Страница:
- Да я ведь ничего и не говорю.
- Вот именно! Ничего не говоришь - и ничего не делаешь.
- У меня нет таких возможностей.
- У тебя - нет. А у Андрея - есть. Потому что знает, чего хочет. И всегда добивается того, чего хочет. А ты нет. Ты чуть что - в кусты. Не понравилось тебе на вечере встречи - исчез, испарился, всем классом найти не могли. Забился в какую-то дыру и сидел там двадцать лет. Кого ты вспомнил за эти годы? Кому помог?
- А ты?
Не надо было мне этого говорить. Ох, не надо. Знаю ведь, что с женщинами разговор по принципу "сам дурак" не проходит. Они тебя могут сколько угодно упрекать, грязью поливать, с дерьмом смешивать, но стоит только тебе попытаться возразить, сказать в ответ: "А ты сама:" - и все, разговор окончен.
- Пошел бы ты:
Теперь она чуть больше походила на прежнюю Нину.
Это в моих воспоминаниях, написанных для чужих глаз, все между нами было тихо да гладко. Не потому, что врал, а потому, что вспоминалось только хорошее. А танцы - вещь азартная, иногда так заведет - готов за малейшую ошибку партнершу убить. И ругались мы по-страшному, и швырялись друг в друга тяжелыми предметами, и не разговаривали неделями. Все было. И теперь то же самое. Завела себя Нина, закрутила внутри пружину так, что вот-вот лопнет, и одной неосторожной фразы было достаточно, чтобы пружина раскрутилась с треском - да мне по лбу.
- Шел бы ты на фиг отсюда, Сережа! Никто тебя сюда, между прочим, не звал. С чего ради ты вдруг ко мне заявился? Жена из дому выгнала?
- Пока нет.
- Жалко. Но тем лучше для тебя. Есть, стало быть, куда пойти. Не будет меня совесть мучить, что выгнала тебя на улицу. Жена-то богатая небось, а, Сережа?
- С чего ты взяла?
- Так не на свои же кандидатские ты такую машину купил. Или ты уже доктор?
- А про то, что я кандидат, откуда знаешь?
- Сорока на хвосте принесла:
- Передай сороке, что я еще не доктор. Но скоро буду. А машина не моя - казенная.
- Ты, стало быть, с подорожной по казенной надобности?
- Вроде того.
Перерыв. Не то перемирие, не то просто перекур. Каждый закурил свои, прикурил от своей зажигалки. Даже пепельницу мне Нина отдельную поставила. Чтобы не смешивался ее пепел с моим. Смешно.
- Чего ухмыляешься?
- Так, представил:
Две урны с прахом - ее и моя. И чей-то голос за кадром убедительно просит: "Только не перепутайте! Только чужого пепла не насыпьте!" Как будто на том свете не все равно. Может быть, даже веселее будет, если перемешать. Добавить моего пепла к ее праху. Или наоборот.
- Выпьешь?
- Не стоит. Я за рулем. Машина чужая, лучше не рисковать.
- Ну и правильно. Я бы тебе предложила остаться - по старой дружбе. Но не могу. Свидание у меня сегодня. Дочка уехала к отцу своему погостить. Так что никто не будет меня презирать. Никто не будет мораль читать. Грех не воспользоваться моментом, ты уж прости.
- Я понимаю.
- Ни черта ты, Платонов, не понимаешь. Ты даже и не пытаешься понять. Ты слушаешь меня и не слышишь. Все вы, мужики, такие:
- А-а:
- Что "а-а"?
- Теперь понимаю.
Я действительно начал понимать. Отдельные мелочи, детали обстановки, мелькнувшие в разговоре слова и фразы, что-то такое в самой атмосфере квартиры, фотографии на столе, заставка на экране монитора - компьютер тут, видимо, не выключается никогда, - список собеседников, а точнее собеседниц в постоянно присутствующем на экране меню ICQ:
- Нет, - махнула рукой она. - Я так все-таки не могу. Черт с ним, со свиданием, в конце концов! Положу тебя в Машкиной комнате. А сейчас я хочу кофе с коньяком. И хочу, чтобы ты со мной выпил.
- Я выпью. Выпью. И совсем не обязательно портить из-за меня свидание. Твоей подруге будет неловко при мне. Да и мне, честно говоря, тоже. Когда вы встречаетесь?
- В шесть.
- А сейчас только половина первого. У меня в запасе целых пять часов. Две рюмки коньяка за пять часов выветрятся без следа. Или ты хочешь заставить меня выпить целую бутылку?
- Нет. Двух рюмок будет вполне достаточно. Мне тоже много нельзя. Она: - Нина улыбнулась. Нина улыбнулась мне благодарно. Ей стало легче со мной, не надо больше притворяться. - Она не любит, когда я много пью.
- А ты много пьешь?
- Сейчас уже нет. А раньше у меня были проблемы. Пришлось лечиться.
- Я тоже был на грани. Но обошлось.
Это неправда. Ложь во спасение. К опасной грани я даже близко не подходил. Хотя прокурорские пьют ничуть не меньше милицейских. Некоторые даже больше. И в академии юридической все навечно пропахло коньяком. Но все же я не дошел до той стадии, когда без выпивки не прожить и дня.
Когда Нина вышла на кухню, я быстро расстегнул на груди рубашку и перемотал пленку крохотного диктофона, спрятанного у меня на животе. Вряд ли все сказанное нами до сих пор представляет какой-то интерес для Игоря Степановича. Будет обидно, если пленка кончится как раз тогда, когда мы наконец заговорим о деле. Я успел перемотать пленку и даже проверить при помощи крохотного наушника, спрятанного в воротничке рубашки (ну чем я не шпион!), качество записи, прежде чем в коридоре раздались шаги.
Нина принесла кофе - настоящий, черный, с густой коричневой пенкой, расставила на столе между нами рюмки, маленькие, из полупрозрачного фарфора, кофейные чашечки, блюдце с нарезанным и посыпанным сахарной пудрой лимоном и бутылку грузинского коньяка. Нина разлила кофе, я наполнил рюмки.
- Ну: За что выпьем?
- За нас, - предложила она.
- За нас!
Мы выпили. Закусили лимоном. Прихлебнули кофе. И как по команде закурили. Кофе, коньяк и сигарета - три обязательные составляющие. Одно без другого теряет половину своей прелести.
- А помнишь, - улыбнулась сквозь сигаретный дым Нина, - как Наталья угощала нас французским коньяком?
- Еще бы!
- Почему-то коньяк был в графинчике. И она долго объясняла, что бутылку у нее кто-то выпросил как сувенир: Что-то в это роде. Вы все пили и нахваливали. Еще бы! Французский коньяк! Тогда он у нас был еще редкостью. А я про себя думала, что никакой он не французский, а самый обыкновенный армянский. Просто Наталья хотела вам, мальчишкам, пустить пыль в глаза. Вас ведь так легко обманывать. Что мальчишек, что мужчин. Вы сами всегда готовы обмануться.
