Страница:
Похвала движению
О. Чугай
По небу летят дирижабли,
По рельсам бегут поезда,
По синему морю корабли
Плывут неизвестно куда.
Движенье в природе играет
Большое значенье, друзья,
Поскольку оно составляет
Основу всего бытия.
А если в процессе движенья
Пройдешь ты, товарищ, по мне,
То это свое положенье
Приму я достойно вполне.
И, чувствуя вдавленной грудью
Тепло твоего каблука,
Я крикну: „Да здравствуют люди,
Да будет их поступь легка!“
1979
„Похоже, день критический...“
Похоже, день критический
Тот самый наступил,
И к жизни политической
Я резко поостыл.
Напрасны все старания,
Угас былой запал,
Исчезло вдруг желание,
И тонус враз упал.
Прочь, прочь, структуры властные,
Объелся вами всласть,
В объятья ваши страстные
Мне больше не упасть.
Нет более поганого
Удела, чем в кровать
Пустить к себе Зюганова
С Чубайсом ночевать.
На ниве политической
Нет сил уже служить.
Отныне эротической
Я жизнью стану жить!
„Похоже, чувствую, не врут...“
Похоже, чувствую, не врут
Глубокой старины преданья —
Способен стать обычный фрукт
Предметом самовозгоранья.
Жаль, забывает кое-кто
И кое-где у нас порою,
Про то, как яблоко (не то)
Сгубило ненароком Трою.
Непрочен мир, что нам дарим,
Он хрупок и местами тонок,
В нем может мирный мандарин
Рвануть сильней, чем сто лимонок.
И пусть я цитрусы люблю,
Но личный интерес отринув,
Я зубы намертво сцеплю,
Но обойдусь без мандаринов.
Я за Содружество боюсь.
Вопрос поставлен — или-или.
Без мандаринов перебьюсь,
Чтоб нас они не перебили.
Поэт и Муза
Поэт (мечась по комнате)
Муза
Муза (в сторону)
Появляется Муза. Подходит к Поэту, кладет ему ладонь на лоб.
Опять в душе пожар бушует
И пальцы тянутся к перу.
Ужель сегодня напишу я
Стихотворенье ввечеру?
Ужель наитие проснется,
Чтоб с уст немых
Сорвать печать?
Ужель, как прежде, содрогнется
В ответ центральная печать?
Муза
Поэт (отпрянув)
Ах, полно, друг мой,
Успокойся,
Не расточай свой скромный дар.
Водой холодною умойся,
Глядишь, уляжется пожар.
Глаза горят,
Власы подъяты,
Несутся хрипы из груди…
Сними с себя шлафрок измятый
И срочно в ванную поди.
Там под струей упругой душа
Недуг твой снимет как рукой,
И вновь в израненную душу
Войдет целительный покой.
Муза (в сторону, встревоженно)
Чур-чур! Изыди! Сгинь, виденье!
Растай! Исчезни без следа!
Наперекор тебе сей день я
Вкушу желанного плода.
Ты, словно камень, тяжким грузом
Висишь на шее у меня.
Нет, ты не муза,
Ты — обуза.
Коня!
Подайте мне коня!
(Поворачиваясь к Поэту)
Совсем свихнулся бедный малый!
Последний разум в нем угас.
Еще мгновенье — и, пожалуй,
Сюда заявится Пегас.
Опять носиться до рассвета,
Пути не ведая во тьме…
Ах, эти чертовы поэты!
У них одно лишь на уме.
В моем ли возрасте почтенном,
Пустившись в бешеный галоп,
Скакать с безумцем дерзновенным
Всю ночь
Того лишь ради, чтоб
Пяток-другой четверостиший
Под утро из себя, кряхтя,
Он выжал?
Поэт
Эй, нельзя ль потише?
Ведь ты не малое дитя,
И потакать твоим причудам
Моей охоты больше нет.
Иди-ка спать,
Давай отсюда,
А я закрою кабинет.
Муза (в сторону)
Молчи, проклятая старуха!
Твой рот беззуб,
Твой череп гол!
Коль моего коснулся слуха
Испепеляющий глагол,
Ничто сдержать меня не сможет!
