Страница:
[25]. Итак, с точки зрения системы ценностей, которую исповедовал этот священник, он поступил по наибольшей любви. Но коммунисты считали, что наибольшей любовью в данном случае будет для него остановить гибель ни в чем не повинных людей. И так как у коммунистов и у священника были разные системы ценностей, то и этические решения они приняли, соответственно, разные. Эта иллюстрация с ужасающей ясностью показывает всю проблематичность ситуационализма. Где та шкала, по которой можно было бы измерить все эти относительные ценности?
Флетчер не мог не сознавать, что его философия не дает людям никакой опоры в поисках этического решения. Поэтому одна из его книг, называющаяся«Моральная ответственность», была написана с целью рассмотрения возможности практического применения его системы. В этой книге он предлагает много личных моральных суждений, но даже и не пытается объяснить, почему же он избрал именно эти суждения. Все более и более мы убеждаемся в том, что любовь в отрыве от сопровождающей ее системы ценностей, не может служить надежным путеводителям в густых дебрях этических решений. Сказать кому-то, чтобы он делал то, что исходит из наибольшей любви — значит сказать очень мало или вообще ничего не сказать. Люди подходят к решению этических проблем исходя из уже имеющейся у них системы ценностей, делая то, что с их точки зрения будет актом любви.
Если этика — это все же предписывающая наука, наука, говорящая людям о том, как надо жить, то новая мораль находится в плачевном состоянии. Рамсей сформулировал это следующим образом:«Там, где все может расцениваться как любовь, нет настоящей любви» [26].
Мораль, основанная на последствиях
Точные вычисления
Глава четвертая. Бихевиоризм
Дуализм
Натурализм
Бихевиоризм
Эволюционный бихевиоризм
Флетчер не мог не сознавать, что его философия не дает людям никакой опоры в поисках этического решения. Поэтому одна из его книг, называющаяся«Моральная ответственность», была написана с целью рассмотрения возможности практического применения его системы. В этой книге он предлагает много личных моральных суждений, но даже и не пытается объяснить, почему же он избрал именно эти суждения. Все более и более мы убеждаемся в том, что любовь в отрыве от сопровождающей ее системы ценностей, не может служить надежным путеводителям в густых дебрях этических решений. Сказать кому-то, чтобы он делал то, что исходит из наибольшей любви — значит сказать очень мало или вообще ничего не сказать. Люди подходят к решению этических проблем исходя из уже имеющейся у них системы ценностей, делая то, что с их точки зрения будет актом любви.
Если этика — это все же предписывающая наука, наука, говорящая людям о том, как надо жить, то новая мораль находится в плачевном состоянии. Рамсей сформулировал это следующим образом:«Там, где все может расцениваться как любовь, нет настоящей любви» [26].
Мораль, основанная на последствиях
Продолжая критически оценивать ситуационализм мы увидим еще одно его слабое место, а именно: если мораль основана на последствиях, мы должны будем уметь предсказать эти последствия, если хотим знать, поступаем ли мы морально или нет. Давайте предположим, что у нас имеется детально разработанная система ценностей. В прошлом остались все философские и теологические дебаты, было достигнуто соглашение по основным вопросам, и Флетчер разработал детальную систему конечных ценностей. Ситуационализм и в этом случае будет неспособен дать сколько-нибудь приемлемое моральное направление, потому что никогда невозможно бывает предсказать все последствия того или иного деяния. Другими словами, никогда нельзя быть уверенным в том, что делая то или иное, вы в конце концов добьетесь желаемого результата.
Флетчер откровенно признается, что«мы не всегда можем предвидеть будущее, хотя всегда должны пытаться сделать это» [27]. Однако, согласно Флетчеру, если желаемый результат остается недостигнутым, то действие становится аморальным. Сам Флетчер утверждает, что«ничто не может быть правильным, если это никому не помогло» [28]. Другими словами, мы должны быть уверены, что наши поступки приведут к желаемым результатам; в противном случае наши действия будут расценены как плохие. Христианин, согласно Фостеру, должен являться совершенным компьютером, способным на сложнейшие исчисления.
Классической попыткой найти основу для предсказания последствий моральных поступков (и тем самым определить приемлемость того или иного деяния) явилось учреждение«фонда опыта человечества» [29]. Этот фонд стремится к тому, чтобы исследуя прошлый опыт человечества определять последствия тех или иных действий (эти последствия измеряются тем счастьем, которое они принесли). Этот фонд претендует на установление нормативной основы для предсказания будущих последствий. Однако, подобная нормативная«основа на самом деле в первую очередь нуждается в том, чтобы уметь различать между добром и злом, что в свою очередь требует наличия системы ценностей, независимой от опыта. И здесь утилитаристы (такие, как Флетчер) не могут прибегать к последствиям как к критерию, так как это не более, чем замкнутый круг аргументов: критерии для предсказаний последствий можно найти в фонде, в то самое время, как критерии для фонда определяются последствиями.
Теперь мы ясно можем видеть те трудности, с которыми сталкиваются утилитаристы в попытках создания относительной системы ценностей. В конечном счете для того, чтобы быть действенной, сравнительная система ценностей должна черпать свое начало в абсолютной системе ценностей. Но это как раз то, с чем никак не могут согласиться утилитаристы.
