***
Свет дня, без того не слишком яркий, из недр кожаного помещения «Субурбана» с тонированными окнами казался закатным, напоминал поздние сумерки. Откинувшись на заднем диване, Подорогин вполглаза смотрел на проплывающие где-то вверху серые здания, рябящие серые деревья и серые повторяющиеся параллелограммы рекламы. Правой рукой с дымящейся сигаретой он держался никелированного брюшка выдвижной пепельницы и лишь изредка затягивался, медленно и аккуратно поднося растопыренные пальцы в черной лайковой коже к лицу. Кроме него в салоне еще бесшумно расположились трое. С того самого момента, как при посадке в джип они вяло рекомендовались ему – Толян, Юра, Зураб, – никто не проронил ни слова. Толян флегматично, одной рукой придерживал спортивную баранку, Юра, чиркая бугристым затылком по подголовнику, следил за машинами в потоке, Зураб дремал на сиденье слева от Подорогина. Трижды огромный автомобиль запирало в пробках, и всякий раз, не утрачивая флегматичного тона, Толян находил головокружительные лазейки, чтобы миновать затор. Раз для этого ему пришлось пересечь едва не поперек все четыре встречные полосы, а затем, объезжая ларьки и тесня прохожих, целый квартал черепашьим ходом двигаться по тротуару.
За городом сразу попали в сильный туман. В боковых окнах сомкнулась белесая мгла, Подорогин видел в них лишь отражение иллюминации приборной панели и вывихнутое жерло лобового фонаря. Юра достал замусоленную, гармошкой, военную карту и сверялся с ней.
– Далеко? – спросил Подорогин.
Юра не ответил. Чуть слышно в одутловатых забралах динамиков шевелилось и щелкало радио. Мало-помалу Подорогин тоже стал клевать носом. Машину качало как на волнах. Ему казалось, что он сходит в душный бесконечный погреб, что где-то на дальней стене этого погреба висит портрет его хорошего знакомого, которого он должен увидеть. Машину качало, он все дальше спускался в погреб, чтобы увидеть своего знакомого, однако Зураб тихо оборвал его:
– Приехали, все.
Джип стоял не то посреди поля, не то посреди большой пустоши – границы мира терялись в тумане.
– И как они тут живут? – Осматриваясь, Юра приложил к уху пригоршню с телефоном: – Мы на месте... Ага.
Метрах в десяти перед машиной темнел обветренный абрис двухэтажного строения. Смутно угадывались два освещенных окна и антенна. Фасад подпирался крупногабаритным хламом и блестящей ото льда цистерной на сваях. Большая часть забора лежала под снегом, уцелевшая служила задней стенкой для собачьей конуры. Юра приоткрыл дверь и молча кивнул Зурабу. Внутрь кондиционированного салона вплыл запах печного дыма. Зураб повторил Подорогину:
– Приехали.
Скользкой тропинкой они направились к строению. Юра шел впереди. Поравнявшись с конурой, он неожиданно свернул к ней, присел на корточки и поднял с порога собачью голову. Где-то в доме загремела кастрюля. «Васька, сволочь!» – раздался надтреснутый женский вопль.
– Чего там? – спросил Зураб.
– Ничего. – Юра отбросил голову, зачерпнул снега и потер пальцы.
– Хорошо, – зевнул Зураб.
И только после этого, переведя дух и мысленно плюнув, Подорогин догадался, что обнаруженная Юрой собачья голова на самом деле – задубелая ушанка.
Они подошли к дому. Зураб посмотрел куда-то вверх. Юра поднялся на щелистое крыльцо единственного подъезда и снова приложился к телефону:
– Алло... Нет. С телефонной станции... С центральной, говорю! Оглох? Все?.. Так, теперь ложи трубку и жди, когда опять наберу. Возьмешь после десятого звонка. Не раньше. А лучше после двадцатого. Отбой. – Встряхнув покатыми плечами борца, Юра открыл выщербленную двустворчатую дверь.
– А ну-ка! – С этими словами Зураб вдруг обхватил Подорогина за бедра, взвесил его, будто бревно, и шагнул с ним на крыльцо.
– Да ты...! – оттолкнулся от него Подорогин.
Больше сказать он ничего не успел – на ледяной пятачок, где они только что стояли вдвоем, с треском обрушился парящий столб грязной мыльной воды. Вверху стукнуло окно.
– Что – я? – переспросил Зураб, разведя просторными, как блюда для рыбы, ладонями.
– Ладно, – сказал, оправляясь, Подорогин.
Он взглянул на дымящееся мыльное пятно на снегу, вдохнул смрад отжатых нечистот, но, погоняв в зубах слюну, так и не решил для себя, что хуже: это или ощущение внезапного легкого отрыва от земли.
Первый этаж дома, за исключением полуразрушенной, как будто в нее влетел артиллерийский снаряд, и освещенной таким же потусторонним изумрудным заревом уборной, – казался необитаем. Вслед за Юрой они прошли его из конца в конец по темному, загроможденному кусками мебели и железными останками каких-то станков коридору. Все двери, ведущие из коридора, оказались не просто заперты, но напрочь забаррикадированы этой непроходимой рухлядью. Под ногами трещало и хрустело. В нише у просевшей двухмаршевой лестницы тлела черная шахта демонтированного лифта, струился обрывок металлического троса. Электрический щиток был забит обложкой офицерского атласа. Зураб столкнул в шахту кусок штукатурки. Внизу плеснула жидкость.
– Я тащусь, – сказал Юра, поднимаясь по лестнице.
На втором этаже он дал им знак подождать и пошел вглубь коридора. Где-то приглушенно звонил телефон. Чувствуя горящий оттиск захвата на бедрах, Подорогин потирал ноги через карманы пальто. В приоткрытую дверь кухни выползали сырые побеги пара. Слышалось громыхание тяжелой посуды и шаркающее, напряженное шлепанье тапочек по влажному полу.
