Страница:
неизменно доставался ему, ведь, определив сразу после старта местонахождение
шара, бабка Мария заглядывала в табличку и сообщала: -- Через три четверти
часа будет над Закличином, дорога номер тринадцать, вариант первый, на
втором перекрестке левый поворот на Зглобице, -- и дедушка сразу, кратчайшим
путем устремлялся к цели, а если направление или сила ветра вдруг менялись,
он на минуту притормаживал, молниеносно водружал на обочине собственноручно
сконструированный прибор -- ветряную мельницу на штативе, -- снятые с нее
точные показания бабушка тут же заносила в блокнот, и они опять бросались в
погоню, вооруженные навигационной переменной, при помощи интегралов и
логарифмов безошибочно определявшей новое положение шара, и им всегда
удавалось первыми настичь воздушную лису, будь то в Мшане, Издебной или
Вешхославице; представьте себе -- мы уже были внизу, на Словацкого, возле
прусских казарм, -- эту чудесную картину: дедушка Кароль останавливает
"мерседес" на обочине разбитой дороги и мчится через луг, чтобы, согласно
правилам, максимально приблизиться к гондоле, затем трубит в охотничий
рожок, по сигналу которого аэронавту хорунжему Шуберу из Санока полагалось
немедленно выключить газовую горелку для подогрева воздуха и прервать полет,
и вот они уже видят друг друга и машут руками, хорунжий Шубер бросает якорь
с прицепленным к нему лисьим хвостом, дедушка хватает "лису" и всякий раз
чувствует себя самым счастливым человеком на свете, ведь по лугу уже бежит
бабка Мария, они обнимаются, целуются, поют, пускаются в пляс, а хорунжий
Шубер достает из специального деревянного ящика предусмотренную правилами
бутылку шампанского и три хрустальных бокала, все пьют за победу, тут,
глядишь, подтягиваются и остальные машины и мотоциклы; вероятно, это и
впрямь было потрясающее ощущение -- выиграть такие соревнования, -- я
закончил историю на перекрестке Грюнвальдской и Костюш-ко, -- не забывайте,
что, по уставу, триумфатором оказывался лишь один из участников вместе со
своим штурманом, второе и третье места предусмотрены не были, так же как в
конной охоте, где только один наездник хватает лисий хвост и срывает банк,
становясь настоящим, то есть единственным королем -- на тот вечер, когда в
клубе пьют за его здоровье. -- А приз большой? -- панна Цивле вынула из
серебряного портсигара косяк и воспользовалась прикуривателем, -- больше,
чем то, что получил машинист Гнатюк за раздавленный "ситроен"? -- Что вы
такое говорите! -- я плавно перестроился в средний ряд. -- Пан Гнатюк
получил премию не за порчу чего бы то ни было, а за рекламу хшановских
локомотивов, насколько я помню, ему дали тысячу пятьсот злотых, по тем
временам немало, учитывая, что польский "фиат" стоил около пяти тысяч, плюс
еще золотую "Омегу" с гравировкой "Герою польских железных дорог --
дирекция"; нет, в этих соревнованиях приз был чисто символическим, а именно
-- латунный значок в виде лисы с надписью "Мосцице, погоня за шаром", ну, и
дата; кроме того, в клубе победитель ставил всей компании первые три
выпивки, так что если взять материальную сторону вопроса, то за честь и
почет приходилось еще и доплачивать. -- Не то, что теперь, -- вздохнула
панна Цивле, -- сегодня каждый стремится не прогадать, вот и выходит, что
если бы можно было продавать собственное дерьмо, никто бы не поморщился. --
Ну, это уж вы преувеличиваете, -- воскликнул я, -- диалектический
материализм, конечно, уступил место практическому, но разве это основание,
чтобы так думать о людях? -- Вы не знаете, о чем я говорю, -- она снова
затянулась, выпустив струйку едкого дыма, -- слыхали о докторе Элефанте? --
Поскольку я ответил "нет", панна Цивле тут же принялась рассказывать
сдавленным голосом, и должен вам сказать, дорогой пан Богумил, я вздрогнул,
представив, что мог бы оказаться на месте Ярека и угодить в лапы к доктору
Элефанту, который, правда, умел вырезать аневризму мозга, но еще более ловко
у него получалось разорять пациентов, требуя взяток сперва за место на
больничной койке, потом за бесконечные консультации, наконец, за саму
операцию, которую доктор назначал и тогда, когда все было предрешено и он
прекрасно понимал, что пациент не выживет, и даже тогда, когда никакая
операция не требовалась вовсе; доктор Элефант был чемпионом по сбору денег,
ему всегда удавалось вытрясти их из отчаявшихся людей, которые ради спасения
ближнего готовы были продать буквально все, да еще и занять в придачу, что и
произошло с Яреком и его сестрой: сначала, чтобы попасть в клинику и
заплатить за операцию, они продали квартиру, а потом оказалось, что диагноз
поставлен неверно и операция не нужна, а сама болезнь редкая и требует
длительного лечения; тогда панна Цивле отправилась в кабинет к доктору
Элефанту и потребовала вернуть деньги -- хотя бы за несостоявшуюся операцию,
а тот холодно заявил, что сейчас вызовет полицию и подаст жалобу в
прокуратуру, потому что это провокация, это просто неслыханно, чтобы ему
бросали обвинения в подобной подлости, к тому же в его собственном кабинете
-- где, кто и когда, мол, видел, чтобы эта барышня давала ему деньги, да еще
такую сумму? -- Сукин сын просто выставил меня за дверь, -- проговорила
панна Цивле со слезами на глазах, -- родительская квартира пропала к чертям
собачьим, Ярека тут же выписали из больницы, а мне пришлось за несколько
дней переделать дачный сарай в зимний дом, иначе спать бы нам с ним на
вокзале, хорошо еще, что от родителей хоть этот участок остался, и знаете,
-- она раздавила окурок о крышку пепельницы, -- наш случай -- вовсе не
исключение; теперь я вожу Ярека к разным кудесникам, которые хоть и не в
силах его исцелить, но по крайней мере не обирают нас до нитки, потому что
за визит берут не дороже стоматолога, причем сами оплачивают свои кабинеты и
всякие налоги, в отличие от доктора Элефанта, лабораторию, кабинет и
инструменты которого финансируем мы все из своих взносов, словно последние
лохи. -- Ничего себе! -- воскликнул я. -- И его ни разу не поймали за руку?
