Реакция Ника была незамедлительной и бурной. «Чума на ваши головы! Зачем ты развесила уши?» Ди несознательно попыталась подавиться мороженым, сделав от неожиданности глубокий вдох. «В каком смысле?» Спросила осторожно, боясь спугнуть лучик света, сверкнувший в серых безнадежных сумерках. Ник с размаху воткнул ложку в свое сливочно-миндальное, расплескал остывающий кофе. «В самом прямом. Кто тебе сказал, что все эти книжки — твои?» У нее отвалилась челюсть — тоже в самом прямом смысле. «Как… это?» — «Боже, ну и дурак. Какой же я дурак! Я был уверен, что это все знали. Совсем из головы вылетело, что Фил был помешан на дурных мистификациях». — «Да что знали-то? Какие еще мистификации?» — «Диана Димарина — литературный псевдоним Фила!»
Ди отнюдь не стало легче от такого объяснения. Несколько секунд она открывала и захлопывала рот, пытаясь совладать со своим речевым аппаратом. «А… а я?» — «А ты сама по себе». — «А фотографии на книжках?» — «Ну я же говорю, Фил любил мистификации. Писательница Диана Димарина — вымышленная фигура, но имеющая реальные очертания — облик, характер, биографию. Он писал, а ты была его, скажем так, полномочным представителем. Его вторым „я“. Понимаешь?» Ди вяло кивнула. «Наверное, я тоже любила дурные мистификации, если согласилась на такое». — «Да уж я думаю, уговаривать тебя не пришлось. Но я не знал, что шутка затянется так надолго. Наверное, для вас двоих это стало чем-то серьезным».
Ди вдруг поняла, что все же выбралась из ловушки. Клетка, ощерившаяся зубьями поднятой решетки, осталась позади. Стало немного легче. Но разгребать эту кучу все равно придется еще долго — если это вообще возможно. Чересчур много в ней навалено хлама — да все тяжелого, неподъемного. Впрочем, начинать нужно с мелочей. Например, таких: «А откуда тебе это известно? Это начиналось до того, как ты уехал?» — «Нет. Позже. Меня уже не было здесь. Как-то раз я написал письмо Филу. С небольшой просьбой… в общем неважно. Он ответил. Сообщил, что ради смеха принялся кропать бульварную литературу и взял для этого твое имя. А до того он писал всякие забавные маленькие штуки. Мне нравилось. Тебе тоже… Конечно, я могу и ошибаться, но, по-моему, ты потому и замуж за Филиппа вышла».
Ди недоверчиво скосила на него глаза. «Потому что мне нравились его литературные опусы?!» Ник взял чашку с уже холодным кофе и выхлебал все одним глотком. «Ну да. У тебя была такая девичья мечта — иметь мужа-писателя. Чтобы быть его музой. Ты сама мне однажды сказала об этом». Ди уже знала, что не сможет удержаться — внезапно в ней проснулись хулиганские настроения. Подперев щеку рукой, она устремила на Ника долгий взгляд с поволокой, а затем раздумчиво, томным голосом протянула: «Почему же ты не стал писателем? Ведь ты хотел, чтобы я была твоей… музой?»
Но он только рассмеялся. Темным цветком в ней распустилось крошечное разочарование — ей не удалось смутить его. Похоже, он вообще непробиваем. Впрочем, она тут же решила, что в веселом его смехе проскользнула-таки напряженная нота. «Бог не дал таланта. Если бы мне досталась муза, я бы не знал, что с ней делать. Поставить на полку и смахивать с нее пыль? Согласись, это было бы слишком уныло». Ди согласилась, но внутренне сочла себя оскорбленной. Продолжая размазывать вторую порцию мороженого, долго глядела мимо Никиты, блуждающим взором перескакивала с места на место, скучно оглядывала прохожих…
…пока не запнулась опять об это.
Несфокусированное человекообразное явление. Оно стояло на тротуаре, прислонясь плечом к стене здания, метрах в двадцати от кафе, и, как и в первый раз, беззастенчиво разглядывало ее. Или их обоих. И его ничуть не смутило то, что она ответно уставилась на него, пытаясь настроить глаза на нужную резкость. Ничего не получалось. Чем дольше она вглядывалась в непонятное видение, тем больше оно расплывалось, становясь просто нечетким пятном. Тогда Ди быстро схватила Никиту за руку и заставила его повернуться. «Вон там. Что это такое?» — «Где?» — «Да вон же, возле зеленого дома, на углу. Стоит и на нас пялится. Я уже второй раз его вижу». — «Там никого нет». — «Как это нет, если я его вижу!» — «Хорошо видишь?» Ди замялась. «Ну… не так чтобы очень. По-моему, он применяет какие-то оптические спецэффекты. Ты точно ничего не видишь?» — «Конечно». Ник смотрел на нее с загадочным, непереводимым на простой язык выражением.
Ди выдохнула и отвернулась от странного типа. С полминуты сосредоточенно хмурилась и терла висок. «Так на чем мы остановились?» Никита показал подбородком на кипу листов, лежащую сбоку на столе. «На том, что эта писанина не твоя, а Фила». — «Угу. Только понятней от этого не стало. Фактически он писал свою собственную историю. Так? Так что же получается, он знал, что его убьют и что именно таким прелестным способом?» Ник скептически хмыкнул. «Ясновидение тут ни при чем. Тебя заставили поверить в то, что ты каким-то образом причастна к убийству. Поэтому теперь в поисках выхода из тупика ты подсознательно уходишь от единственно возможного объяснения и снова упираешься в стену». Ди досадливо наморщилась. «А если без метафор?» — «Проще простого. Ты неверно выстраиваешь причинно-следственные и временн ы е соотношения событий. Будущее, даже в умозрительном варианте, никогда не предшествует тому, что в реальном времени происходит раньше. Мы имеем два факта: написание сцены убийства в романе — более раннее событие и настоящее убийство — более позднее событие. Ты упорно пытаешься поменять их местами: сначала реальная смерть в виде некоего предзнания, потом фиксация ее в романе. Но все станет проще и понятней, если ты признаешь, что сцена в романе стала причиной, а способ убийства — ее следствием. В этом случае отпадает любая мистика». — «Иными словами, ты, как и менты, уверен, что это инсценировка?» В вопросе прозвучал нарождающийся гнев. Краешком сознания Ди и сама удивилась — с чего бы это? Она холодно и отстраненно взирала на улыбающегося в своей всегдашней манере Никиту и равнодушно следила за тем, как ее затопляют слепые, не знающие удержу темные эмоции. «Как бешеные ненасытные волки», — успела подумать она, прежде чем здравое разумение скукожилось под напором неистовой логики — логики разрушения и упоения разрушением. «И поскольку сам автор не мог инсценировать собственный труп, а шансы на то, что кто-то посторонний знал содержание недописанного романа, бесконечно малы, то единственным претендентом на роль убийцы оказываюсь снова я. Чокнутая муза, решившая воплотить в жизнь вдохновленное ею творение. Интересная история. Этоты хотел доказать мне своими причинно-следственными отношениями?»