Все поняла?
Тогда вперед!
(Наполняет стоящий на столе бокал вином, незаметно подсыпая в него яд. Затем протягивает Поэту)
Ну, что вы скажете?
О боже,
Из всех щелей безумство прет!
Я не хотела, право слово,
Его губить во цвете лет,
Но, видно, выхода иного
В подобном положенье нет.
Поэт (поднимая бокал)
Ну что ж, согласна.
И в дорогу
С тобой мы тронемся сейчас.
Глотни, мой друг, вина немного,
Пока не подоспел Пегас.
(Пьет)
Вот так давно бы!
Неужели
Нельзя нам было без помех
Отправиться к заветной цели?
За мой успех!
Муза (в сторону)
ЗАНАВЕС
За наш успех!
1984
Поэт и прозаик (А. Кабакову)
Квартира Прозаика. Появляется Поэт, приглашенный по случаю дня рождения хозяина.
Поэт (светясь)
Прозаик (не меняя позы)
Поэт (светясь)
Прозаик (брюзгливо)
Какие, друг мой, наши годы!
Нам генетические коды
Сулят на много лет вперед,
Что жизнь внутри нас не умрет.
Поэт (с идиотским энтузиазмом)
Такие, друг мой, наши годы,
Что ломит кости от погоды,
И атмосферы перепад
Душевный нарушает лад.
Прозаик (сварливо)
Какие, друг мой, перепады,
Когда стихов моих громады
И прозаический твой дар
В сердцах людей рождают пар!
Поэт (пламенея)
Такие, друг мой, перепады,
Что большей нет душе отрады,
Чем, ноги войлоком обув,
Их водрузить на мягкий пуф.
Прозаик (страдальчески морщась)
Какие, друг мой, наши ноги,
Когда бессмертье на пороге?
Оно звонит в дверной звонок,
Держа под мышкою венок.
Поэт (из последних сил)
Такие, друг мой, наши ноги,
Что не поднять мне с пуфа ноги,
А что касается венка,
То шутка явно не тонка.
Прозаик (прислушиваясь к себе)
Какие, друг мой, наши шутки!
Вставай, в прудах проснулись утки,
Заря за окнами горит
И радость в воздухе парит.
Поэт (внезапно обмякнув)
Такие, друг мой, наши шутки,
Что мне седьмые кряду сутки
Пищеварительный мой тракт
Не может краткий дать антракт.
(падает)
Какие, друг мой, наши тракты!
Всего возвышенного враг ты.
До глубины душевных пор
Меня измучил этот спор.
Прозаик (не меняя позы)
Поэт (помертвевшими губами чуть слышно)
Такие, друг мой, наши тракты
Что частые со мной контакты
Иных служителей искусств
Лишить способны многих чувств.
Прозаик (с раздражением)
Какие?
ЗАНАВЕС
Такие.
1985
„Прелюдией Баха хоральной...“
Прелюдией Баха хоральной
Наполнив квартиры объем,
Душой ощущаю моральный
Последнее время подъем.
Казалось всегда — на фига нам
Унылый напев немчуры,
А ныне, пленен Иоганном,
Иные постиг я миры.
За ангелов дивное пенье
У райских распахнутых врат,
За дивные неги мгновенья
Спасибо, далекий камрад.
Затянут рутины потоком,
Воюя за хлеба кусок,
Я редко пишу о высоком,
Хотя интеллект мой высок.
Но чувствую в области паха
Предательский я холодок,
Едва лишь прелюдии Баха
Заслышу протяжный гудок.
1999
„Привет тебе, мой друг Виталий...“
В. Шленскому
Привет тебе, мой друг Виталий,
Во глубину сибирских руд,
Где отмерзает гениталий,
Настолько местный климат крут.
В столице нынче перестройка,
Народ совсем сошел с ума,
Лишь я незыблемо и стойко
Торчу по пояс из дерьма.
И верхней частию своею,
Которой имя — голова,
Стихи слагаю как умею,
А я умею хорошо.
Так приезжай скорей в столицу
Великой родины моей,
Там всюду радостные лица,
А посредине — Мавзолей.
