Ильин Владимир. Сеть для игрушек

   Офицер недоуменно взглянул на меня, но тут же произнес:
   – «Кельб»… А что?
   Я хотел по-дружески хлопнуть его по плечу и поблагодарить за выручку, но он выразительно покосился на своих помощников, которые суетились рядом с нами, и я решил воздержаться от эмоций.
   – Наверное, будет лучше, если вы поедете со мной на машине этих негодяев. – Мой собеседник кивнул на «парабелл», до сих пор стоявший посреди улицы с открытыми люками.
   – Я тоже так думаю, – сказал я.
   Меня ввело в заблуждение то, что он правильно отреагировал на пароль. Хотя стоило бы догадаться, что если геймеры за мной следили постоянно, то наверняка обратили внимание на мою странную манеру спрашивать у собеседников, как будет слово «собака» на других языках. Видимо, Шлемист был умен, раз сделал из этого факта правильный вывод.
   Я понял, что меня облапошили, лишь тогда, когда полицейский, которого я принял за своего, заводя турбину «парабелла», царапнул чем-то острым меня по руке. Я почувствовал внезапную усталость и одышку, хотел ударить обманщика, но руки мои уже не поднимались, подбородок сам собой упал на грудь, и я провалился в темную яму…
   Так что ваши сведения неверны, уважаемый доктор, и вы прекрасно об этом знаете. Скажите прямо, чего вы от меня хотите, а вернее, чего хочет от меня тот самый ваш «знакомый»? В принципе, я догадывался, что когда-нибудь буду удостоен чести отвечать на его вопросы, только не предполагал, что это произойдет в медицинском учреждении, а не в пыточной камере.
   – Поэтому не волнуйтесь, – успокаивающим тоном продолжает доктор Сэм Бейтс, – все будет хорошо.
   – Надеюсь, операция будет проходить под наркозом, доктор? – говорю я, хотя уже заранее знаю ответ.
   – Увы, господин Клур, – с притворным сочувствием вздыхает изверг в белой шапочке врача, – исследования показали, что у вас отрицательная реакция на все виды анестезии… Именно поэтому мы и вынуждены были иммобилизовать вас на операционном столе.
   Он опять лукавит, этот частник-хирург: ведь «аллергия», на которую он ссылается, вовсе не помешала им накачать меня сильнодействующим снотворным. Но мне уже не стоит обращать внимания на такие детали.
   – Сестра, – обращается доктор Бейтс к своей ассистентке, – у вас все готово к операции? – Женщина по другую сторону стола кивает. – Что ж, можно начинать.
   Это он произносит таким тоном, будто ждет, когда лично я дам добро на то, чтобы они начинали кромсать мою беззащитную плоть. Поскольку я молчу, то Бейтс приказывает сестре:
   – Скальпель!
   Острое стальное лезвие в красноречивом ожидании зависает над моей обнаженной грудью, которую сестра уже успела протереть вонючим дезинфекционным раствором, а затем медленно начинает приближаться к коже.
   Самое время закрыть глаза и стиснуть зубы, чтобы попытаться молча перенести эту хирургическую экзекуцию.
   Однако, я смотрю Бейтсу в глаза и жду.
   Скальпель касается моей груди и опять поднимается вверх.
   – Знаете, господин Клур, – говорит хирург. – Я должен предупредить вас, что операция, которую вам предстоит перенести, носит весьма сложный характер и может окончиться… э-э… весьма печально для вас. Не хотите ли вы, на всякий случай, – будем надеяться, что до этого не дойдет, – сделать какие-либо заявления… что-нибудь передать вашим родным, близким… знакомым?
   Ну наконец-то!.. Я правильно полагал, что Шлемисту мало будет просто убить меня. Ему обязательно нужно выскрести из меня хоть какую-то информацию о Контроле. В принципе, он должен прекрасно знать, что я ничего не скажу ему – но ведь в этом следует убедиться, не так ли?
   – Знакомым? – задумчиво повторяю я. – Пожалуй… Только не моим знакомым, а вашим – тому человеку, который нашел меня в столь плачевном состоянии и доставил сюда. Он ведь сейчас присутствует здесь?
   – Разумеется, – не моргнув глазом, говорит Бейтс. – Наша клиника оснащена специальными мониторами, позволяющими видеть и слышать все, что происходит в операционной. – Он переводит взгляд на ассистентку и красноречиво кивает ей на выход.