Ди говорила негромко, с ожесточением цедя слова, зло сощурившись и раздувая ноздри, как огнедышащий дракон. Но, казалось, ее выплески разбиваются о собеседника, как о крепкую стену. Он невозмутимо кликнул официанта и заказал сок со льдом. Потом снова повернулся к ней. «Постой. Не торопись. Давай спокойно разберемся. Ради Бога, Ди, умерь свою взрывоопасность. Это только мешает делу. Тебе самой, думаю, ни к чему эти атавизмы экзальтации. Что на тебя опять нашло?» — «Нашло? Да, в сущности, ничего. Так, пустяки. Всего-навсего косвенное обвинение в убийстве собственного мужа. Тебя когда-нибудь обвиняли в убийстве? Конечно, нет. Ты даже не знаешь, каково это — чувствовать себя убийцей. Да ты никого и не можешь убить…» — «А ты можешь?» Коротенький вопрос — как внезапная преграда перед катящимся с горы вприпрыжку валуном: удар, неуловимая секундная запинка, подскок, и дальше — с еще большим ускорением и тяжелой свирепой яростью. «А я могу! Представь себе. Я сейчас все могу, только скажи. Хочешь, выйду на площадь и разденусь догола? А хочешь, разобью бутылку, вон на столике стоит, о голову того лысого старикана? Хочешь? Или выцарапать для тебя глаза официанту? Проще простого. Ты только скажи, я и задумываться не стану». Но и кусок скалы, отломившись, не долго будет падать, расплескивая свою убийственную неумолимость. Ди быстро истратила в коротком и бурном спиче весь свой пыл и затихла, напыжившись, как воробей холодной зимой. Никита пару минут тоже вдумчиво молчал.
Официант, не ведающий, какая опасность над ним нависла, принес стакан с бледно-желтым соком, в котором теснились мини-айсберги. Никита поставил его перед Ди — гасить огонь кровожадности, если тот еще тлел.
«А почему ты думаешь, что об этом романе знали только вы двое, ты и Филипп?» Ди мрачно усмехнулась. «Если он официально передавал авторство мне, то сам показывать текст никому бы не стал. А мне тем более это было бы ни к чему. Не имело смысла. Только автору бывает нужна реакция других на незаконченное произведение». — «Ну а, к примеру, издатель? Он ведь мог читать отдельные куски?» — «У тебя доисторические представления об издателях. Им ни к чему. Они печатают книгу целиком, а не отдельными главами, как в позапрошлом веке. К тому же скорость издательского конвейера сейчас такая, что вмешиваться в работу раскрученного автора с придирками и советами просто невыгодно — это тормозит весь процесс. Принцип такой: количество прибыльнее, чем качество».
Никита внимательно смотрел на нее. «Значит, кое-что ты все-таки помнишь». Ди ответила неохотно. «Да. Всякую чепуху, вроде этой. Стерлось только то, что касается меня лично». Остатки сока на дне с шипением втянулись в трубочку. Мелодично звякнули льдинки.
«И все-таки кто-то должен был знать… Я попрошу тебя оставить мне рукопись. Она может оказаться информативной. Кое-каких деталей мне не хватает для полной картины». Ди изумленно задрала брови. «У тебя уже есть какая-то картина? Может, поделишься?» — «Не сейчас. Прости, но я не хочу зря пугать тебя страшилками». — «Что, все так плохо?» — «Как бы ни было, тебе в любом случае не стоит записывать себя в убийцы». — «Уверен?» — «Да». — «Ладно. Забирай эту макулатуру. Может, отыщешь наконец этот пресловутый храм, который так тебя возбуждает. Не понимаю, что за страсть к этим заплесневелым сектантским культам?»
Ди сама не замечала, что снова принялась язвить как заправская стерва и бросаться внешне невинными гадостями. Если бы заметила, наверное, очень удивилась бы, а потом и разозлилась — на себя же. Какого дьявола, в самом деле! Ведет себя как дурная истеричка. Но она не замечала — локус контроля уплыл куда-то далеко в сторону.
«Не такие уж они и заплесневелые. — Никита безмятежно наблюдал, как вокруг в вечерней синеве загораются лампы и фонари, вспыхивают квадратики окон. — Вполне живучие. Даже чересчур». Он отвлекся от уличной иллюминации и заглянул Ди в глаза — да с такой глубокой, пробирающей до костей, цепкой доверительностью, более похожей на инквизиторскую, дарующую огненное благословение, что Ди чуть-чуть ошалела. «Так каково же это — чувствовать себя убийцей?» Прозвучало это мягко, почти ласково — но она не сомневалась в своих ощущениях. Под мягким таилась сталь, под приятной прохладой нежности — раскаленные угли. Ди показалось, что ее огладили против шерсти. Внутри полыхнуло огнем, и что-то беззвучно зашипело. Ник, напротив, — само бесстрастие. Она шваркнула об него невидящим и ненавидящим взглядом, встала, оттолкнув столик, — задребезжали чашки-блюдца-стаканы — развернулась и зашагала прочь с гордо задранным подбородком.
Он не окликнул ее.
А она, стремительно пройдя в угаре ненависти к миру пару-тройку кварталов, увидела белую «Ауди» с гостеприимно распахнутой дверцей. Внутри никого не было. Снаружи — редкие прохожие. Очевидно, хозяину приспичило что-то срочное или же он был первоклассным растяпой. Ди, не убавляя шага, подошла к тачке и без малейших рефлексий залезла в нее. Ключей не было. Не задумываясь над собственными действиями, она захлопнула дверцу, отыскала проводки зажигания, выдернула и прикрутила контакты друг к дружке. Послушно завелся мотор.
Ди поехала кататься по городу.
Точнее, гонять — лавируя между тихоходами, срываясь на красный, подрезая других водил и с удовлетворением наблюдая в зеркале заднего обзора, как те свирепеют от такой наглости.
Как ей удалось не посадить себе на хвост ментов, осталось загадкой.
Через час она выдохлась, загнала машину в тихий переулок и обмякла на сиденье. В изнеможении глядела на потолок. Улыбалась, сама не зная чему.
