Страница:
- Я слышал, что у тебя Горжени. Хочу задать ему несколько вопросов о положении в Чехословакии!
- Послушай, Янек, - сказал я. - Здесь журналисты - мы. И мы привыкли задавать вопросы. Так что выпей рюмку и оставь нас! Здесь другой "клуб".
Янек рюмку осушил, но позже, как я узнал от друзей, донос все-таки на меня настрочил. Писал в Варшаву, но дошло до Москвы, как русский журналист не позволил поляку "поработать" с чехословацким "объектом" в самый кризисный момент в Праге. Мне не поздоровилось. Но пронесло. Вьетнам спас.
Не самые лестные замечания оставляла о русских коллегах польская журналистка и писательница Моника Варненска. Ее чаще других в 60-70-х годах перепечатывали в СССР, она считалась лицом влиятельным и доверенным в различных кругах ДРВ. "Русская журналистская вольница" пятерки советских собкоров несколько раздражала госбезопасность (конг ан), и было решено в Ханое их несколько приструнить. Продумана активная мера. В качестве "проводника" идей была избрана Моника, которая в одной заметке для "Жиче Варшавы" написала буквально следующее: "Русские журналисты недисциплинированы. Во время бомбежек и воздушных тревог они не спускаются, как это положено, в бомбоубежища, не одевают каски, а от страха пьют в баре рюмку за рюмкой..."
Все было рассчитано до тонкостей. "Недисциплинированность" покритикуют, но еще, возможно, сойдет, "страх" в военное время - состояние неновое и простится, но вот "пить рюмку за рюмкой" - это при морали ЦК КПСС сурово наказуемо.
Здесь мы должны были получить на "полную катушку". В Москве сигнал был принят. На него отреагировали, сообщили в Ханой. Посол Щербаков - защитник и "ангел хранитель" журналистов ходу "телеге" не дал, но нам сказал: "Кто из вас так не угодил Монике Варненской, что она стала выполнять чужие задания и писать публично доносы? Подальше от нее, друзья-товарищи. Береги вас..." И только поправил "чапаевские" усы... Надежно прикрывал от неприятностей журналистов и посол Борис Николаевич Чаплин.
Югослав Жика из "ТАНЮГ" был человеком особого склада. Кое-кто сказал о нем: "Стреляный воробей, летающий в любом саду-огороде". Он не скрывал своих связей со спецслужбами, и не только с югославскими. Через него шли некоторые контакты с Западом, и Жика этим умело пользовался. После Ханоя он уехал в Бангкок, затем в Европу. Больше я о нем ничего не слышал. Знаю, что развелся с женой, оставил двоих детей. Но всегда возил с собой картину сайгонского художника Кхак Виня "Замкнутый круг жизни", в которой видел особый смысл.
Монголы в Ханое постоянных корреспондентских постов не имели. Сюда наезжали только спецкоры, проводили несколько недель и расставались с городом на Красной реке как самые добрые друзья.
Они не скрывали, что приезжали с несложными заданиями ЦК МНРП, и им помогали все. Из монгольских спецслужб в Ханое самой активной была группа девушек-"слухачей". Они великолепно знали китайский язык и занимались радиоперехватом по всей Юго-Восточной Азии и Индокитаю. Все они, как правило, были одинокими, очень красивыми и из иностранцев отдавали предпочтение советским братьям. По крайней мере, делали в Ханое одно дело... Их умением все понимать и работать сутками восхищались знатоки, специалисты по их роду профессиональных занятий. И "примкнувшие" к ним.
С китайскими журналистами у нас столкновений-конфликтов не было. И не потому, что вьетнамцы умело "разводили нас по разным углам, как моряков в Хайфоне, в международном клубе", а просто срабатывало воспитание, возможно, коллегиальность.
В 1978-м, в канун вьетнамско-китайского конфликта, у меня стали складываться товарищеские отношения с заведующим корпункта "Синьхуа" в Ханое. Мы даже успели отобедать на корпункте "Известий". Коллега тоже когда-то, до 1960 года, учился в Москве, в МГИМО, и мы вспоминали общих преподавателей - знаменитого Исаенко, заведующего кафедрой китайского и вьетнамского языка, и других. Никаких политических споров... Через несколько дней мне стало известно, что китайский коллега срочно покинул Ханой. Причина осталась неизвестной. Возможно, готовилась пограничная война, возможно и другое. Я не особенно предавался догадкам.
Случай для спецслужб рутинный, не принципиальный, но и он отнимал силы, занимал мозг, время, требовал определенного внимания. В конце апреля 1979 года в Ханое появился известный западногерманский журналист, корреспондент "Шпигеля" Норберт Кюхинке (да, тот самый, что снимался в советском фильме "Осенний марафон" и здорово посмешил зрителей). В Ханое он основательно поразвлек контрразведку. Двое в штатском привели Норберта ко мне в гостиницу, сказали, что он просил встречи со мной от имени каких-то важных московских чиновников.
"Да, да, - говорил Кюхинке. - Я от Фалина и Загладина из ЦК КПСС. Ты их, конечно, знаешь. Я должен что-то яркое написать о Вьетнаме. Помоги! А пока налей! Я бросил пить. Но жара такая, что если не выпью, то не приду в себя... Помру и точка!"
...В итоге Норберт запил и все повторил почти по сценарию "Осеннего марафона", только я заменил ему актера Евгения Леонова. И финиш был невеселый. 9 мая он улетел в Москву, побывав в ханойской психушке вместо вытрезвителя. Бедный Норберт. Он не выполнил задания ЦК КПСС, а оправдываться пришлось другим.
Вьетнамская контрразведка безусловно тоже не оставляла этот "казус" без пристального внимания.
Нужные встречи были организованы Норберту в Ханое. Он был принят на высоком уровне, но не помнил с кем, где и зачем встречался. Вьетнамцы только руками развели. "Активная мера" не получилась. Подвел запой немца, расчет на серию статей в "Шпигеле" не прошел. Вышла вторая серия "Осеннего марафона" не в кино, а в жизни. Только, пожалуй, кроме меня и вьетнамских агентов, никто ее не видел.
Была и другая деликатная особенность в деятельности спецслужб: следить за видными представителями интеллигенции, не допускать утечки информации, предупреждать диссидентские выступления и главное - оберегать их добрую репутацию.
Как-то один мой знакомый, сотрудник якобы комитета по культурным связям с заграницей, думаю, из самых позитивных побуждений меня... обескуражил. Он сказал следующее: "Послушайте, вас знают и ценят во Вьетнаме. Вы дружите с самыми знаменитыми писателями, художниками, актерами, часто встречаетесь с ними, вместе проводите многие праздники. Умоляю вас, не задавайте им никаких политических вопросов. Это сможет и им и вам очень навредить".
- А кто вам сказал, что мы вообще говорим о политике, хотя кем это возбраняется? - переспросил я, заняв выжидательную позицию. Я был в трудном положении. Как поступить?