   – Итак, я слушаю вас, – говорит он, вертя в руках скальпель, словно напоминание о том, что меня ждет, если я вдруг окажусь малокоммуникабельным субъектом. – Говорите.
   Нет никаких сомнений, что его устами и ушами говорит и слушает сейчас не кто иной, как сам Шлемист. Поэтому не стоит терять время на длинные вступления – именно это рекомендуют постулаты риторики, хотя лично я не раз сталкивался с тем, что выступающий в течение добрых получаса распинается на тему о том, что он не собирается отнимать много времени у аудитории…
   – Что вы от меня хотите? – спрашиваю я.
   – Мы знаем, кто вы, – бесстрастно говорит устами Бейтса «Шлемист». – Вы являетесь оперативным сотрудником Контроля. Двадцать лет стажа… Работали в Испании, Дании, Бельгии и на Крите. Специализируетесь на криминологии, психоанализе и теории единоборств. Прибыли сюда с заданием выйти на человека, который в вашем ведомстве проходит под кличкой Сигнальщик, получить от него информацию и уничтожить меня.
   Доктор внимательно наблюдает за моим лицом, стремясь проследить реакцию на его слова. Иногда это бывает полезно, чтобы подтвердить или опровергнуть какую-либо информацию, которой ты располагаешь, но в моем случае – сомневаюсь.
   Я стараюсь дышать мерно, в темпе медленной прогулки по сосновому бору – вдох-выдох, вдох-выдох на четыре счета. Кровь наполняется кислородом, мышцы готовятся к мгновенному усилию.
   – Мы обнаружили вас с самого начала, господин Клур, – продолжает мой истинный, но невидимый собеседник. – И, знаете, каким образом мы вышли на вас? Все очень просто: вы не поддавались нашему Воздействию. Ошибка вашей конторы заключается в том, что, обладая неким секретом защиты от Воздействия, ваши люди не способны отказаться от него. В итоге, вас, «контролеров», вычислить несложно даже в многомиллионной толпе: достаточно найти того, кто не подвержен Воздействию. Сами того не подозревая, вы светитесь гораздо больше, разгуливая по городу, чем если бы ходили голым – в этом случае вас могли бы принять за нудиста или помешанного, но не за оперативника Контроля…
   Вдох-выдох… Напрячь мышцы – расслабиться… Вдох-выдох.
   – Как видите, мы многое знаем о вас, – заверяет меня «Бейтс». – Но если вы думаете, что я буду допрашивать вас по поводу вашей нынешней миссии в Интервиле, то вы ошибаетесь. Меня это мало интересует, поверьте. И знаете почему? Потому что, как выяснилось, вам не удалось выполнить свое задание ни по одному из вышеперечисленных пунктов. Вы не нашли Сигнальщика, потому что он к моменту вашего появления в городе благополучно пребывал на небесах. Вы не получили от него никакой информации относительно моей персоны – хотя, должен признать, приложили к этому весьма энергичные усилия. Вы также не прикончили меня, просто-напросто потому, что до сих пор не знаете, кто я…
   Одно-то я знаю точно: ты – сволочь и преступник, но говорить об этом бесполезно. Во-первых, нервы у тебя, судя по всему, крепкие и ты не отдашь приказ своему хирургу-игрушке вонзить мне скальпель в сердце за оскорбление личности. А во-вторых, не пристало профессионалам терять время на личные оскорбления.
   – Меня также не интересуют и сведения о Контроле, – продолжает Шлемист, так и не дождавшись моей реакции на его слова. – Хотя, признаться, пополнить некоторые пробелы было бы весьма заманчиво: пароли – типа вашей пресловутой «собаки» на разных языках мира… способы связи… резидентура… Но, повторяю, я не буду вас расспрашивать на эту тему. Кое-что вы и сами можете не знать, а кое-что вы наверняка будете пытаться всучить мне в качестве дезинформации – особенно то, что сложно проверить… Нет, господин Клур, в ходе наших переговоров давайте сосредоточимся только на одном аспекте деятельности Контроля, а именно на защите от Воздействия. Каким образом вы защищены от превращения в так называемую «игрушку»? С помощью прибора? Компьютерной программы? Или чего-то иного? Вот вопросы, на которые мне хотелось бы получить от вас ответ.