Может быть, тому, что крохотный кусочек прежней жизни перекочевал в теперешнюю? Оказывается, она умеет водить машину и даже чуть-чуть лихачить.
Для начала совсем неплохо. Она пошарила в полутьме на панели, доверившись памяти рук. Нажала клавишу. Из динамика пролились последние, затихающие звуки музыкальной записи. После этого заговорил душевный женский голос. Десять тридцать вечера. Региональные новости. Ди слушала, закрыв глаза…Мэр города… совещание по вопросам дорожного строительства… туристический сезон… футбольный матч местных команд… хулиганские действия подростков… участились случаи бесследной пропажи людей… предположения о серийном характере… неподтвержденная информация… имеющим какие-либо сведения… по телефону… облачно, возможен дождь…
Снова музыка. Звонкая, прыгучая, светлая. Воспаряющая и уносящая с собой. Ритм молоточков, высекающих рассыпчатые мелодичные искры.
Ди воспарила вместе с музыкой.
Душа гуляла по горним сферам, а тело отяжелело, оцепенело, скованное темной властью сна и освобожденных образов подсознания — росчерков аморфной человеческой изнанки…
Проснулась на рассвете — с той внезапностью, от которой мгновенно сна не остается ни в одном глазу и которую рождает настороженность недремлющего бестелесного ока. На улице вокруг машины плавал серый кисель раннего-раннего утра. От тишины как будто даже заложило уши.
Ди повернула голову, разминая шейные позвонки, и вдруг увидела, как показалось, причину своего стремительного, настороженного пробуждения. Секунду она глядела на это, вспоминая и прикидывая, могла ли не заметить этого вечером, когда угоняла белую красавицу и рулила на ней по городу. Решила, что могла. Темно уже было, а свет внутри не зажигала. Хотя все же странно.
На сиденье справа вежливо и тихонечко лежала книжка. С фотографией на задней обложке — с нее на Ди взирала с легкой усмешкой недосягаемая, недоступная, неуловимая Диана Димарина.
Всего лишь маска погибшего супруга. А также его муза.
«Муза, бренчащая на кифаре вдохновения, — цинично подумала Ди, беря книжку в руки. — Посмотрим, что ты здесь наколдовала».
По правде говоря, для начала она ожидала, что наколдуется набивший оскомину лабиринт.
Но на этот раз ее вынесло сразу к месту действия — бесконечный, существующий вне времени и пространства лабиринт сократился до одного вздоха, одного взгляда.
Это снова был город. Пасмурные сумерки делали его похожим на призрак. На игру светотени, рисующей зыбкие очертания…
ЦИТАДЕЛЬ ЗАТЕРЯННЫХ ДУШ
Ди отнюдь не стало легче от такого объяснения. Несколько секунд она открывала и захлопывала рот, пытаясь совладать со своим речевым аппаратом. «А… а я?» — «А ты сама по себе». — «А фотографии на книжках?» — «Ну я же говорю, Фил любил мистификации. Писательница Диана Димарина — вымышленная фигура, но имеющая реальные очертания — облик, характер, биографию. Он писал, а ты была его, скажем так, полномочным представителем. Его вторым „я“. Понимаешь?» Ди вяло кивнула. «Наверное, я тоже любила дурные мистификации, если согласилась на такое». — «Да уж я думаю, уговаривать тебя не пришлось. Но я не знал, что шутка затянется так надолго. Наверное, для вас двоих это стало чем-то серьезным».
Ди вдруг поняла, что все же выбралась из ловушки. Клетка, ощерившаяся зубьями поднятой решетки, осталась позади. Стало немного легче. Но разгребать эту кучу все равно придется еще долго — если это вообще возможно. Чересчур много в ней навалено хлама — да все тяжелого, неподъемного. Впрочем, начинать нужно с мелочей. Например, таких: «А откуда тебе это известно? Это начиналось до того, как ты уехал?» — «Нет. Позже. Меня уже не было здесь. Как-то раз я написал письмо Филу. С небольшой просьбой… в общем неважно. Он ответил. Сообщил, что ради смеха принялся кропать бульварную литературу и взял для этого твое имя. А до того он писал всякие забавные маленькие штуки. Мне нравилось. Тебе тоже… Конечно, я могу и ошибаться, но, по-моему, ты потому и замуж за Филиппа вышла».
Ди недоверчиво скосила на него глаза. «Потому что мне нравились его литературные опусы?!» Ник взял чашку с уже холодным кофе и выхлебал все одним глотком. «Ну да. У тебя была такая девичья мечта — иметь мужа-писателя. Чтобы быть его музой. Ты сама мне однажды сказала об этом». Ди уже знала, что не сможет удержаться — внезапно в ней проснулись хулиганские настроения. Подперев щеку рукой, она устремила на Ника долгий взгляд с поволокой, а затем раздумчиво, томным голосом протянула: «Почему же ты не стал писателем? Ведь ты хотел, чтобы я была твоей… музой?»
Но он только рассмеялся. Темным цветком в ней распустилось крошечное разочарование — ей не удалось смутить его. Похоже, он вообще непробиваем. Впрочем, она тут же решила, что в веселом его смехе проскользнула-таки напряженная нота. «Бог не дал таланта. Если бы мне досталась муза, я бы не знал, что с ней делать. Поставить на полку и смахивать с нее пыль? Согласись, это было бы слишком уныло». Ди согласилась, но внутренне сочла себя оскорбленной. Продолжая размазывать вторую порцию мороженого, долго глядела мимо Никиты, блуждающим взором перескакивала с места на место, скучно оглядывала прохожих…
…пока не запнулась опять об это.
Несфокусированное человекообразное явление. Оно стояло на тротуаре, прислонясь плечом к стене здания, метрах в двадцати от кафе, и, как и в первый раз, беззастенчиво разглядывало ее. Или их обоих. И его ничуть не смутило то, что она ответно уставилась на него, пытаясь настроить глаза на нужную резкость. Ничего не получалось. Чем дольше она вглядывалась в непонятное видение, тем больше оно расплывалось, становясь просто нечетким пятном. Тогда Ди быстро схватила Никиту за руку и заставила его повернуться. «Вон там. Что это такое?» — «Где?» — «Да вон же, возле зеленого дома, на углу. Стоит и на нас пялится. Я уже второй раз его вижу». — «Там никого нет». — «Как это нет, если я его вижу!» — «Хорошо видишь?» Ди замялась. «Ну… не так чтобы очень. По-моему, он применяет какие-то оптические спецэффекты. Ты точно ничего не видишь?» — «Конечно». Ник смотрел на нее с загадочным, непереводимым на простой язык выражением.
