Истомина Дарья. Леди-бомж (Леди-бомж - 1)

   Почти сразу охранник вскочил, передернул затвор своего "калаша" и, матерясь, стал стрелять в сторону леса, хотя над оградой видны были только отдаленные кроны голых деревьев, тут же взвыла сирена на крыше сторожки (я и не знала, что она есть), включился и развернулся мощный прожектор на дальней вышке, и его синий луч уперся в дом, на который оседала, скрывая его, целая туча черного дыма, потом метнулся на чащобы, и вдруг туда, в ту сторону, с вышки почти беззвучно понеслись цепочки красивых разноцветных трасс.
   Я поднялась с карачек и бросилась к дому. Последнее, что я успела увидеть снаружи: черный джип охраны уносился в открывшиеся ворота, на его подножке висел и орал что-то яростное Чичерюкин, в кальсонах, тельняшке на голое тело, валенках и каске на башке.
   В вестибюле было темно, метались, сталкивались и что-то орали полуголые люди, воняло омерзительно горелым металлом и химией, на лестнице стояла и кашляла Элга в ночной пижамке, в руках у нее была свеча.
   Я рванула наверх, в кабинет Туманского. Дверь была высажена и сорвана с петель, под ногами захрустело битое стекло, сильный ветер уже выдувал отсюда едкий дым сквозь провалы выезженных наружу окон, крыши тоже не было, сверху свисали какие-то ошметки и лохмотья и, как металлические кости, остро торчали остатки какой-то арматуры. Сильно искрили, раскачиваясь, оборванные провода, стеллажи с книгами были завалены, и я спотыкалась о книги, которые, как скользкие рыбины, покрывали паркет. Горело в трех местах: лениво вздуваясь, потрескивала штора на выбитом окне, огонь лизал бумаги на письменном столе и стену за ним, и безмятежно, будто ничего не случилось, потрескивали березовые поленья в камине.
   Я приостановилась в замешательстве - помещение было загромождено битым стеклом: видно, крышу приподняло и обрушило вниз почти целиком. Толстые битые пластины его торчали остриями и лезвиями со всех сторон, льдисто отсвечивая, мелкие тонкие осколки утыкивали даже стены, и я сильно порезала руку.
   Здесь все было покрыто потеками какой-то странной маслянистой копоти. И в горле першило не только от дыма, но и от мелкой, как пудра, известковой и кирпичной пыли.
   Сим-Сим скорчился под опрокинутым на него креслом у камина У кресла была разворочена вся спинка, нелепо торчали какие-то щепки, ошметки обивки и щетина горелого конского волоса. Потом-то оказалось, что именно это старинное массивное кресло из мореного дуба, как щитом, прикрыло Туманского.
   Когда я, поскуливая, кряхтя и напрягаясь, опрокинула его на ножки сердце отчаянно и безнадежно стиснуло: он лежал, как-то странно и безжизненно подвернувшись, вниз лицом, и голая голова его была уже не голой, ее облепляло какое-то грязное месиво из крови и копоти, на макушке и сбоку скальпа вздувались пузыри ожогов, но он был живой, он дышал, булькая горлом и хрипя.
   Я опустилась на колени и осторожно повернула его.
   Лицо его было темным и серым, как глина, веки сомкнуты. Но самое дикое - из правого плеча нелепо и остро торчал, как лезвие кинжала, тонкий обломок стекла длиной почти в полметра, чистенький и прозрачный, прошпиливший материю костюма и плоть с какой-то сатанинской аккуратностью. На губах пузырилась черная кровь.
   Все отлетело куда-то, унеслось, растворилось... И было уже неважным.
   Важным было одно: его кровь и ему - больно!
   И где они все - соратники, подельники, друзья и слуги?!
   Я заорала.
   Он открыл глаза, долго разглядывал меня, морщась.
   - Достали они меня, Лизонька... - прохрипел он. - Видишь, все-таки достали! Такие пирожки с котятками... Ты знаешь что? Ты прости меня.
   - Заткнись! - сказала я.
   За спиной захрустело. Кен стоял в дверях, лощеный, изысканный, безупречный - на пиджаке ни пятнышка, крахмалка сияла белизной, он покуривал, невозмутимо разглядывая дымящееся пепелище. Ну, конечно, в биллиардной - как в бомбоубежище, туда ничего не добралось.
   - Похоже, из гранатомета, а? - задумчиво сказал он. - "Муха" или "Шмель"? Да нет, полагаю, кое-что серьезнее... Может быть, даже "Фагот"? А я ведь предупреждал тебя, что-то готовится...
   - Вы бы, Кен, сначала поинтересовались, жив человек или нет?! - зябко ежась, крикнула я.
   - А я и так вижу. Он ведь у нас... бессмертный...
   Может быть, мне показалось, но что-то мелькнуло в его голосе. Какое-то неясное, дружеское сожаление.
   - Больно... О, черт! Как больно... - скрипнул Сим-Сим зубами.
   И потерял сознание.
   - Господи! "Скорую" давайте!
   - Уже едут. Я вызвал Только не "скорую". У нас свои врачи... Специфика, таете ли... - сказал Кен. - И вообще, Лизавета Юрьевна, я бы вас очень попросил Здесь ничего особенного не произошло. Нормальный бытовой пожар в загородной резиденции. Ликвидированный собственными усилиями Всего лишь элементарный несчастный случай! Это в его интересах. В ваших тоже.
   - В моих? - не поняла я.
   - Полагаю, теперь вы не собираетесь нас сызнова покидать? Это ведь так трогательно и полезно - прекрасная дева у постели почти павшего воина!
   Кен уже почти не скрывал досады.
   - Вы - против?
   - Я умываю руки.. - усмехнулся он. - И надеюсь, когда-нибудь вы сами поймете, что именно сегодня вы могли избавиться от многих грядущих бед. Быть рядом с ним становится слишком опасно.
   - Но вы же - рядом?
   - Я друг, - пожал он плечами. - А что навечно. Во всяком случае, для меня.
   Это был совершенно идиотский разговор - потрескивая, догорала штора на окне, ветер разносил со стола пепел от сгоревших бумаг, густо дымилось зеленое сукно столешницы, ледяной ветер заносил сквозь пробоины снежинки, на стенах проступала густая рябь от осколков, капала из моей порезанной руки на голову Туманского и смешивалась с ею кровью моя кровь, меня запоздало начинало трясти от ужаса, а Кен задумчиво курил свою китайскую сигаретку, и свет луны, смотревшей сквозь исчезнувшую крышу, делал синеватой его седую голову.
   - Не шевелите его, - сказал он. - Вы же ни черта не соображаете. Могут быть переломы, внутренние повреждения, кровотечения... Я принесу коньячку...
   Он ушел, и почти тотчас же возник Чичерюкин, уже в полушубке внаброс на плечах, тащил в руках автомобильный огнетушитель, спросил: "Не кокнули?", вздохнул облегченно и начал поливать пеной догоравшее.
   - Кто это был? - спросила я.
   - А хрен его знает... Не достали мы их! Ушли! - сплюнул он. - Похоже, знаешь, что каша варится по новой, вкрутую! При Викентьевне такого не бывало! Учуяли слабину, падлы...
   - По слабым не палят!
   - Много ты понимаешь, барышня! - фыркнул он. - Слабый, сильный, главное - не свой.. А чужих всех мести положено! Или хотя бы страху нагнать! Чтобы не колыхались... Я прокололся, мои мужики, чего уж тут. Но ничего, ничего... Еще не вечер! Вот увидишь!
   А я и так видела - получил поддых наш безопасник, и оказалось, все его старания, вся его служба - тьфу, да и только!
   ЖИЗНЬЮ ПОЛЬЗУЕТСЯ ЖИВУЩИЙ!
   Начиная с той дикой ночи в конце октября время ускорилось, подхлестнулось и понеслось вскачь, словно пришпоренное безумным наездником. И навсегда пропало - во всяком случае, для меня - ощущение размеренной, безмятежной и лениво-будничной жизни. Оказалось, что все это лишь оболочка, видимость, как черный лед на нашем пруду Он выглядел крепким и надежным, особенно когда наметало снегу, но никто через пруд не ходил, потому что все знали - со дна постоянно бьют мощные ключи, пролизывают ледяную скорлупу, истончают и не дают ей окрепнуть, и лишь время от времени круглые, как язвы, полыньи, желтые пятна непромерзающих промоин показывают: не вздумай ступить, булькнешь - и с концами...
   Пожалуй, впервые я поняла, что Большая Монета для людей, которые ее имут. - это еще и вечное проклятие, постоянное ожидание удара исподтишка, не просто пакости - пули или чего-нибудь похожего.
   И так же впервые я содрогнулась и прониклась запоздалым уважением, когда догадалась, что Туманская существовала в режиме этого постоянного ожидания удара от тех, кто запоздал к Большой Дележке или преуспел, но остановиться уже не мог и старался оттеснить ее на зады деловой жизни или просто смести и уничтожить. Но, насколько я могла судить, она умела не просто держать удар, но и упреждала его и всегда вовремя огрызалась и переходила в атаку, и похоже, что кто-то именно из тех, кого она сокрушила, решил, что время пришло, и долбанул по Сим-Симу.
   Несколько дней я думала о том, что, может быть, это возбудились Щеколдины, и весь этот ералаш - дело Зюньки, но потом поняла, что это у меня просто с перепугу, я как персона для них ничего не значу, для Сим-Сима они тоже - мелочь пузатая, и никакой связи между тем, что стряслось на территории, и тем, что они творили в городе, нету.
   Наутро после долбежки я скурсировала в лес, поглядеть, что там и как. Оказывается, что неизвестные злодеи, расположившись в дубняке, пальнули по дому не с земли, а с дощатого помоста, закрепленного на сучьях на высоте метров в десять. Чичерюкин, мрачно посасывая сигаретку, следил за тем, как эти доски охранники скидывали с дерева вместе с какими-то оптически-боевыми железяками, а у его ног валялась здоровенная закопченная ствол-труба военного цвета.
   Припорошенная снегом палая листва была затоптана, чуть поодаль валялась наскоро сколоченная лесенка, по которой эти сволочи влезали на верхотуру, а Чичерюкин вертел в руках порожнюю бутылку из-под водки. Еще пара пустых бутылок валялась на земле, и их обнюхивала служебная овчарка. Оказалось, что след она взяла еще ночью, но довела только до проселка, где эти гады сели в ждавшую их машину С земли дома не было видно, только ограда, но с верхотуры, конечно, просматривалось все. Напрямую отсюда до дома было почти полкилометра, но всадили они точно.
   - Чуть бы пониже, не в крышу, а в окна - и "Умер наш дядя, а тетя рыдала...", - злобно сплюнул Чичерюкин. - Эта хреновина в Чечне опробована, от любого танка - зола! Согласно принципу реактивного движения. Судя по тому, сколько выжрали, их тут не менее трех голов кувыркалось. А вмазали лихо, видать, не впервой... Спецы! "Кубанская", видишь, а закусывали докторской... Мерзли, значит, дожидаючись. А курили "Петра Первого", с фильтром...
   Он бросил бутылку под ноги.
   - А зачем так? - удивилась я. - Снять надо же отпечатки пальцев...
   - Ты поменьше про Шерлока Холмса читай. Проверено. Нету тут никаких отпечатков! - усмехнулся он - Судя по всему, заезжая бригада. Гастролеры. Исполнили арию - и с концами! Может, уже где-нибудь в Сочах цинандали кушают...
   - Если заезжие, как же они знать могли, что Туманский именно на месте, да еще точно - в своем кабинете? - удивилась я.
   - Понимаешь... - кивнул он. - Вот и у меня от этого самого - сплошная мозговая чесотка... И так выходит, что сидит где-то в нашем гнездышке какой-то дятел, постукивает. Протечка вышла, Лизавета... Мой прокол!
   Он говорил сдавленно, негромко и был совсем не похож на себя прежнего - грубого и уверенного.
   Но действовал он стремительно - в двадцать четыре часа вышиб почти всех прежних охранников, сменив на новых парней из какого-то московского частного охранного предприятия, установил жесткий проверочный режим для каждой автомашины, въезжающей на территорию, для чего обзавелся очень дорогой спаниелькой, натренированной в питомнике на запах пластита и иной взрывчатки, которая постоянно дежурила на воротах и ежедневно по утрам обходила дом и нюхала все углы от биллиардной, кухни и до туалетов, и теперь круглосуточно территорию по периметру с внешней стороны объезжали вооруженные патрули на финских снегоходах, оснащенные приборами ночного видения.
   Как-то я услыхала, что для Сим-Сима заказан новый "мерс", очень дорогой, бронированный, почти президентский, но на фирме в Германии на эти автомобили большая очередь, в связи с заказами от всяких арабских шейхов, чернокожих монархов и диктаторов и прочих кокаиновых королей. Но в основном - от россиян, таких, у которых задницу подпекает, но которые могут платить почти столько же, сколько те же шейхи.
   Туманскому пока "мерсы" были не нужны, ни прежний, ни новый. В каком-то закрытом военном госпитале в Москве, куда его увозили в ту ночь и куда меня не допустили, он пробыл всего неделю, потом его вернули на территорию, но уже не на носилках, а самоходом, и он, грузно опираясь на палку, шипя от боли и ругаясь, проковылял в спальню и засел там, только приказал поставить компьютер и телефоны. Плюс, конечно, портативный бар-холодильничек с выпивкой.
   Сим-Сим выглядел жутко: обожженная и подранная голая голова была пятнистой и разноцветной, в пластырях и наклейках, в розовых отметинах подживавшей молодой кожи и коричневых корочках на содранных местах. К тому же башку ему густо промазали какой-то желтой мазью, и она лоснилась, как у тюленя, только что вынырнувшего из воды. Стеклянный осколок, пробивший его правое плечо, проник глубоко, но, к счастью, до легкого не достал и прошел в каких-то миллиметрах от артерии, но рана была глубокой и заживала плохо, так что сквозь бинты еще торчали идиотские дренажные трубки, и приглашенная медсестра, поселившаяся у нас, дважды в день делала перевязки и вгоняла лошадиные дозы антибиотиков. Когда его вышвырнуло из кресла и оно падало на него, накрывая сверху, он сильно ударился коленом о литую каминную решетку, и коленная чашечка треснула, так что теперь он щеголял гипсовым наколенником и обходиться без палки или костылей не мог. Что его больше всего и бесило.
   Во время взрыва он кокнул свои обожаемые стеклышки и теперь носил большие очки в массивной оправе, которые ему не шли и в которых он становился похожим на филина. Лицо ему, конечно, отмыли, но из-за мелких порезов и ссадин он бриться не мог, и его возраст вдруг явственно обозначила густая, совершенно старческая неряшливая седая щетина, лишь кое-где пробитая рыжими волосиками. К тому же во время взрыва этого мощного дерьма его так долбануло волной и звуком, что он оглох. Почти начисто. Мне сказали: это что-то вроде контузии и пройдет со временем. Но пока ничего не проходило, и он орал так, словно командует парадом на Красной площади.
   Я орать не могла, к тому же были вещи, о которых не стоило громыхать на весь дом, чтобы слышали посторонние.
   Он это сразу же сообразил, и мы стали переписываться, используя блокнотик. Лишь иногда он присматривался к моим губам, пытаясь понять, что я говорю, криво ухмылялся и хватался за шариковую ручку.
