раздвинул полоски жалюзи: из парадных дверей «Нижнего» вышел охранник, за ним уборщица с дымящимся ведром и дворник с лопатой.
– Я не говорил с ней по телефону.
– Василь Ипатич... – Леонид Георгиевич робко присел в кресло у стола. – Я, конечно, могу сейчас откланяться, уйти. Ради бога. Однако тогда вам придется давать показания официально. Вы ведь знаете, что это такое?.. Час назад своему знакомому вы заявили, что вам угрожали в то время, когда был сделан звонок с телефона потерпевшей. Смею заверить, Василь Ипатич, что это был именно тот звонок. Мы можем это легко доказать.
– Хорошо, – обернулся Подорогин, – докажете. И что с того?
– А то, Василь Ипатич, что, по-видимому, к убийству девушки вы имеете самое прямое отношение.
– Это с какой же радости?
– Да вы же сами только что объявили мотив. Вам угрожали – и вы решились на ответные меры.
Подорогин погасил лампу.
– А мой знакомый не сказал, зачем я звонил ему?
– А это неважно.
– Нет, это важно. Потому что я звонил узнать, с какого номера был сделан звонок, – на следующий день после убийства. Ладно: я убийца, заказчик и прочее. Но зачем мне узнавать номер своей жертвы на следующий день? – Подорогин развел руками. – И, между прочим, какое-никакое, но у меня алиби. Свидетель... – он заикнулся, – ...тельница.
– Все это, конечно, хорошо, – одобрительно закивал Леонид Георгиевич, – да, но это только слова. Все равно из-за звонка потерпевшей у нас нет никого, кроме вас. А после вашего разговора со знакомым и подавно.
– Уф-ф! – Подорогин выхватил из кармана телефон и положил его на стол. – Нате. Ешьте. Протоколируйте.
– Что это? – искренне удивился Леонид Георгиевич.
– Мо-биль-ник, – сообщил по слогам Подорогин. – Сотовый. Труба. С функцией голосовой почты. И с голосом вашей чертовой потерпевшей.
– Так вы все-таки говорили с ней?
– Да нет же! – заорал Подорогин, и так быстро, что следователь подался с испугом назад, взял телефон, набрал номер почты и бросил его на прежнее место.
На минуту в кабинете воцарилось молчание, поэтому голос девушки был хорошо слышен даже из крохотного динамика трубки.
– Время звонка, если интересует, также записано, – сказал Подорогин.
– Можно еще? – Леонид Георгиевич повертел пальцем в воздухе.
Подорогин включил запись снова. Следователь приблизился к трубке и приставил палец к подбородку.
В приемной щелкнул дверной замок, послышались шаги и кашель Ирины Аркадьевны. Закачалось стекло шкафа.
Дверь кабинета приоткрылась.
– Доброе утро, Василь Ипатич... – Лицо Ирины Аркадьевны было мокрым, стекла очков запотели, она с трудом удерживала дверную ручку. – Кофе?
Увидев, с каким интересом Леонид Георгиевич, обернувшись, рассматривает секретаршу, Подорогин ответил:
– Нет.
Дверь закрылась.
Леонид Георгиевич навалился грудью на край стола и повозил перед собой ребром ладони.
– Но... – Встряхнув головой, он постучал ногтем по столу. – Но почему вы сказали, будто вам угрожали?
– А что я должен был сказать – что любовник моей жены прятался от меня на антресолях?
– А он там был?
– Разумеется.
Леонид Георгиевич длинно вздохнул.
– Значит, будем работать по любовнику.
Подорогин задержал дыхание.
– Вы с ума сошли.
– Я, конечно, понимаю ваши оскорбленные чувства... – понизил голос Леонид Георгиевич.
– Да ни хрена вы не понимаете! – заорал Подорогин. – Оскорбленные чувства! Вы знаете, что мы разведены? Как вы это себе представляете?
Следователь почесал за ухом.
– Как представляю... Как обычные следственные мероприятия.
– А теперь встаньте на мое место! – продолжал кричать Подорогин. – Да даже на место жены – потому что в ее глазах это все будет выглядеть так, будто я с помощью прокуратуры гоняюсь за ее хахалями!
Леонид Георгиевич заерзал в кресле.
– Несерьезно все это как-то, Василь Ипатич, простите ради бога. Этот, как вы изволите говорить, хахаль – наша единственная ниточка к убийству.
– А почему вы вообще решили, что это убийство?
– Падение с крыши дома. Двенадцать этажей.
– И?