   Гладко излагает свои мысли, стервец. Интересно, это – следствие хорошего воспитания или его Шлем оснащен фильтром-преобразователем высказываний в соответствии с грамматическими нормами?.. Напрячь мышцы – расслабить… Напрячь – расслабить.
   – Начинайте, – переходит «доктор» на приказной стиль. – Мы не можем держать вас на операционном столе в столь тяжелом состоянии до бесконечности.
   Он не упускает возможности проявить свой черный юмор, мой незримый собеседник. Он не подозревает, что своим монологом, сам того не ведая, выдал мне кое-какую информацию немаловажного значения об оперативной обстановке. Не зря у нас, оперативных работников, существует такое понятие, как «допрос по принципу обратной связи». Это когда допрашиваемый, основываясь на тех вопросах, которые ему задают, способен уяснить, что известно противнику, а что – нет.
   В данном случае, добиваясь от меня информации о «заглушке» (все-таки вовремя я избавился от нее, иначе в условиях даже частной клиники меня могли бы не только обыскать и дотошно изучить со всех сторон, но и просветить всевозможными излучениями – на тот случай, если бы «заглушка» была спрятана где-нибудь в моем теле), Шлемист как бы признался в том, что с Риком пока все в порядке, что он жив и не угодил в лапы геймеров. Ведь Шлемист наверняка уже успел убедиться в том, что мой молодой друг с недавних пор тоже не подвержен Воздействию, и если бы его убили или поймали, то не преминули бы тщательно обыскать. В этом случае, противник не мог бы пропустить без внимания ни одной вещички из тех, что находятся в распоряжении Рика, в том числе и «медальона». Остальное было бы делом техники и соответствующих специалистов, чтобы по этому образцу наштамповать сотни, тысячи «заглушек» и экипировать ими геймеров…
   Я смотрю в глаза доктора Бейтса, который завтра наверняка забудет о странной беседе с тяжелобольным пациентом на операционном столе. Я смотрю на него так, будто передо мной сам Шлемист. В сущности, так оно и есть. Ситуация не нова ни для меня, ни для него. Она четко определена следующими рамками: он не может выпустить меня отсюда живым, но не хочет убивать меня до тех пор, пока я не удовлетворю его любопытство в отношении «заглушек». В свою очередь, я не собираюсь выдавать ему какие бы то ни было секреты Контроля, а, наоборот, хочу убить его как можно быстрее – и неважно, какой ценой.
   Теперь, чтобы разрешить возникший парадокс, между нами должен произойти торг, в результате которого одной из сторон следует пойти на определенные уступки. Обычно эта обязанность ложится на того, кто сильнее. В данном положении я слабее и очень надеюсь на то, что мой противник поймет: мне отступать некуда.
   – Что ж, – говорю я, невольно подражая манере выражаться моего собеседника, – вы прекрасно расставили все точки над "и", доктор Бейтс. Не удивляйтесь, что я обращаюсь к вам именно так, как зовут эту вашу «игрушку» – надо же мне вас как-то называть, за неимением других вариантов, не употреблять же ту кличку, под которой вы числитесь в розыске…
   Доктор Бейтс, а вместе с ним и тот, кто им управляет, хранит непроницаемый вид.
   – Я понимаю ваше стремление общаться через посредников, – продолжаю я, – но это еще не значит, что я одобряю такое общение… Вы уверены в том, что полностью сотрете память у нашего милого доктора о нашем с вами разговоре? Лично я – нет… Как гласит Третий закон Финейгла, в любом наборе исходных данных самая надежная величина, не требующая проверки, как правило, является ошибочной.
   – Первый раз об этом слышу, – не выдержав моих излияний, говорит Шлемист. – И никакого Финейгла не знаю!
   – Я тоже… Тем не менее, – настаиваю я, – хотелось бы иметь более ощутимую гарантию того, что все наши потенциальные договоренности останутся между нами. Такой гарантией для меня могла бы быть только личная встреча. – Он хочет что-то сказать, но я опережаю его: – Да, разумеется, это условие не очень вам понравится, поскольку вы вынуждены будете сбросить маску инкогнито и, грубо говоря, рискуете засветиться. Но ведь и я рискую, потому что, учитывая некоторые особенности нашего заочного знакомства, не вижу способа идентифицировать вас как того человека, с которым сейчас разговариваю.
   – Если я соглашусь встретиться с вами, то где гарантия, что вы будете один и без оружия? – бурчит «доктор».