   В первый же вечер, когда его вернули из госпиталя, я написала: "За что и зачем ты меня вышибал?"
   "Спящий в гробе - мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!" - ответил он.
   "Не виляй!"
   "Меня "заказали"".
   "Кто?"
   "Еще не знаю. Есть "братки". Есть другие. Много".
   "Я с тобой. Всегда".
   "Зачем?"
   "Идиот!" - написала я.
   - Дура! - заорал он.
   Медсестра, возившаяся со шприцами в дальнем углу спальной, перепуганно ахнула и оглянулась.
   Но мы уже ржали, стукаясь лбами.
   Наверное, для того, чтобы понять, что для тебя значит человек, нужно вот такое - когда его могло не стать и он больше бы не был. Все мои закидоны и соображения куда-то улетели, растворились в этом каком-то новом счастье - он есть!
   И все стало совершенно иным, все приобрело совершенно другое, неизвестное раньше значение. Каждый день, каждый час, каждая минута теперь для меня были просто драгоценными, и, кажется, я впервые поняла, что любить - это прежде всего не брать то, что щедро и безоглядно дают тебе, но отдавать. Всю себя, до донышка, не задумываясь, что там в остатке, ничего не оставляя на завтра, ничего не просчитывая и не прикидывая. Кажется, я мощно и безоговорочно поглупела, просыпалась с ощущением какого-то бесконечного солнечного праздника, ликования и ни от чего не уставала, как будто меня подпитывал какой-то новый источник могучей, неиссякаемой силы.
   Элга посматривала на меня с неясным удивлением, но как-то за завтраком не выдержала и сказала:
   - Это явление метеорологическое, климатическое или гинекологическое?
   - Что именно?
   - Я вынуждена признать, что вы похорошели. - Она задумчиво выпустила перед собой струйку табачного дыма и рассекла ее пальцем. - Распустили лепестки, как майская розочка, несмотря на то что скоро Рождество. От вас исходит запах улыбки. И я уже не наблюдаю шипов и колючек, которые недавно вы мне не без успеха демонстрировали. Вы припрятали клыки и втянули когти.
   - Очевидно, меня хорошо и вовремя кормят и дрессировщик неплох! А?
   - Кажется, вас готовят к большому аттракциону? И когда вы полагаете выйти на манеж в нашем идиотском цирке?
   - Понятия не имею...
   Элга унюхала точно - Сим-Сим явно переводил меня на какой-то новый уровень. И по-моему, все это было как-то связано с ночной бомбардировкой. Во всяком случае, вел он себя со мной совсем не так, как раньше. Сам он в Москву не выезжал, да и не смог бы, пока не залижет свои героические пробоины и ожоги, тем более что это бы вызвало ненужное любопытство (шухер в доме подавался как взрыв бытового газа в одряхлевшей системе, которая дала протечку), ремонтники в три дня накрыли крышу новым стеклянным колпаком, и снаружи дом уже смотрелся так, словно ничего не случилось.
   В самом кабинете работы было невпроворот, я как-то заглянула, и новое остекление мне не понравилось, оно было тонированное, дымчатое и меняло цвет и прозрачность в зависимости от солнца, пригашая яркость; от этого казалось, что это не комната, а аквариум, заполненный зеленоватой водой. Окна ставили новые, с тройным остеклением, бронированные. Кажется, бронированным был и колпак.
   Туманский вышибал меня в главный офис каждое утро, составлял писулечки, что и как я должна делать и с кем встречаться в течение дня, я вымачивалась и не успевала каждый вечер возвращаться из Москвы, и как-то так вышло, что я стала застревать там на недели и приезжала к нему только по выходным.
   Сим-Сим настаивал, чтобы я использовала под постой их квартиру на Сивцевом Вражке, но я наотрез отказалась переступить тот порог без него, а если честно, просто боялась еще одной встречи с Ниной Викентьевной и что-нибудь нарушить в квартире, где они жили вместе В общем, решила, что так - честнее.
   Так что застревала я на ночь в Москве в номерке нашего постоялого двора, там было не роскошно, но мне и нужно было. койка, чтобы рухнуть, умывалка с зеркалом и душем и шкаф под барахлишко.
   Самое смешное - я обзавелась личным телохраном. Оказывается, этого потребовал Сим-Сим. Парень прилип ко мне как банный лист, симпатичный битюжок с совершенно детским личиком и безмятежными глазами, чуть меня моложе. Он был мастером по рукопашному бою, кончил какую-то спецшколу для телохранов, звали его Дима, он отличался совершенно чудовищной молчаливостью, и только изредка я от него слышала: "Туда можно", "Туда нельзя", "Допустимо" и "Не положено". Если честно, работы у него не было почти никакой, Туманский напрочь мне запретил светиться в Москве, я послушно отклоняла все и всяческие приглашения и даже не поддалась Кену, который один раз хотел затащить меня в какой-то новый китайский ресторанчик на акульи плавники и еще что-то трепанговое, а во второй раз раздобыл билеты на показ мод с участием Наоми Кэмпбелл, прилетевшей на один вечер в Москву.
   Мне было как-то не до мод, все, что удивляло раньше, было, в общем, шелуха, и только, теперь я по-настоящему, но, конечно, не до конца, стала представлять, чем и как рулила Туманская.
   Ее главный офис на Ордынке был расчетливо скромен и ни с какого боку не походил на новомодные главные штабы других фирм и корпораций, псе эти навороченные высоченные строения с псевдокремлевскими башнями и куполами на макушках чуть ли не в поднебесье. Ни на воротах, ни на главном входе в старинный не то купеческий, не то дворянский двухэтажный особнячок с пристройками даже официальной вывески не было. Двор был хорошо вымощен брусчаткой, колонны, небольшой портик, стены, крашенные в традиционные московские желтоватые тона, все теплое, уютное, чистенькое, но и только.
   Все остальное было продуманно разбросано по разным районам Москвы под разными вывесками и, казалось, не имеет между собой никакой связи: где-то в Перове был коммерческий банк, возле Рижского вокзала - аналитический и вычислительный центр с мощным штатом программистов и прочих спецов, в Мытищах - транспортная фирма, занимавшаяся междугородними и международными перевозками и имевшая больше двух сотен автотягачей и фур к ним, в основном "вольвовских", под Подольском в цехах какой-то бывшей номерной "оборонки" собирали из деталей, завезенных россыпью из каких-то Индонезии и Малайзии, классные компьютеры, где-то на Москве шустрили по продаже квартир некрупные риелтерские фирмочки, работали пара оптовых баз по продовольствию и мебельные салоны.
   Было еще много всего, и не только в Москве, чего я не могла сразу охватить взглядом, но главное, что все это существовало, крутилось, набухало Большой Монетой под разными вывесками, разными именами и фамилиями и на первый взгляд не имело ничего общего с особнячком на Ордынке, и, пожалуй, только считанные и особо доверенные люди знали, что за всем этим скрывают себя Туманские, но, в общем-то, именно она, Нина Викентьевна. У нее был какой-то особенный нюх на удачу, она не боялась рисковать и как-то умудрялась держать все это хозяйство под присмотром.
   В этом особнячке и был мозговой центр, куда все стекалось и где принимались судьбоносные решения.
   Конечно, на Москве знали, что Туманская - дама при деньгах, потрошили ее как меценатку и покровительницу сирот и пенсионеров, она светилась на приемах, включая дипломатические, но, думаю, никто и не догадывался, как она вкалывала и каких размеров достигла бы ее империя, контуры которой уже обозначались, если бы не та дурацкая и нелепая ночь в июне возле старой порушенной церквухи. Когда оказалось, что она прежде всего женщина и все, что она собирала и выстраивала, просто труха и дребедень по сравнению с тем, что ее ожидало. И она рассталась со всем этим решительно и бесповоротно, не унижая себя трусливым ожиданием конца, болью и немощью.
   Или боли уже были, и немощь накатывала, и она глушила боль выпивкой и наркотой? И то ее ночное бегство было как прыжок с поезда на полном ходу"? Отчаянный и безоглядный?
   Чего-то очень важное о ней я все еще не могла понять, что-то ускользало, но одно я знала точно: я бы так никогда не смогла. В том, как она поставила точку, было все-таки что-то неженское. Слишком логичное, просчитанное и точное, безукоризненно задуманное и хладнокровно исполненное. На что не каждый мужик решится.
   Насколько я изучила сильную половину человечества, гусары и рыцари отечественного разлива в основном вымерли, ни один из тех д'Артаньянов и Бельмондо, которых я знала, по собственной воле из жизни бы не ушел ни в коем разе, даже если бы его опустили до положения слизняка, а что касается чисто физической боли, то в этом любая женщина даст сто очков любому Шварценегеру (одни месячные чего стоят), а уж как они боятся врачей! Смешно вспомнить, но даже моего доблестного Панкратыча я водила к дантисту рвать зубы за ручку.
   Кабинет Туманской, в который я наконец не без робости вступила в московском особнячке, был точной копией ее кабинета на территории. И если не считать, что он был раза в два больше и в нем был белокаменный камин и пушистый ковер на полу, тут было то же самое: большой письменный стол, стоявший в углу, и приставные стеллажи и столики, загроможденные машинерией, кресло на колесиках, накрытое хорошо выделанной рысьей шкурой, часть коллекции сувенирных куколок, даже два деревца-цветка в напольных японских вазах были такие же, с лакированными листьями, гроздьями сиреневых цветов, которые пахли лимоном и свежестью. На этот раз я ничего выкидывать не стала. Кен был прав: с мертвыми не воюют.
   От загородного кабинета этот все-таки немного отличался: одна из стен от пола до лепного потолка была сплошь завешана экзотическими масками божков и прочих уродов из красного, сандалового и эбенового дерева, привезенными Туманской из своих поездок, были даже стрелы, копья и щит из серой шкуры, какие-то засушенные тыквочки и здоровенный бубен. И от этого в обстановке было что-то шаманское.
   Вот я и шаманила здесь вместе с Вадимом с утра до вечера. Бывший помощник Туманской, по-моему, не очень понимал, какая роль мне предназначена Сим-Симом во всей этой системе, которую между собой все называли "Структура", да я и сама этого не могла понять, но был любезно-исполнителен, вежлив и сразу же посоветовал мне установить в кабинете мощный кофейный агрегат, чтобы не гонять за черным кофе на первый этаж.
   Год заканчивался, и изо всех филиалов, отделений, фирм и фирмочек валом шли предварительные годовые отчеты, и мы с ним потихоньку утопали в потоках цифири, которые беспрерывно выбрасывал факс или доставляли тихие курьеры. Были дела, выбивавшиеся из текучки, в основном по кредитам и, конечно же, налогам, но я еще плавала в этих областях, как дитя.
   Было похоже, что Сим-Сим швырнул меня в глубокие воды, как человека, не умеющего плавать, и даже особенно не интересовался, как бултыхаюсь и сумею ли выплыть.
   В общем-то, все, от главбухши Беллы Зоркис до канцеляристок-девиц и того же юридического гения в пиджаке, обсыпанном перхотью, были внешне дружелюбны, но это была только оболочка, под которой скрывалось насмешливое удивление: что это за дылда вторгается в запретные области, с каких таких пирогов, и вообще - что все это означает? И еще я всей кожей ощущала, что меня не просто ежедневно, а ежечасно оценивают, обсуждают и сравнивают с Туманской, где-то за моей спиной шелестят и перетекают из уст в уста злорадные и просто враждебные шепотки, и если в загородном доме мне уже прилепили кличку "Подкидыш", то она пришла вместе со мной и сюда.