– Давай! – прошептал Юра откуда-то из прелой, внахлест завешенной бельем полутьмы.
Пробравшись между каплющими плоскостями простынь и подштанников, они встали перед фанерной дверью с наклеенным на ржавой бумажке номером «03». Сбоку от бумажки простым карандашом изображался фонтанирующий пенис. Чуть ниже пластилином было замазано расщепившее фанеру отверстие. В одной руке Юра держал крохотный мобильник, другой осторожно нащупывал бочкообразную ручку-замок. Из-за двери раздавались размеренные телефонные звонки. Разминая пальцы, Подорогин смотрел на дульный раструб короткоствольного автомата, выглядывавший у Зураба из-под руки. Подорогин хотел спросить, как удавалось до сих пор маскировать такое громоздкое оружие, но тут Юра толкнул дверь. Они ввалились в большую, жарко натопленную комнату.
– Ру-уки! – заревел Юра страшным задушенным голосом.
За обтертым канцелярским столом у прикрытого листом ДСП окна, спиной к дверям, сидел тучный мужчина. Застигнутый врасплох криком Юры, он не оборачиваясь, медленно воздевал руки. Его голая жирная спина вибрировала, как студень.
Юра быстро обследовал комнату – заглянул под грязный топчан в противоположном углу, разворошил дулом пистолета серое белье, постучал по листу ДСП на подоконнике и закрыл дверь за Подорогиным и Зурабом.
Справа от толстяка на столе звонил коричневый телефон с дисковым номеронабирателем, слева стояла эмалированная миска с остатками дымящегося мяса. Юра вытер лоб, махнул пистолетом Зурабу и спрятал в карман свой «эрикссон». Тотчас замолчал и коричневый телефон на столе. В наступившей тишине стало слышно, как тяжело дышит хозяин помещения. Он до сих пор не смел обернуться и, видимо, обессилев, медленно и неравномерно опускал руки. На мгновение у Подорогина захолонуло сердце: ему показалось, что перед ним следователь Уткин. Однако стоило толстяку лишь чуть-чуть повернуться, обозначить пунцовые предместья безвольного, накачанного салом профиля, как наваждение исчезло. Заплывший складчатый затылок его трепетал, между лопатками пролегла дорожка пота. Подорогину вспомнилась собачья голова-ушанка. Он встряхнул пальцами и, нервно стягивая перчатки, зачем-то подошел к топчану. Зураб и Юра вопросительно смотрели на него.
– Имя. – Подорогин глядел на плоскую, в пятнах, подушку.
Под толстяком затрещал стул.
– Я...
– Тихо, сука, – пригрозил ему сквозь зубы Юра.
– Печкин, – плаксиво-просительно пролепетал толстяк куда-то в сторону. – Валентин.
– Почтальон? – усмехнулся Зураб.
Толстяк бессильно сложил руки на груди.
Подорогин встал у окна. В мыслях его назойливо вертелась голова-ушанка. Он вдруг подумал, что они могли ошибиться адресом, что Валентин Печкин тут совершенно ни при чем. И голова-ушанка, и столб мыльной воды, и изумрудные руины уборной – какое вообще это могло иметь отношение к тому, что он надеялся выяснить? В конце концов третьего дня, когда в конверте с январской квитанцией на оплату телефона пришла детализация счета, можно было вполне ограничиться звонком, а не одалживать – за две тысячи долларов – головорезов через Тихона Самуилыча и не переться в эту глушь.
Подорогин взглянул исподтишка на своих спутников.
Зураб, как котенка, держал автомат в сцепленных руках. Юра изучал старую школьную доску над топчаном, заклеенную вырезками из «Плейбоя».
– Так, – сказал Подорогин толстяку и с силой скрутил перчатки. – Две недели назад тебе звонили с моего номера. Звонил человек, который украл мой мобильник. Разговор длился пять минут. Звонок поэтому не может считаться ошибочным. – Подорогин еще раз скрутил перчатки, скомкал их и сунул в карман. – Прежде чем был заблокирован счет, успели сделать только этот звонок. Меня интересует связь между звонившим и тем, кому он звонил. То есть тобой. А также тема вашей беседы. Предупреждаю сразу: если ты скажешь, что трубку снял не ты и тому подобное, ты должен будешь назвать того, кто это сделал. – Тут, впервые посмотрев толстяку в глаза, Подорогин красноречиво перевел взгляд на коричневый телефон.
Валентин Печкин тоже уставился на коричневый телефон и пошевелил лопнувшей, как помидор, нижней губой. Вдруг лицо его просияло, он молитвенно сложил ладони, и стул снова затрещал под тяжелым, расширявшимся книзу телом:
– Так вы от Леонид Георгича?
Подорогин ожидал чего угодно, только не этого. Он растерялся настолько, что ответил:
– Да.
Толстяк взял ложку, махнул ею на отвлекшегося от доски Юру и стал доедать борщ:
– Так бы сразу и сказали!
Оглушительно втягивая пищу, он пучил глаза и шлепал языком. В процесс еды включился весь его необъятный организм: работали виски, работал нос, уши, плечи, даже кожа на макушке собиралась волнами в такт движению убранных тяжелыми щеками скул. Алюминиевая ложка стучала по дну эмалированной миски. Стол подрагивал. В мгновение ока управившись с борщом, Валентин Печкин рыгнул, бросил ложку в пустую миску и, отдуваясь, понес грязную посуду к двери. Росту в нем было под два метра. Зураб не пошевелился, когда толстяк толкнул дверь, поставил миску у порога, крикнул в направлении кухни: «Гуль, возьми!» – и, щерясь, принялся что-то разглядывать у себя во рту в осколке зеркала, вмазанном в стену.
– Так вы знакомы? – сказал Подорогин.
– С кем?
– С Леонидом Георгичем?