Я почувствовал, что где-то, наверное, бродили или даже сгущались тучи. Кто-то, видимо, желал вбить клин между мной и моими верными друзьями писателями, художниками, драматургами, теми, кого называли "Золотые колокола Вьетнама". Если тучи надо мной, то полбеды. У меня был выход отъезд домой, в Москву. А если над ними? Как им помочь?
Я рассказал об этом инциденте одному из моих друзей, и тот ответил:
- Это уже не в первый раз. "Копали" под нас всегда, теперь, наверное, роют и под тебя. Каждому "овощу" - свое...
Сначала нас пытались дискредитировать спецслужбы французских колонизаторов, затем американских империалистов, в 1975-1979 годах китайские гегемонисты. Да только ли они? Существуют и другие "умельцы".
Возможно, человек, с которым ты общался, действовал из наилучших, но перестраховочных соображений. Не исключается и провокация. Лучше не обрати внимания. Пусть все будет, как прежде. А мы разберемся. Время все раскроет, расставит по местам.
Признаюсь, это был психологически очень трудный момент в моей индокитайской жизни. С помощью друзей - вьетнамских писателей, поэтов, художников - я его пережил, сумел по-новому посмотреть на многие проблемы, о которых просто прежде не думал. Хотя и не мог не догадываться.
- Что такое интеллигенция? - спрашивал Нгуен Туан и сам отвечал: - Это - стержень, сила и совесть нации. Ее могут подрывать как чужие, так и свои. История знала и то, и другое. И если Вьетнам всегда достигал побед в борьбе за свободу и независимость в течение многих веков, то в этом есть и заслуга великих мыслителей Вьетнама от Нгуен Зудо наших дней.
Как многому в Великой Отечественной советский народ был обязан гражданскому и творческому подвигу Константина Симонова, Михаила Шолохова, Ильи Эренбурга, Леонида Соболева, Михаила Луконина и других известных и менее известных литераторов, так и Вьетнам обязан своим "Золотым колоколам" - Нгуен Туану, Суан Зиеу, Нгуен Ван Бонгу, То Хоаю, Чан Ван Кану, Нгуен Динь Тхи и другим. Они тоже сражались за Родину. Своим оружием. Пером и кистью.
Мне было известно, например, что американские и китайские представители служб психологической войны считали одним из своих опаснейших врагов писателя Нгуен Туана и поэта Суан Зиеу. Их произведения были запрещены в Сайгоне и не печатались в 70-х годах в Китае. Причина? Они говорили о глубоком вьетнамском патриотизме, несгибаемом национальном духе, о вере в победу, единство, свободу и независимость Родины.
И я понял: если бы поддался на то "предупреждение", то сколько бы потерял в творчестве и жизни. И Туан бы мне этого не простил...
Я бежал на каждую новую встречу с Туаном, словно чувствовал, что этих встреч остается все меньше и меньше... Я любил Нгуен Туана, знал его многие годы, и он для меня никогда не изменялся. Одним и тем же веселым, добрым светом сверкали из-за очков его глаза. Тот же высокий лоб, обрамленный седыми длинными волосами, ложившимися на воротник его шерстяной рубашки. Те же воинственные усы. Та же обкуренная трубка...
Я готовился к каждой встрече с Туаном, знал его любимые цветы фузунг, которые он называл цветами "прекрасных мгновений". Их чудесные шапки всегда воскрешали его воспоминания о далеких годах. Когда-то с цветами фузунг встречала писателя после возвращения из колониальной ссылки жена. С цветами фузунг он шагал с маленьким сыном, который в 60-х уже был полковником танковых войск ДРВ. Эти цветы фузунг стояли в самодельной вазе из снарядной гильзы, когда он заканчивал "Очерки войны Сопротивления", удостоенные национальной премии по литературе (правительство республики наградило Нгуен Туана орденом Сопротивления I степени). С цветами фузунг я видел Туана вечером 30 апреля 1975 года, когда в честь освобождения Сайгона весь Ханой вышел на улицы. Нгуен Туан стоял в окружении пятнадцати внучат. Он смотрел в небо, которое разрывали огни победных фейерверков.
- Ты знаешь, - как-то сказал мне Нгуен Туан, - я почему-то в мыслях часто возвращаюсь к прошлому, к моей юности. Это было давно. В Ханое в канун нового, 1941 года. Я прибыл в столицу... в наручниках, в арестантском вагоне в сопровождении полицейских. Возможно, кого-то и ожидал новогодний праздник, а я отправлялся в ссылку. Это был мои второй арест по политическим мотивам. В 1929 году пришлось уже отсидеть в бангкокской тюрьме. Как часто в жизни в трудные моменты нам видятся безвыходные тупики, но время и борьба доказывают, что это были не тупики, а лишь крутые и порой опасные повороты. И вновь перед тобой дорога...
Однажды в полицейском участке Нгуен Туану был задан вопрос: "Род занятий?" - "Литератор", - ответил писатель. "Лицо без определенных занятий", - было занесено в протокол.
Порой судьба изощряется в ненависти к человеку, думал тогда, в 1941-м, Туан, и вспоминал старую легенду: "Два мандарина обратились к королю, желая определить судьбу поэта. У этого человека, говорили они, есть два пути: или с нами, или на плаху. Талант не живет в одиночку..." Поэт избрал плаху...
- Правда, до плахи у меня дело тогда не дошло. Но и с "королями" я не пошел, - продолжал Нгуен Туан. - Через несколько дней события резко изменились.
Колониальная администрация, желая успокоить индокитайскую интеллигенцию, чувствуя, что сместились ориентиры, присудила первую премию за книгу "Тени и отзвуки времени". Вскоре я получил не только свободу, но и чек в Индокитайском банке на целых 500 пиастров. По тем временам это была солидная сумма, учитывая, что мешок в сто килограммов риса стоил два-три пиастра. За столько же можно было справить европейский костюм...
Что делать со свободой, я знал, но как поступить с деньгами?.. - Туан улыбнулся в усы. - Решение было найдено. Разыскал одну из своих знакомых известную в те времена певицу - и отправился с ней в банк. Получил деньги, отдал их даме. Прежде, в трудные годы, она не раз помогала мне.
Но вряд ли эти деньги могли покрыть те расходы, которые она несла, оплачивая долги молодого писателя. И есть ли вообще та монета, которой оплачивается признательность и доброта?
- В годы первой войны Сопротивления, - продолжал Туан, - наши дороги разошлись. Я ушел в партизанские районы, а она осталась в столице, не теряя связи с революционерами. Однажды друг привез от нее посылку. Я развернул сверток и обнаружил слиток золота и шелковый платок. Слиток золота? Я отдал его революционной власти. А вот платок... - Туан вытащил его из нагрудного кармана и развернул...
Долго, сосредоточенно смотрел он на причудливые вензеля. Затем сложил платок и спрятал в нагрудный карман.