- Ну, положим, не всегда. Насчет коньяка у меня тоже такая мысль была. И у Андрея тоже. Он мне потом по секрету сказал.
- А мне Боря Путешественник. Я с ним часто общаюсь через "аську".
- Я тоже. Вот кому повезло в жизни, правда? По крайней мере он единственный, кто может с чистой совестью сказать, что живет не как все.
- А как же Андрей?
- А что - Андрей? - Во мне проснулся дух противоречия, разбуженный Натальей Васильевной. - В наше время быть богатым - не исключение, а правило. По крайней мере все хотели бы жить так, как он, только не получается. А вот подражать Боре немногие бы захотели.
- Это точно.
- А ты?
- Что я? Я бы ни за что! Я змей ужасно боюсь.
- Я не про то. Твой образ жизни тоже вряд ли назовешь традиционным.
- Вот ты про что: - Она небрежно закинула ногу на ногу, сощурила глаза, улыбнулась.
Кожа на ногах, я заметил, у нее гладкая и загорелая, как в молодости, ногти покрыты нежно-розовым лаком, пятки розовые и гладкие, как у младенца. Возраст выдают, пожалуй, только руки и, в меньшей степени, лицо и шея. Может пока себе позволить принимать меня по-домашнему, без малейших следов макияжа, в простеньком халатике и тапочках на босу ногу, и при этом производить впечатление ухоженной и красивой женщины. Впечатление, которое она не стремится производить. По крайней мере - на меня. И на других мужчин тоже. Мы - вне игры. Наше мнение больше ничего не значит для Нины и ее новых подруг. Нас даже не особенно стесняются - как мы не стесняемся своих домашних питомцев.
- Можешь не говорить об этом, если не хочешь.
- Да нет, я этого не стыжусь. И даже дочка привыкла и перестала меня стыдиться. Хотя и не собирается следовать моему примеру, - уточнила Нина. Папаше своему ничего не говорит, и на том спасибо: Но ты ведь не для того ко мне приехал, чтобы выслушивать бредни старой лесбиянки!
Нина не покраснела и не побледнела, произнося страшное слово. Рука с сигаретой не дрогнула. И глаз от меня она не отвела, напротив, пристальнее вглядывалась, словно хотела понять, какое произвела на меня впечатление. Но я тоже не промах. Я слишком долго работал следователем прокуратуры и научился владеть собой. К тому же я здесь действительно не затем, чтобы выслушивать проповеди о преимуществах лесбийской любви. Другое дело, что я пока что не знаю, поможет необычная ориентация Нины моему делу или помешает. Понятно, что шантажировать ее этим бесполезно. Она уже приспособилась к своему нынешнему состоянию и не делает из него тайны. А где нет тайны, нет повода для шантажа. Чувство вины? Вряд ли она чувствует себя виноватой перед кем-то. И уж в последнюю очередь - передо мной. Остается одно: ее несомненная благодарность к Андрею. В этом обмануться трудно. Он благодетель не только для половины города. Он что-то такое сделал для Нины - думается, не только компьютер, это мелочь, приятное дополнение к главному, - в чем-то он ей по-настоящему помог. И ради него она готова на многое.
Вот только удастся ли мне убедить ее, что я действую столько же в собственных интересах, сколько и в интересах Андрея? Может быть, для этого мне следовало бы самому быть в этом уверенным чуточку больше.
Но я должен выведать у нее тайну - или хотя бы узнать, владеет она тайной или нет.
И я отбросил сомнения и без всяких оговорок и предисловий рассказал Нине все: как меня пригласили к Ирине Аркадьевне, как проводили на четырнадцатый этаж, во владения Игоря Степановича, как постепенно, шаг за шагом, вовлекли в это странное дело. Рассказал о нашем разговоре через "аську" с Путешественником и, опустив интимные детали, о поездке к попадье, оказавшейся Натальей Васильевной:
Нина слушала молча и только на этом месте перебила:
- Я знаю про нее. Была у нее прошлым летом. - И хитро улыбнулась. - С подругой.
- И как она?
- Наталья? По-моему, она ни черта не заподозрила. Мы очень мило попарились в баньке, а потом она уложила нас на веранде. Еще извинялась, что у нее только одно спальное место. Мы так смеялись потом: Кстати, оживилась вдруг она, - а тебя с твоим шофером Наташей - куда уложили? Спорим, что на веранду?
- Не буду спорить. Все равно догадаешься. И будешь считать меня лгуном.
- Вот в этом ты прав, Сереженька. Женщину в таких делах не проведешь, бесполезно. Я сразу поняла, что эта твоя рыжая не просто так возникла, неспроста. И сюда ты один приехал, без шофера, чтобы я ни о чем не догадалась.
- Точно так.
- Ладно. Считай, что тест ты прошел.
Тест? Помешались они, что ли, на тестах? Надо будет обязательно спросить у Наташи: ее тест я прошел или нет? И пусть только попробует сказать, что не прошел:
- Чего ты ухмыляешься?
- Так: вспомнил кое-что:
- Понятно. Можешь не рассказывать. Ваши мужские похождения меня больше не занимают.
- А как насчет семьи и брака?
- Это ты про меня? Или про себя?
- Ни то ни другое. Про Андрея, милочка, только про нашего друга Андрея. От нас с тобой, может быть, зависит сейчас его семейное счастье. И не только оно. Как мне дали понять, приданое за дочкой папаша дает царское.
- Хм: Надо подумать.
От этих слов в груди разлилось приятное тепло. Я взял бутылку, наполнил Нинину рюмку, налил полрюмки себе. Если Нина раскроет мне тайну, налью еще одну. А может, и не одну. Ради такого случая можно и в машине поспать, покуда коньячный дух не выветрится. А можно позвонить по телефону и приказать Наташе приехать за мной. Ради такого случая - можно. Уверен, что Игорь Степанович не станет возражать. Я бы на его месте вертолет за мной прислал. Да с группой охраны. Чтобы не просочился, не дай бог, с таким трудом добытый секрет где-то по дороге между этим городом и областным центром. Или того хуже - не пропал бы вовсе в результате заурядной аварии:
Мы чокнулись и выпили - молча, без тоста, каждый за свое. Вот только мое "свое" мне виделось сейчас довольно ясно. А Нине, оказывается, нет.
- Ладно, - сказала она, осторожно поставив рюмку. - Допустим, Андрею я помогу обрести семейное счастье. Тебе - получить приличное место в их холдинге. А что с этого буду иметь я?
Такой поворот меня не удивил. Я удивился бы гораздо больше, если бы Нина не подумала о собственной выгоде. Но ей я этого, разумеется, не сказал.
