Страница:
– Сколько тебе лет? – вырвалось вдруг у Маришки.
– Тысяча сто тридцать четыре.
Это было сказано спокойно, легко, так говорят «тридцать» или «сорок». Даже «сорок пять» уже произносят с другой интонацией. Это было сказано спокойно и легко, но свалилось на Маришку как тяжелая пуховая перина. Стало нечем дышать и от тяжести понимания, понимания того, что это – правда, зазвенело в ушах, как перед обмороком.
– А-а… – она потерла руками виски, поморгала, несколько раз глубоко вздохнув. Вроде бы стало легче. Орнольф смотрел вперед, на дорогу, где почему-то не было ни одной машины. – А Альгирдасу? – вяло спросила Маришка.
Датчанин покосился на нее и улыбнулся незнакомой, какой-то печальной улыбкой:
– Двадцать, – ответил он тихо, – Хельгу навсегда двадцать.
Дальше ехали молча. Город был незнакомый, но почти сразу Маришка припомнила, что так и есть – она не дома, и вообще не на Урале. А Орнольф очень скоро вырулил на бездорожье и понесся, как по ровному, там, где не то, что на легковушке – на танке не проедешь. Как в рекламе, честное слово! Ну, в той, где парень везет девушку из Москвы в Питер чуть не за полчаса. Не в том смысле, что он ее везет по буеракам и через лес, а в том, что тоже быстро.
И еще Маришку наконец-то накормили. В каком-то поселке, невесть откуда взявшемся среди пустынной, заснеженной равнины. Людей там почти не было, зато был ресторан… ну, или как сказать? Трактир? Да, пожалуй, последнее определение вернее.
– Так и пойдешь? – поинтересовался Орнольф, когда Маришка, подпрыгивая от нетерпения, завозилась, расстегивая ремень безопасности. И повернул зеркальце заднего вида.
Зареванная физиономия с опухшими глазами-щелочками определенно не подходила для выхода на люди. Пусть даже и в забытой богом деревне. И хотя Маришка успела уже до деталей понять смысл выражения: «кишка кишке бьет по башке», ей пришлось запомнить еще один урок «быстрого» волшебства. Впрочем, это было даже интересно. Как обычно, с Орнольфом.
– Дай волю воображению, – посоветовал он, рассеянно наматывая на палец длинную рыжую прядь. Маришка невольно загляделась, как неяркое солнце играет с огненными волосами. – Дай волю желанию, – мурлыкнул Орнольф, – улыбнись и вложи в улыбку капельку тэриен… Это так же как вкладывать цуу в жест. Воображение, желание, вера… Мм? – и он сам улыбнулся так, что воображение и желание даже не стали спрашивать Маришкиного согласия на то, чтобы освободиться.
Она, правда, не зря называла себя практикующей ведьмой и успела направить поток силы в нужное русло. Улыбнулась и почувствовала, как лицо преображается. И не только лицо. Из машины Маришка выплыла королевой. Осанка, походка, взгляд… Магия, блин! А может, не в магии дело? Олег… он всегда говорил ей:
– Просто выпрямись и подними голову, смотри на всех сверху вниз, остальное приложится.
Тьфу ты! Не говорил он такого. Но мог бы сказать, если бы Маришка его не придумала.
А навстречу им с Орнольфом вышел сам владелец, «хозяин» – с датчанином поздоровался за руку, Маришке поклонился. И забегали вокруг, засуетились, потащили блюда одно за другим, одно другого вкуснее, причем о большинстве из них приходилось раньше только слышать или читать.
– Слона будешь? – с усмешкой поинтересовался Орнольф.
– Иди ты!
– Как хочешь. Но вообще-то, для друзей Паука здесь не то, что слона – игуанодона приготовят.
– Он так популярен?
– Игуанодон? Не очень. Хранить эту гору мяса негде, а спрос невелик…
– Паук! – резче, чем хотела, уточнила Маришка.
– А-а. Разумеется. Звезда первой величины. Он, видишь ли, даже для фейри уже ненормально красивый парень, а этот народец тяготеет ко всему красивому. Ты же не об этом хотела спросить?
– Об этом тоже.
– Ну-ну, – Орнольф потягивал сок.
– Он ведь убил Очкарика, да?
– Убил, – кивнул датчанин. – И съел. Ты еще и поэтому такая голодная – ваша с Хельгом связь окончательно разорвалась, как раз когда он… проголодался. Сильно. Ладно, дальше можешь не спрашивать, – рыжий усмехнулся, – говорить за едой, вообще, моветон. Дальше я сам расскажу. Во-первых, Очкарика больше нет, и те люди, чья фантазия позволяла ему быть, начисто о нем забыли. Во-вторых, если вдруг заведется в чьих-то головушках мысль еще о каком-нибудь чудище, вместе с этой мыслью заведется и уверенность в том, что на всякое чудище есть герой. Где одно, там и другое – теперь только так.
– Спайдермен? – пробубнила Маришка с набитым ртом.
– Спайдербой… Да нет, скорее уж, Баффи Истребительница Вампиров, – сообщил Орнольф, демонстрируя познания в неожиданных для Маришки областях. – Вы ведь вдвоем охотились на Очкарика, и Хельг вплоть до последней секунды пребывал в женском теле, сначала – твоем, потом той девочки, – рыжая голова неопределенно качнулась, словно «та девочка» сидела здесь же, в зале. – Без тебя все было бы куда сложнее.
– Я все равно так ничего и не поняла.
– Поймешь еще. Не спеши, ты с нами надолго.
Орнольф призадумался, как будто прислушался к себе, взгляд стал рассеянным. Минуту спустя он медленно кивнул.
– Хельг говорит, что тебе следует появиться в институте и доложить о проделанной работе. Пусть тебе оформят бессрочную командировку. Нам предстоит большое путешествие, понадобится множество документов и будет проще, если их оформлением займется твое начальство. Если они не пожелают, я, конечно, сделаю все сам, но Хельг настаивает на добровольном сотрудничестве. На добровольном сотрудничестве института с нами, – Орнольф криво усмехнулся. – Он такой милый, когда решает побыть лояльным к людям. Что ты рассказывала о нас?
Маришка чуть не подавилась.
Потом подумала, что никогда и не надеялась скрыть свою шпионскую деятельность, и пожала плечами:
– Все рассказывала. Меня спрашивали, я отвечала. Интересовались в основном твоей магией.
– Чародейством, – поправил Орнольф, – твоим, в том числе.
– Ну… да. А еще: куда я исчезаю каждый день. Но чародейством больше. Даже диктофон зачаровали – то, что ты объясняешь, записывать. Только все равно ничего не получилось.
