взирает на причуды порождений мрака.
"Сорви Одолень-траву, желтую иль белую кувшинку, да
присядь ко мне. Со мной не будет тебе страшно."
Мы тянемся к сказке, полагая, что она без нас не
состоится. И пугаемся ее чарующего волшебства, обнаруживающего
страшную бездну тайн подсознания.
Ночь, шествуя за солнцем в невесомом покрывале, волнами
распростертом звездной порфирой, полой накрыла мир.
Я мчался в ее суть, как беглец. Я ни от кого не убегал. Я
жаждал упоения, чтоб утонуть. Я растворялся в ней. Она
стремительно охватывала меня, кружила вихрем, срывала одежду и
плоть, поила ядом таинства миражей и иллюзий, обманывала
звуками ночи. Она принимала только обнаженную душу, пронзенную
нервом. Неестественность поднимала занавес над чудом
сновидений.
Одинокая девочка, понуро ступая по черной своей тени, идет
от света в забвение. Упавшая кукла невыразимо смотрит на закат.
Сгорбленные и задумчивые бледные люди в белых саванах, как и
она, по своим теням неотвратимо бредут к растворяющему их
тяжелой черной волной морю - Дунаю, - воплощению образа смерти
в представлении древних славян,.
- Кто ты?
- Зачем тебе знать это?
В России душа притягивает другую не потому, что нуждается
в ней, а потому, что в уходящем в пустоту сквозь всех людей
пространстве одиночества она жадно ищет такую, в которой
обнаружила бы свою востребованность. Чтобы отдать себя ей. И
забыться в великом искусе предназначения. Как в страсти по лжи
о смысле.
- Чтобы понять твое явленье. Есть тебе имя?
- От кого?
Действительно, от кого? Кто создает символы вещей?
Сумеречный разум для обозначения неведомой и пугающей тайны?
То, что не имеет тайны, не имеет имени. Имя - всегда
отчуждение. И мистическая бездна. От кого отстраняется смысл,
облаченный в имя?
- От того, кто породил тебя.
- Кто породил... Кто породил неведомое в людях им самим? Я
сплю, вернее тело мое спит. Как спят и эти люди. Что
отражениями здесь бредут. Вот завтра поутру тела нальются
жизнью и будут жить. И знать не будут, что путь наш все ж
неотвратим. И днем и ночью мы идем. Мы - тень от них, мы - их
судьба на поле бога. И суть людей в конечном виде.
- Любила ль ты кого?
- Любовь. Уход сквозь пространство и время к себе через
другого. Слиянье в целое через него. Видел ли ты, как любят?
Губами, зубами вгрызаясь в любимого, стараясь выпить, войти в
него. Потому и губы красят цветом крови. Улыбаются гримасой
боли и оскалом. Смеются, как рычат. С ненавистью за рок и за
обман. В бессильном стремлении найти суть свою через него. Чтоб
выйти гармоничным целым.
Но нет того. Не могут люди найти себя. Мешает Рок.
Обречены мы быть раздельно. В любви кипят одни попытки нависший
Рок преодолеть. И любят не того, кто есть, а желанный образ,
наложенный на жертву. Но все напрасно, и суть идет туда, где
гибель.
- Зачем искать через другого?
- Чтоб всех собрать в одно. И суть объединить. Чтоб через
чувства Разум появился. Способный Рок прогнать. Но мчатся люди
друг от друга. Как запертый зверь скребет когтями дверь или как
раненый по полю ночью мчится и воет в бешенстве или в тоске,
так человек не может ограниченность свою преодолеть. И вот -
пустой он и один.
- Так что ж, любовь - всегда мираж?
- Я тебе притчу расскажу.
Когда - то раньше, говорят, два брата - Месяца бродили в
беззвездном небе, темном и пустом. И в долгом сумрачном
молчаньи грустили каждый о своем. Брат старший, мудрый и седой,
уже не ждал прихода наваждений. Забыв о том, как пела в нем
тоска, как волновали прошлые желанья, он истину искал во тьме
глубокой.
А младший в пустоту смотрел. Искал подобное себе созданье.
Но было пусто и темно.
Но вот однажды Землю видит. И что там? Месяц задрожал. Вот
то, что так он долго ищет! Вот то, о чем он так мечтал! Такой
же месяц, как и он! И светит тем же жадным блеском! И также
свет его дрожал, лучи тянулись с той же страстью!
Забыв о том, что Месяц он, и что ему светить на небе, он
закричал: "Кто ты?" - "Как ты." - послышалось в ответ. И
бросился он к найденному счастью!
А там, внизу, была Скала. Она Его сиянье отражала.
Разбился он об твердь на части, на тысячи мельчайших брызг. Они
рассыпались, как звезды, у ее каменного тела.
Собрал их старший брат, поднял. И помрачнел. Он в каждой
искре мечту о счастье увидал. И бросил вверх. Что проку в том,
что никому не достижимо! И, удивленный, видит он в движеньи
звездного венца безумство прежнего юнца. Храня надежду в
голубом огне, кидаются и падают вниз звезды, мечту заметив
вдалеке. Но все сгорают в небе синем. Плывет их след сиреневым
туманом.
Так что любовь? Любви, брат, нет. Все мы живем
самообманом.
- Что сделать, чтоб она сбылась?
- Зачем? За ней ее противоположенность.
И дальше побрела.
- Останься со мной! Расскажи о себе!
- Я не могу.
- Но почему?
- У меня нет имени.
И я заметил, что лицо она ни разу мне не показала.
Сияет свет Луны. Пространство в ее свете. И только тени
зябнут и плывут. Мир душами наполнен. Ткет Ночь тончайшие
паутины сновидений. Баюкает кого -то, кого -то теребит. А ветер
уносит меня.
Но вот вдали вдруг вижу огонек. Лечу к нему.
Что это!? В сребристой долине в прозрачной вуали душистые
розы. И лунные свечи дрожат, как в ознобе.
Склонились тени над чем- то, что ярким изумрудным светом
горит, заливая лица и окружающее пространство. Лучи уходят к
звездам, будто держатся за них.
Кто- то кличет, зовет, увидев меня. Я подлетел. Седые
старцы. Или колдуны, или волхвы. Мерцают ореолы. С ними мудрая
птица Гамаюн. Слышу ее тихую песенку.
"Маленький мальчик тихонько поет,
Сказка о девочке спать не дает.
Мальчик свечу осторожно зажег-
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечку поставил гореть у окна,
Чтобы ее могла видеть она.
Смотрит в окно. Там, где бездна ночи,
Только звезда, словно отблеск свечи.
Шепчет Вселенная детский стишок:
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечка сгорела и мальчика нет.
Но все летит в бесконечности свет...."
В очаровании чуда застыло виденье.
- Что Это, ответьте?
- Пусть звезды ответят.
- В вас нет простодушья.
- Едва ли, едва ли...
- Вы ангелы скорби в лучах обаянья?
- При лунном сияньи всех аура метит.
- Но в таинстве вашем таится томленье. В тумане лукавства
взор бредит словами.
- Есть в нем заклинанье послушать молчанье, понять
откровенье душою. Что будет - случится, судьба выбирает. И мы
приглашаем в таинственных кущах к Явленью.
- Чего же, волхвы?
- Философского Камня.
Старцы бережно подняли изумрудный огонек и протянули его
мне.
Я приближаюсь ближе, ближе, еще ближе, руки вперед, и ...
О, Боже милосердный! Что я вижу!
Сквозь образы волхвов, как из миража навстречу мне выходит
человек и камень подает своей рукой.
Я приближаюсь лицом к его лицу...Этого не может быть! Он -
это я, но чуть постарше! Мы долго смотрим друг на друга. Я
оторопело, он с бесконечной грустью.
- Как мне назвать тебя?
- Нет нам, брат, с тобою имени. Потом поймешь. И вновь,
как я, пройдешь сквозь время к себе навстречу.
И бережно положил мне на ладонь то, что было названо.
- Возьми. В нем Тайна. Она откроется жертвенному агнцу
божию. Ты должен сделать так, чтобы Слово стало Плотию. Таков
наказ Отца.
Сказав так, он слился со мной, как тень сливается с
предметом. Небольшой жаркий камешек с многочисленными гранями
тут же вобрал в себя весь свой свет, втянул лучи, оборвав их у
звезд, остыл, стал абсолютно черным и отяжелел.
Все погрузилось в тьму и исчезло. Тишина, как
совершенство.
Утром я проснулся в разбросанной постели. Было ясное
осознание какой-то необъяснимой ответственности. Такое бывало,
когда я прежде выпивал. Но с этим я давно распрощался, не найдя
в том успокоения. Рука была сжата в кулак. Расправив ладонь, с
удивлением обнаружил на ней небольшой, но навесистый черный
камешек. Оторопь взяла. Я вспомнил сон. "Что будет - случится."
Философский камень! Нереальность перешла в реальность!
Поразительное чудо! "Так, так, - думал я. - Найти агнца божия!
Это кого ж?"
В этот летний день солнце стало томить уже с раннего утра.
Я подмел дорожки, собрал бытовые отходы под стенами пятиэтажки,
стекла от разбитых бутылок, которые каждый вечер выбрасывались
из ее окон, подобрал всякую разбросанную дрянь и все отнес в
большой мусорный ящик. Выбитую, как обычно, фанеру в дверях
забил снова. Поправил сломанный штакетник у подъезда. И стал
толкать машины, перегородившие проходы и тротуары, чтобы они
своим отвратительным визгом позвали хозяев. До реформ они этих
машин не имели, но служили материально ответственными за
народную собственность. Народная собственность околела, а
благосостояние стражей ее тут же возросло.
Осталось дождаться мусоровоза, чтобы потом, когда он
опрокинет содержимое ящика в свою клоаку, навести вокруг него
порядок.
Во дворе под тенистым деревом у развесистых кустов уютно
разместились зашарпанный, но полированный местами столик,
скамейка, тарные ящики. Это наш дворовый клуб. Там уже сидят.
Запрокинув голову, отслеживает игру света и теней на
блуждающих листьях тополя спившийся после разгона института и
теперь безработный бомж кандидат технических наук Животовский.
Бомжом он стал, когда, не выдержав яростных рекомендаций радио
и телевиденья, заложил квартирку под проценты какой- то фирме,
уехавшей вскоре на Багамы с чужими деньгами, оставив, конечно,
большую часть государству, подтрунивающим теперь над ним за его
легковерность. Так сработала идея гения российской экономики:
чтобы дать народу - надо отнять у него.
Рядом в заштопанном кителе и цветных штанах сосредоточенно
нервничает отставной полковник Сковородников. Он ждет, когда
зеленый военный фургон привезет канистру ворованного
технического спирта и противогазы. Вместе с соседом Альбертом,
студентом юридического факультета, ему предстоит приготовить
высококачественную продукцию фирмы "Кристалл". Наклейки и
пробки привозит студент из института, а воронка и ванная у него
есть. Противогазы готовятся к войне.
Пара ведет интеллигентную беседу. Я присел послушать.
- Полковник, - говорит Животовский, - какую ценность имеет
человеческая жизнь?
- Жизнь ценности не имеет. От нее одни убытки и хлопоты.
Его расти, корми, обучай, а потом он смотрит на тебя, как бы из
тебя же что-нибуть выжать в свою пользу. Последнее отнимет и
рожу набъет. Ценность будет тогда, когда с него больше
возьмешь, чем дашь. А пока от людей одни убытки. Нанять убить -
тысяча долларов. Вот и вся ценность.
- Это Ваше кредо?
- Вот вы, гнилые моралисты, твердите о жалости, о
человечности, так какая прибыль с нее? Стране нужен
экономический прорыв! Как достичь? Нужно, во-первых побольше
свободного пространства и сил для рывка. Слишком много людей на
нашу бедность. Когда еды маловато, то и животные душат свой
приплод. Нужны расстрелы и война. Пусть люди постреляют. Оружие
разрешить. И конечно придушить пенсионеров, которые не могут
ничего. Во-вторых, побольше жесткости. Бить любыми приемами.
Власть не разрешит, сами будем это делать. Станем только
крепче. И основное, - разрешить свободно воровать. Чтоб довести
воровство до предела. Тогда все расставится по своим прочным
местам. Вот и начнется прорыв. Не будем так делать - коммунисты
снова придут к власти, чтоб давить свободные порывы народа. Вот
этого мы не допустим. В этом, так сказать, залог необратимости
наших демократических завоеваний. Так что это не кредо. Это
путь выживания. Все демократические страны его прошли, но не
так сжато.
- А Вы, конечно, за демократов?
- Не. За демократию только дураки. Да и откуда в России
взяться демократии? В России бары да холуи. Если не будет
барства и холуйства, тогда и жить незачем. Нет. Я за рыночные
отношения. Но с холуйством.
- Это как?
- А так. Ты смотри, что от меня оторвать, я от тебя.
Хочешь жить? Набирайся сил и ума, чтобы смог побольше да
похитрее отнять. А если у меня ничего нет, дай мне возможность
это произвести. Иль заработать. Так все и вытянемся.
- А как с холуйством это совместить? - кривится и не
понимает Животовский.
- Каждый должен иметь право выбиться в начальники. Чтобы
запрещать чего-нибудь для общего блага. Да присматривать,
получая чего надо. Да разрешать за деньги. Сохранять
какой-нибудь порядок.
- Зачем это нужно?
- А затем, чтоб уважение сохранить. Его холуйство бережет.