- Ну, знаешь, - пожал плечами я, - от тебя я такого не ожидал! Ладно бы речь шла только обо мне. У тебя есть все основания для того, чтобы не желать мне добра, это я признаю. Но Андрей: Не ты ли, милочка, только что распиналась в своей преданности святому Андрею? Не ты ли недвусмысленно дала мне понять, какое я ничтожество в сравнении с ним - что я мизинца его не стою, что я:
В таком духе я продолжал еще довольно долго. Мне часто приходилось выступать в суде, и я вполне овладел всеми приемами демагогии. Могу кого угодно заставить поверить в то, что черное - это белое и наоборот. И могу понять, когда мое красноречие пропадает втуне, когда человека или целое сообщество людей переубедить невозможно. Увы, именно с таким случаем я на сей раз столкнулся. Но я ведь и не пытался Нину переубедить. Я лишь пытался создать видимость того, что убежден в ее бескорыстии. Чтобы как можно меньше пришлось за это бескорыстие платить.
А заплатить: что ж! Почему бы и не заплатить? Ведь не моими деньгами придется платить. Платить будет Игорь Степанович. Он готов платить. Единственная проблема в том, что ни он, ни я не могли заранее знать, сколько придется платить и стоит ли тайна, которую мы хотим раскрыть, этих денег. Поэтому мне на всякий случай поставлен лимит. Каждому, кто поможет найти носителя тайны, я могу обещать столько же, сколько уже получил сам, десять тысяч долларов. Могу не просто обещать, а заплатить сразу - из собственных средств. Разумеется, Игорь Степанович пообещал в случае чего компенсировать утрату этих денег. А тому, кто тайну непосредственно раскроет, я готов обещать аж пятьдесят тысяч. Если же потребуют больше, не решать самому, а обратиться к Игорю Степановичу. На этот счет у меня в памяти моего сотового особый телефонный номер заложен, по которому Игорь Степанович мне всегда, в любое время и из любого места ответит, лишь бы я сам находился в пределах действия сотовой связи.
В общем, когда мы с Ниной прекратили играть в неподкупность и бескорыстие и согласились, что оба действуем в собственных интересах, когда наконец было названо заветное число $ 100 000, мне даже притворяться не пришлось, что число меня не поразило: я был уверен, что именно оно и прозвучит. Красивое число. Круглое. Шестизначное. Лучше его, красивее его может быть только миллион. Вот такой: $ 1 000 000. Но миллион Нина запросить никогда бы не решилась. Не доросли мы, русские, в большинстве своем до миллиона долларов. До миллиона рублей - это запросто. До ста тысяч баксов - да, пожалуйста. А до миллиона нам еще расти и расти.
- Сто тысяч, - деловито сказала Нина.
- В долларах или евро? - только и уточнил я.
3
Увы, это был не конец.
Не только не конец истории - даже не конец переговоров.
Я начал жалеть, что был откровенен с Ниной. Не стоило посвящать ее во все подробности моих переговоров с Игорем Степановичем. Теперь она использовала мою откровенность против меня. И даже не скрывала этого.
- Я хочу, - решительно заявила она, - чтобы мне заплатили десять тысяч долларов сейчас, немедленно. Только за то, что я скажу, каким образом я хочу получить эти сто тысяч. Пока мне не заплатят десяти тысяч долларов, никаких условий, никаких переговоров не будет вообще.
Я ждал продолжения. Ждал еще каких-то слов или жестов с ее стороны, но она молчала. Молчала, курила и смотрела на меня так, словно видела насквозь. Видела диктофон, удерживаемый специальным поясом у меня на животе. И видела потайной карман в этом поясе, битком набитый долларами. Это не очень большой карман. Он вмещает всего десять тысяч долларов. Но это мои десять тысяч. Я успел привыкнуть к ним, успел полюбить их. Никогда не думал, что можно так привыкнуть и так полюбить эти зеленые бумажки. Почему-то мне казалось, что если я сейчас отдам ей эти деньги, то те, другие, которые даст мне Игорь Степанович взамен, не станут для меня такими родными никогда.
Через какое-то время я понял, что ничего больше не дождусь. Я вздохнул. Я попросил Нину отвернуться. Я не стеснялся вида своего голого живота, но я не хотел, чтобы Нина видела диктофон. Она отвернулась. Я расстегнул рубашку и достал из потайного кармана десять тысяч долларов. К счастью, я до сих пор не истратил из них ни цента. Я тратил свою дармовую тысячу. Теперь от нее осталось долларов двести. И мелочь. И еще надежда на то, что Игорь Степанович сдержит свое обещание.
- Считай, - предложил я Нине, протянув аккуратно упакованную пачку. От сердца своего отрываю.
- Это хорошо, что от сердца. Тем приятнее мне будет их тратить.
Змея. Все женщины - змеи. Но Нина - одна из самых ядовитых. Наверное, держать за хвост австралийскую гадюку или даже черную мамбу куда безопаснее. Тем более что не я ее, а она меня держит за хвост. И вертит этим хвостом, как ей заблагорассудится.
- Теперь мы можем поговорить?
- О чем?
- О тайне. Ты действительно знаешь тайну?
- Конечно. Из первоисточника.
- И кто - первоисточник?
- Этого я тебе пока не скажу. Тем более что ты все равно не сможешь им воспользоваться. Даже если попытаешься меня обойти, миленок, ничего у тебя не выйдет!
Странно, но я ей поверил. Я знал, что Нина соврет - недорого возьмет. Но что-то мне подсказывало, что в данном случае ей незачем врать. Что источник ее сведений и в самом деле сейчас недоступен. И единственный подход к нему - через нее, через Нину. То есть через сто тысяч, которые должны быть ей выплачены.
Но как?
Это серьезный вопрос. Деньги вообще вещь серьезная, а большие деньги очень серьезная вещь. Для меня и для Нины сто тысяч - большие деньги. И, будь я на месте Нины, я бы постарался придумать способ, как получить деньги, почти не рискуя. Совсем без риска в таких случаях не обойтись. Однако можно свести риск к минимуму.
- Так вот, - сказала Нина. - Раз уж мы пошли проторенным тобой путем, будем и далее по нему двигаться. Ты получил тысячу долларов за то, что выслушал предложение своего Игоря Степановича, - я получила десять тысяч за то, что согласилась с тобой разговаривать. Дальше ты получил десять тысяч, а я хочу получить:
- Но:
- Не перебивай меня. Я знаю, что ты хочешь сказать. За десять тысяч долларов ты продал им свои воспоминания. Я тоже готова продать свои воспоминания - за сто тысяч долларов. Не знаю, что уж ты там такого ценного навспоминал, но я обещаю писать только по делу. Только то, что касается Андрея и его страшной тайны, за которую вы готовы мне платить. Это будут совсем короткие воспоминания. Ты их прочтешь за какие-нибудь десять минут. Но - не сегодня, миленок, не сегодня.
- А когда? Завтра?
На этот раз мне не удалось совладать с собой. В моем голосе прозвучало неподдельное волнение. Я сам его услышал. И Нина услышала тоже.
- Завтра никак. Ты уж прости, миленок, но мы с подружкой две недели не виделись толком. Ей от мужа приходилось таиться, мне от дочки. Так что одним свиданием нам не обойтись. К тому же мы теперь можем себе позволить от души погулять. На всю катушку.