Более того, представьте себе, как трудно даже пытаться определить все косвенные последствия того или иного деяния. А это необходимо будет делать для того, чтобы определить наибольшее счастье для наибольшего числа людей.
И последним нашим замечанием относительно утилитаристов и попыток предсказать последствия будет следующее: на основании чего утилитаристы могут утверждать, что прежний опыт человечества непременно должен оставаться приемлемым и сегодня? Считает ли этот фонд, что последствия всегда являются одинаковыми? Или он только лишь предполагает это? Если это всего-навсего предположение, то может ли оно служить основой для создания нормативной базы? Конечно же нет, если только не прибегнуть к абсолютным критериям. Но самое страшное в подобной системе заключается в том, что под«абсолютными критериями» в конечном счете кроются предвзятые, субъективные мнения утилитаристов; а в этом, как уже было отмечено, они сами не хотят себе признаться. А если бы и хотели, то их спорные мнения вряд ли способны дать человечеству адекватные критерии для определения этических ценностей.
Флетчер откровенно признается, что«мы не всегда можем предвидеть будущее, хотя всегда должны пытаться сделать это» [27]. Однако, согласно Флетчеру, если желаемый результат остается недостигнутым, то действие становится аморальным. Сам Флетчер утверждает, что«ничто не может быть правильным, если это никому не помогло» [28]. Другими словами, мы должны быть уверены, что наши поступки приведут к желаемым результатам; в противном случае наши действия будут расценены как плохие. Христианин, согласно Фостеру, должен являться совершенным компьютером, способным на сложнейшие исчисления.
Классической попыткой найти основу для предсказания последствий моральных поступков (и тем самым определить приемлемость того или иного деяния) явилось учреждение«фонда опыта человечества» [29]. Этот фонд стремится к тому, чтобы исследуя прошлый опыт человечества определять последствия тех или иных действий (эти последствия измеряются тем счастьем, которое они принесли). Этот фонд претендует на установление нормативной основы для предсказания будущих последствий. Однако, подобная нормативная«основа на самом деле в первую очередь нуждается в том, чтобы уметь различать между добром и злом, что в свою очередь требует наличия системы ценностей, независимой от опыта. И здесь утилитаристы (такие, как Флетчер) не могут прибегать к последствиям как к критерию, так как это не более, чем замкнутый круг аргументов: критерии для предсказаний последствий можно найти в фонде, в то самое время, как критерии для фонда определяются последствиями.
Теперь мы ясно можем видеть те трудности, с которыми сталкиваются утилитаристы в попытках создания относительной системы ценностей. В конечном счете для того, чтобы быть действенной, сравнительная система ценностей должна черпать свое начало в абсолютной системе ценностей. Но это как раз то, с чем никак не могут согласиться утилитаристы.
Более того, представьте себе, как трудно даже пытаться определить все косвенные последствия того или иного деяния. А это необходимо будет делать для того, чтобы определить наибольшее счастье для наибольшего числа людей.
И последним нашим замечанием относительно утилитаристов и попыток предсказать последствия будет следующее: на основании чего утилитаристы могут утверждать, что прежний опыт человечества непременно должен оставаться приемлемым и сегодня? Считает ли этот фонд, что последствия всегда являются одинаковыми? Или он только лишь предполагает это? Если это всего-навсего предположение, то может ли оно служить основой для создания нормативной базы? Конечно же нет, если только не прибегнуть к абсолютным критериям. Но самое страшное в подобной системе заключается в том, что под«абсолютными критериями» в конечном счете кроются предвзятые, субъективные мнения утилитаристов; а в этом, как уже было отмечено, они сами не хотят себе признаться. А если бы и хотели, то их спорные мнения вряд ли способны дать человечеству адекватные критерии для определения этических ценностей.
Точные вычисления
Пуэрториканкская женщине, проживающая в Восточном Харлеме, завела дружбу с женатым мужчиной в надежде, что у нее будет от него ребенок. Ее надежда исполнилась, и она стала матерью. Когда служитель сказал ей, что она должна покаяться перед Богом за свой грех, она воскликнула:«Каяться? Но мне не в чем каяться! Я умоляла Бога дать мне ребеночка. Он — Божий дар».
Вердикт Флетчера однозначен:«Она права» [30]. Однако он никак не объясняет, на основании чего он так заключил. К тому же совершенно очевидно, что в данном случае никак нельзя вычислить все возможные последствия разбираемого нами поступка.
Отец ребенка состоял в браке с другой женщиной. Каковы будут последствия этой любовной связи, когда его жена обо всем узнает? Поможет ли это их браку? Не разрушит ли его? Если у них есть дети, то как скажется на них измена отца? Как быть с теми духовными и психологическими последствиями, с которыми сталкивается человек, нарушивший брачную клятву? Это лишь немногие из тех вопросов, на которые должен ответить Флетчер прежде чем он сможет назвать поступок этой женщины верным или неверным. По всей видимости он вынес свой вердикт совершенно независимо от данной конкретной ситуации. Флетчер никак не мог тщательно взвесить все последствия этого действия. Очевидно, произвести вычисления последствий перед совершением морального выбора еще более сложно.