– Ей, Василь Ипатич, в спину стреляли из «макарова».
– Черт. – Подорогин отер лоб. – Ну, положим, стреляли... И что?
– Да ничего. – Следователь шмыгнул носом. – Будем искать этого вашего хахаля. Но для начала я должен попросить ваш сотовый телефон.
– Зачем?
– В качестве вещественного доказательства. – Леонид Георгиевич поднялся. – Которое, кстати, свидетельствует в вашу пользу.
Подорогин нерешительно взвесил трубку.
– Надолго?
– До вечера, думаю, разберемся.
Подорогин отдал телефон.
– Сами зайдете?
– Нет. – Следователь надел ватник и с сомнением понюхал растянутую между указательными пальцами шапочку. – Расписаться в получении должны будете вы лично. Кабинет номер сто. Позвоните в районе часа.
– Куда?
– Сюда. – Леонид Георгиевич похлопал себя по карману, в который опустил телефон. – Не прощаюсь.
– Всего хорошего, – сказал Подорогин.
Дверь за следователем закрылась. В приемной звякнуло и заходило стекло шкафа, а после того как щелкнул замок двери офиса, послышался тихий недовольный голос Ирины Аркадьевны:
– Черт.
Подорогин встал у окна, ожидая, когда Леонид Георгиевич выйдет из здания. Однако тот так и не показался на улице.
Поднявшись на носки, Подорогин уперся лбом в стекло: поверх бетонного козырька над входом маячил затылок курившего охранника. На снегу плавала его синяя дымящаяся тень от желтой лампочки. На остановке буксовал пустой троллейбус. Подорогин решил, что слишком поздно подошел к окну, или же Леонид Георгиевич пробрался по периметру фасада за угол.
Зазвонил настольный телефон. Трубку параллельного аппарата взяла секретарша. Подорогин прислушался.
– Василь Ипатич, вас, – протрещала Ирина Аркадьевна по интеркому.
Прежде чем ответить, Подорогин коснулся серого конверта на столе, забытого следователем. «ДСП», – пузырился крупный чернильный штамп в углу конверта.
– Слушаю, Подорогин.
– Ну и сволочь же ты, Подорогин! – выпалила ему Наталья. – Сволочь и баба, блядь!
– Знаешь, что... – начал он, но не договорил – в трубке что-то с треском разорвалось и заныли частые, неодинаковые по тону гудки.
* * *
Через полтора часа после открытия магазина санэпидемстанция опечатала пункт видеоконтроля. В полдвенадцатого на улице было так же темно, как в восемь. Шел сильный снег. Подписывая протокол, Подорогин даже не пытался ничего возражать. Устное заключение инспектора было кратким: «Где работают, там и срут, Василь Ипатич. При всем нашем уважении». Подорогин распорядился выставить дополнительную охрану в торговом зале и у парадного входа «Нижнего». Кредитный отдел, несмотря на проверки в самом банке, работал без технических перерывов.Ровно в час он позвонил на свою трубку. Первый звонок сорвался. Изо всей силы надавливая на клавиши набора, Подорогин перезвонил.
В гудящем эфире трассировали аккорды гимна.
– ...ствуйте! – пробился с полуслова голос следователя. – А я вам звоню!
– Здравствуйте, – ответил Подорогин. – Зачем?
– Насчет этого вашего... э-э-э... Штильмана, Ростислава – Штирлица! – Леониду Георгиевичу приходилось кричать.
– Что?
– У меня мало времени, Василь Ипатич! У вас батарейка садится... – Голос следователя дробился помехами. – Тут такой вопрос: вы ведь до сих пор думаете, что виноваты в его смерти, так?
– В чьей?
–Штильмана.
–Вы что?
– Василь Ипатич, дело не в том, что вы не вернули ему долг, а в том, что он был причастен к закрытию казино – того, помните, где вы работали? Вы ведь тогда еще помогли ему уйти с деньгами – нет?
– А откуда вы...
– Василь Ипатич, повторяю: он был убит не из-за денег, а из-за того, что мы хлопнули казино. По его наводке. Передо мной сейчас все бумаги по делу. В том числе его собственноручное заявление.
Подорогин вытер лоб.
– Зачем вам это?
Леонид Георгиевич, очевидно, не слышал его.
– ...Ведь этот Штильман, бестия – он же шахматами в школе занимался, кандидат в мастера? – ведь он еще тогда рассчитал ситуацию не только с антресолями, но и с вами, Василь Ипатич. Зачем вы выводили его черным ходом? Вы знаете, что он шулер? Зачем и по сей день вы согласны платить этой его наркоманке, которая обманывает вас? Вы в курсе вообще, что это он свел вас с вашей будущей, в смысле бывшей, супругой – нет?..