-- А как? -- панна Цивле вытерла платочком нос. -- Давайте сменим тему; у
этого дедушкиного "мерседеса" мотор был с верхними или нижними клапанами? --
Вы, наверное, меня поймете, дорогой пан Богумил, после всего услышанного
рассказы о прежних машинах и автомобильных забавах господ инженеров
показались мне ничтожными и совершенно неуместными, к тому же мы как раз
проезжали мимо этого принадлежащего Медицинской академии белого здания на
углу Конного Тракта и улицы Кюри-Склодовской, где в эпоху Akademie der
praktischen Medizin in Danzig (Академия практической медицины в Данциге)
профессор Шпаннер (Разработав метод варки мыла из трупов пленных, профессор
Шпаннер во время Второй мировой войны превратил данцигскую научную
лабораторию в фабрику) варил мыло из человеческих трупов, и мне стало дурно
при мысли о фотографиях и свидетельствах очевидцев, про которые Зофья
Налковская ((1884--1954) -- польская писательница, участвовавшая в работе
Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше)
написала в своих дневниках сразу после войны, как говорится, по горячим
следам, ведь в то время еще не остыл пепел в подсобном крематории, а в
котлах лежали разваренные человеческие торсы и клочья содранной кожи; мне
стало дурно, когда я осознал, что дух той немецкой Академии практической
медицины по-прежнему живет в стенах академии сегодняшней, раз люди, подобные
доктору Элефанту, пользуются здесь всеобщим уважением, им пожимают руку,
поздравляют с защитой докторской диссертации и именинами, шлют почтительные
письма, а ректор вручает награды -- невзирая на то, что методы их ни для
кого не секрет. -- Надеюсь, -- я положил ладонь панне Цивле на колено, --
гореть ему в адском пламени. -- Ад, -- недоверчиво засмеялась она, -- люди
вроде него застрахованы от всего на свете, знаете, доктор Элефант каждую
десятую операцию делает бесплатно -- мол, в фонд святого Антония, --
вероятно, и вправду рассчитывает на его помощь, хотя думаю, если суммировать
все случаи детоубийства, должно все же найтись пекло для таких, как он. --
Детоубийства? -- вскричал я. -- Вы хотите сказать, что этот чертов доктор
еще и гинеколог и что в своем кабинете, при помощи суперсовременных трубок и
насосов он отправляет маленькие желеобразные существа из материнского лона
прямиком в канализацию? -- Да что вы! -- возмутилась панна Цивле. -- Этого я
не говорила, но, да будет вам известно, доктор Элефант -- мастер проволочек,
если нужна операция, он выжидает, пока родители не соберут всю сумму
целиком, и не стоит, наверное, объяснять, что порой ожидание затягивается и
маленький пациент умирает, поэтому Элефанта называют еще доктором Менгеле,
ангелом смерти, хотя я бы назвала его скорее доктором экономических законов,
ведь, давая шанс выжить, он думает не о национальности или вероисповедании,
а об одних лишь финансах, чистых и стерильных банкнотах... -- Наступила,
дорогой пан Богумил, очень долгая пауза; теперь мы медленно ехали по Конному
Тракту, старинной липовой аллее, высаженной здесь более двухсот лет тому
назад на деньги Даниеля Гралата, и я подумал, что, будь Шпаннер и Элефант,
подобно бургомистру Гралату, сторонниками масонства, они, возможно, никогда
бы не запятнали звания врача и сохранили верность Гиппократу, ведь масонские
традиции как-никак предполагают самопожертвование и братство, не позволяя
мерить человека исключительно штуками мыла или числом нулей на банковском
счету, хотя, с другой стороны, масонский дух в этом городе давно уже
выветрился, что доказывают названия аллеи, по которой мы с панной Цивле
ехали: сначала она была Главной, затем Гинденбурга, потом Гитлера,
Рокоссовского и, наконец, Победы, словно каждый следующий хозяин города
опасался Гралата и самих воспоминаний о нем, но, вероятно, это было
закономерно, раз по аллее из вековых лип от Оперы к Старому городу тянулись
факельные шествия, а от Старого города к Опере -- первомайские демонстрации,
и где-то в незримом потоке времени все эти свастики, серпы, молоты и
оркестры сливались воедино, а доктор Шпаннер и доктор Элефант, взирая на
происходящее из окон лаборатории практической анатомии, взволнованно
пожимали друг другу руки, ибо если после тезы факельных шествий наступила и
миновала антитеза коммунистических маршей, то для таких, как эти доктора,
пришла наконец эпоха синтеза, неограниченного творчества, арифметики чистой
прибыли, освобожденной от шелухи невостребованных идей. -- Да-да, коллега,
поздравляю вас, -- со слезами на глазах восклицал Шпаннер, -- вы дожили до
прекрасных времен, никогда еще врачи этого учреждения не располагали
подобными возможностями. -- Ну, милостивый государь, не преувеличивайте, --
вежливо возражал Элефант, -- ваш вклад в послевоенное развитие косметических
концернов также достоин восхищения и зависти, особенно если учесть, что по
ту сторону океана вам пришлось начинать практически с нуля. -- О чем вы
думаете? -- прервала воцарившееся в "фиатике" молчание панна Цивле. -- О
человеке, который, будучи бургомистром, выложил из собственного кармана сто
тысяч на строительство и благоустройство этой дороги, -- сказал я. --
Невероятно, -- воскликнула панна Цивле, -- это слишком прекрасно, чтобы быть
правдой, вы говорите -- из собственного кармана, не из городского? И ведь об
этом не трезвонили телеведущие, да и как тут вычтешь из налогов, ведь
Бальцерович -- настоящий рэкетир, никому не спускает. -- Да, -- улыбнулся я
ей, -- но в те времена налоговые законы были совершенно иными, и когда
Даниель Гралат писал завещание, предназначая сто тысяч гульденов на
озеленение территории -- прокладку аллеи, покупку и посадку нескольких тысяч