– Упаси боже. – Валентин Печкин оттянул поочередно кожу нижних век. – Сначала был звонок, потом я получил от него пакет. Вот и все.
– Какой пакет?
– Там. – Толстяк выставил над плечом большой палец. – В столе, слева.
Юра пошарил в тумбочке стола и, высыпав на пол ворох бумаг, достал небольшой холщовый сверток.
– Этот? – сказал Подорогин.
Обернувшись, толстяк укоризненно посмотрел на разбросанную бумагу.
– Да.
Юра, встав под лампой, рассматривал треснувший полированный оттиск на сургуче.
– Для па-ке-тов, – прочитал он, зачем-то понюхал печать, постучал по ней пистолетом и передал сверток Подорогину. – Фуфло.
Подорогин сломал печать и развернул холст. В холсте обнаружился еще один сверток, полиэтиленовый. Это был фирменный пакет с логотипом и адресом «Нижнего». Юра что-то беззвучно, одними губами, коротко спросил у Зураба. Зураб ответил шумным вздохом. Чувствуя, что толстяк следит за ним в зеркало, Подорогин отвернулся к окну. Внутри пакета оказалась его старая «нокия», та самая, которую две недели назад он отдал следователю Уткину. На задней панели запеклись багровые бисеринки – следы проб, учиненных Шивой новому лаку для ногтей.
Ругаясь в нос, Юра стал шумно ходить по комнате.
– И что? – Подорогин показал телефон толстяку.
– Вы меня спрашиваете? – замер Печкин.
Подорогин молча смотрел в его затылок.
– Тебя, блядь, кого еще! – вдруг заорал Юра.
С налившимся кровью лицом и такой же пунцовой шеей, на которой проступили очертания длинного, отороченного стежками шрама, он подскочил к толстяку и ткнул его пистолетом в поясницу, так что Печкину пришлось опереться на стену. «Макаров» почти наполовину ушел в податливую, как одеяло, складку жира.
– Выебываться, сука? Выебываться, сука?!
– Тихо. – Зураб взял Юру за руку, тот отчаянно ахнул, отдернул оружие и снова, как зверь в клетке, принялся мерить комнату шагами от стены к стене.
Подорогин включил телефон. Тотчас зазвучал сигнал SMS-передачи.
Валентин Печкин обиженно сопел, почесывая спину.
Подорогин открыл сообщение: «You Have A New Voice Message». Нерешительно и в то же время с силой он провел большим пальцем по экранчику, как будто хотел стереть надпись. Затем набрал номер голосовой почты, ввел пин-код и ждал, когда включится запись на виртуальном автоответчике.
Неожиданно дверь комнаты распахнулась. За порогом мелькнуло влажное, красное от натуги женское лицо с прилипшими волосами, загремела эмалированная миска, оставленная толстяком.
– День на дворе, у кобеля блядешник...
Все произошло так быстро, что когда с автоматом наизготовку Зураб выглянул в коридор, ему оставалось только закрыть дверь – он никого не увидел. В комнате запахло мылом и паром.
Услышав в трубке голос следователя Уткина, Подорогин отошел в угол, где шаги и матерный ропот Юры не заглушали слабого эфира. У него вдруг застучало в висках. Он встал лицом к стене и закрыл свернутыми перчатками свободное ухо.
– ...если, Василь Ипатич, вы сейчас в свинарнике у Печкина и с вами люди, нанятые через Тихона Самуилыча, то положение ваше более чем двусмысленное, – приветствовал его Леонид Георгиевич. – Я не могу постоянно спасать вас. Но об этом позже. Сейчас извольте позаботиться хотя бы о том, чтоб молодчики ваши не слышали меня... Так вот. Печкин абсолютно не в курсе вашей истории. Можете не тратить время на расспросы. Если, конечно, вы уже не начали этого делать и молодчики не жарят его утюгом. Не ждите также никаких судьбоносных разоблачений и от меня. Я их не сделаю. Единственное, что я могу посоветовать вам, так это то, что если вы не хотите, чтоб история ваша бесшумно закончилась сегодня, то вы будете участвовать в ней. Дайте Печкину знак, или – уж не знаю, как там лучше при молодчиках, – прикажите ему ехать с вами. Все остальное он покажет и расскажет вам сам. Молодчики ваши, Василь Ипатич, помимо задания выяснить, что вам могло понадобиться в такой дыре, имеют еще и главный приказ: не возвращаться с вами. То есть вы должны исчезнуть сегодня в могильнике одной из заброшенных ферм. Скорее всего, совхоза имени Свердлова. Это в двух километрах от вас. Девяносто восемь процентов. Как-нибудь дайте знать Печкину и об этом, но, ради всего святого, Василь Ипатич, дайте ему знать об этом не до того, как он покажет вам то, что должен показать, а после... – Леонид Георгиевич закашлялся, прочищая горло. – Я, конечно, в курсе ваших культпоходов в прокуратуру, Василь Ипатич, и знаю, что у вас мало резонов доверять мне. Да, собственно-то, я ничего и не требую от вас. Но в то же время я не понимаю и того, как могли вы оставаться так глухи и слепы, когда после смерти Штильмана, не прикладывая к тому никаких особых усилий, вообще ничего, вы надеялись, и даже не просто надеялись, а были свято уверены в том, что вам позволят оставаться в живых во главе дела, в которое вы не вложили ни одного рубля и ни одной идеи, кроме названия? Как, Василь Ипатич, вы могли не видеть всего этого?.. – В трубке треснуло, всплыл оптимистичный голос оператора: «Если хотите прослушать сообщение еще раз...» – но Подорогин оборвал его. Он уперся в стену кулаком, поглядел себе в ноги и зажмурился.
Толян выключил радио. Валентин Печкин, втиснувшийся горой между Подорогиным и Зурабом, беспокойно заворочал головой. Сплюснутый верх его офицерской ушанки упирался в потолок.