Она ласково гладила, расправляла на столе бумажки с портретом Бенджамина Франклина. Франклин грустно смотрел на меня из-под ее руки, словно стыдился того, что его портретами будет оплачен лесбиянский загул. Хотел бы я тебя утешить, Беня, да нечем.
- Сегодня у нас какой день?
Поистине, счастливые часов не наблюдают. И даже дней. Счастливая Нина. А вот я не счастливый, я очень озабоченный и занятой человек. Я времени учет веду строгий.
- Сегодня у нас воскресенье, 21 июля.
- Воскресенье, - задумчиво повторила она. - Сегодня, стало быть, буду я гулять со своей задушевной подругой. И завтра тоже буду гулять с нею. А вот послезавтра: Не знаю, как ты, миленок, - подмигнула мне Нина, - а я так странно устроена, что никак не могу пить и гулять больше двух дней кряду. Два дня пью, потом похмеляюсь. Потом отдыхаю, совсем не пью, прихожу в себя - и снова два дня пью. А иначе у меня не получается. Устройство организма у меня такое, и ничего с этим не поделаешь.
Такое устройство вселяет в меня некоторую надежду.
- Значит, послезавтра? - уточнил я.
- Послезавтра? - Она задумалась. - Нет, ты как-то странно считаешь, милый! Послезавтра я буду в себя приходить после загула. Отдыхать буду, расслабляться. А вот в среду - пожалуйста. К вашим услугам. Во второй половине дня. Мне ведь совсем немного требуется написать. Страничку или две, не более. Так что часикам к двум пополудни - милости прошу. Только приезжай на этот раз не один, прихвати с собой свою рыжую. А то ты расстроишься, пожалуй, от прочитанного, разнервничаешься, не довезешь, чего доброго, мое послание до своего шефа. И денежки тоже прихвати, не забудь. Сто тысяч. Как придешь, покажешь их мне - и получишь за это конверт. Откроешь и будешь читать - один читать, так, чтобы твоя рыжая ничего не видела. Каждую прочитанную страницу будешь отдавать мне. Когда прочитаешь скажешь, все ли в порядке, все ли тебя устраивает. Если в порядке - отдашь деньги и получишь бумаги. А если сочтешь, что обманула я тебя, ничего важного не сообщила: что ж, на этом мы и распрощаемся. Останусь я при своих десяти тысячах, а ты - при пиковом интересе.
С этим не поспоришь. Чутье подсказывает, что, если ее воспоминания окажутся пустышкой, Игорь Степанович забудет компенсировать мне затраты. Но я готов рискнуть.
- Ну, что - до среды? В среду, 24 числа, после двух. Так?
- Да ты никак торопишься? Не спеши, Сереженька, не беги от меня. Времени у нас с тобой до шести еще много. Успеешь еще. Мы с тобой сейчас еще по рюмочке выпьем - за успех нашего предприятия. Обмоем, так сказать, наш договор. Нечасто, согласись, приходится заключать такие сделки: на сто тысяч долларов.
- Мне до сих пор не приходилось.
- И мне тоже. Странное какое-то чувство, между нами говоря. Как будто душу дьяволу продаю. Ты ведь не дьявол, Сереженька, нет? Есть в тебе что-то такое. Хоть и глаз у тебя не зеленый, и копыт не видать: Ладно, не обижайся, это я так, по-дружески. Давай выпьем, потом я тебя обедом накормлю - у меня сегодня солянка на обед, отбивные и торт с клубникой. Сама испекла. Думала подружку побаловать, но раз уж я теперь при деньгах, мы с подружкой в ресторанчик пойдем. Скажу тебе по секрету, Сереженька, открылся у нас тут недавно чудесный ресторанчик. Так, в общем, ничего особенного, ресторанчик как ресторанчик, но только пускают туда не всех. Туда только по особым приглашениям пускают. Ты догадываешься, наверное, кому такие приглашения дают: Догадываешься? Умница! Купил ресторанчик, само собой, наш общий друг, но не на свое имя. Сам-то он нормальный, не подумай чего, но и к таким, как я, относится снисходительно. Не брезгует нами. Лишь бы ели-пили побольше да платили за все. Цены в том ресторанчике несколько повыше, чем в обычном заведении. Но что поделаешь: за удобства надо платить. Зато уж делай там все что хочешь, стесняться нечего, все свои. А это дорогого стоит.
Ты вот небось думаешь, что я жадная, Сереженька, что такие деньги запросила? Думаешь ведь, признайся, я ведь все равно знаю, что думаешь. А я, Сереженька, вовсе и не жадная. Я просто бедная, Сереженька. То есть по нашим понятиям не такая уж бедная, даже довольно неплохо обеспеченная. Но мне плохо жить по нашим понятиям. Не хочу я жить по нашим понятиям. Я хочу так жить, как мои подруги по переписке живут. Хочу в гости к ним летать, когда захочется. У наших ведь, у тех, что за рубежом, свое особое сообщество есть. И даже есть особенный остров, на котором каждый год летом собираются со всего света наши подруги. И такой там карнавал устраивают, так душевно отрываются: Я тоже туда хочу, Сереженька. Очень хочу! Все бы отдала, чтобы хоть две недельки там пожить. Такая вот у меня заветная мечта. У тебя своя мечта, Сереженька, у меня - своя. Так давай же выпьем, чтоб наши мечты исполнились. И чтоб обоим нам было жить хорошо и весело. За мечты!
- За наши мечты!
Мы выпили. Потом Нина ушла на кухню, чтобы разогреть обед. А я расстегнул рубашку и выключил диктофон. Все равно пленка кончилась. А если бы и не кончилась, я бы не стал записывать дальше. На сегодня я работу закончил. Теперь мы с Ниной будем обедать и вспоминать нашу прошлую счастливую жизнь. И поскольку поделиться своей тайной она пообещала не ранее чем послезавтра, все, о чем мы с нею будем сегодня говорить, никого, кроме нас с нею, не касается.
4
В половине шестого, как и было намечено, я тронулся в обратный путь. Испытывал ли я соблазн отъехать на пару сотен метров от дома Нины, вернуться пешком и подсмотреть из укрытия, что за подруга к ней явится? Не знаю. Поскольку такая мысль все же пришла мне в голову, то, возможно, испытывал, но соблазн был намного слабее, чем желание вернуться домой и отдохнуть от всего этого.
Главным образом - от женщин.
Вот ведь как они разом на меня навалились! Словно какая-то особенная, женская полоса пошла в жизни. Только-только целая женская компания: Майя, ее свекровь и Оля с Юлей - отправилась в деревню, тут же меня женщины и атаковали. Наташа, Ирина Аркадьевна, Инна, угрюмая женщина в машине, Наталья Васильевна, Нина: Особенно Нина. Не просто женщина, а полномочный представитель женского пола, чрезвычайный посол, парламентер с ультиматумом. Общаясь с Ниной, я невольно ощущал давление всей массы самодостаточных, не нуждающихся в мужчинах женщин и чувствовал себя ходячим атавизмом, каким-то недоделанным, испорченным экземпляром, который при некоторой доле везения мог быть вполне достойной представительницей женского пола:
- Вот именно! Ничего не говоришь - и ничего не делаешь.
