Иван Гусаров. КИЧЛАГ

Раздвинул до небес формат,
Не знали древние пера,
Но хранили свято мат.
 
 
В старинных свитках бересты
Писались росича права,
Как очень редкие цветы
Хранились бранные слова.
 
 
Без мата не было атаки,
Он дух наращивал в бою,
Не обойтись без брани в драке,
Придержит мат в строю.
 
 
Палят в сражении пушки,
На поле брани все сословия,
Окунулся юный Пушкин
В тайну бранного злословия.
 
 
Не смог голоса собрать,
Сошел заранее с трассы,
Звучит «Япона-мать!»,
Брань уходит в массы.
 
 
Растянул меха гармошки,
Выдал скверные частушки –
В восторге хлопают в ладошки
Дети, женщины, старушки.
 
 
Оставил мат бараки,
Переехал в светлый дом,
Брань отпускают фраки,
Сидя за фамильным серебром.
 
 
Мата нет на зоне,
Но он присутствует, витает,
Он в фене и жаргоне –
Зэк по глазам читает.
 
 
Живет в словесной ткани,
Его не вытравить, не сжечь
Русский возглас брани,
Ему лучше не перечь.
 

АФЕРНАЯ СТОЛИЦА

 
Подходят к перрону составы,
Примет гостей столица,
Любители быстрой халявы,
Криминальные едут лица.
 
 
Кидают и дурят по-черному,
Рекламой пестрят издания,
Нету места ученому,
В метро продаются звания.
 
 
Больничные прочат листы,
От всех излечат болезней,
Таблетки и капли пусты,
Деньги готовь, любезный.
 
 
Поселят дюжину персон
Основатели аферы,
Повсюду клеят лохотрон,
Остановки, как пещеры.
 
 
В подвале шустрый китаец
Лейблы шьет под Армани,
В столице осел скиталец,
Бизнес ведет на обмане.
 
 
Солнце взошло едва,
Узбек кричит дотемна:
«Арабский вкусный еда –
Шаурма, шаурма, шаурма».
 
 
Нету у фирмы лица,
Посредник привозит товар,
Аферам не видно конца,
В дело пускают навар.
 
 
Невеселое крутят кино,
Обещания заведомо лживы,
Золотое ищут руно
Любители легкой наживы.
 
 
Пиво попьют опера
В компании вольных стрелков,
Остановить преступность пора,
План перехвата готов.
 
 
Ловят халявщиков пачками,
Жалеют суду жеребят,
Попугают зоной, точками,
В общем, слегка пожурят.
 

ПИСЬМО ПРОКУРОРУ

 
Прессую феню и жаргон,
Воздух выдавил из строчки,
Ушел нормальный сок,
Отбили на допросе почки.
 
 
С кровью приходится мочиться,
Крою матом сотым,
Мне больше не молчится,
Стать решил сексотом.
 
 
Разведи, гражданин законник
Всех по правильным углам,
На службе убойный треугольник:
Мордобой, шантаж, бедлам.
 
 
Признание выбивают опера,
Улики находят на звезде,
Работают грубее топора,
В отказ идут в суде.
 
 
Лепят дело, стоя,
Свободу всюду водрузили,
Во времена советского застоя
Так нагло не грузили.
 
 
Где законы, гражданин начальник?
Суют готовый протокол,
Подпишет гнутый чайник,
Сядет задницей на кол.
 
 
В СИЗО открытый пресс,
Не поможет голодовка,
Следствию не кажешь интерес,
Нагнется в карцере голтовка.
 
 
Приходит служивый по надзору,
Решил братишка попечалится,
Мол, прессуют без разбору,
Неделю, как в подвале чалится.
 
 
В полдень отворилась кормушка,
Принесли бумагу из спецчасти,
Зря стреляла пушка,
Ответ достоин власти.
 
 
Сухо, кратко и казенно.
Словесная сдохла перестрелка.
«Нарушений нет. Все законно.
Проведена проверка».
 

ВОЛЬНЫЙ ПАРУС

 
Письмо прилетело в централ,
Пишет братика подельник:
Поезд увез за Урал
В дальний таежный ельник.
 