Джип стоял на обочине заваленной снегом грунтовой дороги – если б не телеграфные столбы и кромка насыпи, ее вообще было бы не разглядеть.
– Окошечки можно опустить? – спросил Печкин.
Затемненные стекла задних дверей с электрическим журчаньем стекли в щетинистые пазы.
По левую руку темнела неровная кромка подлеска, справа, приглушенное туманом, простиралось голое поле.
– Здесь, – неуверенно заключил толстяк. – Да. Вполне, думаю, что может быть... и отсюда будет.
– Что? – притих Юра.
Печкин склонился к Подорогину:
– Ждем?
Подорогин озадаченно поджал рот. Сбив шапку, Печкин почесал над ухом:
– Телефончик можно?
Подорогин подал ему трубку. Печкин выставил ладонь:
– Не этот.
Чертыхнувшись, Подорогин полез в карман за «нокией». Лишь теперь он подумал о том, что Леонид Георгиевич Уткин должен был не только разблокировать телефон, но и подключить его на новый номер. Толян закрыл окна. Печкин, держа «нокию» в одной руке, давил в нее указательным пальцем другой, словно в калькулятор. Юра, все это время не сводивший с толстяка глаз, отвернулся и, встряхивая плечами, как в припадке, водил подбородком из стороны в сторону. Набрав номер, Печкин прижал невидимый телефон к скуле и смотрел в треугольно освещенную целину впереди машины. Толян заглушил двигатель.
Не сказав ни слова, толстяк вернул трубку.
– И? – Подорогин вытер переднюю панель о пальто.
Печкин надул щеки.
– В принципе, расчетное время уже. Думаю, с полчасика еще, максимум.
Сиденье под Юрой заскрипело.
– Расчетное – для чего? – спросил Подорогин.
Печкин не глядя подоткнул ему чистый плотный конверт. В зеркало заднего вида Подорогин поймал на себе пристальный взгляд Толяна. Ребром ладони Юра нервно постукивал по приборной доске. Подорогин извлек из конверта невесомый рисовый листок. Заглавными буквами, напечатанными на пишущей машинке и местами пробившими бумагу насквозь, на листке значилось: «КВАДРАТ 454-99М (0,91), 12 ФЕВР. 12:02 (0,78), СРЕДНЕТОННАЖ. БОРТ = АН 12 (0,77), ОТКАЗ ГИДРАВЛИКИ > ПЕРЕГРУЗ (0,89), ВЫПИСКА 7 ОТК 9 ЯНВ. 03:47, ЗБИГНЕВ».
Подорогин вложил листок обратно в конверт и, облокотившись на колени, постукивал конвертом по носку ботинка.
Толян снова запустил двигатель.
– Господа, – сказал Печкин, – немного терпения. Дело, уверяю вас... – Не договорив, он вдруг подался между передними сиденьями, пригнул голову и, отчаянно глядя куда-то вверх исподлобья, прикусил губу. – Выходим, скорее!
Подорогин тотчас увяз в глубоком снегу. Мгновение он колебался, думая вернуться в кабину, но пути назад уже не было, более того, ему пришлось пройти несколько лишних шагов, провалиться по самые колени, потому что следом из двери ломился красный, обезумевший от волнения Валентин Печкин. Подорогин обошел джип и стал отряхиваться в свежей колее. В багажнике он разглядел новые данлоповские покрышки с шахматной сыпью шипов и титановыми дисками. Отсвет габаритных огней, розоватое облачко бесшумного выхлопа почему-то напомнили ему барную стойку, и он представил себе скотомогильник: холмистое ложе карьера, смрад, рогатые черепа на кольях.
Потом, сцепив руки, он прислушался.
С неба сходил дробный гул винтов.
Сквозь окно двери багажника ему хорошо было видно Печкина, стоявшего перед капотом машины и махавшего шапкой в сторону леса. Печкин что-то кричал, но его уже не было слышно: гул винтов заполнял пространство, как прибывающая вода. Подорогин тоже стал смотреть на лес, хотя еще не был уверен, что гул доносится именно с этой стороны. У него вдруг заложило уши. Он подвигал челюстью, да так и остался стоять с открытым ртом: крестовидной тенью из-за сосен вырастал огромный самолет. Это был военный грузовик. Тусклым, уплощавшимся к середине днищем он прошел у самых верхушек деревьев, над которыми тотчас взмыли какие-то черные отрепья и снежная пыль. Подорогин рефлексивно поднял руку, защищая лицо. С громом и свистом самолет перелетел дорогу, накрыл ее в каких-нибудь тридцати шагах от джипа, так что в носовом фонаре можно было рассмотреть огоньки приборов, а в хвосте молниеподобную трещину на пустом и мутном пузыре зенитного гнезда. Над полем он вдруг начал заваливаться на левое крыло. Подорогин подумал, что экипаж маневрирует, пытается обойти какое-то препятствие, что вот-вот летучий гигант растворится в тумане, но самолет таки черпнул крылом землю. В небо взмыл гейзер снега, почти скрывший машину из вида.
– Твою ма-ать! – истерически завопил Юра.
На мгновение туман как будто сделался ярче по всему полю. Гейзер только начал опадать, размываться в пасмурном воздухе, когда под ногами сильно вздрогнуло и раздался чудовищный, в несколько наслоившихся раскатов взрыв. Подорогин схватился за уши и, отвернувшись, в ужасе смотрел туда, где вместо леса теперь кипело облако белой взвеси.
Свет дня, без того не слишком яркий, из недр кожаного помещения «Субурбана» с тонированными окнами казался закатным, напоминал поздние сумерки. Откинувшись на заднем диване, Подорогин вполглаза смотрел на проплывающие где-то вверху серые здания, рябящие серые деревья и серые повторяющиеся параллелограммы рекламы. Правой рукой с дымящейся сигаретой он держался никелированного брюшка выдвижной пепельницы и лишь изредка затягивался, медленно и аккуратно поднося растопыренные пальцы в черной лайковой коже к лицу. Кроме него в салоне еще бесшумно расположились трое. С того самого момента, как при посадке в джип они вяло рекомендовались ему – Толян, Юра, Зураб, – никто не проронил ни слова. Толян флегматично, одной рукой придерживал спортивную баранку, Юра, чиркая бугристым затылком по подголовнику, следил за машинами в потоке, Зураб дремал на сиденье слева от Подорогина. Трижды огромный автомобиль запирало в пробках, и всякий раз, не утрачивая флегматичного тона, Толян находил головокружительные лазейки, чтобы миновать затор. Раз для этого ему пришлось пересечь едва не поперек все четыре встречные полосы, а затем, объезжая ларьки и тесня прохожих, целый квартал черепашьим ходом двигаться по тротуару.
За городом сразу попали в сильный туман. В боковых окнах сомкнулась белесая мгла, Подорогин видел в них лишь отражение иллюминации приборной панели и вывихнутое жерло лобового фонаря. Юра достал замусоленную, гармошкой, военную карту и сверялся с ней.
– Далеко? – спросил Подорогин.
Юра не ответил. Чуть слышно в одутловатых забралах динамиков шевелилось и щелкало радио. Мало-помалу Подорогин тоже стал клевать носом. Машину качало как на волнах. Ему казалось, что он сходит в душный бесконечный погреб, что где-то на дальней стене этого погреба висит портрет его хорошего знакомого, которого он должен увидеть. Машину качало, он все дальше спускался в погреб, чтобы увидеть своего знакомого, однако Зураб тихо оборвал его:
– Приехали, все.
Джип стоял не то посреди поля, не то посреди большой пустоши – границы мира терялись в тумане.
– И как они тут живут? – Осматриваясь, Юра приложил к уху пригоршню с телефоном: – Мы на месте... Ага.
Метрах в десяти перед машиной темнел обветренный абрис двухэтажного строения. Смутно угадывались два освещенных окна и антенна. Фасад подпирался крупногабаритным хламом и блестящей ото льда цистерной на сваях. Большая часть забора лежала под снегом, уцелевшая служила задней стенкой для собачьей конуры. Юра приоткрыл дверь и молча кивнул Зурабу. Внутрь кондиционированного салона вплыл запах печного дыма. Зураб повторил Подорогину:
– Приехали.
Скользкой тропинкой они направились к строению. Юра шел впереди. Поравнявшись с конурой, он неожиданно свернул к ней, присел на корточки и поднял с порога собачью голову. Где-то в доме загремела кастрюля. «Васька, сволочь!» – раздался надтреснутый женский вопль.
– Чего там? – спросил Зураб.
– Ничего. – Юра отбросил голову, зачерпнул снега и потер пальцы.
– Хорошо, – зевнул Зураб.
И только после этого, переведя дух и мысленно плюнув, Подорогин догадался, что обнаруженная Юрой собачья голова на самом деле – задубелая ушанка.
Они подошли к дому. Зураб посмотрел куда-то вверх. Юра поднялся на щелистое крыльцо единственного подъезда и снова приложился к телефону:
– Алло... Нет. С телефонной станции... С центральной, говорю! Оглох? Все?.. Так, теперь ложи трубку и жди, когда опять наберу. Возьмешь после десятого звонка. Не раньше. А лучше после двадцатого. Отбой. – Встряхнув покатыми плечами борца, Юра открыл выщербленную двустворчатую дверь.
– А ну-ка! – С этими словами Зураб вдруг обхватил Подорогина за бедра, взвесил его, будто бревно, и шагнул с ним на крыльцо.
– Да ты...! – оттолкнулся от него Подорогин.
Больше сказать он ничего не успел – на ледяной пятачок, где они только что стояли вдвоем, с треском обрушился парящий столб грязной мыльной воды. Вверху стукнуло окно.
– Что – я? – переспросил Зураб, разведя просторными, как блюда для рыбы, ладонями.
– Ладно, – сказал, оправляясь, Подорогин.
Он взглянул на дымящееся мыльное пятно на снегу, вдохнул смрад отжатых нечистот, но, погоняв в зубах слюну, так и не решил для себя, что хуже: это или ощущение внезапного легкого отрыва от земли.
Первый этаж дома, за исключением полуразрушенной, как будто в нее влетел артиллерийский снаряд, и освещенной таким же потусторонним изумрудным заревом уборной, – казался необитаем. Вслед за Юрой они прошли его из конца в конец по темному, загроможденному кусками мебели и железными останками каких-то станков коридору. Все двери, ведущие из коридора, оказались не просто заперты, но напрочь забаррикадированы этой непроходимой рухлядью. Под ногами трещало и хрустело. В нише у просевшей двухмаршевой лестницы тлела черная шахта демонтированного лифта, струился обрывок металлического троса. Электрический щиток был забит обложкой офицерского атласа. Зураб столкнул в шахту кусок штукатурки. Внизу плеснула жидкость.
– Я тащусь, – сказал Юра, поднимаясь по лестнице.
На втором этаже он дал им знак подождать и пошел вглубь коридора. Где-то приглушенно звонил телефон. Чувствуя горящий оттиск захвата на бедрах, Подорогин потирал ноги через карманы пальто. В приоткрытую дверь кухни выползали сырые побеги пара. Слышалось громыхание тяжелой посуды и шаркающее, напряженное шлепанье тапочек по влажному полу.
– Давай! – прошептал Юра откуда-то из прелой, внахлест завешенной бельем полутьмы.
Пробравшись между каплющими плоскостями простынь и подштанников, они встали перед фанерной дверью с наклеенным на ржавой бумажке номером «03». Сбоку от бумажки простым карандашом изображался фонтанирующий пенис. Чуть ниже пластилином было замазано расщепившее фанеру отверстие. В одной руке Юра держал крохотный мобильник, другой осторожно нащупывал бочкообразную ручку-замок. Из-за двери раздавались размеренные телефонные звонки. Разминая пальцы, Подорогин смотрел на дульный раструб короткоствольного автомата, выглядывавший у Зураба из-под руки. Подорогин хотел спросить, как удавалось до сих пор маскировать такое громоздкое оружие, но тут Юра толкнул дверь. Они ввалились в большую, жарко натопленную комнату.
– Ру-уки! – заревел Юра страшным задушенным голосом.
За обтертым канцелярским столом у прикрытого листом ДСП окна, спиной к дверям, сидел тучный мужчина. Застигнутый врасплох криком Юры, он не оборачиваясь, медленно воздевал руки. Его голая жирная спина вибрировала, как студень.
Юра быстро обследовал комнату – заглянул под грязный топчан в противоположном углу, разворошил дулом пистолета серое белье, постучал по листу ДСП на подоконнике и закрыл дверь за Подорогиным и Зурабом.
Справа от толстяка на столе звонил коричневый телефон с дисковым номеронабирателем, слева стояла эмалированная миска с остатками дымящегося мяса. Юра вытер лоб, махнул пистолетом Зурабу и спрятал в карман свой «эрикссон». Тотчас замолчал и коричневый телефон на столе. В наступившей тишине стало слышно, как тяжело дышит хозяин помещения. Он до сих пор не смел обернуться и, видимо, обессилев, медленно и неравномерно опускал руки. На мгновение у Подорогина захолонуло сердце: ему показалось, что перед ним следователь Уткин. Однако стоило толстяку лишь чуть-чуть повернуться, обозначить пунцовые предместья безвольного, накачанного салом профиля, как наваждение исчезло. Заплывший складчатый затылок его трепетал, между лопатками пролегла дорожка пота. Подорогину вспомнилась собачья голова-ушанка. Он встряхнул пальцами и, нервно стягивая перчатки, зачем-то подошел к топчану. Зураб и Юра вопросительно смотрели на него.
– Имя. – Подорогин глядел на плоскую, в пятнах, подушку.
Под толстяком затрещал стул.
– Я...
– Тихо, сука, – пригрозил ему сквозь зубы Юра.
– Печкин, – плаксиво-просительно пролепетал толстяк куда-то в сторону. – Валентин.
– Почтальон? – усмехнулся Зураб.
Толстяк бессильно сложил руки на груди.
Подорогин встал у окна. В мыслях его назойливо вертелась голова-ушанка. Он вдруг подумал, что они могли ошибиться адресом, что Валентин Печкин тут совершенно ни при чем. И голова-ушанка, и столб мыльной воды, и изумрудные руины уборной – какое вообще это могло иметь отношение к тому, что он надеялся выяснить? В конце концов третьего дня, когда в конверте с январской квитанцией на оплату телефона пришла детализация счета, можно было вполне ограничиться звонком, а не одалживать – за две тысячи долларов – головорезов через Тихона Самуилыча и не переться в эту глушь.
Подорогин взглянул исподтишка на своих спутников.
Зураб, как котенка, держал автомат в сцепленных руках. Юра изучал старую школьную доску над топчаном, заклеенную вырезками из «Плейбоя».
– Так, – сказал Подорогин толстяку и с силой скрутил перчатки. – Две недели назад тебе звонили с моего номера. Звонил человек, который украл мой мобильник. Разговор длился пять минут. Звонок поэтому не может считаться ошибочным. – Подорогин еще раз скрутил перчатки, скомкал их и сунул в карман. – Прежде чем был заблокирован счет, успели сделать только этот звонок. Меня интересует связь между звонившим и тем, кому он звонил. То есть тобой. А также тема вашей беседы. Предупреждаю сразу: если ты скажешь, что трубку снял не ты и тому подобное, ты должен будешь назвать того, кто это сделал. – Тут, впервые посмотрев толстяку в глаза, Подорогин красноречиво перевел взгляд на коричневый телефон.
Валентин Печкин тоже уставился на коричневый телефон и пошевелил лопнувшей, как помидор, нижней губой. Вдруг лицо его просияло, он молитвенно сложил ладони, и стул снова затрещал под тяжелым, расширявшимся книзу телом:
– Так вы от Леонид Георгича?
Подорогин ожидал чего угодно, только не этого. Он растерялся настолько, что ответил:
– Да.
Толстяк взял ложку, махнул ею на отвлекшегося от доски Юру и стал доедать борщ:
– Так бы сразу и сказали!
Оглушительно втягивая пищу, он пучил глаза и шлепал языком. В процесс еды включился весь его необъятный организм: работали виски, работал нос, уши, плечи, даже кожа на макушке собиралась волнами в такт движению убранных тяжелыми щеками скул. Алюминиевая ложка стучала по дну эмалированной миски. Стол подрагивал. В мгновение ока управившись с борщом, Валентин Печкин рыгнул, бросил ложку в пустую миску и, отдуваясь, понес грязную посуду к двери. Росту в нем было под два метра. Зураб не пошевелился, когда толстяк толкнул дверь, поставил миску у порога, крикнул в направлении кухни: «Гуль, возьми!» – и, щерясь, принялся что-то разглядывать у себя во рту в осколке зеркала, вмазанном в стену.
– Так вы знакомы? – сказал Подорогин.
– С кем?
– С Леонидом Георгичем?
– Упаси боже. – Валентин Печкин оттянул поочередно кожу нижних век. – Сначала был звонок, потом я получил от него пакет. Вот и все.
– Какой пакет?
– Там. – Толстяк выставил над плечом большой палец. – В столе, слева.
Юра пошарил в тумбочке стола и, высыпав на пол ворох бумаг, достал небольшой холщовый сверток.