Там целый день гремят салюты,
Там в магазинах колбаса,
Там можно щупать за валюту
Продажных женщин телеса.
Но в этом нет нам интереса,
Ведь наша нравственность тверда —
И ты, уверен, не повеса,
И я им не был никогда.
Писать кончаю, душат слезы,
Ведь я слезлив, имей в виду,
Читатель рифмы ждет „колхозы“,
А я тебя, Виталий, жду.
1987
Приглашение в Мытищи
Г. Кружкову
Если дома нету пищи,
Газа, света и воды —
Приезжайте к нам в Мытищи,
Полчаса до нас езды.
Вас накормят, и напоят,
И оставят ночевать,
Обогреют, успокоят,
Руки будут целовать.
Все недуги вам излечат,
Все условья создадут,
И работой обеспечат,
И семьей обзаведут.
И детей пристроят в ясли,
Как родятся, сей же час,
Словно сыр, кататься в масле
Вы здесь будете у нас.
А когда на этом свете
Вы устанете душой,
Напечатают в газете
Некролог про вас большой.
Место тихое подыщут,
Добрым словом помянут,
Приезжайте к нам в Мытищи
Хоть на несколько минут!
1988
Про искусство
Искусство — достоянье масс
И достижение природы.
Оно сияет, как алмаз,
Когда его почистишь содой.
Оно не терпит суеты
И в то же время —
Волокиты.
Его прекрасные черты
Для всех желающих открыты.
Оно вести способно в бой
И может вывести
Из строя.
Оно растет само собой,
Как бюст
На родине героя.
„Ars longa, vita brevis est“ —
Сияет надпись горделиво.
Кто не работает — не ест.
И это очень справедливо!
1983
Про любовь
Желаю восславить любовь я,
Хвалу вознести ей сполна.
Полезна она для здоровья,
Приятна для сердца она.
Любовь помогает в работе,
Любовь согревает в быту,
Наш дух отрывая от плоти,
Бросает его в высоту.
И дух наш по небу летает,
Как горный орел все равно,
То крылья свои распластает,
То ринется камнем на дно,
То тайны познает Вселенной,
То съест на лету червяка —
Отважный, как будто военный,
Привольный, как Волга-река,
Взирая с высот равнодушно
На трудности местных властей,
Парит он в пространстве воздушном,
Охвачен игрою страстей.
А не было б в мире любови,
Сидел бы, забившись в углу,
Поскольку подобных условий
Никто не создал бы ему.
1984
Про Петра (опыт синтетической биографии)
Люблю Чайковского Петра!
Он был заядлый композитор,
Великий звуков инквизитор,
Певец народного добра.
Он пол-России прошагал,
Был бурлаком и окулистом,
Дружил с Плехановым и Листом,
Ему позировал Шагал.
Он всей душой любил народ,
Презрев чины, ранжиры, ранги,
Он в сакли, чумы и яранги
Входил — простой, как кислород.
Входил, садился за рояль
И, нажимая на педали,
В такие уносился дали,
Какие нам постичь едва ль.
Но, точно зная, что почем,
Он не считал себя поэтом
И потому писал дуплетом
С Модестом, также Ильичом.
Когда ж пришла его пора,
Что в жизни происходит часто,
Осенним вечером ненастным
Недосчитались мы Петра.
Похоронили над Днепром
Его под звуки канонады,
И пионерские отряды
Давали клятву над Петром.
Прощай, Чайковский, наш отец!
Тебя вовек мы не забудем.
Спокойно спи
На радость людям,
Нелегкой музыки творец.
1986
Про Семена
Есть у нас в квартире дядя,
Он известен в доме всем.
У него во лбу семь пядей.
На неделе пятниц семь.
Семимильными шагами
По квартире ходит он,
За семью живет замками
И зовут его Семен.
Про Федота
Был Федот хороший слесарь,
Им гордился весь завод,
„Вечный двигатель прогресса“
Называл его народ.
В цех придя без опозданья,
Он трудился день-деньской
И за смену три заданья
Выполнял одной рукой.
На Доске висел почета,
Был по шашкам чемпион,
И с идеей хозрасчета
Всей душой сроднился он.
