Ильинский Михаил Михайлович. Индокитай - Пепел четырех войн (1939-1979 годы)

   В ноябре 1964 года в Сайгоне вновь вспыхнули волнения. Но Хыонг стоял прочно. Хотя генерал Кхань, ставший теперь командующим вооруженными силами, мало что предпринимал в поддержку премьера, позиции Хыонга укрепили другие молодые офицеры, перешедшие на его сторону.
   В этот период весь мир заговорил о воинствующем движении буддистов, которые стремились взять под контроль ситуацию в стране. В январе 1965-го они спровоцировали демонстрации, потрясшие правительство Хыонга. Генерал Кхань вернулся к власти в результате бескровного переворота. На какое-то время буддисты ослабили давление. Возник вопрос, сможет ли Кхань с молодыми офицерами разработать план сближения с буддистами. Если бы это случилось; Южный Вьетнам получил бы столь необходимую ему политическую стабильность. Но произошло обратное: новое столкновение буддистов и военных стало неизбежным.
   Для иноземцев во Вьетнаме все и всегда было поздно. В 1951 году, когда французы все еще держались, было поздно продолжать войну. Поздно было в 1954 году, когда война наконец окончилась; поздно было в 1961 году, когда генерал Тэйлор предпринял последние отчаянные попытки переломить ситуацию, и совсем уж поздно было в 1963 году, когда все попытки удержать позиции потерпели неудачу. Что оставалось делать? Бомбардировки? Абсурд.
   Первая попытка подавить восстание на Юге окончилась неудачей. В этой игре новичками оказались США, но не их противник. Не следует думать, что бедняку, лишенному имущества, легче умирать, чем богачу с миллионными счетами в банках. Есть и другое.
   Я, российский журналист, проживший с вьетконговцами, учившийся многому у них, с 1956 по 1979 год, с коллегой Дэвидом во многом согласен. Он умел предвидеть ситуацию. Многие наши точки зрения совпадают по очень разным военным, политическим, тактическим и стратегическим проблемам.
   В мае 1964 года на министра обороны США Макнамару была совершена попытка покушения. Операцию со взрывом на мосту Конг Ли должен был провести сайгонский подпольщик Нгуен Ван Чой. Покушение не удалось, но Мой стал героем Вьетнама, патриотом, отдавшим жизнь за освобождение Родины. Покушение готовила, конечно же, разведка НФО. Чой был исполнителем, но умел молчать даже приговоренный к смертной казни. Но главное: он был большим патриотом Вьетнама.
   Вот как о Чое рассказывала его супруга Фам Тхи Куен, чье имя теперь тоже известно всему Вьетнаму.
   Расстрелян за покушение на министра Макнамару. Слово перед казнью...
   - Воскресным утром 10 мая 1964 года я не находила себе места: минувшей ночью Чой не вернулся домой. Где он мог быть? Я очень ждала его, ведь мы договорились сегодня побывать у наших родственников. Мои родители уроженцы Бакбо. Когда-то, гонимые нуждой, они, как и многие их земляки, покинули деревню Ванзяп, расположенную в уезде Тхыонгтин провинции Хадонг под Ханоем, и перебрались в Южный Вьетнам. И хотя они живут здесь, на Юге, уже несколько десятков лет, по-прежнему соблюдают обычаи своих родных мест. Согласно этим обычаям, на следующий день после свадьбы новобрачные должны совершить церемонию "лай мат", то есть нанести визиты родственникам жены. Но вот уже прошло несколько недель, а мы с Чоем так и не сделали этого. Наступило очередное воскресенье.
   ...Около 9 часов утра в дверях раздался сильный шум, и в комнату неожиданно с грохотом ворвались полицейские. Они тащили за собой какого-то человека со связанными за спиной руками. Это был Чой. В первое мгновение я не могла поверить своим глазам: таким изуродованным выглядел мой муж. Но Чой, как только увидел меня, крикнул:
   - Куен, я арестован!
   Застыв на месте, я смотрела на Чоя. Как он изменился! Осунувшееся лицо покрыто синяками, волосы спутаны, щеки ввалились. Костюм измазан грязью, залит кровью. Один из полицейских грубо толкнул Чоя на кровать. Другой, видимо старший, обвел взглядом комнату и сказал насмешливо:
   - Аккуратно, чисто, красиво. Какое счастье для молодоженов иметь такую комнатку! А ему, видите, еще мятежами понадобилось заниматься!
   Указывая пальцем то на одно, то на другое, он продолжал:
   - Смотрите-ка! Мандолину имеет! Новая одежда!
   Затем, остановив взгляд на мне, обратился к Чою:
   - У тебя молодая жена. Что тебе еще нужно?
   Откинув резким движением головы прядь волос, спадавшую ему на глаза, Чой ответил:
   - Минувшей ночью я, кажется, уже неоднократно говорил тебе об этом. Что мне нужно? Уничтожить всех американских интервентов! Я хочу, чтобы Южный Вьетнам стал свободным!
   Полицейский медленно с угрозой процедил сквозь зубы:
   - Посмотрим, надолго ли хватит тебе смелости и упорства...
   Старший полицейский приказал нескольким саперам, пришедшим с ним, пойти во двор и во что бы то ни стало найти спрятанную там взрывчатку. Затем он подошел к кровати и продолжал:
   - Такие мягкие подушки, новые покрывала, а он ими и не пользуется, все слушает этих подстрекателей вьетконговцев. А где сейчас вьетконговцы? Неизвестно. А ты вот связан, избит и скоро снова получишь свое.
   Обшарив весь дом и двор, саперы вернулись ни с чем. Никакой взрывчатки они не нашли. Полицейские плотным кольцом окружили Чоя. Один из них спросил меня:
   - Не знаете ли вы, где ваш муж спрятал взрывчатку? Может, вы видели, как он зарывал что-то тайком во дворе дома?
   - Я не интересуюсь тем, что делает мой муж. Я никогда не видела, чтобы он прятал или зарывал что-то.
   - Если вы не скажете, я изобью вашего мужа до смерти прямо здесь, в этой комнате.
   - Я ничего не знаю, поэтому и сказать ничего не могу. Я не знаю, где находится взрывчатка.
   Полицейские с кулаками набросились на Чоя. Один из них взял провод, оголенный конец приставил к телу Чоя. Удар тока был настолько силен, что Чой упал навзничь, его тело задергалось в конвульсиях. Я не могла глядеть на эту ужасную сцену.
   В мгновение ока я соскочила со стула и ринулась на полицейских. Один из них схватил меня за руку, швырнул на стул. Тогда я начала кричать.
   Наконец они прекратили истязать Чоя, вновь приступили к допросу:
   - Где ты спрятал взрывчатку?
   - Я же ответил, что не знаю. Но если вы действительно хотите найти взрывчатку, то идите туда, где находятся американцы. Ищите там - и обязательно найдете.
   Побои сменялись допросами. Так продолжалось около часа. Убедившись, что он ничего не добьется, старший полицейский приказал увести Чоя.
   Около одиннадцати часов вечера в комнату вновь с шумом ввалилась группа полицейских. Один из них сказал:
   - Собирайся, пойдешь на свидание к мужу, он что-то хочет сообщить вам.
   Машина, в которой меня везли, свернула в какой-то узкий переулок и остановилась у ничем не примечательного дома. Несколько полицейских быстро вошли в этот дом и вскоре вернулись, ведя с собой девушку, по виду студентку. Затем нас обеих привезли в городскую полицейскую префектуру. Только в комнате допросов я узнала, что студентку подозревают как соучастницу Чоя. Ночью меня начал допрашивать начальник полиции.
   - Знаете ли вы, чем занимался ваш муж? - спросил он. - Нет.
   - Сколько дней вы замужем?
   - Сегодняшний девятнадцатый день.
   - Если вы скажете правду, всю правду, то эти дни для вас не потеряны.
   Он замолчал и откинулся на спинку кресла. Сморщенное лицо землистого оттенка выдавало в нем курильщика опиума.
   - Не скажете ли вы, к кому ходил ваш муж? - продолжал он допрос.
   - Каждый день утром, после обеда, а иногда и вечером муж отправлялся на работу. Он редко выходил в город.
   - А кто обычно ходил к нему?
   - Иногда, очень редко, к Чою приходил один его товарищ. Они либо слушали музыку, либо вместе ремонтировали какие-то электроприборы. Мы поженились недавно, поэтому я пока не знаю его друзей.
   Начальник полиции задавал нам один вопрос за другим. Прошло несколько часов. Полицейский повел показать камеру пыток. Он заставлял подолгу останавливаться у каждого орудия и приспособления для пыток...
   Затем сказал с угрозой:
   - Ну как, видели теперь? Если вы опять будете мне морочить голову, то попробуете все, что видели.
   Вернулись в комнату допросов. Шел третий час утра. Мне очень хотелось узнать, где Чой. Я все надеялась его увидеть. Но напрасно.
   ...Каждый день меня заставляли присутствовать при допросах и пытках, которым подвергались все, кого хоть в какой-то степени подозревали причастным к покушению на министра обороны США
   Особенно жестоко пытали Лоя, юношу, арестованного на месте готовившегося покушения вместе с Чоем.
   Вечером того первого дня заключения, когда Чой в полдень выпрыгнул в окно, Лой тоже попытался бежать. Он перелез через тюремную стену, но был схвачен. Здесь, в тюрьме, я увидела Лоя впервые. Очень молодой, лет восемнадцати, наверное. Он был уроженцем той же деревни, что и Чой. Когда его арестовали и бросили в тюрьму, другие заключенные вначале отнеслись к нему с недоверием: из-за завитых волос его приняли за модника. Но затем узнали, что Лой работал парикмахером; хозяин заставил Лоя делать себе экстравагантные прически. А когда стало известно, что Лой участвовал в подготовке покушения на Макнамару, недоверие к нему быстро уступило место уважению.
   Однажды мы оказались наедине. Он выпалил:
   - Чой все взял на себя. Он заявил, что все было организовано им одним и что только он один несет ответственность, никого с ним не было. Как его ни били, он повторял то же самое. Чой очень смел. Я видел, как он выпрыгнул в окно. В этот момент я сидел рядом с ним и догадался о его намерении. Он посмотрел на полицейских, находившихся в комнате, бросил взгляд через окно на улицу, а затем выпрыгнул в окно. Если бы он не упал на проходивший в это время автомобиль, ему, может быть, удалось бы скрыться, даже несмотря на то, что он был в наручниках.
   Затем его поместили в палату, где лежало еще семь человек. Окна палаты были затянуты колючей проволокой, дверь постоянно заперта на ключ. В каморке рядом круглосуточно дежурили полицейские. Здесь состоялась встреча Чоя с женой.
   - Увидев меня, Чой попытался приподняться, но не смог, - рассказывал Куен.
   На его груди виднелись кровоподтеки и ссадины от ударов палок и кулаков. Правая нога - в гипсе. Он очень похудел, глаза ввалились, подбородок заострился. Все лицо покрыто синяками. Глядя на него, я не смогла удержать слез.
   - Ну, что ты, - сказал Чой, - это я виноват во всем. Я люблю тебя, очель люблю.
   - Вы начнете давать показания? Подумайте еще, - терпеливо убеждал начальник полиции, - знаете ли вы, что ваше преступление чрезвычайно тяжелое? Ведь вы хотели убить одного из самых высокопоставленных деятелей Соединенных Штатов.
   - Конечно. Я готов отдать жизнь ради выполнения этой задачи, - ответил Чой.
   - Тебе следовало бы подумать о молодой и красивой жене. Теперь и она попадет в тюрьму.
   ...Вскоре Куен поместили в центральную тюрьму.
   - Меня бросили в камеру, где находилось более десяти .-заключенных женщин, - продолжала Куен. - Студентка А. была арестована в момент, когда наклеивала антиамериканский лозунг. Девушку В. арестовали по подозрению, потому что там, где она работала, обнаружили знамя Вьетконга. Однажды утром она возвратилась в камеру из комнаты пыток до такой степени измученной, что еле передвигала ноги и вынуждена была держаться за стенку, чтобы не упасть. Палачи загоняли ей гвозди под ногти. Войдя в камеру, она рухнула на руки подоспевших подруг и разрыдалась.
   Вначале все заключенные нашей камеры отнеслись ко мне настороженно, смотрели изучающими взглядами.
   Однажды мы разговорились с И. Услышав имя моего мужа, она воскликнула:
   - Неужели Нгуен Ван Чой! Так, значит, вы жена Чоя, человека, который чуть было не уничтожил Макнамару?
   - Да.
   - Он сломал ногу, прыгнув в окно, это верно?
   - Да, я была у него в больнице.
   - О небо! - воскликнула И.
   Вскоре уже вся тюрьма знала новость о том, что жена Нгуен Ван Чоя находится в камере No 4. Из многих камер, расположенных поблизости, доносились голоса:
   - Где жена Чоя? Это та новенькая?
   - Да, она самая...
   Как-то одна из женщин сообщила, что совсем недавно видела Чоя.
   - На носилках лежал юноша, укрытый одеялом. Была видна только его голова. Он казался не старше двадцати. На расспросы один из охранников сказал: "Это тот самый человек, который пытался убить господина Макнамару!" Услышав это, мы бросились к носилкам. Охранники кулаками отгоняли нас, но мы не отступили. В конце концов они были вынуждены разрешить кому-либо из нас поговорить с больным. Но он лежал неподвижно, с закрытыми глазами...
   * * *
   11 августа Чою объявили смертный приговор. Куен увидела фотографию в газете "Тхиен ти" ("Добрая воля"). Да, это был Чой. Он стоял перед столом, на котором лежала мина и моток провода. Под фотографией была подпись крупными буквами: "Телефонный звонок - требование обменять жизнь американского полковника на жизнь вьетконговца Нгуен Ван Чоя". В статье говорилось следующее: "Партизаны Венесуэлы в Южной Америке поймали американского полковника и требуют обменять его на вьетконговца Нгуен Ван Чоя. Их условия: "Если во Вьетнаме расстреляют Нгуен Ван Чоя, то час спустя в Венесуэле будет расстрелян полковник Смоленс".
   Куен ждала дня, когда можно будет пойти к Мою, чтобы отнести передачу, лекарства и сообщить ему это известие.
   - Только 15 октября я принта в тюрьму Тихоа. На воротах тюрьмы был натянут большой транспарант. Войдя внутрь, я увидела, - рассказывала Куен, - что все стало здесь по-другому, на всем пути в отделение приговоренных к казни стояли жандармы. Я подумала: наверно, в тюрьму скоро приедут господа из Высшего государственного совета, и жандармы выставлены как почетный караул. Молча, с корзинкой в руках я прошла между двумя рядами жандармов в канцелярию отделения. Возможно, ни одна женщина никогда не ждала своего мужа в тюрьме приговоренных к смерти так спокойно и уверенно, как я тогда. А думала, что, если смогу увидеть сегодня Чоя, я расскажу ему столько новостей, прочитаю статьи, где пишут о нем, статьи, которые я уже выучила наизусть, расскажу, с какой радостью было встречено известие об обмене Чоя на полковника Смоленса. Я ждала очень долго. Больше чем через час один из полицейских сказал мне:
   - Сегодня в тюрьме встреча особых гостей, никому не разрешены посещения или передачи. Придете в другой раз.
   Я попросила его передать Чою в камеру корзинку с едой, но он отказал и сказал, чтобы я приходила после полудня. Было десять часов утра. Я повернулась и опять пошла между рядами жандармов, стоявших неподвижно, словно статуи, на расстоянии одного метра друг от друга. Выйдя из тюрьмы, я увидела большую группу репортеров, вьетнамских и иностранных.
   Подошла к воротам, уступила дорогу военной машине "404", везшей гроб. "В тюрьме умер заключенный", - подумала я. Около тюрьмы, по всей улице Хоахынг уже стояли охранники-жандармы. Я подошла к стоянке велосипедов и вдруг услышала:
   - Это жена того, кто подложил мину под мост Конгли, да-да, это она. Почему же она возвращается?
   - Они собираются убить ее мужа, а она уходит?
   Я не могла поверить своим ушам. Как это может случиться?
   С плачем я кинулась к воротам тюрьмы.
   Створки ворот были плотно закрыты. Несколько жандармов преградили путь.
   - Не смейте убивать моего мужа! Дайте мне увидеть его!
   Один из жандармов схватил меня за руки.
   - Приказ сверху - никого в тюрьму не пускать. Обливаясь слезами, Куен кричала, требуя, чтобы они дали встретиться с Чоем.
   - Мне казалось, что я схожу с ума, что я вижу, как его выводят к месту казни.. .
   ...Это произошло в Тихоа. Чоя расстреляли в одиннадцать часов...
   История Чоя была пересказана в нескольких версиях и сыграла большую пропагандистскую военно-политическую роль, имела сильный отклик не только во всем Вьетнаме, но и далеко за рубежом. Службы ведения психологической войны тоже учились работать.
   Информационная война, находки и заблуждения
   Этот раздел моего журналистского поиска я считаю одним из самых сложных и деликатных, ибо касается "чужих тайн", о которых нельзя было говорить в 60-80-х годах и многое до сих пор расценивается "неадекватно" в разных службах.
   Война, как известно, - это густая "каша", которая варится в результате деятельности не только великих стратегов, генералов, полковников, лейтенантов, не только тайно перебрасываются армии, миллионы солдат, передвигаются танковые колонны, наносятся массированные удары авиации и артиллерии, но и задействованы все рода войск, впереди которых идет разведка, устанавливается система контактов, оперативной и технической связи. Одни разведданные добываются визуально, авиафотосъемкой, путем радиоперехвата, но они часто требуют личного подтверждения, тщательной проверки, выхода разведчика на встречи с агентами, получения достоверной информации, которая подвергается срочной обработке и отправляется в Центр. В Москву ли, Вашингтон, Париж, Пекин, Ханой? Везде система одинаковая. Меняются лишь детали, зависящие от степени технической готовности.
   Главное же для разведчика - это налаживание и поддержание надежного функционирования агентурной сети, Теоретически не секрет, что такой сетью во Вьетнаме, как на Севере, гак и на Юге, обладали все - французы, американцы, японцы, КНР, СССР, другие социалистические страны, включая КНДР, Албанию, Монголию и даже Лаос. "Работали под разными флагами" и порой весьма эффективно. Вьетнамцы знали об этом, выставляли активные контрразведывательные барьеры, применяли различные меры по дезинформации, накрывали и арестовывали агентуру врага. Но что греха таить, в некоторых случаях в условиях развитой "шпиономании", усиленной жесточайшим военным временем, боевой дисциплиной, суперсекретностью (враг повсюду! Берегись! Он коварен и все подслушивает!), были неизбежны и перегибы. Теоретически в предательстве, измене, болтливости (сознательной и непреднамеренной), разглашении военных, политических, экономических, идеологических и других секретов мог подозреваться и осуждаться каждый находившийся во Вьетнаме человек.
   Действовал и страшный закон, по которому за контакты с иностранцами (без различия с какими: русскими, китайцами, поляками, американцами, японцами, каких военно-политических взглядов, сфер деятельности) грозило тюремное наказание, вплоть до смертной казни. Закон был не шуткой, и его боялись все вьетнамцы. Наводил он страх и на иностранцев, особенно на тех, кому предстояло неофициально встречаться с гражданами Вьетнама. Но ко всему, даже к страху, человек привыкает... Поэтому о многом лучше не знать. По крайней мере, гражданскому человеку, а не военному, не разведчику, не дипломату, не коммерсанту, не журналисту.
   Вряд ли удивлю мир, заявив, что, работая во Вьетнаме, помогая делами, душой и сердцем вьетнамскому народу, все советские люди без исключения, от посла Щербакова Ильи Сергеевича или Чаплина Бориса Николаевича, людей самобытных, ярких, талантливых, до самого рядового сотрудника, находились под "колпаком" ЦК КПСС через свои непосредственные учреждения. Вся информация сходилась на Старую площадь, где бы, как бы и кем бы она не добывалась: разведчиками, "чистыми" дипломатами, журналистами, военными специалистами из многочисленных служб Министерства обороны, связистами, представителями торгпредства, "Аэрофлота" или Морфлота СССР.
   Особенно трудно приходилось кадровым разведчикам. Если все гражданские собирали информацию на уровне дилетантов, то от разведчиков Центр требовал квалифицированного профессионального подхода. Но требования, как часто бывает, превышали реальные возможности разведки. Интеллектуальная, страноведческая, литературная, языковая и иная "гражданская" подготовка журналистов и дипломатов, а также разных других "докторов различных наук" были выше, чем у кадровых разведчиков. Они в этом не признавались, но все знали и делали необходимые разумные выводы.
   Они "поделили" между собой "интеллектуалов". Военные через атташат "работали" с "Правдой" и "Известиями".
   КГБ (через резидента - сначала 1 -го секретаря, затем советника, а также через замов резидента - консула и зама торгпреда) поддерживал отношения с корреспондентами ТАСС, "Известий", "Правды", "Радио-телевидения". АПН в 60-80-х годах был почти "вотчиной" военной разведки (ГРУ). Многое считалось "нормой". Все знали "кто есть кто", но все тогда умели хранить тайны. С одной стороны была война. С другой - на всех был один ЦК-Кадровые разведчики "поселились" в среде советских журналистов только с 1967 года, и это стало создавать некоторые неудобства для газетчиков, тассовцев и радийцев. Как бы не все стало можно высказывать вслух. Наверняка информация "уплывет", и никогда неизвестно, какое получит толкование. Но то, что разведчик обязательно использует ее в своих целях, это было ясно.
   Не думаю, что обо всем этом не знали вьетнамцы, усилившие в 1967-1968 годах и без того повышенное внимание к журналистам. Появились сведения, что усилилась система подслушивания (в основном через телефонные аппараты), стали устанавливаться различные "жучки", а в 1970-х уже была закуплена спецаппаратура в Германии и Японии. Разведчикам, журналистам и всем, кто работал не в посольствах, пришлось перестраиваться, сознавая, что действуют под постоянным круглосуточным наблюдением и своими неосторожными поступками, высказываниями, даже отдельными "нескромными политическими, не говоря о военных, вопросами", могли бы поставить в трудное положение не столько себя - иностранца, сколько своего собеседника-вьетнамца.
   Случаев высылки за открытый шпионаж советских, китайских и других граждан из Вьетнама не было, но вьетнамские граждане (и об этом доподлинно известно) на допросы к госбезопасности попадали, вынуждены были давать неприятные показания и получали определенные задания (начинали участвовать в "игре" контрразведывательных органов). Что же, шла война, и на многое были свои "скидки", многое можно было понять и объяснить. Тем более что Восток - дело хитрое... А о правах человека тогда говорили мало.
   Иностранцы в Ханое "варились" в одном "котле", и здесь многое знали каждый о каждом. Возможно, некоторые "ярлыки" были предвзятыми и неточными, но так сложилось, что корреспондента "Франс Пресс" Жана Венсана, 45-летнего хромого человека, жившего в отеле "Хоа Бинь" с секретарем длинноногой блондинкой Региной, приписали к органам французской разведки. Мол, если служил во французской колониальной армии офицером в Индокитае, то так погоны и не снял. А хромота - последствие от ранения под Хайфоном - это лишь удобное прикрытие. Машину водила Регина, а Жан Венсан только пил виски и коньяк, собирал информацию через посольские каналы и отправлял информацию в Париж. (Информация эта вся обязательно проверялась и визировалась отделом печати МИД, а наделе службами безопасности ДРВ.) Слежка за Венсаном велась почти в открытую, и Жан знал своих "опекающих" в лицо, а некоторых даже угощал бутылкой пива "Ханой" или "Чук Бать" в баре "Хоа Биня". (В колониальный период - "Мажестик".)
   Следующий Жан из "Франс Пресс" - Жан Маолик жил уже в отдельном доме. Переводчик у него был, пожалуй, самый подготовленный сотрудник УПДК Вьетнама. Однажды он совершил оплошность: не написал обычного "бао као" (сообщения, рапорта) на подопечного. За это он был сильно раскритикован и очень расстроился.
   Маолик был человеком добрым и, узнав, что его переводчик подвергся критике - "фе бинь" - по его вине ("в тот день он плохо себя чувствовал", провалялся в кровати и ни с кем не говорил даже по телефону - ничего и не на кого было доносить), посоветовал пожилому переводчику-вьетнамцу из УПДК (управления по обслуживанию дипкорпуса): "Ты не очень расстраивайся. Но чтобы тебя не выгнали с работы, в следующий раз если не можешь что-либо сам выдумать, то обратись ко мне. Я сразу что-нибудь натворю или скажу "лишнего". В целом все тогда обошлось, но журналисты "намотали себе на ус", как следовало себя вести, если сотрудники УПДК приходились им по душе. А такое бывало.
   Парадоксы случались, и нередко: объект наблюдения и службы проникались взаимной симпатией. У меня по крайней мере так было неоднократно и, благодаря этому, я многое узнавал о себе: и то, что было, и то, что не было. Но чаще всего, мне докладывали о других. Корреспонденты АДН - все, например, были сотрудниками военной разведки ГДР, венгры из газеты "Непсабадшаг" - "чистые" журналисты, чехи - все "леваки", выступали против советского вторжения в Чехословакию в августе 1968-го, китайские журналисты - из спецслужб... И меня не удивляло, что позже вся эта информация полностью подтверждалась. Чех, например, после августа 1968 года был отозван в Прагу, уволен из штата ЧТК, устроился на работу таксистом. Но это был блестящий журналист-профессионал. Он написал книгу-бестселлер о своей журналистской карьере и работе во Вьетнаме (1967-1968 гг.).
   Венгры Дьюла Кешешди и Ласло Сабо были партийными журналистами и следили только за перемещениями в партаппарате ДРВ, Дитер из ГДР был по-немецки четким офицером и мог точно сказать номер любой сайгонской воинской части и место ее расположения.
   В отеле "Тхонгнят" напротив корпункта "Известий" снимал в 1968 году номер помощник польского военного атташе. 22 августа 1968-го у меня на обеде был член ЦК КПЧ, главный редактор газеты "Руде Право" Зденек Горжени, мой старый московский коллега и друг. Вдруг неожиданно влетел в номер польский "сосед".