– Это я знаю, – кивнул датчанин, – Хельг новую магию увидел и очень заинтересовался. Расплел заклинание раньше, чем я его за руку поймал. Он вообще любопытен сверх всякой меры. Ладно, значит, твои командиры знают, что ты уходила в преддверие Лаэра? Волшебной страны, – перевел он в ответ на красноречивый Маришкин взгляд. – Лаэр – середина, центр, основа…
– Вообще-то, мне казалось, что я ухожу в астрал в физическом теле, – вежливо сообщила Маришка.
– Ага, – странным тоном произнес Орнольф. – Ясно. Понятно. Астрал. Ну… а что? Тоже вариант.
ГЛАВА 4
– Тысяча сто тридцать четыре.
Это было сказано спокойно, легко, так говорят «тридцать» или «сорок». Даже «сорок пять» уже произносят с другой интонацией. Это было сказано спокойно и легко, но свалилось на Маришку как тяжелая пуховая перина. Стало нечем дышать и от тяжести понимания, понимания того, что это – правда, зазвенело в ушах, как перед обмороком.
– А-а… – она потерла руками виски, поморгала, несколько раз глубоко вздохнув. Вроде бы стало легче. Орнольф смотрел вперед, на дорогу, где почему-то не было ни одной машины. – А Альгирдасу? – вяло спросила Маришка.
Датчанин покосился на нее и улыбнулся незнакомой, какой-то печальной улыбкой:
– Двадцать, – ответил он тихо, – Хельгу навсегда двадцать.
Дальше ехали молча. Город был незнакомый, но почти сразу Маришка припомнила, что так и есть – она не дома, и вообще не на Урале. А Орнольф очень скоро вырулил на бездорожье и понесся, как по ровному, там, где не то, что на легковушке – на танке не проедешь. Как в рекламе, честное слово! Ну, в той, где парень везет девушку из Москвы в Питер чуть не за полчаса. Не в том смысле, что он ее везет по буеракам и через лес, а в том, что тоже быстро.
И еще Маришку наконец-то накормили. В каком-то поселке, невесть откуда взявшемся среди пустынной, заснеженной равнины. Людей там почти не было, зато был ресторан… ну, или как сказать? Трактир? Да, пожалуй, последнее определение вернее.
– Так и пойдешь? – поинтересовался Орнольф, когда Маришка, подпрыгивая от нетерпения, завозилась, расстегивая ремень безопасности. И повернул зеркальце заднего вида.
Зареванная физиономия с опухшими глазами-щелочками определенно не подходила для выхода на люди. Пусть даже и в забытой богом деревне. И хотя Маришка успела уже до деталей понять смысл выражения: «кишка кишке бьет по башке», ей пришлось запомнить еще один урок «быстрого» волшебства. Впрочем, это было даже интересно. Как обычно, с Орнольфом.
– Дай волю воображению, – посоветовал он, рассеянно наматывая на палец длинную рыжую прядь. Маришка невольно загляделась, как неяркое солнце играет с огненными волосами. – Дай волю желанию, – мурлыкнул Орнольф, – улыбнись и вложи в улыбку капельку тэриен… Это так же как вкладывать цуу в жест. Воображение, желание, вера… Мм? – и он сам улыбнулся так, что воображение и желание даже не стали спрашивать Маришкиного согласия на то, чтобы освободиться.
Она, правда, не зря называла себя практикующей ведьмой и успела направить поток силы в нужное русло. Улыбнулась и почувствовала, как лицо преображается. И не только лицо. Из машины Маришка выплыла королевой. Осанка, походка, взгляд… Магия, блин! А может, не в магии дело? Олег… он всегда говорил ей:
– Просто выпрямись и подними голову, смотри на всех сверху вниз, остальное приложится.
Тьфу ты! Не говорил он такого. Но мог бы сказать, если бы Маришка его не придумала.
А навстречу им с Орнольфом вышел сам владелец, «хозяин» – с датчанином поздоровался за руку, Маришке поклонился. И забегали вокруг, засуетились, потащили блюда одно за другим, одно другого вкуснее, причем о большинстве из них приходилось раньше только слышать или читать.
– Слона будешь? – с усмешкой поинтересовался Орнольф.
– Иди ты!
– Как хочешь. Но вообще-то, для друзей Паука здесь не то, что слона – игуанодона приготовят.
– Он так популярен?
– Игуанодон? Не очень. Хранить эту гору мяса негде, а спрос невелик…
– Паук! – резче, чем хотела, уточнила Маришка.
– А-а. Разумеется. Звезда первой величины. Он, видишь ли, даже для фейри уже ненормально красивый парень, а этот народец тяготеет ко всему красивому. Ты же не об этом хотела спросить?
– Об этом тоже.
– Ну-ну, – Орнольф потягивал сок.
– Он ведь убил Очкарика, да?
– Убил, – кивнул датчанин. – И съел. Ты еще и поэтому такая голодная – ваша с Хельгом связь окончательно разорвалась, как раз когда он… проголодался. Сильно. Ладно, дальше можешь не спрашивать, – рыжий усмехнулся, – говорить за едой, вообще, моветон. Дальше я сам расскажу. Во-первых, Очкарика больше нет, и те люди, чья фантазия позволяла ему быть, начисто о нем забыли. Во-вторых, если вдруг заведется в чьих-то головушках мысль еще о каком-нибудь чудище, вместе с этой мыслью заведется и уверенность в том, что на всякое чудище есть герой. Где одно, там и другое – теперь только так.
– Спайдермен? – пробубнила Маришка с набитым ртом.
– Спайдербой… Да нет, скорее уж, Баффи Истребительница Вампиров, – сообщил Орнольф, демонстрируя познания в неожиданных для Маришки областях. – Вы ведь вдвоем охотились на Очкарика, и Хельг вплоть до последней секунды пребывал в женском теле, сначала – твоем, потом той девочки, – рыжая голова неопределенно качнулась, словно «та девочка» сидела здесь же, в зале. – Без тебя все было бы куда сложнее.
– Я все равно так ничего и не поняла.
– Поймешь еще. Не спеши, ты с нами надолго.
Орнольф призадумался, как будто прислушался к себе, взгляд стал рассеянным. Минуту спустя он медленно кивнул.
