Страница:
— Как ты назвал меня, незнакомец?
То, как отреагировала на мои слова девушка, внушило мне некоторую надежду на то, что я смогу обойтись лишь самой малой толикой любовной магии. Улыбнувшись этой хрупкой красавице, как можно дружелюбнее, я ответил:
— Моя милая незнакомка, я назвал тебя красавицей, но кажется я ошибся, ты не просто красива, а божественно красива и твоя красота даже не нуждается в каких-либо доказательствах.
— Ты наверное издеваешься, надо мной, незнакомец. Разве можно называть красавицей, такую тощую и маленькую замухрышку как я? - Еще тише отозвалась девушка и по её почти прозрачной, нежной щеке медленно потекла слезинка.
Кажется, я стал понимать в чем тут было дело. Похоже, что у ангелов Темного Парадиза были теперь не очень то в чести подлинное женское изящество и такое утонченное совершенство. Быстро соскочив с балюстрады, я встал перед девушкой и, взяв её маленькие кулачки в свои горячие ладони, медленно сказал, вкладывая в свой голос всю свою страсть и немного магических интонаций:
— Твоя красота совершенна. Ты просто не осознаешь её, как не осознают твоей несравненной прелести все ангелы Терраглориса, чьи глаза ослеплены здоровенными, горластыми тетками, способными переорать даже сыновей вечной бури, порожденной неправедным гневом Создателя. Мне кажется, если бы ты с помощью магии, принесенной в наш мир Человеком из Зазеркалья, сделала свой облик светлым, то твоя красота, подобно солнцу, смогла бы осветить весь Терраглорис. В твоих прекрасных глазах может утонуть весь Парадиз Ланд вместе с горой Обитель Бога, а твои руки столь изящны, что я, кажется, тотчас умер бы от счастья, если бы они обвили мою шею. Ты воплощенное совершенство, прекрасная незнакомка!
Девушка робко улыбнулась мне и сказала, уже громче:
— Странно, а я испугалась войти в магические золотистые воды только потому, что думала о том, что тогда все мои подруги станут обзывать меня уродиной.
Теперь мне следовало немного усилить атаку с помощью ухищрений любовной магии, принятой у фей прежде, чем девушка начнет спрашивать меня кто я такой, откуда прилетел и всякое такое прочее. Ведь начни я врать, меня уже не спасла бы никакая любовная магия фей, в основе которой всегда лежала искренняя влюбленность. Сложив пальцы особым образом, я встал перед ней на одно колено и, слегка напрягая голос, сказал с чуть заметными, вибрирующими интонациями, передающими магический посыл чувств, направленных прямо в маленькое сердечко девушки, которое стучало все громче и громче, в предчувствии любви:
— Возможно ты была права, что не поспешила сделать это, ведь тогда твоя красота стала бы всем очевидна, а так её вижу этой ночью только я один. Во мне даже родились стихи для тебя, только они очень маленькие:
Ты черна, и слава Богу,
Чернота угодна Богу.
Ночи черные в Иране,
Буквы черные в Коране.
Пока девушка не успела опомниться от моих слов, я встал с колен и, шагнув вперед, бережно взял её за талию и поставил на траву перед собой. Она была примерно на полголовы ниже меня ростом и имела фигурку просто восхитительной стройности, которую не мог испортить даже мешковатый черный, форменный комбинезон без нашивок. У девушки, не смотря на её хрупкую, изящную фигурку с тонкой талией, были довольно большие груди очаровательной формы. Обнимая девушку одной рукой за талию, а другой за шею, я медленно наклонился и поцеловал её. Нежно и трепетно, пока еще без какой-либо страсти.
Всему свое время и я не хотел торопить события, чтобы ненароком ничего не испортить, ведь более всего я хотел сделать эту чернокожую красавицу дочерью Великого Маниту уже не столько потому, что я замыслил эту диверсию, а потому, что мне захотелось сделать её совершенно исключительной девушкой, одной из дочерей Великого Маниту. Ну, а для этого в ней нужно было пробудить страсть. Во мне же самом все уже так и пело от восторга. В этот момент я был готов отдать ей не одну, а целых четыре родинки своего великого папеньки, из-за которого я, кажется, стал жутким кобелем.
Первый поцелуй, хотя он и был искренним и исполненным нежных чувств, я не стал слишком затягивать. С неохотой оторвавшись от губ девушки, еще несмелых и скованных робостью, я стал нежно касаться губами её лица и шеи, мягко обнимая эту хрупкую красавицу за тонкую талию и поглаживая по коротким, шелковистым волосам. Когда её руки, наконец, поднялись к моим плечам, я не стал усиливать атаки, а только тихо спросил её:
— Как зовут тебя, любовь моя?
Ангельская девушка на мгновенье напряглась. Затем её тело расслабилось, а сердечко стало стучать еще громче и она протяжно, словно застонав, сказала:
— Лициния… - Глядя мне в лицо просящим взглядом, словно боясь того, что я внезапно оттолкну её, Лициния спросила меня взволнованным, дрожащим от сильного внутреннего напряжения голосом:
— А как зовут тебя, незнакомец?
Крепко обнимая девушку и давая своим чувствам вырваться наружу, прижимаясь к ней всем телом я горячо выдохнул:
— Ты можешь звать меня Ольгердом, любимая!
Не давая ей опомниться, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, я стал горячо и страстно целовать Лицинию, одновременно расстегивая на ней комбинезон. Она покорно опустила под натиском моих рук свои руки и я стащил с её тела этот мрачный, уродливый балахон. Контактные линзы, которые я надел перед выходом и превратил в приборы ночного видения, позволяли мне увидеть, как она была прекрасна. Чернота её тела хотя и была противоестественна ангельской натуре, делала девушку совершенной и особенно прекрасной.
Свой комбинезон я буквально разорвал на себе, чтобы не тратить время на все эти дурацкие пуговицы и тесемки. Как только наши обнаженные тела коснулись друг друга, я опрокинулся назад, падая на беднягу Конрада, прилипшего к моей спине, словно банный лист. Ворон был чертовски воспитанным парнем и не издал ни звука. А может быть он просто побоялся того, что на этом берегу мне, вдруг, подвернется под руку какая-нибудь каменюка.
Мои поцелуи становились все более горячими и смелыми, я целовал грудь девушки, а мои руки смело легли на её ягодицы, не встречая никакого протеста. Сама она отвечала на мои лобзанья робкими, неуверенными поцелуями, словно пытаясь не столько увлечься мной, сколько противостоять моей страсти. Вместе с тем в девушке уже стала нарастать волна первого, пока еще не осознанного и не понятого ею, наслаждения. Когда же я стал все настойчивее прижимать Лицинию к себе, нежно нажимая на её колени, она, вдруг, вся так и сжалась в комочек и даже попыталась закрыть свое лицо руками, но я отвел их в сторону и пристально посмотрел девушке в глаза. Как-то испуганно и затравлено, Лициния вдруг сказала мне с сильной дрожью в голосе:
— Ольгерд, любимый мой, моя мать говорит, что я еще не скоро созрею для плотской любви. Она говорит мне, что я должна подрасти еще и обрести крепкое тело.
Даже Конрад и тот, от этих слов, затрепыхался у меня за спиной. Мне следовало срочно придумать такие аргументы, которые смогли бы убедить Лицинию в том, что уж как раз для чего-чего, а для любви у нее нет никаких противопоказаний. Я не придумал ничего лучшего, чем с еще большей горечью в голосе сказать девушке наугад:
— Лициния, любовь моя, неужели ты не видишь столь очевидной несправедливости в том, что тебя сочли вполне взрослой и сильной для того, чтобы лететь к этому острову, где нас всех, возможно, поджидает смертельная опасность и при этом считают, что ты еще не достаточно окрепла для всех радостей любви? И еще, разве твои сверстницы уже не родили детей? Разве не вместе со всеми ты встала на крыло?
Мои вопросы похоже возымели свое действие и Лициния тихо, но уже с некоторой твердостью в голосе, сказала мне:
— Да, Ольгерд, так оно и есть. - Затем она, вдруг снова поникла, как тонкий стебелек под жаркими лучами солнца и чуть слышно прошептала - Но я тоже боюсь, что еще не наступило мое время любить тебя, Ольгерд.
Ну, вот, час от часу не легче. От досады я чуть не скрипнул зубами, но сдержал себя и нежно повернулся вместе с Лицинией на бок. Она легла на моё фальшивое крыло, глядя на меня с тоской во взгляде и крылья её, которые было горделиво поднялись вверх, поникли и теперь неуверенно подрагивали. К моей удовлетворению Конрад сам понял, что ему нужно делать и перья другого его крыла, которым я, так предусмотрительно, придал нужную степень мягкости и шелковистости, стали нежно поглаживать тело девушки, тихонько прикасаясь к тем местам, куда она не хотела пускать мои руки. Сам же я нежно ласкал грудь девушки, касаясь её напряженных, каменно твердых сосков своими горячими губами.
Вскоре Лициния уже не могла сдержать себя и её руки становились все более и более смелыми и, наконец, настал тот счастливый момент, когда она отдалась мне, отбросив прочь все сомнения и страхи. Отдалась, ясно сознавая то, какое наслаждение ей сулят наши страстные объятья. И хотя моя родинка так и не перешла на её тело, мне уже было понятно, что после второй волны страсти, пробудившейся в теле Лицинии, она её обязательно получит. Так оно и случилось и взлет нашей страсти был сток высок и стремителен, что эта ангельская красавица даже не почувствовала того момента, когда она стала моей сестрой.
До наступления стандартного рассвета оставалось всего полчаса, но я вовсе не собирался давать светилу так поспешно родиться из грозовых туч. Мы продолжали любить друг друга и одаривать ласками и когда по прошествии еще одного часа, Лициния уже самостоятельно сорвала с моего тела вторую родинку, я подумал о том, что настало время открыться девушке.
Лициния, задыхаясь от счастья и переполнивших её чувств, лежала на моей груди и не могла вымолвить ни единого слова. Она только гладила меня рукой по лицу и чуть касалась губами моей шеи. В этот момент я стал медленно вставать на ноги и, поднимая её на руки, сказал:
— Лициния, любимая, я должен признаться тебе в одном своем поступке. Любовь моя, взгляни на свой живот, что ты там видишь?
Быстро взглянув на свой живот, блестящий от бисеринок пота и чуть подрагивающий от еще не избытого наслаждения, девушка, увидев на нем две ярко-розовые, возбужденные страстью, родинки Великого Маниту, вздрогнула и воскликнула:
— Ой, мамочки, что это?
Поставив девушку на ноги и нежно обнимая, я указал ей на свои родинки и тихо сказал ей:
— Лициния, то что ты видишь на своем и моем теле, есть ни что иное, как родинки Великого Маниту. Еще недавно их у меня было пять, но ты, силой своей страсти, даруя мне наивысшее наслаждение сорвала с моего тела две родинки и теперь стала мне родной сестрой. Как только над Терраглорисом загорится первый луч солнца, мы уже не сможем прикоснуться друг к другу, как возлюбленные. - Лициния стояла пораженная моими словами, словно громом и по её щекам ручейками текли слезы - Однако и это еще не все, любовь моя. Ольгерд не совсем точное мое имя, а немного искаженное. На самом деле меня зовут Олег и я не ангел с острова Терраглорис, а человек из Зазеркалья, который пришел в ваш мир для того, чтобы вывести всех вас из тьмы и примерить с Создателем, а Создателя примирить с вами, исполнив все, о чем мечтают твои собратья.
Кажется, Лициния мне все-таки не поверила. Она вдруг с испугом отшатнулась от меня и с гневом воскликнула:
— Ты все придумал для того, чтобы бросить меня здесь одну, получив то, чего ты добивался! Моей невинности! Так ведь, Ольгерд? Скажи, ведь ты не любишь меня? Я все поняла, ты просто соблазнил меня, а теперь хочешь бросить и не встретив со мной ни одного рассвета, ты хочешь уйти немедленно.
Грустно улыбаясь, я негромко попросил Конрада:
— Конни, будь добр, принеси нам шампанского и пару бокалов. Я хочу выпить с Лицинией за то, что мы теперь стали братом и сестрой. Только постарайся сделать это незаметно, я не хочу, чтобы здесь стало слишком шумно.