Если б так и дальше длилось,
Стал бы он Герой Труда,
Но однажды приключилась
С нашим Федею беда.
Как-то раз в конце недели,
А точней, под выходной,
Он смотрел программу теле
На диване в час ночной.
И хоть ту программу кто-то
Окрестил невинно „Взгляд“,
Оказался для Федота
Этот „Взгляд“ страшней, чем яд.
Охмурили неформалы
Трудового паренька,
Стал читать он что попало,
Начиная с „Огонька“.
Из семьи уйдя рабочей,
Позабыв родной завод,
На тусовках дни и ночи
Он проводит напролет.
За версту бывает слышно,
Как подкуренный Федот
С диким криком „Хари Кришна!“
Вдоль по улице идет.
От его былого вида
Не осталось ничего,
Он вот-вот умрет от СПИДа,
И не только от него.
И не зря в народе люди
Меж собою говорят:
— Так с любым Федотом будет,
Кто программу смотрит „Взгляд“!
1988
„Провел я молодые годы...“
Провел я молодые годы
На лоне девственной природы,
Природы девственной на лоне,
Режима строгого на зоне.
На зоне строгого режима,
На фоне полного зажима
Считал закаты и восходы
В местах лишения свободы.
И все моральные уроды,
И все духовные кастраты
Со мной считали те восходы,
Со мной считали те закаты.
И покидая мир греховный,
Перемещался в мир астральный
То вдруг один кастрат духовный,
То вдруг другой урод моральный.
1992
Прогулка на два оборота
"Я не был никогда в Австралии,
Где молоко дают бесплатно,
Где, может быть, одни аграрии
Да яблоки в родимых пятнах."
Ю. Арабов "Прогулка наоборот"
Я не был никогда в Монголии,
Где от кумыса нету спасу,
Где круглый год цветут магнолии,
Согласно сообщеньям ТАССа.
Там что ни житель — то монгол,
А что ни лошадь — то Пржевальского,
Там все играют в халхинбол,
Но из ключа не пьют кастальского.
Я не был никогда в Венеции —
Шамбале кинематографии,
Где драматургов нету секции,
Что в переводе значит — мафии.
Там время сжато, как пропан,
И вечность кажется минутою,
Там чуть не помер Томас Манн,
А может, Генрих — я их путаю.
Я не бывал в стране Муравии,
Где ям не меньше, чем ухабов,
Я также не бывал в Аравии,
Ну что ж, тем хуже для арабов.
Но я бывал в Голопобоево,
Чьи жители клянут Арабова,
Раскаты дикой лиры коего
Лишает их рассудка слабого.
Там низок уровень культуры
И редко слышен детский смех.
Ты лучше их не трогай, Юра,
Убогих, Юра, трогать грех.
1989
„Промышленность не может быть тяжелой...“
Промышленность не может быть тяжелой.
Ей надлежит быть легкой и веселой.
1997
„Прости-прощай, ушедший век двадцатый...“
Прости-прощай, ушедший век двадцатый,
Здорово-здравствуй, двадцать первый век!
Я поздравляю с грандиозной датой
Сограждан, современников, коллег.
Столетия итоги подбивая,
Отмечу, что народ непобедим,
Уверен, что нас вывезет кривая
Из места, где мы столько лет сидим.
И мы, едва сведя концы с концами,
Задравши хвост победною трубой,
Рванемся вновь на тройке с бубенцами,
Оставив все народы за собой.
Что вам сказать в конце тысячелетья?
Тысячелетье в целом удалось.
Дай Бог, чтоб не последним было третье,
А там и дальше пронесет, авось.
„Просыпаюсь с бодуна...“
Просыпаюсь с бодуна,
Денег нету ни хрена.
Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы сперли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты-суки!
1991
Прощание
Попрощаемся, что ли, родная,
Уезжаю в чужие края.
Эх, кровать ты моя раскладная,
Раскладная подруга моя!
Не стираются в памяти даты,
Знаменуя истории ход.
Я купил тебя в семьдесят пятом
У Петровских тесовых ворот.
Дело было двадцатого мая,
Запоздалой московской весной.