– Хельг говорит, что тебе следует появиться в институте и доложить о проделанной работе. Пусть тебе оформят бессрочную командировку. Нам предстоит большое путешествие, понадобится множество документов и будет проще, если их оформлением займется твое начальство. Если они не пожелают, я, конечно, сделаю все сам, но Хельг настаивает на добровольном сотрудничестве. На добровольном сотрудничестве института с нами, – Орнольф криво усмехнулся. – Он такой милый, когда решает побыть лояльным к людям. Что ты рассказывала о нас?
Маришка чуть не подавилась.
Потом подумала, что никогда и не надеялась скрыть свою шпионскую деятельность, и пожала плечами:
– Все рассказывала. Меня спрашивали, я отвечала. Интересовались в основном твоей магией.
– Чародейством, – поправил Орнольф, – твоим, в том числе.
– Ну… да. А еще: куда я исчезаю каждый день. Но чародейством больше. Даже диктофон зачаровали – то, что ты объясняешь, записывать. Только все равно ничего не получилось.
– Это я знаю, – кивнул датчанин, – Хельг новую магию увидел и очень заинтересовался. Расплел заклинание раньше, чем я его за руку поймал. Он вообще любопытен сверх всякой меры. Ладно, значит, твои командиры знают, что ты уходила в преддверие Лаэра? Волшебной страны, – перевел он в ответ на красноречивый Маришкин взгляд. – Лаэр – середина, центр, основа…
– Вообще-то, мне казалось, что я ухожу в астрал в физическом теле, – вежливо сообщила Маришка.
– Ага, – странным тоном произнес Орнольф. – Ясно. Понятно. Астрал. Ну… а что? Тоже вариант.
ГЛАВА 4
Представления Хельга о добровольном сотрудничестве со смертными как всегда были довольно расплывчатыми. «Они не должны мешать нам, а мы – им». Чем-чем, а сотрудничеством такое положение дел можно назвать в последнюю очередь. Орнольф, впрочем, уже привык правильно толковать распоряжения Паука. Тот, в конце концов, обычно знал, что делал. Точнее, знал, чего хочет, оставляя реализацию на усмотрение датчанина. И конечно Хельг был прав, утверждая, что для блага Марины, лучше будет сохранить добрые отношения с российскими охотниками. И был не прав, когда полагал себя виноватым в том, что отношения эти стали несколько напряженными. Не понимает Паук и никогда не поймет, что нынешние смертные – из тех, кто хоть сколько-то причастен к тайнам – не держат на него зла. Потому что не считают человеком.
Разве можно обидеться на дождь, на грозу, на наводнение?
Разве можно обидеться на Паука Гвинн Брэйрэ?
Отвратительно! Но в конце концов Хельг сам когда-то позволил людям возвести себя в ранг божества. И людей тех давно нет, и памяти о них не осталось, а прежнее отношение сохранилось, и тут уж ничего не поделаешь.
Паук хандрил.
Пока Орнольф следил за тем, чтобы Марину никто не обидел, чтобы никто ее не обманул, не задурил девочке голову больше, чем можно позволить, Хельг предавался одному из самых мрачных своих пороков: сидел в одной из гостиных Воратинклис , с ногами забившись в кресло, и тупо смотрел в окно.
Не потому, что отключился, разбросав над миром безразмерную паутину – хотя без паутины, конечно, не обошлось, – а потому что трусил отчаянно.
– Я побоюсь немножко, – почти просительно сказал он Орнольфу, – а потом все сделаю.
Ну, как ему отказать?
Бояться-то Хельг боялся, однако свою часть работы выполнял не хуже, чем всегда. Вычислял места предполагаемых прорывов. Собирал бесчисленные слухи, бродящие среди фейри. Делал все, чтобы они с Орнольфом – и, естественно, его охотники – оставались хоть на полшага впереди потерявших всякий страх монстров. А также присматривал за змеевым сыном, безуспешно пытаясь предугадать его действия.
Таких серьезных дел, как то : , что планировалось в Поташках, пока не предполагалось. И слава богам, потому что стоит вспомнить, как позорно упустили целую стаю инфернальных созданий, чтобы пропало всякое желание затевать еще одну большую охоту. Ну, ладно… нет большого позора в том, чтобы поддаться эмоциям и спасти нескольких смертных ценой проваленной операции. Для Хельга – нет. А Орнольфу впредь наука: крепче надо держать Паука за лапы, когда он рвется донкихотствовать.
Удержишь его, как же!
В таком ракурсе мысль о том, что вот прямо сейчас Хельг, съежившись от страха, тихий-тихий, сидит дома, даже как-то грела. По крайней мере в таком состоянии он не натворит ничего… непоправимого.
Ага! Если не считать его последней стычки по дороге в Поместье . В одиночку против пятерки демонов. Мальчик пытается лечить раненое самолюбие – это вполне понятно, но почему за счет нервных клеток Орнольфа?! И главное, каким образом убийство демонов поможет ему адаптироваться среди людей?
Но конечно логику Паук оставляет на откуп Молоту Данов.
Сколько он там протянет? Две минуты? Пять? Может быть, четверть часа?
На этом месте размышлений Орнольф обычно обрывал себя и сам себе делал выговор. Потому что, во-первых, кое-что о мире людей Хельг все-таки знал. В чем-то разбирался получше самого Орнольфа: машину, например, водил как бог и даже, кажется, получал удовольствие от процесса. Во-вторых, не настолько уж он был беспомощен. Просто Орнольф так свыкся со своей ролью опекуна, что перестал разделять мнимые и реальные слабости Паука Гвинн Брэйрэ. И вообще, если уж на то пошло, начинать следует с того, что они не виделись уже целый месяц. Просто – не виделись. Это, не говоря о том, что предыдущий месяц тоже не располагал к общению. Хельг был далеко, был очень занят, а та часть его души, которая оставалась в теле, она частью и была. Тень. Эхо. Не человек – заводная кукла, запрограммированная на выполнение ряда действий, создающих видимость живого, разумного существа.
Казалось бы, велик ли срок в восемь недель для тех, у кого впереди вечность? Но вкусить вечности им еще не довелось. А за полсотни лет, прошедших с того дня, как Орнольф отыскал Паука в замке в Карпатах, они не успели даже привыкнуть к тому, что снова вместе. Да что там – привыкнуть, если одна мысль о том, что столетия одиночества остались в прошлом, заставляла глупо и счастливо улыбаться.
Случалось, что Орнольф просыпался и обнаруживал Хельга в своей спальне. Тот всегда сидел в одном и том же кресле, не двигался и смотрел не мигая. А встретив взгляд датчанина, тихо вздыхал:
– Я тут подумал, а вдруг тебя нет… пришел проверить.
Смешно сказать, но за все эти годы, за полстолетия, они ни разу не расставались дольше, чем на несколько часов. Потому что Орнольф тоже боялся. Это Хельг никогда не скажет: «мне было страшно», он говорит: «я подумал, а вдруг…» Орнольф боялся и признаваться в этом не считал зазорным. И после его «мне страшно» следовало то же самое: «а вдруг тебя нет».
Что ж, мысли, может быть, и не самые достойные – такие мысли пристали скорее женщинам, нежели мужчинам и бойцам, – однако нужно мириться с ними. Этот страх, холодные всплески воспоминаний, леденящее «а вдруг» – суть неизбежная плата. Орнольф платит за предательство и за то, что не считал себя предателем. А Хельг – за гордость, переросшую в гордыню.
И теперь уже восемь недель не кажутся смешным сроком. Право же, этот срок ровно на семь недель и шесть дней длиннее, чем хотелось бы.
Отсюда и беспокойство обо всем, вообще обо всем, что может случиться с неугомонным Пауком. А между тем по здравому размышлению становится ясно, что не грозит ему ничего страшнее легких недоразумений с полицией. И то, что Хельг позволяет опекать себя – удобная иллюзия, полностью устраивающая их обоих. Практика же показала, что с большинством своих проблем Паук способен справиться самостоятельно. А когда не способен – вспоминает о праве сильного и опять-таки справляется.
М-да. Только в тварный мир он предпочел бы все-таки не ходить.
Однако деваться некуда. Хельгу нужна Марина, нужен ее создатель, нужно поддерживать с девочкой постоянный контакт, для чего желательно быть с ней рядом. А смертной не место на Меже. Даже если она очень необычная смертная. Люди, повадившиеся забредать на границу Волшебной страны, не живут долго. В лучшем случае они умирают, в худшем – сходят с ума. Вот и получается, что раз уж Марине нельзя уйти к Пауку, Пауку следует уйти к Марине.
«…я побоюсь немножко, а потом все сделаю…»
Он сделает. В этом Орнольф не сомневался. Но сама мысль о том, что Хельг, его бесстрашный и раздражающе гордый Хельг, признается в том, что боится, заставляла усомниться в правильности их затеи.
А выправление необходимых бумаг для Маринки, как выяснилось, могло растянуться чуть не на полгода. Непонятно, почему так долго, но вникать еще и в это Орнольф не собирался. Скрепя сердце, он прибегнул где к чарам, где – к принуждению, а где к подкупу, чтобы как можно скорее завершить бесчисленные бюрократические процедуры. В итоге все решилось за месяц. Орнольф немедленно связался с Хельгом, чтобы доложить о готовности, а заодно со всей возможной мягкостью и настойчивостью вывести Паука из хандры, а Хельг ответил весело и нагло. Как всегда. Как будто не прятался неделю от всего неволшебного мира.
– У Олега Змеевича бо-ольшие проблемы, – сообщил он, закуривая, – больше, чем у меня. А вообще-то, знаешь, рыжий, смертные куда забавней демонов. Скучно нам с тобой не будет.
И от многообещающей паучьей ухмылки у Орнольфа заныло под ложечкой.
Сейчас же в ее сумочке лежал новенький загранпаспорт и визы на длительное проживание во всех странах мира… о многих из них, надо сказать, Маришка даже не слышала никогда. А сама она походкой королевы шествовала через просторный зал аэропорта под руку с парнем, на которого оглядывались все без исключения. Женщины смотрели с восхищением, мужчины – с легкой завистью, а он и внимания ни на кого не обращал. Ну, и Маришка тоже. Не обращала. Однако все подмечала: каждый взгляд, каждый вздох, чуть ли не каждую мысль – благо, понять, о чем думают люди, глядя на Орнольфа было не так уж трудно.
А когда-то ей казалось, что слова насчет того, что при чьем-то появлении наступает мертвая тишина – поэтическое преувеличение.
Как же! Сейчас они с Орнольфом оказались именно в такой ситуации, и Маришка наслаждалась всеобщим вниманием. Пусть даже ей его почти и не досталось – все пришлось на долю рыжего датчанина, такого красивого, стильного, такого… нездешнего, что казалось, даже Альгирдас потерялся бы рядом с ним.
Но это, конечно, только казалось.
Орнольф был красивым и стильным, Паук – прекрасным и безупречным. Орнольф был нездешним, Паук – потусторонним, Орнольф… он был. Вот под пальцами рукав его куртки, а если протянуть руку, можно дотронуться до волос, собранных в рыжий как у лисицы хвост, и еще Маришка знает, что на ладонях его жесткие мозоли.
А Паук – Паука не было. Только образ, игра света и тени, узоры мороза на стекле, солнечный зайчик, снежинка на горячей ладони. Нечто неощутимое, неуловимое, невозможное.
Жаль, конечно.
Но никто ведь не сказал, что чудеса закончились, правда?
Чудеса и впрямь не закончились. Они продолжились в виде личного самолета, обставленного так, как, наверное, обставляются гостиные в пресловутых «лучших домах». Не то, чтобы у Маришки был большой опыт по части этих самых гостиных, она просто не представляла, что бы такое нафантазировать, чего не хватает в салоне. Там обнаружилась даже серебряная посуда, тисненая кожа на стенах и креслах и мебель с инкрустациями. Коренная уральская жительница во всяких там яшмах-агатах и прочих змеевиках не разбиралась совершенно, зато опознала слоновую кость. Даже успела погордиться собой, прежде чем Орнольф сообщил, что, вообще-то, это не кость, а обработанные перья какой-то там волшебной птицы. То есть Орнольф-то сказал, какой именно, но Маришка все равно не взялась бы повторить. Прежде чем такое выговаривать, следовало научиться завязывать языком вишневые черешки.
Орнольф, когда она эту мысль озвучила, похмыкал и сообщил, что – таки да, он умеет. И не только вишневые, черешневые тоже.
Бог знает отчего, Маришка смутилась и уставилась в иллюминатор.
А там ничего интересного не было. Беспросветные облака. И не понять: летит самолет или в воздухе завис.
Заскучать она не успела. Если честно, даже не заметила, как пролетели часы. Разговаривали с Орнольфом – вроде бы ни о чем, но было интересно. О самолетах, о том, что даже самым могущественным магам приходится использовать человеческие изобретения. О Меже. И о том, что Паук – ужасный ретроград.
Межа – это и было преддверие Лаэра. Граница между былью и сказкой. Никакой не астрал, но все равно место странное. А башенка, в которой проходили занятия, оказалась вроде как арендованной и принадлежала какому-то духу или колдуну – в этом Маришка не разобралась. Поняла только, что это было самое близкое обжитое место, куда она могла попасть прямо из города. Надо же, как оно! А ей-то казалось, что в астрале… ну, ладно, не в астрале, просто в волшебных краях расстояния, а уж тем более привязка к реальной местности, не имеют значения.
Орнольф сказал, что когда-то давно, путешествуя по Меже, можно было очень быстро попасть из одной страны в другую. Еще он сказал, что тогда и стран-то еще по большому счету не было, но дело не в этом, а в том, что из неоткрытой людьми Америки в сердце Европы маги добирались за две-три недели. А сам Орнольф однажды за пять часов преодолел расстояние от Кайласы до Гродно. Но это, как он сам сказал, была стрессовая ситуация. Из тех, в каких девяностолетние бабушки таскают на себе рояли.
В общем ясно, что в нынешние времена убить три недели на то, чтобы добраться из Филадельфии в Упсалу не могут позволить себе даже маги. И если когда-то для того чтобы поскорее попасть из пункта А в пункт Б принято было уходить на Межу, то теперь даже фейри выходят с Межи в тварный мир, чтобы воспользоваться услугами авиалиний.
Мысль о фейри, летающих самолетами Аэрофлота Маришке понравилась. Но Орнольф слегка охладил ее веселье, сообщив, что самолеты, автомобили и поезда – это подспорье для низших фейри, тех, что пребывают во плоти. А в них нет ничего особо интересного. Во всяком случае не должно быть, поскольку не пристало магу проявлять повышенный интерес к подобным тварям.
– А Паук? – спросила Маришка.
И выяснила, что в рабах у Паука есть и ездовые демоны, так что он вполне способен в мгновение ока переместиться на любое расстояние – безразлично, в тварном мире или на Меже. Другое дело, что, скажем, сам Орнольф не рискнул бы прибегнуть к услугам демонов, пусть даже и рабов. И на будущее он посоветовал Маришке тоже держаться от них подальше.
Она кое-что знала о демонах – не ездовых, а вообще. Например, что они ничего и никогда не делают просто так. И непонятно было, какими такими чарами сумел подчинить их Альгирдас. Уж, наверное, не красой неземной. Хотя, кто его знает? В любом случае, Орнольф прав – самолеты лучше.
Тут они во мнении сошлись безоговорочно. Однако на резонный вопрос о том, почему бы фейри, – ну, тем, которые низшие и во плоти, – не завести у себя на Меже собственные аэродромы и другого всякого полезного, Орнольф только руками развел.
На границе с Волшебной страной действуют свои законы. Сказка есть сказка: в ней нет места ничему, кроме магии. Те же области Межи, где этот закон не действует, давно заселены людьми. Зачастую вовсе и не магами, а просто смертными с несколько необычными способностями и абсолютно сумасшедшими. Безумие – обязательная плата за жизнь на грани были и небыли. А фейри, особенно низшие, слишком горды и самолюбивы, чтобы заимствовать у смертных хоть что-нибудь полезное. Да и благородные фейри в этом смысле от низших не слишком отличаются. Вот гадостей всяких набраться – это пожалуйста. Дурному и выучиться легче. А ведь, между тем, достаточно малой толики фантазии и кое-каких практических навыков, чтобы решить проблему раз и навсегда. Нет, не проблему с психами, этим уже ничем не поможешь. Проблему с техническим обеспечением дивных народов…
Они приземлились недалеко от Упсалы, на каком-то небольшом аэродроме, где всего-то и было, что будочка диспетчера да маленький зал с кафе и туалетами. Везде очень чисто и почти безлюдно. На стоянке дожидалась очередная красивая «тачка», и Маришка подумала, что начинает привыкать. Ко всему вот этому. К красивым мужчинам, красивым машинам, красивой жизни, в которой не было места обычным человеческим проблемам. Других, наверное, хватало, но столкнуться с ними пока не довелось. Не считать же проблемой Очкарика – ему, бедняжке, наоборот спасибо стоит сказать за то, что свел с Пауком. И с Орнольфом.
И не стоит думать сейчас о том, как-то будет дальше, когда все закончится и придется возвращаться к жизни штатного боевого мага.
Странное дело, но и дорога тоже оказалась пустынной. Ни одной машины, ни даже полицейских, а из фильмов про заграницу у Маринки сложилось устойчивое впечатление, что автомобили тут ходят косяками, как рыбы на нерест. Днем и ночью. Если, конечно, фильм не о Техасе. Там как раз наоборот. В смысле, как раз как здесь. Только леса вокруг нет.
– Мы уже в Поместье, – улыбнулся Орнольф, как будто прочитав ее мысли, – вышли на Межу сразу, как выехали со стоянки. А вон там, видишь, впереди… Это Хельг.
Маришка долго всматривалась, прежде чем разглядела на фоне темного леса темное же, двигающееся пятнышко. И как, интересно, Орнольф определил, что это Альгирдас? Разве что никого другого не ожидал здесь увидеть.
А спустя полминуты она уже и сама не сомневалась. Это Паук. Точно!
Черный всадник на вороном, огромном коне несся им навстречу. Грохотали по дороге тяжелые копыта. Развевалась на ветру конская грива. Бились, хлопая по лоснящемуся крупу полы длинного плаща.
Они едва не столкнулись: разгоряченный скачкой конь и тяжелый автомобиль. Орнольф нажал на тормоза за миг до столкновения. И Альгирдас осадил скакуна так резко, что тот вздыбился, мелькнули над капотом неподкованные копыта, брызнуло грязью на лобовое стекло.
– Привет! – почти равнодушно обронил Паук, наклоняясь и заглядывая в приоткрытое окно.
Он странно выглядел. Непривычно. Очень правильно… ну, или точнее, очень для себя естественно. Роскошные волосы, которые Маришка привыкла видеть распущенными, оказались собраны и заколоты двумя длинными шпильками, а одежда, за исключением неизменного плаща, уместна была бы, пожалуй, только на съемках фэнтезюшного фильма. Или на эльфах, ага?
Додумать про эльфов и Паука Маришка не успела.
Мягко щелкнула дверца, выпуская Орнольфа. И рыжий великан поймал Альгирдаса, соскользнувшего к нему с коня. Со своего места Маришка видела, как одна рука Орнольфа обвилась вокруг талии Паука, прижала так, что почудился хруст костей. Вторая скользнула вверх… Стукнули, падая на капот, острые шпильки с головками из какого-то прозрачного камня.
Выждав для приличия несколько ударов слишком уж ретиво забившегося сердца, Маришка открыла дверцу со своей стороны, вылезла.
И обалдела.
Они целовались! Ей богу, целовались. Ну, или нет. То есть, не совсем. То есть… Орнольф зарылся пальцами в густые черные волосы Паука, заставив его поднять голову, а тот, в свою очередь, впился в губы датчанина. Именно впился, прокусил зубами, так, что потекла кровь.
Это не поцелуй…
Но если это не поцелуй, то что же тогда называть поцелуем? И… э-э… как же теперь называть этих двоих?
Маришка первый раз в жизни видела, как целуются парни. Ну, еще в кино, но в кино как-то не так. Совсем не так. И, мама дорогая, как же это было красиво! Даже сумятица в душе не могла заставить Маришку отвести взгляд.
Разве можно обидеться на дождь, на грозу, на наводнение?
Разве можно обидеться на Паука Гвинн Брэйрэ?
Отвратительно! Но в конце концов Хельг сам когда-то позволил людям возвести себя в ранг божества. И людей тех давно нет, и памяти о них не осталось, а прежнее отношение сохранилось, и тут уж ничего не поделаешь.
Паук хандрил.
Пока Орнольф следил за тем, чтобы Марину никто не обидел, чтобы никто ее не обманул, не задурил девочке голову больше, чем можно позволить, Хельг предавался одному из самых мрачных своих пороков: сидел в одной из гостиных Воратинклис , с ногами забившись в кресло, и тупо смотрел в окно.
Не потому, что отключился, разбросав над миром безразмерную паутину – хотя без паутины, конечно, не обошлось, – а потому что трусил отчаянно.
– Я побоюсь немножко, – почти просительно сказал он Орнольфу, – а потом все сделаю.
Ну, как ему отказать?
Бояться-то Хельг боялся, однако свою часть работы выполнял не хуже, чем всегда. Вычислял места предполагаемых прорывов. Собирал бесчисленные слухи, бродящие среди фейри. Делал все, чтобы они с Орнольфом – и, естественно, его охотники – оставались хоть на полшага впереди потерявших всякий страх монстров. А также присматривал за змеевым сыном, безуспешно пытаясь предугадать его действия.
Таких серьезных дел, как то : , что планировалось в Поташках, пока не предполагалось. И слава богам, потому что стоит вспомнить, как позорно упустили целую стаю инфернальных созданий, чтобы пропало всякое желание затевать еще одну большую охоту. Ну, ладно… нет большого позора в том, чтобы поддаться эмоциям и спасти нескольких смертных ценой проваленной операции. Для Хельга – нет. А Орнольфу впредь наука: крепче надо держать Паука за лапы, когда он рвется донкихотствовать.
Удержишь его, как же!
В таком ракурсе мысль о том, что вот прямо сейчас Хельг, съежившись от страха, тихий-тихий, сидит дома, даже как-то грела. По крайней мере в таком состоянии он не натворит ничего… непоправимого.
Ага! Если не считать его последней стычки по дороге в Поместье . В одиночку против пятерки демонов. Мальчик пытается лечить раненое самолюбие – это вполне понятно, но почему за счет нервных клеток Орнольфа?! И главное, каким образом убийство демонов поможет ему адаптироваться среди людей?
Но конечно логику Паук оставляет на откуп Молоту Данов.
* * *
Он боится жить среди смертных. Боится мира, о котором ничего не знает; людей, которых представляет себе только по книгам; техники, с которой почти не приходилось сталкиваться. Непостижимой для него паутины правил, документов, обязательств, запретов и моральных норм. Доброе дело, ничего не скажешь, пленить в Волшебной стране беззаботного и гордого фейри и вышвырнуть, как есть, на улицы мегаполиса.Сколько он там протянет? Две минуты? Пять? Может быть, четверть часа?
На этом месте размышлений Орнольф обычно обрывал себя и сам себе делал выговор. Потому что, во-первых, кое-что о мире людей Хельг все-таки знал. В чем-то разбирался получше самого Орнольфа: машину, например, водил как бог и даже, кажется, получал удовольствие от процесса. Во-вторых, не настолько уж он был беспомощен. Просто Орнольф так свыкся со своей ролью опекуна, что перестал разделять мнимые и реальные слабости Паука Гвинн Брэйрэ. И вообще, если уж на то пошло, начинать следует с того, что они не виделись уже целый месяц. Просто – не виделись. Это, не говоря о том, что предыдущий месяц тоже не располагал к общению. Хельг был далеко, был очень занят, а та часть его души, которая оставалась в теле, она частью и была. Тень. Эхо. Не человек – заводная кукла, запрограммированная на выполнение ряда действий, создающих видимость живого, разумного существа.
Казалось бы, велик ли срок в восемь недель для тех, у кого впереди вечность? Но вкусить вечности им еще не довелось. А за полсотни лет, прошедших с того дня, как Орнольф отыскал Паука в замке в Карпатах, они не успели даже привыкнуть к тому, что снова вместе. Да что там – привыкнуть, если одна мысль о том, что столетия одиночества остались в прошлом, заставляла глупо и счастливо улыбаться.
Случалось, что Орнольф просыпался и обнаруживал Хельга в своей спальне. Тот всегда сидел в одном и том же кресле, не двигался и смотрел не мигая. А встретив взгляд датчанина, тихо вздыхал:
– Я тут подумал, а вдруг тебя нет… пришел проверить.
Смешно сказать, но за все эти годы, за полстолетия, они ни разу не расставались дольше, чем на несколько часов. Потому что Орнольф тоже боялся. Это Хельг никогда не скажет: «мне было страшно», он говорит: «я подумал, а вдруг…» Орнольф боялся и признаваться в этом не считал зазорным. И после его «мне страшно» следовало то же самое: «а вдруг тебя нет».
Что ж, мысли, может быть, и не самые достойные – такие мысли пристали скорее женщинам, нежели мужчинам и бойцам, – однако нужно мириться с ними. Этот страх, холодные всплески воспоминаний, леденящее «а вдруг» – суть неизбежная плата. Орнольф платит за предательство и за то, что не считал себя предателем. А Хельг – за гордость, переросшую в гордыню.
И теперь уже восемь недель не кажутся смешным сроком. Право же, этот срок ровно на семь недель и шесть дней длиннее, чем хотелось бы.
Отсюда и беспокойство обо всем, вообще обо всем, что может случиться с неугомонным Пауком. А между тем по здравому размышлению становится ясно, что не грозит ему ничего страшнее легких недоразумений с полицией. И то, что Хельг позволяет опекать себя – удобная иллюзия, полностью устраивающая их обоих. Практика же показала, что с большинством своих проблем Паук способен справиться самостоятельно. А когда не способен – вспоминает о праве сильного и опять-таки справляется.