- У меня нет таких возможностей.
- У тебя - нет. А у Андрея - есть. Потому что знает, чего хочет. И всегда добивается того, чего хочет. А ты нет. Ты чуть что - в кусты. Не понравилось тебе на вечере встречи - исчез, испарился, всем классом найти не могли. Забился в какую-то дыру и сидел там двадцать лет. Кого ты вспомнил за эти годы? Кому помог?
- А ты?
Не надо было мне этого говорить. Ох, не надо. Знаю ведь, что с женщинами разговор по принципу "сам дурак" не проходит. Они тебя могут сколько угодно упрекать, грязью поливать, с дерьмом смешивать, но стоит только тебе попытаться возразить, сказать в ответ: "А ты сама:" - и все, разговор окончен.
- Пошел бы ты:
Теперь она чуть больше походила на прежнюю Нину.
Это в моих воспоминаниях, написанных для чужих глаз, все между нами было тихо да гладко. Не потому, что врал, а потому, что вспоминалось только хорошее. А танцы - вещь азартная, иногда так заведет - готов за малейшую ошибку партнершу убить. И ругались мы по-страшному, и швырялись друг в друга тяжелыми предметами, и не разговаривали неделями. Все было. И теперь то же самое. Завела себя Нина, закрутила внутри пружину так, что вот-вот лопнет, и одной неосторожной фразы было достаточно, чтобы пружина раскрутилась с треском - да мне по лбу.
- Шел бы ты на фиг отсюда, Сережа! Никто тебя сюда, между прочим, не звал. С чего ради ты вдруг ко мне заявился? Жена из дому выгнала?
- Пока нет.
- Жалко. Но тем лучше для тебя. Есть, стало быть, куда пойти. Не будет меня совесть мучить, что выгнала тебя на улицу. Жена-то богатая небось, а, Сережа?
- С чего ты взяла?
- Так не на свои же кандидатские ты такую машину купил. Или ты уже доктор?
- А про то, что я кандидат, откуда знаешь?
- Сорока на хвосте принесла:
- Передай сороке, что я еще не доктор. Но скоро буду. А машина не моя - казенная.
- Ты, стало быть, с подорожной по казенной надобности?
- Вроде того.
Перерыв. Не то перемирие, не то просто перекур. Каждый закурил свои, прикурил от своей зажигалки. Даже пепельницу мне Нина отдельную поставила. Чтобы не смешивался ее пепел с моим. Смешно.
- Чего ухмыляешься?
- Так, представил:
Две урны с прахом - ее и моя. И чей-то голос за кадром убедительно просит: "Только не перепутайте! Только чужого пепла не насыпьте!" Как будто на том свете не все равно. Может быть, даже веселее будет, если перемешать. Добавить моего пепла к ее праху. Или наоборот.
- Выпьешь?
- Не стоит. Я за рулем. Машина чужая, лучше не рисковать.
- Ну и правильно. Я бы тебе предложила остаться - по старой дружбе. Но не могу. Свидание у меня сегодня. Дочка уехала к отцу своему погостить. Так что никто не будет меня презирать. Никто не будет мораль читать. Грех не воспользоваться моментом, ты уж прости.
- Я понимаю.
- Ни черта ты, Платонов, не понимаешь. Ты даже и не пытаешься понять. Ты слушаешь меня и не слышишь. Все вы, мужики, такие:
- А-а:
- Что "а-а"?
- Теперь понимаю.
Я действительно начал понимать. Отдельные мелочи, детали обстановки, мелькнувшие в разговоре слова и фразы, что-то такое в самой атмосфере квартиры, фотографии на столе, заставка на экране монитора - компьютер тут, видимо, не выключается никогда, - список собеседников, а точнее собеседниц в постоянно присутствующем на экране меню ICQ:
- Нет, - махнула рукой она. - Я так все-таки не могу. Черт с ним, со свиданием, в конце концов! Положу тебя в Машкиной комнате. А сейчас я хочу кофе с коньяком. И хочу, чтобы ты со мной выпил.
- Я выпью. Выпью. И совсем не обязательно портить из-за меня свидание. Твоей подруге будет неловко при мне. Да и мне, честно говоря, тоже. Когда вы встречаетесь?
- В шесть.
- А сейчас только половина первого. У меня в запасе целых пять часов. Две рюмки коньяка за пять часов выветрятся без следа. Или ты хочешь заставить меня выпить целую бутылку?
- Нет. Двух рюмок будет вполне достаточно. Мне тоже много нельзя. Она: - Нина улыбнулась. Нина улыбнулась мне благодарно. Ей стало легче со мной, не надо больше притворяться. - Она не любит, когда я много пью.
- А ты много пьешь?
- Сейчас уже нет. А раньше у меня были проблемы. Пришлось лечиться.
- Я тоже был на грани. Но обошлось.
Это неправда. Ложь во спасение. К опасной грани я даже близко не подходил. Хотя прокурорские пьют ничуть не меньше милицейских. Некоторые даже больше. И в академии юридической все навечно пропахло коньяком. Но все же я не дошел до той стадии, когда без выпивки не прожить и дня.
Когда Нина вышла на кухню, я быстро расстегнул на груди рубашку и перемотал пленку крохотного диктофона, спрятанного у меня на животе. Вряд ли все сказанное нами до сих пор представляет какой-то интерес для Игоря Степановича. Будет обидно, если пленка кончится как раз тогда, когда мы наконец заговорим о деле. Я успел перемотать пленку и даже проверить при помощи крохотного наушника, спрятанного в воротничке рубашки (ну чем я не шпион!), качество записи, прежде чем в коридоре раздались шаги.
Нина принесла кофе - настоящий, черный, с густой коричневой пенкой, расставила на столе между нами рюмки, маленькие, из полупрозрачного фарфора, кофейные чашечки, блюдце с нарезанным и посыпанным сахарной пудрой лимоном и бутылку грузинского коньяка. Нина разлила кофе, я наполнил рюмки.
- Ну: За что выпьем?
- За нас, - предложила она.
- За нас!
Мы выпили. Закусили лимоном. Прихлебнули кофе. И как по команде закурили. Кофе, коньяк и сигарета - три обязательные составляющие. Одно без другого теряет половину своей прелести.
- А помнишь, - улыбнулась сквозь сигаретный дым Нина, - как Наталья угощала нас французским коньяком?
- Еще бы!
- Почему-то коньяк был в графинчике. И она долго объясняла, что бутылку у нее кто-то выпросил как сувенир: Что-то в это роде. Вы все пили и нахваливали. Еще бы! Французский коньяк! Тогда он у нас был еще редкостью. А я про себя думала, что никакой он не французский, а самый обыкновенный армянский. Просто Наталья хотела вам, мальчишкам, пустить пыль в глаза. Вас ведь так легко обманывать. Что мальчишек, что мужчин. Вы сами всегда готовы обмануться.