Несостоятельность попыток этического предсказания может быть показана на примере трудов Бентхема, который пытался строить моральные решения исходя из математических вычислений. Но даже самое простое этическое решение нельзя принять опираясь на такой метод.
Предположим, человек стоит перед выбором: солгать или не солгать своему начальнику. Если он не солжет, каковы будут последствия его честности. Он может найти лучшую работу с лучшей платой, но вполне возможно, ему достанется и худшая работа или, что еще хуже, он останется вообще без работы. Может ли он угадать, какое будущее ожидает его?
С другой стороны, что станется, если он солжет? Опять перед ним встают неразрешимые вопросы. Если его начальник узнает, что он солгал, расскажет ли он об этом другим сотрудникам? И если«да», как они отреагируют на это? Как, в процессе принятия решения, правильно взвесить все вытекающие из действия последствия?
Флетчера по всей видимости не очень-то беспокоят все эти математические расчеты. Он верит, что«с развитием компьютерной техники перед нами откроются огромные возможности анализа этических решений» [31]. Однако не только с компьютерами связываются надежды на предсказания будущего (до сих пор такие попытки так толком ни к чему и не привели); предполагается, что в будущем появятся новые возможности исчислять мораль. Флетчер размышляет следующим образом:«Вполне возможно, что научившись придавать численные значения тем понятиям, которые связаны с совестью человека, мы сможем достичь большой точности в вычислениях любви» [32]. Однако сегодня такие вычисления невозможны. В настоящее время никто не может быть уверен в том, что принимает моральное решение, да и не слишком многие имеют еще доступ к компьютеру (за исключением, разумеется, того, который находится у нас в голове). Таким образом моральная жизнь сегодня невозможна.
В главе шестой мы еще вернемся к ситуационной этике, чтобы продемонстрировать ее логическую непоследовательность. Но уже и того критического рассмотрения, которое было проделано в данной главе, вполне достаточно, чтобы показать, что ситуационализм не способен дать удовлетворительного ответа на вопрос, по каким критериям должно оцениваться моральное действие. Без четко определенных критериев мораль скатывается до уровня личностных человеческих предпочтений.
Вердикт Флетчера однозначен:«Она права» [30]. Однако он никак не объясняет, на основании чего он так заключил. К тому же совершенно очевидно, что в данном случае никак нельзя вычислить все возможные последствия разбираемого нами поступка.
Отец ребенка состоял в браке с другой женщиной. Каковы будут последствия этой любовной связи, когда его жена обо всем узнает? Поможет ли это их браку? Не разрушит ли его? Если у них есть дети, то как скажется на них измена отца? Как быть с теми духовными и психологическими последствиями, с которыми сталкивается человек, нарушивший брачную клятву? Это лишь немногие из тех вопросов, на которые должен ответить Флетчер прежде чем он сможет назвать поступок этой женщины верным или неверным. По всей видимости он вынес свой вердикт совершенно независимо от данной конкретной ситуации. Флетчер никак не мог тщательно взвесить все последствия этого действия. Очевидно, произвести вычисления последствий перед совершением морального выбора еще более сложно.
Несостоятельность попыток этического предсказания может быть показана на примере трудов Бентхема, который пытался строить моральные решения исходя из математических вычислений. Но даже самое простое этическое решение нельзя принять опираясь на такой метод.
Предположим, человек стоит перед выбором: солгать или не солгать своему начальнику. Если он не солжет, каковы будут последствия его честности. Он может найти лучшую работу с лучшей платой, но вполне возможно, ему достанется и худшая работа или, что еще хуже, он останется вообще без работы. Может ли он угадать, какое будущее ожидает его?
С другой стороны, что станется, если он солжет? Опять перед ним встают неразрешимые вопросы. Если его начальник узнает, что он солгал, расскажет ли он об этом другим сотрудникам? И если«да», как они отреагируют на это? Как, в процессе принятия решения, правильно взвесить все вытекающие из действия последствия?
Флетчера по всей видимости не очень-то беспокоят все эти математические расчеты. Он верит, что«с развитием компьютерной техники перед нами откроются огромные возможности анализа этических решений» [31]. Однако не только с компьютерами связываются надежды на предсказания будущего (до сих пор такие попытки так толком ни к чему и не привели); предполагается, что в будущем появятся новые возможности исчислять мораль. Флетчер размышляет следующим образом:«Вполне возможно, что научившись придавать численные значения тем понятиям, которые связаны с совестью человека, мы сможем достичь большой точности в вычислениях любви» [32]. Однако сегодня такие вычисления невозможны. В настоящее время никто не может быть уверен в том, что принимает моральное решение, да и не слишком многие имеют еще доступ к компьютеру (за исключением, разумеется, того, который находится у нас в голове). Таким образом моральная жизнь сегодня невозможна.
В главе шестой мы еще вернемся к ситуационной этике, чтобы продемонстрировать ее логическую непоследовательность. Но уже и того критического рассмотрения, которое было проделано в данной главе, вполне достаточно, чтобы показать, что ситуационализм не способен дать удовлетворительного ответа на вопрос, по каким критериям должно оцениваться моральное действие. Без четко определенных критериев мораль скатывается до уровня личностных человеческих предпочтений.
Глава четвертая. Бихевиоризм
Этическая система, наиболее последовательно придерживающаяся основных принципов натурализма, называется бихевиоризмом. Бихевиоризм основан на предпосылках и занимается объяснением тех идей, согласно которым генетический фактор и фактор окружающей среды являются единственными мерилами моральных ценностей.
Центральная статья журнала «Тайм» [33]была посвящена современной теории поведения, названной социобиологией. Говоря об этой теории вкратце, можно отметить, что она рассматривает мораль в прямой зависимости от генов. Согласно данной теории, все формы жизни существуют только для того, чтобы служить потребностям, заложенным в коде молекул ДНК. Сохранение генов личности, согласно социобиологии, является основной причиной для существования индивидуума и главным фактором, определяющим его поведение.
Придерживающиеся этой теории считают, что эволюция произвела на свет организмы, которые автоматически следуют математической логике: эти организмы, включая человеческие существа, высчитывают генетическую ценность или полезность тех, чей набор генов близок к их собственному. Таким образом все деяния человека — даже кажущиеся альтруистическими поступки, такие, как спасение незнакомого утопающего — по своей природе сугубо эгоистичны. Социобиология, к примеру, рассматривает конфликт между родителями и детьми как биологически неизбежный. Фактически, в свете этой теории, все поступки человека зависят от его генетического кода. Роберт Триверз, биолог из Гарвардского университета, предсказывает: «Рано или поздно политология, законоведение, экономика, философия, психиатрия и антропология превратятся в ветви единой науки — социобиологии» [34].
Фундаментальный вопрос, который возникает с точки зрения этики при рассматривании данной проблемы, состоит в следующем: что делает тот или иной поступок хорошим или дурным? Социобиология отвечает: то, что диктуют гены.
Предмет этой главы намного шире, чем рассмотрение одной только социобиологии. Эта новая дисциплина в свою очередь является частью теории бихевиоризма. Бихевиоризм учит, что все наши поступки прямо вытекают из нашего генетического кода, либо нашего окружения. Ученые-бихевиористы, такие как Б. Скиннер, считают, что наши поступки предопределены нашим окружением; социобоилогисты учат, что действия обусловлены генетическим кодом. В любом случае, не существует объективных моральных стандартов, согласно которым эти действия могли бы быть оценены. Никто не может нести ответственности за свое поведение; наше окружение и наши гены во всем виновны, конечно, если слово «виновны» здесь вообще уместно.
Для того, чтобы понять причины возникновения бихевиоризма и его ответвлений, мы должны поместить бихевиоризм в его философский и исторический контекст. Предпосылки этой теории коренятся в возрастающем неуважении к человеческой жизни в современном обществе. Аборты, эутоназии получают все большее распространение. Подобные перемены в мышлении, невозможные даже два десятка лет назад, проистекают из гуманистического взгляда на человека, ставшего образцом при создании теории бихевиоризма. Влияние же этой теории на этику невозможно переоценить.
Исторически, бихевиоризм возник из натурализма, который являлся частью концепции девятнадцатого века о механистической вселенной, а также из неразрешенных конфликтов в предыдущих взглядах на человека. Для того, чтобы понять натуралистически-бихевиористский взгляд на мир, мы должны пролистать страницы истории мировой философии, которая и породила его.
Центральная статья журнала «Тайм» [33]была посвящена современной теории поведения, названной социобиологией. Говоря об этой теории вкратце, можно отметить, что она рассматривает мораль в прямой зависимости от генов. Согласно данной теории, все формы жизни существуют только для того, чтобы служить потребностям, заложенным в коде молекул ДНК. Сохранение генов личности, согласно социобиологии, является основной причиной для существования индивидуума и главным фактором, определяющим его поведение.
Придерживающиеся этой теории считают, что эволюция произвела на свет организмы, которые автоматически следуют математической логике: эти организмы, включая человеческие существа, высчитывают генетическую ценность или полезность тех, чей набор генов близок к их собственному. Таким образом все деяния человека — даже кажущиеся альтруистическими поступки, такие, как спасение незнакомого утопающего — по своей природе сугубо эгоистичны. Социобиология, к примеру, рассматривает конфликт между родителями и детьми как биологически неизбежный. Фактически, в свете этой теории, все поступки человека зависят от его генетического кода. Роберт Триверз, биолог из Гарвардского университета, предсказывает: «Рано или поздно политология, законоведение, экономика, философия, психиатрия и антропология превратятся в ветви единой науки — социобиологии» [34].
Фундаментальный вопрос, который возникает с точки зрения этики при рассматривании данной проблемы, состоит в следующем: что делает тот или иной поступок хорошим или дурным? Социобиология отвечает: то, что диктуют гены.
Предмет этой главы намного шире, чем рассмотрение одной только социобиологии. Эта новая дисциплина в свою очередь является частью теории бихевиоризма. Бихевиоризм учит, что все наши поступки прямо вытекают из нашего генетического кода, либо нашего окружения. Ученые-бихевиористы, такие как Б. Скиннер, считают, что наши поступки предопределены нашим окружением; социобоилогисты учат, что действия обусловлены генетическим кодом. В любом случае, не существует объективных моральных стандартов, согласно которым эти действия могли бы быть оценены. Никто не может нести ответственности за свое поведение; наше окружение и наши гены во всем виновны, конечно, если слово «виновны» здесь вообще уместно.
Для того, чтобы понять причины возникновения бихевиоризма и его ответвлений, мы должны поместить бихевиоризм в его философский и исторический контекст. Предпосылки этой теории коренятся в возрастающем неуважении к человеческой жизни в современном обществе. Аборты, эутоназии получают все большее распространение. Подобные перемены в мышлении, невозможные даже два десятка лет назад, проистекают из гуманистического взгляда на человека, ставшего образцом при создании теории бихевиоризма. Влияние же этой теории на этику невозможно переоценить.
Исторически, бихевиоризм возник из натурализма, который являлся частью концепции девятнадцатого века о механистической вселенной, а также из неразрешенных конфликтов в предыдущих взглядах на человека. Для того, чтобы понять натуралистически-бихевиористский взгляд на мир, мы должны пролистать страницы истории мировой философии, которая и породила его.
Дуализм
Платон верил в существование двух принципиальных субстанций: материи и разума (души). Для него казалось очевидным, что те идеи, которые родятся в разуме, не могут являться всего лишь материей. Материя всегда обособлена и индивидуальна; идеи же могут быть абстрактны и универсальны. Так как материя постоянно находится в процессе своего преображения, изменения, Платон верил, что она занимает по отношению к разуму зависимое положение. Для Платона, таким образом, разум был исключительно духовной субстанцией.
Другой философ, Декарт, соглашался с Платоном в том, что во вселенной существуют две независимые субстанции. Он, однако, утверждал, что материя и разум (дух) столь различны, что между ними нет ничего общего. Таким образом, разум не может оказывать влияние на материю, равно как и материя — на разум. Он считал, что человек наделен обоими этими субстанциями. Согласно Декарту, тело состоит из материи, разум же — духовная субстанция.
Это привело к тому, что называют проблемой разума и тела. Философы задаются вопросом: если разум и тело не могут взаимодействовать, как объяснить тот факт, что разум все-таки оказывает свое влияние на тело, а тело — на разум? В конце концов мы можем предпочесть ходить по комнате взад и вперед стоянию на месте, потому что мы руководствуемся при этом той или иной идеей. Декарт предпринимал, однако, попытки доказать свою последовательность, но его взгляды не были приняты широким кругом философов.
Декарт столкнулся и с другой проблемой: он жил в то время, когда Ньютон только что открыл закон земного притяжения — гравитации. Посредством своих наблюдений и математических подсчетов, Ньютон обнаружил, что все земные тела (как и сами планеты) управляются одними и теми же, очевидно, непреложными законами, под действие которых попадают все материальные объекты. Ни одна частица вещества не может прийти в движение, если не подвергнется воздействию физических сил, и при таком воздействии она будет строго подчиняться четко определенным принципам механики. Ученые стали рассматривать вселенную как хорошо отлаженный часовой механизм, в котором движение каждой молекулы может быть предсказуемо. Таким образом каждое действие приводило к равному противодействию, и вся вселенная представлялась взаимозависимым механизмом. Детерминизм, вера в то, что все происходящее в природе является неизбежным благодаря причинно-следственной связи, получил, таким образом, широкое распространение.
Декарт, а позднее Кант, считали: если движение материи осуществляется благодаря причинно-следственным законам, следовательно человеческое тело должно также являться субъектом, на который воздействуют законы, подобные тем, что заставляют падать яблоко и кружиться планеты. Из этого со всей очевидностью вытекало, что наши физические действия предопределены, и мы не имеем свободы над движениями наших тел. Хотя Декарт и Кант видели разное решение этой проблемы, оба они считали, что человеческий разум (душа) остается свободной и не является субъектом механического детерминизма. Но они утверждали и то, что тело управляемо силами гравитации. Необходимо сказать, что не было найдено легкого вывода, который бы объяснял, каким образом разум может оставаться свободными в то время как наши тела запрограммированы непреодолимыми физическими законами.
Обобщая, можно сказать, что ни Декарт, ни Кант не дали ответа во-первых на то, как духовная субстанция (разум) может влиять на тело, а во-вторых, каким образом разум может оставаться свободным в то время, когда движения тела предопределены причинными законами [35].
Некоторые философы считают, что легче верить лишь в одну субстанцию во вселенной: материю. В свете их подхода проблема разум-тело просто сама собою снимается, так как то, что носит название «разум» на самом деле является продуктом физических и химических реакций. Таким образом, вся вселенная (включая человечество) является ни чем иным, как сложным, запутанным механизмом. Такое видение вселенной и человечества ставит нас перед вопросом: есть ли вообще место этике в такой материалистичной вселенной?
Другой философ, Декарт, соглашался с Платоном в том, что во вселенной существуют две независимые субстанции. Он, однако, утверждал, что материя и разум (дух) столь различны, что между ними нет ничего общего. Таким образом, разум не может оказывать влияние на материю, равно как и материя — на разум. Он считал, что человек наделен обоими этими субстанциями. Согласно Декарту, тело состоит из материи, разум же — духовная субстанция.
Это привело к тому, что называют проблемой разума и тела. Философы задаются вопросом: если разум и тело не могут взаимодействовать, как объяснить тот факт, что разум все-таки оказывает свое влияние на тело, а тело — на разум? В конце концов мы можем предпочесть ходить по комнате взад и вперед стоянию на месте, потому что мы руководствуемся при этом той или иной идеей. Декарт предпринимал, однако, попытки доказать свою последовательность, но его взгляды не были приняты широким кругом философов.
Декарт столкнулся и с другой проблемой: он жил в то время, когда Ньютон только что открыл закон земного притяжения — гравитации. Посредством своих наблюдений и математических подсчетов, Ньютон обнаружил, что все земные тела (как и сами планеты) управляются одними и теми же, очевидно, непреложными законами, под действие которых попадают все материальные объекты. Ни одна частица вещества не может прийти в движение, если не подвергнется воздействию физических сил, и при таком воздействии она будет строго подчиняться четко определенным принципам механики. Ученые стали рассматривать вселенную как хорошо отлаженный часовой механизм, в котором движение каждой молекулы может быть предсказуемо. Таким образом каждое действие приводило к равному противодействию, и вся вселенная представлялась взаимозависимым механизмом. Детерминизм, вера в то, что все происходящее в природе является неизбежным благодаря причинно-следственной связи, получил, таким образом, широкое распространение.
Декарт, а позднее Кант, считали: если движение материи осуществляется благодаря причинно-следственным законам, следовательно человеческое тело должно также являться субъектом, на который воздействуют законы, подобные тем, что заставляют падать яблоко и кружиться планеты. Из этого со всей очевидностью вытекало, что наши физические действия предопределены, и мы не имеем свободы над движениями наших тел. Хотя Декарт и Кант видели разное решение этой проблемы, оба они считали, что человеческий разум (душа) остается свободной и не является субъектом механического детерминизма. Но они утверждали и то, что тело управляемо силами гравитации. Необходимо сказать, что не было найдено легкого вывода, который бы объяснял, каким образом разум может оставаться свободными в то время как наши тела запрограммированы непреодолимыми физическими законами.
Обобщая, можно сказать, что ни Декарт, ни Кант не дали ответа во-первых на то, как духовная субстанция (разум) может влиять на тело, а во-вторых, каким образом разум может оставаться свободным в то время, когда движения тела предопределены причинными законами [35].
Некоторые философы считают, что легче верить лишь в одну субстанцию во вселенной: материю. В свете их подхода проблема разум-тело просто сама собою снимается, так как то, что носит название «разум» на самом деле является продуктом физических и химических реакций. Таким образом, вся вселенная (включая человечество) является ни чем иным, как сложным, запутанным механизмом. Такое видение вселенной и человечества ставит нас перед вопросом: есть ли вообще место этике в такой материалистичной вселенной?
Натурализм
Та материалистическая концепция вселенной, которую мы описали выше, стала известна как натурализм. Согласно приверженцам натурализма, физические законы способны дать объяснение всем феноменам. Материя воспринимается ими как единственно существующая субстанция во вселенной, которая, как утверждается, существовала вечно. Таким образом материя представляется единственной реальностью. Французский ученый Ла Метри выразил это следующим образом: «Мы подчеркиваем, что человек — это всего-навсего машина, и во всей вселенной существует лишь одна субстанция в своих различных модификациях»
[36]. Для натуралистов, человеческая природа не состоит из материи и духа, потому что никакой нематериальной субстанции просто не существует во вселенной. С их точки зрения, все мы являемся машинами: материей, приводимой в движение. И хотя мы представляем из себя довольно-таки сложное молекулярное соединение, мы состоим их того же вещества, что камни, или, скажем, верблюды.
Натурализм последователен в своих взглядах на эволюционное происхождение человека. Эволюционная теория представляет из себя непрерывную цепь развития от единого организма до наиболее сложной формы организации материи: человеческого существа. Всякие различия между человеком и животными заключаются лишь в разной ступени своего развития.
Одним из наиболее известных философов, который придерживался строго материалистических взглядов, был Томас Хоббес, мыслитель 17 столетия. Хотя он считал себя верующим в Бога человеком, тем не менее он настаивал на том, что человек сугубо материален. На него произвел огромное влияние механистический подход к науке, который исповедовал Галилео Галилей. Хоббес пришел к выводу, что вселенная является гигантской машиной, управляемой законами движения. Все сущее, включая людей, является либо материей, либо движением. Для Хоббеса разум (душа) не существовал. Таким образом, мозг, по Хоббесу, вырабатывает лишь физическое движение, которое мы называем образом. Но этот образ — та же самая материя, лишь в несколько иной форме.
А как же быть с этикой? Хоббес заключил, что наши этические воззрения должны проистекать из наших желаний: то, что мы хотим это хорошо, то чего мы не хотим — плохо. В противоположность Юму Хоббес утверждал, что лишь чувства личности могут являться критериями добра и зла. Он утверждал, что мы не можем подняться над нашими желаниями, и что фактически мы — рабы наших желаний. Мораль, таким образом, представлялась этому философу, как личные склонности различных людей, так что в согласии с этой теорией вполне законно будет сказать, что морали вовсе не существует.
Ля Мэтри, которого мы уже упоминали, был материалистом 8-го столетия. В своей книге «Человек — машина» он объясняет все действия человека посредством механического устройства человеческого тела. Таким образом, он рассматривал человека как мыслящую машину, имеющую определенную программу действий. Ля Мэтри применял свою механистическую теорию к разуму и утверждал, что все человеческие действия предопределены. Для Ля Мэтри свобода была всего лишь иллюзией.
В 19 столетии Томас Хаксли принял сходную форму редукционизма. Он верил, что как шум низвергающегося водопада является производным движения воды, также и разум есть продукт движения мысли. Но как шум водопада не может оказать никакого влияния на движение воды, точно так же и разум не может влиять на наши поступки. Он считал, что разум является «эпифеноменом» материи и верил, что мысли являются производными молекулярных изменений. «Разум есть производное материи, достигшей высоких форм своей организации» [37].
Точно так же, как материализм Хоббеса и Ля Мэтри или эпифеноменализм Хаксли, натурализм принимает, что существует лишь одна субстанция для вселенной. Это означает, что все субъекты материи имеют причинно-следственную связь. Вселенная, включая человека, является гигантским компьютером, контролируемым слепыми физическими силами. Человек — всего лишь винтик в этой машине. Мы не можем воздействовать на этот мир, однако мир полностью руководит нами.
Что происходит с моралью при такой модели вселенной? Ответ на этот вопрос ясно дают бихевиористы, которые оперируют предпосылками материалистически-натуралистической картины мира.
Натурализм последователен в своих взглядах на эволюционное происхождение человека. Эволюционная теория представляет из себя непрерывную цепь развития от единого организма до наиболее сложной формы организации материи: человеческого существа. Всякие различия между человеком и животными заключаются лишь в разной ступени своего развития.
Одним из наиболее известных философов, который придерживался строго материалистических взглядов, был Томас Хоббес, мыслитель 17 столетия. Хотя он считал себя верующим в Бога человеком, тем не менее он настаивал на том, что человек сугубо материален. На него произвел огромное влияние механистический подход к науке, который исповедовал Галилео Галилей. Хоббес пришел к выводу, что вселенная является гигантской машиной, управляемой законами движения. Все сущее, включая людей, является либо материей, либо движением. Для Хоббеса разум (душа) не существовал. Таким образом, мозг, по Хоббесу, вырабатывает лишь физическое движение, которое мы называем образом. Но этот образ — та же самая материя, лишь в несколько иной форме.
А как же быть с этикой? Хоббес заключил, что наши этические воззрения должны проистекать из наших желаний: то, что мы хотим это хорошо, то чего мы не хотим — плохо. В противоположность Юму Хоббес утверждал, что лишь чувства личности могут являться критериями добра и зла. Он утверждал, что мы не можем подняться над нашими желаниями, и что фактически мы — рабы наших желаний. Мораль, таким образом, представлялась этому философу, как личные склонности различных людей, так что в согласии с этой теорией вполне законно будет сказать, что морали вовсе не существует.
Ля Мэтри, которого мы уже упоминали, был материалистом 8-го столетия. В своей книге «Человек — машина» он объясняет все действия человека посредством механического устройства человеческого тела. Таким образом, он рассматривал человека как мыслящую машину, имеющую определенную программу действий. Ля Мэтри применял свою механистическую теорию к разуму и утверждал, что все человеческие действия предопределены. Для Ля Мэтри свобода была всего лишь иллюзией.
В 19 столетии Томас Хаксли принял сходную форму редукционизма. Он верил, что как шум низвергающегося водопада является производным движения воды, также и разум есть продукт движения мысли. Но как шум водопада не может оказать никакого влияния на движение воды, точно так же и разум не может влиять на наши поступки. Он считал, что разум является «эпифеноменом» материи и верил, что мысли являются производными молекулярных изменений. «Разум есть производное материи, достигшей высоких форм своей организации» [37].
Точно так же, как материализм Хоббеса и Ля Мэтри или эпифеноменализм Хаксли, натурализм принимает, что существует лишь одна субстанция для вселенной. Это означает, что все субъекты материи имеют причинно-следственную связь. Вселенная, включая человека, является гигантским компьютером, контролируемым слепыми физическими силами. Человек — всего лишь винтик в этой машине. Мы не можем воздействовать на этот мир, однако мир полностью руководит нами.
Что происходит с моралью при такой модели вселенной? Ответ на этот вопрос ясно дают бихевиористы, которые оперируют предпосылками материалистически-натуралистической картины мира.
Бихевиоризм
После этой экскурсии в различные философские системы, возвратимся снова к социобиологии. Один из ярких сторонников этого направления, Эвард Вильсон из Гарвардского университета утверждает, что «этика должна быть взята из рук философов и биологизирована»
[38]. Почему? Потому что в будущем, вполне возможно, человечество будет иметь другие моральные принципы для мужчин и женщин, молодых и старых. Все поведение будет объясняться генетически. Конфликт между родителями и детьми биологически неизбежен. В формировании данного подхода важная роль отводится фактору эволюции. В таком конфликте нет ничего дурного с точки зрения морали, это всего лишь способ сохранить генетическое наследие. Один социобиологист заключил, что внебрачные половые отношения также являются нормой, так как они генетически обусловлены.
Таким образом, согласно социобиологии, мы запрограммированы, подобно компьютерам. Мы делаем то, что диктуют нам наши гены. Мы ожидаем, что машина будет работать согласно механическим законам, и не считаем машину моральным существом. Почему же наш подход к человеку должен быть иным? Мы тоже машины и действуем в соответствии со слепыми физическими и химическими законами. Конечно, мы более совершенны, но, тем не менее, мы — всего лишь материя.
Вне зависимости от того, новая ли это дисциплина, или, как считают другие, это всего лишь обновленный социальный дарвинизм, социобиология еще заявит о себе в будущем. И мы можем не сомневаться в том, что перед человечеством в скором времени встанет множество этических проблем, связанных с широким распространением этой теории. Однако на сегодняшний день наиболее известный тип бихевиоризма связан с именем Скиннера, который верит, что мы в первую очередь являемся продуктом нашего окружения. Скиннер считает, что традиционный взгляд на человека (тело и душа) изжил себя [39].
Нет необходимости объяснять бихевиоризм в деталях, достаточно помнить, что он основан на натурализме. И хотя он имеет некоторые отличия от натурализма, он приходит к тем же самым результатам: человек является машиной, все наши действия определяются силами, находящимися вне нашего контроля, мы не призваны играть какую-то особую роль во вселенной.
Таким образом, согласно социобиологии, мы запрограммированы, подобно компьютерам. Мы делаем то, что диктуют нам наши гены. Мы ожидаем, что машина будет работать согласно механическим законам, и не считаем машину моральным существом. Почему же наш подход к человеку должен быть иным? Мы тоже машины и действуем в соответствии со слепыми физическими и химическими законами. Конечно, мы более совершенны, но, тем не менее, мы — всего лишь материя.
Вне зависимости от того, новая ли это дисциплина, или, как считают другие, это всего лишь обновленный социальный дарвинизм, социобиология еще заявит о себе в будущем. И мы можем не сомневаться в том, что перед человечеством в скором времени встанет множество этических проблем, связанных с широким распространением этой теории. Однако на сегодняшний день наиболее известный тип бихевиоризма связан с именем Скиннера, который верит, что мы в первую очередь являемся продуктом нашего окружения. Скиннер считает, что традиционный взгляд на человека (тело и душа) изжил себя [39].
Нет необходимости объяснять бихевиоризм в деталях, достаточно помнить, что он основан на натурализме. И хотя он имеет некоторые отличия от натурализма, он приходит к тем же самым результатам: человек является машиной, все наши действия определяются силами, находящимися вне нашего контроля, мы не призваны играть какую-то особую роль во вселенной.
Эволюционный бихевиоризм
Если бихевиоризм верен, то первое и наиболее очевидное применение этой теории состоит в том, что она снимает с человека всякую ответственность. Некоторые бихевиористы считают, что не каждый наш поступок предопределен, и что в некоторых случаях мы способны совершить личный выбор. Но если быть логически последовательными, это невозможно в натуралистическом мире.
Если, как утверждает эта теория существует только материя, она является субъектом слепых физических и химических законов. Таким образом, наши мысли предопределены различными материальными обстоятельствами. Мы не можем более контролировать наши мысли, как не можем мы контролировать цвет наших волос или химический состав желудочного сока. Один из материалистов, Пьер Габанис, писал: «Мозг секретирует мысли точно так же, как печень секретирует желчь» [40].
Бихевиористы не спешат с заключением, что ответственность с человека снимается при принятии их теории. Подчеркивая сложность нашего физического устройства, некоторые бихевиористы иногда говорят о тех или иных формах человеческой ответственности. Но факт остается фактом, что без существования различных субстанций (разум, душа или дух), которые обладают какой-то степенью независимости, человек — всего лишь винтик в механизме вселенной. Материя остается материей, как бы высоко ни была она организована.
Если, как утверждает эта теория существует только материя, она является субъектом слепых физических и химических законов. Таким образом, наши мысли предопределены различными материальными обстоятельствами. Мы не можем более контролировать наши мысли, как не можем мы контролировать цвет наших волос или химический состав желудочного сока. Один из материалистов, Пьер Габанис, писал: «Мозг секретирует мысли точно так же, как печень секретирует желчь» [40].
Бихевиористы не спешат с заключением, что ответственность с человека снимается при принятии их теории. Подчеркивая сложность нашего физического устройства, некоторые бихевиористы иногда говорят о тех или иных формах человеческой ответственности. Но факт остается фактом, что без существования различных субстанций (разум, душа или дух), которые обладают какой-то степенью независимости, человек — всего лишь винтик в механизме вселенной. Материя остается материей, как бы высоко ни была она организована.