Ди выдохнула и отвернулась от странного типа. С полминуты сосредоточенно хмурилась и терла висок. «Так на чем мы остановились?» Никита показал подбородком на кипу листов, лежащую сбоку на столе. «На том, что эта писанина не твоя, а Фила». — «Угу. Только понятней от этого не стало. Фактически он писал свою собственную историю. Так? Так что же получается, он знал, что его убьют и что именно таким прелестным способом?» Ник скептически хмыкнул. «Ясновидение тут ни при чем. Тебя заставили поверить в то, что ты каким-то образом причастна к убийству. Поэтому теперь в поисках выхода из тупика ты подсознательно уходишь от единственно возможного объяснения и снова упираешься в стену». Ди досадливо наморщилась. «А если без метафор?» — «Проще простого. Ты неверно выстраиваешь причинно-следственные и временн ы е соотношения событий. Будущее, даже в умозрительном варианте, никогда не предшествует тому, что в реальном времени происходит раньше. Мы имеем два факта: написание сцены убийства в романе — более раннее событие и настоящее убийство — более позднее событие. Ты упорно пытаешься поменять их местами: сначала реальная смерть в виде некоего предзнания, потом фиксация ее в романе. Но все станет проще и понятней, если ты признаешь, что сцена в романе стала причиной, а способ убийства — ее следствием. В этом случае отпадает любая мистика». — «Иными словами, ты, как и менты, уверен, что это инсценировка?» В вопросе прозвучал нарождающийся гнев. Краешком сознания Ди и сама удивилась — с чего бы это? Она холодно и отстраненно взирала на улыбающегося в своей всегдашней манере Никиту и равнодушно следила за тем, как ее затопляют слепые, не знающие удержу темные эмоции. «Как бешеные ненасытные волки», — успела подумать она, прежде чем здравое разумение скукожилось под напором неистовой логики — логики разрушения и упоения разрушением. «И поскольку сам автор не мог инсценировать собственный труп, а шансы на то, что кто-то посторонний знал содержание недописанного романа, бесконечно малы, то единственным претендентом на роль убийцы оказываюсь снова я. Чокнутая муза, решившая воплотить в жизнь вдохновленное ею творение. Интересная история. Этоты хотел доказать мне своими причинно-следственными отношениями?»
Ди говорила негромко, с ожесточением цедя слова, зло сощурившись и раздувая ноздри, как огнедышащий дракон. Но, казалось, ее выплески разбиваются о собеседника, как о крепкую стену. Он невозмутимо кликнул официанта и заказал сок со льдом. Потом снова повернулся к ней. «Постой. Не торопись. Давай спокойно разберемся. Ради Бога, Ди, умерь свою взрывоопасность. Это только мешает делу. Тебе самой, думаю, ни к чему эти атавизмы экзальтации. Что на тебя опять нашло?» — «Нашло? Да, в сущности, ничего. Так, пустяки. Всего-навсего косвенное обвинение в убийстве собственного мужа. Тебя когда-нибудь обвиняли в убийстве? Конечно, нет. Ты даже не знаешь, каково это — чувствовать себя убийцей. Да ты никого и не можешь убить…» — «А ты можешь?» Коротенький вопрос — как внезапная преграда перед катящимся с горы вприпрыжку валуном: удар, неуловимая секундная запинка, подскок, и дальше — с еще большим ускорением и тяжелой свирепой яростью. «А я могу! Представь себе. Я сейчас все могу, только скажи. Хочешь, выйду на площадь и разденусь догола? А хочешь, разобью бутылку, вон на столике стоит, о голову того лысого старикана? Хочешь? Или выцарапать для тебя глаза официанту? Проще простого. Ты только скажи, я и задумываться не стану». Но и кусок скалы, отломившись, не долго будет падать, расплескивая свою убийственную неумолимость. Ди быстро истратила в коротком и бурном спиче весь свой пыл и затихла, напыжившись, как воробей холодной зимой. Никита пару минут тоже вдумчиво молчал.
Официант, не ведающий, какая опасность над ним нависла, принес стакан с бледно-желтым соком, в котором теснились мини-айсберги. Никита поставил его перед Ди — гасить огонь кровожадности, если тот еще тлел.
«А почему ты думаешь, что об этом романе знали только вы двое, ты и Филипп?» Ди мрачно усмехнулась. «Если он официально передавал авторство мне, то сам показывать текст никому бы не стал. А мне тем более это было бы ни к чему. Не имело смысла. Только автору бывает нужна реакция других на незаконченное произведение». — «Ну а, к примеру, издатель? Он ведь мог читать отдельные куски?» — «У тебя доисторические представления об издателях. Им ни к чему. Они печатают книгу целиком, а не отдельными главами, как в позапрошлом веке. К тому же скорость издательского конвейера сейчас такая, что вмешиваться в работу раскрученного автора с придирками и советами просто невыгодно — это тормозит весь процесс. Принцип такой: количество прибыльнее, чем качество».
Никита внимательно смотрел на нее. «Значит, кое-что ты все-таки помнишь». Ди ответила неохотно. «Да. Всякую чепуху, вроде этой. Стерлось только то, что касается меня лично». Остатки сока на дне с шипением втянулись в трубочку. Мелодично звякнули льдинки.
«И все-таки кто-то должен был знать… Я попрошу тебя оставить мне рукопись. Она может оказаться информативной. Кое-каких деталей мне не хватает для полной картины». Ди изумленно задрала брови. «У тебя уже есть какая-то картина? Может, поделишься?» — «Не сейчас. Прости, но я не хочу зря пугать тебя страшилками». — «Что, все так плохо?» — «Как бы ни было, тебе в любом случае не стоит записывать себя в убийцы». — «Уверен?» — «Да». — «Ладно. Забирай эту макулатуру. Может, отыщешь наконец этот пресловутый храм, который так тебя возбуждает. Не понимаю, что за страсть к этим заплесневелым сектантским культам?»
Ди сама не замечала, что снова принялась язвить как заправская стерва и бросаться внешне невинными гадостями. Если бы заметила, наверное, очень удивилась бы, а потом и разозлилась — на себя же. Какого дьявола, в самом деле! Ведет себя как дурная истеричка. Но она не замечала — локус контроля уплыл куда-то далеко в сторону.