М-да. Только в тварный мир он предпочел бы все-таки не ходить.
Однако деваться некуда. Хельгу нужна Марина, нужен ее создатель, нужно поддерживать с девочкой постоянный контакт, для чего желательно быть с ней рядом. А смертной не место на Меже. Даже если она очень необычная смертная. Люди, повадившиеся забредать на границу Волшебной страны, не живут долго. В лучшем случае они умирают, в худшем – сходят с ума. Вот и получается, что раз уж Марине нельзя уйти к Пауку, Пауку следует уйти к Марине.
«…я побоюсь немножко, а потом все сделаю…»
Он сделает. В этом Орнольф не сомневался. Но сама мысль о том, что Хельг, его бесстрашный и раздражающе гордый Хельг, признается в том, что боится, заставляла усомниться в правильности их затеи.
А выправление необходимых бумаг для Маринки, как выяснилось, могло растянуться чуть не на полгода. Непонятно, почему так долго, но вникать еще и в это Орнольф не собирался. Скрепя сердце, он прибегнул где к чарам, где – к принуждению, а где к подкупу, чтобы как можно скорее завершить бесчисленные бюрократические процедуры. В итоге все решилось за месяц. Орнольф немедленно связался с Хельгом, чтобы доложить о готовности, а заодно со всей возможной мягкостью и настойчивостью вывести Паука из хандры, а Хельг ответил весело и нагло. Как всегда. Как будто не прятался неделю от всего неволшебного мира.
– У Олега Змеевича бо-ольшие проблемы, – сообщил он, закуривая, – больше, чем у меня. А вообще-то, знаешь, рыжий, смертные куда забавней демонов. Скучно нам с тобой не будет.
И от многообещающей паучьей ухмылки у Орнольфа заныло под ложечкой.
* * *
Маришка об этом заявлении Альгирдаса не знала. А если бы знала, – подписалась под последней частью, не задумываясь. Для нее со сдачи сразу двух сессий началась новая жизнь. Снова. Второй раз за полгода. И определенно это была еще одна ступенька вверх. Хотя когда ей предложили учиться в ИПЭ, казалось, что ничего более фантастического просто не может случиться.Сейчас же в ее сумочке лежал новенький загранпаспорт и визы на длительное проживание во всех странах мира… о многих из них, надо сказать, Маришка даже не слышала никогда. А сама она походкой королевы шествовала через просторный зал аэропорта под руку с парнем, на которого оглядывались все без исключения. Женщины смотрели с восхищением, мужчины – с легкой завистью, а он и внимания ни на кого не обращал. Ну, и Маришка тоже. Не обращала. Однако все подмечала: каждый взгляд, каждый вздох, чуть ли не каждую мысль – благо, понять, о чем думают люди, глядя на Орнольфа было не так уж трудно.
А когда-то ей казалось, что слова насчет того, что при чьем-то появлении наступает мертвая тишина – поэтическое преувеличение.
Как же! Сейчас они с Орнольфом оказались именно в такой ситуации, и Маришка наслаждалась всеобщим вниманием. Пусть даже ей его почти и не досталось – все пришлось на долю рыжего датчанина, такого красивого, стильного, такого… нездешнего, что казалось, даже Альгирдас потерялся бы рядом с ним.
Но это, конечно, только казалось.
Орнольф был красивым и стильным, Паук – прекрасным и безупречным. Орнольф был нездешним, Паук – потусторонним, Орнольф… он был. Вот под пальцами рукав его куртки, а если протянуть руку, можно дотронуться до волос, собранных в рыжий как у лисицы хвост, и еще Маришка знает, что на ладонях его жесткие мозоли.
А Паук – Паука не было. Только образ, игра света и тени, узоры мороза на стекле, солнечный зайчик, снежинка на горячей ладони. Нечто неощутимое, неуловимое, невозможное.
Жаль, конечно.
Но никто ведь не сказал, что чудеса закончились, правда?
Чудеса и впрямь не закончились. Они продолжились в виде личного самолета, обставленного так, как, наверное, обставляются гостиные в пресловутых «лучших домах». Не то, чтобы у Маришки был большой опыт по части этих самых гостиных, она просто не представляла, что бы такое нафантазировать, чего не хватает в салоне. Там обнаружилась даже серебряная посуда, тисненая кожа на стенах и креслах и мебель с инкрустациями. Коренная уральская жительница во всяких там яшмах-агатах и прочих змеевиках не разбиралась совершенно, зато опознала слоновую кость. Даже успела погордиться собой, прежде чем Орнольф сообщил, что, вообще-то, это не кость, а обработанные перья какой-то там волшебной птицы. То есть Орнольф-то сказал, какой именно, но Маришка все равно не взялась бы повторить. Прежде чем такое выговаривать, следовало научиться завязывать языком вишневые черешки.
Орнольф, когда она эту мысль озвучила, похмыкал и сообщил, что – таки да, он умеет. И не только вишневые, черешневые тоже.
Бог знает отчего, Маришка смутилась и уставилась в иллюминатор.
А там ничего интересного не было. Беспросветные облака. И не понять: летит самолет или в воздухе завис.
Заскучать она не успела. Если честно, даже не заметила, как пролетели часы. Разговаривали с Орнольфом – вроде бы ни о чем, но было интересно. О самолетах, о том, что даже самым могущественным магам приходится использовать человеческие изобретения. О Меже. И о том, что Паук – ужасный ретроград.
Межа – это и было преддверие Лаэра. Граница между былью и сказкой. Никакой не астрал, но все равно место странное. А башенка, в которой проходили занятия, оказалась вроде как арендованной и принадлежала какому-то духу или колдуну – в этом Маришка не разобралась. Поняла только, что это было самое близкое обжитое место, куда она могла попасть прямо из города. Надо же, как оно! А ей-то казалось, что в астрале… ну, ладно, не в астрале, просто в волшебных краях расстояния, а уж тем более привязка к реальной местности, не имеют значения.
Орнольф сказал, что когда-то давно, путешествуя по Меже, можно было очень быстро попасть из одной страны в другую. Еще он сказал, что тогда и стран-то еще по большому счету не было, но дело не в этом, а в том, что из неоткрытой людьми Америки в сердце Европы маги добирались за две-три недели. А сам Орнольф однажды за пять часов преодолел расстояние от Кайласы до Гродно. Но это, как он сам сказал, была стрессовая ситуация. Из тех, в каких девяностолетние бабушки таскают на себе рояли.
В общем ясно, что в нынешние времена убить три недели на то, чтобы добраться из Филадельфии в Упсалу не могут позволить себе даже маги. И если когда-то для того чтобы поскорее попасть из пункта А в пункт Б принято было уходить на Межу, то теперь даже фейри выходят с Межи в тварный мир, чтобы воспользоваться услугами авиалиний.
Мысль о фейри, летающих самолетами Аэрофлота Маришке понравилась. Но Орнольф слегка охладил ее веселье, сообщив, что самолеты, автомобили и поезда – это подспорье для низших фейри, тех, что пребывают во плоти. А в них нет ничего особо интересного. Во всяком случае не должно быть, поскольку не пристало магу проявлять повышенный интерес к подобным тварям.
– А Паук? – спросила Маришка.
И выяснила, что в рабах у Паука есть и ездовые демоны, так что он вполне способен в мгновение ока переместиться на любое расстояние – безразлично, в тварном мире или на Меже. Другое дело, что, скажем, сам Орнольф не рискнул бы прибегнуть к услугам демонов, пусть даже и рабов. И на будущее он посоветовал Маришке тоже держаться от них подальше.
Она кое-что знала о демонах – не ездовых, а вообще. Например, что они ничего и никогда не делают просто так. И непонятно было, какими такими чарами сумел подчинить их Альгирдас. Уж, наверное, не красой неземной. Хотя, кто его знает? В любом случае, Орнольф прав – самолеты лучше.
Тут они во мнении сошлись безоговорочно. Однако на резонный вопрос о том, почему бы фейри, – ну, тем, которые низшие и во плоти, – не завести у себя на Меже собственные аэродромы и другого всякого полезного, Орнольф только руками развел.
На границе с Волшебной страной действуют свои законы. Сказка есть сказка: в ней нет места ничему, кроме магии. Те же области Межи, где этот закон не действует, давно заселены людьми. Зачастую вовсе и не магами, а просто смертными с несколько необычными способностями и абсолютно сумасшедшими. Безумие – обязательная плата за жизнь на грани были и небыли. А фейри, особенно низшие, слишком горды и самолюбивы, чтобы заимствовать у смертных хоть что-нибудь полезное. Да и благородные фейри в этом смысле от низших не слишком отличаются. Вот гадостей всяких набраться – это пожалуйста. Дурному и выучиться легче. А ведь, между тем, достаточно малой толики фантазии и кое-каких практических навыков, чтобы решить проблему раз и навсегда. Нет, не проблему с психами, этим уже ничем не поможешь. Проблему с техническим обеспечением дивных народов…
Они приземлились недалеко от Упсалы, на каком-то небольшом аэродроме, где всего-то и было, что будочка диспетчера да маленький зал с кафе и туалетами. Везде очень чисто и почти безлюдно. На стоянке дожидалась очередная красивая «тачка», и Маришка подумала, что начинает привыкать. Ко всему вот этому. К красивым мужчинам, красивым машинам, красивой жизни, в которой не было места обычным человеческим проблемам. Других, наверное, хватало, но столкнуться с ними пока не довелось. Не считать же проблемой Очкарика – ему, бедняжке, наоборот спасибо стоит сказать за то, что свел с Пауком. И с Орнольфом.
И не стоит думать сейчас о том, как-то будет дальше, когда все закончится и придется возвращаться к жизни штатного боевого мага.
Странное дело, но и дорога тоже оказалась пустынной. Ни одной машины, ни даже полицейских, а из фильмов про заграницу у Маринки сложилось устойчивое впечатление, что автомобили тут ходят косяками, как рыбы на нерест. Днем и ночью. Если, конечно, фильм не о Техасе. Там как раз наоборот. В смысле, как раз как здесь. Только леса вокруг нет.
– Мы уже в Поместье, – улыбнулся Орнольф, как будто прочитав ее мысли, – вышли на Межу сразу, как выехали со стоянки. А вон там, видишь, впереди… Это Хельг.
Маришка долго всматривалась, прежде чем разглядела на фоне темного леса темное же, двигающееся пятнышко. И как, интересно, Орнольф определил, что это Альгирдас? Разве что никого другого не ожидал здесь увидеть.
А спустя полминуты она уже и сама не сомневалась. Это Паук. Точно!
Черный всадник на вороном, огромном коне несся им навстречу. Грохотали по дороге тяжелые копыта. Развевалась на ветру конская грива. Бились, хлопая по лоснящемуся крупу полы длинного плаща.
Они едва не столкнулись: разгоряченный скачкой конь и тяжелый автомобиль. Орнольф нажал на тормоза за миг до столкновения. И Альгирдас осадил скакуна так резко, что тот вздыбился, мелькнули над капотом неподкованные копыта, брызнуло грязью на лобовое стекло.
– Привет! – почти равнодушно обронил Паук, наклоняясь и заглядывая в приоткрытое окно.
Он странно выглядел. Непривычно. Очень правильно… ну, или точнее, очень для себя естественно. Роскошные волосы, которые Маришка привыкла видеть распущенными, оказались собраны и заколоты двумя длинными шпильками, а одежда, за исключением неизменного плаща, уместна была бы, пожалуй, только на съемках фэнтезюшного фильма. Или на эльфах, ага?
Додумать про эльфов и Паука Маришка не успела.
Мягко щелкнула дверца, выпуская Орнольфа. И рыжий великан поймал Альгирдаса, соскользнувшего к нему с коня. Со своего места Маришка видела, как одна рука Орнольфа обвилась вокруг талии Паука, прижала так, что почудился хруст костей. Вторая скользнула вверх… Стукнули, падая на капот, острые шпильки с головками из какого-то прозрачного камня.
Выждав для приличия несколько ударов слишком уж ретиво забившегося сердца, Маришка открыла дверцу со своей стороны, вылезла.
И обалдела.
Они целовались! Ей богу, целовались. Ну, или нет. То есть, не совсем. То есть… Орнольф зарылся пальцами в густые черные волосы Паука, заставив его поднять голову, а тот, в свою очередь, впился в губы датчанина. Именно впился, прокусил зубами, так, что потекла кровь.
Это не поцелуй…
Но если это не поцелуй, то что же тогда называть поцелуем? И… э-э… как же теперь называть этих двоих?
Маришка первый раз в жизни видела, как целуются парни. Ну, еще в кино, но в кино как-то не так. Совсем не так. И, мама дорогая, как же это было красиво! Даже сумятица в душе не могла заставить Маришку отвести взгляд.