Чем ты мне приглянулась, не знаю,
Но вполне допускаю — ценой.
Пусть не вышла ты ростом и статью,
Нет причины о том горевать,
Ты была мне хорошей кроватью,
Это больше, чем просто кровать.
Я не брошу тебя на помойку
И не сдам в металлический лом.
Пусть покрытая славою койка
Под музейным хранится стеклом.
И пока не остыла планета,
Свой последний свершив оборот,
У музея-кровати поэта
Будет вечно толпиться народ.
1987
Прощание матроса с женой
Уходит в плаванье матрос,
На берегу жена рыдает.
Его удача ожидает,
Ее судьба — сплошной вопрос.
На нем широкие штаны.
Он в них прошел огонь и воду,
Но моде не принес в угоду
Их непреклонной ширины.
На ней забот домашних груз,
Ночей бессонных отпечаток,
Да пара вытертых перчаток,
Да полкило грошовых бус.
Мгновений бег неумолим.
В преддверьи горестной разлуки
Она заламывает руки,
Расстаться не желая с ним.
Со лба откинув прядь волос,
В глаза его глядит с мольбою.
Перекрывая шум прибоя,
Целует женщину матрос.
И утерев бушлатом рот,
Он говорит, прощаясь с нею,
Что море вдаль его зовет,
Причем чем дальше, тем сильнее.
Матрос уходит в океан.
Его шаги звучат все глуше,
А женщина стоит на суше,
Как недописанный роман.
Мне эту сцену не забыть —
Она всегда передо мною.
Я не хочу матросом быть
И не могу — его женою.
1987
„Пусть продукты на исходе...“
Пусть продукты на исходе,
Пусть кончается вода,
Чувство юмора в народе
Не иссякнет никогда.
Даже смерть нам не помеха,
Ну а если вдруг помрем,
То, скорей всего, от смеха
С нашим дедом Щукарем.
Размышления о Японии
В Стране восходящего солнца,
Где сакура пышно цветет,
Живут-поживают японцы,
Простой работящий народ.
Живут они там и не тужат,
Японские песни поют,
Им роботы верные служат
И гейши саке подают.
Но водки при этом ни грамма
Не выпьет японец с утра.
Еще там у них Фудзияма —
Большая такая гора.
Там видео в каждой квартире,
Там на нос по десять „Тойот“.
Там сделать решил харакири,
Бери себе меч — и вперед.
Еще там у них император,
Проснувшись, является вдруг,
На нем треугольная шляпа
И серый японский сюртук.
И пусть там бывает цунами —
Японский народный потоп,
Но я вам скажу между нами,
Что все у японцев тип-топ.
Я зависти к ним не питаю,
Но все же обидно подчас,
Что нам до них — как до Китая,
А им — как до лампы до нас.
1989
Романс на двоих
Я спою о безумной любви,
О крушении хрупких надежд.
Ты, Колян, там фанеру вруби
Да высокие малость подрежь.
О прогулках по саду в ночи,
О луне, утонувшей в пруду,
Ты звучи, моя запись, звучи,
Я в тебя как-нибудь попаду.
О сияньи волос золотом,
О венке, что из роз тебе сплел…
Ты чего там, уснул за пультом?
Ты ж меня подставляешь, козел!
О губах твоих алых, как мак.
О зубах твоих белых, как лед.
Это ж крупная лажа, чувак,
Это ж с бабками полный пролет.
О словах, от которых я пьян,
О немеркнущем чувстве святом.
Все. Линяем отсюда, Колян,
За базар я отвечу потом.
Ряд допущений
Надену я пиджак в полоску,
Или, допустим, брюки в клетку.
Достану с понтом папироску,
Или, допустим, сигаретку.
Поеду к девушке любимой,
Или, допустим, нелюбимой,
Зовут ее, допустим, Риммой,
Или, допустим, Серафимой.
Куплю, допустим, два букета,
Гвоздик, допустим, и пионов,
Или, допустим, два билета
На фильм румынский про шпионов.
Скажу ей, будь моей женою,
Или, допустим, не женою.
Ты будешь счастлива со мною,
Или, допустим, не со мною.