«Не такие уж они и заплесневелые. — Никита безмятежно наблюдал, как вокруг в вечерней синеве загораются лампы и фонари, вспыхивают квадратики окон. — Вполне живучие. Даже чересчур». Он отвлекся от уличной иллюминации и заглянул Ди в глаза — да с такой глубокой, пробирающей до костей, цепкой доверительностью, более похожей на инквизиторскую, дарующую огненное благословение, что Ди чуть-чуть ошалела. «Так каково же это — чувствовать себя убийцей?» Прозвучало это мягко, почти ласково — но она не сомневалась в своих ощущениях. Под мягким таилась сталь, под приятной прохладой нежности — раскаленные угли. Ди показалось, что ее огладили против шерсти. Внутри полыхнуло огнем, и что-то беззвучно зашипело. Ник, напротив, — само бесстрастие. Она шваркнула об него невидящим и ненавидящим взглядом, встала, оттолкнув столик, — задребезжали чашки-блюдца-стаканы — развернулась и зашагала прочь с гордо задранным подбородком.
Он не окликнул ее.
А она, стремительно пройдя в угаре ненависти к миру пару-тройку кварталов, увидела белую «Ауди» с гостеприимно распахнутой дверцей. Внутри никого не было. Снаружи — редкие прохожие. Очевидно, хозяину приспичило что-то срочное или же он был первоклассным растяпой. Ди, не убавляя шага, подошла к тачке и без малейших рефлексий залезла в нее. Ключей не было. Не задумываясь над собственными действиями, она захлопнула дверцу, отыскала проводки зажигания, выдернула и прикрутила контакты друг к дружке. Послушно завелся мотор.
Ди поехала кататься по городу.
Точнее, гонять — лавируя между тихоходами, срываясь на красный, подрезая других водил и с удовлетворением наблюдая в зеркале заднего обзора, как те свирепеют от такой наглости.
Как ей удалось не посадить себе на хвост ментов, осталось загадкой.
Через час она выдохлась, загнала машину в тихий переулок и обмякла на сиденье. В изнеможении глядела на потолок. Улыбалась, сама не зная чему.
Может быть, тому, что крохотный кусочек прежней жизни перекочевал в теперешнюю? Оказывается, она умеет водить машину и даже чуть-чуть лихачить.
Для начала совсем неплохо. Она пошарила в полутьме на панели, доверившись памяти рук. Нажала клавишу. Из динамика пролились последние, затихающие звуки музыкальной записи. После этого заговорил душевный женский голос. Десять тридцать вечера. Региональные новости. Ди слушала, закрыв глаза…Мэр города… совещание по вопросам дорожного строительства… туристический сезон… футбольный матч местных команд… хулиганские действия подростков… участились случаи бесследной пропажи людей… предположения о серийном характере… неподтвержденная информация… имеющим какие-либо сведения… по телефону… облачно, возможен дождь…
Снова музыка. Звонкая, прыгучая, светлая. Воспаряющая и уносящая с собой. Ритм молоточков, высекающих рассыпчатые мелодичные искры.
Ди воспарила вместе с музыкой.
Душа гуляла по горним сферам, а тело отяжелело, оцепенело, скованное темной властью сна и освобожденных образов подсознания — росчерков аморфной человеческой изнанки…
Проснулась на рассвете — с той внезапностью, от которой мгновенно сна не остается ни в одном глазу и которую рождает настороженность недремлющего бестелесного ока. На улице вокруг машины плавал серый кисель раннего-раннего утра. От тишины как будто даже заложило уши.
Ди повернула голову, разминая шейные позвонки, и вдруг увидела, как показалось, причину своего стремительного, настороженного пробуждения. Секунду она глядела на это, вспоминая и прикидывая, могла ли не заметить этого вечером, когда угоняла белую красавицу и рулила на ней по городу. Решила, что могла. Темно уже было, а свет внутри не зажигала. Хотя все же странно.
На сиденье справа вежливо и тихонечко лежала книжка. С фотографией на задней обложке — с нее на Ди взирала с легкой усмешкой недосягаемая, недоступная, неуловимая Диана Димарина.
Всего лишь маска погибшего супруга. А также его муза.
«Муза, бренчащая на кифаре вдохновения, — цинично подумала Ди, беря книжку в руки. — Посмотрим, что ты здесь наколдовала».
По правде говоря, для начала она ожидала, что наколдуется набивший оскомину лабиринт.
Но на этот раз ее вынесло сразу к месту действия — бесконечный, существующий вне времени и пространства лабиринт сократился до одного вздоха, одного взгляда.
Это снова был город. Пасмурные сумерки делали его похожим на призрак. На игру светотени, рисующей зыбкие очертания…
ЦИТАДЕЛЬ ЗАТЕРЯННЫХ ДУШ
Ди крутила головой по сторонам.
Странное местечко. Никогда таких не видела. Не бывает таких потому что. На первый взгляд город как город. Ничего особенного, никаких архитектурных и градостроительных вывертов. Улицы — чистенькие, ухоженные, вылизанные, дома — двух-трехэтажные достопочтенные особнячки. Кое-где палисадники за ажурными решетками. Славное бюргерское житье.
Ну а если приглядеться… Мостовые под ногами — что перина в той же бюргерской спальне. Мягкие, точно пуховые. Ни тебе сладостного ощущения земной тверди, ни самомалейших звуков шагов. Как если б на большом облаке город стоял. Дома — все сплошь матовые, в дымке блеклых полупастельных расцветок, со смазанными очертаниями, будто плывут в жарком мареве. Хотя какое там марево при такой-то пасмурности. Притом ни сырости, ни жара не чувствуется. Так, что-то среднее, умеренное. А дома — мало что скучные, так еще и все на одно лицо. Роста только разного да масти. Ну а узорные решетки вокруг палисадников — и вовсе что-то непонятное. Ди тронула один из прутьев — на вид стальной, прочный — рука прошла сквозь него, а пальцы схватили воздух. Ди испуганно отдернула руку, но в следующее мгновение и сама уже была по ту сторону фантомной решетки. Шаг назад — и снова на улице, на пуховом тротуаре. А за решеткой — чахлая травка, болезные кустики, анемичные клумбы с бесцветными цветами. Прикасаться к ним не хотелось. Хотелось жалеть — но только на расстоянии.
Ди уже начала было подумывать, что это все просто мираж. Сотканные из ничего картинки, причудливая игра пустоты, развлекающей саму себя. И в этих нафантазированных (пусть убого, но все же нафантазированных) домах никогошеньки нет. Да и кто здесь может жить? Разве что призраки.
И в этот момент она увидела… если это и был призрак, то совсем нестрашный. Он кубарем скатился с крылечка бледно-салатного дома и на одной ножке поскакал прямиком к Ди — руками размахивает, лопочет что-то на ходу тонким голоском.
В лопотании слышалось добродушие — только поэтому Ди устояла на месте, не пустилась наутек от аборигена бестелесного города. Но душа все же попыталась улизнуть в пятки, и глаза раскрылись во всю ширь. Абориген был похож на клок полупрозрачного дыма — притом не только загустевшего в человеческом подобии, но и наряженного в веселенькую хламиду. Что-то среднее между сарафаном и летним комбинезончиком. Того же ядовито-салатного оттенка, что и дом, откуда выкатилось это чудо. Что удивительно — хламида по степени прозрачности не уступала всему остальному в человечке — ручкам, ножкам, голове. Совершенно лысой голове.
Абориген притормозил в двух метрах перед Ди, не переставая верещать, как будто даже нараспев:
— …добро пожаловать, добро пожаловать, я тебя раньше не видел, ты новенькая? У нас здесь хорошо, тебе непременно, всенепременнейше понравится, меня зовут Уйа, это мое имя, правда же красивое? Такое благозвучное, напевное, прекрасно выражающее гармонию мира, его изысканную мягкость линий и красок, утонченную, идеальную природу вещей, освобожденных от грубой оболочки вульгарной материальности, которой подвержены эти несчастные, которым приходится влачить жизнь во плоти, о! ведь это ужасно; да будет благословенно мироздание, ниспославшее горстке избранных свою благодать…
Тут существо прервало свою восторженную ораторию и с любопытством уставилось на Ди. Черты лица его были неуловимы и неприметны. Ди пришло в голову, что отвернись она сейчас, то не сможет восстановить в памяти это невыразительное бесцветное личико. Тем паче не узнает его среди других.
— А как зовут тебя?
— Ди, — честно ответила Ди, не сомневаясь, что в благозвучии имен ее позиция заведомо проигрышна.
— Дии? — протянул Уйа, делая ударение на второй «и», и изумленно покрутил головой. Тут она заметила, что абориген не совсем лыс — что-то похожее на младенческий пушок блекло золотилось на макушке. — Какое странное имя. Очень неуклюжее. Как ты можешь с ним жить? Просто уродец, а не имя. Лучше смени его на что-нибудь более услаждающее слух. — Уйа приблизился к Ди еще на два шажка и вытягивая шею, оглядел ее с боков, точно оценщик на невольничьем рынке. — Тебе подошло бы что-нибудь эфирное, такое воздушное, воспаряющее. — И мечтательно задрав личико к небу, Уйа произнес тягуче-подвывающим голосом: — Аоу, Эаи, Уау, Иаэ, Эоэ. — Потом снова посмотрел на Ди с явственным выражением трепетного восторга и ожидания восхищенных одобрений. Ди вежливо хмыкнула и огорошила мечтателя:
— Зато в моем больше смысла.
Личико Уйа заметно удлинилось книзу от разочарования. А Ди не замедлила удивиться собственному ответу. Какого такого смысла? Какой смысл может быть у огрызка? Но почти сразу же подыскался ответ: часть тяготеет к целому, обломок ищет восстановления. «Ди» — обет. Обещание найти целое. Склеить себя по кусочкам — или одним рывком, как барон Мюнхгаузен, выдернуть из болота небытия. Устремиться к довершению. Достроить пирамиду. Вот он — единый и вечный смысл бытия. А что такое «Аоу»? Голодные подвывания на луну. «Эоэ»? Сытые завывания при луне, чуть-чуть припудренные романтикой мужества. Даже «Уйа» рядом с ними выглядит как-то серьезнее. Отважнее, что ли.
Уйа пыхтел от обиды, сунув руки в просторные карманы своей хламиды. Ди показалось, что сейчас брызнут слезы. Она зачарованно смотрела на скуксившегося аборигена, твердо решив дождаться от него слез. Впрочем, было ясно, что ничегошеньки такого она не дождется. Просто захотелось переупрямить себя. Но не получилось. Слез и вправду не было. Хотя абориген очень старался — пыжился, кряхтел, вздыхал. Наверное, эти создания не умеют плакать, подумала Ди. Может, им здесь так хорошо живется, что они разучились это делать? Каким же приторным должен быть этот мир, чтобы отвыкли от слез столь изнеженные существа, скисающие при малейшем проявлении здорового скептицизма? Наверное, ее ответ показался Уйа чудовищной грубостью. Ди захотелось жалеть его — как перед тем хотелось жалеть здешние чахоточные цветы. Чего-то они все здесь, в этом городе, недополучили. Чем-то их здорово обделили.
— Ладно, извини. — Ди примирительно расплылась в улыбке. — Ты покажешь мне город?
Бледная мордашка Уйа, только что уныло хмурившаяся, вдруг просияла.
— Конечно! Я покажу тебе наш славный, обожаемый, восхитительный, чарующий, грациозный, чудесный, осененный благодатью, воспетый в поэмах, трижды благословенный, овеянный негой и сладостным покоем…
Ожидая конца хвалебной тирады, Ди скучно оглянулась — как будто в надежде найти другого, менее словоохотливого гида. Но улица по-прежнему была пуста.
— …наш замечательный, единственный, неповторимый, грандиозный город, — торжественно закончил перечисление Уйа. — Это большое наслаждение — показывать наш красивейший из красивейших, ажурнобашенный, нежнорасцвеченный, изящноочерченный…
— Ну тогда пойдем. — Ди обрубила неисчерпаемый поток эпитетов, проигнорировав чувствительность собеседника к такого рода «вульгарностям».
Уйа, запнувшись, свесил голову набок, слегка потемнел недовольным личиком, но в конце концов церемонно согласился:
— Хоть я и не понимаю причин твоей торопливости, я все же принимаю твое предложение идти прямо сейчас, ибо для меня истинное удовольствие…
— Скажи, Уйа, — снова беспощадно оборвала его Ди, — много здесь живет… э… народу?
Он на миг умолк, сосредоточенно уйдя в себя.
Они уже миновали окрестности салатного дома — Ди даже не заметила когда и как. Улица мягко, неосязаемо скользила назад, по бокам проплывали разноцветные кораблики домов, пуховая перина мостовой была как гладь реки, неторопливо, степенно несущей свои воды, а вместе с водами и все, что отдается на волю течения.
Уйа снова раскрыл рот, отрабатывая обязанности гида:
— В Большой Амбарной Книге, происхождение которой нам неведомо, а слова священны, сказано, что должно нас быть ровно пять тысяч сорок душ, живущих под присмотром бдительного отеческого ока Совета выборных правителей. Но кто ведет счет? Этого я не знаю. Может быть, нас меньше, а может, больше. Ведь мы бессмертны, а новые поступления хоть и редки, но все же случаются. Иначе бы ты к нам не попала.
Что-то забрезжило в голове у Ди. От стремительной догадки ноги отказались идти дальше, и она патетически возопила:
— Я — новое поступление?! Значит… это… я… мы…
И впервые с того момента, как ее занесло сюда, она обратила взор на себя самоё.
— Мы суть идеи, — с гордостью подтвердил Уйа. — Или иначе — души. Так нас называют внизу, у людей. Они, конечно же, догадываются, что они сами тоже души, но только что это за души! Воплощенные, заключенные в грязную, тяжеловесную, порочную оболочку тел, живущие в этом отвратительном мире бесконечных, режущих контрастов, непрерывной возни, суеты, маеты и томления. В мире, где они поголовно становятся сумасшедшими, и когда избавляются наконец от оболочки, их ждет одно из двух — либо лечебница для буйных, о! это страшное место, говорят, там усмиряют особо тяжелых больных в ваннах с кипящей смолой и проводят реинкарнацию совсем безнадежных, потому что только темница тела может сдержать их безумное инфернальное неистовство. Либо же несчастных отправляют навечно в санаторий с щадящим режимом. Это для тихих помешанных, смиренных, незлобивых. Там, конечно, уход, персонал хороший, белые одежды, сады с яблоками, все такое — но ведь ты представь себе — коротать бессмертие в лазарете! В месте, где НИКОГДА НЕ МЕРКНЕТ СВЕТ!! Свет! Лечить бедных помешанных светом! Я, пожалуй, не удивлюсь, если мне скажут, что кое-кого из них приходится время от времени переоформлять в буйное. Просто не может быть, чтобы кто-нибудь там не рехнулся от света окончательно и не впал в инфернальную одержимость тьмой. О! Это ужасно, — жалобно воскликнул Уйа, и по его худенькому, скукожившемуся «телу» прошла судорога страха и отвращения. — Во тьме копошатся гадкие твари, а свет слепит и причиняет боль. Ой-ой-ой! Там невозможно жить, а они все равно живут, как хорошо, что у нас, невоплощенных, есть наш город, наша славная оборонительная крепость, затерянная между беспощадным светом и прожорливой тьмой, как замечательно, что мы избегли жутчайшей участи воплощения, что о нас забыли и оставили в блаженном покое, в возвышающем душу уединении от тревог, забот и мучительных кошмаров…
Странное местечко. Никогда таких не видела. Не бывает таких потому что. На первый взгляд город как город. Ничего особенного, никаких архитектурных и градостроительных вывертов. Улицы — чистенькие, ухоженные, вылизанные, дома — двух-трехэтажные достопочтенные особнячки. Кое-где палисадники за ажурными решетками. Славное бюргерское житье.
Ну а если приглядеться… Мостовые под ногами — что перина в той же бюргерской спальне. Мягкие, точно пуховые. Ни тебе сладостного ощущения земной тверди, ни самомалейших звуков шагов. Как если б на большом облаке город стоял. Дома — все сплошь матовые, в дымке блеклых полупастельных расцветок, со смазанными очертаниями, будто плывут в жарком мареве. Хотя какое там марево при такой-то пасмурности. Притом ни сырости, ни жара не чувствуется. Так, что-то среднее, умеренное. А дома — мало что скучные, так еще и все на одно лицо. Роста только разного да масти. Ну а узорные решетки вокруг палисадников — и вовсе что-то непонятное. Ди тронула один из прутьев — на вид стальной, прочный — рука прошла сквозь него, а пальцы схватили воздух. Ди испуганно отдернула руку, но в следующее мгновение и сама уже была по ту сторону фантомной решетки. Шаг назад — и снова на улице, на пуховом тротуаре. А за решеткой — чахлая травка, болезные кустики, анемичные клумбы с бесцветными цветами. Прикасаться к ним не хотелось. Хотелось жалеть — но только на расстоянии.
Ди уже начала было подумывать, что это все просто мираж. Сотканные из ничего картинки, причудливая игра пустоты, развлекающей саму себя. И в этих нафантазированных (пусть убого, но все же нафантазированных) домах никогошеньки нет. Да и кто здесь может жить? Разве что призраки.
И в этот момент она увидела… если это и был призрак, то совсем нестрашный. Он кубарем скатился с крылечка бледно-салатного дома и на одной ножке поскакал прямиком к Ди — руками размахивает, лопочет что-то на ходу тонким голоском.
В лопотании слышалось добродушие — только поэтому Ди устояла на месте, не пустилась наутек от аборигена бестелесного города. Но душа все же попыталась улизнуть в пятки, и глаза раскрылись во всю ширь. Абориген был похож на клок полупрозрачного дыма — притом не только загустевшего в человеческом подобии, но и наряженного в веселенькую хламиду. Что-то среднее между сарафаном и летним комбинезончиком. Того же ядовито-салатного оттенка, что и дом, откуда выкатилось это чудо. Что удивительно — хламида по степени прозрачности не уступала всему остальному в человечке — ручкам, ножкам, голове. Совершенно лысой голове.
Абориген притормозил в двух метрах перед Ди, не переставая верещать, как будто даже нараспев:
— …добро пожаловать, добро пожаловать, я тебя раньше не видел, ты новенькая? У нас здесь хорошо, тебе непременно, всенепременнейше понравится, меня зовут Уйа, это мое имя, правда же красивое? Такое благозвучное, напевное, прекрасно выражающее гармонию мира, его изысканную мягкость линий и красок, утонченную, идеальную природу вещей, освобожденных от грубой оболочки вульгарной материальности, которой подвержены эти несчастные, которым приходится влачить жизнь во плоти, о! ведь это ужасно; да будет благословенно мироздание, ниспославшее горстке избранных свою благодать…
Тут существо прервало свою восторженную ораторию и с любопытством уставилось на Ди. Черты лица его были неуловимы и неприметны. Ди пришло в голову, что отвернись она сейчас, то не сможет восстановить в памяти это невыразительное бесцветное личико. Тем паче не узнает его среди других.
— А как зовут тебя?
— Ди, — честно ответила Ди, не сомневаясь, что в благозвучии имен ее позиция заведомо проигрышна.
— Дии? — протянул Уйа, делая ударение на второй «и», и изумленно покрутил головой. Тут она заметила, что абориген не совсем лыс — что-то похожее на младенческий пушок блекло золотилось на макушке. — Какое странное имя. Очень неуклюжее. Как ты можешь с ним жить? Просто уродец, а не имя. Лучше смени его на что-нибудь более услаждающее слух. — Уйа приблизился к Ди еще на два шажка и вытягивая шею, оглядел ее с боков, точно оценщик на невольничьем рынке. — Тебе подошло бы что-нибудь эфирное, такое воздушное, воспаряющее. — И мечтательно задрав личико к небу, Уйа произнес тягуче-подвывающим голосом: — Аоу, Эаи, Уау, Иаэ, Эоэ. — Потом снова посмотрел на Ди с явственным выражением трепетного восторга и ожидания восхищенных одобрений. Ди вежливо хмыкнула и огорошила мечтателя:
— Зато в моем больше смысла.
Личико Уйа заметно удлинилось книзу от разочарования. А Ди не замедлила удивиться собственному ответу. Какого такого смысла? Какой смысл может быть у огрызка? Но почти сразу же подыскался ответ: часть тяготеет к целому, обломок ищет восстановления. «Ди» — обет. Обещание найти целое. Склеить себя по кусочкам — или одним рывком, как барон Мюнхгаузен, выдернуть из болота небытия. Устремиться к довершению. Достроить пирамиду. Вот он — единый и вечный смысл бытия. А что такое «Аоу»? Голодные подвывания на луну. «Эоэ»? Сытые завывания при луне, чуть-чуть припудренные романтикой мужества. Даже «Уйа» рядом с ними выглядит как-то серьезнее. Отважнее, что ли.
Уйа пыхтел от обиды, сунув руки в просторные карманы своей хламиды. Ди показалось, что сейчас брызнут слезы. Она зачарованно смотрела на скуксившегося аборигена, твердо решив дождаться от него слез. Впрочем, было ясно, что ничегошеньки такого она не дождется. Просто захотелось переупрямить себя. Но не получилось. Слез и вправду не было. Хотя абориген очень старался — пыжился, кряхтел, вздыхал. Наверное, эти создания не умеют плакать, подумала Ди. Может, им здесь так хорошо живется, что они разучились это делать? Каким же приторным должен быть этот мир, чтобы отвыкли от слез столь изнеженные существа, скисающие при малейшем проявлении здорового скептицизма? Наверное, ее ответ показался Уйа чудовищной грубостью. Ди захотелось жалеть его — как перед тем хотелось жалеть здешние чахоточные цветы. Чего-то они все здесь, в этом городе, недополучили. Чем-то их здорово обделили.
— Ладно, извини. — Ди примирительно расплылась в улыбке. — Ты покажешь мне город?
Бледная мордашка Уйа, только что уныло хмурившаяся, вдруг просияла.
— Конечно! Я покажу тебе наш славный, обожаемый, восхитительный, чарующий, грациозный, чудесный, осененный благодатью, воспетый в поэмах, трижды благословенный, овеянный негой и сладостным покоем…
Ожидая конца хвалебной тирады, Ди скучно оглянулась — как будто в надежде найти другого, менее словоохотливого гида. Но улица по-прежнему была пуста.
— …наш замечательный, единственный, неповторимый, грандиозный город, — торжественно закончил перечисление Уйа. — Это большое наслаждение — показывать наш красивейший из красивейших, ажурнобашенный, нежнорасцвеченный, изящноочерченный…
— Ну тогда пойдем. — Ди обрубила неисчерпаемый поток эпитетов, проигнорировав чувствительность собеседника к такого рода «вульгарностям».
Уйа, запнувшись, свесил голову набок, слегка потемнел недовольным личиком, но в конце концов церемонно согласился:
— Хоть я и не понимаю причин твоей торопливости, я все же принимаю твое предложение идти прямо сейчас, ибо для меня истинное удовольствие…
— Скажи, Уйа, — снова беспощадно оборвала его Ди, — много здесь живет… э… народу?
Он на миг умолк, сосредоточенно уйдя в себя.
Они уже миновали окрестности салатного дома — Ди даже не заметила когда и как. Улица мягко, неосязаемо скользила назад, по бокам проплывали разноцветные кораблики домов, пуховая перина мостовой была как гладь реки, неторопливо, степенно несущей свои воды, а вместе с водами и все, что отдается на волю течения.
Уйа снова раскрыл рот, отрабатывая обязанности гида:
— В Большой Амбарной Книге, происхождение которой нам неведомо, а слова священны, сказано, что должно нас быть ровно пять тысяч сорок душ, живущих под присмотром бдительного отеческого ока Совета выборных правителей. Но кто ведет счет? Этого я не знаю. Может быть, нас меньше, а может, больше. Ведь мы бессмертны, а новые поступления хоть и редки, но все же случаются. Иначе бы ты к нам не попала.
Что-то забрезжило в голове у Ди. От стремительной догадки ноги отказались идти дальше, и она патетически возопила:
— Я — новое поступление?! Значит… это… я… мы…
И впервые с того момента, как ее занесло сюда, она обратила взор на себя самоё.
— Мы суть идеи, — с гордостью подтвердил Уйа. — Или иначе — души. Так нас называют внизу, у людей. Они, конечно же, догадываются, что они сами тоже души, но только что это за души! Воплощенные, заключенные в грязную, тяжеловесную, порочную оболочку тел, живущие в этом отвратительном мире бесконечных, режущих контрастов, непрерывной возни, суеты, маеты и томления. В мире, где они поголовно становятся сумасшедшими, и когда избавляются наконец от оболочки, их ждет одно из двух — либо лечебница для буйных, о! это страшное место, говорят, там усмиряют особо тяжелых больных в ваннах с кипящей смолой и проводят реинкарнацию совсем безнадежных, потому что только темница тела может сдержать их безумное инфернальное неистовство. Либо же несчастных отправляют навечно в санаторий с щадящим режимом. Это для тихих помешанных, смиренных, незлобивых. Там, конечно, уход, персонал хороший, белые одежды, сады с яблоками, все такое — но ведь ты представь себе — коротать бессмертие в лазарете! В месте, где НИКОГДА НЕ МЕРКНЕТ СВЕТ!! Свет! Лечить бедных помешанных светом! Я, пожалуй, не удивлюсь, если мне скажут, что кое-кого из них приходится время от времени переоформлять в буйное. Просто не может быть, чтобы кто-нибудь там не рехнулся от света окончательно и не впал в инфернальную одержимость тьмой. О! Это ужасно, — жалобно воскликнул Уйа, и по его худенькому, скукожившемуся «телу» прошла судорога страха и отвращения. — Во тьме копошатся гадкие твари, а свет слепит и причиняет боль. Ой-ой-ой! Там невозможно жить, а они все равно живут, как хорошо, что у нас, невоплощенных, есть наш город, наша славная оборонительная крепость, затерянная между беспощадным светом и прожорливой тьмой, как замечательно, что мы избегли жутчайшей участи воплощения, что о нас забыли и оставили в блаженном покое, в возвышающем душу уединении от тревог, забот и мучительных кошмаров…