   – А где гарантия, что вы не пришлете вместо себя на рандеву со мной «игрушку»? – парирую я. – И где гарантия, что после того, как наш договор будет реализован на практике, вы дадите мне шанс беспрепятственно, а самое главное – живым, покинуть ваш гостеприимный город?.. Как видите, я рискую намного больше. Кстати, чту я буду иметь от того, что передам противнику секретные данные?
   – Вы же сами только что сказали, – сообщает мой таинственный визави. – Жизнь и возможность беспрепятственно покинуть Интервиль…
   – Это весьма зыбкое обещание, – возражаю я. – В нашем нестабильном мире есть только одна вещь, обладающая поистине непреходящей ценностью…
   Шлемист оказывается догадливым малым, потому что почти без промедления спрашивает:
   – Сколько же вы хотите этой непреходящей ценности? Назовите конкретную сумму… Сто тысяч?
   Я лишь презрительно морщусь.
   – Двести, – предлагает он. Я отворачиваюсь. – Черт с вами, двести пятьдесят тысяч – это все, что я мог бы вам предложить!
   – Что ж, – с притворным сожалением вздыхаю я. – Тогда командуйте вашему мяснику начинать кромсать мне брюхо скальпелем…
   Я даже закрываю глаза, якобы чтобы не лицезреть довольно неприятное зрелище собственных внутренностей, выпущенных наружу. Но инстинкты не проведешь. Я чувствую, как по моим бокам струится обильный пот – реакция на страх. Я на самом деле боюсь до умопомрачения, как бы этот придурок не махнул рукой на возможность завладеть «заглушкой» и не нажал бы не ту кнопку на пульте управления игрушкой в белом халате…
   – Сколько же вы хотите, Клур? – слышу я сквозь удары сердца в ушах и открываю глаза. Скальпеля в руках у доктора уже нет. К моему великому облегчению…
   – Пятьсот тысяч одним чеком на мое имя в Австралийский Национальный банк, – говорю я, – и ни юмом меньше! Если же вы желаете получить тот артефакт, который обеспечивает защиту от Воздействия, эта сумма удваивается… Поймите же, эта безделушка стоит таких денег!
   Мой невидимый оппонент молчит, но когда я уже готов попрощаться с этим миром, бесстрастно произносит:
   – Хорошо.
   После этого мы еще некоторое время препираемся по поводу моего требования о личной встрече. Шлемисту, понятное дело, совсем не хочется лишаться анонимности, которая дает ему столько преимуществ. Мне же отнюдь не улыбается перспектива получить нож в бок от игрушки, которую он пошлет ко мне в качестве своего полномочного представителя. Одного доверия к партнеру мало, прямо говорю я геймеру и честно признаюсь, чего я хочу добиться в результате нашей встречи: чтобы он, сразу после свершения акта сделки, лично сопроводил меня в аэропорт. «Зачем?», притворно удивляется мой незримый собеседник. «Если что-то или кто-то помешает мне отбыть из города, то, прежде чем отправиться на тот свет, я найду способ сделать из вас моего гида по небесному царству», обещаю я.
   «Ах, так, значит, вы собираетесь прибыть на встречу со мной с оружием?!», негодует он – прямо как светская дама, случайно перепутавшая театральный подъезд со входом в бордель, – и наш диспут возобновляется. Теперь уже на тему об оружии.
   Не знаю, может быть, мои требования все-таки звучат для Шлемиста наивно, и он знает, что при определенных условиях они не будут иметь никакого значения, только вскоре мы все же заключаем устный договор.
   По-моему, мой враг, пользуясь своей невидимостью и недоступностью, уже потирает руки от предвкушения того, как он обведет меня вокруг пальца, но он упустил один-единственный фактор, на который я рассчитываю как на козырь, спрятанный в рукаве…
   Я так стремился к этому контакту с противником, что, выйдя из клиники Сэма Бейтса и вдохнув всей грудью влажный ночный воздух, чувствую себя почти счастливым. Счастливым – потому что мне удалось выиграть у своего противника. Почти – потому что это лишь первый тайм нашей игры…

Глава 11

   И на этот раз мне ответил отец. У меня отлегло от сердца. Все-таки я опасался, что Клур переусердствовал, ударив его…
   – Где тебя черти носят, Маврикий? – вскричал он так заботливо, будто несколько часов назад вовсе не пытался убить меня.
   – Гуляю, папа , – кротко ответил я. – А ты чем занимаешься?