– Этот? – сказал Подорогин.
Обернувшись, толстяк укоризненно посмотрел на разбросанную бумагу.
– Да.
Юра, встав под лампой, рассматривал треснувший полированный оттиск на сургуче.
– Для па-ке-тов, – прочитал он, зачем-то понюхал печать, постучал по ней пистолетом и передал сверток Подорогину. – Фуфло.
Подорогин сломал печать и развернул холст. В холсте обнаружился еще один сверток, полиэтиленовый. Это был фирменный пакет с логотипом и адресом «Нижнего». Юра что-то беззвучно, одними губами, коротко спросил у Зураба. Зураб ответил шумным вздохом. Чувствуя, что толстяк следит за ним в зеркало, Подорогин отвернулся к окну. Внутри пакета оказалась его старая «нокия», та самая, которую две недели назад он отдал следователю Уткину. На задней панели запеклись багровые бисеринки – следы проб, учиненных Шивой новому лаку для ногтей.
Ругаясь в нос, Юра стал шумно ходить по комнате.
– И что? – Подорогин показал телефон толстяку.
– Вы меня спрашиваете? – замер Печкин.
Подорогин молча смотрел в его затылок.
– Тебя, блядь, кого еще! – вдруг заорал Юра.
С налившимся кровью лицом и такой же пунцовой шеей, на которой проступили очертания длинного, отороченного стежками шрама, он подскочил к толстяку и ткнул его пистолетом в поясницу, так что Печкину пришлось опереться на стену. «Макаров» почти наполовину ушел в податливую, как одеяло, складку жира.
– Выебываться, сука? Выебываться, сука?!
– Тихо. – Зураб взял Юру за руку, тот отчаянно ахнул, отдернул оружие и снова, как зверь в клетке, принялся мерить комнату шагами от стены к стене.
Подорогин включил телефон. Тотчас зазвучал сигнал SMS-передачи.
Валентин Печкин обиженно сопел, почесывая спину.
Подорогин открыл сообщение: «You Have A New Voice Message». Нерешительно и в то же время с силой он провел большим пальцем по экранчику, как будто хотел стереть надпись. Затем набрал номер голосовой почты, ввел пин-код и ждал, когда включится запись на виртуальном автоответчике.
Неожиданно дверь комнаты распахнулась. За порогом мелькнуло влажное, красное от натуги женское лицо с прилипшими волосами, загремела эмалированная миска, оставленная толстяком.
– День на дворе, у кобеля блядешник...
Все произошло так быстро, что когда с автоматом наизготовку Зураб выглянул в коридор, ему оставалось только закрыть дверь – он никого не увидел. В комнате запахло мылом и паром.
Услышав в трубке голос следователя Уткина, Подорогин отошел в угол, где шаги и матерный ропот Юры не заглушали слабого эфира. У него вдруг застучало в висках. Он встал лицом к стене и закрыл свернутыми перчатками свободное ухо.
– ...если, Василь Ипатич, вы сейчас в свинарнике у Печкина и с вами люди, нанятые через Тихона Самуилыча, то положение ваше более чем двусмысленное, – приветствовал его Леонид Георгиевич. – Я не могу постоянно спасать вас. Но об этом позже. Сейчас извольте позаботиться хотя бы о том, чтоб молодчики ваши не слышали меня... Так вот. Печкин абсолютно не в курсе вашей истории. Можете не тратить время на расспросы. Если, конечно, вы уже не начали этого делать и молодчики не жарят его утюгом. Не ждите также никаких судьбоносных разоблачений и от меня. Я их не сделаю. Единственное, что я могу посоветовать вам, так это то, что если вы не хотите, чтоб история ваша бесшумно закончилась сегодня, то вы будете участвовать в ней. Дайте Печкину знак, или – уж не знаю, как там лучше при молодчиках, – прикажите ему ехать с вами. Все остальное он покажет и расскажет вам сам. Молодчики ваши, Василь Ипатич, помимо задания выяснить, что вам могло понадобиться в такой дыре, имеют еще и главный приказ: не возвращаться с вами. То есть вы должны исчезнуть сегодня в могильнике одной из заброшенных ферм. Скорее всего, совхоза имени Свердлова. Это в двух километрах от вас. Девяносто восемь процентов. Как-нибудь дайте знать Печкину и об этом, но, ради всего святого, Василь Ипатич, дайте ему знать об этом не до того, как он покажет вам то, что должен показать, а после... – Леонид Георгиевич закашлялся, прочищая горло. – Я, конечно, в курсе ваших культпоходов в прокуратуру, Василь Ипатич, и знаю, что у вас мало резонов доверять мне. Да, собственно-то, я ничего и не требую от вас. Но в то же время я не понимаю и того, как могли вы оставаться так глухи и слепы, когда после смерти Штильмана, не прикладывая к тому никаких особых усилий, вообще ничего, вы надеялись, и даже не просто надеялись, а были свято уверены в том, что вам позволят оставаться в живых во главе дела, в которое вы не вложили ни одного рубля и ни одной идеи, кроме названия? Как, Василь Ипатич, вы могли не видеть всего этого?.. – В трубке треснуло, всплыл оптимистичный голос оператора: «Если хотите прослушать сообщение еще раз...» – но Подорогин оборвал его. Он уперся в стену кулаком, поглядел себе в ноги и зажмурился.
* * *
– Здесь? – обернулся с переднего сиденья Юра.Толян выключил радио. Валентин Печкин, втиснувшийся горой между Подорогиным и Зурабом, беспокойно заворочал головой. Сплюснутый верх его офицерской ушанки упирался в потолок.
Джип стоял на обочине заваленной снегом грунтовой дороги – если б не телеграфные столбы и кромка насыпи, ее вообще было бы не разглядеть.
– Окошечки можно опустить? – спросил Печкин.
