Страница:
(М. К. Мамардашвили. Психологическая топология пути)
Однажды проповедь Будды свелась к тому, что он молча показал цветок своему любимому ученику Маудгальяяне, вызвав тем самым особое состояние сознания у него и у всех присутствующих.
Следующий очень важный поворот темы -- это дуализм священного текста и мира. Все традиции настаивают на исключительном, даже космологическом, значении первичных священных текстов, содержащих божественное откровение. Им отдается приоритет перед догматическими системами и комментариями, излагающими основные положения религиозного учения в простой логической форме. В западной (иудеохристианской) традиции основной Книгой является Библия (в переводе с греческого это слово и означает книги). Канон часто формируется не без влияния числовой символики. Наибольшим авторитетом в иудаизме пользуется Тора -- первые пять книг Библии, записанные Моисеем. По преданию, еврейский язык -- единый праязык человечества; более того, Бог творил мир, заглядывая в Тору. Даже отдельным буквам Торы приписывается невероятное могущество. Еврейская легенда говорит:
Хорошо весьма (см. Быт. 1:31) -- тов ме'од. Но у мудрецов наших хранился свиток Торы с опиской: тов мавед -- И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хороша смерть. Прочесть такой свиток -- рухнет мир.
(См. комментарий к книге Ш. Агнона В сердцевине морей. М., 1991)
По Талмуду, р. Меир добавил в свой экземпляр Торы заметку весьма хорошо -- это смерть. И действительно, смерть означает красоту вечного, вневременного.
В христианской традиции наиболее почитаемы четыре евангелия, но Ветхий Завет безусловно сохраняет свое значение во всех трех авраамических религиях (иудаизме, христианстве, исламе), имеющих свои священные книги. По ветхозаветному закону Торы до сих пор функционирует мир, поскольку он создан на ее основе. Что касается отдельного человека, то даже осознание евангельской свободы вряд ли сразу освобождает его от законов физического мира (хотя бы потому, что он обладает материальным телом). Впрочем, святые способны творить чудеса... Но эта возможность обычно покупается дорогой ценой.
Вы, по всей вероятности, действительно не увидите чуда. Наверное, вы правы и тогда, когда находите естественное объяснение всем странным происшествиям вашей прошлой жизни. Господь не сыплет чудес на природу, как перец из перечницы. Чудо -- большая редкость. Оно встречается в нервных узлах истории -- не политической и не общественной, а иной, духовной, которую людям и невозможно полностью знать. Пока ваша мысль от таких узлов далека, вам нечего ждать чуда. Вот если бы вы были апостолом, мучеником, миссионером -- дело другое. Тот, кто не живет у железной дороги, не видит поездов. Ни вы, ни я не присутствуем при заключении важного договора, или при научном открытии, или при самоубийстве диктатора. Еще меньше шансов у нас присутствовать при чуде. Но я и не советую к этому стремиться. Насколько известно, чудо и мученичество идут по одним дорогам; а мы по ним не ходим.
(К. С. Льюис. Чудо)
Безусловность авторитета Писания утверждается и в иных религиях, например, в индуизме. Наиболее древний слой индуистского канона -ведические гимны поэтов-риши, от которых ведут происхождение мистическая философия упанишад, а затем бесчисленные комментарии научных трактатов различных религиозных школ. Тексты всегда освящались традицией; личные идеи, мнения и прозрения ценились очень мало. Хотя буддисты отвергли авторитет четырех индуистских Вед, они быстро сформировали свой собственный обширный канон. Входящие в его состав сутры часто имеют исторически позднее происхождение, но все равно трактуются как слова, переданные от Будды, а потому цитируются как основной аргумент не только в религиозных, но и в философских и психологических трудах буддийских ученых.
Священный текст как божественная реальность пересекается с исторической реальностью земного мира в определенных точках бытия. Согласно ортодоксальному иудаизму, вся Тора (в широком смысле слова, то есть включая все тексты Библии, позднейшие талмудические и каббалистические комментарии и даже всю последующую историю еврейского народа) была открыта Моисею на горе Синай. По преданию, Моисею было передано все, что будет говориться в каждом споре и что каждый прилежный ученик скажет своему учителю (а не только наоборот).
Христианский Символ Веры содержит упоминание о распятии Христа при Понтии Пилате; сингулярность Голгофы -- решающее событие мировой истории. Однако это же событие воспроизводится в жизни каждого человека, проходящего крестный путь Христа. Между Писанием и жизнью (прежде всего, духовной!) существует глубокая двойственность, которая может также пониматься как дополнительность. С этой точки зрения снимается вопрос об исторической достоверности событий, описанных в Библии, требование буквальной реализации пророчеств и т. д. В зависимости от конкретной ситуации и применительно к конкретному человеку на первый план может выходить либо один, либо другой аспект этой двойственности (подобно тому, как в данном физическом эксперименте мы можем исследовать либо корпускулярные, либо волновые свойства электрона).
Организующая роль текста как инструмента постижения реальности подчеркивается и некоторыми современными философами, в частности, это одна из ключевых тем в лекциях М. К. Мамардашвили, изданных под заглавием Психологическая топология пути. Приведем несколько характерных цитат из этой книги:
Текст, то есть составление какой-то воображаемой ситуации, является единственным средством распутывания опыта; когда мы начинаем что-то понимать в своей жизни, и она приобретает какой-то контур в зависимости от участия текста в ней;
Все дело в том, что получить смысл, установить, что есть на самом деле, нам удается, если мы построим для этого текст... Текст есть то, что соединяет... Текст есть нечто, посредством чего мы читаем что-то другое. Текст есть нечто, посредством чего мы читаем событие;
Мы имеем дело, скажем так, с трагической конечностью человека. Дело в том, что мы не можем -- поскольку мы конечны, у нас нет бесконечного времени -- встретиться эмпирически со всем тем, что создано для нас. Не можем -потому что пространство нашей жизни ограничено, даже географические возможности ограничены... Есть что-то, что действует против человеческой ограниченности и против человеческой конечности. Такими действующими инструментами являются те вещи, которые я назвал текстами;
Нет таких механизмов, которые сами по себе обеспечивали бы, чтобы красота длилась, свобода длилась, и т. д. Каждый раз мы своим усилием и риском должны воспроизводить. Но есть инструмент, который помогает человеку в этом усилии. Такой помощью в усилии является текст (в широком смысле слова).