   Было начало третьего ночи.
   – Да вот решил прогуляться перед сном, – сказал отец. – Думал, это спасет меня от бессонницы, да не тут-то было!.. Ну, а раз не спится, решил немного поработать… Ты-то как? Думаешь домой возвращаться?
   Я закусил губу. Отец абсолютно ничего не помнил. Этого и следовало ожидать. Если геймеры все еще охотились за мной, то они в первую очередь должны были использовать моих родителей в качестве приманки. Именно поэтому я на всякий случай не стал включать видеорежим.
   – У меня еще есть дела, папа, – наконец сказал я, – поэтому не ждите меня сегодня.
   – Очередное расследование, что ли?
   – Что-то вроде этого. Как там мама?
   – Да все нормально, спит уже… А откуда ты сейчас звонишь?
   – Из автомата, – сказал я, чувствуя, как сердце мое замирает. Что, если геймеры контролируют линию и могут засечь мое местонахождение?
   – Это понятно, Маврикий, – строго сказал отец. – Я спрашиваю, на какой улице ты сейчас находишься?
   – Пап, – тихо позвал его я, – у тебя болит?..
   Он долго не отвечал, потом сказал внезапно изменившимся голосом:
   – Что именно?
   – Скула, – сказал я, – и еще у тебя должна быть огромная шишка на голове.
   – Подожди, Рик! – растерянно проговорил отец. – Странный ты какой-то сегодня… Ты только не отключайся, ладно?
   За углом послышались четкие, я бы даже сказал – чеканные, шаги. Они направлялись явно к тому автомату, из которого я звонил, и я не стал больше испытывать судьбу.
   Я поспешно ринулся в спасительные заросли кустов. Спрятавшись, я осторожно раздвинул ветки так, чтобы видеть то место, где только что находился.
   Из-за угла вышел и направился прямиком к таксофону не кто иной, как Вад Цурканов. Его квадратная фигура была неестественно выпрямлена. Вад подошел к таксофону, внимательно оглядел его со всех сторон, чуть ли не обнюхав наподобие гончего пса, потом пробормотал нечто вроде: «Ничего не понимаю», огляделся (я напрягся), а потом теми же чеканными шагами двинулся дальше по улице, с большим вниманием простреливая пространство улицы своим почти немигающим взглядом.
   Сомневаться больше не стоило: меня разыскивали, и явно не для того, чтобы заключить в дружественные объятия.
   Одуряюще пахло прелой травой и цветами. Я присел на корточки, не покидая своего убежища в кустах, и задумался.
   Положение мое было незавидным. Засада могла подстерегать меня на каждом шагу, за каждым углом. Мне некуда было идти. Все мои знакомые наверняка уже находились под контролем геймеров, и отныне даже случайная встреча с ними грозила мне гибелью.
   Что же делать? Где можно спрятаться от вездесущих врагов? С одной стороны, ночью, под покровом темноты, скрываться легче, но с другой – ночь, к сожалению, не вечна. Вскоре улицы наполнятся людьми, и тогда мне придет конец, потому что не могу же я весь день отсиживаться в кустах. Может быть, и вправду попытаться изменить свою внешность с помощью грима и переодеваний, как это в шутку советовал Клур? Но ведь ты прекрасно знаешь, Рик, что опыта в этом деле у тебя нет, а неумелая маскировка будет привлекать к тебе внимание прохожих…
   Покинуть город и спрятаться где-нибудь в окрестностях?
   Но во-первых, ты едва ли успеешь достичь окраины Интервиля до того, как взойдет солнце (всего каких-нибудь два часа осталось), а во-вторых – за городом, где людей меньше, ты будешь бросаться в глаза каждому встречному, как одинокий фонарный столб в пустыне. Да и имеет ли смысл спасаться бегством от противника, с которым ты собирался сражаться не на жизнь, а на смерть?..
   Проклятье, подумал я. Самое страшное в этой несказочной истории о живых игрушках то, что человек, знающий правду, рано или поздно, перестанет доверять кому бы то ни было. В каждом невинном слове собеседника ему обязательно будет чудиться иной, зловещий смысл, каждый поступок окружающих его людей, на который раньше он не обратил бы особого внимания, отныне будет расцениваться им как угроза, в каждом, даже хорошо знакомом человеке ему будет видеться враг, а любой собственный шаг он будет считать не результатом своего собственного выбора, а следствием того, что им кто-то управляет…
   Откуда я знаю, может быть, геймеры меня уже давным-давно засекли, взяли под контроль и сейчас внушают мне именно тот вариант дальнейших действий, который им выгоден? Где гарантия, что любое решение, которое я сейчас приму, не навязано мне извне и не приведет меня прямо в пасть затаившемуся в засаде зверю? Эх, если бы со мной сейчас был Клур!..