Подорогину показалось, что под ним проваливается кресло. С той секунды как услышал про Наталью, он уже плохо понимал, что говорит ему следователь. Водя кулаком по столу, он даже не сразу сообразил того, что связь прервалась, трубка молчит. Он спросил у Ирины Аркадьевны номер своего телефона и перезвонил. «Абонент временно недоступен», – был вежливый ответ автоматического оператора. Подорогин сидел неподвижно, глядя куда-то вбок от двери. В приемной шелестело радио. Раз или два он начинал вслепую искать сигареты, но, не нащупав пачки, забывал о ней. Его горячие пальцы, скользя по столешнице, оставляли на полированной поверхности медленно исчезающий след.
Как затем оказался на улице, он не помнил. Лишь после того как его догнал охранник и подал оброненный конверт с фотографиями, Подорогин увидел, что стоит возле остановки, без пальто, и разглядывает усеянную объявлениями плексигласовую стенку. «Познакомлюсь с другом (подругой)...» – начиналось одно объявление, написанное от руки. Подорогин кивнул охраннику, затолкал конверт в карман и двинулся в сторону «Нижнего».
Расчищенную брусчатку перед фасадом снова заметало снегом. Неподалеку от автоматических дверей под одним из пилонов портика бугрился свернутый полиэтиленовый купол Митрича. Сам Митрич что-то оживленно втолковывал лениво смеявшемуся дворнику.
Загребая ботинками снег, Подорогин пошел в обход цоколя. На боковом фасаде, который в отличие от главного был только бегло оштукатурен, лоснились пространные материки льда. В проулке между зданиями редкие снежинки перемежались каким-то серым пухом. Почему-то пахло свежевыпеченным хлебом. Во дворе Подорогин запнулся в заснеженной рытвине, упал и сильно ударился руками. На сбитой коже левой ладони выступила кровь. Он хотел идти обратно, но дорогу ему преградил малиновый фургон «кока-кола», который въезжал во двор тем же проулком. Подорогин набрал снега и сдавил его в руках. Хрипло сигналя, задним ходом фургон поднялся по бетонному пандусу к складским дверям «Нижнего». Там его ленивым матом приветствовали грузчики. В морозном воздухе глухо и отрывисто застучало железо. Петляющей рубленой колеей от протекторов Подорогин прошел к магазину. Покрытая ледяной грязью дверь с табличкой «Служебный вход» была заперта. На стук никто не ответил.
– А ты сюда, ёп-ть, давай! – сказал ему, хохоча, кто-то из грузчиков и кивнул внутрь склада. – Вон сколько добра! Все за народный счет! Бери-бросай!
Подорогин зашел на склад. Пол у входа покрывала бурая студеная жижа. Коробки с баночным пивом, составленные штабелями неподалеку, были в инее. В углу стояла кара без задних колес. На вилочном захвате машины сушилось тряпье. Подорогин переступил жижу и направился между просевшими, грозно кренившимися ящиками с фасованной мукой к внутренним дверям. К его удивлению, их оказалось несколько. Он толкнул ближнюю. За порогом в невероятном количестве были свалены лопаты, метла, швабры, парило, с потолка капала вода. Обнаружив на следующей двери амбарный замок, а третью и вовсе заколоченной, Подорогин собрался вернуться, однако за предпоследней дверью открылся опрятный, выстеленный кафелем предбанничек. В прошлом году он лично заказывал этот кафель в Испании, образцы плитки до сих пор пылились в бухгалтерии. Из предбанничка вели еще две двери. На правой висела бумажная табличка «Вход платный», на левой отсутствовала не только ручка, но и замок – в круглом отверстии сквозило что-то желтое. Подорогин пошел налево и оказался в безлюдном зале игровых автоматов. Пол устилала кирпичная крошка. Над входом в дальнем углу тлела красная лампа сигнализации. Вместо люстры к потолку прикреплялся треснувший зеркальный шар. Осмотревшись, Подорогин испытал легкое потрясение: он впервые был в этой комнате. Он вообще не подозревал о ее существовании. Привалившись к косяку, он потолкал носком ботинка кирпичную крошку и стал разминать пораненную руку в запястье.