События и символы, описанные в Священном писании (все же точнее -- сам текст Писания) задают ту систему координат, в которой мы можем описывать наш жизненный (в том числе и прежде всего -- внутренний!) опыт, траектории, по которым мы движемся. Важно понимать: то, что происходит с Христом, или Иудой, или Иовом -- происходит с нами. И лучше бы (имея в виду, скажем, опыт Иова или, не дай Бог, ситуацию Иуды) пережить это только метафорически и символически, в своем сознании. Текст дает нам такую возможность, компенсируя конечность человеческого существования. Жизнь слишком коротка, чтобы ограничивать себя заданной свыше судьбой (а то и возможным тупиком); когда-то нужно подумать и о личной свободе. Формальное благочестие и смирение здесь теряют свое значение. Тому, кто, понял и освоил Писание, ничего уже не страшно -- ни в земной жизни, ни в запредельной реальности.
Он породнен был с морем. И когда
он эту хлябь воочию увидел,
он вмиг узнал ее: он ей владел,
входя в моря Священного Писанья
и катакомбы вечных архетипов.
(Х. Л. Борхес. Герман Мелвилл)
ГЛАВА 10.
Правое и левое: дуализм знания и понимания
Видя петуха,
помнить о курице -
вот вещь глубочайшая, способная
вместить весь мир.
(Дао Дэ Цзин 28)
Данный Н. Бором анализ принципа дополнительности сыграл важнейшую роль в обсуждении философских и даже теологических вопросов, связанных с развитием физики, в том числе и потому, что создал прецедент обсуждения гуманитарных проблем учеными-естествоиспытателями. С другой стороны, конкретная аргументация, использованная им при формулировке и развитии принципа дополнительности, как представляется, может быть существенно дополнена с учетом новейших достижений как в лингвистике, так и в психологии. Прежде всего следует учесть, что классический характер языка, подчеркиваемый Бором, не означает классического характера сознания, или психики как целого. Значительная часть содержания психики не может быть вербализована, то есть выражена средствами обыденного языка. Эти вопросы стояли в центре внимания философии Л. Витгенштейна и являются стержнем многих современных направлений гуманитарной мысли:
Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезновению этой проблемы. (Не потому ли те, кому после долгих сомнений стал ясен смысл жизни, все же не в состоянии сказать, в чем состоит этот смысл).
В самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это -мистическое.
(Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат, 6.521-- 6.522)
Ранние трактовки структуры человеческой психики и, в частности, способов, которыми человек обрабатывает информацию, используют представление о двух сигнальных системах (И. П. Павлов). Вторая сигнальная система связана с речью; интересно, что у человека по сравнению с другими приматами (у которых, в противоположность большинству млекопитающих, резко доминирует зрение, а не слух или обоняние) усилена роль слуха, в особенности при восприятии речи. В последнее время более адекватным нейрофизиологическим языком для описания бинарности человеческой психики принято считать функциональную асимметрию полушарий головного мозга; при этом левое полушарие (у правшей) заведует логикой, речью, счетом, анализом, а правое -- восприятием целостных образов. Очень грубо это соответствует второй и первой сигнальным системам у Павлова. Два полушария не обязательно понимать буквально (анатомо-физиологически), но скорее следует рассматривать как две психические подсистемы, две проекции реальной работы мозга. Чересчур буквальные привязки психологии к нейрофизиологии, пожалуй, вообще опасны (мы можем оказаться в положении человека, пытающегося понять содержание телепередач, исследуя транзисторы, из которых состоит телевизор). Тем не менее, представление о бинарной структуре психики чрезвычайно плодотворно; ради простоты мы даже сохраним термины левополушарный и правополушарный, понимаемые в указанном выше смысле.
И вкусы, и запросы мои -- странны, -
Я экзотичен, мягко говоря:
Могу одновременно грызть стаканы -
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два я, два полюса планеты,
Два разных человека, два врага:
Когда один стремится на балеты -
Другой стремится прямо на бега.
(В. Высоцкий)
Интересное и содержательное обсуждение гуманитарных аспектов проблемы можно найти в книге Вяч. Вс. Иванова Нечет и чет (Вяч. Вс. Иванов. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М., 1999). Впрочем, надо понимать, что слово бинарность является чересчур грубым для описания реальной структуры личности.
Какое-то короткое время я видел знакомого мне Гарри... Но не успел я его узнать, как он распался, от него отделилась вторая фигура, третья, десятая, двадцатая, и все огромное зеркало заполнилось сплошными Гарри или кусками Гарри, бесчисленными Гарри, каждого из которых я видел и узнавал лишь в течение какой-то молниеносной доли секунды.
(Г. Гессе. Степной волк)
Все поколения в пространствах трех измерений и все стадии роста одной-единственной личности, услышал он рокот волн, не более чем воплощения вечного праобраза в безмерном пространстве. Каждый представитель уходящих в глубь веков поколений -- сын, отец, дед и так далее -- и каждый человек в разном возрасте -- младенец, ребенок, подросток, мужчина -- лишь одна из фаз этого вечного праобраза, зависящая от смены угла сознания или умозрительного плана. Рэндольф Картер в любой год своей жизни, Рэндольф Картер и его предки, люди и их предтечи, земляне, жители иных планет -- только фазы абсолютного, вечного Картера вне времени и пространства. Различие этих призрачных проекций вызвано сменой угла и рассечением праобраза планом сознания. Малейшее изменение угла могло превратить сегодняшнего ученого мистика в ребенка, каким он был много лет назад, превратить Рэндольфа Картера в колдуна Эдмунда Картера, бежавшего в 1692 году из Салема в Аркхем, затерявшийся между высокими холмами, или в Пикмена Картера, который в 2169 году отразит натиск монгольских орд, собирающихся завоевать Австралию; превратить Картера-человека в выходца с двойной планеты Кифа-мил, некогда вращавшейся вокруг Арктура, в далекого пращура, жившего на той же планете Кифа-мил или в Стронти за пределами галактики, в четырехмерный летучий разум в старом пространственно-временном континууме или в растительный мозг будущего со зловещей радиоактивной кометы, и так далее в бесконечном вращении.
(Г. Ф. Лавкрафт. Врата серебряного ключа)
В настоящее время предложены различные карты личности, начиная с достаточно простых фрейдовских (Ид, Эго, Суперэго) и кончая сложнейшими построениями современной трансперсональной психологии С. Грофа и др., являющейся, в свою очередь, развитием аналитической психологии К. Г. Юнга; см., напр., книги С. Грофа За пределами мозга (М., 1992) и Психология будущего (М., 2001), К. Уилбера Никаких границ (М., 1998), Р. А. Уилсона Психология эволюции (Киев, 1998), Е. А. Торчинова Религии мира. Опыт запредельного (СПб, 1998), а также нашу книгу Уставы небес. Впрочем, двоичный базис, видимо, является самым естественным. Одно из возможных толкований очень глубокого и важного (и, разумеется, многозначного, как всегда в Писании!) евангельского изречения Да будет слово ваше: да, да, нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого (Мф. 5:37) -- указание на фундаментальную бинарность мироздания. Здесь же, впрочем, можно увидеть и намек на восточную четверичную логику, которая содержит еще две возможности и да, и нет; ни да, ни нет. В пифагорейской традиции двойка символизировала различие, неравенство, все делимое и изменчивое (см. Порфирий. Жизнь Пифагора 48-- 52). Во всяком случае, возникает сильный соблазн связать корпускулярно-волновой дуализм квантовой механики с двойственностью левополушарного (корпускулярного) и правополушарного (волнового) сознания.
Важно подчеркнуть, что оба этих аспекта могут быть выражены средствами языка. На первый взгляд, это утверждение может показаться странным, так как, во-первых, речевые центры находятся (у правшей) в левом полушарии, а во-вторых, язык по своей структуре дискретен -- основан на атомах (фонемах), число которых в реальных языках колеблется в не очень широких пределах -- от 10 до 80 (см. цитированную выше книгу Вяч. Вс. Иванова). Однако в действительности, наряду с дискретным, язык в принципе способен описать и непрерывное путем удлинения слов: по аналогии с построением иррациональных чисел как сечения рациональных, т. е. бесконечных десятичных дробей, между двумя любыми словами можно вставить промежуточное по значению (например, с помощью сравнительных наречий).
Если бы все то, что на земле из деревьев, -- перья [для письма], а морю, кроме него, помогли бы еще семь морей, не иссякли бы словеса Аллаха!
(Коран 31:26)
Это прекрасно понимали физики Бор и Гейзенберг. В. Гейзенберг в своей уже цитированной книге диалогов Часть и целое приводит со слов Н. Бора следующее примечательное рассуждение:
Разумеется, у языка есть эти черты своеобразного парения. Мы не знаем в точности, что означает слово, и смысл говоримого нами зависит от связи слов в предложении, от контекста, в котором произносится фраза, и от сопутствующих обстоятельств, которые невозможно даже перечислить полностью... Так обстоит дело в обычном языке, тем более -- в языке поэта. И до известной степени то же относится к языку естествознания. Именно в атомной физике природа снова учит нас, сколь ограниченной может оказаться область применения понятий, которые прежде казались нам совершенно определенными и бесспорными... Представители позитивизма, конечно, правы, когда они... предостерегают нас от опасности размывания языка строгих формулировок. Но они мало учитывают при этом, что мы в естествознании можем в лучшем случае только приблизиться к этому идеалу, но никогда не достичь его.
Далее в этом диалоге Бор дает прекрасный образец неклассического использования языка: Смысл жизни заключается в том, что не имеет смысла говорить, что жизнь не имеет смысла.
Возвращаясь к боровскому принципу дополнительности и к корпускулярно-волновому дуализму, можно отметить явно правополушарный характер образа волны. Приведем характерное высказывание известного философа и психолога:
Мы живем в эпоху, когда логика балансововой ведомости, логика производства вещей распространилась на жизнь человека. Люди и вещи равно стали экземплярами... Как мы можем сказать нет философии, идеалом которой является жизнь, основанная на принципах компьютера -- без волн, без чувств, без страстей?
(Э. Фромм. Бегство от свободы)
Как всегда, лучше всего такие неформализуемые вещи выражаются языком поэзии:
Определенье волны
заключено в самом
слове волна. Оно
отмеченное клеймом
взгляда со стороны,
им не закабалено.
В облике буквы в
явно дает гастроль
восьмерка -- родная дочь
бесконечности, столь
свойственной синеве,
склянке чернил и проч.
...
Заговори сама,
волна могла бы свести
слушателя своего
в одночасье с ума,
сказав ему: я, прости,
не от мира сего.
(И. Бродский)
Дыханье -- ты стихотворенье без строк!
Постоянный обмен простором
с мирозданием. Противоток,
ритмически происхожу в котором.
Вечно волна одна, а море -
Я, -- вырастающее постепенно
в уменьшающемся просторе
вселенной.
(Р. Рильке)
Волны, море, вода -- те образы, которые человек связывает с континуумом, с непрерывностью, с Запредельным (противопоставляемым дискретному, дробному, рассыпающемуся на элементы миру проявленного).
Как мы уже писали в главе 7, в библейской традиции (особенно в ее христианском осмыслении) важную роль играет диалектика закона и благодати, детально обсуждаемая в посланиях ап. Павла. До некоторой степени, эта диалектика соответствует дуализму левополушарного и правополушарного сознания, корпускулярной и волновой картин, дискретного и непрерывного (закон -- дискретен, корпускулярен, вербализуем, логичен; благодать -- внелогична, невербализуема, нелокализуема, непричинна). Проявляясь в мире, единый Бог порождает дискретные формы, которые постоянно дробятся. От каждого слова Бога происходит ангел (Талмуд, Хагига). В трактовке Павла, Моисей получает небесный Закон, общаясь с отдельными ангелами-посредниками (эту же точку зрения высказывал Филон Александрийский в Иудейских древностях).
Для чего же закон? Он дан после по причине преступлений, до времени пришествия семени, к которому относится обетование, и преподан через Ангелов, рукою посредника. Но посредник при одном не бывает, а Бог один.
(К Галатам 3:19-- 20)
Закон, будучи святым и праведным, тем не менее не дает отдельному человеку спасения, а лишь осуждает его -- это неизбежно в мире причин и следствий. Стихия же Христа -- непрерывная благодать, которая и содержит спасительную истину (Иоан. 1:14-- 17). Сын Человеческий (Христос) оказывается выше ангелов (служебных духов), поскольку именно Ему покорена Вселенная (Евр. 1:3-- 14, 2:2-- 8). Христос -- единое Семя Авраама, которое одновременно дробится на число потомков, большее, чем число звезд на небе (Быт. 15:5):
Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос.
(К Галатам 3:16)
Проблема верного (адекватного) словесного выражения истины является, мягко выражаясь, не новой (мысль изреченная есть ложь). Однако ее приходится каждый раз решать заново. То, что не оформлено в словах, еще не стало частью человеческого мира, в основе которого -- Слово (Иоан. 1:1).
Стыдно не приложить всех стараний и не высказать, кто что думает. По-моему, знающий что-то ощущает то, что знает, и, как мне кажется, знание -- это не что иное как ощущение.
(Платон. Теэтет 151 е)
С другой стороны, восточная традиция (в частности, дзен) часто говорит о необходимости прямой, несловесной передачи истины от учителя к ученику.
Простой человек, обретший знание, -- это мудрец. Мудрец, решивший, что он знает, -- это простой человек.
Если откроешь рот -- солжешь. Если промолчишь, тоже погубишь истину.
А тот, кто не говорит и не молчит, будет еще в тысячу раз дальше от правды.
(Хуэйкай. Застава без ворот)
Сознание невозможности и даже ненужности внешнего проявления истины может служить причиной мучительных, но плодотворных рефлексий.
Так вот и теперь -- пустое ощущение важности... и ничего сколько-нибудь определенного. И от этого самого -- бесчувственно хорошо: может, это и действительно настолько важно... может, я и теперь лишаю мир еще одной необходимой истины тем, что насильственно держу в голове эту самую... неопределенность. Да ведь я и сам хочу узнать, что это... А вот возьму -- и не буду знать!.. И хотеть не буду! А ведь я могу... могу... одно маленькое, крохотное напряжение мысли... памяти... и все!.. Но ведь это незачем... это ведь страшно необходимо, и мне самому это страшно необходимо... а зачем это мне? это же вовсе не нужно...
(Вен. Ерофеев. Записки психопата)
Как пишет С. Аверинцев, в святоотеческой литературе бытие Бога не доказуется, а показуется (между прочим, в английском языке есть два разных глагола, переводимых на русский как доказать -- prove и demonstrate). В книге-диалоге М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорского Символ и сознание (М., 1999) о двойственности лево- и правополушарного мышления (корпускулярного и волнового, если принять используемую здесь аналогию) говорится как о дуализме знания и понимания. Приведем более полную цитату:
В знаковых системах со всеми их структурами и элементами потенциально дана, содержится вся наблюдаемая человеком Вселенная, и если мы чего-то не знаем об этой Вселенной, то это что-то фиксируется как наблюдатель. Тогда сам факт такой фиксации будет означать, что мы чего-то не извлекли из того, что в принципе должно содержаться в получаемой информации, -- мы не извлекли из нее себя. И то, что мы не извлекли себя, должно стать исходной точкой для разворота проблемы по отношению к сознанию -- проблемы двойственности понимания и знания. Знание всегда есть знаковая система... Извлечение и есть переход к структуре сознания, понимаемый как переход от знания к пониманию. Пока мы знаем, мы не можем довести извлечение из потока информации до конца.
Здесь содержится целый ряд важных для описания квантовой реальности образов, в частности, связанных с понятием наблюдения (об этом см. ниже). Для нашего обсуждения проблем языка важно замечание о дискретной (корпускулярной, алгебраической, знаковой) природе знания и континуальной (волновой, топологической, образной) природе понимания. Совокупность знания и понимания как раз и дает целостное описание (объяснение?) реальности, доступное человеку. В высших своих проявлениях, как поэтическая (правополушарная), так и научная (левополушарная) картины мира перехлестывают через разделяющий их барьер, стремясь преодолеть свою односторонность и перелиться друг в друга:
Поэзия, завидуй кристаллографии, кусай ногти в гневе и бессилии!
(О. Мандельштам. Разговор о Данте)
Продолжая популярные сейчас сравнения человеческой психики с компьютером (см. выше цитату из Э. Фромма), можно сказать, что левое полушарие работает в дискретной, и, более того, двоичной кодировке (да, да, нет, нет) и тем самым действительно играет роль компьютера. Правое же полушарие работает с аналоговыми, волновыми процессами, голографическими образами. У человека с физико-математическим образованием здесь неизбежно возникает еще одна ассоциация: с пошаговым описанием процесса в реальном времени и со спектральным описанием, которое дает информацию о процессе как целом. Соответствующее преобразование Фурье как раз и осуществляет переход от корпускулярной к волновой картине в квантовой механике. Тем самым, принцип дополнительности Бора можно трактовать как описание того, как человек реально познает мир. Сколько же граней у мира на самом деле -вопрос отдельный и, пожалуй, философски некорректный.
Один монах спросил наставника Фэньаня: Ни словом, ни молчанием не выразить смысла бытия. Как же поведать истину?
Фэньань ответил: Мне все видится весна на южном берегу Янцзы. Стайки птиц щебечут среди ароматных цветов.
(Хуэйкай. Застава без ворот)
Однажды проповедь Будды свелась к тому, что он молча показал цветок своему любимому ученику Маудгальяяне, вызвав тем самым особое состояние сознания у него и у всех присутствующих.
Следующий очень важный поворот темы -- это дуализм священного текста и мира. Все традиции настаивают на исключительном, даже космологическом, значении первичных священных текстов, содержащих божественное откровение. Им отдается приоритет перед догматическими системами и комментариями, излагающими основные положения религиозного учения в простой логической форме. В западной (иудеохристианской) традиции основной Книгой является Библия (в переводе с греческого это слово и означает книги). Канон часто формируется не без влияния числовой символики. Наибольшим авторитетом в иудаизме пользуется Тора -- первые пять книг Библии, записанные Моисеем. По преданию, еврейский язык -- единый праязык человечества; более того, Бог творил мир, заглядывая в Тору. Даже отдельным буквам Торы приписывается невероятное могущество. Еврейская легенда говорит:
Хорошо весьма (см. Быт. 1:31) -- тов ме'од. Но у мудрецов наших хранился свиток Торы с опиской: тов мавед -- И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хороша смерть. Прочесть такой свиток -- рухнет мир.
(См. комментарий к книге Ш. Агнона В сердцевине морей. М., 1991)
По Талмуду, р. Меир добавил в свой экземпляр Торы заметку весьма хорошо -- это смерть. И действительно, смерть означает красоту вечного, вневременного.
В христианской традиции наиболее почитаемы четыре евангелия, но Ветхий Завет безусловно сохраняет свое значение во всех трех авраамических религиях (иудаизме, христианстве, исламе), имеющих свои священные книги. По ветхозаветному закону Торы до сих пор функционирует мир, поскольку он создан на ее основе. Что касается отдельного человека, то даже осознание евангельской свободы вряд ли сразу освобождает его от законов физического мира (хотя бы потому, что он обладает материальным телом). Впрочем, святые способны творить чудеса... Но эта возможность обычно покупается дорогой ценой.
Вы, по всей вероятности, действительно не увидите чуда. Наверное, вы правы и тогда, когда находите естественное объяснение всем странным происшествиям вашей прошлой жизни. Господь не сыплет чудес на природу, как перец из перечницы. Чудо -- большая редкость. Оно встречается в нервных узлах истории -- не политической и не общественной, а иной, духовной, которую людям и невозможно полностью знать. Пока ваша мысль от таких узлов далека, вам нечего ждать чуда. Вот если бы вы были апостолом, мучеником, миссионером -- дело другое. Тот, кто не живет у железной дороги, не видит поездов. Ни вы, ни я не присутствуем при заключении важного договора, или при научном открытии, или при самоубийстве диктатора. Еще меньше шансов у нас присутствовать при чуде. Но я и не советую к этому стремиться. Насколько известно, чудо и мученичество идут по одним дорогам; а мы по ним не ходим.
(К. С. Льюис. Чудо)
Безусловность авторитета Писания утверждается и в иных религиях, например, в индуизме. Наиболее древний слой индуистского канона -ведические гимны поэтов-риши, от которых ведут происхождение мистическая философия упанишад, а затем бесчисленные комментарии научных трактатов различных религиозных школ. Тексты всегда освящались традицией; личные идеи, мнения и прозрения ценились очень мало. Хотя буддисты отвергли авторитет четырех индуистских Вед, они быстро сформировали свой собственный обширный канон. Входящие в его состав сутры часто имеют исторически позднее происхождение, но все равно трактуются как слова, переданные от Будды, а потому цитируются как основной аргумент не только в религиозных, но и в философских и психологических трудах буддийских ученых.
Священный текст как божественная реальность пересекается с исторической реальностью земного мира в определенных точках бытия. Согласно ортодоксальному иудаизму, вся Тора (в широком смысле слова, то есть включая все тексты Библии, позднейшие талмудические и каббалистические комментарии и даже всю последующую историю еврейского народа) была открыта Моисею на горе Синай. По преданию, Моисею было передано все, что будет говориться в каждом споре и что каждый прилежный ученик скажет своему учителю (а не только наоборот).
Христианский Символ Веры содержит упоминание о распятии Христа при Понтии Пилате; сингулярность Голгофы -- решающее событие мировой истории. Однако это же событие воспроизводится в жизни каждого человека, проходящего крестный путь Христа. Между Писанием и жизнью (прежде всего, духовной!) существует глубокая двойственность, которая может также пониматься как дополнительность. С этой точки зрения снимается вопрос об исторической достоверности событий, описанных в Библии, требование буквальной реализации пророчеств и т. д. В зависимости от конкретной ситуации и применительно к конкретному человеку на первый план может выходить либо один, либо другой аспект этой двойственности (подобно тому, как в данном физическом эксперименте мы можем исследовать либо корпускулярные, либо волновые свойства электрона).
Организующая роль текста как инструмента постижения реальности подчеркивается и некоторыми современными философами, в частности, это одна из ключевых тем в лекциях М. К. Мамардашвили, изданных под заглавием Психологическая топология пути. Приведем несколько характерных цитат из этой книги:
Текст, то есть составление какой-то воображаемой ситуации, является единственным средством распутывания опыта; когда мы начинаем что-то понимать в своей жизни, и она приобретает какой-то контур в зависимости от участия текста в ней;
Все дело в том, что получить смысл, установить, что есть на самом деле, нам удается, если мы построим для этого текст... Текст есть то, что соединяет... Текст есть нечто, посредством чего мы читаем что-то другое. Текст есть нечто, посредством чего мы читаем событие;
Мы имеем дело, скажем так, с трагической конечностью человека. Дело в том, что мы не можем -- поскольку мы конечны, у нас нет бесконечного времени -- встретиться эмпирически со всем тем, что создано для нас. Не можем -потому что пространство нашей жизни ограничено, даже географические возможности ограничены... Есть что-то, что действует против человеческой ограниченности и против человеческой конечности. Такими действующими инструментами являются те вещи, которые я назвал текстами;
Нет таких механизмов, которые сами по себе обеспечивали бы, чтобы красота длилась, свобода длилась, и т. д. Каждый раз мы своим усилием и риском должны воспроизводить. Но есть инструмент, который помогает человеку в этом усилии. Такой помощью в усилии является текст (в широком смысле слова).
События и символы, описанные в Священном писании (все же точнее -- сам текст Писания) задают ту систему координат, в которой мы можем описывать наш жизненный (в том числе и прежде всего -- внутренний!) опыт, траектории, по которым мы движемся. Важно понимать: то, что происходит с Христом, или Иудой, или Иовом -- происходит с нами. И лучше бы (имея в виду, скажем, опыт Иова или, не дай Бог, ситуацию Иуды) пережить это только метафорически и символически, в своем сознании. Текст дает нам такую возможность, компенсируя конечность человеческого существования. Жизнь слишком коротка, чтобы ограничивать себя заданной свыше судьбой (а то и возможным тупиком); когда-то нужно подумать и о личной свободе. Формальное благочестие и смирение здесь теряют свое значение. Тому, кто, понял и освоил Писание, ничего уже не страшно -- ни в земной жизни, ни в запредельной реальности.
Он породнен был с морем. И когда
он эту хлябь воочию увидел,
он вмиг узнал ее: он ей владел,
входя в моря Священного Писанья
и катакомбы вечных архетипов.
(Х. Л. Борхес. Герман Мелвилл)
ГЛАВА 10.
Правое и левое: дуализм знания и понимания
Видя петуха,
помнить о курице -
вот вещь глубочайшая, способная
вместить весь мир.
(Дао Дэ Цзин 28)
Данный Н. Бором анализ принципа дополнительности сыграл важнейшую роль в обсуждении философских и даже теологических вопросов, связанных с развитием физики, в том числе и потому, что создал прецедент обсуждения гуманитарных проблем учеными-естествоиспытателями. С другой стороны, конкретная аргументация, использованная им при формулировке и развитии принципа дополнительности, как представляется, может быть существенно дополнена с учетом новейших достижений как в лингвистике, так и в психологии. Прежде всего следует учесть, что классический характер языка, подчеркиваемый Бором, не означает классического характера сознания, или психики как целого. Значительная часть содержания психики не может быть вербализована, то есть выражена средствами обыденного языка. Эти вопросы стояли в центре внимания философии Л. Витгенштейна и являются стержнем многих современных направлений гуманитарной мысли:
Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезновению этой проблемы. (Не потому ли те, кому после долгих сомнений стал ясен смысл жизни, все же не в состоянии сказать, в чем состоит этот смысл).
В самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это -мистическое.
(Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат, 6.521-- 6.522)
Ранние трактовки структуры человеческой психики и, в частности, способов, которыми человек обрабатывает информацию, используют представление о двух сигнальных системах (И. П. Павлов). Вторая сигнальная система связана с речью; интересно, что у человека по сравнению с другими приматами (у которых, в противоположность большинству млекопитающих, резко доминирует зрение, а не слух или обоняние) усилена роль слуха, в особенности при восприятии речи. В последнее время более адекватным нейрофизиологическим языком для описания бинарности человеческой психики принято считать функциональную асимметрию полушарий головного мозга; при этом левое полушарие (у правшей) заведует логикой, речью, счетом, анализом, а правое -- восприятием целостных образов. Очень грубо это соответствует второй и первой сигнальным системам у Павлова. Два полушария не обязательно понимать буквально (анатомо-физиологически), но скорее следует рассматривать как две психические подсистемы, две проекции реальной работы мозга. Чересчур буквальные привязки психологии к нейрофизиологии, пожалуй, вообще опасны (мы можем оказаться в положении человека, пытающегося понять содержание телепередач, исследуя транзисторы, из которых состоит телевизор). Тем не менее, представление о бинарной структуре психики чрезвычайно плодотворно; ради простоты мы даже сохраним термины левополушарный и правополушарный, понимаемые в указанном выше смысле.
И вкусы, и запросы мои -- странны, -
Я экзотичен, мягко говоря:
Могу одновременно грызть стаканы -
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два я, два полюса планеты,
Два разных человека, два врага:
Когда один стремится на балеты -
Другой стремится прямо на бега.
(В. Высоцкий)
Интересное и содержательное обсуждение гуманитарных аспектов проблемы можно найти в книге Вяч. Вс. Иванова Нечет и чет (Вяч. Вс. Иванов. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М., 1999). Впрочем, надо понимать, что слово бинарность является чересчур грубым для описания реальной структуры личности.
Какое-то короткое время я видел знакомого мне Гарри... Но не успел я его узнать, как он распался, от него отделилась вторая фигура, третья, десятая, двадцатая, и все огромное зеркало заполнилось сплошными Гарри или кусками Гарри, бесчисленными Гарри, каждого из которых я видел и узнавал лишь в течение какой-то молниеносной доли секунды.
(Г. Гессе. Степной волк)
Все поколения в пространствах трех измерений и все стадии роста одной-единственной личности, услышал он рокот волн, не более чем воплощения вечного праобраза в безмерном пространстве. Каждый представитель уходящих в глубь веков поколений -- сын, отец, дед и так далее -- и каждый человек в разном возрасте -- младенец, ребенок, подросток, мужчина -- лишь одна из фаз этого вечного праобраза, зависящая от смены угла сознания или умозрительного плана. Рэндольф Картер в любой год своей жизни, Рэндольф Картер и его предки, люди и их предтечи, земляне, жители иных планет -- только фазы абсолютного, вечного Картера вне времени и пространства. Различие этих призрачных проекций вызвано сменой угла и рассечением праобраза планом сознания. Малейшее изменение угла могло превратить сегодняшнего ученого мистика в ребенка, каким он был много лет назад, превратить Рэндольфа Картера в колдуна Эдмунда Картера, бежавшего в 1692 году из Салема в Аркхем, затерявшийся между высокими холмами, или в Пикмена Картера, который в 2169 году отразит натиск монгольских орд, собирающихся завоевать Австралию; превратить Картера-человека в выходца с двойной планеты Кифа-мил, некогда вращавшейся вокруг Арктура, в далекого пращура, жившего на той же планете Кифа-мил или в Стронти за пределами галактики, в четырехмерный летучий разум в старом пространственно-временном континууме или в растительный мозг будущего со зловещей радиоактивной кометы, и так далее в бесконечном вращении.
(Г. Ф. Лавкрафт. Врата серебряного ключа)
В настоящее время предложены различные карты личности, начиная с достаточно простых фрейдовских (Ид, Эго, Суперэго) и кончая сложнейшими построениями современной трансперсональной психологии С. Грофа и др., являющейся, в свою очередь, развитием аналитической психологии К. Г. Юнга; см., напр., книги С. Грофа За пределами мозга (М., 1992) и Психология будущего (М., 2001), К. Уилбера Никаких границ (М., 1998), Р. А. Уилсона Психология эволюции (Киев, 1998), Е. А. Торчинова Религии мира. Опыт запредельного (СПб, 1998), а также нашу книгу Уставы небес. Впрочем, двоичный базис, видимо, является самым естественным. Одно из возможных толкований очень глубокого и важного (и, разумеется, многозначного, как всегда в Писании!) евангельского изречения Да будет слово ваше: да, да, нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого (Мф. 5:37) -- указание на фундаментальную бинарность мироздания. Здесь же, впрочем, можно увидеть и намек на восточную четверичную логику, которая содержит еще две возможности и да, и нет; ни да, ни нет. В пифагорейской традиции двойка символизировала различие, неравенство, все делимое и изменчивое (см. Порфирий. Жизнь Пифагора 48-- 52). Во всяком случае, возникает сильный соблазн связать корпускулярно-волновой дуализм квантовой механики с двойственностью левополушарного (корпускулярного) и правополушарного (волнового) сознания.
Важно подчеркнуть, что оба этих аспекта могут быть выражены средствами языка. На первый взгляд, это утверждение может показаться странным, так как, во-первых, речевые центры находятся (у правшей) в левом полушарии, а во-вторых, язык по своей структуре дискретен -- основан на атомах (фонемах), число которых в реальных языках колеблется в не очень широких пределах -- от 10 до 80 (см. цитированную выше книгу Вяч. Вс. Иванова). Однако в действительности, наряду с дискретным, язык в принципе способен описать и непрерывное путем удлинения слов: по аналогии с построением иррациональных чисел как сечения рациональных, т. е. бесконечных десятичных дробей, между двумя любыми словами можно вставить промежуточное по значению (например, с помощью сравнительных наречий).
Если бы все то, что на земле из деревьев, -- перья [для письма], а морю, кроме него, помогли бы еще семь морей, не иссякли бы словеса Аллаха!
(Коран 31:26)
Это прекрасно понимали физики Бор и Гейзенберг. В. Гейзенберг в своей уже цитированной книге диалогов Часть и целое приводит со слов Н. Бора следующее примечательное рассуждение:
Разумеется, у языка есть эти черты своеобразного парения. Мы не знаем в точности, что означает слово, и смысл говоримого нами зависит от связи слов в предложении, от контекста, в котором произносится фраза, и от сопутствующих обстоятельств, которые невозможно даже перечислить полностью... Так обстоит дело в обычном языке, тем более -- в языке поэта. И до известной степени то же относится к языку естествознания. Именно в атомной физике природа снова учит нас, сколь ограниченной может оказаться область применения понятий, которые прежде казались нам совершенно определенными и бесспорными... Представители позитивизма, конечно, правы, когда они... предостерегают нас от опасности размывания языка строгих формулировок. Но они мало учитывают при этом, что мы в естествознании можем в лучшем случае только приблизиться к этому идеалу, но никогда не достичь его.
Далее в этом диалоге Бор дает прекрасный образец неклассического использования языка: Смысл жизни заключается в том, что не имеет смысла говорить, что жизнь не имеет смысла.
Возвращаясь к боровскому принципу дополнительности и к корпускулярно-волновому дуализму, можно отметить явно правополушарный характер образа волны. Приведем характерное высказывание известного философа и психолога:
Мы живем в эпоху, когда логика балансововой ведомости, логика производства вещей распространилась на жизнь человека. Люди и вещи равно стали экземплярами... Как мы можем сказать нет философии, идеалом которой является жизнь, основанная на принципах компьютера -- без волн, без чувств, без страстей?
(Э. Фромм. Бегство от свободы)
Как всегда, лучше всего такие неформализуемые вещи выражаются языком поэзии:
Определенье волны
заключено в самом
слове волна. Оно
отмеченное клеймом
взгляда со стороны,
им не закабалено.
В облике буквы в
явно дает гастроль
восьмерка -- родная дочь
бесконечности, столь
свойственной синеве,
склянке чернил и проч.
...
Заговори сама,
волна могла бы свести
слушателя своего
в одночасье с ума,
сказав ему: я, прости,
не от мира сего.
(И. Бродский)
Дыханье -- ты стихотворенье без строк!
Постоянный обмен простором
с мирозданием. Противоток,
ритмически происхожу в котором.
Вечно волна одна, а море -
Я, -- вырастающее постепенно
в уменьшающемся просторе
вселенной.
(Р. Рильке)
Волны, море, вода -- те образы, которые человек связывает с континуумом, с непрерывностью, с Запредельным (противопоставляемым дискретному, дробному, рассыпающемуся на элементы миру проявленного).
Как мы уже писали в главе 7, в библейской традиции (особенно в ее христианском осмыслении) важную роль играет диалектика закона и благодати, детально обсуждаемая в посланиях ап. Павла. До некоторой степени, эта диалектика соответствует дуализму левополушарного и правополушарного сознания, корпускулярной и волновой картин, дискретного и непрерывного (закон -- дискретен, корпускулярен, вербализуем, логичен; благодать -- внелогична, невербализуема, нелокализуема, непричинна). Проявляясь в мире, единый Бог порождает дискретные формы, которые постоянно дробятся. От каждого слова Бога происходит ангел (Талмуд, Хагига). В трактовке Павла, Моисей получает небесный Закон, общаясь с отдельными ангелами-посредниками (эту же точку зрения высказывал Филон Александрийский в Иудейских древностях).
Для чего же закон? Он дан после по причине преступлений, до времени пришествия семени, к которому относится обетование, и преподан через Ангелов, рукою посредника. Но посредник при одном не бывает, а Бог один.
(К Галатам 3:19-- 20)
Закон, будучи святым и праведным, тем не менее не дает отдельному человеку спасения, а лишь осуждает его -- это неизбежно в мире причин и следствий. Стихия же Христа -- непрерывная благодать, которая и содержит спасительную истину (Иоан. 1:14-- 17). Сын Человеческий (Христос) оказывается выше ангелов (служебных духов), поскольку именно Ему покорена Вселенная (Евр. 1:3-- 14, 2:2-- 8). Христос -- единое Семя Авраама, которое одновременно дробится на число потомков, большее, чем число звезд на небе (Быт. 15:5):
Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос.
(К Галатам 3:16)
Проблема верного (адекватного) словесного выражения истины является, мягко выражаясь, не новой (мысль изреченная есть ложь). Однако ее приходится каждый раз решать заново. То, что не оформлено в словах, еще не стало частью человеческого мира, в основе которого -- Слово (Иоан. 1:1).
Стыдно не приложить всех стараний и не высказать, кто что думает. По-моему, знающий что-то ощущает то, что знает, и, как мне кажется, знание -- это не что иное как ощущение.
(Платон. Теэтет 151 е)
С другой стороны, восточная традиция (в частности, дзен) часто говорит о необходимости прямой, несловесной передачи истины от учителя к ученику.
Простой человек, обретший знание, -- это мудрец. Мудрец, решивший, что он знает, -- это простой человек.
Если откроешь рот -- солжешь. Если промолчишь, тоже погубишь истину.
А тот, кто не говорит и не молчит, будет еще в тысячу раз дальше от правды.
(Хуэйкай. Застава без ворот)
Сознание невозможности и даже ненужности внешнего проявления истины может служить причиной мучительных, но плодотворных рефлексий.
Так вот и теперь -- пустое ощущение важности... и ничего сколько-нибудь определенного. И от этого самого -- бесчувственно хорошо: может, это и действительно настолько важно... может, я и теперь лишаю мир еще одной необходимой истины тем, что насильственно держу в голове эту самую... неопределенность. Да ведь я и сам хочу узнать, что это... А вот возьму -- и не буду знать!.. И хотеть не буду! А ведь я могу... могу... одно маленькое, крохотное напряжение мысли... памяти... и все!.. Но ведь это незачем... это ведь страшно необходимо, и мне самому это страшно необходимо... а зачем это мне? это же вовсе не нужно...
(Вен. Ерофеев. Записки психопата)
Как пишет С. Аверинцев, в святоотеческой литературе бытие Бога не доказуется, а показуется (между прочим, в английском языке есть два разных глагола, переводимых на русский как доказать -- prove и demonstrate). В книге-диалоге М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорского Символ и сознание (М., 1999) о двойственности лево- и правополушарного мышления (корпускулярного и волнового, если принять используемую здесь аналогию) говорится как о дуализме знания и понимания. Приведем более полную цитату:
В знаковых системах со всеми их структурами и элементами потенциально дана, содержится вся наблюдаемая человеком Вселенная, и если мы чего-то не знаем об этой Вселенной, то это что-то фиксируется как наблюдатель. Тогда сам факт такой фиксации будет означать, что мы чего-то не извлекли из того, что в принципе должно содержаться в получаемой информации, -- мы не извлекли из нее себя. И то, что мы не извлекли себя, должно стать исходной точкой для разворота проблемы по отношению к сознанию -- проблемы двойственности понимания и знания. Знание всегда есть знаковая система... Извлечение и есть переход к структуре сознания, понимаемый как переход от знания к пониманию. Пока мы знаем, мы не можем довести извлечение из потока информации до конца.
Здесь содержится целый ряд важных для описания квантовой реальности образов, в частности, связанных с понятием наблюдения (об этом см. ниже). Для нашего обсуждения проблем языка важно замечание о дискретной (корпускулярной, алгебраической, знаковой) природе знания и континуальной (волновой, топологической, образной) природе понимания. Совокупность знания и понимания как раз и дает целостное описание (объяснение?) реальности, доступное человеку. В высших своих проявлениях, как поэтическая (правополушарная), так и научная (левополушарная) картины мира перехлестывают через разделяющий их барьер, стремясь преодолеть свою односторонность и перелиться друг в друга:
Поэзия, завидуй кристаллографии, кусай ногти в гневе и бессилии!
(О. Мандельштам. Разговор о Данте)
Продолжая популярные сейчас сравнения человеческой психики с компьютером (см. выше цитату из Э. Фромма), можно сказать, что левое полушарие работает в дискретной, и, более того, двоичной кодировке (да, да, нет, нет) и тем самым действительно играет роль компьютера. Правое же полушарие работает с аналоговыми, волновыми процессами, голографическими образами. У человека с физико-математическим образованием здесь неизбежно возникает еще одна ассоциация: с пошаговым описанием процесса в реальном времени и со спектральным описанием, которое дает информацию о процессе как целом. Соответствующее преобразование Фурье как раз и осуществляет переход от корпускулярной к волновой картине в квантовой механике. Тем самым, принцип дополнительности Бора можно трактовать как описание того, как человек реально познает мир. Сколько же граней у мира на самом деле -вопрос отдельный и, пожалуй, философски некорректный.
Один монах спросил наставника Фэньаня: Ни словом, ни молчанием не выразить смысла бытия. Как же поведать истину?
Фэньань ответил: Мне все видится весна на южном берегу Янцзы. Стайки птиц щебечут среди ароматных цветов.
(Хуэйкай. Застава без ворот)