Она в ответ позеленеет,
Или, допустим, покраснеет,
Или, допустим, почернеет —
Значенья это не имеет.
А после скажет, знаешь, Вася,
Или, допустим, знаешь, Петя,
Не для того я родилася
И не затем живу на свете,
Чтоб слушать мне такие речи,
А я на это ей отвечу:
Иди-ка ты заре навстречу,
И сам пойду заре навстречу.
1988
„С другом мы пошли к путанам...“
С другом мы пошли к путанам,
Там сказали: — от винта! — нам.
— За бумажные рубли
Вы бы жен своих могли.
1989
„С улыбкой мимолетной на устах...“
С улыбкой мимолетной на устах,
В поток различных мыслей погруженный,
Брожу порой в общественных местах,
Толпой сограждан плотно окруженный.
Как мне они физически близки,
Те, за кого пред небом я в ответе —
Солдаты, полотеры, рыбаки,
Саксофонисты, женщины и дети.
Предмет их лихорадочных надежд,
Весь замираю от стыда и муки,
Когда моих касаются одежд
Их грязные доверчивые руки.
Чем я могу помочь несчастным им,
Чего им ждать от нищего поэта,
Когда он сам отвержен и гоним,
Как поздний посетитель из буфета.
1990
„Свой путь земной на две прошедши трети...“
Свой путь земной на две прошедши трети,
Познав богатство, славу и гастрит,
Одно я понял — счастья нет на свете,
И зря народ насчет него шустрит.
1992
„Сгущалась тьма над пунктом населенным...“
Сгущалась тьма над пунктом населенным,
В ночном саду коррупция цвела,
Я ждал тебя, как свойственно влюбленным,
А ты, ты, соответственно, не шла.
Я жаждал твоего коснуться тела,
Любовный жар сжигал меня дотла,
А ты прийти ко мне не захотела,
А ты, смотрите выше, все не шла.
Полночный сад был залит лунным светом,
Его залил собою лунный свет.
Сказать такое — нужно быть поэтом,
Так написать — способен лишь поэт.
Поэт, он кратким должен быть и точным,
Иначе не поэт он, а фуфло.
Короче, я сидел в саду полночном.
А ты, как чмо последнее, не шло.
1994
Сделай сам
Это стихотворение несколько потеряло актуальность из-за галопирующей инфляции. Однако Игорь Иртеньев оперативно отреагировал на изменение ситуации. Все-таки, имидж поэта-правдоруба обязывает:
Из куска цветной бумаги,
Взявши ножницы и клей,
Если хватит вам отваги,
Можно сделать пять рублей.
Это слабая подмога
Вашим детям и жене,
Пять рублей совсем немного —
Деньги нынче не в цене.
Можно, правда, сделать десять,
Но и десять не спасут,
Ведь за это срок навесить
Может вам народный суд.
Чтоб могли вы с потрохами
Суд народный закупить,
Нужно деньги ворохами
Круглый год туда носить.
Так что, братцы, в этом деле
Торопиться не резон,
Раз решили делать деньги,
Надо делать миллион.
1989
Эти пламенные строки
Много лет тому назад,
Возведя себя в пророки,
Написал я наугад.
Но не знал, чем обернется
Мой финансовый прогноз,
Что настолько сковырнется
Деревянный наш с колес.
Предлагаю старой феньки
Обновленный вариант —
Раз решили делать деньги,
Надо делать миллиард.
1998
„Сияло солнце над Москвою...“
Сияло солнце над Москвою,
Была погода хороша,
И наслаждалася покоем
Моя уставшая душа.
Внезапно сделалось темно,
Затрепетали занавески,
В полуоткрытое окно
Ворвался ветра выдох резкий,
На небе молния зажглась
И долго там себе горела…
В вечернем воздухе, кружась,
По небу кошка пролетела.
Она летела, словно птица,
В сиянье грозовых огней
Над изумленною столицей
Великой Родины моей.
По ней стреляли из зениток
Подразделенья ПВО,
Но на лице ея угрюмом
Не отразилось ничего.
И, пролетая над Арбатом,
К себе вниманием горда,