Моя сестра Лициния едва не лишилась чувств, когда увидела, как мои крылья сорвались с моей спины и, обратившись огромным вороном, весело щелкнув клювом, резко метнулись вбок. Пожалуй, даже то, что я, мгновение спустя, вдруг встал перед ней в своем естественном виде, произвело на нее гораздо меньшее впечатление, чем вид того, как ангела покинули его собственные крылья. Лишь очень скорое появление Конрада с бутылкой шампанского в клюве и двумя бокалами в цепких когтях, заставило её, наконец, очнуться. Наливая шампанское в бокалы, которые я заставил повиснуть в воздухе, серьезным и вполне деловым тоном, я сказал девушке:
— Лициния, я один из самых могучих магов всего Парадиз Ланда, как далекой Светлой, так и этой, Темной его половины. Солнце должно было вспыхнуть чуть более получаса назад и навсегда разлучить нас, как возлюбленных, но оно не взошло. И оно не взойдет еще пять суток, если ты пожелаешь провести это время со мной, даруя мне самое большое наслаждение и получая от меня всю мою любовь. Выбор остается за тобой, любовь моя. Самой судьбой нам не суждено любить друг друга вечно, но и те немногие часы, которые нам даны, мы можем провести так, что будем потом вспоминать об этом всю свою долгую жизнь. Когда я сегодня вылетел за пределы своего магического купола, я еще не знал как тебя зовут, но знал, что ты уже находишься на этом острове в океане, как и знал то, что мне непременно удастся найти тебя. И вот я тебя нашел и мы с тобой уже стали братом и сестрой. Скажи мне, Лициния, ты хочешь провести со мной еще сто двадцать часов?
Каким бы фантастическим не было мое предложение для Лицинии, но она ответила мне утвердительно, тихо сказав:
— Да, Ольгерд, да, любимый мой. Пусть у нас будут эти сто двадцать часов счастья.
То ли кто-то все-таки увидел Конрада, то ли еще почему, но на острове начался переполох и чтобы не лишать себя удовольствия, я подхватил Лицинию на руки и тотчас умчался в открытый океан с такой скоростью, с которой мне это позволяли магические формулы. Соткав воздух и водяные брызги в большой батискаф, я опустился вместе с Лицинией на дно океана и соорудил там подводный замок, в котором нам было просторно, тихо, светло и уютно. Конрада я тоже прихватил с собой.
То, что я задумал первоначально как диверсию в области личностных взаимоотношений с неприятелем, вдруг, стремительно переросло в самую настоящую любовь. Право же, увидев Лицинию, я тут же влюбился в неё как мальчишка и то, что она стала теперь моей сестрой, заставило меня страдать так сильно, что я едва не рыдал от горя и злости на самого себя. Кажется, впервые с того момента, как я был заброшен в Парадиз Ланд, ко мне пришло полное ощущение юности с её радостными открытиями и новизной чувств.
Вместе с тем, во мне все еще оставалась немалая доля чисто мужского эгоизма, который бойко диктовал мне то, как продлить свои недолгие часы счастья. Слава Богу, что мне, как магу, было вполне доступно отсрочить рассвет и продлить эту ночь на целых пять суток. Пусть не на всегда, но все-таки я мог оставаться подле Лицинии не братом, а пылким влюбленным, который смог остаться с предметом своего обожания наедине. В это время я уже не думал ни о темных ангелах Терраглориса, ни о Зазеркалье, ни о своих спутниках.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
То, как отреагировала на мои слова девушка, внушило мне некоторую надежду на то, что я смогу обойтись лишь самой малой толикой любовной магии. Улыбнувшись этой хрупкой красавице, как можно дружелюбнее, я ответил:
— Моя милая незнакомка, я назвал тебя красавицей, но кажется я ошибся, ты не просто красива, а божественно красива и твоя красота даже не нуждается в каких-либо доказательствах.
— Ты наверное издеваешься, надо мной, незнакомец. Разве можно называть красавицей, такую тощую и маленькую замухрышку как я? - Еще тише отозвалась девушка и по её почти прозрачной, нежной щеке медленно потекла слезинка.
Кажется, я стал понимать в чем тут было дело. Похоже, что у ангелов Темного Парадиза были теперь не очень то в чести подлинное женское изящество и такое утонченное совершенство. Быстро соскочив с балюстрады, я встал перед девушкой и, взяв её маленькие кулачки в свои горячие ладони, медленно сказал, вкладывая в свой голос всю свою страсть и немного магических интонаций:
— Твоя красота совершенна. Ты просто не осознаешь её, как не осознают твоей несравненной прелести все ангелы Терраглориса, чьи глаза ослеплены здоровенными, горластыми тетками, способными переорать даже сыновей вечной бури, порожденной неправедным гневом Создателя. Мне кажется, если бы ты с помощью магии, принесенной в наш мир Человеком из Зазеркалья, сделала свой облик светлым, то твоя красота, подобно солнцу, смогла бы осветить весь Терраглорис. В твоих прекрасных глазах может утонуть весь Парадиз Ланд вместе с горой Обитель Бога, а твои руки столь изящны, что я, кажется, тотчас умер бы от счастья, если бы они обвили мою шею. Ты воплощенное совершенство, прекрасная незнакомка!
Девушка робко улыбнулась мне и сказала, уже громче:
— Странно, а я испугалась войти в магические золотистые воды только потому, что думала о том, что тогда все мои подруги станут обзывать меня уродиной.
Теперь мне следовало немного усилить атаку с помощью ухищрений любовной магии, принятой у фей прежде, чем девушка начнет спрашивать меня кто я такой, откуда прилетел и всякое такое прочее. Ведь начни я врать, меня уже не спасла бы никакая любовная магия фей, в основе которой всегда лежала искренняя влюбленность. Сложив пальцы особым образом, я встал перед ней на одно колено и, слегка напрягая голос, сказал с чуть заметными, вибрирующими интонациями, передающими магический посыл чувств, направленных прямо в маленькое сердечко девушки, которое стучало все громче и громче, в предчувствии любви:
— Возможно ты была права, что не поспешила сделать это, ведь тогда твоя красота стала бы всем очевидна, а так её вижу этой ночью только я один. Во мне даже родились стихи для тебя, только они очень маленькие:
Ты черна, и слава Богу,
Чернота угодна Богу.
Ночи черные в Иране,
Буквы черные в Коране.
Пока девушка не успела опомниться от моих слов, я встал с колен и, шагнув вперед, бережно взял её за талию и поставил на траву перед собой. Она была примерно на полголовы ниже меня ростом и имела фигурку просто восхитительной стройности, которую не мог испортить даже мешковатый черный, форменный комбинезон без нашивок. У девушки, не смотря на её хрупкую, изящную фигурку с тонкой талией, были довольно большие груди очаровательной формы. Обнимая девушку одной рукой за талию, а другой за шею, я медленно наклонился и поцеловал её. Нежно и трепетно, пока еще без какой-либо страсти.
Всему свое время и я не хотел торопить события, чтобы ненароком ничего не испортить, ведь более всего я хотел сделать эту чернокожую красавицу дочерью Великого Маниту уже не столько потому, что я замыслил эту диверсию, а потому, что мне захотелось сделать её совершенно исключительной девушкой, одной из дочерей Великого Маниту. Ну, а для этого в ней нужно было пробудить страсть. Во мне же самом все уже так и пело от восторга. В этот момент я был готов отдать ей не одну, а целых четыре родинки своего великого папеньки, из-за которого я, кажется, стал жутким кобелем.
Первый поцелуй, хотя он и был искренним и исполненным нежных чувств, я не стал слишком затягивать. С неохотой оторвавшись от губ девушки, еще несмелых и скованных робостью, я стал нежно касаться губами её лица и шеи, мягко обнимая эту хрупкую красавицу за тонкую талию и поглаживая по коротким, шелковистым волосам. Когда её руки, наконец, поднялись к моим плечам, я не стал усиливать атаки, а только тихо спросил её:
— Как зовут тебя, любовь моя?
Ангельская девушка на мгновенье напряглась. Затем её тело расслабилось, а сердечко стало стучать еще громче и она протяжно, словно застонав, сказала:
— Лициния… - Глядя мне в лицо просящим взглядом, словно боясь того, что я внезапно оттолкну её, Лициния спросила меня взволнованным, дрожащим от сильного внутреннего напряжения голосом:
— А как зовут тебя, незнакомец?
Крепко обнимая девушку и давая своим чувствам вырваться наружу, прижимаясь к ней всем телом я горячо выдохнул:
— Ты можешь звать меня Ольгердом, любимая!
Не давая ей опомниться, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, я стал горячо и страстно целовать Лицинию, одновременно расстегивая на ней комбинезон. Она покорно опустила под натиском моих рук свои руки и я стащил с её тела этот мрачный, уродливый балахон. Контактные линзы, которые я надел перед выходом и превратил в приборы ночного видения, позволяли мне увидеть, как она была прекрасна. Чернота её тела хотя и была противоестественна ангельской натуре, делала девушку совершенной и особенно прекрасной.
Свой комбинезон я буквально разорвал на себе, чтобы не тратить время на все эти дурацкие пуговицы и тесемки. Как только наши обнаженные тела коснулись друг друга, я опрокинулся назад, падая на беднягу Конрада, прилипшего к моей спине, словно банный лист. Ворон был чертовски воспитанным парнем и не издал ни звука. А может быть он просто побоялся того, что на этом берегу мне, вдруг, подвернется под руку какая-нибудь каменюка.
Мои поцелуи становились все более горячими и смелыми, я целовал грудь девушки, а мои руки смело легли на её ягодицы, не встречая никакого протеста. Сама она отвечала на мои лобзанья робкими, неуверенными поцелуями, словно пытаясь не столько увлечься мной, сколько противостоять моей страсти. Вместе с тем в девушке уже стала нарастать волна первого, пока еще не осознанного и не понятого ею, наслаждения. Когда же я стал все настойчивее прижимать Лицинию к себе, нежно нажимая на её колени, она, вдруг, вся так и сжалась в комочек и даже попыталась закрыть свое лицо руками, но я отвел их в сторону и пристально посмотрел девушке в глаза. Как-то испуганно и затравлено, Лициния вдруг сказала мне с сильной дрожью в голосе:
— Ольгерд, любимый мой, моя мать говорит, что я еще не скоро созрею для плотской любви. Она говорит мне, что я должна подрасти еще и обрести крепкое тело.
Даже Конрад и тот, от этих слов, затрепыхался у меня за спиной. Мне следовало срочно придумать такие аргументы, которые смогли бы убедить Лицинию в том, что уж как раз для чего-чего, а для любви у нее нет никаких противопоказаний. Я не придумал ничего лучшего, чем с еще большей горечью в голосе сказать девушке наугад:
— Лициния, любовь моя, неужели ты не видишь столь очевидной несправедливости в том, что тебя сочли вполне взрослой и сильной для того, чтобы лететь к этому острову, где нас всех, возможно, поджидает смертельная опасность и при этом считают, что ты еще не достаточно окрепла для всех радостей любви? И еще, разве твои сверстницы уже не родили детей? Разве не вместе со всеми ты встала на крыло?
Мои вопросы похоже возымели свое действие и Лициния тихо, но уже с некоторой твердостью в голосе, сказала мне:
— Да, Ольгерд, так оно и есть. - Затем она, вдруг снова поникла, как тонкий стебелек под жаркими лучами солнца и чуть слышно прошептала - Но я тоже боюсь, что еще не наступило мое время любить тебя, Ольгерд.
Ну, вот, час от часу не легче. От досады я чуть не скрипнул зубами, но сдержал себя и нежно повернулся вместе с Лицинией на бок. Она легла на моё фальшивое крыло, глядя на меня с тоской во взгляде и крылья её, которые было горделиво поднялись вверх, поникли и теперь неуверенно подрагивали. К моей удовлетворению Конрад сам понял, что ему нужно делать и перья другого его крыла, которым я, так предусмотрительно, придал нужную степень мягкости и шелковистости, стали нежно поглаживать тело девушки, тихонько прикасаясь к тем местам, куда она не хотела пускать мои руки. Сам же я нежно ласкал грудь девушки, касаясь её напряженных, каменно твердых сосков своими горячими губами.
Вскоре Лициния уже не могла сдержать себя и её руки становились все более и более смелыми и, наконец, настал тот счастливый момент, когда она отдалась мне, отбросив прочь все сомнения и страхи. Отдалась, ясно сознавая то, какое наслаждение ей сулят наши страстные объятья. И хотя моя родинка так и не перешла на её тело, мне уже было понятно, что после второй волны страсти, пробудившейся в теле Лицинии, она её обязательно получит. Так оно и случилось и взлет нашей страсти был сток высок и стремителен, что эта ангельская красавица даже не почувствовала того момента, когда она стала моей сестрой.
До наступления стандартного рассвета оставалось всего полчаса, но я вовсе не собирался давать светилу так поспешно родиться из грозовых туч. Мы продолжали любить друг друга и одаривать ласками и когда по прошествии еще одного часа, Лициния уже самостоятельно сорвала с моего тела вторую родинку, я подумал о том, что настало время открыться девушке.
Лициния, задыхаясь от счастья и переполнивших её чувств, лежала на моей груди и не могла вымолвить ни единого слова. Она только гладила меня рукой по лицу и чуть касалась губами моей шеи. В этот момент я стал медленно вставать на ноги и, поднимая её на руки, сказал:
— Лициния, любимая, я должен признаться тебе в одном своем поступке. Любовь моя, взгляни на свой живот, что ты там видишь?
Быстро взглянув на свой живот, блестящий от бисеринок пота и чуть подрагивающий от еще не избытого наслаждения, девушка, увидев на нем две ярко-розовые, возбужденные страстью, родинки Великого Маниту, вздрогнула и воскликнула:
— Ой, мамочки, что это?
Поставив девушку на ноги и нежно обнимая, я указал ей на свои родинки и тихо сказал ей:
— Лициния, то что ты видишь на своем и моем теле, есть ни что иное, как родинки Великого Маниту. Еще недавно их у меня было пять, но ты, силой своей страсти, даруя мне наивысшее наслаждение сорвала с моего тела две родинки и теперь стала мне родной сестрой. Как только над Терраглорисом загорится первый луч солнца, мы уже не сможем прикоснуться друг к другу, как возлюбленные. - Лициния стояла пораженная моими словами, словно громом и по её щекам ручейками текли слезы - Однако и это еще не все, любовь моя. Ольгерд не совсем точное мое имя, а немного искаженное. На самом деле меня зовут Олег и я не ангел с острова Терраглорис, а человек из Зазеркалья, который пришел в ваш мир для того, чтобы вывести всех вас из тьмы и примерить с Создателем, а Создателя примирить с вами, исполнив все, о чем мечтают твои собратья.
Кажется, Лициния мне все-таки не поверила. Она вдруг с испугом отшатнулась от меня и с гневом воскликнула:
— Ты все придумал для того, чтобы бросить меня здесь одну, получив то, чего ты добивался! Моей невинности! Так ведь, Ольгерд? Скажи, ведь ты не любишь меня? Я все поняла, ты просто соблазнил меня, а теперь хочешь бросить и не встретив со мной ни одного рассвета, ты хочешь уйти немедленно.
Грустно улыбаясь, я негромко попросил Конрада:
— Конни, будь добр, принеси нам шампанского и пару бокалов. Я хочу выпить с Лицинией за то, что мы теперь стали братом и сестрой. Только постарайся сделать это незаметно, я не хочу, чтобы здесь стало слишком шумно.
Моя сестра Лициния едва не лишилась чувств, когда увидела, как мои крылья сорвались с моей спины и, обратившись огромным вороном, весело щелкнув клювом, резко метнулись вбок. Пожалуй, даже то, что я, мгновение спустя, вдруг встал перед ней в своем естественном виде, произвело на нее гораздо меньшее впечатление, чем вид того, как ангела покинули его собственные крылья. Лишь очень скорое появление Конрада с бутылкой шампанского в клюве и двумя бокалами в цепких когтях, заставило её, наконец, очнуться. Наливая шампанское в бокалы, которые я заставил повиснуть в воздухе, серьезным и вполне деловым тоном, я сказал девушке:
— Лициния, я один из самых могучих магов всего Парадиз Ланда, как далекой Светлой, так и этой, Темной его половины. Солнце должно было вспыхнуть чуть более получаса назад и навсегда разлучить нас, как возлюбленных, но оно не взошло. И оно не взойдет еще пять суток, если ты пожелаешь провести это время со мной, даруя мне самое большое наслаждение и получая от меня всю мою любовь. Выбор остается за тобой, любовь моя. Самой судьбой нам не суждено любить друг друга вечно, но и те немногие часы, которые нам даны, мы можем провести так, что будем потом вспоминать об этом всю свою долгую жизнь. Когда я сегодня вылетел за пределы своего магического купола, я еще не знал как тебя зовут, но знал, что ты уже находишься на этом острове в океане, как и знал то, что мне непременно удастся найти тебя. И вот я тебя нашел и мы с тобой уже стали братом и сестрой. Скажи мне, Лициния, ты хочешь провести со мной еще сто двадцать часов?
Каким бы фантастическим не было мое предложение для Лицинии, но она ответила мне утвердительно, тихо сказав:
— Да, Ольгерд, да, любимый мой. Пусть у нас будут эти сто двадцать часов счастья.
То ли кто-то все-таки увидел Конрада, то ли еще почему, но на острове начался переполох и чтобы не лишать себя удовольствия, я подхватил Лицинию на руки и тотчас умчался в открытый океан с такой скоростью, с которой мне это позволяли магические формулы. Соткав воздух и водяные брызги в большой батискаф, я опустился вместе с Лицинией на дно океана и соорудил там подводный замок, в котором нам было просторно, тихо, светло и уютно. Конрада я тоже прихватил с собой.
То, что я задумал первоначально как диверсию в области личностных взаимоотношений с неприятелем, вдруг, стремительно переросло в самую настоящую любовь. Право же, увидев Лицинию, я тут же влюбился в неё как мальчишка и то, что она стала теперь моей сестрой, заставило меня страдать так сильно, что я едва не рыдал от горя и злости на самого себя. Кажется, впервые с того момента, как я был заброшен в Парадиз Ланд, ко мне пришло полное ощущение юности с её радостными открытиями и новизной чувств.
Вместе с тем, во мне все еще оставалась немалая доля чисто мужского эгоизма, который бойко диктовал мне то, как продлить свои недолгие часы счастья. Слава Богу, что мне, как магу, было вполне доступно отсрочить рассвет и продлить эту ночь на целых пять суток. Пусть не на всегда, но все-таки я мог оставаться подле Лицинии не братом, а пылким влюбленным, который смог остаться с предметом своего обожания наедине. В это время я уже не думал ни о темных ангелах Терраглориса, ни о Зазеркалье, ни о своих спутниках.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В которой мой любезный читатель узнает о том, в чем же собственно заключался проступок архангела Люцифера и всех его сподвижников, за который были так сурово наказаны не только они, но даже и их дети и внуки. Вместе с тем мой любезный читатель узнает и про то, как ангелам Темного Парадиза было указано их явные заблуждения относительно канонов женской красоты и как прекрасной Лицинией был посрамлен архангел Велиал, лично ответственный за их искажение.
Опять, в который уже раз за эти несколько месяцев, Парадиз Ланд, правда теперь уже его темная половина, поразил меня до глубины души. Буквально перевернул мне всю душу и чуть ли не лишил рассудка. Сто двадцать часов, которые благосклонно даровала мне Лициния, обещали быть до краев наполнены нежными ласками и любовной страстью.
И не смотря на то, что мне грех было сетовать на недостаток внимания со стороны Лауры и Нефертити, с которыми я не расставался ни на минуту, я был готов принять щедрый дар Лицинии, словно безбрежный океан Парадиза, принимающий в себя все реки, сбегающие вниз от подножия горы Обитель Бога. С великой благодарностью и искренней признательностью пилигрима, наконец, дошедшего до святых мест, я был готов впитать в себя всю ту благодать, которой желала щедро наделить меня эта удивительная и чистая душа.
Пока я создавал на морском дне герметичный, подводный отель, состоявший из громадной спальни с двумя бассейнами и нескольких помещений, так сказать, вспомогательного назначения, пока наполнял спальню всяческими вещами, а низкие столики, яствами и напитками, Лициния расспрашивала меня обо мне. Изнывая от нетерпения, я отвечал ей, как мог.
Конрад важно расхаживал рядом с нами, постоянно встревал в разговор и стремился подробно рассказать девушке о том, кто я такой. Для него это закончилось тем, что я указал ворону рукой на комнату, в которой имелось достаточное количество коньяка и свежего, парного мяса, предложив ему на выбор: или самому побеспокоиться о себе там, или превратиться в рептилию и отправляться в океанские глубины, беспечно резвиться на свободе. Конрад, благоразумно, выбрал коньяк и мясо.
Оказавшись на дне моря в большой, красиво обставленной спальне, залитой ярким светом, с зеркалами на стенах и потолке, Лициния, чьи прекрасные черные глаза были закрыты очками с темно-синими стеклами, смутилась своей наготы, хотя на мой взгляд, её черное, сияющее тело, было таким прелестным, что у меня поначалу рука не поднималась изменить в нем, хоть что то. Однако я быстро преодолел все свои сомнения, вовремя вспомнив о том, что русалки стали такими, какие они есть, по собственной воле и потому не стремились к переменам, а ангелов сделал темными грозный гнев Создателя. Тем не менее, прежде чем завершить начатое, я обратился к девушке с предложением:
— Лициния, любовь моя, ты прекрасна как тропическая ночь, твое тело само совершенство, да я и не вправе заставлять тебя делать что-либо против твоей воли. Ты сама можешь решить сейчас, предстанешь ли ты передо мной в том виде, в каком тебе должно быть по своей природе, а не по причине наказания, наложенного Создателем на своих непослушных детей, ваших патриархов. Какой ты хочешь возлежать на нашем брачном ложе, такой ты и будешь, но помни Лициния, я обожаю тебя, твою красоту, твое изящество, твои ум и чувства, без малейшей лжи или неискренности считаю твое тело самым совершенным храмом, который был выстроен для чистой и непорочной души. Я полюбил тебя такой, какая ты есть, с твоими черными, как вороново крыло, волосами и телом столь изящным, словно он высечено из черного обсидиана искуснейшим скульптором. Ты возбудила во мне такое великое желание, которое заставляет мужчину совершать самые безумные поступки и восставать против всего мира, если что то встает между ним и его возлюбленной. Такой же желанной ты будешь для меня, если захочешь, чтобы теперь твое тело стало, подобным драгоценному жемчугу, твои губы вспыхнули, будто кораллы, грудь расцвела розовыми бутонами, волосы стали золотыми или любого иного цвета, а глаза стали карими, голубыми или зелеными. Моя магическая купель вернет тебе твой естественный вид и откроет всем твою подлинную красоту.
На несколько минут Лициния задумалась, а потом робко улыбнулась мне и сказала:
— Ольгерд, и я сама, и все мои подруги, вызвались лететь добровольцами не только потому, что нам хотелось защитить обитателей Терраглориса, ангелов и друинов от неведомого врага, но и потому, что нам принесли известие о том, будто какой-то маг из Зазеркалья, наконец, принес нам весть об освобождении и теперь ангелы снова становятся в его магических купальнях белокрылыми и златовласыми. Конечно же я мечтала стать такой, как и все ангелы, и именно это я и хотела сделать, прилетев на остров, но испугалась, думая, что теперь всем откроется мое уродство. Ты первый и единственный мужчина, который назвал меня красивой, Ольгерд, и теперь, глядя в эти огромные зеркала, я тоже нахожу, что мое тело не лишено некоторой красоты и изящества. Любимый, конечно, я мечтаю обрести белоснежные, сверкающие крылья и золото своих волос, ведь мои родители были когда-то златовласыми ангелами, но Ольгерд, я должна предупредить тебя…
Остановив Лицинию на полуслове, нежным поцелуем, я поднял крылатую девушку на руки и строго сказал ей:
— Любовь моя, больше ни слова о том, что находится снаружи. Всем твоим собратьям ангелам, а заодно вашим верным друзьям и помощникам друинам, вовсе не помешает посидеть в темноте пятеро суток и малость подумать. До этого времени, я уже устраивал Терраглорису трое суток без напоминания о солнце и праздничную иллюминацию, когда солнце светило подолгу. Ради того, чтобы продлить наше наслаждение, я на целых пять суток погружу Светлый Парадиз во мрак, но только прошу тебя, любовь моя, несравненная моя Лициния, не надо говорить со мной ни о чем, что лежит за пределами нашего с тобой мира, ведь мы остались вдвоем на слишком короткий миг, чтобы растратить его на обсуждение каких-то проблем. Поверь мне, Лициния, я пришел в твой мир только за тем, чтобы вернуть солнце не только ангелам Терраглориса, но и всем друинам. Чего бы мне это не стоило, но я прекращу это несусветное безобразие, даже если мне придется ухватить Создателя за бороду и силой заставить его поклониться вашим патриархам, а их я заставлю покаяться и примириться с тем, что пришлось пережить им самим и главное вам, молодым и ни в чем не повинным ангелам. А теперь любовь моя, позволь мне вернуть тебе светлый и прекрасный облик.
Покидая наш небольшой островок, я прихватил с собой две небольшие золотые фляжки. В одной находилась золотая вода, а в другой изумрудная. Как только магическая купель для Лицинии была готова, я поднял девушку на руки и вошел с ней в большой, беломраморный бассейн. Правда, на этот раз моя магическая купальня была тиха, нежна и ласкова, словно Русалочье озеро.
Вода тихо и бережно приняла Лицинию в свои ласковые, теплые объятья и беззвучно растворила в себе этот черный бриллиант Терраглориса, чтобы явить этому миру прекрасную девушку с такими яркими золотыми волосами, что на них было больно смотреть. Красота Лицинии была совершенно особенной. В ней воплотились все мои прекрасные возлюбленные и только тогда я понял по-настоящему, что это сам Господь Бог направил ко мне эту чудесную девушку.
Поняв это, я понял и еще одну простую истину, - Лицинии теперь недолго придется оставаться в Парадиз Ланде. Именно мне посчастливилось стать её первым мужчиной, открыть в ней всю полноту источника, дарующую Господу Богу энергию любви, но и мне предстояло теперь отдать свою сестру её будущему мужу, с которым она будет жить вечно. Кажется это внезапно поняла и Лициния. Посмотрев на меня своими огромными, прекрасными, золотисто-карими глазами, девушка, словно поняв это, спросила меня:
— Ольгерд, что будет со мной потом?
Прежде, чем ответить своей возлюбленной Лицинии, я заставил её белоснежные крылья взлететь под самый потолок нашего зала для новобрачных, чтобы обнять девушку так крепко, как только это было возможно. Как я не крепился, а из моих глаз все-таки выкатилось несколько горьких капель сожаления, что не она была первой девушкой, которую я встретил в Парадиз Ланде и что я сделал это прекрасное, небесное создание своей родной сестрой. Преодолев свое будущее горе, всю боль расставания, я тихо сказал своей Лицинии:
— Мне отчего-то кажется, что теперь тебе уготована иная судьба, чем я думал сначала, моя драгоценная Лициния. Если мне полностью не изменила интуиция, то вскоре именно ты станешь тем выкупом, который Терраглорису придется выплатить за свою свободу и прощение. Ты станешь подругой самого Создателя и поверь мне, Лициния, ты сможешь полюбить его всем сердцем и он будет любить тебя так, как более никто во всех владениях Господа Бога, во всех миллиардах его Вселенных. Однако, вместе с тем, ты всегда будешь моей родной сестрой и дочерью нашего неведомого отца, - Великого Маниту. Правда, все это будет потом, а сейчас ты моя возлюбленная и горе тому, кто посмеет сунуть свой нос или клюв в эту комнату. Не будем же терять времени даром, любовь моя, ведь нас ждет самое чудесное брачное ложе, какое я только смог придумать для нас двоих.
— Да, любимый, не будем терять времени, давай выпьем оставшиеся сто девятнадцать часов счастья до последней капельки, не потеряв ни единой секунды, чтобы я могла всегда помнить тебя, когда стану твоей самой любимой сестрой. - Ответила мне моя любимая крылатая девушка, явно давая понять, что Создателю теперь придется здорово извернуться, чтобы завевать её прекрасное тело и пробудить его для любви.
После этих слов, сказанных с такой страстью и таким желанием, мне сразу стало ясно, что Лициния собирается отобрать у меня все три оставшиеся родинки, заполучив полностью укомплектованную Звезду Великого Маниту на свой очаровательный животик. Впрочем, это было для меня совсем не страшно, так как в тех местах, где еще недавно были родинки, уже наметились их крохотные зародыши и уже через двенадцать часов они должны были восстановиться в прежнем виду.
Когда я донес Лицинию до нашего брачного ложа, это уже была совсем не та робкая, крылатая девушка, которая так боялась плотской любви. Теперь она страстно желала меня и эта страсть была подобна степному пожару во время засухи, испепеляющему густые заросли травы. Её любовь была подобна тайфуну, обрушившемуся на тропический остров всей своей мощью. Не будь я сыном Великого Маниту, то мне, пожалуй, уже в первые же минуты пришлось бы распроститься с жизнью, потому что мне прежнему, обычному человеку, было бы не перенести такого наслаждения.
Опять, в который уже раз за эти несколько месяцев, Парадиз Ланд, правда теперь уже его темная половина, поразил меня до глубины души. Буквально перевернул мне всю душу и чуть ли не лишил рассудка. Сто двадцать часов, которые благосклонно даровала мне Лициния, обещали быть до краев наполнены нежными ласками и любовной страстью.
И не смотря на то, что мне грех было сетовать на недостаток внимания со стороны Лауры и Нефертити, с которыми я не расставался ни на минуту, я был готов принять щедрый дар Лицинии, словно безбрежный океан Парадиза, принимающий в себя все реки, сбегающие вниз от подножия горы Обитель Бога. С великой благодарностью и искренней признательностью пилигрима, наконец, дошедшего до святых мест, я был готов впитать в себя всю ту благодать, которой желала щедро наделить меня эта удивительная и чистая душа.
Пока я создавал на морском дне герметичный, подводный отель, состоявший из громадной спальни с двумя бассейнами и нескольких помещений, так сказать, вспомогательного назначения, пока наполнял спальню всяческими вещами, а низкие столики, яствами и напитками, Лициния расспрашивала меня обо мне. Изнывая от нетерпения, я отвечал ей, как мог.
Конрад важно расхаживал рядом с нами, постоянно встревал в разговор и стремился подробно рассказать девушке о том, кто я такой. Для него это закончилось тем, что я указал ворону рукой на комнату, в которой имелось достаточное количество коньяка и свежего, парного мяса, предложив ему на выбор: или самому побеспокоиться о себе там, или превратиться в рептилию и отправляться в океанские глубины, беспечно резвиться на свободе. Конрад, благоразумно, выбрал коньяк и мясо.
Оказавшись на дне моря в большой, красиво обставленной спальне, залитой ярким светом, с зеркалами на стенах и потолке, Лициния, чьи прекрасные черные глаза были закрыты очками с темно-синими стеклами, смутилась своей наготы, хотя на мой взгляд, её черное, сияющее тело, было таким прелестным, что у меня поначалу рука не поднималась изменить в нем, хоть что то. Однако я быстро преодолел все свои сомнения, вовремя вспомнив о том, что русалки стали такими, какие они есть, по собственной воле и потому не стремились к переменам, а ангелов сделал темными грозный гнев Создателя. Тем не менее, прежде чем завершить начатое, я обратился к девушке с предложением:
— Лициния, любовь моя, ты прекрасна как тропическая ночь, твое тело само совершенство, да я и не вправе заставлять тебя делать что-либо против твоей воли. Ты сама можешь решить сейчас, предстанешь ли ты передо мной в том виде, в каком тебе должно быть по своей природе, а не по причине наказания, наложенного Создателем на своих непослушных детей, ваших патриархов. Какой ты хочешь возлежать на нашем брачном ложе, такой ты и будешь, но помни Лициния, я обожаю тебя, твою красоту, твое изящество, твои ум и чувства, без малейшей лжи или неискренности считаю твое тело самым совершенным храмом, который был выстроен для чистой и непорочной души. Я полюбил тебя такой, какая ты есть, с твоими черными, как вороново крыло, волосами и телом столь изящным, словно он высечено из черного обсидиана искуснейшим скульптором. Ты возбудила во мне такое великое желание, которое заставляет мужчину совершать самые безумные поступки и восставать против всего мира, если что то встает между ним и его возлюбленной. Такой же желанной ты будешь для меня, если захочешь, чтобы теперь твое тело стало, подобным драгоценному жемчугу, твои губы вспыхнули, будто кораллы, грудь расцвела розовыми бутонами, волосы стали золотыми или любого иного цвета, а глаза стали карими, голубыми или зелеными. Моя магическая купель вернет тебе твой естественный вид и откроет всем твою подлинную красоту.
На несколько минут Лициния задумалась, а потом робко улыбнулась мне и сказала:
— Ольгерд, и я сама, и все мои подруги, вызвались лететь добровольцами не только потому, что нам хотелось защитить обитателей Терраглориса, ангелов и друинов от неведомого врага, но и потому, что нам принесли известие о том, будто какой-то маг из Зазеркалья, наконец, принес нам весть об освобождении и теперь ангелы снова становятся в его магических купальнях белокрылыми и златовласыми. Конечно же я мечтала стать такой, как и все ангелы, и именно это я и хотела сделать, прилетев на остров, но испугалась, думая, что теперь всем откроется мое уродство. Ты первый и единственный мужчина, который назвал меня красивой, Ольгерд, и теперь, глядя в эти огромные зеркала, я тоже нахожу, что мое тело не лишено некоторой красоты и изящества. Любимый, конечно, я мечтаю обрести белоснежные, сверкающие крылья и золото своих волос, ведь мои родители были когда-то златовласыми ангелами, но Ольгерд, я должна предупредить тебя…
Остановив Лицинию на полуслове, нежным поцелуем, я поднял крылатую девушку на руки и строго сказал ей:
— Любовь моя, больше ни слова о том, что находится снаружи. Всем твоим собратьям ангелам, а заодно вашим верным друзьям и помощникам друинам, вовсе не помешает посидеть в темноте пятеро суток и малость подумать. До этого времени, я уже устраивал Терраглорису трое суток без напоминания о солнце и праздничную иллюминацию, когда солнце светило подолгу. Ради того, чтобы продлить наше наслаждение, я на целых пять суток погружу Светлый Парадиз во мрак, но только прошу тебя, любовь моя, несравненная моя Лициния, не надо говорить со мной ни о чем, что лежит за пределами нашего с тобой мира, ведь мы остались вдвоем на слишком короткий миг, чтобы растратить его на обсуждение каких-то проблем. Поверь мне, Лициния, я пришел в твой мир только за тем, чтобы вернуть солнце не только ангелам Терраглориса, но и всем друинам. Чего бы мне это не стоило, но я прекращу это несусветное безобразие, даже если мне придется ухватить Создателя за бороду и силой заставить его поклониться вашим патриархам, а их я заставлю покаяться и примириться с тем, что пришлось пережить им самим и главное вам, молодым и ни в чем не повинным ангелам. А теперь любовь моя, позволь мне вернуть тебе светлый и прекрасный облик.
Покидая наш небольшой островок, я прихватил с собой две небольшие золотые фляжки. В одной находилась золотая вода, а в другой изумрудная. Как только магическая купель для Лицинии была готова, я поднял девушку на руки и вошел с ней в большой, беломраморный бассейн. Правда, на этот раз моя магическая купальня была тиха, нежна и ласкова, словно Русалочье озеро.
Вода тихо и бережно приняла Лицинию в свои ласковые, теплые объятья и беззвучно растворила в себе этот черный бриллиант Терраглориса, чтобы явить этому миру прекрасную девушку с такими яркими золотыми волосами, что на них было больно смотреть. Красота Лицинии была совершенно особенной. В ней воплотились все мои прекрасные возлюбленные и только тогда я понял по-настоящему, что это сам Господь Бог направил ко мне эту чудесную девушку.
Поняв это, я понял и еще одну простую истину, - Лицинии теперь недолго придется оставаться в Парадиз Ланде. Именно мне посчастливилось стать её первым мужчиной, открыть в ней всю полноту источника, дарующую Господу Богу энергию любви, но и мне предстояло теперь отдать свою сестру её будущему мужу, с которым она будет жить вечно. Кажется это внезапно поняла и Лициния. Посмотрев на меня своими огромными, прекрасными, золотисто-карими глазами, девушка, словно поняв это, спросила меня:
— Ольгерд, что будет со мной потом?
Прежде, чем ответить своей возлюбленной Лицинии, я заставил её белоснежные крылья взлететь под самый потолок нашего зала для новобрачных, чтобы обнять девушку так крепко, как только это было возможно. Как я не крепился, а из моих глаз все-таки выкатилось несколько горьких капель сожаления, что не она была первой девушкой, которую я встретил в Парадиз Ланде и что я сделал это прекрасное, небесное создание своей родной сестрой. Преодолев свое будущее горе, всю боль расставания, я тихо сказал своей Лицинии:
— Мне отчего-то кажется, что теперь тебе уготована иная судьба, чем я думал сначала, моя драгоценная Лициния. Если мне полностью не изменила интуиция, то вскоре именно ты станешь тем выкупом, который Терраглорису придется выплатить за свою свободу и прощение. Ты станешь подругой самого Создателя и поверь мне, Лициния, ты сможешь полюбить его всем сердцем и он будет любить тебя так, как более никто во всех владениях Господа Бога, во всех миллиардах его Вселенных. Однако, вместе с тем, ты всегда будешь моей родной сестрой и дочерью нашего неведомого отца, - Великого Маниту. Правда, все это будет потом, а сейчас ты моя возлюбленная и горе тому, кто посмеет сунуть свой нос или клюв в эту комнату. Не будем же терять времени даром, любовь моя, ведь нас ждет самое чудесное брачное ложе, какое я только смог придумать для нас двоих.
— Да, любимый, не будем терять времени, давай выпьем оставшиеся сто девятнадцать часов счастья до последней капельки, не потеряв ни единой секунды, чтобы я могла всегда помнить тебя, когда стану твоей самой любимой сестрой. - Ответила мне моя любимая крылатая девушка, явно давая понять, что Создателю теперь придется здорово извернуться, чтобы завевать её прекрасное тело и пробудить его для любви.
После этих слов, сказанных с такой страстью и таким желанием, мне сразу стало ясно, что Лициния собирается отобрать у меня все три оставшиеся родинки, заполучив полностью укомплектованную Звезду Великого Маниту на свой очаровательный животик. Впрочем, это было для меня совсем не страшно, так как в тех местах, где еще недавно были родинки, уже наметились их крохотные зародыши и уже через двенадцать часов они должны были восстановиться в прежнем виду.
Когда я донес Лицинию до нашего брачного ложа, это уже была совсем не та робкая, крылатая девушка, которая так боялась плотской любви. Теперь она страстно желала меня и эта страсть была подобна степному пожару во время засухи, испепеляющему густые заросли травы. Её любовь была подобна тайфуну, обрушившемуся на тропический остров всей своей мощью. Не будь я сыном Великого Маниту, то мне, пожалуй, уже в первые же минуты пришлось бы распроститься с жизнью, потому что мне прежнему, обычному человеку, было бы не перенести такого наслаждения.