 
Плохо в тайге без любви,
Молодая осталась жена.
Плоты плывут по Оби,
Туманов плывет пелена.
 
 
Плывет по Оби лесосплав,
Штабеля на крутом берегу.
Парнишке не важен Устав,
Покинул на время тайгу.
 
 
Нашелся хороший баркас,
Ветров подходящие розы,
Уставы ему не указ,
Песня доходчивей прозы.
 
 
Валил свою сотню стволов,
До утра оставался свободен,
Сидела братва у костров,
Был он бригаде угоден.
 
 
Парус серел на Оби,
Ветер прилип к парусине.
Парнишка пел о любви,
О доме, о маленьком сыне.
 
 
Воды бегут за бортом,
Ветер усилил старание,
Далеко родительский дом,
Не скоро случится свидание.
 
 
Ложился вечерний туман,
Он вернулся веселый, охочий,
Осилит он завтрашний план,
Настрой боевой и рабочий.
 
 
Силы давала река,
Вольный беспечный ветер,
На север плывут облака
В теплый таежный вечер.
 

БАРАК

 
«Выйдем из невежества и мрака», –
Самозабвенно пели.
Вышли из убогого барака
И сталинской шинели.
 
 
Видел многое барак
От фундамента до кровли,
От простых банальных драк,
До большой резни и крови.
 
 
Углы чернели от промоин
Скрипели нудно половицы,
После страшных сучьих войн
Валялись погнутые спицы.
 
 
Казенный жесткий стиль,
Прошли бараки миллионы,
Превращали их в утиль
Гуманные законы.
 
 
Нету лучших перемен,
Упал на нары от бессилия,
Не получая ничего взамен
Из рога изобилия.
 
 
Сунул горстку золота
На черный день под половицу.
Под знаком Серпа и Молота
Угораздило родиться.
 
 
Вышел из общин барака,
Разбит, повержен враг.
Рассудила власть двояко,
Закрыли в лагерный барак.
 
 
Барак – убогое жилище,
Сродни пещерным нарам,
Здесь кантовались тыщи,
Через колено гнули норов.
 
 
В бараках – буйный нрав,
Власть не лыком шита,
Вычисляли, кто не прав,
Пропуская через сито.
 
 
В жизни нету смысла,
На вопросы нет ответов,
Но не возникало мысли
Предать страну советов.
 
 
Добываем честно уголь,
Родились дети в браке,
Отмерен тесный угол
В покосившемся бараке.
 
 
В коридоре полумрак,
Жизнь – перевернутая призма,
Стоит устойчиво барак,
Символ социализма.
 

ОТЕЦ И СЫН

 
Во сне он часто кричал:
«Я деньги не брал! Я не крыса!»
Нож из паха торчал –
Привет от психа Бориса.
 
 
Отправляли мальчишку за дверь,
Мама оставалась с любовником,
Погоняло запомнилось – «Зверь»,
Называли его уголовником.
 
 
Коля лежал на больничке,
Затянулся розово шрам,
Шнырь заглянул по привычке,
Погремуха его «Абрам».
 
 
Прокинул он в разговоре,
Опасно взглянув на дверь:
«Правилку назначат Боре,
Интересовался делом Зверь».
 
 
Из разговора понял Коля –
Зверь в соседней палате,
Необъяснимая штука неволя
Замкнется на сыне и брате.
 
 
Мужчина прикрылся книжкой,
Вымолвил Коля с трудом:
«Вы помните меня мальчишкой,
Ту улицу, город и дом?»
 
 
Вздрогнул внутри законник,
Будто оскорбил его кто-то,
Обшарил рукой подоконник,
Подал матери фото.
 
 
Странно смотрел на мальчишку,
Себя увидал молодым,
Из юности вытащил книжку,
Прочесть про далекий Крым.
 
 
В тумане маячил Крым,
Домик с огромными вишнями,
Над лиманами утренний дым,
Казались вопросы лишними.
 
 
«Сколько тебе, сынок?»
«Восемнадцать», – ответил Коля.
Ударила кровь в висок –
Показала сына неволя.
 
 
Ничего не сказал законник,
Хотел разразиться матом.
Как разрулить треугольник?
Борис является братом.
 
 
Нельзя показывать спину,
Борису приятный сюрприз.
Надо признаться сыну,
Шефство возьмет Борис.
 

ПРИПИСАННЫЙ К ЗОНЕ

 
Я шел по скользкому броду,
Бежал через каменный лес.
На зоне обрел свободу,
Пройдя растормозку и пресс.
 
 
Свобода – в моей голове,
Не забита она отрубями.
Дождь шумит по траве,
Крепнет свобода с годами.
 
 
За высокой колючкой слякоть
И не очень хорошие планы.
Пуля проходит в мякоть,
Режут не только карманы.
 
 
Больше порядка на зоне,
Срок не один отсидел,
Имя на каждой персоне,
На воле – сплошной беспредел.
 
 
Свободу в себе отыщи
В тесной, забитой хате,
На слабость укажут прыщи –
Жил на хлебе, обрате.
 
 
Нет места на воле,
Мимо молочные реки,
На сверке знаешь пароли,
Приписан к зоне навеки.
 
 
Приписан, как крепостной,
К вечной лопате и тачке,
Пригреет солнце весной,
Руки тянутся к пачке.
 
 
Затянешься сладким дымком,
Изнуряет от боли,
К горлу подступит ком
От мысли о вечной неволе.
 
 
Прозвенит на свободу звонок,
Готовы парадные брюки,
Только держать черенок
Способны привычные руки.
 
 
В неволе провел червонец,
Репутацию растратил свою.
Будь китаец, немец, японец,
Надо время попасть в струю.
 
 
В прокуренных легких свист,
Землисто, серо лицо,
Коряво исписан лист,
В надежде вступил на крыльцо.
 
 
Нет ни угла, ни приюта,
Косо смотрит чиновник,
Повернулся невежливо, круто, –
Ты для него уголовник.
 
 
Ни один не решить вопрос,
Приветливо встретит малина.
Про седьмой перепартос
Другая поет половина.
 
 
Приведут в малину девицу,
Слить застойную плоть.
Можешь на волю дивиться,
Можешь лохов полоть.
 
 
Льется без меры бухло,
Вечная тема про зону,
Сменишь свое барахло,
Примеряясь к сезону.
 
 
Отдохнешь месячишко, другой
В знакомой, привычной семье.
Прогнется дорога дугой
Ближе к судебной скамье.
 
 
У Фемиды особое мнение,
Осудит судья по понятиям.
Не встал на путь исправления,
Не к тем примкнул приятелям.
 
 
Лишена система морали,
В действиях ищет мораль,
Все тома пролистали,
Отсутствует та деталь.
 
 
Аморально живет государство,
Страна незрячих, глухих,
Одним сплошные мытарства,
Прячет от зоны других.
 
 
Накинут готовый срок,
В сутанах сидят демагоги,
Свободы принял глоток,
Обивает в бараках пороги.
 
 
Растянется кисло статья,
Кислее застойного кваса,
Отправит в неволю судья
Для зоны нужное мясо.
 
 
Поставили в списанный ряд,
Унижен в тебе человек,
Затравленно бегает взгляд,
Ты по статусу – вечный зэк.
 

ДРУГ ОТКИНУЛСЯ С ПЕЧОРЫ

 
Друг откинулся с Печоры,
Друг приехал с Воркуты,
Мечтал он сдвинуть горы,
А вязал в тайге плоты.
 
 
Чужой впаяли срок,
Он все простил врагам,
Через щеку на висок
Проходил глубокий шрам.
 
 
Ненавидел хамство, лесть,
Шагал по жизни гордо,
Не приносит счастья месть –
Он усвоил это твердо.
 
 
После срока на Печоре
Построил светлый дом,
Как и местные поморы,
Север исходил пешком.
 
 
Он сделал редкий выбор:
Восстанавливал святыни,
Не был хитрой рыбой
И миражом в пустыне.
 
 
Рубил свою часовню
На высоком берегу,
В поморах видел ровню,
Ходил на промысел в тайгу.
 
 
Презирая хлеб дешевый,
Сутулый и большой,
Всегда помочь готовый
Жил с открытою душой.
 
 
Друг откинулся с Печоры,
Друг приехал с Воркуты.
Прекрасны на Урале горы,
Есть редкие цветы.
 
 
Желтеет в поле клевер,
И погода подвела,
Уезжает друг на Север,
Делать добрые дела.
 

ЧЕЛЯБИНСКИЙ ЦЕНТРАЛ

 
Опять челябинский централ,
Открыты настежь шлюзы,
Здесь воровской Урал
Крепит камерные узы.
 
 
Сядем дружно за общак,
Чифирнем за встречу,
Не горюй земляк,
Не погасли наши свечи.
 
 
Будет время без нажима,
Без томительных секунд,
А от строгого режима
Мы в СИЗО замутим бунт.
 
 
Опять Челябинский централ,
Закрыты плотно шлюзы,
Здесь понятия правят бал,
Крепнут камерные узы.
 
 
Пусть злится оперчасть,
Пусть бегает режим,
Сегодня наша масть,
На туза наложен грим.
 
 
Челябинский централ,
Корпусов немые сети,
Южный, северный Урал,
Есть братва с Исети.
 
 
Здесь понятия правят бал,
Малявы шлет братва
В Челябинский централ.
 

СТОЛЫПИНСКИЙ ВАГОН

 
Встал состав на перегоне,
Ни проехать, ни пройти,
Шум в столыпинском вагоне,
Охрана празднует в пути.
 
 
Едут зэки по этапу,
Паровозик, не свисти,
Даш конвойному на лапу,
Может водки принести.
 
 
У конвоя сплошь угар,
Хлеб и сельдь на блюде,
Гудит в столыпине пожар,
Горят живые люди.
 
 
Горит столыпинский вагон,
Горючий зэки материал,
Невезучий перегон,
Горе бедным матерям.
 
 
Отступил конвой гурьбою,
Беглецам под стать,
Не положено конвою
Зэков выпускать.
 
 
Крик проходит по составу,
Охвачен паникой перрон,
По закону, по уставу
Горит столыпинский вагон.
 
 
Разбежалася охрана,
Ей бы только доложить,
Нет воды и нету крана,
Ей бы только дослужить.
 
 
Пламя убыстряет бег,
Несется по сусекам.
Когда в России зэк
Считался человеком?
 
 
Он щепка, он бельмо,
Он лагерная пыль,
Брось родным письмо,
Горит живая быль.
 
 
Горят живьем в вагоне,
Тише, тише стуки,
Тянутся в агонии
Скрюченные руки.
 
 
Горит столыпинский вагон,
В составе он последний,
Отцеплен зэковский салон,
Ушел вагон соседний.
 
 
Сгорел столыпинский вагон,
Расчищена дорога,
Дымом пахнет перегон.
В России зэков много.
 

ГОЛУБИНАЯ ПОЧТА

 
Он был заядлый голубятник,
Птичьи знал повадки,
Сменил пальто на ватник,
Белый голубь на тетрадке.
 
 
Над зоной – пара сизарей,
Ныряет пара вниз,
Пара верных голубей,
Села рядом на карниз.
 
 
Почта голубиная,
Важный миг прилета,
Была дорога длинная,
Тяжелая работа.
 
 
Подошел приятель близко,
Голубка села на ладони,
На лапке – важная записка,
В зоне голуби в законе.
 
 
Голубка важно ворковала,
Хотела вестью поделиться,
С ладони зерна поклевала,
Взлетела ласковая птица.
 
 
Почта голубиная,
Прощальный круг полета,
Домой дорога длинная,
Важная работа.
 
 
Над зоной пара сизарей
Домой уносит вести,
Пара верных голубей
Растворилась в небе вместе.
 
 
Они высиживают гнезда
Летом и зимой,
Им днем сияют звезды,
Намечая путь домой.
 

ЯВКА

 
Доконали сны плохие,
То ухабы, то колодцы,
То налетчики лихие,
Иду к ментам колоться.
 
 
Прокину им фуфло,
Тисну пару адресов,
Пусть повысят ремесло,
Пусть закроют на засов.
 
 
Давай, следак, бумагу,
Пока в ладони жжение,
Пройдемся по оврагу,
Системе будет уважение.
 
 
Подельников отмажу,
Без них откроем нычку,
Пишу глухую лажу,
Ни слова про отмычку.
 
 
Молчу про ювелира,
И как вскрывали сейф,
Что не выходит из эфира
И ложится в дрейф.
 
 
Копнули дно оврага,
Золота там жменька,
Больше плотная бумага
И денежек маленько.
 
 
Осела основанная масса
На счетах подельников,
Сейф и ювелира касса,
В жизни много понедельников.
 
 
Пока я малолетка,
Иду к ментам колоться,
За явку мне отметка
И мелкие колодцы.
 

ИКОВКА

 
Садись, братишка, чифирнем,
Здесь мы новые совсем,
Нас закинули вдвоем
С зоны номер семь.
 
 
Помнишь Иковку в сирени,
Зеленый крашеный забор,
На крыльцо ведут ступени,
На крыльце веселый спор.
 
 
Чая выпьем по глоточку,
Грудь согреет сигарета,
Здесь с тобой поставим точку,
Мы с тобою здесь до лета.
 
 
Помнишь Иковку в сирени,
Земляков своих, ребят,
На крыльцо ведут ступени, –
Наш двенадцатый отряд.
 
 
Обжигает руки пойка,
От чая тянется парок,
На обед затихла стройка,
Летом выйдем за порог.
 
 
Летом поезд унесет
В суету больших огней,
Только память не спасет
От сгоревших в зоне дней.
 
 
Помнишь Иковку в сирени,
Про нее расскажем всем
По простому и на фене,
Здесь мы новые совсем.
 

ПРАВИЛЬНЫЙ ДОКТОР

 
Не слышал ничего про Гааза?
Он помогал российским зэкам,
У Газа не было отказа,
Был он сердобольным человеком.
 
 
Ввел в остроги медицину,
Лечил в палатах полых,
Гордыни сбрасывал личину,
Сам выхаживал тяжелых.
 
 
Задолго до великой смуты
Забирал из цепких лап,
Снимал с арестантов путы, –
Больных не брали на этап.
 
 
Свои тратил сбережения,
Расширял тюремный лазарет,
Вторые были дни рождения,
Здоровым выходил скелет.
 
 
Что думал этот человек,
Склонившись над постелью?
Для него российский зэк
Единственной стал целью.
 
 
Умер доктор нищим
В семье обездоленного братства,
В стране он был лишним, –
Немец, раздавший все богатства.
 
 
Шли за гробом без приказа
Бывшие больные и калеки,
«Нашего хороним Гааза», –
Говорили гордо зэки.
 
 
Оказался срочно на больничке,
Видишь равнодушие, отказ,
Напомни доктору, сестричка,
Каким был доктор Гааз.
 

БРИГАДМИЛЬЦЫ

 
Выглядит сотрудник молодо,
Чтит чекистские традиции,
Днем работает на молоте,
Помогает вечером милиции.
 
 
Выпил лишнего кормилец,
Наградил прохожего толчком,
Рядом вырос бригадмилец
С удостоверением и значком.
 
 
Ломает все, как молотом,
Не обойтись без бригадмильцев,
Оказался забияка – Молотов,
Брали всех однофамильцев.
 
 
Брали за ругань и бакланку,
В кармане целы все десятки,
Не сваришь с ними манку,
Понятий не было о взятке.
 
 
Бригадмильцев не любили в массах,
Посетил партиец храм,
Кто подрабатывал на трассах,
Всех сдавали операм.
 
 
Статус бригадмильца высок,
Молодым приятно, лестно,
Не прятали голову в песок,
Признаться надо честно.
 
 
Пришли дружинники на смену,
Ходили стайками, как мыши,
Улица узнала перемену,
Были бригадмильцы на порядок выше.
 

ЦИРК

 
Звезда отразилась на льду
Брызгами света в ночи,
Шагаю по тонкому льду,
Освещают дорогу лучи.
 
 
Трещит и колется лед,
Дугой прогибается путь,
Поставили здесь перемет,
Крючок впивается в грудь.
 
 
Опускаюсь в темный омут,
Звезда неземная, свети,
Мысли и чувства тонут,
Назад не видно пути.
 
 
Трогаю изнанку льда,
Брызги колючих льдинок,
Мутная всюду вода
Их заливает ботинок.
 
 
Илисто скользкое дно,
Под ногами короны и кубки,
«Затонул корабль давно», –
Скелет говорит из рубки.
 
 
Давно освоено дно,
Сейчас уляжется муть,
Видишь напротив окно?
Можешь на встречу взглянуть.
 
 
У окна стоит объектив,
За кадром слышится голос,
Увидишь сейчас детектив,
Змея представляет полоз.
 
 
Мягкий вечерний гламур,
Рулеткой зовет казино,
Тени знакомых фигур,
Цирк опустился на дно.
 
 
Звери сели за столик,
Бокалы наполнены кровью,
В углу притаился кролик,
Хрустит несвежей морковью.
 
 
Представляет хищников лев,
Головой кивает на сушу,
Забит баранами хлев,
Скоро зажарят тушу.
 
 
Змей шипящих клубок,
Шакалы, гиены и волки,
Съем пока колобок,
Упал, бедолага, с полки.
 
 
Ядовиты цветные рыбки,
Пираньи рвут трюфеля,
Маэстро играет на скрипке,
Под водой нефтяные поля.
 

БОЛЬШАЯ РУССКАЯ ТЮРЬМА

 
Большая русская тюрьма
Осушит реки и моря,
Пополнить наши закрома
Всегда готовы лагеря.
 
 
Большая русская тюрьма,
Выжидательные ночки,
Забиты тюрьмы и корма,
Спецы и одиночки.
 
 
Зэки превратились в класс,
Класс бесправный, нищий,
Не слышен арестанта глас,
Зэк на воле лишний.
 
 
Большая русская тюрьма,
Честь и совесть не продать!
Прошла по жизни Колыма,
Век свободы не видать!
 
 
На север рвется широта,
Твердость духа не предать!
Прошла по жизни Воркута,
Век свободы не видать!
 
 
Лесотундра и тайга,
Бросают баржи якоря,
Где медведи и сайга,
Прописались лагеря.
 
 
Стоит столыпинский вагон,
Шапки, кепки, шляпы,
Забит охраной перегон –
Долгожданные этапы.
 
 
Большая русская тюрьма,
Надежно спрятан гражданин,
Карцер злобного ума
Несет в себе ГУИН.
 
 
Рванул рубаху на груди,
Память вынесла тетрадь!
Наказание будет впереди,
Век свободы не видать!
 
 
Большая русская тюрьма,
От дубинки до свинца,
Чернеет зэков тьма
От шлюзов до крыльца.
 
 
Доброту не взять взаймы –
Нахватали лишнего.
Бояться надо не тюрьмы,
А суда Всевышнего!
 
 
Впитаем вечные святыни,
Воспитаем дубль,
Уйдем от зависти, гордыни –
Пойдет тюрьма на убыль.
 

ПОДЕЛЬНИК

 
Опера балду кружили,
Все им было не по кайфу,
Без шума и без пыли
Свалил подельник в Хайфу.
 
 
Надоел в науке хаос,
Не катит здесь Талмуд,
Свалил Леня Чаус,
Бросил институт.
 
 
Бросил точные науки
Зеленых денег ради,
Развязал по службе руки,
Прихватил в Израиль радий.
 
 
Этот ценный элемент
Испускает волны,
Бросил меня кент,
Накинут мне по-полной.
 
 
Сыпет термины следак,
Показывает колбы:
«Твой подельник не дурак,
За него получишь по лбу».
 
 
Мне дожить до приговора,
Крепят прочно обвинения,
Нету с Хайфой договора,
Не будет выдворения.
 
 
Ушел на волю конь
Прямо к Лениной родне,
Раз у Лени бронь,
С него идет вдвойне.
 

ДВОРИК

 
Дворики под самой крышей,
Сверху сетчатый узор,
Сходен дворик с нишей,
Холодный длинный коридор.
 
 
Где-то музыка играет,
Снег кружится выше крыш,
На руке снежинка тает,
Папу не видал малыш.
 
 
Жена в чужой квартире
Подает сынишке знак,
Как важно в этом мире
Сделать первый шаг.
 
 
Дворик меряем шагами,
За стеной кружится замять,
Снежинки тают под ногами,
Далеко уносит память.
 
 
Вспыхнет память искрой,
Погаснет в чистом поле.
Время пролетает быстро,
Шум знакомый на продоле.
 
 
Скрипнет черная калитка,
В шагах потонут звуки,
Вернется камерная пытка,
За спину прячешь руки.
 
 
Чая байхового плитка,
Вместит сидельцев столик,
Вползает в камеру улитка,
Опустел на сутки дворик.
 

МАЛИНА

 
Затихает жизнь в бараке
От получки до аванса,
От мордобоя и до драки
Не услышать здесь романса.
 
 
Коптит вонючий примус,
Гитары пьяной звуки,
Свой в малине цимус –
Стаканы взяты в руки.
 
 
Сегодня день достойный,
Откинулся пахан,
Сегодня день застольный,
Балду туманит план.
 
 
Гульнет сегодня отрицаловка,
Полно бухла и снеди,
Грядет большая обдираловка,
Из дома дергают соседи.
 
 
«Тос, тос, перепартос», –
Тянут пьяно биксы,
Дым висит от папирос,
Во рту желтеют фиксы.
 
 
Мать родную не забуду,
Ее шальных ребят,
С собой ношу приблуду,
Горстку желтеньких маслят.
 
 
Погас по-пьяни примус,
Разогнули спины,
Подняли жизни цимус,
Передернули волыны.
 
 
Балду туманит цимус,
Свистит в углу сверчок,
Сомнения стряхни, минус,
Идет малина на скачок.
 

БРАТВА

 
Кварталов родимых канва,
Высокие башни из стали,
Приду я на стрелку, братва,
В Сибири, в Москве, на Урале.
 
 
Пенится пиво в бокалах,
Сигаретный тянется дым,
Жили, качались в подвалах,
Все по плечу молодым.
 
 
Смелы, упрямы, спесивы,
Свои защищаем права,
В карманах – российские ксивы,
В единстве сила, братва.
 
 
В слове «братва» нет подвоха,
Работа и дело сперва.
До последнего спаяна вздоха
Дружбой и честью братва.
 
 
Двулики и лживы законы,
Беспредела и серости много,
Шлем на зоны прогоны,
Белая будет дорога.
 
 
Нас еще называют «братки»,
Носим на шее распятья,
Нарезаем по зонам витки,
Мы по понятиям братья.
 
 
Свобода в выборе, брат,
Оценят тебя по делам,
У каждого свой Арбат,
Свой у каждого храм.
 
 
Памятна будет дорога,
Российских небес синева,
Ждут у родного порога.
Успеха, удачи, братва!
 

СКАМЬЯ

 
Длинна судебная скамья
В тени высокого закона,
Вся криминальная семья
В лапах красного дракона.
 
 
Судит не судья и не закон,
Судят частности, случайности,
В прениях глухих сторон
Не найти необычайности.
 
 
Черная накроет мантия
Все отводы и прошения,
Это твердая гарантия
Непрозрачности решения.
 
 
Нет в природе честного суда,
Мысли – назойливые мухи,
Забита мусором среда,
Судья пришел не в духе.
 
 
Мельком пробежал по делу,
Увидел только молоко,
Мантия ближе к телу,
Судьба чужая далеко.
 
 
В тесной и глухой рассадке
Вкатишь кислые таблетки,
Готовят тайно к пересадке
Больные страхом клетки.
 
 
Готов принять решение,
Паришь над безднами,
Не оставить преступления
За прутьями железными.
 

ПЯТЫЙ ПРИГОВОР

 
Он шел на пятый приговор
В тридцать лет неполных,
Ручьи бежали с гор,
Бушевали грозно волны.
 
 
В горах таится городок,
На берег вьется серпантин,
Он шел на пятый срок,
Себе судья и господин.
 
 
Себе судья и прокурор,
Себе конвой и стражник,
Судья читает приговор
Про чужой бумажник.
 
 
Судья срывается на крик,
Отдается в зале глухо,
Получит ровно пятерик
Бродяга – вор по духу.
 
 
Доволен очень прокурор,
Прочитана бумага.
«Мне понятен приговор», —