- Ну, положим, не всегда. Насчет коньяка у меня тоже такая мысль была. И у Андрея тоже. Он мне потом по секрету сказал.
- А мне Боря Путешественник. Я с ним часто общаюсь через "аську".
- Я тоже. Вот кому повезло в жизни, правда? По крайней мере он единственный, кто может с чистой совестью сказать, что живет не как все.
- А как же Андрей?
- А что - Андрей? - Во мне проснулся дух противоречия, разбуженный Натальей Васильевной. - В наше время быть богатым - не исключение, а правило. По крайней мере все хотели бы жить так, как он, только не получается. А вот подражать Боре немногие бы захотели.
- Это точно.
- А ты?
- Что я? Я бы ни за что! Я змей ужасно боюсь.
- Я не про то. Твой образ жизни тоже вряд ли назовешь традиционным.
- Вот ты про что: - Она небрежно закинула ногу на ногу, сощурила глаза, улыбнулась.
Кожа на ногах, я заметил, у нее гладкая и загорелая, как в молодости, ногти покрыты нежно-розовым лаком, пятки розовые и гладкие, как у младенца. Возраст выдают, пожалуй, только руки и, в меньшей степени, лицо и шея. Может пока себе позволить принимать меня по-домашнему, без малейших следов макияжа, в простеньком халатике и тапочках на босу ногу, и при этом производить впечатление ухоженной и красивой женщины. Впечатление, которое она не стремится производить. По крайней мере - на меня. И на других мужчин тоже. Мы - вне игры. Наше мнение больше ничего не значит для Нины и ее новых подруг. Нас даже не особенно стесняются - как мы не стесняемся своих домашних питомцев.
- Можешь не говорить об этом, если не хочешь.
- Да нет, я этого не стыжусь. И даже дочка привыкла и перестала меня стыдиться. Хотя и не собирается следовать моему примеру, - уточнила Нина. Папаше своему ничего не говорит, и на том спасибо: Но ты ведь не для того ко мне приехал, чтобы выслушивать бредни старой лесбиянки!
Нина не покраснела и не побледнела, произнося страшное слово. Рука с сигаретой не дрогнула. И глаз от меня она не отвела, напротив, пристальнее вглядывалась, словно хотела понять, какое произвела на меня впечатление. Но я тоже не промах. Я слишком долго работал следователем прокуратуры и научился владеть собой. К тому же я здесь действительно не затем, чтобы выслушивать проповеди о преимуществах лесбийской любви. Другое дело, что я пока что не знаю, поможет необычная ориентация Нины моему делу или помешает. Понятно, что шантажировать ее этим бесполезно. Она уже приспособилась к своему нынешнему состоянию и не делает из него тайны. А где нет тайны, нет повода для шантажа. Чувство вины? Вряд ли она чувствует себя виноватой перед кем-то. И уж в последнюю очередь - передо мной. Остается одно: ее несомненная благодарность к Андрею. В этом обмануться трудно. Он благодетель не только для половины города. Он что-то такое сделал для Нины - думается, не только компьютер, это мелочь, приятное дополнение к главному, - в чем-то он ей по-настоящему помог. И ради него она готова на многое.
Вот только удастся ли мне убедить ее, что я действую столько же в собственных интересах, сколько и в интересах Андрея? Может быть, для этого мне следовало бы самому быть в этом уверенным чуточку больше.
Но я должен выведать у нее тайну - или хотя бы узнать, владеет она тайной или нет.
И я отбросил сомнения и без всяких оговорок и предисловий рассказал Нине все: как меня пригласили к Ирине Аркадьевне, как проводили на четырнадцатый этаж, во владения Игоря Степановича, как постепенно, шаг за шагом, вовлекли в это странное дело. Рассказал о нашем разговоре через "аську" с Путешественником и, опустив интимные детали, о поездке к попадье, оказавшейся Натальей Васильевной:
Нина слушала молча и только на этом месте перебила:
- Я знаю про нее. Была у нее прошлым летом. - И хитро улыбнулась. - С подругой.
- И как она?
- Наталья? По-моему, она ни черта не заподозрила. Мы очень мило попарились в баньке, а потом она уложила нас на веранде. Еще извинялась, что у нее только одно спальное место. Мы так смеялись потом: Кстати, оживилась вдруг она, - а тебя с твоим шофером Наташей - куда уложили? Спорим, что на веранду?
- Не буду спорить. Все равно догадаешься. И будешь считать меня лгуном.
- Вот в этом ты прав, Сереженька. Женщину в таких делах не проведешь, бесполезно. Я сразу поняла, что эта твоя рыжая не просто так возникла, неспроста. И сюда ты один приехал, без шофера, чтобы я ни о чем не догадалась.
- Точно так.
- Ладно. Считай, что тест ты прошел.
Тест? Помешались они, что ли, на тестах? Надо будет обязательно спросить у Наташи: ее тест я прошел или нет? И пусть только попробует сказать, что не прошел:
- Чего ты ухмыляешься?
- Так: вспомнил кое-что:
- Понятно. Можешь не рассказывать. Ваши мужские похождения меня больше не занимают.
- А как насчет семьи и брака?
- Это ты про меня? Или про себя?
- Ни то ни другое. Про Андрея, милочка, только про нашего друга Андрея. От нас с тобой, может быть, зависит сейчас его семейное счастье. И не только оно. Как мне дали понять, приданое за дочкой папаша дает царское.
- Хм: Надо подумать.
От этих слов в груди разлилось приятное тепло. Я взял бутылку, наполнил Нинину рюмку, налил полрюмки себе. Если Нина раскроет мне тайну, налью еще одну. А может, и не одну. Ради такого случая можно и в машине поспать, покуда коньячный дух не выветрится. А можно позвонить по телефону и приказать Наташе приехать за мной. Ради такого случая - можно. Уверен, что Игорь Степанович не станет возражать. Я бы на его месте вертолет за мной прислал. Да с группой охраны. Чтобы не просочился, не дай бог, с таким трудом добытый секрет где-то по дороге между этим городом и областным центром. Или того хуже - не пропал бы вовсе в результате заурядной аварии:
Мы чокнулись и выпили - молча, без тоста, каждый за свое. Вот только мое "свое" мне виделось сейчас довольно ясно. А Нине, оказывается, нет.
- Ладно, - сказала она, осторожно поставив рюмку. - Допустим, Андрею я помогу обрести семейное счастье. Тебе - получить приличное место в их холдинге. А что с этого буду иметь я?
Такой поворот меня не удивил. Я удивился бы гораздо больше, если бы Нина не подумала о собственной выгоде. Но ей я этого, разумеется, не сказал.