   Перестань, сказал я себе, иначе вообще невозможно будет ни жить, ни бороться, если ты не прекратишь себя терзать подобными мыслями. Тогда уж лучше сразу поднять лапки вверх и строем идти сдаваться на милость победителям… Лучше пораскинь своими жалкими мозгами, потому что если ты взялся за оружие, то знай, что отныне никто тебе не поможешь, а это значит, что тебе придется надеяться лишь на самого себя.
   Если верно, что тебя стерегут в местах твоего возможного появления, то это означает, что, скорее всего, будут контролировать твоих знакомых. Допустим, за последние несколько часов они успели составить список тех, с кем ты знался… Может быть, все-таки есть кто-то, кто не входит в круг твоих друзей и знакомых, но у кого ты мог бы отсидеться? Думай, Рик, вспоминай, ведь от этого зависит не только твоя жизнь, но и жизни многих людей, которые наверняка будут спасены, если ты останешься в живых и поможешь «контролерам».
   Вспоминай, с кем ты познакомился совсем недавно: месяц, неделю, вчера, позавчера…
   И тут меня словно ударило: Рола! Как я мог забыть об этой смешной и взбалмошной девчонке!..
   Впрочем, тут же появилась предательская мысль: а что если и она работает на геймеров? Вдруг ваше знакомство, закончившееся постелью, вовсе не было случайностью? Это же классический случай, описанный в шпионских романах: коварная лазутчица врага с крепким телом и манерами путаны соблазняет мужественного, но несколько наивного супермена!.. Да и как ты собираешься найти ее, если у тебя не осталось никаких координат – ни адреса, ни фамилии, ни номера визора? И неужели ты думаешь, что ей больше нечего делать, кроме как ждать, пока ты не заявишься к ней в гости в три часа ночи?..
   Чтобы не поддаться всем этим безжалостным мыслям, не оставлявшим в душе ничего, кроме отчаяния и безнадежности, я решительно выбрался из кустов и зашагал по улице.
   … Рола жила одна в небольшой квартирке на Двадцать Пятом проспекте, но ее не оказалось дома.
   Это я выяснил после того, как в течение получаса звонил и барабанил в ее дверь, рискуя поднять на ноги всех жильцов. Потом силы покинули меня, и я опустился прямо на ступени. Мне уже было все равно, что обо мне подумают утром соседи и не окажется ли кто-нибудь среди них игрушкой геймеров.
   Проснулся я от того, что кто-то осторожно ощупывал мое лицо. Я вскочил на ноги так резко, что чуть не ударил человека, склонившегося надо мной, головой в подбородок.
   Это была Рола.
   Она поднесла правую руку тыльной стороной ладони ко лбу, а левую вытянула драматическим жестом.
   – О, нет! – воскликнула она театральным голосом. – Это невероятно! Неужели это он? Неужели это тот человек, которого я так ждала и любила?!
   Судя по всему, она цитировала какой-то эпизод из «мыльной оперы». сквозь толстый слой пудры, проступали синие круги. Глаза ее ярко блестели, но под ними, сквозь толстый слой пудры, проступали синие круги. От Ролы пахло дешевым спиртным и дорогими сигаретами. Видимо, она приятно провела минувшую ночь, не то что я…
   Рола обхватила мое лицо обеими руками и поцеловала в губы. В ушах торчали огромные серьги-ринкеры, а на руках было нацеплено множество железных браслетов, которые зазвенели, когда она опустила руки. Видимо, ей был присущ тайный комплекс рождественской елки…
   Мы обнялись, улыбаясь друг другу почти нежно.
   – Ты наверняка была в театре, на ночном спектакле? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать.
   – Нет, ты не угадал, – улыбнулась она. – Я была в музее.
   – А где те картины, которые ты оттуда стащила?
   – Я была в музее оживших восковых фигур, – загадочно проговорила она.
   Потом опять улыбнулась, на этот раз с оттенком грусти и, прижав палец к ямочке дактило-идентификатора, открыла дверь.