- Она погибла во время первой войны Сопротивления. Как и при каких обстоятельствах - не знаю. Мне неведомо, где ее могила; но память о ней сохранил навсегда. Я запомнил ее слова: "На Востоке краешком засветилось солнце: заря - это предвестница дня, это путь к дневному курьеру". Сейчас этот дневной курьер несется над всем Вьетнамом.
Однажды Туан пришел ко мне в канун нового года. В коричневой вельветовой куртке, в черной шерстяной рубашке. (Это была его любимая одежда.) Писатель протянул мне свою новую книгу: старый человек должен еще писать и новые книги.
- Читатель видит в нас источник нравственной силы. Он не прощает нам слабых, бездушных строк. Чашечка зеленого чая утоляет жажду, рис кормит человека, а книга насыщает мозг, - говорил мне Туан. Он приобрел известность в литературных кругах в середине 30-х годов. Еще до Августовской революции 1945 года без колебаний включился в революционную борьбу. В 1946-м - в возрасте 36 лет (родился 10 июля 1910 года) стал первым генеральным секретарем Ассоциации литературы и искусства Вьетнама. Его книги и рассказы "Чашка чая из утренней росы", "Без родины", "Храм музыки", "Дух сопротивления ", "Черная река" и многие другие отмечены романтической приподнятостью, отточенностью стиля. В переводах Нгуен Туана Вьетнам "открыл" Чехова, Гоголя... Он - автор статей о творчестве Л. Толстого, Ф. Достоевского...
Когда массированным налетам американской авиации подвергался угольный район Вьетнама - Хонгай, он писал гневные репортажи с места событий для ханойской газеты "Тхонгнят" - "Единство". Как-то я застал Туана за письменным столом. Он заканчивал новеллу "Островной уезд". За окном громыхала гроза. Писатель открыл ставни: "Люблю буйство природы. Дожди вспучивают ручьи и реки, правда, они грозят прорвать дамбы, но зато обновляют землю". Пока Туан заваривал крепкий зеленый чай, я углубился в чтение его новеллы.
Легендарные герои словно восстали из огня туановской водяной бамбуковой трубки - кальяна...
"Гудит северный ветер. Голубоватые блики пламени пляшут на бревнах. Я чувствую, как глубоко в душу мне западают знакомые издавна стихи прославившегося в боях князя Чан Куанг Кхая. Да будет дозволено мне перевести на нынешний наш язык их начертанные старинными иероглифами строки:
Не надо жалеть
ни стараний, ни сил,
чтоб мир вековечный
на нашей земле наступил...
Нгуен Туан не жалел своих сил во имя этой великой цели.
Когда над Винем - главным городом провинции Нгетинь, что лежит примерно в 300 километрах от Ханоя, и днем и ночью патрулировали американские самолеты, Нгуен Туан приезжал на зенитные батареи, в рыбачьи селения и читал бойцам, крестьянам, строителям дорог свои новеллы. Когда в декабре 1972-го стратегические бомбардировщики сбрасывали "ковровую" смерть на Ханой, превращали в руины Кхамтхиен - улицу древних Звездочетов, он писал книгу "Ханой сбивает самолеты". Очерки и новеллы, составившие книгу, - рассказы о людях фронта. Ракетчики и летчики, бойцы ударных строительных бригад и отрядов самообороны... Их подвиги, описанные Нгуен Туаном, вошли в антологию произведений о великих победах Вьетнама.
Как-то премьер-министр Фам Ван Донг спросил Нгуен Туана:
- Скажите, мэтр, что пишете?
Туан хитро улыбнулся и переспросил:
- А что бы вы хотели и стали печатать?
- Все, - ответил Фам.
"В годы мира силы свои напрягай", - повторял Туан слова Чан Куанг Кхая. "Тысячу лет будут озарены светом горы и реки твои". И тут же заметил: "Деревья хотят тишины, но ветер им этого не позволяет". Фам Ван Донгу, талантливейшему человеку и политику, были понятны эти слова...
- Жизнь - как крутая горная дорога, - часто слышал я от Нгуен Туана. Писатель - вечный путник. Он словно поднимается в горы, по крутизне, где надрываются даже идущие без вьюка кони. И как он мечтает тогда о нежном и ласковом море! Пот льет с него градом. Жажда все сильнее. Но помни: чем труднее, тем соленее должно быть питье. Прими крупицу-другую соля, и ровным станет шаг, ноги пойдут бодрей по острым камням, не защемит болью сердце (с солью во Вьетнаме часто ассоциируется понятие воли человека. - М. И.).
* * *
Нгуен Туан ушел из жизни, но не из моей памяти военных лет. И тем, что я прожил в "Метрополе" в номере 112 почти десять лет, я обязан Туану. Он мне как-то в 1967-м сказал: "Если хочешь написать что-либо большое, живи только в номере 112, там Грэм Грин закончил "Тихого американца". Напиши про "Тихого русского". Сможешь?" - "...Пойдет!.." - "Тебе сам Бог велел..."
* * *
Я не встречал более открытого, восторженного и, наверное, ранимого человека среди вьетнамских литераторов, чем Суан Зиеу (Нго Суан Зиеу родился 2 февраля 1917 года в провинции Нгетинь). Один из крупнейших вьетнамских поэтов старшего поколения. Он из той плеяды литераторов, о которых говорят: "В одно прекрасное утро проснулся известным". Это его великоханьские гегемонисты были готовы приговорить к смертной казни за свободолюбивые стихи.
...Поэт любви. Так назвали Суан Зиеу еще в 30-х годах. Пожалуй, не было ни тогда, ни сейчас ни одной школьницы во Вьетнаме, которая бы не носила в портфеле сборника стихов Суан Зиеу или не переписала его строки в свою тетрадь-дневник. 'Во время войны он стал поэтом солдатской песни. Суан Зиеу - это вьетнамский Симонов.
Долгие годы первой и второй войны Сопротивления поэт сражался с врагом своими стихами, издал в освобожденных районах книги "Под золотой звездой", "Свет", "Мать и дитя". Его герои - это бойцы Народной армии, идущие по дорогам войны, это - партизаны, не дающие покоя врагу в сельской местности, это - крестьяне и рабочие, это народ, давший клятву отстоять и освободить Родину.
1964 год. Военный пожар вновь взметнулся над Северным Вьетнамом. Плечом к плечу встали матери и отцы, братья и сестры. В те военные годы мы встречались с Суан Зиеу после каждой его и моей командировки на фронт.
Однажды в 1967-м Суан Зиеу вернулся из поездки в район города Винь особенно взволнованным. Мы просидели тогда до позднего вечера. Перед самым уходом он мне сказал:
- Мир можно видеть в разном цвете: голубой - это любовь, радость, счастье. Черный - это ненависть, гнев. Я столько лет писал, видя мир голубым.
- Теперь, когда враг посягает на нашу честь и землю, я вижу заокеанских пришельцев в самом черном цвете.
Из той поездки он привез такие стихи:
Вихрями шли самолеты, небо тонуло в пыли,
пули свистели, а в лодках женщины стоя гребли.
В том же 1967-м Суан Зиеу на горе Куэт, рядом с Виньской электростанцией, собирал материал для газетного очерка. (Все поэты и писатели Вьетнама в военные годы работали и как журналисты.) Неожиданно начался налет. Зенитчик прикрыл его своей грудью и был тяжело ранен. Он спас жизнь поэту. Когда Суан Зиеу пришел в госпиталь навестить бойца, то юноша, перенесший тяжелую операцию, сказал: "Я закрыл вас грудью и сделал бы это еще много раз. До тех пор, пока жив. Ваши стихи мощнее тысяч зениток. Они не только стреляют по врагу, они воспевают жизнь. Бейте врага сильнее своими стихами. И за меня... тоже".
На следующее утро юноша скончался...
Глава IX.
Партизанская война
По следам "зеленых беретов". С лицензией на убийство
...Снова Бангкок. В кафе на одной из главных улиц таиландской столицы я ожидал американского летчика Майкла Уотта, с которым накануне условился о встрече. Летчик опаздывал, и, чтобы как-то занять время, я просматривал свежие номера газет. Заметка в "Бангкок пост" меня заинтересовала:
"Труп Тхай Кхак Тюена - сорокалетнего вьетнамца - покоится на 30-метровой глубине в Южно-Китайском море, неподалеку от Нячанга. Водолазы американской армии искали его, но не нашли..."
Кем и за что был убит Тюен? Кто он?
Дверь кафе отворилась. На пороге стоял Уотт. Лицо его было озабочено.
- В чем дело, Майкл?
- Плохие вести. Видимо, мне вновь придется вернуться в Южный Вьетнам и воевать еще несколько месяцев.
Он 'заказал виски. Глотком осушил стакан.
- Думаю, что это произошло не без содействия кое-кого из ЦРУ.
- При чем же здесь ЦРУ? - полюбопытствовал я.
- Ты, видимо, не представляешь, на что они способны. А у меня кое с кем из них старые счеты.
Чтобы перевести разговор на другую тему, я протянул летчику "Бангкок пост".
- Что ты думаешь об этом?
Уотт пробежал заметку.
- Видимо, тоже дело рук ЦРУ. Говорят, что этот парень Тхай Кхак Тюен был двойным агентом. Его застрелили 20 июня 1969 года "зеленые береты".
Больше Уотт ничего не знал.
Разговор наш длился еще несколько минут: Уотт должен был собрать багаж и в тот же день вылететь на авиабазу в Такли. Позже я узнал, что он был сбит над джунглями Южного Вьетнама...
Через несколько дней после встречи с Уоттом в газетах появилось сообщение военного командования США в Сайгоне о том, что бывший командующий "зелеными беретами" в Южном Вьетнаме полковник Роберт Б. Роэлт, 43 лет, арестован по подозрению в убийстве Тюена. Вместе с семью своими подчиненными он заключен в военную тюрьму Лонгбинь в ожидании расследования. Военные власти поставили дело Роэлта в разряд совершенно секретных.
Один из американских военных, знавший по Южному Вьетнаму полковника Роберта Роэлта, рассказывал: "Роэлт - высокий, хорошо сложенный человек. У него пять воинских наград, две из них - за войну в Корее. В Южном Вьетнаме Роэлта считали одним из крупнейших специалистов по ведению контрпартизанской войны. Подчиненные дали Роэлту прозвище - "Железная голова".
Позже из достоверных источников стало известно, при каких обстоятельствах Роэлт был взят под стражу по обвинению в убийстве Тхай Кхак Тюена.
Убийство Тюена было обычной операцией "зеленых беретов" - специальных сил США, действующих в Южном Вьетнаме. Этот вьетнамец служил в разведывательной сети ЦРУ. Его несколько раз забрасывали в ДРВ и освобожденные районы Южного Вьетнама. В штабе "зеленых беретов" Тюена заподозрили в сотрудничестве с патриотами. Для "зеленых беретов" Нячанга Тюон стал двойником. Об этом немедленно информировали штаб ЦРУ в Южном Вьетнаме. ЦРУ направил приказ о ликвидации двойного агента, а затем, видимо разобравшись в ошибке штаба "зеленых беретов", отменил приказ. Но второе распоряжение пришло поздно. Тюен уже был убит. Это не вызвало особого беспокойства у "зеленых беретов". В их штабе считали: Тхай Кхак Тюен ликвидирован - и концы вводу. Одним вьетнамцем меньше. Что страшного? Это не Сонгми. И вообще кто здесь считался с жизнью одного вьетнамца-агента.
Но, как ни странно, руководство службы ЦРУ в Сайгоне вновь подняло это дело и обратилось к командующему американскими вооруженными силами в Южном Вьетнаме генералу Крейтону Абрамсу с просьбой наказать "зеленых беретов". Это было сделано для того, чтобы подвергнуть давлению "зеленые береты", которые позволяли себе относительную самостоятельность и часто не выполняли распоряжения ЦРУ. При расследовании "дела Тюена" один из подозреваемых в убийстве старший сержант Смит из подразделения "зеленых беретов" "Б-57" сделал заявление, что его товарищи - это убийцы и дикари. А шеф "зеленых беретов" Роэлт сам принимал участие в убийстве. Итак, восемь "зеленых беретов" во главе с полковником Роэлтом оказались под следствием в Лонгбине. (Судить их за пределами США, по американским законам, нельзя.)
В большинстве случаев тайные операции "зеленых беретов" не становились достоянием гласности. Но "дело Тюена" вышло из-под контроля. Генерала Крейтона Абрамса, командующего вооруженными силами США в Южном Вьетнаме, упрекали в том, что он поспешил с приказом о проведении расследования деятельности "зеленых беретов".
23 июля 1969 года полковник Эдвард Хендрен, ведавший судебными делами в рамках американской армии во Вьетнаме, выдвинул против восьми "зеленых беретов" обвинение: преднамеренное убийство южновьетнамского гражданина. И восемь убийц должны были предстать перед военно-полевым судом в США.
6 августа 1969 года Абраме сообщил об открытии судебного следствия. Но 19 августа все восемь офицеров, находившиеся под строгим арестом, были внезапно переведены из тюрьмы Лонгбинь. Несколько позже следствие вообще прекратилось. ЦРУ отказывалось предоставить свидетелей по "делу Тюена". На расследовании уже не настаивали и в штаб-квартире Абрамса. Почему? Так приказали из Вашингтона. Ведь там хорошо известно, что "специальные войска" давно занимались шпионажем, так называемой деятельностью на "темной стороне улицы". А это включало "лицензии" на убийства, пытки, шантаж. И внезапно объявлять такие действия незаконными, утверждали в Вашингтоне, равносильно тому, чтобы принимать законы задним числом. Впрочем, "лицензии на убийство" никто не отзывал.
- Послушай, Янек, - сказал я. - Здесь журналисты - мы. И мы привыкли задавать вопросы. Так что выпей рюмку и оставь нас! Здесь другой "клуб".
Янек рюмку осушил, но позже, как я узнал от друзей, донос все-таки на меня настрочил. Писал в Варшаву, но дошло до Москвы, как русский журналист не позволил поляку "поработать" с чехословацким "объектом" в самый кризисный момент в Праге. Мне не поздоровилось. Но пронесло. Вьетнам спас.
Не самые лестные замечания оставляла о русских коллегах польская журналистка и писательница Моника Варненска. Ее чаще других в 60-70-х годах перепечатывали в СССР, она считалась лицом влиятельным и доверенным в различных кругах ДРВ. "Русская журналистская вольница" пятерки советских собкоров несколько раздражала госбезопасность (конг ан), и было решено в Ханое их несколько приструнить. Продумана активная мера. В качестве "проводника" идей была избрана Моника, которая в одной заметке для "Жиче Варшавы" написала буквально следующее: "Русские журналисты недисциплинированы. Во время бомбежек и воздушных тревог они не спускаются, как это положено, в бомбоубежища, не одевают каски, а от страха пьют в баре рюмку за рюмкой..."
Все было рассчитано до тонкостей. "Недисциплинированность" покритикуют, но еще, возможно, сойдет, "страх" в военное время - состояние неновое и простится, но вот "пить рюмку за рюмкой" - это при морали ЦК КПСС сурово наказуемо.
Здесь мы должны были получить на "полную катушку". В Москве сигнал был принят. На него отреагировали, сообщили в Ханой. Посол Щербаков - защитник и "ангел хранитель" журналистов ходу "телеге" не дал, но нам сказал: "Кто из вас так не угодил Монике Варненской, что она стала выполнять чужие задания и писать публично доносы? Подальше от нее, друзья-товарищи. Береги вас..." И только поправил "чапаевские" усы... Надежно прикрывал от неприятностей журналистов и посол Борис Николаевич Чаплин.
Югослав Жика из "ТАНЮГ" был человеком особого склада. Кое-кто сказал о нем: "Стреляный воробей, летающий в любом саду-огороде". Он не скрывал своих связей со спецслужбами, и не только с югославскими. Через него шли некоторые контакты с Западом, и Жика этим умело пользовался. После Ханоя он уехал в Бангкок, затем в Европу. Больше я о нем ничего не слышал. Знаю, что развелся с женой, оставил двоих детей. Но всегда возил с собой картину сайгонского художника Кхак Виня "Замкнутый круг жизни", в которой видел особый смысл.
Монголы в Ханое постоянных корреспондентских постов не имели. Сюда наезжали только спецкоры, проводили несколько недель и расставались с городом на Красной реке как самые добрые друзья.
Они не скрывали, что приезжали с несложными заданиями ЦК МНРП, и им помогали все. Из монгольских спецслужб в Ханое самой активной была группа девушек-"слухачей". Они великолепно знали китайский язык и занимались радиоперехватом по всей Юго-Восточной Азии и Индокитаю. Все они, как правило, были одинокими, очень красивыми и из иностранцев отдавали предпочтение советским братьям. По крайней мере, делали в Ханое одно дело... Их умением все понимать и работать сутками восхищались знатоки, специалисты по их роду профессиональных занятий. И "примкнувшие" к ним.
С китайскими журналистами у нас столкновений-конфликтов не было. И не потому, что вьетнамцы умело "разводили нас по разным углам, как моряков в Хайфоне, в международном клубе", а просто срабатывало воспитание, возможно, коллегиальность.
В 1978-м, в канун вьетнамско-китайского конфликта, у меня стали складываться товарищеские отношения с заведующим корпункта "Синьхуа" в Ханое. Мы даже успели отобедать на корпункте "Известий". Коллега тоже когда-то, до 1960 года, учился в Москве, в МГИМО, и мы вспоминали общих преподавателей - знаменитого Исаенко, заведующего кафедрой китайского и вьетнамского языка, и других. Никаких политических споров... Через несколько дней мне стало известно, что китайский коллега срочно покинул Ханой. Причина осталась неизвестной. Возможно, готовилась пограничная война, возможно и другое. Я не особенно предавался догадкам.
Случай для спецслужб рутинный, не принципиальный, но и он отнимал силы, занимал мозг, время, требовал определенного внимания. В конце апреля 1979 года в Ханое появился известный западногерманский журналист, корреспондент "Шпигеля" Норберт Кюхинке (да, тот самый, что снимался в советском фильме "Осенний марафон" и здорово посмешил зрителей). В Ханое он основательно поразвлек контрразведку. Двое в штатском привели Норберта ко мне в гостиницу, сказали, что он просил встречи со мной от имени каких-то важных московских чиновников.
"Да, да, - говорил Кюхинке. - Я от Фалина и Загладина из ЦК КПСС. Ты их, конечно, знаешь. Я должен что-то яркое написать о Вьетнаме. Помоги! А пока налей! Я бросил пить. Но жара такая, что если не выпью, то не приду в себя... Помру и точка!"
...В итоге Норберт запил и все повторил почти по сценарию "Осеннего марафона", только я заменил ему актера Евгения Леонова. И финиш был невеселый. 9 мая он улетел в Москву, побывав в ханойской психушке вместо вытрезвителя. Бедный Норберт. Он не выполнил задания ЦК КПСС, а оправдываться пришлось другим.
Вьетнамская контрразведка безусловно тоже не оставляла этот "казус" без пристального внимания.
Нужные встречи были организованы Норберту в Ханое. Он был принят на высоком уровне, но не помнил с кем, где и зачем встречался. Вьетнамцы только руками развели. "Активная мера" не получилась. Подвел запой немца, расчет на серию статей в "Шпигеле" не прошел. Вышла вторая серия "Осеннего марафона" не в кино, а в жизни. Только, пожалуй, кроме меня и вьетнамских агентов, никто ее не видел.
Была и другая деликатная особенность в деятельности спецслужб: следить за видными представителями интеллигенции, не допускать утечки информации, предупреждать диссидентские выступления и главное - оберегать их добрую репутацию.
Как-то один мой знакомый, сотрудник якобы комитета по культурным связям с заграницей, думаю, из самых позитивных побуждений меня... обескуражил. Он сказал следующее: "Послушайте, вас знают и ценят во Вьетнаме. Вы дружите с самыми знаменитыми писателями, художниками, актерами, часто встречаетесь с ними, вместе проводите многие праздники. Умоляю вас, не задавайте им никаких политических вопросов. Это сможет и им и вам очень навредить".
- А кто вам сказал, что мы вообще говорим о политике, хотя кем это возбраняется? - переспросил я, заняв выжидательную позицию. Я был в трудном положении. Как поступить?
Я почувствовал, что где-то, наверное, бродили или даже сгущались тучи. Кто-то, видимо, желал вбить клин между мной и моими верными друзьями писателями, художниками, драматургами, теми, кого называли "Золотые колокола Вьетнама". Если тучи надо мной, то полбеды. У меня был выход отъезд домой, в Москву. А если над ними? Как им помочь?
Я рассказал об этом инциденте одному из моих друзей, и тот ответил:
- Это уже не в первый раз. "Копали" под нас всегда, теперь, наверное, роют и под тебя. Каждому "овощу" - свое...
Сначала нас пытались дискредитировать спецслужбы французских колонизаторов, затем американских империалистов, в 1975-1979 годах китайские гегемонисты. Да только ли они? Существуют и другие "умельцы".
Возможно, человек, с которым ты общался, действовал из наилучших, но перестраховочных соображений. Не исключается и провокация. Лучше не обрати внимания. Пусть все будет, как прежде. А мы разберемся. Время все раскроет, расставит по местам.
Признаюсь, это был психологически очень трудный момент в моей индокитайской жизни. С помощью друзей - вьетнамских писателей, поэтов, художников - я его пережил, сумел по-новому посмотреть на многие проблемы, о которых просто прежде не думал. Хотя и не мог не догадываться.
- Что такое интеллигенция? - спрашивал Нгуен Туан и сам отвечал: - Это - стержень, сила и совесть нации. Ее могут подрывать как чужие, так и свои. История знала и то, и другое. И если Вьетнам всегда достигал побед в борьбе за свободу и независимость в течение многих веков, то в этом есть и заслуга великих мыслителей Вьетнама от Нгуен Зудо наших дней.
Как многому в Великой Отечественной советский народ был обязан гражданскому и творческому подвигу Константина Симонова, Михаила Шолохова, Ильи Эренбурга, Леонида Соболева, Михаила Луконина и других известных и менее известных литераторов, так и Вьетнам обязан своим "Золотым колоколам" - Нгуен Туану, Суан Зиеу, Нгуен Ван Бонгу, То Хоаю, Чан Ван Кану, Нгуен Динь Тхи и другим. Они тоже сражались за Родину. Своим оружием. Пером и кистью.
Мне было известно, например, что американские и китайские представители служб психологической войны считали одним из своих опаснейших врагов писателя Нгуен Туана и поэта Суан Зиеу. Их произведения были запрещены в Сайгоне и не печатались в 70-х годах в Китае. Причина? Они говорили о глубоком вьетнамском патриотизме, несгибаемом национальном духе, о вере в победу, единство, свободу и независимость Родины.
И я понял: если бы поддался на то "предупреждение", то сколько бы потерял в творчестве и жизни. И Туан бы мне этого не простил...
Я бежал на каждую новую встречу с Туаном, словно чувствовал, что этих встреч остается все меньше и меньше... Я любил Нгуен Туана, знал его многие годы, и он для меня никогда не изменялся. Одним и тем же веселым, добрым светом сверкали из-за очков его глаза. Тот же высокий лоб, обрамленный седыми длинными волосами, ложившимися на воротник его шерстяной рубашки. Те же воинственные усы. Та же обкуренная трубка...
Я готовился к каждой встрече с Туаном, знал его любимые цветы фузунг, которые он называл цветами "прекрасных мгновений". Их чудесные шапки всегда воскрешали его воспоминания о далеких годах. Когда-то с цветами фузунг встречала писателя после возвращения из колониальной ссылки жена. С цветами фузунг он шагал с маленьким сыном, который в 60-х уже был полковником танковых войск ДРВ. Эти цветы фузунг стояли в самодельной вазе из снарядной гильзы, когда он заканчивал "Очерки войны Сопротивления", удостоенные национальной премии по литературе (правительство республики наградило Нгуен Туана орденом Сопротивления I степени). С цветами фузунг я видел Туана вечером 30 апреля 1975 года, когда в честь освобождения Сайгона весь Ханой вышел на улицы. Нгуен Туан стоял в окружении пятнадцати внучат. Он смотрел в небо, которое разрывали огни победных фейерверков.
- Ты знаешь, - как-то сказал мне Нгуен Туан, - я почему-то в мыслях часто возвращаюсь к прошлому, к моей юности. Это было давно. В Ханое в канун нового, 1941 года. Я прибыл в столицу... в наручниках, в арестантском вагоне в сопровождении полицейских. Возможно, кого-то и ожидал новогодний праздник, а я отправлялся в ссылку. Это был мои второй арест по политическим мотивам. В 1929 году пришлось уже отсидеть в бангкокской тюрьме. Как часто в жизни в трудные моменты нам видятся безвыходные тупики, но время и борьба доказывают, что это были не тупики, а лишь крутые и порой опасные повороты. И вновь перед тобой дорога...
Однажды в полицейском участке Нгуен Туану был задан вопрос: "Род занятий?" - "Литератор", - ответил писатель. "Лицо без определенных занятий", - было занесено в протокол.
Порой судьба изощряется в ненависти к человеку, думал тогда, в 1941-м, Туан, и вспоминал старую легенду: "Два мандарина обратились к королю, желая определить судьбу поэта. У этого человека, говорили они, есть два пути: или с нами, или на плаху. Талант не живет в одиночку..." Поэт избрал плаху...
- Правда, до плахи у меня дело тогда не дошло. Но и с "королями" я не пошел, - продолжал Нгуен Туан. - Через несколько дней события резко изменились.
Колониальная администрация, желая успокоить индокитайскую интеллигенцию, чувствуя, что сместились ориентиры, присудила первую премию за книгу "Тени и отзвуки времени". Вскоре я получил не только свободу, но и чек в Индокитайском банке на целых 500 пиастров. По тем временам это была солидная сумма, учитывая, что мешок в сто килограммов риса стоил два-три пиастра. За столько же можно было справить европейский костюм...
Что делать со свободой, я знал, но как поступить с деньгами?.. - Туан улыбнулся в усы. - Решение было найдено. Разыскал одну из своих знакомых известную в те времена певицу - и отправился с ней в банк. Получил деньги, отдал их даме. Прежде, в трудные годы, она не раз помогала мне.
Но вряд ли эти деньги могли покрыть те расходы, которые она несла, оплачивая долги молодого писателя. И есть ли вообще та монета, которой оплачивается признательность и доброта?
- В годы первой войны Сопротивления, - продолжал Туан, - наши дороги разошлись. Я ушел в партизанские районы, а она осталась в столице, не теряя связи с революционерами. Однажды друг привез от нее посылку. Я развернул сверток и обнаружил слиток золота и шелковый платок. Слиток золота? Я отдал его революционной власти. А вот платок... - Туан вытащил его из нагрудного кармана и развернул...
Долго, сосредоточенно смотрел он на причудливые вензеля. Затем сложил платок и спрятал в нагрудный карман.
- Она погибла во время первой войны Сопротивления. Как и при каких обстоятельствах - не знаю. Мне неведомо, где ее могила; но память о ней сохранил навсегда. Я запомнил ее слова: "На Востоке краешком засветилось солнце: заря - это предвестница дня, это путь к дневному курьеру". Сейчас этот дневной курьер несется над всем Вьетнамом.
Однажды Туан пришел ко мне в канун нового года. В коричневой вельветовой куртке, в черной шерстяной рубашке. (Это была его любимая одежда.) Писатель протянул мне свою новую книгу: старый человек должен еще писать и новые книги.
- Читатель видит в нас источник нравственной силы. Он не прощает нам слабых, бездушных строк. Чашечка зеленого чая утоляет жажду, рис кормит человека, а книга насыщает мозг, - говорил мне Туан. Он приобрел известность в литературных кругах в середине 30-х годов. Еще до Августовской революции 1945 года без колебаний включился в революционную борьбу. В 1946-м - в возрасте 36 лет (родился 10 июля 1910 года) стал первым генеральным секретарем Ассоциации литературы и искусства Вьетнама. Его книги и рассказы "Чашка чая из утренней росы", "Без родины", "Храм музыки", "Дух сопротивления ", "Черная река" и многие другие отмечены романтической приподнятостью, отточенностью стиля. В переводах Нгуен Туана Вьетнам "открыл" Чехова, Гоголя... Он - автор статей о творчестве Л. Толстого, Ф. Достоевского...
Когда массированным налетам американской авиации подвергался угольный район Вьетнама - Хонгай, он писал гневные репортажи с места событий для ханойской газеты "Тхонгнят" - "Единство". Как-то я застал Туана за письменным столом. Он заканчивал новеллу "Островной уезд". За окном громыхала гроза. Писатель открыл ставни: "Люблю буйство природы. Дожди вспучивают ручьи и реки, правда, они грозят прорвать дамбы, но зато обновляют землю". Пока Туан заваривал крепкий зеленый чай, я углубился в чтение его новеллы.
Легендарные герои словно восстали из огня туановской водяной бамбуковой трубки - кальяна...
"Гудит северный ветер. Голубоватые блики пламени пляшут на бревнах. Я чувствую, как глубоко в душу мне западают знакомые издавна стихи прославившегося в боях князя Чан Куанг Кхая. Да будет дозволено мне перевести на нынешний наш язык их начертанные старинными иероглифами строки:
Не надо жалеть
ни стараний, ни сил,
чтоб мир вековечный
на нашей земле наступил...
Нгуен Туан не жалел своих сил во имя этой великой цели.
Когда над Винем - главным городом провинции Нгетинь, что лежит примерно в 300 километрах от Ханоя, и днем и ночью патрулировали американские самолеты, Нгуен Туан приезжал на зенитные батареи, в рыбачьи селения и читал бойцам, крестьянам, строителям дорог свои новеллы. Когда в декабре 1972-го стратегические бомбардировщики сбрасывали "ковровую" смерть на Ханой, превращали в руины Кхамтхиен - улицу древних Звездочетов, он писал книгу "Ханой сбивает самолеты". Очерки и новеллы, составившие книгу, - рассказы о людях фронта. Ракетчики и летчики, бойцы ударных строительных бригад и отрядов самообороны... Их подвиги, описанные Нгуен Туаном, вошли в антологию произведений о великих победах Вьетнама.
Как-то премьер-министр Фам Ван Донг спросил Нгуен Туана:
- Скажите, мэтр, что пишете?
Туан хитро улыбнулся и переспросил:
- А что бы вы хотели и стали печатать?
- Все, - ответил Фам.
"В годы мира силы свои напрягай", - повторял Туан слова Чан Куанг Кхая. "Тысячу лет будут озарены светом горы и реки твои". И тут же заметил: "Деревья хотят тишины, но ветер им этого не позволяет". Фам Ван Донгу, талантливейшему человеку и политику, были понятны эти слова...
- Жизнь - как крутая горная дорога, - часто слышал я от Нгуен Туана. Писатель - вечный путник. Он словно поднимается в горы, по крутизне, где надрываются даже идущие без вьюка кони. И как он мечтает тогда о нежном и ласковом море! Пот льет с него градом. Жажда все сильнее. Но помни: чем труднее, тем соленее должно быть питье. Прими крупицу-другую соля, и ровным станет шаг, ноги пойдут бодрей по острым камням, не защемит болью сердце (с солью во Вьетнаме часто ассоциируется понятие воли человека. - М. И.).
* * *
Нгуен Туан ушел из жизни, но не из моей памяти военных лет. И тем, что я прожил в "Метрополе" в номере 112 почти десять лет, я обязан Туану. Он мне как-то в 1967-м сказал: "Если хочешь написать что-либо большое, живи только в номере 112, там Грэм Грин закончил "Тихого американца". Напиши про "Тихого русского". Сможешь?" - "...Пойдет!.." - "Тебе сам Бог велел..."
* * *
Я не встречал более открытого, восторженного и, наверное, ранимого человека среди вьетнамских литераторов, чем Суан Зиеу (Нго Суан Зиеу родился 2 февраля 1917 года в провинции Нгетинь). Один из крупнейших вьетнамских поэтов старшего поколения. Он из той плеяды литераторов, о которых говорят: "В одно прекрасное утро проснулся известным". Это его великоханьские гегемонисты были готовы приговорить к смертной казни за свободолюбивые стихи.
...Поэт любви. Так назвали Суан Зиеу еще в 30-х годах. Пожалуй, не было ни тогда, ни сейчас ни одной школьницы во Вьетнаме, которая бы не носила в портфеле сборника стихов Суан Зиеу или не переписала его строки в свою тетрадь-дневник. 'Во время войны он стал поэтом солдатской песни. Суан Зиеу - это вьетнамский Симонов.
Долгие годы первой и второй войны Сопротивления поэт сражался с врагом своими стихами, издал в освобожденных районах книги "Под золотой звездой", "Свет", "Мать и дитя". Его герои - это бойцы Народной армии, идущие по дорогам войны, это - партизаны, не дающие покоя врагу в сельской местности, это - крестьяне и рабочие, это народ, давший клятву отстоять и освободить Родину.
1964 год. Военный пожар вновь взметнулся над Северным Вьетнамом. Плечом к плечу встали матери и отцы, братья и сестры. В те военные годы мы встречались с Суан Зиеу после каждой его и моей командировки на фронт.
Однажды в 1967-м Суан Зиеу вернулся из поездки в район города Винь особенно взволнованным. Мы просидели тогда до позднего вечера. Перед самым уходом он мне сказал:
- Мир можно видеть в разном цвете: голубой - это любовь, радость, счастье. Черный - это ненависть, гнев. Я столько лет писал, видя мир голубым.
- Теперь, когда враг посягает на нашу честь и землю, я вижу заокеанских пришельцев в самом черном цвете.
Из той поездки он привез такие стихи:
Вихрями шли самолеты, небо тонуло в пыли,
пули свистели, а в лодках женщины стоя гребли.
В том же 1967-м Суан Зиеу на горе Куэт, рядом с Виньской электростанцией, собирал материал для газетного очерка. (Все поэты и писатели Вьетнама в военные годы работали и как журналисты.) Неожиданно начался налет. Зенитчик прикрыл его своей грудью и был тяжело ранен. Он спас жизнь поэту. Когда Суан Зиеу пришел в госпиталь навестить бойца, то юноша, перенесший тяжелую операцию, сказал: "Я закрыл вас грудью и сделал бы это еще много раз. До тех пор, пока жив. Ваши стихи мощнее тысяч зениток. Они не только стреляют по врагу, они воспевают жизнь. Бейте врага сильнее своими стихами. И за меня... тоже".
На следующее утро юноша скончался...
Глава IX.
Партизанская война
По следам "зеленых беретов". С лицензией на убийство
...Снова Бангкок. В кафе на одной из главных улиц таиландской столицы я ожидал американского летчика Майкла Уотта, с которым накануне условился о встрече. Летчик опаздывал, и, чтобы как-то занять время, я просматривал свежие номера газет. Заметка в "Бангкок пост" меня заинтересовала:
"Труп Тхай Кхак Тюена - сорокалетнего вьетнамца - покоится на 30-метровой глубине в Южно-Китайском море, неподалеку от Нячанга. Водолазы американской армии искали его, но не нашли..."
Кем и за что был убит Тюен? Кто он?
Дверь кафе отворилась. На пороге стоял Уотт. Лицо его было озабочено.
- В чем дело, Майкл?
- Плохие вести. Видимо, мне вновь придется вернуться в Южный Вьетнам и воевать еще несколько месяцев.
Он 'заказал виски. Глотком осушил стакан.
- Думаю, что это произошло не без содействия кое-кого из ЦРУ.
- При чем же здесь ЦРУ? - полюбопытствовал я.
- Ты, видимо, не представляешь, на что они способны. А у меня кое с кем из них старые счеты.
Чтобы перевести разговор на другую тему, я протянул летчику "Бангкок пост".
- Что ты думаешь об этом?
Уотт пробежал заметку.
- Видимо, тоже дело рук ЦРУ. Говорят, что этот парень Тхай Кхак Тюен был двойным агентом. Его застрелили 20 июня 1969 года "зеленые береты".
Больше Уотт ничего не знал.
Разговор наш длился еще несколько минут: Уотт должен был собрать багаж и в тот же день вылететь на авиабазу в Такли. Позже я узнал, что он был сбит над джунглями Южного Вьетнама...
Через несколько дней после встречи с Уоттом в газетах появилось сообщение военного командования США в Сайгоне о том, что бывший командующий "зелеными беретами" в Южном Вьетнаме полковник Роберт Б. Роэлт, 43 лет, арестован по подозрению в убийстве Тюена. Вместе с семью своими подчиненными он заключен в военную тюрьму Лонгбинь в ожидании расследования. Военные власти поставили дело Роэлта в разряд совершенно секретных.
Один из американских военных, знавший по Южному Вьетнаму полковника Роберта Роэлта, рассказывал: "Роэлт - высокий, хорошо сложенный человек. У него пять воинских наград, две из них - за войну в Корее. В Южном Вьетнаме Роэлта считали одним из крупнейших специалистов по ведению контрпартизанской войны. Подчиненные дали Роэлту прозвище - "Железная голова".
Позже из достоверных источников стало известно, при каких обстоятельствах Роэлт был взят под стражу по обвинению в убийстве Тхай Кхак Тюена.
Убийство Тюена было обычной операцией "зеленых беретов" - специальных сил США, действующих в Южном Вьетнаме. Этот вьетнамец служил в разведывательной сети ЦРУ. Его несколько раз забрасывали в ДРВ и освобожденные районы Южного Вьетнама. В штабе "зеленых беретов" Тюена заподозрили в сотрудничестве с патриотами. Для "зеленых беретов" Нячанга Тюон стал двойником. Об этом немедленно информировали штаб ЦРУ в Южном Вьетнаме. ЦРУ направил приказ о ликвидации двойного агента, а затем, видимо разобравшись в ошибке штаба "зеленых беретов", отменил приказ. Но второе распоряжение пришло поздно. Тюен уже был убит. Это не вызвало особого беспокойства у "зеленых беретов". В их штабе считали: Тхай Кхак Тюен ликвидирован - и концы вводу. Одним вьетнамцем меньше. Что страшного? Это не Сонгми. И вообще кто здесь считался с жизнью одного вьетнамца-агента.
Но, как ни странно, руководство службы ЦРУ в Сайгоне вновь подняло это дело и обратилось к командующему американскими вооруженными силами в Южном Вьетнаме генералу Крейтону Абрамсу с просьбой наказать "зеленых беретов". Это было сделано для того, чтобы подвергнуть давлению "зеленые береты", которые позволяли себе относительную самостоятельность и часто не выполняли распоряжения ЦРУ. При расследовании "дела Тюена" один из подозреваемых в убийстве старший сержант Смит из подразделения "зеленых беретов" "Б-57" сделал заявление, что его товарищи - это убийцы и дикари. А шеф "зеленых беретов" Роэлт сам принимал участие в убийстве. Итак, восемь "зеленых беретов" во главе с полковником Роэлтом оказались под следствием в Лонгбине. (Судить их за пределами США, по американским законам, нельзя.)
В большинстве случаев тайные операции "зеленых беретов" не становились достоянием гласности. Но "дело Тюена" вышло из-под контроля. Генерала Крейтона Абрамса, командующего вооруженными силами США в Южном Вьетнаме, упрекали в том, что он поспешил с приказом о проведении расследования деятельности "зеленых беретов".
23 июля 1969 года полковник Эдвард Хендрен, ведавший судебными делами в рамках американской армии во Вьетнаме, выдвинул против восьми "зеленых беретов" обвинение: преднамеренное убийство южновьетнамского гражданина. И восемь убийц должны были предстать перед военно-полевым судом в США.
6 августа 1969 года Абраме сообщил об открытии судебного следствия. Но 19 августа все восемь офицеров, находившиеся под строгим арестом, были внезапно переведены из тюрьмы Лонгбинь. Несколько позже следствие вообще прекратилось. ЦРУ отказывалось предоставить свидетелей по "делу Тюена". На расследовании уже не настаивали и в штаб-квартире Абрамса. Почему? Так приказали из Вашингтона. Ведь там хорошо известно, что "специальные войска" давно занимались шпионажем, так называемой деятельностью на "темной стороне улицы". А это включало "лицензии" на убийства, пытки, шантаж. И внезапно объявлять такие действия незаконными, утверждали в Вашингтоне, равносильно тому, чтобы принимать законы задним числом. Впрочем, "лицензии на убийство" никто не отзывал.