- Ну, знаешь, - пожал плечами я, - от тебя я такого не ожидал! Ладно бы речь шла только обо мне. У тебя есть все основания для того, чтобы не желать мне добра, это я признаю. Но Андрей: Не ты ли, милочка, только что распиналась в своей преданности святому Андрею? Не ты ли недвусмысленно дала мне понять, какое я ничтожество в сравнении с ним - что я мизинца его не стою, что я:
В таком духе я продолжал еще довольно долго. Мне часто приходилось выступать в суде, и я вполне овладел всеми приемами демагогии. Могу кого угодно заставить поверить в то, что черное - это белое и наоборот. И могу понять, когда мое красноречие пропадает втуне, когда человека или целое сообщество людей переубедить невозможно. Увы, именно с таким случаем я на сей раз столкнулся. Но я ведь и не пытался Нину переубедить. Я лишь пытался создать видимость того, что убежден в ее бескорыстии. Чтобы как можно меньше пришлось за это бескорыстие платить.
А заплатить: что ж! Почему бы и не заплатить? Ведь не моими деньгами придется платить. Платить будет Игорь Степанович. Он готов платить. Единственная проблема в том, что ни он, ни я не могли заранее знать, сколько придется платить и стоит ли тайна, которую мы хотим раскрыть, этих денег. Поэтому мне на всякий случай поставлен лимит. Каждому, кто поможет найти носителя тайны, я могу обещать столько же, сколько уже получил сам, десять тысяч долларов. Могу не просто обещать, а заплатить сразу - из собственных средств. Разумеется, Игорь Степанович пообещал в случае чего компенсировать утрату этих денег. А тому, кто тайну непосредственно раскроет, я готов обещать аж пятьдесят тысяч. Если же потребуют больше, не решать самому, а обратиться к Игорю Степановичу. На этот счет у меня в памяти моего сотового особый телефонный номер заложен, по которому Игорь Степанович мне всегда, в любое время и из любого места ответит, лишь бы я сам находился в пределах действия сотовой связи.
В общем, когда мы с Ниной прекратили играть в неподкупность и бескорыстие и согласились, что оба действуем в собственных интересах, когда наконец было названо заветное число $ 100 000, мне даже притворяться не пришлось, что число меня не поразило: я был уверен, что именно оно и прозвучит. Красивое число. Круглое. Шестизначное. Лучше его, красивее его может быть только миллион. Вот такой: $ 1 000 000. Но миллион Нина запросить никогда бы не решилась. Не доросли мы, русские, в большинстве своем до миллиона долларов. До миллиона рублей - это запросто. До ста тысяч баксов - да, пожалуйста. А до миллиона нам еще расти и расти.
- Сто тысяч, - деловито сказала Нина.
- В долларах или евро? - только и уточнил я.
3
Увы, это был не конец.
Не только не конец истории - даже не конец переговоров.
Я начал жалеть, что был откровенен с Ниной. Не стоило посвящать ее во все подробности моих переговоров с Игорем Степановичем. Теперь она использовала мою откровенность против меня. И даже не скрывала этого.
- Я хочу, - решительно заявила она, - чтобы мне заплатили десять тысяч долларов сейчас, немедленно. Только за то, что я скажу, каким образом я хочу получить эти сто тысяч. Пока мне не заплатят десяти тысяч долларов, никаких условий, никаких переговоров не будет вообще.
Я ждал продолжения. Ждал еще каких-то слов или жестов с ее стороны, но она молчала. Молчала, курила и смотрела на меня так, словно видела насквозь. Видела диктофон, удерживаемый специальным поясом у меня на животе. И видела потайной карман в этом поясе, битком набитый долларами. Это не очень большой карман. Он вмещает всего десять тысяч долларов. Но это мои десять тысяч. Я успел привыкнуть к ним, успел полюбить их. Никогда не думал, что можно так привыкнуть и так полюбить эти зеленые бумажки. Почему-то мне казалось, что если я сейчас отдам ей эти деньги, то те, другие, которые даст мне Игорь Степанович взамен, не станут для меня такими родными никогда.
Через какое-то время я понял, что ничего больше не дождусь. Я вздохнул. Я попросил Нину отвернуться. Я не стеснялся вида своего голого живота, но я не хотел, чтобы Нина видела диктофон. Она отвернулась. Я расстегнул рубашку и достал из потайного кармана десять тысяч долларов. К счастью, я до сих пор не истратил из них ни цента. Я тратил свою дармовую тысячу. Теперь от нее осталось долларов двести. И мелочь. И еще надежда на то, что Игорь Степанович сдержит свое обещание.
- Считай, - предложил я Нине, протянув аккуратно упакованную пачку. От сердца своего отрываю.
- Это хорошо, что от сердца. Тем приятнее мне будет их тратить.
Змея. Все женщины - змеи. Но Нина - одна из самых ядовитых. Наверное, держать за хвост австралийскую гадюку или даже черную мамбу куда безопаснее. Тем более что не я ее, а она меня держит за хвост. И вертит этим хвостом, как ей заблагорассудится.
- Теперь мы можем поговорить?
- О чем?
- О тайне. Ты действительно знаешь тайну?
- Конечно. Из первоисточника.
- И кто - первоисточник?
- Этого я тебе пока не скажу. Тем более что ты все равно не сможешь им воспользоваться. Даже если попытаешься меня обойти, миленок, ничего у тебя не выйдет!
Странно, но я ей поверил. Я знал, что Нина соврет - недорого возьмет. Но что-то мне подсказывало, что в данном случае ей незачем врать. Что источник ее сведений и в самом деле сейчас недоступен. И единственный подход к нему - через нее, через Нину. То есть через сто тысяч, которые должны быть ей выплачены.
Но как?
Это серьезный вопрос. Деньги вообще вещь серьезная, а большие деньги очень серьезная вещь. Для меня и для Нины сто тысяч - большие деньги. И, будь я на месте Нины, я бы постарался придумать способ, как получить деньги, почти не рискуя. Совсем без риска в таких случаях не обойтись. Однако можно свести риск к минимуму.
- Так вот, - сказала Нина. - Раз уж мы пошли проторенным тобой путем, будем и далее по нему двигаться. Ты получил тысячу долларов за то, что выслушал предложение своего Игоря Степановича, - я получила десять тысяч за то, что согласилась с тобой разговаривать. Дальше ты получил десять тысяч, а я хочу получить:
- Но:
- Не перебивай меня. Я знаю, что ты хочешь сказать. За десять тысяч долларов ты продал им свои воспоминания. Я тоже готова продать свои воспоминания - за сто тысяч долларов. Не знаю, что уж ты там такого ценного навспоминал, но я обещаю писать только по делу. Только то, что касается Андрея и его страшной тайны, за которую вы готовы мне платить. Это будут совсем короткие воспоминания. Ты их прочтешь за какие-нибудь десять минут. Но - не сегодня, миленок, не сегодня.
- А когда? Завтра?
На этот раз мне не удалось совладать с собой. В моем голосе прозвучало неподдельное волнение. Я сам его услышал. И Нина услышала тоже.
- Завтра никак. Ты уж прости, миленок, но мы с подружкой две недели не виделись толком. Ей от мужа приходилось таиться, мне от дочки. Так что одним свиданием нам не обойтись. К тому же мы теперь можем себе позволить от души погулять. На всю катушку.