А не демократия.
- Я думаю, что холуй должен ненавидеть хозяина за унижение
свое.
- Ошибаешься. Нет большего наслаждения, чем отдаться
целиком унижению. Унижение чувствуют не переломившие свою
гордыню. Им и на роду написано быть униженными. Блажен раб,
целующий ноги господина.
- А дальше?
- Дальше также и до бесконечности. Еды будет, как на
швецком столе, лопай и тащи, лучше пусть гниет у тебя, чем у
другого. Потребности всегда будут больше возможностей. Но тогда
и начальников будет побольше. Получаешь сам - делись с другим.
- Люди не думают, как Вы. Не зря же восстанавливаются
храмы.
- Храмы, чтоб совесть отмывать. На всякий случай. Грех, он
запросто искупается. За нас Иисус все искупил. Только свечку
поставь, да скажи: Господи помилуй! Чего там. Жизнь дана для
радости, так и рви ее как можешь. Люди не дураки, все голосуют
за рынок. Вон идет человек, спроси.
Нецензурно выражаясь, приплыла толстая тетка Ольга
Ивановна.
На ней запятнанный белый фартук, прикрывающий рейтузы и
бушлат. Она представитель малого бизнеса. Ее палатка недалеко
от нашего дома, рядом с отделением милиции. В ассортименте
водка полковника и всякая дрянь, изъятая милицией у
расплодившихся неорганизованных торговок. До победы реформ она
преподавала детям литературу, этику и физкультуру, чтоб набрать
часы. А нынче она при деньгах, а значит - при власти.
- Где баланс? - Сковородников не уважает брань, а уважает
четкость.
- Где дилижанс. Ты мне бухгалтера найди для баланса -
тетка стала в позу учительницы. - Да чтоб не пил, как старая
лошадь!
Лицо полковника теряет правильные очертания.
- Ну, ты и б...!
Ольга Ивановна счастливо смеется. Она любит, когда в ней
чувствуют женское начало. К тому же она где- то прочла, что
эротизмом проникнута древняя индуистская религия, увидевшая в
нем знак миросотворения и источник всех благ, и догадалась, что
мат подспудно отражает эти же религиозные представления,
вышедшие из подсознания российского народа. Матерный язык и
идет из подсознания. И является первичным по отношению к
полинявшему и пресному литературному, выношенному бесполыми
монастырскими старцами, да витиеватыми иностранцами, привыкшими
пальцами делать то, что русские делают иными частями. Она была
уверена, что зажим мата дряхлой интеллигенцией произошел от
слабости позиций коммунистов. Знание же его позволит лучше
понимать и передавать неисчерпаемые нюансы отношений русской
души. Исконную культуру не уничтожить. Ее следует
восстанавливать со школьной скамьи.
Как-то я спросил словесницу: "Как отразится капитализация
страны на русский язык?" Она вздохнула и ответила так: "Как
отразилось иго татар на него. Если не удержим свою
самобытность, русский язык погибнет вовсе. Процесс уже пошел.
Вон - автолайн вместо извозчика, змеиное шоу, вместо
праздничного представления, бизнес вместо охмуриловки. Удержит
натиск иностранщины только мат. Его не искоренишь и ничем не
заменишь. Мы же все обматерим." "Почему постоянным фигурантом в
мате присутствует чья-то мать, давшая название этому
фольклору?" "Плодородие всегда было источником жизни.
Плодородие земли, стада, семьи. Его ждали, призывали, желали
себе и другим. За ним видели изобилие, успех. Слово Мать
обозначало женское, плодородное свойство, которое могло
проявится при покрытии его мужским свойством. В русской
языческой вере мат имел образ пожеланий благополучия. Гонение
на него пошло с введением нерусской веры - христианской, от нее
он стал считаться сквернословием. И стал в народе проявлением
необузданного протеста против порабощения чужим своего."
Вместе с ней школьница, умница, красивая девочка Маша. У
Маши талант художницы. Это видно по ее лицу.
"Художник видит чувством, - говаривала она, - но в людях
оно спит и его надо будить. Любыми способами. Самый блестящий
результат дает эротика." На самом деле она любила чувствовать,
отдавая чувству понимание жизни. И развивала восприятие
чувством, как развивает музыкант свой слух, а дегустатор -
обоняние и вкус. Она вливалась в природу, как кошка в утро.
Грациозная, чувственная, бесстыдная, она носила свою наготу
также непринужденно, как рабочий спецовку. Маша нашла свое
увлечение в профессиональной проституции, не ведая сути
первородного греха. И не потому, что решилась выйти на рынок
секса, а потому, что она обожала своим необыкновенным телом
рисовать этюды искуса его. Вычерчивать орнаменты желаний и
плести из них красочные кружева, вытаскивая из партнера
неведомую ему рудиментарную страсть. Чтоб и одарить его этим
озарением. Оплата придавала законченность творению. И служила
границей между разными мирами.
Ольга Ивановна боготворила юное дарование, как яркое
свидетельство самоутверждающегося женского начала в чистом его
виде, какое, видимо, изначально и было сотворено богом.
Гранддама вытащила из под одежды моток ассигнаций,
несколько отделила и протянула опухшему производственнику.
- Вон твои ворюги едут. Расплатись. Да возьми с них
расписку!
- Одурела?
- О материальной помощи. Для рэкета. - разъяснила
бизнеследи азы современной торговли.
- А на зарплату фирме? - полковник скосил глаза.
Не торопясь, добавила бумажку.
- И все?
- Господи, - покровительственно и ясно она смотрит в
глупые глаза военного - зачем тебе деньги?
- А зачем, по-твоему деньги вообще нужны? - уходит от
ответа Сковородников.
- Объясняю, кто так и не понял, - поставленным голосом
приступила к изложению Ольга Ивановна. - Деньги нужны, чтоб
делать деньги. Это, так сказать, в промежутке. А в конечном
итоге - для полноценного секса в молодости, ублажения
придурковатой неполноценности в зрелости и куска хлеба в
старости.
- Скажешь, - секса! - поганенько взвизгнул слушатель. - А
если купить что? Или встретить друзей? Поехать куда? На
представление сходить. А у тебя все одно в голове!
- Тупые ж военные! Форма, что ли влияет? Или наука убивать
других не любит? Вот скажи: оторвут тебе то, по чему тебя
мужиком считают, что тебе захочется, кроме куска хлеба? На
представление сходить? Чтоб не понять, о чем там речь идет?
Украткой посмотреть на праздник чувств, выросших из этих самых
мест, которых ты, считай, лишился? Друзей пригласить? Чтоб
попищать о черством хлебе? О чем еще?
Ты не понимаешь, что только три органа крутят человеком:
голова, желудок и то, что между ног? Все! Голова редко у кого
есть, она не в счет. Чаще всего она привязана к двум другим
органам. Как придаток. Да разве что заскочит какая блажь. Так
что и остается, что остается.
- А оборона? Сколько же денег идет на нее!
- Я тебе так скажу. Во все времена войны шли не из-за
территорий. Это плешивые историки придумали. И не затем, чтоб
побольше сожрать.
- Ну, из-за амбиций, например.
- Не надо помогать. Относительно амбиций скажу, что они
тоже выползают из того, что между ног, от перепревшей гадости,
не нашедшей должного применения. От перетрудившегося петушиного
хорохорства. Так я о другом. Они шли из-за баб. Прошлых,
настоящих, будущих. И больше не из-за чего. Только точнее не
столько из-за баб вообще, а настоящих стерв. Мужикам всегда
требовались отменные стервы. Как бриллианты этим стервам. Вся
ценность этих глупых штучек пошла от них. Полмира хотелось
положить к их ногам. Свою отвагу показать. Ты знаешь, чем
определяется национальное богатство? Думаешь - золотом,
дворцами, природой, талантами? Ошибаешься! Оно определяется
предметами интереса стерв. И чем ядреней интерес, тем больше
стоит то богатство. Вот захоти они сильней всего на свете
дерьма пингвина, и - все! Все золото полетит с дворцами. А
дерьмо станет национальным богатством. Вот героиня Скотта ввела
моду на алмазы, отбросив ведущие тогда опалы. Как ты думаешь,
почему Америка самая богатая страна? Потому что, думаешь, там
коммунистов не было? А все не так. Да потому, что российским
стервам никогда не хотелось того, что американским стервам. А
вот вдруг нашим захотелось того же - а того же и нет. И зависть
определила разницу. У соседа всегда груша толще, если ее вдруг
захотеть. Россия обабилась. Мужики сразу головы в руки и,
вместо того, чтобы задницу им исполосовать, бросились воевать,
революцию делать. Тело женщин в оформлении сумасбродства
управляет головами мужиков. И экономические взрывы от них. И
экономические законы исходят от женского начала. Стервы крутят
миром, голубь мой военный. На земле всегда была диктатура
женщин над слабых головами со жлобным сексом мужиками.
Цивилизация, дорогуша, там, где матриархат. А ее символ - мужик
на коленях перед женщиной. Хотя по секрету скажу тебе, что
баба, она никакой не слабый пол. Она и хитрее, и смышленей, и
выносливей любого мужика. Пока мужики, как полудурки, играют в
свои войны, бабы и пашут, и строят, и детей растят. Причем
мальчишечек, приметь, они с детства до старости воспитывают. Ты
в школе видел мужиков? Нет, бабы знают, что делают. Они, эти
мужики, знаешь для чего им нужны? Вот Маша это поняла сразу.
Верно, Маш?
Маша вспыхнула и непонятно подтвердила:
- Спрос породил предложение. А спрос на женщин с
отклонениями - это что-то из области мужской психопатии. А она
слабо изучена.
- Наукой доказано, всем крутит экономика, - не сдается
полковник.
- Не повторяй, чего не понимаешь. Экономика - компенсация
бессилия ума, когда члены огнем горят. Она - выкрутасы жлобства
от животного начала на площадке надуманных приличий. Секс ее
танцует, грубая плотская страсть. И нездоровая потребность в
насилии. Никакого бы прорыва экономики не надо было б, если бы
не зависть к зарубежным возможностям в этой области. Экономика,
господа, это способ расправить и зацементировать как можно
плотнее человечество в гробу его деликантных причуд. Знаешь,
какой мотор движет развитие экономики? Ну, что из века в век
меняется в человеческой природе? В той, самой изначальной?
Руки, ноги, кишки, ум? Нет, уважаемый! Только переход половой
функции деторождения в психотропную функцию, извратившую ее
изначальную роль и намертво прицепившую голову к жажде половой
необычности, а точнее - разврату, а от него - к созревшей общей
блаже, получившей название - достойная жизнь.
А стерв, генералиссимус, у тебя никогда не было и не
будет. Потому что, если мужики раньше из-за них воевали, то
теперь других пошлют, чтоб пред ними же себя показать. А, они,
эти стервы, не бъют их по морде за низость, а одевают платье
кутюрье. Чтоб измять в постели. А тебе, как типу с ремеслом
убийцы, сбросят со своего стола, что им не нужно. Потому что
тебя презирают. Но расскажут что- нибудь про патриотизм и
национальный интерес.
Полковник проскрипел.
- Врешь, безумная! Военные всегда защищали родину, общий
дом!
- Скажи, Животовский, где твой дом? Где твоя родина?
- Они остались в прошлом, - тихо ответил бомж. - А родина,
это то, что я любил. Любил работу, дом. Любил людей, населяющих
страну. Любил то, что мне казалось было - честь и достоинство.
До перестройки мы многого не знали о себе. Теперь я вижу, что
нет этого ничего. По-моему и не было. И нет нигде ничего
такого, что заслуживало бы любви. Я не знаю такой ценности, за
защиту которой можно было бы положить свою жизнь или даже
убить.
- Вот видишь, китель, и никогда не было такой ценности,
соизмеримой с жизнью. Такие ценности придуманы стервами.
- Что ж, по-твоему, если нападают, так и бить нельзя? Дом
всегда был огорожен забором! Волк нападает на зайца, и тот
обороняется, если в угол забежит.
- Это ты правильно говоришь, для тех, у кого ума нет. А
для умных ни забор, ни оборона не нужна. В этом и есть
человеческий прогресс. В драках и битвах, полковник,
победителей не бывает. И то, что вы есть и и подначиваете всех
для своего выживания, тормозит этот самый прогресс. Так что
спекулируй лучше и воруй, чтоб достать себе сухарь.
Иди -ка, лучше к машине. Вон, ждут уже.
А в это время у подъехавшей машины о чем-то яростно орал
вертлявый парень с повязкой дружинника прошлых времен. Он
указывал на столб позади ее. Это был Витя-Прыщ. У Вити был
широкий профиль работы. И большой штат работников из молодежи.
Он раньше при горкоме комсомола помогал освобожденным с
устройством на работу. Прыщ рассуждал так. Организация - это
деньги. У кого выше уровень порядка, тот и с малыми деньгами
прорвется. А при бардаке последние деньги улетят. Вот в стране
инфляция. Экономисты причины ищут. А причина одна - в бардаке.
Больше бардак - больше инфляция. Наведи порядок - и начнется
подъем. Но всеобщий бардак нужен. Он крутым за счет своей
жесткой дисциплины обеспечивает запросто, без труда оседание
чужих денег у них. Любое дельце, хорошая организация и всеобщий
бардак - в этом успех любого умного деляги. Витя даже мечтал
предложить иностранцам за валюту крутить в стране бардак до
беспредела, чтоб им из этой губки было проще деньги выжимать.
"Сорви Одолень-траву, желтую иль белую кувшинку, да
присядь ко мне. Со мной не будет тебе страшно."
Мы тянемся к сказке, полагая, что она без нас не
состоится. И пугаемся ее чарующего волшебства, обнаруживающего
страшную бездну тайн подсознания.
Ночь, шествуя за солнцем в невесомом покрывале, волнами
распростертом звездной порфирой, полой накрыла мир.
Я мчался в ее суть, как беглец. Я ни от кого не убегал. Я
жаждал упоения, чтоб утонуть. Я растворялся в ней. Она
стремительно охватывала меня, кружила вихрем, срывала одежду и
плоть, поила ядом таинства миражей и иллюзий, обманывала
звуками ночи. Она принимала только обнаженную душу, пронзенную
нервом. Неестественность поднимала занавес над чудом
сновидений.
Одинокая девочка, понуро ступая по черной своей тени, идет
от света в забвение. Упавшая кукла невыразимо смотрит на закат.
Сгорбленные и задумчивые бледные люди в белых саванах, как и
она, по своим теням неотвратимо бредут к растворяющему их
тяжелой черной волной морю - Дунаю, - воплощению образа смерти
в представлении древних славян,.
- Кто ты?
- Зачем тебе знать это?
В России душа притягивает другую не потому, что нуждается
в ней, а потому, что в уходящем в пустоту сквозь всех людей
пространстве одиночества она жадно ищет такую, в которой
обнаружила бы свою востребованность. Чтобы отдать себя ей. И
забыться в великом искусе предназначения. Как в страсти по лжи
о смысле.
- Чтобы понять твое явленье. Есть тебе имя?
- От кого?
Действительно, от кого? Кто создает символы вещей?
Сумеречный разум для обозначения неведомой и пугающей тайны?
То, что не имеет тайны, не имеет имени. Имя - всегда
отчуждение. И мистическая бездна. От кого отстраняется смысл,
облаченный в имя?
- От того, кто породил тебя.
- Кто породил... Кто породил неведомое в людях им самим? Я
сплю, вернее тело мое спит. Как спят и эти люди. Что
отражениями здесь бредут. Вот завтра поутру тела нальются
жизнью и будут жить. И знать не будут, что путь наш все ж
неотвратим. И днем и ночью мы идем. Мы - тень от них, мы - их
судьба на поле бога. И суть людей в конечном виде.
- Любила ль ты кого?
- Любовь. Уход сквозь пространство и время к себе через
другого. Слиянье в целое через него. Видел ли ты, как любят?
Губами, зубами вгрызаясь в любимого, стараясь выпить, войти в
него. Потому и губы красят цветом крови. Улыбаются гримасой
боли и оскалом. Смеются, как рычат. С ненавистью за рок и за
обман. В бессильном стремлении найти суть свою через него. Чтоб
выйти гармоничным целым.
Но нет того. Не могут люди найти себя. Мешает Рок.
Обречены мы быть раздельно. В любви кипят одни попытки нависший
Рок преодолеть. И любят не того, кто есть, а желанный образ,
наложенный на жертву. Но все напрасно, и суть идет туда, где
гибель.
- Зачем искать через другого?
- Чтоб всех собрать в одно. И суть объединить. Чтоб через
чувства Разум появился. Способный Рок прогнать. Но мчатся люди
друг от друга. Как запертый зверь скребет когтями дверь или как
раненый по полю ночью мчится и воет в бешенстве или в тоске,
так человек не может ограниченность свою преодолеть. И вот -
пустой он и один.
- Так что ж, любовь - всегда мираж?
- Я тебе притчу расскажу.
Когда - то раньше, говорят, два брата - Месяца бродили в
беззвездном небе, темном и пустом. И в долгом сумрачном
молчаньи грустили каждый о своем. Брат старший, мудрый и седой,
уже не ждал прихода наваждений. Забыв о том, как пела в нем
тоска, как волновали прошлые желанья, он истину искал во тьме
глубокой.
А младший в пустоту смотрел. Искал подобное себе созданье.
Но было пусто и темно.
Но вот однажды Землю видит. И что там? Месяц задрожал. Вот
то, что так он долго ищет! Вот то, о чем он так мечтал! Такой
же месяц, как и он! И светит тем же жадным блеском! И также
свет его дрожал, лучи тянулись с той же страстью!
Забыв о том, что Месяц он, и что ему светить на небе, он
закричал: "Кто ты?" - "Как ты." - послышалось в ответ. И
бросился он к найденному счастью!
А там, внизу, была Скала. Она Его сиянье отражала.
Разбился он об твердь на части, на тысячи мельчайших брызг. Они
рассыпались, как звезды, у ее каменного тела.
Собрал их старший брат, поднял. И помрачнел. Он в каждой
искре мечту о счастье увидал. И бросил вверх. Что проку в том,
что никому не достижимо! И, удивленный, видит он в движеньи
звездного венца безумство прежнего юнца. Храня надежду в
голубом огне, кидаются и падают вниз звезды, мечту заметив
вдалеке. Но все сгорают в небе синем. Плывет их след сиреневым
туманом.
Так что любовь? Любви, брат, нет. Все мы живем
самообманом.
- Что сделать, чтоб она сбылась?
- Зачем? За ней ее противоположенность.
И дальше побрела.
- Останься со мной! Расскажи о себе!
- Я не могу.
- Но почему?
- У меня нет имени.
И я заметил, что лицо она ни разу мне не показала.
Сияет свет Луны. Пространство в ее свете. И только тени
зябнут и плывут. Мир душами наполнен. Ткет Ночь тончайшие
паутины сновидений. Баюкает кого -то, кого -то теребит. А ветер
уносит меня.
Но вот вдали вдруг вижу огонек. Лечу к нему.
Что это!? В сребристой долине в прозрачной вуали душистые
розы. И лунные свечи дрожат, как в ознобе.
Склонились тени над чем- то, что ярким изумрудным светом
горит, заливая лица и окружающее пространство. Лучи уходят к
звездам, будто держатся за них.
Кто- то кличет, зовет, увидев меня. Я подлетел. Седые
старцы. Или колдуны, или волхвы. Мерцают ореолы. С ними мудрая
птица Гамаюн. Слышу ее тихую песенку.
"Маленький мальчик тихонько поет,
Сказка о девочке спать не дает.
Мальчик свечу осторожно зажег-
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечку поставил гореть у окна,
Чтобы ее могла видеть она.
Смотрит в окно. Там, где бездна ночи,
Только звезда, словно отблеск свечи.
Шепчет Вселенная детский стишок:
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечка сгорела и мальчика нет.
Но все летит в бесконечности свет...."
В очаровании чуда застыло виденье.
- Что Это, ответьте?
- Пусть звезды ответят.
- В вас нет простодушья.
- Едва ли, едва ли...
- Вы ангелы скорби в лучах обаянья?
- При лунном сияньи всех аура метит.
- Но в таинстве вашем таится томленье. В тумане лукавства
взор бредит словами.
- Есть в нем заклинанье послушать молчанье, понять
откровенье душою. Что будет - случится, судьба выбирает. И мы
приглашаем в таинственных кущах к Явленью.
- Чего же, волхвы?
- Философского Камня.
Старцы бережно подняли изумрудный огонек и протянули его
мне.
Я приближаюсь ближе, ближе, еще ближе, руки вперед, и ...
О, Боже милосердный! Что я вижу!
Сквозь образы волхвов, как из миража навстречу мне выходит
человек и камень подает своей рукой.
Я приближаюсь лицом к его лицу...Этого не может быть! Он -
это я, но чуть постарше! Мы долго смотрим друг на друга. Я
оторопело, он с бесконечной грустью.
- Как мне назвать тебя?
- Нет нам, брат, с тобою имени. Потом поймешь. И вновь,
как я, пройдешь сквозь время к себе навстречу.
И бережно положил мне на ладонь то, что было названо.
- Возьми. В нем Тайна. Она откроется жертвенному агнцу
божию. Ты должен сделать так, чтобы Слово стало Плотию. Таков
наказ Отца.
Сказав так, он слился со мной, как тень сливается с
предметом. Небольшой жаркий камешек с многочисленными гранями
тут же вобрал в себя весь свой свет, втянул лучи, оборвав их у
звезд, остыл, стал абсолютно черным и отяжелел.
Все погрузилось в тьму и исчезло. Тишина, как
совершенство.
Утром я проснулся в разбросанной постели. Было ясное
осознание какой-то необъяснимой ответственности. Такое бывало,
когда я прежде выпивал. Но с этим я давно распрощался, не найдя
в том успокоения. Рука была сжата в кулак. Расправив ладонь, с
удивлением обнаружил на ней небольшой, но навесистый черный
камешек. Оторопь взяла. Я вспомнил сон. "Что будет - случится."
Философский камень! Нереальность перешла в реальность!
Поразительное чудо! "Так, так, - думал я. - Найти агнца божия!
Это кого ж?"
В этот летний день солнце стало томить уже с раннего утра.
Я подмел дорожки, собрал бытовые отходы под стенами пятиэтажки,
стекла от разбитых бутылок, которые каждый вечер выбрасывались
из ее окон, подобрал всякую разбросанную дрянь и все отнес в
большой мусорный ящик. Выбитую, как обычно, фанеру в дверях
забил снова. Поправил сломанный штакетник у подъезда. И стал
толкать машины, перегородившие проходы и тротуары, чтобы они
своим отвратительным визгом позвали хозяев. До реформ они этих
машин не имели, но служили материально ответственными за
народную собственность. Народная собственность околела, а
благосостояние стражей ее тут же возросло.
Осталось дождаться мусоровоза, чтобы потом, когда он
опрокинет содержимое ящика в свою клоаку, навести вокруг него
порядок.
Во дворе под тенистым деревом у развесистых кустов уютно
разместились зашарпанный, но полированный местами столик,
скамейка, тарные ящики. Это наш дворовый клуб. Там уже сидят.
Запрокинув голову, отслеживает игру света и теней на
блуждающих листьях тополя спившийся после разгона института и
теперь безработный бомж кандидат технических наук Животовский.
Бомжом он стал, когда, не выдержав яростных рекомендаций радио
и телевиденья, заложил квартирку под проценты какой- то фирме,
уехавшей вскоре на Багамы с чужими деньгами, оставив, конечно,
большую часть государству, подтрунивающим теперь над ним за его
легковерность. Так сработала идея гения российской экономики:
чтобы дать народу - надо отнять у него.
Рядом в заштопанном кителе и цветных штанах сосредоточенно
нервничает отставной полковник Сковородников. Он ждет, когда
зеленый военный фургон привезет канистру ворованного
технического спирта и противогазы. Вместе с соседом Альбертом,
студентом юридического факультета, ему предстоит приготовить
высококачественную продукцию фирмы "Кристалл". Наклейки и
пробки привозит студент из института, а воронка и ванная у него
есть. Противогазы готовятся к войне.
Пара ведет интеллигентную беседу. Я присел послушать.
- Полковник, - говорит Животовский, - какую ценность имеет
человеческая жизнь?
- Жизнь ценности не имеет. От нее одни убытки и хлопоты.
Его расти, корми, обучай, а потом он смотрит на тебя, как бы из
тебя же что-нибуть выжать в свою пользу. Последнее отнимет и
рожу набъет. Ценность будет тогда, когда с него больше
возьмешь, чем дашь. А пока от людей одни убытки. Нанять убить -
тысяча долларов. Вот и вся ценность.
- Это Ваше кредо?
- Вот вы, гнилые моралисты, твердите о жалости, о
человечности, так какая прибыль с нее? Стране нужен
экономический прорыв! Как достичь? Нужно, во-первых побольше
свободного пространства и сил для рывка. Слишком много людей на
нашу бедность. Когда еды маловато, то и животные душат свой
приплод. Нужны расстрелы и война. Пусть люди постреляют. Оружие
разрешить. И конечно придушить пенсионеров, которые не могут
ничего. Во-вторых, побольше жесткости. Бить любыми приемами.
Власть не разрешит, сами будем это делать. Станем только
крепче. И основное, - разрешить свободно воровать. Чтоб довести
воровство до предела. Тогда все расставится по своим прочным
местам. Вот и начнется прорыв. Не будем так делать - коммунисты
снова придут к власти, чтоб давить свободные порывы народа. Вот
этого мы не допустим. В этом, так сказать, залог необратимости
наших демократических завоеваний. Так что это не кредо. Это
путь выживания. Все демократические страны его прошли, но не
так сжато.
- А Вы, конечно, за демократов?
- Не. За демократию только дураки. Да и откуда в России
взяться демократии? В России бары да холуи. Если не будет
барства и холуйства, тогда и жить незачем. Нет. Я за рыночные
отношения. Но с холуйством.
- Это как?
- А так. Ты смотри, что от меня оторвать, я от тебя.
Хочешь жить? Набирайся сил и ума, чтобы смог побольше да
похитрее отнять. А если у меня ничего нет, дай мне возможность
это произвести. Иль заработать. Так все и вытянемся.
- А как с холуйством это совместить? - кривится и не
понимает Животовский.
- Каждый должен иметь право выбиться в начальники. Чтобы
запрещать чего-нибудь для общего блага. Да присматривать,
получая чего надо. Да разрешать за деньги. Сохранять
какой-нибудь порядок.
- Зачем это нужно?
- А затем, чтоб уважение сохранить. Его холуйство бережет.
А не демократия.
- Я думаю, что холуй должен ненавидеть хозяина за унижение
свое.
- Ошибаешься. Нет большего наслаждения, чем отдаться
целиком унижению. Унижение чувствуют не переломившие свою
гордыню. Им и на роду написано быть униженными. Блажен раб,
целующий ноги господина.
- А дальше?
- Дальше также и до бесконечности. Еды будет, как на
швецком столе, лопай и тащи, лучше пусть гниет у тебя, чем у
другого. Потребности всегда будут больше возможностей. Но тогда
и начальников будет побольше. Получаешь сам - делись с другим.
- Люди не думают, как Вы. Не зря же восстанавливаются
храмы.
- Храмы, чтоб совесть отмывать. На всякий случай. Грех, он
запросто искупается. За нас Иисус все искупил. Только свечку
поставь, да скажи: Господи помилуй! Чего там. Жизнь дана для
радости, так и рви ее как можешь. Люди не дураки, все голосуют
за рынок. Вон идет человек, спроси.
Нецензурно выражаясь, приплыла толстая тетка Ольга
Ивановна.
На ней запятнанный белый фартук, прикрывающий рейтузы и
бушлат. Она представитель малого бизнеса. Ее палатка недалеко
от нашего дома, рядом с отделением милиции. В ассортименте
водка полковника и всякая дрянь, изъятая милицией у
расплодившихся неорганизованных торговок. До победы реформ она
преподавала детям литературу, этику и физкультуру, чтоб набрать
часы. А нынче она при деньгах, а значит - при власти.
- Где баланс? - Сковородников не уважает брань, а уважает
четкость.
- Где дилижанс. Ты мне бухгалтера найди для баланса -
тетка стала в позу учительницы. - Да чтоб не пил, как старая
лошадь!
Лицо полковника теряет правильные очертания.
- Ну, ты и б...!
Ольга Ивановна счастливо смеется. Она любит, когда в ней
чувствуют женское начало. К тому же она где- то прочла, что
эротизмом проникнута древняя индуистская религия, увидевшая в
нем знак миросотворения и источник всех благ, и догадалась, что
мат подспудно отражает эти же религиозные представления,
вышедшие из подсознания российского народа. Матерный язык и
идет из подсознания. И является первичным по отношению к
полинявшему и пресному литературному, выношенному бесполыми
монастырскими старцами, да витиеватыми иностранцами, привыкшими
пальцами делать то, что русские делают иными частями. Она была
уверена, что зажим мата дряхлой интеллигенцией произошел от
слабости позиций коммунистов. Знание же его позволит лучше
понимать и передавать неисчерпаемые нюансы отношений русской
души. Исконную культуру не уничтожить. Ее следует
восстанавливать со школьной скамьи.
Как-то я спросил словесницу: "Как отразится капитализация
страны на русский язык?" Она вздохнула и ответила так: "Как
отразилось иго татар на него. Если не удержим свою
самобытность, русский язык погибнет вовсе. Процесс уже пошел.
Вон - автолайн вместо извозчика, змеиное шоу, вместо
праздничного представления, бизнес вместо охмуриловки. Удержит
натиск иностранщины только мат. Его не искоренишь и ничем не
заменишь. Мы же все обматерим." "Почему постоянным фигурантом в
мате присутствует чья-то мать, давшая название этому
фольклору?" "Плодородие всегда было источником жизни.
Плодородие земли, стада, семьи. Его ждали, призывали, желали
себе и другим. За ним видели изобилие, успех. Слово Мать
обозначало женское, плодородное свойство, которое могло
проявится при покрытии его мужским свойством. В русской
языческой вере мат имел образ пожеланий благополучия. Гонение
на него пошло с введением нерусской веры - христианской, от нее
он стал считаться сквернословием. И стал в народе проявлением
необузданного протеста против порабощения чужим своего."
Вместе с ней школьница, умница, красивая девочка Маша. У
Маши талант художницы. Это видно по ее лицу.
"Художник видит чувством, - говаривала она, - но в людях
оно спит и его надо будить. Любыми способами. Самый блестящий
результат дает эротика." На самом деле она любила чувствовать,
отдавая чувству понимание жизни. И развивала восприятие
чувством, как развивает музыкант свой слух, а дегустатор -
обоняние и вкус. Она вливалась в природу, как кошка в утро.
Грациозная, чувственная, бесстыдная, она носила свою наготу
также непринужденно, как рабочий спецовку. Маша нашла свое
увлечение в профессиональной проституции, не ведая сути
первородного греха. И не потому, что решилась выйти на рынок
секса, а потому, что она обожала своим необыкновенным телом
рисовать этюды искуса его. Вычерчивать орнаменты желаний и
плести из них красочные кружева, вытаскивая из партнера
неведомую ему рудиментарную страсть. Чтоб и одарить его этим
озарением. Оплата придавала законченность творению. И служила
границей между разными мирами.
Ольга Ивановна боготворила юное дарование, как яркое
свидетельство самоутверждающегося женского начала в чистом его
виде, какое, видимо, изначально и было сотворено богом.
Гранддама вытащила из под одежды моток ассигнаций,
несколько отделила и протянула опухшему производственнику.
- Вон твои ворюги едут. Расплатись. Да возьми с них
расписку!
- Одурела?
- О материальной помощи. Для рэкета. - разъяснила
бизнеследи азы современной торговли.
- А на зарплату фирме? - полковник скосил глаза.
Не торопясь, добавила бумажку.
- И все?
- Господи, - покровительственно и ясно она смотрит в
глупые глаза военного - зачем тебе деньги?
- А зачем, по-твоему деньги вообще нужны? - уходит от
ответа Сковородников.
- Объясняю, кто так и не понял, - поставленным голосом
приступила к изложению Ольга Ивановна. - Деньги нужны, чтоб
делать деньги. Это, так сказать, в промежутке. А в конечном
итоге - для полноценного секса в молодости, ублажения
придурковатой неполноценности в зрелости и куска хлеба в
старости.
- Скажешь, - секса! - поганенько взвизгнул слушатель. - А
если купить что? Или встретить друзей? Поехать куда? На
представление сходить. А у тебя все одно в голове!
- Тупые ж военные! Форма, что ли влияет? Или наука убивать
других не любит? Вот скажи: оторвут тебе то, по чему тебя
мужиком считают, что тебе захочется, кроме куска хлеба? На
представление сходить? Чтоб не понять, о чем там речь идет?
Украткой посмотреть на праздник чувств, выросших из этих самых
мест, которых ты, считай, лишился? Друзей пригласить? Чтоб
попищать о черством хлебе? О чем еще?
Ты не понимаешь, что только три органа крутят человеком:
голова, желудок и то, что между ног? Все! Голова редко у кого
есть, она не в счет. Чаще всего она привязана к двум другим
органам. Как придаток. Да разве что заскочит какая блажь. Так
что и остается, что остается.
- А оборона? Сколько же денег идет на нее!
- Я тебе так скажу. Во все времена войны шли не из-за
территорий. Это плешивые историки придумали. И не затем, чтоб
побольше сожрать.
- Ну, из-за амбиций, например.
- Не надо помогать. Относительно амбиций скажу, что они
тоже выползают из того, что между ног, от перепревшей гадости,
не нашедшей должного применения. От перетрудившегося петушиного
хорохорства. Так я о другом. Они шли из-за баб. Прошлых,
настоящих, будущих. И больше не из-за чего. Только точнее не
столько из-за баб вообще, а настоящих стерв. Мужикам всегда
требовались отменные стервы. Как бриллианты этим стервам. Вся
ценность этих глупых штучек пошла от них. Полмира хотелось
положить к их ногам. Свою отвагу показать. Ты знаешь, чем
определяется национальное богатство? Думаешь - золотом,
дворцами, природой, талантами? Ошибаешься! Оно определяется
предметами интереса стерв. И чем ядреней интерес, тем больше
стоит то богатство. Вот захоти они сильней всего на свете
дерьма пингвина, и - все! Все золото полетит с дворцами. А
дерьмо станет национальным богатством. Вот героиня Скотта ввела
моду на алмазы, отбросив ведущие тогда опалы. Как ты думаешь,
почему Америка самая богатая страна? Потому что, думаешь, там
коммунистов не было? А все не так. Да потому, что российским
стервам никогда не хотелось того, что американским стервам. А
вот вдруг нашим захотелось того же - а того же и нет. И зависть
определила разницу. У соседа всегда груша толще, если ее вдруг
захотеть. Россия обабилась. Мужики сразу головы в руки и,
вместо того, чтобы задницу им исполосовать, бросились воевать,
революцию делать. Тело женщин в оформлении сумасбродства
управляет головами мужиков. И экономические взрывы от них. И
экономические законы исходят от женского начала. Стервы крутят
миром, голубь мой военный. На земле всегда была диктатура
женщин над слабых головами со жлобным сексом мужиками.
Цивилизация, дорогуша, там, где матриархат. А ее символ - мужик
на коленях перед женщиной. Хотя по секрету скажу тебе, что
баба, она никакой не слабый пол. Она и хитрее, и смышленей, и
выносливей любого мужика. Пока мужики, как полудурки, играют в
свои войны, бабы и пашут, и строят, и детей растят. Причем
мальчишечек, приметь, они с детства до старости воспитывают. Ты
в школе видел мужиков? Нет, бабы знают, что делают. Они, эти
мужики, знаешь для чего им нужны? Вот Маша это поняла сразу.
Верно, Маш?
Маша вспыхнула и непонятно подтвердила:
- Спрос породил предложение. А спрос на женщин с
отклонениями - это что-то из области мужской психопатии. А она
слабо изучена.
- Наукой доказано, всем крутит экономика, - не сдается
полковник.
- Не повторяй, чего не понимаешь. Экономика - компенсация
бессилия ума, когда члены огнем горят. Она - выкрутасы жлобства
от животного начала на площадке надуманных приличий. Секс ее
танцует, грубая плотская страсть. И нездоровая потребность в
насилии. Никакого бы прорыва экономики не надо было б, если бы
не зависть к зарубежным возможностям в этой области. Экономика,
господа, это способ расправить и зацементировать как можно
плотнее человечество в гробу его деликантных причуд. Знаешь,
какой мотор движет развитие экономики? Ну, что из века в век
меняется в человеческой природе? В той, самой изначальной?
Руки, ноги, кишки, ум? Нет, уважаемый! Только переход половой
функции деторождения в психотропную функцию, извратившую ее
изначальную роль и намертво прицепившую голову к жажде половой
необычности, а точнее - разврату, а от него - к созревшей общей
блаже, получившей название - достойная жизнь.
А стерв, генералиссимус, у тебя никогда не было и не
будет. Потому что, если мужики раньше из-за них воевали, то
теперь других пошлют, чтоб пред ними же себя показать. А, они,
эти стервы, не бъют их по морде за низость, а одевают платье
кутюрье. Чтоб измять в постели. А тебе, как типу с ремеслом
убийцы, сбросят со своего стола, что им не нужно. Потому что
тебя презирают. Но расскажут что- нибудь про патриотизм и
национальный интерес.
Полковник проскрипел.
- Врешь, безумная! Военные всегда защищали родину, общий
дом!
- Скажи, Животовский, где твой дом? Где твоя родина?
- Они остались в прошлом, - тихо ответил бомж. - А родина,
это то, что я любил. Любил работу, дом. Любил людей, населяющих
страну. Любил то, что мне казалось было - честь и достоинство.
До перестройки мы многого не знали о себе. Теперь я вижу, что
нет этого ничего. По-моему и не было. И нет нигде ничего
такого, что заслуживало бы любви. Я не знаю такой ценности, за
защиту которой можно было бы положить свою жизнь или даже
убить.
- Вот видишь, китель, и никогда не было такой ценности,
соизмеримой с жизнью. Такие ценности придуманы стервами.
- Что ж, по-твоему, если нападают, так и бить нельзя? Дом
всегда был огорожен забором! Волк нападает на зайца, и тот
обороняется, если в угол забежит.
- Это ты правильно говоришь, для тех, у кого ума нет. А
для умных ни забор, ни оборона не нужна. В этом и есть
человеческий прогресс. В драках и битвах, полковник,
победителей не бывает. И то, что вы есть и и подначиваете всех
для своего выживания, тормозит этот самый прогресс. Так что
спекулируй лучше и воруй, чтоб достать себе сухарь.
Иди -ка, лучше к машине. Вон, ждут уже.
А в это время у подъехавшей машины о чем-то яростно орал
вертлявый парень с повязкой дружинника прошлых времен. Он
указывал на столб позади ее. Это был Витя-Прыщ. У Вити был
широкий профиль работы. И большой штат работников из молодежи.
Он раньше при горкоме комсомола помогал освобожденным с
устройством на работу. Прыщ рассуждал так. Организация - это
деньги. У кого выше уровень порядка, тот и с малыми деньгами
прорвется. А при бардаке последние деньги улетят. Вот в стране
инфляция. Экономисты причины ищут. А причина одна - в бардаке.
Больше бардак - больше инфляция. Наведи порядок - и начнется
подъем. Но всеобщий бардак нужен. Он крутым за счет своей
жесткой дисциплины обеспечивает запросто, без труда оседание
чужих денег у них. Любое дельце, хорошая организация и всеобщий
бардак - в этом успех любого умного деляги. Витя даже мечтал
предложить иностранцам за валюту крутить в стране бардак до
беспредела, чтоб им из этой губки было проще деньги выжимать.