лип, -- не существовало никакого Бальцеровича, потому-то эта аллея -- вы
только взгляните -- такая длинная и широкая, единственное место в городе,
где до сих пор нет пробок, единственный в городе памятник поистине
творческой мысли. -- В те времена, -- уточнила панна Цивле, -- это в каком
году и, кстати, кем был этот ваш Гралат? -- Я же сказал -- бургомистром
нашего города, а еще ловчим и бургграфом польского короля, издавшим первую
энциклопедию электричества, -- я перестроился в правый ряд и у площади
Народного Собрания свернул направо, к Градовой Горе, -- а еще он занимался
тайными науками розенкрейцеров, и многие подозревали бургомистра в
принадлежности к масонам, что так и не было доказано, а вот его сын,
Даниель-младший, ученик самого Иммануила Канта, тот действительно основал в
Гданьске ложу "Под двумя коронованными львами", в библиотеке которой
обнаружили немало книг Гралата-отца, в основном о ритуалах посвящения, из-за
чего и решили позже, будто Даниель-старший также был масоном, что прекрасно
объясняет, почему ни при какой власти, будь то пруссаки, нацисты, поляки,
коммунисты или русские, эта чудесная аллея не носила имени своего
великодушного создателя, внесшего соответствующий пункт в завещание перед
самой смертью, а именно в 1767 году. -- Боже, сверните, пожалуйста, к
заправке, -- воскликнула панна Цивле, -- у нас бензин кончился, вместо того
чтобы следить за приборами, я все слушаю и слушаю, будто вы из Америки
вернулись, вот здесь налево, сейчас заправимся, а вы, как всегда, забыли
включить поворотник!!! -- Что касается поворотника, дорогой пан Богумил, это
был наш вечный спор, вроде припева к каждой поездке; неправда, что я про
него забывал, вовсе нет, никогда в жизни, но согласитесь, скажем, на учебной
площадке, когда рядом ни машины, ни велосипеда, ни пешехода, или на дороге,
вот как возле той бензоколонки, когда никто не ехал ни сверху, со стороны
кладбища, ни снизу, от площади Народного Собрания, согласитесь, какой смысл
в этом мигающем фонарике, просто-таки маяк средь бела дня, совершенно без
толку, однако панна Цивле была иного мнения и каждый раз чуть обиженно
повторяла: -- Пан Павел, поворотник включаем даже в пустыне, -- и я каждый
раз ощущал, что жизнь снова описывает круг, эту mimofadnou smycku
(Удивительный круг), ибо вспоминал ваши уроки езды на мотоцикле "Ява" и
гадал, напоминал ли вам инструктор при повороте с бульвара Вацлавски
Намести, скажем, на Краковскую улицу: -- Пожалуйста, вытяните правую руку,
-- ведь в те времена на мотоциклах еще не было поворотников, и, наверное,
эти мгновения, когда вы двигались, придерживая руль одной рукой, стоили вам,
не говоря уж об инструкторе, потери некоторого количества нервных клеток,
так вот, у самой этой бензоколонки рядом с кладбищем панна Цивле произнесла
свое сакраментальное: -- Пан Павел, поворотник включаем даже в пустыне, --
но тогда я как раз не успел ни вспомнить вас, ни ответить инструкторше столь
же сакраментальным: -- Ну так поехали в Гренландию, -- ибо перед самым
поворотом, на крутом подъеме ее "фиатик" кашлянул, икнул, выстрелил из
выхлопной трубы и решительно остановился, так что нам пришлось вылезти и
несколько метров толкать машину в горку, затем свернуть налево, а дальше,
когда "фиат" уже покатился вниз, к въезду на заправку, вскочить в него
одновременно с двух сторон и подъехать к колонке на холостом ходу, при этом
мы с панной Цивле продемонстрировали неожиданную синхронность и точность, ну
прямо пара фигуристов, постигших таинство танцев на льду, ту математическую,
в сущности, формулу зеркальных движений, из которой следует, что симметрия
есть не что иное, как постоянство в превращениях, ракурс до и после
перемены, вопреки всему предполагающий определенное космическое равновесие:
верха и низа, левой стороны и правой, тела и духа, речи и молчания, атома и
пустоты, словом, небытия, из которого выклевывается материя, всегда в
симметричных противоположностях. -- Ну, вставляйте пистолет, -- панна Цивле
немного повозилась с крышкой бензобака, -- я пойду за счетом, -- и
направилась к кассе, а я, дорогой пан Богумил, держа в руках шланг и низко
склонившись над бензобаком "фиатика", оборачивался, подобно жене Лота, чтобы
полюбоваться удивительно плавной походкой панны Цивле, ее чудными
движениями, не имевшими ничего общего с липкими леденцами, фильмами Евы
Орловски (немецкая порнозвезда), атмосферой пип-шоу, нет, панна Цивле плыла
к кассе, будто серна из "Песни песней", и должен вам сказать, дорогой пан
Богумил, что ее черные джинсы, темная шелковая блузка, воспетые Пильхом
лодочки, кожаная жилетка и серебряные клипсы, то и дело посверкивавшие в
волнах распущенных медно-каштановых волос, -- все это, отразившись в
стеклянной стене заправки, многократно усиливало необыкновенное ощущение
чуда, парившего в сиреневых майских сумерках, но созерцание длилось недолго,
ибо, крайне взволнованная, панна Цивле стремительно выскочила обратно: --
Черт возьми! -- кричала она. -- Отпустите рукоятку, я забыла кошелек, а под
залог удостоверения они не дают, у них, мол, таких бумажек уже три ящика,
подождите в машине, я сбегаю, здесь же близко. -- Зачем подниматься на эту
гору? -- возразил я, вешая на место шланг. -- Я заплачу, -- и через минуту
мы снова сидели в ее "фиатике". -- Можно куда-нибудь поехать, на море
например, -- она мгновение поколебалась, не решаясь продолжить, -- знаете, я
обычно, если нападет хандра, сажусь вечером в машину и качу куда глаза
глядят, неважно, в какую сторону, человеку просто надо выйти из дому, без
всякой конкретной цели; поехали, а вы рассказывайте, мне очень нравится.
История дедушки и бабушки с их автомобилями уже опубликована? Мне бы
хотелось почитать, может, у вас найдется экземпляр? Ярек бы с ума сошел от
радости. -- Нет, -- я медленно тронулся вниз, к улице Третьего Мая, -- мне и
в голову не приходило, что об этом можно написать. -- Можно? -- она
вопросительно взглянула на меня. -- Даже нужно, это же потрясающе,
железнодорожный переезд с "цитроном" или ограда княжеской усадьбы, но
охотнее всего я бы послушала и почитала про эти соревнования на воздушных
шарах, про охоту на лис и клуб автомобилистов. -- О чем же вам еще
рассказать... -- включив по-воротник, я свернул на мост Блендника, --
последняя охота состоялась не весной, а в августе тридцать девятого года, и
дедушка Кароль, как всегда, отлично к ней подготовился, а бабушка Мария с
планшетом на коленях, как всегда, сидела рядом в качестве штурмана, но на
сей раз шар, а вернее, природа преподнесла им сюрприз, погода стояла
прекрасная, по жнивью бродили птицы, но разогретый за долгое жаркое лето
воздух был недвижен, ни один ветерок не желал покидать мешок Борея, шар
медленно дрейфовал по направлению к Дунайцу и наконец завис прямо посреди
реки; некоторые водители начали на пароме переправляться в Вежхославице,
рассчитывая, что рано или поздно он перепорхнет на противоположную сторону,
другие ждали на этом берегу, предполагая обратное, но тут шар, словно
повинуясь чьей-то незримой руке -- ибо никто не ощутил ни малейшего
дуновения, -- полетел на юг, точнехонько вверх по течению, а вернее сказать,
поплыл аккурат над руслом Дунайца, над самой серединой резвого потока, можно
было подумать, будто шар на канатах тянут устремившиеся к истокам тритоны,
так что на сей раз погоня выглядела довольно своеобразно: подобно почетному
эскорту, автомобили и мотоциклы двигались по обеим сторонам Дунайца, и шансы
на победу, казалось, были у всех равны, во всяком случае, пока ветерок,
проснувшись, не подтолкнет "лису" к левому или правому берегу, так что в то
время как часть соревнующихся медленно следовала через Войнич, Мельштын,
Чхов и Лососину Дольну, не менее многочисленная колонна растянулась от
Зглобице, через Закличин, Рожнов до самого Грудека, но это, разумеется, был
не Грудек Ягеллонский, тот, что под Львовом, а Грудек-на-Дунайце, -- а по
какому берегу, -- прервала меня панна Цивле, -- шел дедушкин
"мерседес-бенц"? -- В том-то все и дело, -- я слегка притормозил на
брусчатке Сенницкого моста, откуда открывался вид на мощные тела кораблей и
буксиры у освещенных набережных, -- дедушка и бабушка ехали через Рожнов, ну
и через Грудек тоже, то есть по правому берегу. -- У меня такое ощущение,
Марыся, -- твердил дед, вертя в пальцах давно погасшую сигару, -- что он все
же перепорхнет к нам. -- А я в этом вовсе не уверена, -- возражала бабушка,
-- боюсь, Каролек, что точно так же он может преспокойно полететь к ним и
приземлиться где-нибудь под Лимановой, и тогда, -- она взглянула на карту,
-- победа нам точно не светит, потому что ближайшая переправа окажется или в
Новом Сонче, или позади, в Чхове. -- И представьте себе, -- вдоль Мертвой
Вислы (Бывшее главное устье Вислы (в 1840 г. вследствие ледяного затора река
пробила более короткий путь, названный Смелой Вислой)) мы направлялись к
Стогам, -- шар замер почти в самом конце Рожновского озера, точно между
Тенгобуром на левом берегу реки и Збышице, что на правом, и добрых полчаса
неподвижно висел в воздухе, так что участники соревнований повадлезали из
автомобилей, побросали свои мотоциклы, повытаскивали корзинки с провизией и
устроили обычный пикник, в котором один лишь дедушка Кароль не принимал
участия -- он не покинул "мерседес", на крыше которого бабушка Мария
установила это их специальное приспособление для измерения силы и
направления ветра, ветряную мельничку на штативе со счетчиком оборотов и
маленьким барометром. -- Что-то дрогнуло, -- шепнула наконец бабушка, --
чуть-чуть, но к нам. -- Бери прибор и садись в машину, -- прошептал в ответ
дедушка. -- И вообразите себе, -- теперь мы ехали вдоль трамвайной линии, по
сосняку, тянувшемуся до самого пляжа, -- что, когда они двинулись обратно к
Грудеку, их провожали удивленные взгляды расположившихся на травке дам и
господ, но продолжалось это недолго, ибо как только порыв ветра сдвинул шар
в их сторону, все моментально повскакали со своих мест, завели моторы и
помчались вслед за дедушкиным "мерседесом", который буквально через пару
сотен метров после Збышице свернул в сторону Коженной, то есть на восток,
ибо именно туда дул крепчавший с каждой минутой ветер. -- Грибов или
Ченжковице? -- спросил дед, когда на головокружительной скорости шестьдесят
пять километров в час они пронеслись мимо последних домов Войнаровой, --
скорее Ченжковице, вот здесь налево, -- отвечала бабка Мария, и не ошиблась,
потому что шар, возникший в каких-нибудь трехстах метрах перед их капотом,
теперь довольно быстро двигался именно в этом направлении, но на сей раз
выиграть соревнования не суждено было ни им, -- я остановился у трамвайного
круга, и мы с панной Цивле пошли по тропинке к пляжу, -- ни кому-либо
другому, ибо когда шар парил над Бобовой, из-за небольшого холма на берегу
Бялой грянули залпы зенитной артиллерии, вокруг разноцветного купола с
гондолой вспыхнули светлые облачка -- и все: один из снарядов продырявил
оболочку, шар, подобно огромному парашюту, опустился на луг, а аэронавт,
хорунжий Шубер, был мгновенно окружен и арестован отрядом пограничной
охраны, причем разразился жуткий скандал, поскольку у аэронавта, хорунжего
Шубера, не оказалось при себе ни лицензии, ни каких-либо иных документов,
удостоверявших личность, зато имелся фотоаппарат, так что его приняли за
немецкого шпиона, и тщетны были увещевания пришедшего на подмогу дедушки
Кароля и подоспевших прочих участников соревнований, тщетно они толковали,
будто шар зарегистрирован и имеет маркировку "SP-ALP Мосцице", тщетно за
хорунжего хором ручались все господа инженеры и техники, капитан Рымвид
Остоя-Коньчипольский был непреклонен и приказал, чтобы всю компанию под
конвоем препроводили в ресторан госпожи Клюнгман, где следовало ожидать
дальнейших распоряжений;
так закончились последний полет шара "SP-ALP Мосцице" и последняя охота
на лис: в ресторане госпожи Клюнгман подавали перепелов, телячье жаркое,
зразы, карпа по-еврейски, украинский борщ, вареники по-русски, гусиную
печенку, жареного усача, маринованные грибы, фаршированную утку, свиную
отбивную с черносливом, лопатку, ребрышки, говяжий бульон, вареное мясо под
хреном, и все это утопало в овощах и салатах, прибавьте сюда пиво "Окочим",
"Живец", чешский "Пильзнер", водку Бачевского пяти сортов, коньяки и
французское шампанское, венгерские вина из подвалов господина Липпочи, ну а
на десерт горячий шоколад, фисташковое мороженое, виноград, пирожные
"наполеон", эклеры, торт "Пишингер" и булочки "Цвибак", кофе, чай, напиток
"си-налко", малиновый сок, лимонад, доступные цены без курортной наценки,
ибо куда было Бобовой тягаться с Ивоничем, Трускавцом или Кры-ницей. --
Боже, у меня в животе урчит, -- засмеялась панна Цивле, устраиваясь на
песке, -- в такой кутузке я бы и сама охотно посидела, были бы деньги. Долго
их там держали? -- Часа три, -- я уселся рядом, -- одному лишь аэронавту
Шуберу не повезло, поскольку его повели допрашивать в полевой штаб ПВО, где
дали только стакан воды, ну, а в том ресторане устроили бал под лисьим
хвостом, что прицепил к деревянным стропилам дедушка Кароль, произносили
тосты за гонки следующего сезона и их победителя, коли в этом все пошло псу
под хвост, но, видимо, многие уже предчувствовали, что пьют в кредит --
весьма рискованный и с максимальными процентами, -- что подписывают
бессрочный вексель, который может быть востребован в любую минуту, и,
прекрасно это ощущая, дедушка Кароль все подливал и подливал бабушке в
бокал, а та возмущалась, потому что не любила, когда у нее шумело в голове,
шара, бабка Мария заглядывала в табличку и сообщала: -- Через три четверти
часа будет над Закличином, дорога номер тринадцать, вариант первый, на
втором перекрестке левый поворот на Зглобице, -- и дедушка сразу, кратчайшим
путем устремлялся к цели, а если направление или сила ветра вдруг менялись,
он на минуту притормаживал, молниеносно водружал на обочине собственноручно
сконструированный прибор -- ветряную мельницу на штативе, -- снятые с нее
точные показания бабушка тут же заносила в блокнот, и они опять бросались в
погоню, вооруженные навигационной переменной, при помощи интегралов и
логарифмов безошибочно определявшей новое положение шара, и им всегда
удавалось первыми настичь воздушную лису, будь то в Мшане, Издебной или
Вешхославице; представьте себе -- мы уже были внизу, на Словацкого, возле
прусских казарм, -- эту чудесную картину: дедушка Кароль останавливает
"мерседес" на обочине разбитой дороги и мчится через луг, чтобы, согласно
правилам, максимально приблизиться к гондоле, затем трубит в охотничий
рожок, по сигналу которого аэронавту хорунжему Шуберу из Санока полагалось
немедленно выключить газовую горелку для подогрева воздуха и прервать полет,
и вот они уже видят друг друга и машут руками, хорунжий Шубер бросает якорь
с прицепленным к нему лисьим хвостом, дедушка хватает "лису" и всякий раз
чувствует себя самым счастливым человеком на свете, ведь по лугу уже бежит
бабка Мария, они обнимаются, целуются, поют, пускаются в пляс, а хорунжий
Шубер достает из специального деревянного ящика предусмотренную правилами
бутылку шампанского и три хрустальных бокала, все пьют за победу, тут,
глядишь, подтягиваются и остальные машины и мотоциклы; вероятно, это и
впрямь было потрясающее ощущение -- выиграть такие соревнования, -- я
закончил историю на перекрестке Грюнвальдской и Костюш-ко, -- не забывайте,
что, по уставу, триумфатором оказывался лишь один из участников вместе со
своим штурманом, второе и третье места предусмотрены не были, так же как в
конной охоте, где только один наездник хватает лисий хвост и срывает банк,
становясь настоящим, то есть единственным королем -- на тот вечер, когда в
клубе пьют за его здоровье. -- А приз большой? -- панна Цивле вынула из
серебряного портсигара косяк и воспользовалась прикуривателем, -- больше,
чем то, что получил машинист Гнатюк за раздавленный "ситроен"? -- Что вы
такое говорите! -- я плавно перестроился в средний ряд. -- Пан Гнатюк
получил премию не за порчу чего бы то ни было, а за рекламу хшановских
локомотивов, насколько я помню, ему дали тысячу пятьсот злотых, по тем
временам немало, учитывая, что польский "фиат" стоил около пяти тысяч, плюс
еще золотую "Омегу" с гравировкой "Герою польских железных дорог --
дирекция"; нет, в этих соревнованиях приз был чисто символическим, а именно
-- латунный значок в виде лисы с надписью "Мосцице, погоня за шаром", ну, и
дата; кроме того, в клубе победитель ставил всей компании первые три
выпивки, так что если взять материальную сторону вопроса, то за честь и
почет приходилось еще и доплачивать. -- Не то, что теперь, -- вздохнула
панна Цивле, -- сегодня каждый стремится не прогадать, вот и выходит, что
если бы можно было продавать собственное дерьмо, никто бы не поморщился. --
Ну, это уж вы преувеличиваете, -- воскликнул я, -- диалектический
материализм, конечно, уступил место практическому, но разве это основание,
чтобы так думать о людях? -- Вы не знаете, о чем я говорю, -- она снова
затянулась, выпустив струйку едкого дыма, -- слыхали о докторе Элефанте? --
Поскольку я ответил "нет", панна Цивле тут же принялась рассказывать
сдавленным голосом, и должен вам сказать, дорогой пан Богумил, я вздрогнул,
представив, что мог бы оказаться на месте Ярека и угодить в лапы к доктору
Элефанту, который, правда, умел вырезать аневризму мозга, но еще более ловко
у него получалось разорять пациентов, требуя взяток сперва за место на
больничной койке, потом за бесконечные консультации, наконец, за саму
операцию, которую доктор назначал и тогда, когда все было предрешено и он
прекрасно понимал, что пациент не выживет, и даже тогда, когда никакая
операция не требовалась вовсе; доктор Элефант был чемпионом по сбору денег,
ему всегда удавалось вытрясти их из отчаявшихся людей, которые ради спасения
ближнего готовы были продать буквально все, да еще и занять в придачу, что и
произошло с Яреком и его сестрой: сначала, чтобы попасть в клинику и
заплатить за операцию, они продали квартиру, а потом оказалось, что диагноз
поставлен неверно и операция не нужна, а сама болезнь редкая и требует
длительного лечения; тогда панна Цивле отправилась в кабинет к доктору
Элефанту и потребовала вернуть деньги -- хотя бы за несостоявшуюся операцию,
а тот холодно заявил, что сейчас вызовет полицию и подаст жалобу в
прокуратуру, потому что это провокация, это просто неслыханно, чтобы ему
бросали обвинения в подобной подлости, к тому же в его собственном кабинете
-- где, кто и когда, мол, видел, чтобы эта барышня давала ему деньги, да еще
такую сумму? -- Сукин сын просто выставил меня за дверь, -- проговорила
панна Цивле со слезами на глазах, -- родительская квартира пропала к чертям
собачьим, Ярека тут же выписали из больницы, а мне пришлось за несколько
дней переделать дачный сарай в зимний дом, иначе спать бы нам с ним на
вокзале, хорошо еще, что от родителей хоть этот участок остался, и знаете,
-- она раздавила окурок о крышку пепельницы, -- наш случай -- вовсе не
исключение; теперь я вожу Ярека к разным кудесникам, которые хоть и не в
силах его исцелить, но по крайней мере не обирают нас до нитки, потому что
за визит берут не дороже стоматолога, причем сами оплачивают свои кабинеты и
всякие налоги, в отличие от доктора Элефанта, лабораторию, кабинет и
инструменты которого финансируем мы все из своих взносов, словно последние
лохи. -- Ничего себе! -- воскликнул я. -- И его ни разу не поймали за руку?
-- А как? -- панна Цивле вытерла платочком нос. -- Давайте сменим тему; у
этого дедушкиного "мерседеса" мотор был с верхними или нижними клапанами? --
Вы, наверное, меня поймете, дорогой пан Богумил, после всего услышанного
рассказы о прежних машинах и автомобильных забавах господ инженеров
показались мне ничтожными и совершенно неуместными, к тому же мы как раз
проезжали мимо этого принадлежащего Медицинской академии белого здания на
углу Конного Тракта и улицы Кюри-Склодовской, где в эпоху Akademie der
praktischen Medizin in Danzig (Академия практической медицины в Данциге)
профессор Шпаннер (Разработав метод варки мыла из трупов пленных, профессор
Шпаннер во время Второй мировой войны превратил данцигскую научную
лабораторию в фабрику) варил мыло из человеческих трупов, и мне стало дурно
при мысли о фотографиях и свидетельствах очевидцев, про которые Зофья
Налковская ((1884--1954) -- польская писательница, участвовавшая в работе
Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше)
написала в своих дневниках сразу после войны, как говорится, по горячим
следам, ведь в то время еще не остыл пепел в подсобном крематории, а в
котлах лежали разваренные человеческие торсы и клочья содранной кожи; мне
стало дурно, когда я осознал, что дух той немецкой Академии практической
медицины по-прежнему живет в стенах академии сегодняшней, раз люди, подобные
доктору Элефанту, пользуются здесь всеобщим уважением, им пожимают руку,
поздравляют с защитой докторской диссертации и именинами, шлют почтительные
письма, а ректор вручает награды -- невзирая на то, что методы их ни для
кого не секрет. -- Надеюсь, -- я положил ладонь панне Цивле на колено, --
гореть ему в адском пламени. -- Ад, -- недоверчиво засмеялась она, -- люди
вроде него застрахованы от всего на свете, знаете, доктор Элефант каждую
десятую операцию делает бесплатно -- мол, в фонд святого Антония, --
вероятно, и вправду рассчитывает на его помощь, хотя думаю, если суммировать
все случаи детоубийства, должно все же найтись пекло для таких, как он. --
Детоубийства? -- вскричал я. -- Вы хотите сказать, что этот чертов доктор
еще и гинеколог и что в своем кабинете, при помощи суперсовременных трубок и
насосов он отправляет маленькие желеобразные существа из материнского лона
прямиком в канализацию? -- Да что вы! -- возмутилась панна Цивле. -- Этого я
не говорила, но, да будет вам известно, доктор Элефант -- мастер проволочек,
если нужна операция, он выжидает, пока родители не соберут всю сумму
целиком, и не стоит, наверное, объяснять, что порой ожидание затягивается и
маленький пациент умирает, поэтому Элефанта называют еще доктором Менгеле,
ангелом смерти, хотя я бы назвала его скорее доктором экономических законов,
ведь, давая шанс выжить, он думает не о национальности или вероисповедании,
а об одних лишь финансах, чистых и стерильных банкнотах... -- Наступила,
дорогой пан Богумил, очень долгая пауза; теперь мы медленно ехали по Конному
Тракту, старинной липовой аллее, высаженной здесь более двухсот лет тому
назад на деньги Даниеля Гралата, и я подумал, что, будь Шпаннер и Элефант,
подобно бургомистру Гралату, сторонниками масонства, они, возможно, никогда
бы не запятнали звания врача и сохранили верность Гиппократу, ведь масонские
традиции как-никак предполагают самопожертвование и братство, не позволяя
мерить человека исключительно штуками мыла или числом нулей на банковском
счету, хотя, с другой стороны, масонский дух в этом городе давно уже
выветрился, что доказывают названия аллеи, по которой мы с панной Цивле
ехали: сначала она была Главной, затем Гинденбурга, потом Гитлера,
Рокоссовского и, наконец, Победы, словно каждый следующий хозяин города
опасался Гралата и самих воспоминаний о нем, но, вероятно, это было
закономерно, раз по аллее из вековых лип от Оперы к Старому городу тянулись
факельные шествия, а от Старого города к Опере -- первомайские демонстрации,
и где-то в незримом потоке времени все эти свастики, серпы, молоты и
оркестры сливались воедино, а доктор Шпаннер и доктор Элефант, взирая на
происходящее из окон лаборатории практической анатомии, взволнованно
пожимали друг другу руки, ибо если после тезы факельных шествий наступила и
миновала антитеза коммунистических маршей, то для таких, как эти доктора,
пришла наконец эпоха синтеза, неограниченного творчества, арифметики чистой
прибыли, освобожденной от шелухи невостребованных идей. -- Да-да, коллега,
поздравляю вас, -- со слезами на глазах восклицал Шпаннер, -- вы дожили до
прекрасных времен, никогда еще врачи этого учреждения не располагали
подобными возможностями. -- Ну, милостивый государь, не преувеличивайте, --
вежливо возражал Элефант, -- ваш вклад в послевоенное развитие косметических
концернов также достоин восхищения и зависти, особенно если учесть, что по
ту сторону океана вам пришлось начинать практически с нуля. -- О чем вы
думаете? -- прервала воцарившееся в "фиатике" молчание панна Цивле. -- О
человеке, который, будучи бургомистром, выложил из собственного кармана сто
тысяч на строительство и благоустройство этой дороги, -- сказал я. --
Невероятно, -- воскликнула панна Цивле, -- это слишком прекрасно, чтобы быть
правдой, вы говорите -- из собственного кармана, не из городского? И ведь об
этом не трезвонили телеведущие, да и как тут вычтешь из налогов, ведь
Бальцерович -- настоящий рэкетир, никому не спускает. -- Да, -- улыбнулся я
ей, -- но в те времена налоговые законы были совершенно иными, и когда
Даниель Гралат писал завещание, предназначая сто тысяч гульденов на
озеленение территории -- прокладку аллеи, покупку и посадку нескольких тысяч
лип, -- не существовало никакого Бальцеровича, потому-то эта аллея -- вы
только взгляните -- такая длинная и широкая, единственное место в городе,
где до сих пор нет пробок, единственный в городе памятник поистине
творческой мысли. -- В те времена, -- уточнила панна Цивле, -- это в каком
году и, кстати, кем был этот ваш Гралат? -- Я же сказал -- бургомистром
нашего города, а еще ловчим и бургграфом польского короля, издавшим первую
энциклопедию электричества, -- я перестроился в правый ряд и у площади
Народного Собрания свернул направо, к Градовой Горе, -- а еще он занимался
тайными науками розенкрейцеров, и многие подозревали бургомистра в
принадлежности к масонам, что так и не было доказано, а вот его сын,
Даниель-младший, ученик самого Иммануила Канта, тот действительно основал в
Гданьске ложу "Под двумя коронованными львами", в библиотеке которой
обнаружили немало книг Гралата-отца, в основном о ритуалах посвящения, из-за
чего и решили позже, будто Даниель-старший также был масоном, что прекрасно
объясняет, почему ни при какой власти, будь то пруссаки, нацисты, поляки,
коммунисты или русские, эта чудесная аллея не носила имени своего
великодушного создателя, внесшего соответствующий пункт в завещание перед
самой смертью, а именно в 1767 году. -- Боже, сверните, пожалуйста, к
заправке, -- воскликнула панна Цивле, -- у нас бензин кончился, вместо того
чтобы следить за приборами, я все слушаю и слушаю, будто вы из Америки
вернулись, вот здесь налево, сейчас заправимся, а вы, как всегда, забыли
включить поворотник!!! -- Что касается поворотника, дорогой пан Богумил, это
был наш вечный спор, вроде припева к каждой поездке; неправда, что я про
него забывал, вовсе нет, никогда в жизни, но согласитесь, скажем, на учебной
площадке, когда рядом ни машины, ни велосипеда, ни пешехода, или на дороге,
вот как возле той бензоколонки, когда никто не ехал ни сверху, со стороны
кладбища, ни снизу, от площади Народного Собрания, согласитесь, какой смысл
в этом мигающем фонарике, просто-таки маяк средь бела дня, совершенно без
толку, однако панна Цивле была иного мнения и каждый раз чуть обиженно
повторяла: -- Пан Павел, поворотник включаем даже в пустыне, -- и я каждый
раз ощущал, что жизнь снова описывает круг, эту mimofadnou smycku
(Удивительный круг), ибо вспоминал ваши уроки езды на мотоцикле "Ява" и
гадал, напоминал ли вам инструктор при повороте с бульвара Вацлавски
Намести, скажем, на Краковскую улицу: -- Пожалуйста, вытяните правую руку,
-- ведь в те времена на мотоциклах еще не было поворотников, и, наверное,
эти мгновения, когда вы двигались, придерживая руль одной рукой, стоили вам,
не говоря уж об инструкторе, потери некоторого количества нервных клеток,
так вот, у самой этой бензоколонки рядом с кладбищем панна Цивле произнесла
свое сакраментальное: -- Пан Павел, поворотник включаем даже в пустыне, --
но тогда я как раз не успел ни вспомнить вас, ни ответить инструкторше столь
же сакраментальным: -- Ну так поехали в Гренландию, -- ибо перед самым
поворотом, на крутом подъеме ее "фиатик" кашлянул, икнул, выстрелил из
выхлопной трубы и решительно остановился, так что нам пришлось вылезти и
несколько метров толкать машину в горку, затем свернуть налево, а дальше,
когда "фиат" уже покатился вниз, к въезду на заправку, вскочить в него
одновременно с двух сторон и подъехать к колонке на холостом ходу, при этом
мы с панной Цивле продемонстрировали неожиданную синхронность и точность, ну
прямо пара фигуристов, постигших таинство танцев на льду, ту математическую,
в сущности, формулу зеркальных движений, из которой следует, что симметрия
есть не что иное, как постоянство в превращениях, ракурс до и после
перемены, вопреки всему предполагающий определенное космическое равновесие:
верха и низа, левой стороны и правой, тела и духа, речи и молчания, атома и
пустоты, словом, небытия, из которого выклевывается материя, всегда в
симметричных противоположностях. -- Ну, вставляйте пистолет, -- панна Цивле
немного повозилась с крышкой бензобака, -- я пойду за счетом, -- и
направилась к кассе, а я, дорогой пан Богумил, держа в руках шланг и низко
склонившись над бензобаком "фиатика", оборачивался, подобно жене Лота, чтобы
полюбоваться удивительно плавной походкой панны Цивле, ее чудными
движениями, не имевшими ничего общего с липкими леденцами, фильмами Евы
Орловски (немецкая порнозвезда), атмосферой пип-шоу, нет, панна Цивле плыла
к кассе, будто серна из "Песни песней", и должен вам сказать, дорогой пан
Богумил, что ее черные джинсы, темная шелковая блузка, воспетые Пильхом
лодочки, кожаная жилетка и серебряные клипсы, то и дело посверкивавшие в
волнах распущенных медно-каштановых волос, -- все это, отразившись в
стеклянной стене заправки, многократно усиливало необыкновенное ощущение
чуда, парившего в сиреневых майских сумерках, но созерцание длилось недолго,
ибо, крайне взволнованная, панна Цивле стремительно выскочила обратно: --
Черт возьми! -- кричала она. -- Отпустите рукоятку, я забыла кошелек, а под
залог удостоверения они не дают, у них, мол, таких бумажек уже три ящика,
подождите в машине, я сбегаю, здесь же близко. -- Зачем подниматься на эту
гору? -- возразил я, вешая на место шланг. -- Я заплачу, -- и через минуту
мы снова сидели в ее "фиатике". -- Можно куда-нибудь поехать, на море
например, -- она мгновение поколебалась, не решаясь продолжить, -- знаете, я
обычно, если нападет хандра, сажусь вечером в машину и качу куда глаза
глядят, неважно, в какую сторону, человеку просто надо выйти из дому, без
всякой конкретной цели; поехали, а вы рассказывайте, мне очень нравится.
История дедушки и бабушки с их автомобилями уже опубликована? Мне бы
хотелось почитать, может, у вас найдется экземпляр? Ярек бы с ума сошел от
радости. -- Нет, -- я медленно тронулся вниз, к улице Третьего Мая, -- мне и
в голову не приходило, что об этом можно написать. -- Можно? -- она
вопросительно взглянула на меня. -- Даже нужно, это же потрясающе,
железнодорожный переезд с "цитроном" или ограда княжеской усадьбы, но
охотнее всего я бы послушала и почитала про эти соревнования на воздушных
шарах, про охоту на лис и клуб автомобилистов. -- О чем же вам еще
рассказать... -- включив по-воротник, я свернул на мост Блендника, --
последняя охота состоялась не весной, а в августе тридцать девятого года, и
дедушка Кароль, как всегда, отлично к ней подготовился, а бабушка Мария с
планшетом на коленях, как всегда, сидела рядом в качестве штурмана, но на
сей раз шар, а вернее, природа преподнесла им сюрприз, погода стояла
прекрасная, по жнивью бродили птицы, но разогретый за долгое жаркое лето
воздух был недвижен, ни один ветерок не желал покидать мешок Борея, шар
медленно дрейфовал по направлению к Дунайцу и наконец завис прямо посреди
реки; некоторые водители начали на пароме переправляться в Вежхославице,
рассчитывая, что рано или поздно он перепорхнет на противоположную сторону,
другие ждали на этом берегу, предполагая обратное, но тут шар, словно
повинуясь чьей-то незримой руке -- ибо никто не ощутил ни малейшего
дуновения, -- полетел на юг, точнехонько вверх по течению, а вернее сказать,
поплыл аккурат над руслом Дунайца, над самой серединой резвого потока, можно
было подумать, будто шар на канатах тянут устремившиеся к истокам тритоны,
так что на сей раз погоня выглядела довольно своеобразно: подобно почетному
эскорту, автомобили и мотоциклы двигались по обеим сторонам Дунайца, и шансы
на победу, казалось, были у всех равны, во всяком случае, пока ветерок,
проснувшись, не подтолкнет "лису" к левому или правому берегу, так что в то
время как часть соревнующихся медленно следовала через Войнич, Мельштын,
Чхов и Лососину Дольну, не менее многочисленная колонна растянулась от
Зглобице, через Закличин, Рожнов до самого Грудека, но это, разумеется, был
не Грудек Ягеллонский, тот, что под Львовом, а Грудек-на-Дунайце, -- а по
какому берегу, -- прервала меня панна Цивле, -- шел дедушкин
"мерседес-бенц"? -- В том-то все и дело, -- я слегка притормозил на
брусчатке Сенницкого моста, откуда открывался вид на мощные тела кораблей и
буксиры у освещенных набережных, -- дедушка и бабушка ехали через Рожнов, ну
и через Грудек тоже, то есть по правому берегу. -- У меня такое ощущение,
Марыся, -- твердил дед, вертя в пальцах давно погасшую сигару, -- что он все
же перепорхнет к нам. -- А я в этом вовсе не уверена, -- возражала бабушка,
-- боюсь, Каролек, что точно так же он может преспокойно полететь к ним и
приземлиться где-нибудь под Лимановой, и тогда, -- она взглянула на карту,
-- победа нам точно не светит, потому что ближайшая переправа окажется или в
Новом Сонче, или позади, в Чхове. -- И представьте себе, -- вдоль Мертвой
Вислы (Бывшее главное устье Вислы (в 1840 г. вследствие ледяного затора река
пробила более короткий путь, названный Смелой Вислой)) мы направлялись к
Стогам, -- шар замер почти в самом конце Рожновского озера, точно между
Тенгобуром на левом берегу реки и Збышице, что на правом, и добрых полчаса
неподвижно висел в воздухе, так что участники соревнований повадлезали из
автомобилей, побросали свои мотоциклы, повытаскивали корзинки с провизией и
устроили обычный пикник, в котором один лишь дедушка Кароль не принимал
участия -- он не покинул "мерседес", на крыше которого бабушка Мария
установила это их специальное приспособление для измерения силы и
направления ветра, ветряную мельничку на штативе со счетчиком оборотов и
маленьким барометром. -- Что-то дрогнуло, -- шепнула наконец бабушка, --
чуть-чуть, но к нам. -- Бери прибор и садись в машину, -- прошептал в ответ
дедушка. -- И вообразите себе, -- теперь мы ехали вдоль трамвайной линии, по
сосняку, тянувшемуся до самого пляжа, -- что, когда они двинулись обратно к
Грудеку, их провожали удивленные взгляды расположившихся на травке дам и
господ, но продолжалось это недолго, ибо как только порыв ветра сдвинул шар
в их сторону, все моментально повскакали со своих мест, завели моторы и
помчались вслед за дедушкиным "мерседесом", который буквально через пару
сотен метров после Збышице свернул в сторону Коженной, то есть на восток,
ибо именно туда дул крепчавший с каждой минутой ветер. -- Грибов или
Ченжковице? -- спросил дед, когда на головокружительной скорости шестьдесят
пять километров в час они пронеслись мимо последних домов Войнаровой, --
скорее Ченжковице, вот здесь налево, -- отвечала бабка Мария, и не ошиблась,
потому что шар, возникший в каких-нибудь трехстах метрах перед их капотом,
теперь довольно быстро двигался именно в этом направлении, но на сей раз
выиграть соревнования не суждено было ни им, -- я остановился у трамвайного
круга, и мы с панной Цивле пошли по тропинке к пляжу, -- ни кому-либо
другому, ибо когда шар парил над Бобовой, из-за небольшого холма на берегу
Бялой грянули залпы зенитной артиллерии, вокруг разноцветного купола с
гондолой вспыхнули светлые облачка -- и все: один из снарядов продырявил
оболочку, шар, подобно огромному парашюту, опустился на луг, а аэронавт,
хорунжий Шубер, был мгновенно окружен и арестован отрядом пограничной
охраны, причем разразился жуткий скандал, поскольку у аэронавта, хорунжего
Шубера, не оказалось при себе ни лицензии, ни каких-либо иных документов,
удостоверявших личность, зато имелся фотоаппарат, так что его приняли за
немецкого шпиона, и тщетны были увещевания пришедшего на подмогу дедушки
Кароля и подоспевших прочих участников соревнований, тщетно они толковали,
будто шар зарегистрирован и имеет маркировку "SP-ALP Мосцице", тщетно за
хорунжего хором ручались все господа инженеры и техники, капитан Рымвид
Остоя-Коньчипольский был непреклонен и приказал, чтобы всю компанию под
конвоем препроводили в ресторан госпожи Клюнгман, где следовало ожидать
дальнейших распоряжений;
так закончились последний полет шара "SP-ALP Мосцице" и последняя охота
на лис: в ресторане госпожи Клюнгман подавали перепелов, телячье жаркое,
зразы, карпа по-еврейски, украинский борщ, вареники по-русски, гусиную
печенку, жареного усача, маринованные грибы, фаршированную утку, свиную
отбивную с черносливом, лопатку, ребрышки, говяжий бульон, вареное мясо под
хреном, и все это утопало в овощах и салатах, прибавьте сюда пиво "Окочим",
"Живец", чешский "Пильзнер", водку Бачевского пяти сортов, коньяки и
французское шампанское, венгерские вина из подвалов господина Липпочи, ну а
на десерт горячий шоколад, фисташковое мороженое, виноград, пирожные
"наполеон", эклеры, торт "Пишингер" и булочки "Цвибак", кофе, чай, напиток
"си-налко", малиновый сок, лимонад, доступные цены без курортной наценки,
ибо куда было Бобовой тягаться с Ивоничем, Трускавцом или Кры-ницей. --
Боже, у меня в животе урчит, -- засмеялась панна Цивле, устраиваясь на
песке, -- в такой кутузке я бы и сама охотно посидела, были бы деньги. Долго
их там держали? -- Часа три, -- я уселся рядом, -- одному лишь аэронавту
Шуберу не повезло, поскольку его повели допрашивать в полевой штаб ПВО, где
дали только стакан воды, ну, а в том ресторане устроили бал под лисьим
хвостом, что прицепил к деревянным стропилам дедушка Кароль, произносили
тосты за гонки следующего сезона и их победителя, коли в этом все пошло псу
под хвост, но, видимо, многие уже предчувствовали, что пьют в кредит --
весьма рискованный и с максимальными процентами, -- что подписывают
бессрочный вексель, который может быть востребован в любую минуту, и,
прекрасно это ощущая, дедушка Кароль все подливал и подливал бабушке в
бокал, а та возмущалась, потому что не любила, когда у нее шумело в голове,