* * *
В бюро пропусков городской прокуратуры выяснилось, во-первых, что в кабинете номер сто располагается архив и что никакого Леонида Георгиевича Уткина в списках прокурорских работников не значится.– Может быть, Эткинд? – уточнили у Подорогина. – Эткинд имеется. По особо важным.
Из прорези в стеклянной перегородке несло карболкой. Подорогин молчал с приоткрытым ртом. Ему выписали пропуск на прием к дежурному следователю.
Комната дежурного почему-то оказалась на седьмом, последнем, этаже. На зеркале в лифте было нацарапано: «Wanted!»
В дверях кабинета лежал старый, вздрагивающий во сне спаниель. Подорогин встал на пороге и, не решаясь зайти, разглядывал пыльную линотипию Сталина на стене. Хозяин кабинета, как две капли воды похожий на тренера ЦСКА Газзаева, стучал ребром ладони по папке с бумагами и хрипел в поджатую плечом телефонную трубку: «...жми на кражу протоколов... и на труп... и хрена ему собачьего...»
Подорогин осторожно перешагнул через спаниеля и присел на шаткий стул возле входа. Шевеля усами и не отнимая трубки от уха, следователь в упор, невидящим взглядом посмотрел на него. Подорогин поздоровался и зачем-то назвался коммерсантом. Следователь молча протянул руку и кивнул на бумажную полоску на сейфе: «Ганиев Даут Рамазанович». Ниже на металлической дверце лоснилась дописка несмываемым фломастером: «Дойч-оглы». В полной окурков пепельнице на столе разламывалась целлофановая оболочка от «Мальборо».
Прошло еще несколько минут, прежде чем следователь закончил телефонную беседу и снова взглянул на Подорогина.
– Слушаю вас.
Навалившись локтями на колени, Подорогин стал рассказывать о следователе Уткине. Дважды ему приходилось начинать заново, потому что звонил телефон и Даут Рамазанович, все более раздражаясь, снова и снова советовал кому-то жать на кражу протоколов. В конце концов Подорогин понял, что следователь не верит ни единому слову из его истории о следователе Уткине, и замолчал. Даут Рамазанович черкал карандашом по картонному клапану папки. Почувствовав прикосновение к руке чего-то холодного и влажного, Подорогин вздрогнул – спаниель обнюхивал его пораненную ладонь. Опять зазвонил телефон, однако Даут Рамазанович, подняв трубку, опустил ее обратно на рычаг.
– Это – все?
– Это – все, – сказал Подорогин, разглядывая носки своих ботинок.
– Вы показываете, что человек, который представился вам следователем городской прокуратуры Уткиным, завладел вашим сотовым телефоном. – Даут Рамазанович говорил медленно, тоном разбитого усталостью волхва, отчего кавказский акцент его усиливался. – Это – все?
Подорогин покачал головой.
– Вы говорите так, будто он только и приходил за моим телефоном.
Вдали по коридору хлопнула дверь, кто-то с топотом выбежал на лестницу. Загудели перила. Спаниель сел у ног Подорогина и пристально посмотрел на Даута Рамазановича. Следователь опрокинул пепельницу в корзину для бумаг.
– Именно об этом, уважаемый, я и говорю.
– Хорошо, – выпрямился Подорогин. – Ладно. Меня наказали на мобильник. Но откуда он мог знать обо всем остальном?
– О чем?
– Об антресолях, о Штирлице, казино.
– О каких еще ант-ресолях?
– Да вы же не слушаете меня!
– Про ант-ресоли и про Штирлица я уже слышал. Не надо кричать. Я одного только не пойму – почему городская прокуратура должна заниматься этими ант-ресолями со Штирлицем?
– А почему бы городской прокуратуре не заняться... – Подорогин осекся от боли, задев раненой рукой колено.
Даут Рамазанович меланхолично вращал зажатым в пальцах карандашом.
– Ладно... – Подорогин поднялся. – На нет и суда нет.
– Вы будете писать заявление? – оживился следователь.
– Нет.
– Обождите, я подпишу пропуск. – Даут Рамазанович отложил карандаш, провел ладонью по столу, приподнял и бросил папку.
Подорогин посмотрел на спаниеля, вскочившего вслед за ним и шевелившего пушистым обмылком хвоста.
– У вас не будет ручки? – сказал Даут Рамазанович.
Подорогин полез в карман, но вместо ручки достал серый конверт с фотографиями, забытый следователем Уткиным. Конверт подмок с одного края, к оплавившемуся штампу «ДСП» присохли песчинки грязи. Подорогин извлек снимки и рассматривал их, не узнавая.