Страница:
Оказалось, с ручья, где Перелыгин брал пробу, можно намыть килограммов тридцать-сорок. «Не Клондайк, – сказал ему как-то зимой за преферансом начальник партии, – но фарт в тебе есть. Летом возьму, пойдешь?»
Перелыгин еще постоял у окна, оттягивая удовольствие, испытывая приятную тревогу.
«Надо все же съездить с Касториным к Крупнову», – подумал он. Крупнов был бригадиром лучшей шахтерской бригады в объединении, о которой несколько лет назад никто не знал и которая теперь гремела на всю республику, чему Перелыгин в меру сил способствовал. Он любил бывать у Крупнова, наблюдать за шахтерами, попить с ними чаю после смены, закатиться в бригадную баньку, скрытую от посторонних глаз. С Крупновым они стали почти друзьями, благодаря чему открывалась невидимая постороннему глазу жизнь бригады.
«Надо ехать», – утвердился в решении Перелыгин. Вот-вот может объявиться Тамара. Она прилетала, когда заблагорассудится, если случалась оказия.
Решения были приняты. Он взял чашку и уселся в кресло.
Тетрадь Данилы
Первые
Первых не любят-сразу вопрос: «А почему, собственно, не я?» Ну и почему не ты? Чем занимался, поминаешь те дни добрым словом или не можешь припомнить хотя бы один? Слаба, ох слаба человеческая сущность, мешающая признать, что не ты первый. Только не сразу это понимаешь. Десять лет назад, когда я ехал сюда, мнилось мне, да что там мнилось, я искренне верил: на этой нехоженой территории открытия тысячу лет ждут не дождутся только меня. Какая глупость!
Все перевернула встреча в Магадане с Цесаревским! Цесаревский был легендой. Он пришел на Колыму в двадцатых вместе с Билибиным. Это они открыли колымское золото, это за ними пошли остальные. Отправляя меня на Индигирку, он просто объяснил, какое золото я должен искать. И мы искали и находили россыпи, думали, творим свою легенду, но нас ткнули вроде котят в блюдце с молоком – лакайте.
Цесаревский тоже не первым притопал в эти края. Еще в середине XIX века в долине Ульи на Охотском побережье россыпное золото обнаружил агроном А. Ленже, а потом экспедиция К.И. Богдановича выявила золотоносность реки Лантарь. Были и сведения Розенфельда о «гореловских жилах», но, правда, больше о них никто не слышал.
В середине двадцатых, в Гражданскую, по этим местам прошла удивительная по драматичности волна русской миграции. Началась она на берегу Охотского моря в маленьком поселке Аяне, где после разгрома белых войск в Сибири вокруг молодого генерала Пепеляева собралось несколько сотен офицеров. Оттуда они, подумать только, отважились на тысячекилометровый бросок через Джугджурский хребет, по бездорожью, с вооружением, боеприпасами, на Якутск. Хотели его взять, потом освободить весь Северо-Восток и основать подобие русской Аляски.
Вышли они из Аяна в декабре, в лютые холода. Кто не испытывал на себе мороз под шестьдесят, никогда не поймет, как можно воевать в таких условиях, если без движения не продержишься и полчаса.
Под Якутском Пепеляева разбили, оставшиеся в живых офицеры группками растворились в Восточной Сибири. Это были непостижимые, какие-то невероятно выносливые русские мужики. Кое-кто после войны занялся поиском золота и платины. А уже после объявленной пепеляевцам амнистии в Якутске появился бывший поручик Николаев с пузырьком платинового песка, намытым, как он говорил, вместе с местным эвеном на Индигирке.
Как на самом деле попал пузырек с платиной к Николаеву, неизвестно, но платина пробудила интерес к реке. Уже в 1926 году туда отправилась экспедиция Обручева. И хотя Обручев искал олово, в конце концов нашел его, он обратил внимание, что в шлихах касситерита – основного минерала олова – мелькают золотые знаки. Ну, мелькают и мелькают. Такие знаки можно намыть и под Рязанью. Наука твердо считала: олово с золотом несовместимы.
Неизвестно, до каких лучших времен пролежали бы скудные сведения Обручева без дела, если бы спустя годы в эти же места не послали экспедицию Георгия Воронца. Он вышел в золотоносные районы сразу нескольких рек, провел шлиховое опробование, намыл хорошее золото и осенью начал бить первые шурфы. Тогда стало ясно, что территория золотоносна и требует пристального изучения. Гипотеза Билибина о продолжении золотого пояса с Колымы в бассейн Индигирки подтвердилась.
Ну и что? Воронца оболгали, высмеяли, обругали за все, что только можно. Даже за гипотезу о связи золота с железным колчеданом. Он оказался в нужном месте раньше других, но его экспедиция была из Союзной геологоразведки. Наверно, наши дальстроевские геологи не хотели делить славу с другим ведомством, уступать пальму первенства чужаку. Поэтому, посмотрев отчет Воронца в 1934 году, Цесаревский, экспедиция которого искала золото совсем в другом месте, срочно двинул одну из своих поисковых партий по его следам, и она добилась своего.
Так что первыми становятся по-разному. Необязательно притопать в какое-то место раньше других, чтобы воткнуть в землю лесину со своим именем. К золоту дорога особенно трудна. Сначала по ней идут обреченные одиночки, те, для кого геология не работа, а смысл жизни. Вместе с ними – лихие бродяги, которым, неизвестно почему, тесно в густозаселенных частях страны. Такие люди всегда готовы попробовать жизнь на своей неказистой шкуре. Но первооткрыватели, сделав дело, больше не представляют интереса. Их удел – идти дальше, их место занимают разведчики, которые и определяют, где и сколько лежит золота. Со временем они становились особой кастой, поскольку от них зависел золотой запас страны. Но мудрая организация «Дальстрой» соединила поиск, разведку и добычу. Цесаревский был одним из творцов этой системы и сотворил еще одну легенду, став основателем разведки и добычи на Золотой Реке. Так и бывает: у одних получается все, у других – ничего.
Мне тоже однажды улыбнулась большая удача. В долине Унакана я наткнулся на выход кварца с видимым золотом. Но вот уже десять лет это месторождение никому не нужно. Никто не знает, что оно собой представляет, сколько золота таит. Нужна разведка, без нее ничего сказать нельзя, но есть еще моя интуиция – десять лет я думаю об этом золоте, оно приходит ко мне во сне, я уже представляю конфигурацию рудного тела, уверен, что на поверхность вышел один из рукавов, а основная продуктивная зона лежит в другом направлении.
Когда в сорок третьем к нам прилетал Цесаревский, я рассказал ему о своих догадках. Он выслушал очень внимательно и сказал: «Дождемся окончания войны. Мы не можем сейчас терять время. Стране нужен металл». С начальством здесь спорить не принято, да я и сам понимал, что он прав. Золота вокруг-лопатой греби, а я со своими теоремами.
Прав, прав был Цесаревский. На его плечах лежала колоссальная ответственность. Колыма приучила к богатым россыпям. Одно время считалось даже, что богатая россыпь – основная возможность уменьшать себестоимость добычи. Геологи и разведывали такие россыпи, а не руду, которая требовала совершенно других затрат и времени. За это отвечал Цесаревский, и отвечал своей головой. Такое было время. Я не могу его осуждать.
Но скоро наступит черед Унакана. Я жду этого момента и выложу его на блюдечко с голубой каемочкой. Надо только еще потерпеть. Вот и Рощин с Остаповским говорят: «Считай, у тебя в рюкзаке банка консервов со Сталинской премией: пробьет час – вскроешь и возьмешь». Надо мной подсмеиваются, а сами тоже ждут: Сережа Рощин был начальником нашей партии, а Вася Остаповский – светлая голова – придумал, как разведать «Унакан», чтобы взять целиком.
Глава седьмая
Пунктир времени
Перелыгин еще постоял у окна, оттягивая удовольствие, испытывая приятную тревогу.
«Надо все же съездить с Касториным к Крупнову», – подумал он. Крупнов был бригадиром лучшей шахтерской бригады в объединении, о которой несколько лет назад никто не знал и которая теперь гремела на всю республику, чему Перелыгин в меру сил способствовал. Он любил бывать у Крупнова, наблюдать за шахтерами, попить с ними чаю после смены, закатиться в бригадную баньку, скрытую от посторонних глаз. С Крупновым они стали почти друзьями, благодаря чему открывалась невидимая постороннему глазу жизнь бригады.
«Надо ехать», – утвердился в решении Перелыгин. Вот-вот может объявиться Тамара. Она прилетала, когда заблагорассудится, если случалась оказия.
Решения были приняты. Он взял чашку и уселся в кресло.
Тетрадь Данилы
Первые
Первых не любят-сразу вопрос: «А почему, собственно, не я?» Ну и почему не ты? Чем занимался, поминаешь те дни добрым словом или не можешь припомнить хотя бы один? Слаба, ох слаба человеческая сущность, мешающая признать, что не ты первый. Только не сразу это понимаешь. Десять лет назад, когда я ехал сюда, мнилось мне, да что там мнилось, я искренне верил: на этой нехоженой территории открытия тысячу лет ждут не дождутся только меня. Какая глупость!
Все перевернула встреча в Магадане с Цесаревским! Цесаревский был легендой. Он пришел на Колыму в двадцатых вместе с Билибиным. Это они открыли колымское золото, это за ними пошли остальные. Отправляя меня на Индигирку, он просто объяснил, какое золото я должен искать. И мы искали и находили россыпи, думали, творим свою легенду, но нас ткнули вроде котят в блюдце с молоком – лакайте.
Цесаревский тоже не первым притопал в эти края. Еще в середине XIX века в долине Ульи на Охотском побережье россыпное золото обнаружил агроном А. Ленже, а потом экспедиция К.И. Богдановича выявила золотоносность реки Лантарь. Были и сведения Розенфельда о «гореловских жилах», но, правда, больше о них никто не слышал.
В середине двадцатых, в Гражданскую, по этим местам прошла удивительная по драматичности волна русской миграции. Началась она на берегу Охотского моря в маленьком поселке Аяне, где после разгрома белых войск в Сибири вокруг молодого генерала Пепеляева собралось несколько сотен офицеров. Оттуда они, подумать только, отважились на тысячекилометровый бросок через Джугджурский хребет, по бездорожью, с вооружением, боеприпасами, на Якутск. Хотели его взять, потом освободить весь Северо-Восток и основать подобие русской Аляски.
Вышли они из Аяна в декабре, в лютые холода. Кто не испытывал на себе мороз под шестьдесят, никогда не поймет, как можно воевать в таких условиях, если без движения не продержишься и полчаса.
Под Якутском Пепеляева разбили, оставшиеся в живых офицеры группками растворились в Восточной Сибири. Это были непостижимые, какие-то невероятно выносливые русские мужики. Кое-кто после войны занялся поиском золота и платины. А уже после объявленной пепеляевцам амнистии в Якутске появился бывший поручик Николаев с пузырьком платинового песка, намытым, как он говорил, вместе с местным эвеном на Индигирке.
Как на самом деле попал пузырек с платиной к Николаеву, неизвестно, но платина пробудила интерес к реке. Уже в 1926 году туда отправилась экспедиция Обручева. И хотя Обручев искал олово, в конце концов нашел его, он обратил внимание, что в шлихах касситерита – основного минерала олова – мелькают золотые знаки. Ну, мелькают и мелькают. Такие знаки можно намыть и под Рязанью. Наука твердо считала: олово с золотом несовместимы.
Неизвестно, до каких лучших времен пролежали бы скудные сведения Обручева без дела, если бы спустя годы в эти же места не послали экспедицию Георгия Воронца. Он вышел в золотоносные районы сразу нескольких рек, провел шлиховое опробование, намыл хорошее золото и осенью начал бить первые шурфы. Тогда стало ясно, что территория золотоносна и требует пристального изучения. Гипотеза Билибина о продолжении золотого пояса с Колымы в бассейн Индигирки подтвердилась.
Ну и что? Воронца оболгали, высмеяли, обругали за все, что только можно. Даже за гипотезу о связи золота с железным колчеданом. Он оказался в нужном месте раньше других, но его экспедиция была из Союзной геологоразведки. Наверно, наши дальстроевские геологи не хотели делить славу с другим ведомством, уступать пальму первенства чужаку. Поэтому, посмотрев отчет Воронца в 1934 году, Цесаревский, экспедиция которого искала золото совсем в другом месте, срочно двинул одну из своих поисковых партий по его следам, и она добилась своего.
Так что первыми становятся по-разному. Необязательно притопать в какое-то место раньше других, чтобы воткнуть в землю лесину со своим именем. К золоту дорога особенно трудна. Сначала по ней идут обреченные одиночки, те, для кого геология не работа, а смысл жизни. Вместе с ними – лихие бродяги, которым, неизвестно почему, тесно в густозаселенных частях страны. Такие люди всегда готовы попробовать жизнь на своей неказистой шкуре. Но первооткрыватели, сделав дело, больше не представляют интереса. Их удел – идти дальше, их место занимают разведчики, которые и определяют, где и сколько лежит золота. Со временем они становились особой кастой, поскольку от них зависел золотой запас страны. Но мудрая организация «Дальстрой» соединила поиск, разведку и добычу. Цесаревский был одним из творцов этой системы и сотворил еще одну легенду, став основателем разведки и добычи на Золотой Реке. Так и бывает: у одних получается все, у других – ничего.
Мне тоже однажды улыбнулась большая удача. В долине Унакана я наткнулся на выход кварца с видимым золотом. Но вот уже десять лет это месторождение никому не нужно. Никто не знает, что оно собой представляет, сколько золота таит. Нужна разведка, без нее ничего сказать нельзя, но есть еще моя интуиция – десять лет я думаю об этом золоте, оно приходит ко мне во сне, я уже представляю конфигурацию рудного тела, уверен, что на поверхность вышел один из рукавов, а основная продуктивная зона лежит в другом направлении.
Когда в сорок третьем к нам прилетал Цесаревский, я рассказал ему о своих догадках. Он выслушал очень внимательно и сказал: «Дождемся окончания войны. Мы не можем сейчас терять время. Стране нужен металл». С начальством здесь спорить не принято, да я и сам понимал, что он прав. Золота вокруг-лопатой греби, а я со своими теоремами.
Прав, прав был Цесаревский. На его плечах лежала колоссальная ответственность. Колыма приучила к богатым россыпям. Одно время считалось даже, что богатая россыпь – основная возможность уменьшать себестоимость добычи. Геологи и разведывали такие россыпи, а не руду, которая требовала совершенно других затрат и времени. За это отвечал Цесаревский, и отвечал своей головой. Такое было время. Я не могу его осуждать.
Но скоро наступит черед Унакана. Я жду этого момента и выложу его на блюдечко с голубой каемочкой. Надо только еще потерпеть. Вот и Рощин с Остаповским говорят: «Считай, у тебя в рюкзаке банка консервов со Сталинской премией: пробьет час – вскроешь и возьмешь». Надо мной подсмеиваются, а сами тоже ждут: Сережа Рощин был начальником нашей партии, а Вася Остаповский – светлая голова – придумал, как разведать «Унакан», чтобы взять целиком.
Глава седьмая
Пунктир времени
✓ В Москве подписан протокол о развитии сотрудничества между СССР и ФРГ в области гражданской авиации до 90-го года.
✓ Разрешено образовывать кооперативы общественного питания, по производству товаров народного потребления и обслуживанию. Кооперативам предоставляются льготные кредиты и удерживается до 10 % налога.
✓ Осуществлен запуск космического корабля «Союз ТМ-2», пилотируемого экипажем в составе командира корабля дважды Героя Советского Союза, летчика-космонавта СССР Ю. Романенко и бортинженера А. Лавейкина. Осуществлена стыковка корабля «Союз ТМ-2» с орбитальным комплексом «Мир» – «Прогресс-27».
✓ В Москве состоялся 18-й съезд профсоюзов СССР, на съезде выступил М. Горбачев.
✓ ЦК КПСС, Совет Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ приняли постановление об итогах Всесоюзного социалистического соревнования за успешное выполнение государственного плана экономического и социального развития СССР на 1986 год.
Весной 1938 года выпускник Ленинградского Горного института Данила Вольский распределился на работу в Каракумы, но неожиданно был вызван в Москву где получил новое направление и теперь ехал во Владивосток, а дальше – в Магадан, в таинственную организацию «Дальстрой».
Данила часто выходил в тамбур – хотелось побыть одному, но люди то и дело толкались вокруг, нещадно дымя. Только к ночи затихало, и он мог спокойно стоять в одиночестве, облокотившись на вагонную дверь вытянутыми руками, глядя на свое отражение в темном стекле. Данила ехал искать золото, и его охватывало волнение – мало кому из выпускников курса так повезло.
Случайный попутчик, вертлявый мужичок средних лет по имени Сил, тоже ехал к новому месту. Сил выкладывал заводские трубы, переняв ремесло у отца с дедом.
«Ты видел человека без места жительства? – приставал он к Даниле. – Смотри, ешкин кот! – тыкал он себя в грудь. – Стали мы заводы строить – и “трубачи” нарасхват! А я, между прочим, – грозил он пальцем, – самые высокие трубы кладу, таких мастеров на всю страну два или три. Где же мне, кочевнику, по-твоему, жить, если дело мое – труба? А ты, – довольно щурился Сил, – ешкин кот, тоже кочевник – сегодня здесь, завтра – там». И не замолкая, начинал новую удивительную историю про трубу, сложенную на этот раз в Запорожье, про тонкости своего уникального дела. «Давай, открывай кладовые, – сказал он, прощаясь в Хабаровске. – Построят завод, я тебе такую трубу поставлю, облака в профиль увидишь».
На двенадцатый день Данила добрался до Владивостока и на пароходе «Совет» поплыл из Находки через Татарский пролив к Магадану, представ перед начальником геологоразведывательного управления «Дальстроя» Цесаревским.
– Знайте, – сказал Цесаревский, рассматривая Данилу строгими черными глазами из-под густых, вразлет, бровей, – у вас в запасе лет пятнадцать, потом ничего не откроете, будете в кабинете сидеть. Поэтому жалеть себя не советую. – Он еще раз оглядел высокого, крепкого, лобастого, как и сам, черноволосого парня, застывшего на краешке стула, смешно выпрямив по-военному спину. Улыбнулся. – Там, куда вы едете, нужны знания, выносливость и ясная голова.
Данила, не мигая, смотрел на Цесаревского.
– Вам также следует знать, – продолжал тот, – что сейчас требуется золото, которое можно добывать быстро и дешево. Пока это основное – быстрое и дешевое золото.
Цесаревский вышел из-за стола и крепко пожал руку вытянувшемуся Даниле.
– Желаю успеха! И торопитесь, полевой сезон на носу. Вы уже потеряли много времени.
Он еще раз оглядел Данилу темным взглядом. Там, куда Цесаревский посылал этого парня, окончившего тот же институт, что и он, не было ничего, но жизнь трудно, коряво зацепилась за берег Золотой Реки. Появились крохотные домики, три на четыре, ставились палатки, строились бараки, возникали разведрайоны. Около четырех сотен людей уже населяли глухой край. Заработал отдел геологического управления, который пополнялся новым кадром. Но ничего похожего на сострадание или жалость не шевельнулось в Цесаревском. Не жалея себя, он не позволял себе жалеть и других и, всматриваясь в лицо Данилы, пытаясь прочесть его мысли, почувствовать его решимость, сам готов был оказаться на его месте.
Даниле повезло – на автобазе отыскалась уходящая на трассу машина. Последние триста километров он ехал на тракторных санях среди ящиков с тушенкой, палаток, сварочного агрегата и еще какой-то всячины, укрытой брезентом.
– Молодец, успел. – В натопленной палатке, заставленной вьючными ящиками, долговязый, заросший щетиной парень с острыми черными глазами протянул ему руку. – Послезавтра выступаем. Нам по рации передали, что ты выехал. Накормлю тебя, и поговорим. – Парень расшуровал примус, поставил сковородку, вывалив в нее две банки консервов, принюхался к аппетитному аромату. – Зимой тут с голоду пухли. Я – Рощин Андрей, начальник твоей партии. – Он снова протянул руку. – Переночуешь здесь, а осенью соорудим тебе дом, какой понравится.
Чуть ближе к сопке от берега Золотой Реки Данила увидел наскоро сколоченные деревянные балки, ряд каркасных палаток, таких же, в какой поселил его Рощин, – все, что успели поставить здесь осенью и зимой.
«Живут же люди», – сказал он себе, и эта простая, безупречно ясная мысль примирила его с неизбежным.
Как назло, зарядили дожди. Долину Золотой Реки непрерывно продувал холодный ветер. Низкие, грязные тучи мокрыми тряпками хлестали вершины мрачных, понурых сопок, на склонах которых, как и в долине, и на льду, местами еще лежал снег. Дождь трамбовал, просверливал его, делая похожим на ноздреватый сыр.
Их партия из семи человек торопилась до ледохода. Им предстояло перебраться с лошадьми и снаряжением на другой берег, пройти перевал и выйти в междуречье Золотой Реки и Эльгана.
Когда тронулись, дождь превратился в снег. Ветер бросал в лицо тяжелые мокрые хлопья, налипал на лошадей, впитывался в одежду. Он стих только к вечеру, когда они поставили палатки, разожгли костер и принялись готовить еду. Поужинав, Данила забрался в спальник и мгновенно уснул.
Проснулся он рано. В палатке стояла духота. Данила вылез наружу и увидел яркое солнце в прозрачном небе и уплывающие на юг редкие льдинки облаков.
Наступил июнь. Снег исчезал на глазах. На склонах сопок расцвели подснежники, ручьи сбегали с гор в обмелевшие русла рек. Пройдя перевал, на седьмые сутки партия вышла в зону поиска.
Им предстояло обследовать междуречье и восточную часть Эльганского плоскогорья. Данила занимался гипсометрической и геологической съемкой. Промывальщиком с ним работал Корякин.
«Ты лоток-то ровнее держи, резко не наклоняй, – советовал он, обучая Данилу. – Да не сливай воду углом, ничего не останется».
Они шли по водоразделу, выбирая места для проб, но золота не было. Планшет покрывался новыми горизонталями, в дневниках появлялись описания кварцевых жил, даек и коренных отложений. И все хуже становилось настроение.
Весна выдалась дружной и жаркой. Такой красоты Данила еще не видел. Трудно было представить, что недавно здесь лютовали морозы. Река прорвала забитое торосами русло. Ручьи начали быстро мелеть и светлеть. Всюду появилась рыба. Проклюнулась зелень на лиственнице. Багульник украсил террасы сиреневым цветом, по увалам на прогретых проплешинах рассыпались горсти мохнатых фиолетовых колокольчиков, а распадки залил розовым морем Иван-чай. Весенние запахи кружили голову, навязчиво провоцируя понежиться в этом благолепии.
Но теперь долина речки третий день золотила, хотя ухватиться за золото не удавалось.
«Откуда-то его несет?» – рассуждали они после очередного бесполезного дня. К концу июня вышли в среднее течение Унакана. Вечером встали на ночлег у ручья. Пока Артем, Данила и рабочий устраивали лагерь, Остаповский взял лоток.
– Пойду, вспомню молодость, попробую вон на том устьице, чем черт не шутит.
Побродив по берегу, он облюбовал небольшую террасочку, набрал скребком пробу. Подставил лоток под камень, с которого ручейком стекала вода, отмыл муть, сбрасывая гальку, довел шлих до серого и плавными движениями обнажил желобок лотка с черным шлихом. То, что он увидел, заставило его сесть на поваленное паводком дерево. «Грамма три, а то и все четыре, – прикинул он наметанным взглядом. – Мать честная! С лотка!» Он опасливо оглянулся, словно кто-то мог подсматривать из кустов и спугнуть долгожданную удачу. Вокруг – ни души. Только весело шумела холодная, прозрачная вода. Чуть ниже дымил костер, мужики готовили ужин. Остаповский поковырял веточкой золотинки, достал мешочек, аккуратно смыл в него шлих и взял новую пробу прямо из русла ручья. Промыл, откинул шлих от канавки лотка. Ему показалось, золота рыжело еще больше. Не сливая шлиха, он принес лоток к стоянке…
Остыли уха и чай, молочная белизна ночи начала розоветь, за дальними сопками заалело, а они все обсуждали находку, строили планы на ближайшие дни. Надо было капитально прошлиховать всю долину, опробовать соседние ручьи. Убедиться, что напали не на случайный карман.
– Мы с Василием займемся долиной, – сказал Рощин Даниле, – а ты двигай в верховья, поищи коренные выходы.
Данила быстро шел вдоль Унакана, осматривая берег. Долина постепенно сужалась, поворачивая влево, обнажая старое русло, справа начинались пологие сопки. Он остановился, решив попить чаю. Сбросил рюкзак, прислонил к нему карабин, достал консервную банку, зачерпнул из реки воды и быстро развел маленький костер. Пока закипала вода, рассматривал карту: у следующего ручья ему надо повернуть направо и подняться вверх. До ручья оставалось километров шесть. Вдыхая запах костерка, Данила думал, что судьба бросила ему вызов, и он этот вызов принял – они нашли золото и вернутся не с пустыми руками. Выпив три кружки сладкого чая, он взвалил на спину рюкзак, повесил на грудь карабин и, положив на него руки, двинулся дальше. Он уже поднимался по ручью, когда заметил впереди выход мощного разлома, в котором обнаружил видимое золото. До позднего вечера изучал участок, излазив сопку, набивая рюкзак пробами. Довольный, Данила вернулся в лагерь, решив на следующий день все еще раз хорошенько излазить. Рощина с Остаповским не было – с промывальщиком Степановым и рабочим Чебаковым они ушли в многодневку обследовать два других ручья, впадающих в Унакан.
Вечером Корякин по пути набрал рюкзак дикого лука. Он тоже был в приподнятом настроении.
– Пробы – закачаешься! Давай праздновать, начальник, – предложил Корякин, вываливая из рюкзака лук. – Проголодался.
– Проголодался он, – кольнул его взглядом мрачный мужик с веселой фамилией Вертипорох. – На день: банка тушенки, кукуруза, горох, галеты, а больше ни хрена. Рыбу лови.
– Завтра на охоту пойду! – Корякин взял мыло и направился к ручью.
– Охотник выискался, – язвительно буркнул вслед Вертипорох. – Чего ты акромя двух зайцев наохотил-то? Лупишь в белый свет, как в копейку.
– Это я-то? – Корякин остановился. – А ну, бросай шапку! – И он кинулся за карабином.
– В дерево попади. – Вертипорох ткнул пальцем в тоненькую лиственницу, метрах в тридцати. – Вон, сухонькая стоит, сбей.
Корякин коротко прицелил, но вместо выстрела раздался щелчок бойка.
– Опять! – выругался Корякин. – Вот так олень от меня ушел.
Он передернул затвор – и вновь мертвый удар бойка.
– Небось с Гражданской патроны, – усмехнулся Вертипорох.
Лежа на боку, он выдувал из костра искры, сплетая язычки пламени.
– Слышь, Корякин, – отвернул он от огня бородатое лицо, – а у твоего оленя нос какой был?
– Нос как нос, а что?
– Да нет, ничего, я думал – пятачком, – незлобно осклабился Вертипорох. – Дай-ка! – вскинул карабин одной рукой. Грохнуло!
Лиственница вздрогнула, верхняя часть ее слегка качнулась и свалилась набок, повиснув на древесных нитях.
– Как человек, – вырвалось у Данилы.
– А ты видал, как человек, начальник? – Вертипорох поднял тяжелые глаза, отдал Корякину карабин и отвернулся к костру.
Вечер выдался тихий. Уютно потрескивали в огне дрова, рядом шипел чайник. Шарахались от жара комары. За сопку медленно садилось солнце. Оно подкрашивало розовым светом облако, заблудившееся в густеющем небе.
Завтра к стоянке должен прийти отряд Рощина. Теперь им предстоял переход через Нитканский перевал в водораздел Ниткана и От-Юряха.
– Ты где так стрелять научился? – Корякин закурил, подсел к Вертипороху, протянул ему мешочек с махоркой.
Вертипорох ухватил грубыми пальцами щепотку махры и неожиданно ловко свернул самокрутку.
– В Кызыле с отцом на охоту ходил. – Он вытащил из костра прутик с мерцающим на конце фонариком, затянулся, пряча самокрутку в ладони.
– Да, – вздохнул Корякин, – много нынче народу по стране перемещается. А спроси, зачем?
– Заработать. – Вертипорох швырнул окурок в костер. – Зачем еще?
– Как знать… – Корякин задумчиво повертел в руках кружку с чаем. – А может, затаиться, как зверь в тайге, а? Чтобы кто посильнее не сожрал?
– По-твоему, если человек выгоду ищет, так конченый он? Жизнь, она, не спросясь, приведет, куда и не снилось, а ныне и подавно. Заметались люди внутри себя да по весям. А уж кого на какую дорожку вынесет – на то и судьба. – Вертипорох ковырнул костер. В небо взметнулся сноп искр, пламя рванулось за ними, но сразу осело, облизывая необгоревшие стороны суковатых поленьев.
– Выгода выгоде рознь, – не согласился Корякин. – А про жизнь нашу – верно. – Он сел, обхватив колени. – Думал, пережду малость, но привык. Почему так?
– Я тебе в душу не лазил, – угрюмо отозвался Вертипорох. – Завтра зэков нагонят это золотишко копать, у них и спроси: привыкли иль нет.
Утром Корякин под ядовитые насмешки Вертипороха двинулся пытать счастье на охоте. Данила тоже взял карабин и пошел на левый водораздел ручья нанести горизонтали по границам района.
– Дыми! – сказал он Вертипороху.
– Не переживай, начальник! Дадим копоти.
Данила поднялся на сопку, сел на круглый валун, раскрыл планшет и огляделся. В разные стороны от него волнами разбегалась тайга. Разогретый подъемом, он сбросил брезентовую куртку, лег на нее, разглядывая глубину чистого, без единого облачка, неба. Но уже через несколько минут сказал себе: «Работай!»
Перемещаясь по склону, он заметил идущего человека. Данила присел, стараясь разглядеть незнакомца. Человек явно направлялся к костру. Вертипорох, видимо, подкладывал в огонь сырые хвойные ветки, и дым поднимался высоко, разносясь по долине.
Данила пододвинул карабин. Рации в партии не было, но перед выходом в маршрут пришло предупреждение о побеге со строительства дороги, и Данила с тревогой посматривал то на идущего, то в сторону костра. Вдруг его прошила холодом страшная мысль: а если придется стрелять в этого человека? Что, если он вооружен, а поблизости притаились дружки, отправив одного на разведку: рядом с дымом могла быть еда, оружие, даже лошади.
Данила снял шапочку со взмокшей головы, вытер лоб. Струйка пота скатилась вниз по позвоночнику. Он заставлял себя успокоиться, но мысль: «а если придется стрелять!» – смяла его. Предупредить бы Вертипороха или, еще лучше, незаметно пробраться к нему! Вместе они что-нибудь придумали бы, но Вертипорох дымил за сопкой.
Данила ждал, плохо чувствуя сталь карабина. На всякий случай (только попробовать) приладил ложе к плечу, пока в прорези прицела не мелькнула приближенная напряженным зрением фигура. Он узнал Чебакова! Обругал себя – Чебакова, Рощина и Остаповского они и ждали, задымив всю долину. Господи! Как он растерялся, в секунду потеряв способность соображать. Не замечая катившихся по склону из-под ног камней, он ринулся вниз, крича и размахивая руками, каким-то краешком сознания зацепившись за вчерашние слова Вертипороха: «А ты видел, как человек, начальник?»
Чебаков напоминал лешего. С похудевшего лица затравленно сверкали глаза.
– Третьи сутки плутаю. – Чебаков опустился на землю. – Рощин сказал идти к вам. Завьючили образцы, и я ушел, а они остались еще на день. Не вернулись?
– Лошади где? – Данила опасался новых неприятностей.
Чебаков показал рукой в сторону долины.
– Возьми Корякина, сходите вместе, – предложил Данила.
– Не надо, начальник! – Чебаков завертел головой. – Я сам! Только чаю попьем.
Он ушел, а Данила направился к Вертипороху. Если Рощин с Остаповским не объявятся до вечера, придется терять время.
Данила медленно поднимался по склону и тут заметил справа, в седловине, оленя, который настороженно внюхивался в лесные запахи. На счастье, ветер дул в его сторону. Данила поднял карабин, чувствуя, как в висках пульсирует кровь, нажал на курок и услышал сухой щелчок бойка. Олень вздрогнул, отбежал и остановился, подставив бок. Целясь, Данила увидел в прицел удивленный взгляд коричневых оленьих глаз. На этот раз выстрел прогремел хлестко. Данила понял: попал! Из кустов сломя голову вырвались две куропатки и унеслись, громко хлопая крыльями. Олень подбежал к кромке седловины, упал, поднялся, но прогремел второй выстрел, и он на трех ногах неловко запрыгал по склону к ручью.
✓ Разрешено образовывать кооперативы общественного питания, по производству товаров народного потребления и обслуживанию. Кооперативам предоставляются льготные кредиты и удерживается до 10 % налога.
✓ Осуществлен запуск космического корабля «Союз ТМ-2», пилотируемого экипажем в составе командира корабля дважды Героя Советского Союза, летчика-космонавта СССР Ю. Романенко и бортинженера А. Лавейкина. Осуществлена стыковка корабля «Союз ТМ-2» с орбитальным комплексом «Мир» – «Прогресс-27».
✓ В Москве состоялся 18-й съезд профсоюзов СССР, на съезде выступил М. Горбачев.
✓ ЦК КПСС, Совет Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ приняли постановление об итогах Всесоюзного социалистического соревнования за успешное выполнение государственного плана экономического и социального развития СССР на 1986 год.
Весной 1938 года выпускник Ленинградского Горного института Данила Вольский распределился на работу в Каракумы, но неожиданно был вызван в Москву где получил новое направление и теперь ехал во Владивосток, а дальше – в Магадан, в таинственную организацию «Дальстрой».
Данила часто выходил в тамбур – хотелось побыть одному, но люди то и дело толкались вокруг, нещадно дымя. Только к ночи затихало, и он мог спокойно стоять в одиночестве, облокотившись на вагонную дверь вытянутыми руками, глядя на свое отражение в темном стекле. Данила ехал искать золото, и его охватывало волнение – мало кому из выпускников курса так повезло.
Случайный попутчик, вертлявый мужичок средних лет по имени Сил, тоже ехал к новому месту. Сил выкладывал заводские трубы, переняв ремесло у отца с дедом.
«Ты видел человека без места жительства? – приставал он к Даниле. – Смотри, ешкин кот! – тыкал он себя в грудь. – Стали мы заводы строить – и “трубачи” нарасхват! А я, между прочим, – грозил он пальцем, – самые высокие трубы кладу, таких мастеров на всю страну два или три. Где же мне, кочевнику, по-твоему, жить, если дело мое – труба? А ты, – довольно щурился Сил, – ешкин кот, тоже кочевник – сегодня здесь, завтра – там». И не замолкая, начинал новую удивительную историю про трубу, сложенную на этот раз в Запорожье, про тонкости своего уникального дела. «Давай, открывай кладовые, – сказал он, прощаясь в Хабаровске. – Построят завод, я тебе такую трубу поставлю, облака в профиль увидишь».
На двенадцатый день Данила добрался до Владивостока и на пароходе «Совет» поплыл из Находки через Татарский пролив к Магадану, представ перед начальником геологоразведывательного управления «Дальстроя» Цесаревским.
– Знайте, – сказал Цесаревский, рассматривая Данилу строгими черными глазами из-под густых, вразлет, бровей, – у вас в запасе лет пятнадцать, потом ничего не откроете, будете в кабинете сидеть. Поэтому жалеть себя не советую. – Он еще раз оглядел высокого, крепкого, лобастого, как и сам, черноволосого парня, застывшего на краешке стула, смешно выпрямив по-военному спину. Улыбнулся. – Там, куда вы едете, нужны знания, выносливость и ясная голова.
Данила, не мигая, смотрел на Цесаревского.
– Вам также следует знать, – продолжал тот, – что сейчас требуется золото, которое можно добывать быстро и дешево. Пока это основное – быстрое и дешевое золото.
Цесаревский вышел из-за стола и крепко пожал руку вытянувшемуся Даниле.
– Желаю успеха! И торопитесь, полевой сезон на носу. Вы уже потеряли много времени.
Он еще раз оглядел Данилу темным взглядом. Там, куда Цесаревский посылал этого парня, окончившего тот же институт, что и он, не было ничего, но жизнь трудно, коряво зацепилась за берег Золотой Реки. Появились крохотные домики, три на четыре, ставились палатки, строились бараки, возникали разведрайоны. Около четырех сотен людей уже населяли глухой край. Заработал отдел геологического управления, который пополнялся новым кадром. Но ничего похожего на сострадание или жалость не шевельнулось в Цесаревском. Не жалея себя, он не позволял себе жалеть и других и, всматриваясь в лицо Данилы, пытаясь прочесть его мысли, почувствовать его решимость, сам готов был оказаться на его месте.
Даниле повезло – на автобазе отыскалась уходящая на трассу машина. Последние триста километров он ехал на тракторных санях среди ящиков с тушенкой, палаток, сварочного агрегата и еще какой-то всячины, укрытой брезентом.
– Молодец, успел. – В натопленной палатке, заставленной вьючными ящиками, долговязый, заросший щетиной парень с острыми черными глазами протянул ему руку. – Послезавтра выступаем. Нам по рации передали, что ты выехал. Накормлю тебя, и поговорим. – Парень расшуровал примус, поставил сковородку, вывалив в нее две банки консервов, принюхался к аппетитному аромату. – Зимой тут с голоду пухли. Я – Рощин Андрей, начальник твоей партии. – Он снова протянул руку. – Переночуешь здесь, а осенью соорудим тебе дом, какой понравится.
Чуть ближе к сопке от берега Золотой Реки Данила увидел наскоро сколоченные деревянные балки, ряд каркасных палаток, таких же, в какой поселил его Рощин, – все, что успели поставить здесь осенью и зимой.
«Живут же люди», – сказал он себе, и эта простая, безупречно ясная мысль примирила его с неизбежным.
Как назло, зарядили дожди. Долину Золотой Реки непрерывно продувал холодный ветер. Низкие, грязные тучи мокрыми тряпками хлестали вершины мрачных, понурых сопок, на склонах которых, как и в долине, и на льду, местами еще лежал снег. Дождь трамбовал, просверливал его, делая похожим на ноздреватый сыр.
Их партия из семи человек торопилась до ледохода. Им предстояло перебраться с лошадьми и снаряжением на другой берег, пройти перевал и выйти в междуречье Золотой Реки и Эльгана.
Когда тронулись, дождь превратился в снег. Ветер бросал в лицо тяжелые мокрые хлопья, налипал на лошадей, впитывался в одежду. Он стих только к вечеру, когда они поставили палатки, разожгли костер и принялись готовить еду. Поужинав, Данила забрался в спальник и мгновенно уснул.
Проснулся он рано. В палатке стояла духота. Данила вылез наружу и увидел яркое солнце в прозрачном небе и уплывающие на юг редкие льдинки облаков.
Наступил июнь. Снег исчезал на глазах. На склонах сопок расцвели подснежники, ручьи сбегали с гор в обмелевшие русла рек. Пройдя перевал, на седьмые сутки партия вышла в зону поиска.
Им предстояло обследовать междуречье и восточную часть Эльганского плоскогорья. Данила занимался гипсометрической и геологической съемкой. Промывальщиком с ним работал Корякин.
«Ты лоток-то ровнее держи, резко не наклоняй, – советовал он, обучая Данилу. – Да не сливай воду углом, ничего не останется».
Они шли по водоразделу, выбирая места для проб, но золота не было. Планшет покрывался новыми горизонталями, в дневниках появлялись описания кварцевых жил, даек и коренных отложений. И все хуже становилось настроение.
Весна выдалась дружной и жаркой. Такой красоты Данила еще не видел. Трудно было представить, что недавно здесь лютовали морозы. Река прорвала забитое торосами русло. Ручьи начали быстро мелеть и светлеть. Всюду появилась рыба. Проклюнулась зелень на лиственнице. Багульник украсил террасы сиреневым цветом, по увалам на прогретых проплешинах рассыпались горсти мохнатых фиолетовых колокольчиков, а распадки залил розовым морем Иван-чай. Весенние запахи кружили голову, навязчиво провоцируя понежиться в этом благолепии.
Но теперь долина речки третий день золотила, хотя ухватиться за золото не удавалось.
«Откуда-то его несет?» – рассуждали они после очередного бесполезного дня. К концу июня вышли в среднее течение Унакана. Вечером встали на ночлег у ручья. Пока Артем, Данила и рабочий устраивали лагерь, Остаповский взял лоток.
– Пойду, вспомню молодость, попробую вон на том устьице, чем черт не шутит.
Побродив по берегу, он облюбовал небольшую террасочку, набрал скребком пробу. Подставил лоток под камень, с которого ручейком стекала вода, отмыл муть, сбрасывая гальку, довел шлих до серого и плавными движениями обнажил желобок лотка с черным шлихом. То, что он увидел, заставило его сесть на поваленное паводком дерево. «Грамма три, а то и все четыре, – прикинул он наметанным взглядом. – Мать честная! С лотка!» Он опасливо оглянулся, словно кто-то мог подсматривать из кустов и спугнуть долгожданную удачу. Вокруг – ни души. Только весело шумела холодная, прозрачная вода. Чуть ниже дымил костер, мужики готовили ужин. Остаповский поковырял веточкой золотинки, достал мешочек, аккуратно смыл в него шлих и взял новую пробу прямо из русла ручья. Промыл, откинул шлих от канавки лотка. Ему показалось, золота рыжело еще больше. Не сливая шлиха, он принес лоток к стоянке…
Остыли уха и чай, молочная белизна ночи начала розоветь, за дальними сопками заалело, а они все обсуждали находку, строили планы на ближайшие дни. Надо было капитально прошлиховать всю долину, опробовать соседние ручьи. Убедиться, что напали не на случайный карман.
– Мы с Василием займемся долиной, – сказал Рощин Даниле, – а ты двигай в верховья, поищи коренные выходы.
Данила быстро шел вдоль Унакана, осматривая берег. Долина постепенно сужалась, поворачивая влево, обнажая старое русло, справа начинались пологие сопки. Он остановился, решив попить чаю. Сбросил рюкзак, прислонил к нему карабин, достал консервную банку, зачерпнул из реки воды и быстро развел маленький костер. Пока закипала вода, рассматривал карту: у следующего ручья ему надо повернуть направо и подняться вверх. До ручья оставалось километров шесть. Вдыхая запах костерка, Данила думал, что судьба бросила ему вызов, и он этот вызов принял – они нашли золото и вернутся не с пустыми руками. Выпив три кружки сладкого чая, он взвалил на спину рюкзак, повесил на грудь карабин и, положив на него руки, двинулся дальше. Он уже поднимался по ручью, когда заметил впереди выход мощного разлома, в котором обнаружил видимое золото. До позднего вечера изучал участок, излазив сопку, набивая рюкзак пробами. Довольный, Данила вернулся в лагерь, решив на следующий день все еще раз хорошенько излазить. Рощина с Остаповским не было – с промывальщиком Степановым и рабочим Чебаковым они ушли в многодневку обследовать два других ручья, впадающих в Унакан.
Вечером Корякин по пути набрал рюкзак дикого лука. Он тоже был в приподнятом настроении.
– Пробы – закачаешься! Давай праздновать, начальник, – предложил Корякин, вываливая из рюкзака лук. – Проголодался.
– Проголодался он, – кольнул его взглядом мрачный мужик с веселой фамилией Вертипорох. – На день: банка тушенки, кукуруза, горох, галеты, а больше ни хрена. Рыбу лови.
– Завтра на охоту пойду! – Корякин взял мыло и направился к ручью.
– Охотник выискался, – язвительно буркнул вслед Вертипорох. – Чего ты акромя двух зайцев наохотил-то? Лупишь в белый свет, как в копейку.
– Это я-то? – Корякин остановился. – А ну, бросай шапку! – И он кинулся за карабином.
– В дерево попади. – Вертипорох ткнул пальцем в тоненькую лиственницу, метрах в тридцати. – Вон, сухонькая стоит, сбей.
Корякин коротко прицелил, но вместо выстрела раздался щелчок бойка.
– Опять! – выругался Корякин. – Вот так олень от меня ушел.
Он передернул затвор – и вновь мертвый удар бойка.
– Небось с Гражданской патроны, – усмехнулся Вертипорох.
Лежа на боку, он выдувал из костра искры, сплетая язычки пламени.
– Слышь, Корякин, – отвернул он от огня бородатое лицо, – а у твоего оленя нос какой был?
– Нос как нос, а что?
– Да нет, ничего, я думал – пятачком, – незлобно осклабился Вертипорох. – Дай-ка! – вскинул карабин одной рукой. Грохнуло!
Лиственница вздрогнула, верхняя часть ее слегка качнулась и свалилась набок, повиснув на древесных нитях.
– Как человек, – вырвалось у Данилы.
– А ты видал, как человек, начальник? – Вертипорох поднял тяжелые глаза, отдал Корякину карабин и отвернулся к костру.
Вечер выдался тихий. Уютно потрескивали в огне дрова, рядом шипел чайник. Шарахались от жара комары. За сопку медленно садилось солнце. Оно подкрашивало розовым светом облако, заблудившееся в густеющем небе.
Завтра к стоянке должен прийти отряд Рощина. Теперь им предстоял переход через Нитканский перевал в водораздел Ниткана и От-Юряха.
– Ты где так стрелять научился? – Корякин закурил, подсел к Вертипороху, протянул ему мешочек с махоркой.
Вертипорох ухватил грубыми пальцами щепотку махры и неожиданно ловко свернул самокрутку.
– В Кызыле с отцом на охоту ходил. – Он вытащил из костра прутик с мерцающим на конце фонариком, затянулся, пряча самокрутку в ладони.
– Да, – вздохнул Корякин, – много нынче народу по стране перемещается. А спроси, зачем?
– Заработать. – Вертипорох швырнул окурок в костер. – Зачем еще?
– Как знать… – Корякин задумчиво повертел в руках кружку с чаем. – А может, затаиться, как зверь в тайге, а? Чтобы кто посильнее не сожрал?
– По-твоему, если человек выгоду ищет, так конченый он? Жизнь, она, не спросясь, приведет, куда и не снилось, а ныне и подавно. Заметались люди внутри себя да по весям. А уж кого на какую дорожку вынесет – на то и судьба. – Вертипорох ковырнул костер. В небо взметнулся сноп искр, пламя рванулось за ними, но сразу осело, облизывая необгоревшие стороны суковатых поленьев.
– Выгода выгоде рознь, – не согласился Корякин. – А про жизнь нашу – верно. – Он сел, обхватив колени. – Думал, пережду малость, но привык. Почему так?
– Я тебе в душу не лазил, – угрюмо отозвался Вертипорох. – Завтра зэков нагонят это золотишко копать, у них и спроси: привыкли иль нет.
Утром Корякин под ядовитые насмешки Вертипороха двинулся пытать счастье на охоте. Данила тоже взял карабин и пошел на левый водораздел ручья нанести горизонтали по границам района.
– Дыми! – сказал он Вертипороху.
– Не переживай, начальник! Дадим копоти.
Данила поднялся на сопку, сел на круглый валун, раскрыл планшет и огляделся. В разные стороны от него волнами разбегалась тайга. Разогретый подъемом, он сбросил брезентовую куртку, лег на нее, разглядывая глубину чистого, без единого облачка, неба. Но уже через несколько минут сказал себе: «Работай!»
Перемещаясь по склону, он заметил идущего человека. Данила присел, стараясь разглядеть незнакомца. Человек явно направлялся к костру. Вертипорох, видимо, подкладывал в огонь сырые хвойные ветки, и дым поднимался высоко, разносясь по долине.
Данила пододвинул карабин. Рации в партии не было, но перед выходом в маршрут пришло предупреждение о побеге со строительства дороги, и Данила с тревогой посматривал то на идущего, то в сторону костра. Вдруг его прошила холодом страшная мысль: а если придется стрелять в этого человека? Что, если он вооружен, а поблизости притаились дружки, отправив одного на разведку: рядом с дымом могла быть еда, оружие, даже лошади.
Данила снял шапочку со взмокшей головы, вытер лоб. Струйка пота скатилась вниз по позвоночнику. Он заставлял себя успокоиться, но мысль: «а если придется стрелять!» – смяла его. Предупредить бы Вертипороха или, еще лучше, незаметно пробраться к нему! Вместе они что-нибудь придумали бы, но Вертипорох дымил за сопкой.
Данила ждал, плохо чувствуя сталь карабина. На всякий случай (только попробовать) приладил ложе к плечу, пока в прорези прицела не мелькнула приближенная напряженным зрением фигура. Он узнал Чебакова! Обругал себя – Чебакова, Рощина и Остаповского они и ждали, задымив всю долину. Господи! Как он растерялся, в секунду потеряв способность соображать. Не замечая катившихся по склону из-под ног камней, он ринулся вниз, крича и размахивая руками, каким-то краешком сознания зацепившись за вчерашние слова Вертипороха: «А ты видел, как человек, начальник?»
Чебаков напоминал лешего. С похудевшего лица затравленно сверкали глаза.
– Третьи сутки плутаю. – Чебаков опустился на землю. – Рощин сказал идти к вам. Завьючили образцы, и я ушел, а они остались еще на день. Не вернулись?
– Лошади где? – Данила опасался новых неприятностей.
Чебаков показал рукой в сторону долины.
– Возьми Корякина, сходите вместе, – предложил Данила.
– Не надо, начальник! – Чебаков завертел головой. – Я сам! Только чаю попьем.
Он ушел, а Данила направился к Вертипороху. Если Рощин с Остаповским не объявятся до вечера, придется терять время.
Данила медленно поднимался по склону и тут заметил справа, в седловине, оленя, который настороженно внюхивался в лесные запахи. На счастье, ветер дул в его сторону. Данила поднял карабин, чувствуя, как в висках пульсирует кровь, нажал на курок и услышал сухой щелчок бойка. Олень вздрогнул, отбежал и остановился, подставив бок. Целясь, Данила увидел в прицел удивленный взгляд коричневых оленьих глаз. На этот раз выстрел прогремел хлестко. Данила понял: попал! Из кустов сломя голову вырвались две куропатки и унеслись, громко хлопая крыльями. Олень подбежал к кромке седловины, упал, поднялся, но прогремел второй выстрел, и он на трех ногах неловко запрыгал по склону к ручью.