Затемненные стекла задних дверей с электрическим журчаньем стекли в щетинистые пазы.
По левую руку темнела неровная кромка подлеска, справа, приглушенное туманом, простиралось голое поле.
– Здесь, – неуверенно заключил толстяк. – Да. Вполне, думаю, что может быть... и отсюда будет.
– Что? – притих Юра.
Печкин склонился к Подорогину:
– Ждем?
Подорогин озадаченно поджал рот. Сбив шапку, Печкин почесал над ухом:
– Телефончик можно?
Подорогин подал ему трубку. Печкин выставил ладонь:
– Не этот.
Чертыхнувшись, Подорогин полез в карман за «нокией». Лишь теперь он подумал о том, что Леонид Георгиевич Уткин должен был не только разблокировать телефон, но и подключить его на новый номер. Толян закрыл окна. Печкин, держа «нокию» в одной руке, давил в нее указательным пальцем другой, словно в калькулятор. Юра, все это время не сводивший с толстяка глаз, отвернулся и, встряхивая плечами, как в припадке, водил подбородком из стороны в сторону. Набрав номер, Печкин прижал невидимый телефон к скуле и смотрел в треугольно освещенную целину впереди машины. Толян заглушил двигатель.
Не сказав ни слова, толстяк вернул трубку.
– И? – Подорогин вытер переднюю панель о пальто.
Печкин надул щеки.
– В принципе, расчетное время уже. Думаю, с полчасика еще, максимум.
Сиденье под Юрой заскрипело.
– Расчетное – для чего? – спросил Подорогин.
Печкин не глядя подоткнул ему чистый плотный конверт. В зеркало заднего вида Подорогин поймал на себе пристальный взгляд Толяна. Ребром ладони Юра нервно постукивал по приборной доске. Подорогин извлек из конверта невесомый рисовый листок. Заглавными буквами, напечатанными на пишущей машинке и местами пробившими бумагу насквозь, на листке значилось: «КВАДРАТ 454-99М (0,91), 12 ФЕВР. 12:02 (0,78), СРЕДНЕТОННАЖ. БОРТ = АН 12 (0,77), ОТКАЗ ГИДРАВЛИКИ > ПЕРЕГРУЗ (0,89), ВЫПИСКА 7 ОТК 9 ЯНВ. 03:47, ЗБИГНЕВ».
Подорогин вложил листок обратно в конверт и, облокотившись на колени, постукивал конвертом по носку ботинка.
Толян снова запустил двигатель.
– Господа, – сказал Печкин, – немного терпения. Дело, уверяю вас... – Не договорив, он вдруг подался между передними сиденьями, пригнул голову и, отчаянно глядя куда-то вверх исподлобья, прикусил губу. – Выходим, скорее!
Подорогин тотчас увяз в глубоком снегу. Мгновение он колебался, думая вернуться в кабину, но пути назад уже не было, более того, ему пришлось пройти несколько лишних шагов, провалиться по самые колени, потому что следом из двери ломился красный, обезумевший от волнения Валентин Печкин. Подорогин обошел джип и стал отряхиваться в свежей колее. В багажнике он разглядел новые данлоповские покрышки с шахматной сыпью шипов и титановыми дисками. Отсвет габаритных огней, розоватое облачко бесшумного выхлопа почему-то напомнили ему барную стойку, и он представил себе скотомогильник: холмистое ложе карьера, смрад, рогатые черепа на кольях.
Потом, сцепив руки, он прислушался.
С неба сходил дробный гул винтов.
Сквозь окно двери багажника ему хорошо было видно Печкина, стоявшего перед капотом машины и махавшего шапкой в сторону леса. Печкин что-то кричал, но его уже не было слышно: гул винтов заполнял пространство, как прибывающая вода. Подорогин тоже стал смотреть на лес, хотя еще не был уверен, что гул доносится именно с этой стороны. У него вдруг заложило уши. Он подвигал челюстью, да так и остался стоять с открытым ртом: крестовидной тенью из-за сосен вырастал огромный самолет. Это был военный грузовик. Тусклым, уплощавшимся к середине днищем он прошел у самых верхушек деревьев, над которыми тотчас взмыли какие-то черные отрепья и снежная пыль. Подорогин рефлексивно поднял руку, защищая лицо. С громом и свистом самолет перелетел дорогу, накрыл ее в каких-нибудь тридцати шагах от джипа, так что в носовом фонаре можно было рассмотреть огоньки приборов, а в хвосте молниеподобную трещину на пустом и мутном пузыре зенитного гнезда. Над полем он вдруг начал заваливаться на левое крыло. Подорогин подумал, что экипаж маневрирует, пытается обойти какое-то препятствие, что вот-вот летучий гигант растворится в тумане, но самолет таки черпнул крылом землю. В небо взмыл гейзер снега, почти скрывший машину из вида.
– Твою ма-ать! – истерически завопил Юра.
На мгновение туман как будто сделался ярче по всему полю. Гейзер только начал опадать, размываться в пасмурном воздухе, когда под ногами сильно вздрогнуло и раздался чудовищный, в несколько наслоившихся раскатов взрыв. Подорогин схватился за уши и, отвернувшись, в ужасе смотрел туда, где вместо леса теперь кипело облако белой взвеси.
* * *
До места падения они не дошли метров сто. Путь им преградил овраг, настолько глубокий, что больше он походил на расселину, конца ему не было в обе стороны. Пахло керосинным выхлопом и резиновой гарью. Юра предпринял отчаянную попытку форсировать препятствие, однако напрочь застрял на дне, к тому же заболоченном. Зурабу и Подорогину стоило немалого труда вызволить его. Взмыленный, весь в слизистой жиже, Юра хотел звонить оставшемуся в машине Толяну, чтобы тот захватил трос с топором, но Зураб окоротил его:Конец бесплатного ознакомительного фрагмента