Истомина Дарья. Леди-бомж (Леди-бомж - 1)

   Вошла наконец Элга, злобно-напряженная. Она несла на вешалке отглаженный жакет почти мужского кроя из темнокоричневой материи и такие же брюки, которые они удлинила, отвернув обшлага, снизу.
   Туманский деликатно ушел к столу, а я переоделась, поглядывая на Элгу, которая расчесывала гребнем паричок из коллекции Туманской, похожий на шапочку из темного меха с более светлыми, похожими на перышки, прядями. Потом она вскрыла большой чемодан на колесиках и начала выбрасывать прямо на паркет неряшливо, видно второпях, затолканные вещи: какие-то шарфики, блузки, белье. И в этих вещах, небрежно бросаемых на пол, было что-то беспощадное и стыдное, потому что владелица их никогда бы не позволила рыться в них вот так еще кому-то.
   Брюки немного жали в шагу, но жакетка села как влитая. Костюм был совершенно новый, и только по слабому запаху духов было понятно, что его надевали пару раз. Я пыталась примерить паричок - он морщинил на макушке и беззвучно ругалась, когда появился тощий лощеный парень с деловым портфелем в руках и кожаной папкой под мышкой, похожий на породистую английскую лошадь, с удлиненным бледным лицом, выбритым до лоска, в безукоризненном темном костюме, с шелковым галстуком в тон и платочком в нагрудном кармашке. Распроборенная головка его блестела от бриолина, и в общем в нем было что-то от манекена в витрине модного бутика.
   Он испуганно уставился на меня, забыв поздороваться, а Туманский сказал:
   - Знакомьтесь, Лиза... Это господин Гурвич, первый помощник Нины Викентьевны. Он вас введет в подробности процедур и нюансы протокола!
   - Вы сошли с ума... - смятенно пробормотал он.
   - Да бросьте вы, Вадим! - брезгливо фыркнул Туманский. - Нина загнала нас за Можай... И вы это лучше меня знаете! Так что приступайте... Наша спасительница - человек неглупый. Но не усложняйте! Попроще, попроще...
   - Мне очень горестно, Симон... - вдруг яростно вскинулась Элга. - Вы не имеете уважения даже к смерти! Я просто не в состоянии больше заниматься этой особой...
   - Вы будете заниматься тем, что вам скажут, Карловна! - тихо сказал он. - Я вам не Нина! Я вас просто вышибу! И вы отправитесь отсюда ко всем чертям! Прислуживать очередной московской корове! И делать из нее трепетную лань...
   - Вы невоспитанны... - побелев, сообщила она. - Я никогда вам этого не говорила. Из большого уважения к ее чувствам. Вы же бандит, Симон!
   - Есть немного... - согласился он и вышел.
   ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА
   Розовая капсулка и убойной мощи пойло, намешанное по рецепту Элги, сработало безупречно - сна ни в одном глазу, я чувствовала себя так, словно готова отмахать марафонскую дистанцию. Я впервые летела в вертолете, и это было похоже на то, словно тебя сунули в бетономешалку. Все тряслось, ревели турбины, и говорить не было никакой возможности - только кричать. Вадим и пытался мне что-то растолковывать насчет каких-то векселей, личных "авалей" и банковских гарантий, но понял, что кричать мне в ухо бессмысленно, и отвалился.
   В салоне бывшего армейского МИ-18, переделанного под личную колесницу Н. В. Туманской, было шесть кресел, привинченный между ними столик, в отдельном отсеке помещалась подвесная койка, накрытая шкурой белого медведя. Там же была стойка для охотничьих ружей, а на переборке висела фотография хозяйки в унтах, красном стеганом комбинезоне, с карабином в руках. У ног ее распластался тот самый медведь, шкура которого и была представлена на койке. Оказывается, Н. В. Туманская умела и такое...
   В иллюминатор почти ничего не было видно, его заливали косые струйки дождя, сверху было черное небо, снизу - черный беспросветный лес, и было и без слов понятно, что мы летим не в Москву, а куда-то на север, в настоящую Тмутаракань, во всяком случае, не собираемся заруливать в цивилизованную Тверь и оставляем далеко на западе северную столицу.
   Четыре кресла из шести были заняты, рядом со мной сидел Гурвич, впереди светил розовой лысиной расхристанный толстячок в перхоти, которого мне представили как главу юридической службы и который уже нагло, не моргнув глазом именовал меня "Нина Викентьевна", а рядом с ним кивал башкой главный охранник, тот самый, окорокообразный. Все дремали, и только он то и дело вздергивался и выворачивал шею, каждый раз убеждаясь, что я на месте. У него была смешная фамилия - Чичерюкин, но больше ничего смешного в нем не было. Он прилип ко мне, как пластырь, следил настороженно за каждым движением и пережевывал в мозгах каждое мое слово.
   Сопровождал он меня и за несколько минут до отлета, когда я уже полностью прибарахлилась, навела полный марафет, вертолет грел двигатели, но я потребовала, чтобы мне показали Гришуню. Мол, как он там, и без свидания с ним - ничего делать не стану.
   Мой мальчишечка спал на одной из коек на "вахте" как убитый, уткнувшись мордашкой в подушку, только розовая попка торчала из-под одеяла. А на второй койке сидел и читал книгу Клецов в трусах и тельняшке. Он сделал из газеты колпак на лампочку, чтобы свет не попадал на ребенка, горшок был наготове, а Гришкины ползуны сушились на веревочке.
   Клецов поднялся, недоуменно разглядывая меня, и это было смешно. Но все-таки узнал и сказал очумело:
   - Это ты, что ли? Чего вырядилась?
   - Мне работу дали, Петя. - с воодушевлением сообщила я. - Считай, что все это - спецовка! А вообще-то я тебя отмазала... Так что тебя никто не турнет. Этот хмырь, который Семен Семеныч, согласен считать все, что было, включая пивко, легким недоразумением... Так что ты в полном порядке! Скажи мне "спасибо"...
   - Какое, к чертовой матери, "спасибо"? Какую работу тебе дали? Ты во что опять вляпалась, Лиза?!
   - Без комментариев! - пригрозил мне скучным голосом Чичерюкин. - А ты, Клецов, мне еще объяснительную должен... Что вы там с напарником таскали, сколько вылакали и чем закусывали.
   - Ты один за Гришкой смотришь? - перебила я его.
   - Да нет... Сидела тут тетка. Я ее спать отправил...
   - Вот что, Петь! - задумалась я. - Я его тут ни на каких теток не оставлю. Давай-ка утречком собирай все бебехи и вези его к Гаше! Прямо в Плетениху... Там у нее внучат - целый конвейер, где четверо - там и пятый. Вот ей я доверяюсь...
   - Хорошо, Лиз... Пусть так... - кивнул Петро.
   - Ничего хорошего, - твердо сказал охранник. - И ничего "так" не будет! И этот шкет останется здесь, на территории, при Глашке Мухиной. А вот тебя лично я не держу. У тебя же отгулы? Вот и отдыхай! А тут найдется кому понянчить...
   - Ничего себе шуточки! Это что же вы, ребенка в заложники оставляете? Для гарантии, что ли? Чтобы я не взбрыкнула? - начала соображать я.
   - Разговорчики, мадам! - тускло глянул Чичерюкин. - Разъясни ей, Клецов, - тут у нас не возражают!
   - Вы что опять заплели? Во что ее впутываете? - окаменел лицом Петро.
   - Она сама знает, - ухмыльнулся Чичерюкин. - А вот ты - не суйся... У каждого свое корыто, что наливают, то и хлебай! Пока наливают!
   - Лизавета... Не смей... Понимаешь?!
   - Такая жизнь, Петя! Надо... - Я похлопала его по плечу и рванула с "вахты", только бы не объясняться, да еще при этом барбосе.
   Даже до меня дошло - Гришуньку они и впрямь придерживают с умыслом, чтобы его вырвать у них, я на все пойду.
   И за всей этой плетенкой стала возникать точная и почти примитивная продуманность, жесткая и в общем жестокая беспощадность каждого шага любезного моему сердцу "Симона", истинного хозяина всего этого имущества и даже людей, господина Туманского...
   Наконец из ночи высыпали пригоршни огней, цепочки уличных фонарей вдоль крыш какого-то поселка, потом сплошное сияние встало над плоскими крышами цехов, заводских труб и строений, вертолет прошел над квадратным черным прудом и сел возле древней, черной от копоти и сажи кирпичной водокачки.
   Все стихло, и мы вылезли на травяной пятачок неподалеку от сквозных заводских ворот. Трава была мокрая - здесь тоже недавно шел дождь. Нас никто не встречал, только рыжая дворняга подошла и издали начала нас рассматривать.
   Потом из ворот выбежал толстый дядька в белой каске и светлом комбинезоне, на раскормленной физии сияла улыбка, и даже усы торчком, рыжие, с сединкой, тоже приветственно улыбались.
   В руках у него был зонт, и хотя с неба уже ничего не капало, он разлетелся именно ко мне, услужливо раскрыл зонт, укрывая меня под ним, зачастил ласково:
   - Заждались... Заждались! Но, в общем, все готово... Все на месте! Прошу... Прошу...
   Я протянула ему величественно руку в коричневой лайковой перчатке, он чуть ли не лизнул ее, но тут же странно заморгал, приглядываясь. Вадим не дал ему сказать ни слова, тут же оттеснил в сторонку и что-то зашептал в ухо.
   - Ага... - закивал тот. - Это я понимаю... Угу! А вот это не понимаю! Ага... Именно он требует? Ага...
   А я и недопонял...
   Мне это надоело, и я капризно фыркнула:
   - Ну, что же вы стоите? Ведите! Куда там надо?
   - За мной! За мной! - Пересиливая оторопь, толстячок побежал впереди нас.
   Гурвич семенил рядом со мной, поддерживая под локоток, а я плыла, как королевская каравелла под всеми парусами и стягами, развевая полы широченного шелестящего шелком плащ-пальто, щурясь сквозь желтоватые притемненные очки в массивной оправе, скрывавшие истинный цвет моих глаз, покачивая полями огромной летней шляпы, которую я нахлобучила сверху парика в последний момент, придерживая на ремне сумку-сундучок, в которой ничего не было, кроме пудреницы и носового платка - вся такая величественная, значительная и недосягаемая для простолюдинов.
   - Вы как? Через цеха идем? Или как? - с долей растерянности оглянулся толстяк.
   - Всенепременно, дружок! Всенепременно! - Я милостиво похлопала его по плечу, а Вадим захрюкал. Оказывается, он так смеялся.
   Но технический директор этого заведения с трубами страдальчески покосился на него и вдруг, щелкнув каблуками и почтительно склонив голову, сказал:
   - Только прошу поосторожнее, Нина Викентьевна! Печи, знаете ли... Огонь!
   Это он так показывал, что нашу экспедицию не отвергает, а лично меня принимает за ту, которую он и был обязан встречать. Юрист одобрительно хмыкнул, Гурвич заткнулся, Чичерюкин обогнал всех и зашагал впереди, бдительно озираясь. Приступил, значит, к своим охранным обязанностям.
   Мне никто ничего не объяснял, и это было понятно - считалось, что я, то есть она, здесь не впервой.
   Так что до всего мне пришлось доходить своим умом. Я и доходила. Мы долго проходили какие-то цеха с бесконечным количеством тамбуров и ворот.
   Шла ночная смена, и народу здесь было на удивление мало. Сначала мы попали в какой-то транспортный цех, где на рельсах стоял вагон, в который какие-то работяги грузили большие картонные ящики с чем-то, на нас они внимания не обращали. Потом открылась дверь в огромное помещение, заставленное корытами с жидкой глиной, рядами непонятных станков и верстаков, на которых блестели обрезки стеклянных грязных труб и еще что-то тускло-стеклянное, но здесь из работающих вообще никого не было.
   Затем все смешалось - рвануло гулом газового пламени, которое бушевало за сетчатой решеткой, огораживающей плоскую и длинную ленту металлического конвейера. На ленте лежало бесчисленное количество стаканов, бокалов, фужеров, кувшинов, графинов и еще каких-то поделок из стекла, которые омывало это пламя. Чуть позже я узнала, что весь этот лязгающий и гудящий гардероб называется "дера" и здесь закаливают стекло.
   А потом пошло уж совсем чудовищное: я увидела чавкающий, чмокающий, брызжущий искрами, фыркающий языками пламени агрегат высотой в трехэтажный дом, где-то внутри которого вертелась плоская карусель с чашечками, и в эти чашечки падали и падали откуда-то комки алого раскаленного теста, что-то пукало, поддувалось, а на полу близ этого бронтозавра лежала гора обыкновенных бракованных мятых бутылок.
   В соседнем цеху я увидела то, что как-то видела по телику, и узнала наконец: на круглом помосте, накрытом вытяжками, сидели два мужика и две женщины обыкновенного вида, сонные, они ели хлеб, запивая казенным молоком, в стойках стояли металлические трубки с резиновыми клизмами на концах, повсюду валялись оплывы и комки застывшего цветного стекла рубиново-алого, темно-синего, малахитового, а какой-то парень, раздетый по пояс, уже, видно, закусил, потому что жонглировал и делал выпады своей трубкой, как шпагой, внимательно разглядывая, как начинает раздуваться на конце трубки капля раскаленной и вязкой стекломассы.
   - Это все что - тоже мое? - наконец спросила я у Вадима.
   - Что? А, да... Ее... То есть ваше...
   - Ну, и что все это значит? Весь этот бардачок?
   С трубами? Как он называется?
   - Когда-то это называлось "Стеклозавод имени ДПК..." То есть Дня Парижской коммуны... - сказал он. - Поселок при нем. Газовое топливо гонят с Ямала, поташ импортный, песок марки "О" высшей чистоты, годный для хрусталя и оптики, когда-то возили из Гуся, теперь - тоже валютный, из Румынии...
   Но хрусталь, посудное стекло - не главное. Еще есть закрытый цех. там приличные автоматы, когда-то вкалывали на оборонку, гнали волоконную оптику, то есть оптическое волокно. Теперь - стоит...
   - Ну, и что я со всем этим делаю? С ДПК?
   - Продаете.
   Вадим смотрел на меня перепуганно.
   - Мамочка моя! - зашептал он. - Я же вам почти час вдалбливал! Вы что, совсем "ку-ку"?
   - Не боись, служивый, не подведу... - поправила я ему галстучек. - А ночь - это вы специально выбрали? Чтобы меня особенно и разглядеть было некому?
   - Конечно...
   - Эй, ты! Фря в шляпе! - вдруг завопила одна из женщин, подбоченившись. - Почему зарплату не плотют?! Чего ходишь, нюхаешь? Не докладывают тебе, что ли? Сплошное говно, а не работа!
   Местный деятель в своей белой каске смешался, не зная, что ответить, но я нашлась:
   - Я понимаю ваши проблемы, мадам... Обещаю - скоро все переменится. Мы принимаем меры.
   - Они принимают, а? Они принимают, а нам жрать нечего! Сами в валюте купаетесь, а нам вместо рублей - рюмашки на продажу... Где твои обещалки-то, богачка?!
   Мы улепетнули по-английски, не прощаясь, и, когда мощные крики разъяренной стеклодувши остались позади, я тихо сказала Гурвичу:
   - Не дергайся... Видишь, как трудовой народ? Сразу меня узнал! Как говорится - в лицо!
   В конце концов мы добрались до парадного помещения. Это был зал образцов, то есть лучшей готовой продукции. Кое-что я бы отсюда с удовольствием уперла: хотя бы роскошный штоф, под старину, в виде здоровенного, литра на два, петуха из тяжелого, как свинец, стекла, совершенно разбойного вида - крылья у него были алые, брюшко синее, хвост оранжевый, а головка с клювом, разинутым в боевом крике, служившая пробкой, хулиганская...
   Тут еще было много всего сверкающего, но мне стало как-то не до готовой продукции. Стены сплошь были завешаны какими-то графиками, чертежами, схемами, на столе громоздились планшеты, тоже с цифирью, распечатками и даже фотографиями каких-то машин, линий и механизмов. А навстречу нам поднялись четверо - совершенно не выспавшиеся господа в вязаных жилетах поверх шотландок, дылдистые, не очень молодые и довольно обычные. Вот этим они и были похожи друг на друга, своей бесцветностью.
   Я уже знала, что мне предстоит. Это были представители покупателя, смешанной германо-голландско-бельгийской фирмы, которая положила глаз на этот затюканный заводишко уже давно, - в общем, спецы, эксперты, которые обнюхивали товар и толкались здесь уже второй месяц. Изучали, значит, производственные мощности, возможности реконструкции и развития и прочие хитромудрости, которые Л. Басаргиной были совсем до лампочки.
   Для меня самым главным было то, что подлинную хозяйку они и в глаза не видели, и я могла расслабиться.
   Голландцы, или как их там называть, видно, уже смирились с российской раздолбанностью, привыкли к тому, что ничего никогда не происходит вовремя, ночному прилету не удивились и быстренько приступили к делу, тем более что я щегольнула какой-то английской фразой. Главный эксперт Свенсон жутко обрадовался, что может растолковывать суть дела на "инглише", бросился к схемам на стенке и - понеслось!
   Гурвич понимал все, местный чин, видно, знал все это наизусть, юрист слушал вполуха, листая свои заметки, а охранник не понимал ни слова, но тем не менее занял позицию у дверей, словно боялся, что я смоюсь, держал меня под взглядом, как под прицелом, и время от времени одобрительно кивал. Как будто его полностью устраивала экспертная оценка стоимости и процента изношенности капитальных строений, транспортных путей и всех этих металлических потрохов, которыми были начинены внутренности завода.
   Эти немцы или бельгийцы были дотошными до изумления и честно демонстрировали мне, во что они собираются превратить предприятие в будущем - то есть я должна была понять, почему тот или иной агрегат они расценивают по цене металлолома и не включают в общую сумму, поскольку он будет выкинут, а на его место поставлена очередная чудо-мельница в европейском исполнении, и что из этого воспоследует.
   Судя по проектным картиночкам, наезжие гости собирались сосредоточиться на этом самом оптическом волокне, но главным все-таки была бутылка! На ноль пять, ноль семь, все по отечественным стандартам, под пиво, водочку и винцо, но зато миллионными тиражами...
   Я рисовала в подсунутом мне блокноте чертиков, время от времени подстегивала господина Свенсона вопросительным мычанием, от чего он возбуждался инженерно и экспортно еще пуще, закуривала, делала значительное лицо, но мысли мои были далеко.
   Я все прикидывала, сколько и чего подгребла под себя эта самая Н. В. Туманская, и никак не могла понять, как же она умудрилась рулить всем этим необозримым и самым разноплановым хозяйством. Из вводных, данных мне Гурвичем, я запомнила, что она глава правления коммерческого банка "Славянка" с центральным офисом на Ордынке и отделениями в Санкт-Петербурге, Самаре, еще где-то по России и даже в Риге и Вильнюсе, то есть за нынешним рубежом.
   В принципе, в эти часы, не сиди я под мощным колпаком, я бы могла распорядиться судьбой моего личного грузового портового причала с пакгаузами и кранами в порту Туапсе, двумя нефтяными танкерами, каждый на пятьдесят тысяч тонн, правда зарегистрированных в Либерии и ходивших под каким-то экзотическим безналоговым флагом, толкнуть налево с десяток заправочных бензоколонок на курортных, югах или обратить в наличку принадлежащие лично мне (то есть ей) пакеты акций, как "голубых фишек" отечественного "Газпрома" (правда, я так и не поняла, что это такое), так и "Баварен Моторен Верке" и еще чего-то, непосредственно связанного с иномарками, телесвязью и компьютерами...
   В то же время она содержала совершенно бесприбыльную артель молодых художников-богомазов, писавших иконы где-то в Сибири, и вкладывала монету в ферму по разведению страусов эму под Астраханью. Это явно свидетельствовало, что дама была не без закидонов. Во всяком случае, можно было догадаться: время от времени ей становилось скучно, и она пробовала развлечь себя финансовыми приключениями.
   Наконец, Свенсон доехал до финала, и оказалось, что эти викинги ждут, когда я двинусь с ними по цехам, чтобы лично все сверить и удостовериться, что они меня не надувают.
   Вадим украдкой взглянул на часы и чуть заметно качнул головой, и я по-настоящему обрадованно сообщила, что такая экскурсия совершенно излишняя, поскольку я полностью доверяюсь их экспертной чести, организационному таланту управляющего - толстяк, засмущавшись, подергал усами, - и, в общем, готова прикрыть эту волынку.
   Тем более что, если я правильно понимала Туманского, здесь, в этой глухомани, должен был пройти первый, необходимый, но не самый значительный этап нашей авантюры.
   Усатик шлепнул круглую печать АО "ДПК", то есть завода, на последней странице сводного фолианта, и мы все расписались - включая приятно удивленных шведов - или норвегов? - в общем, членов всей этой команды. Исключая, конечно, Чичерюкина.
   Подпись я выдала совершенно непонятную, размашисто-наглую, с завитушками и фестончиками, и единственная буква, которую можно было различить, была "а". Поскольку она наличествовала в обеих фамилиях.
   Усатик облегченно вздохнул, утер платком лицо, и я поняла, что он все это время дрожал от ужаса. А теперь не просто взбодрился, но толкнул створки дверей в соседнее помещение и пробасил:
   - Господа герры, фру Викентьевна... Баба с возу! А значит - положено, по национальному обычаю, чем бог послал...
   Бог послал много чего, от напитков в запотевших образцах готовой продукции до громадного, покрытого золотистой корочкой гуся с яблоками, обложенного юной редиской и первой зеленью, плюс, конечно, хрустальные корытца с черной и красной икрой, сочной селедочкой и всем прочим. И варяги сильно оживились.
   Вот тут-то я решила себя проверить, показать клычки и дать понять, кто тут хозяйка.
   Тем более что охранник уже бесцеремонно нацелился на закусь.
   Я выдала на инглише извинения викингам, сославшись на то, что у нас нет ни минуты времени, повторила это медленно и внятно своим и, не дожидаясь, когда до них дойдет, развернулась и направилась вон, размашисто и стремительно. И вдруг впервые услышала послушный топот ног за своей спиной. Кто-то мне подчинился! Безоговорочно и сразу.
   Вместе с моими к вертолету трусил и Свенсон, он тащил перед собой стопу папок и фолиантов с документацией, нужных на последнем этапе сделки, и должен был лететь вместе с нами.
   Когда мы устраивались в салоне, совершенно оборзевший охранник прошипел мне в ухо:
   - Ну, я тебе это припомню, задрыга! Такой стол, а?
   - Не чирикай, Чичерюкин... - уставившись в его зрачки, сказала я. - Не ты меня запрягаешь, не тебе. ездить! Думаешь, пацаненок у тебя в лапах, так я по твоим командам маршировать буду? А ведь он не мой... Чужой детеныш, понял? А хочешь, я все это поломаю? А? Вот сейчас разобъясню этому миляге... - Я покосилась на Свенсона, который пристегивал себя ремнем к креслу. - Все ему выдам, а? Что ты со мной сделаешь? А главное - с ним? Пришьешь, что ли, подданного Гренландии, или откуда еще его черти принесли?
   Он ошалело уставился на меня и растерянно подсасывал и чмокал губами.
   - Ты губки-то не раскатывай, гад... - продолжала я ласково. - И делай то, что мне нужно! А то я такое выкину, что твой хозяин сдерет с тебя шкуру, натянет на барабан и сыграет в твою светлую память такой турецкий марш, что ты и на том свете не очухаешься! И ты кобуру-то не лапай, такие делишки, ствол тебе не поможет! Хоть час, да мой! Хоть день - да в королевах! Дошло? Так что давай, ублажай меня, как оно телохрану положено... Я пить желаю! Чего-нибудь со льдом... Но без градусов!
   Он наливал морду багровым, почти сизым гневом. Но вдруг кивнул, полез в переносной холодильник-сумку, вынул из сухого льда банку лимонного швепса, откупорил и перелил содержимое в тяжелый стакан, протянул и сказал:
   - Прошу вас... Нина Викентьевна...
   - Свободен! Гурвич косился на меня из кресла рядом изумленно, губы испуганно прыгали:
   - Вы что? Он же из бывших... Подполковник. Зачем дразнить?.
   - Плевать! - фыркнула я.
   Рявкнули турбины, вертолет косо взмыл в уже светящиеся небеса. А мне было горячо и весело. Конечно, то, что здесь было, - только пристрелка, первая прикидка того, что мне предстояло в Москве. Но первый мандраж, первое смятение прошли. Меня словно подхватило и понесло куда-то мощной теплой волной, и я впервые по-настоящему поняла: а ведь смогу! Все смогу, даже то, о чем пока и не догадываются ни этот Туманский, ни Петя Клецов, ни Гаша, ни Зюнька со своей мамочкой. Потому что я не одежонку с чужого плеча примеряла и поправляла на носу ее дымчатые дорогие очки - сквозь простые, без диоптрий, линзы она смотрела на мир. И ее парик жал мне на затылке, и сумка-сундучок из тисненой матовой кожи, тоже очень дорогая, ей так же понравилась, как и мне. На какие-то секунды я становилась ею. Как бы примеряла ее сущность на себя. И веселое ревнивое бешенство почти заставляло меня орать и взрываться. Она уже была, а я еще есть! И буду! И то, что сделал один человек, может и другой. Проломимся, Лизавета Юрьевна, пробьемся, и пусть они все сдохнут! Наши враги... Мои и ее!
   Бешено вращалось колесо рулетки, и шарик метался и прыгал, но я уже точно знала: на какую бы цифру он ни выпал, это будет моя цифра.
   Должна быть...
   Но для этого я действительно обязана стать ею. Для других. Пока лишь на часы. Пока.
   АФЕРА
   Я никогда толком не могла вспомнить тот решающий день в Москве. Одно помню совершенно четко: меня как бы не было. Это не я, а она видела вавилонское столпотворение многоэтажек на подлете к утренней Москве, не я, а она привычно и уверенно садилась в салон черного "линкольна" на поле Ходынского аэродрома, где сел вертолет, так же привычно придержав себя, когда водитель выскочил из-за баранки и почтительно приоткрыл заднюю дверцу. Это не меня, а ее встречала странно озадаченная и задумчивая Элга Карловна в каком-то супербутике на Тверской, где уже было подобрано строгое черное платье с чуть приоткрытыми плечами, черные тонкие перчатки, шарфик и миниатюрная шляпка, все соответствующее атмосфере серьезной деловой встречи, но несшее чуть заметные признаки задора и скрытого желания нравиться.