Она ласково гладила, расправляла на столе бумажки с портретом Бенджамина Франклина. Франклин грустно смотрел на меня из-под ее руки, словно стыдился того, что его портретами будет оплачен лесбиянский загул. Хотел бы я тебя утешить, Беня, да нечем.
- Сегодня у нас какой день?
Поистине, счастливые часов не наблюдают. И даже дней. Счастливая Нина. А вот я не счастливый, я очень озабоченный и занятой человек. Я времени учет веду строгий.
- Сегодня у нас воскресенье, 21 июля.
- Воскресенье, - задумчиво повторила она. - Сегодня, стало быть, буду я гулять со своей задушевной подругой. И завтра тоже буду гулять с нею. А вот послезавтра: Не знаю, как ты, миленок, - подмигнула мне Нина, - а я так странно устроена, что никак не могу пить и гулять больше двух дней кряду. Два дня пью, потом похмеляюсь. Потом отдыхаю, совсем не пью, прихожу в себя - и снова два дня пью. А иначе у меня не получается. Устройство организма у меня такое, и ничего с этим не поделаешь.
Такое устройство вселяет в меня некоторую надежду.
- Значит, послезавтра? - уточнил я.
- Послезавтра? - Она задумалась. - Нет, ты как-то странно считаешь, милый! Послезавтра я буду в себя приходить после загула. Отдыхать буду, расслабляться. А вот в среду - пожалуйста. К вашим услугам. Во второй половине дня. Мне ведь совсем немного требуется написать. Страничку или две, не более. Так что часикам к двум пополудни - милости прошу. Только приезжай на этот раз не один, прихвати с собой свою рыжую. А то ты расстроишься, пожалуй, от прочитанного, разнервничаешься, не довезешь, чего доброго, мое послание до своего шефа. И денежки тоже прихвати, не забудь. Сто тысяч. Как придешь, покажешь их мне - и получишь за это конверт. Откроешь и будешь читать - один читать, так, чтобы твоя рыжая ничего не видела. Каждую прочитанную страницу будешь отдавать мне. Когда прочитаешь скажешь, все ли в порядке, все ли тебя устраивает. Если в порядке - отдашь деньги и получишь бумаги. А если сочтешь, что обманула я тебя, ничего важного не сообщила: что ж, на этом мы и распрощаемся. Останусь я при своих десяти тысячах, а ты - при пиковом интересе.
С этим не поспоришь. Чутье подсказывает, что, если ее воспоминания окажутся пустышкой, Игорь Степанович забудет компенсировать мне затраты. Но я готов рискнуть.
- Ну, что - до среды? В среду, 24 числа, после двух. Так?
- Да ты никак торопишься? Не спеши, Сереженька, не беги от меня. Времени у нас с тобой до шести еще много. Успеешь еще. Мы с тобой сейчас еще по рюмочке выпьем - за успех нашего предприятия. Обмоем, так сказать, наш договор. Нечасто, согласись, приходится заключать такие сделки: на сто тысяч долларов.
- Мне до сих пор не приходилось.
- И мне тоже. Странное какое-то чувство, между нами говоря. Как будто душу дьяволу продаю. Ты ведь не дьявол, Сереженька, нет? Есть в тебе что-то такое. Хоть и глаз у тебя не зеленый, и копыт не видать: Ладно, не обижайся, это я так, по-дружески. Давай выпьем, потом я тебя обедом накормлю - у меня сегодня солянка на обед, отбивные и торт с клубникой. Сама испекла. Думала подружку побаловать, но раз уж я теперь при деньгах, мы с подружкой в ресторанчик пойдем. Скажу тебе по секрету, Сереженька, открылся у нас тут недавно чудесный ресторанчик. Так, в общем, ничего особенного, ресторанчик как ресторанчик, но только пускают туда не всех. Туда только по особым приглашениям пускают. Ты догадываешься, наверное, кому такие приглашения дают: Догадываешься? Умница! Купил ресторанчик, само собой, наш общий друг, но не на свое имя. Сам-то он нормальный, не подумай чего, но и к таким, как я, относится снисходительно. Не брезгует нами. Лишь бы ели-пили побольше да платили за все. Цены в том ресторанчике несколько повыше, чем в обычном заведении. Но что поделаешь: за удобства надо платить. Зато уж делай там все что хочешь, стесняться нечего, все свои. А это дорогого стоит.
Ты вот небось думаешь, что я жадная, Сереженька, что такие деньги запросила? Думаешь ведь, признайся, я ведь все равно знаю, что думаешь. А я, Сереженька, вовсе и не жадная. Я просто бедная, Сереженька. То есть по нашим понятиям не такая уж бедная, даже довольно неплохо обеспеченная. Но мне плохо жить по нашим понятиям. Не хочу я жить по нашим понятиям. Я хочу так жить, как мои подруги по переписке живут. Хочу в гости к ним летать, когда захочется. У наших ведь, у тех, что за рубежом, свое особое сообщество есть. И даже есть особенный остров, на котором каждый год летом собираются со всего света наши подруги. И такой там карнавал устраивают, так душевно отрываются: Я тоже туда хочу, Сереженька. Очень хочу! Все бы отдала, чтобы хоть две недельки там пожить. Такая вот у меня заветная мечта. У тебя своя мечта, Сереженька, у меня - своя. Так давай же выпьем, чтоб наши мечты исполнились. И чтоб обоим нам было жить хорошо и весело. За мечты!
- За наши мечты!
Мы выпили. Потом Нина ушла на кухню, чтобы разогреть обед. А я расстегнул рубашку и выключил диктофон. Все равно пленка кончилась. А если бы и не кончилась, я бы не стал записывать дальше. На сегодня я работу закончил. Теперь мы с Ниной будем обедать и вспоминать нашу прошлую счастливую жизнь. И поскольку поделиться своей тайной она пообещала не ранее чем послезавтра, все, о чем мы с нею будем сегодня говорить, никого, кроме нас с нею, не касается.
4
В половине шестого, как и было намечено, я тронулся в обратный путь. Испытывал ли я соблазн отъехать на пару сотен метров от дома Нины, вернуться пешком и подсмотреть из укрытия, что за подруга к ней явится? Не знаю. Поскольку такая мысль все же пришла мне в голову, то, возможно, испытывал, но соблазн был намного слабее, чем желание вернуться домой и отдохнуть от всего этого.
Главным образом - от женщин.
Вот ведь как они разом на меня навалились! Словно какая-то особенная, женская полоса пошла в жизни. Только-только целая женская компания: Майя, ее свекровь и Оля с Юлей - отправилась в деревню, тут же меня женщины и атаковали. Наташа, Ирина Аркадьевна, Инна, угрюмая женщина в машине, Наталья Васильевна, Нина: Особенно Нина. Не просто женщина, а полномочный представитель женского пола, чрезвычайный посол, парламентер с ультиматумом. Общаясь с Ниной, я невольно ощущал давление всей массы самодостаточных, не нуждающихся в мужчинах женщин и чувствовал себя ходячим атавизмом, каким-то недоделанным, испорченным экземпляром, который при некоторой доле везения мог быть вполне достойной представительницей женского пола: