Страница:
10. В связи с обсуждением в ООН так называемой чехословацкой проблемы представители КПЧ заявили, что чехословацкая сторона с этим вопросом в ООН не обращалась и что она не может согласиться с необоснованным вмешательством в ее внутренние дела. Представители КПЧ сделают так, чтобы чехословацкое правительство дало указание своим представителям в ООН, чтобы они выступали с категорическим протестом против обсуждения вопроса в ООН.
11. Чехословацкие представители сообщили, что они осуждают деятельность Шика и Гаека (Шик – видный экономист, в то время заместитель председателя правительства ЧССР, Гаек – министр иностранных дел. – Ред.), которые узурпировали право выступать от имени чехословацкого правительств. Такая деятельность несовместима с их дальнейшим пребыванием в составе правительства.
12. Обе стороны обсудили вопросы, касающиеся обмена визитами партийно-правительственных делегаций, целью которых является дальнейшее углубление дружбы, обсуждение и принятие решений по актуальным проблемам.
13. Делегации договорились, что все подробности о взаимных встречах, начиная с 20 августа, рассматриваются как строго доверительные. Представители КПЧ информировали КПСС и советское правительство, что Павел (Павел – в 1968 году министр внутренних дел. – Ред.) будет освобожден от всех постов за его контрреволюционную деятельность.
14. Представители обеих сторон торжественно заявляют, что усилия КПСС и КПЧ и обоих правительств будут направлены на дальнейшее углубление традиционной и исторической дружбы в духе лозунга «вместе на вечные времена» и одновременно они будут стремиться к углублению дружбы в рамках социалистического содружества.
Мы хотим, чтобы чехословацкая делегация разработала на основе данного проекта протокола собственный вариант, в котором будут указаны все эти пункты и специфические чешские вопросы, как, например, об окончании деятельности КАНа, К-231 (в оригинале допущена описка – 203) и других враждебных групп, о введении цензуры и так далее. Ныне делегация работает над собственным проектом с участием Биляка, который имеет наш текст.
Мы предложили три варианта решения вопроса:
I. Создать революционное правительство или правительство военного положения во главе с президентом Свободой, который, кроме этого, взял бы на себя полномочия председателя правительства. Свобода с этим не соглашается.
II. Первым секретарем ЦК будет Черник, а председателем правительства Гусак. Этот вопрос был обсужден со Свободой и Биляком, которые заявили, что в нынешней ситуации это невозможно осуществить. Если Дубчек проведет пленум, на котором съезд будет объявлен недействительным, то потом его авторитет упадет и будет возможно провести изменения. У Дубчека заболело сердце. Его обследовали чешские врачи, это – несерьезная болезнь (повышенное давление и так далее).
III. Третий вариант содержится в проекте протокола. В 20.00 часов чехословацкая сторона должна быть готова к переговорам с нами, должна внести свои предложения. Если в их предложениях будет в отличие от наших предложений что-либо отсутствовать, мы будем настаивать на том, чтобы туда были внесены эти пункты.
Подгорный: Биляк имеет наши предложения, однако перед делегацией заявит, что они его.
Косыгин: мы хотим, чтобы протокол был документом, который предложили не мы, а делегация.
Свобода знает нашу позицию и поддерживает ее. Он сам сказал, что, по его мнению, Дубчека нужно освободить, что это чересчур чувствительный человек, что он ему не доверяет и что с ним тяжело работать. Он сделает все, чтобы его убрать. Если он, однако, вернется в страну без Дубчека, Дубчек станет героем, и все будет по-другому, если он привезет его сам.
В работе делегации сейчас участвуют все члены Президиума, которые приехали из Праги, включая Ленарта и Барбирека. В Праге остались только Кольдер и Садовский. Если они примут наши предложения, то это будет основой для решения проблемы. Через 2–3 дня после пленума станет возможным обновление аппарата.
Подгорный: Мы хотим, чтобы в Президиум вошли Свобода и Гусак, которые здесь ведут себя лучше всех.
Свобода хочет завтра или еще сегодня ночью вернуться в Прагу. Он хочет приехать незаметно, чтобы в Праге не возникли ненужные демонстрации. Только после его приезда будет издано коммюнике, и он выступит в Граде с заявлением. Также должен выступить с речью и Черник. Тексты своих выступлений они должны подготовить и показать нам.
Косыгин: Свобода просит привезти в Прагу всех присутствующих, включая Кригеля, который является единственным, кто не участвует в работе делегации. Он опасается, что если мы его здесь задержим, то Кригель станет героем. Вопрос еще не решен и пока не обсуждался на Политбюро.
Гомулка: Это не проблема, она не имеет большого значения.
Косыгин: Я предложил вам свои соображения, трудно сказать, насколько успешно их можно реализовать.
В последовавшей за этим дискуссии Гомулка заявил, что вопрос войск является самым важным. Несмотря на значение остальных пунктов, некоторые из них, очевидно, можно опустить, если будет четко сформулирован вопрос согласия чехословацкого руководства с пребыванием войск. В соответствии с этим он предлагает надлежащим образом дополнить пункт 5 протокола. По этому делу следовало бы договориться о заключении соответствующего правительственного соглашения. Можно также предложить, чтобы взамен этого некоторые чехословацкие дивизии были размещены на территории наших стран в рамках укрепления взаимных дружеских связей между нашими странами.
Косыгин и Подгорный объяснили, что чехословацкая сторона с этим не согласится. В Москве они не могут подписать ничего, что означало бы согласие с постоянным пребыванием войск, особенно если мы примем во внимание тот факт, что в нашем заявлении мы говорили о временном пребывании войск.
Гомулка: Если вопрос войск будет решен, то можно было бы пойти на уступки, например, на вывод войск из городов.
В протоколе необходимо также закрепить вопрос гарантий – чехословацкой стороной – транспортировки через ее территорию и безопасности представителей левых сил, чтобы они не подвергались репрессиям.
Косыгин сообщил, что сегодня в Чехословакию направлен корпус железнодорожных войск для обеспечения транспорта.
Последовала дискуссия о предлагаемой секретности протокола. Гомулка и Ульбрихт выразили сомнения по этому поводу. Ульбрихт заявил, что чехословацкие представители уже не выполнили одно секретное соглашение, достигнутое в Чиерне. Поэтому им нельзя верить и сейчас. Все равно они будут информировать Запад о ходе переговоров односторонне, и потом мы должны будем опубликовать протокол.
Косыгин и Подгорный заявили, что, если чехи не выполнят положения протокола, мы опубликуем его сами. Протокол подпишет вся делегация, однако она не может согласиться с его обнародованием в Москве, потому что после опубликования данного протокола она не сможет возвратиться в Прагу. Они хотят все эти вопросы предложить от своего имени пленуму ЦК КПЧ.
Гомулка: Так смотреть на это нельзя. Это легальное правительство, которое имеет право принимать на себя обязательства и требовать от народа поддержки принятых решений.
Косыгин: Убеждайте не меня, а 16 миллионов чехословаков! Гомулка и Подгорный дали противоположную информацию о ходе встречи в чехословацком министерстве внутренних дел.
(Стр. 27 оригинала отсутствует).
Третья встреча состоялась 26–27 августа в 23.45–1.00 в Доме приемов.
Присутствовали участники ранее состоявшихся встреч, со стороны СССР присутствовали товарищи Брежнев, Подгорный и Косыгин.
Брежнев информировал, что обе стороны подписали протокол о переговорах советских представителей с чехословацкой делегацией. В заключительной фазе переговоров все представители чешского руководства приняли участие в подготовке, за исключением Капека, которого в это время не смогли найти в Чехословакии и доставить в Москву, и Кригеля, который находится в Москве, однако отказался участвовать в переговорах. Протокол подписали 21 член чехословацкой делегации во главе с президентом Свободой. Он в принципе с незначительными изменениями идентичен советскому проекту, который был обсужден на вчерашней встрече «пятерки». Было решено, что протокол является секретным документом. (Все делегации получили копию протокола.)
Делегация также согласилась с советским проектом коммюнике о переговорах; это коммюнике также подписали члены обеих делегаций. Было решено, что он будет опубликован 27 августа в 14.00 среднеевропейского времени.
Брежнев информировал о том, что чехословацкая делегация сегодня в полном составе возвращается в Прагу и начинает действовать в духе достигнутых договоренностей.
В заключение переговоров обе делегации сердечно попрощались. Президент Свобода заявил, что было сделано большое дело, и выразил уверенность, что советские товарищи им будут помогать. В ответ Брежнев заверил, что советская сторона честно выполнит обязательства, которые вытекают из протокола.
Подгорный сказал о необычайно позитивной позиции, которую занимал в ходе переговоров президент Свобода. Вдруг он в острой форме задал вопрос чехословацкой делегации, желает ли она кровопролития.
В заключение была достигнута договоренность, что по переговорам «пятерки» будет подготовлено коммюнике. При участии Косыгина был отредактирован текст сообщения для печати. Было решено, что оно будет обнародовано сразу же после опубликования коммюнике о советско-чехословацких переговорах.
Встреча завершилась совместным ужином. Протокол подготовил Ст. Трепчиньски.
В составе польской делегации во встрече принимал участие переводчик Б. Рыхловски.
Составлено в 5 экземплярах.
(Новое время. – 1991. – №9)
Фаворит Ежова
Доктор Смерть
11. Чехословацкие представители сообщили, что они осуждают деятельность Шика и Гаека (Шик – видный экономист, в то время заместитель председателя правительства ЧССР, Гаек – министр иностранных дел. – Ред.), которые узурпировали право выступать от имени чехословацкого правительств. Такая деятельность несовместима с их дальнейшим пребыванием в составе правительства.
12. Обе стороны обсудили вопросы, касающиеся обмена визитами партийно-правительственных делегаций, целью которых является дальнейшее углубление дружбы, обсуждение и принятие решений по актуальным проблемам.
13. Делегации договорились, что все подробности о взаимных встречах, начиная с 20 августа, рассматриваются как строго доверительные. Представители КПЧ информировали КПСС и советское правительство, что Павел (Павел – в 1968 году министр внутренних дел. – Ред.) будет освобожден от всех постов за его контрреволюционную деятельность.
14. Представители обеих сторон торжественно заявляют, что усилия КПСС и КПЧ и обоих правительств будут направлены на дальнейшее углубление традиционной и исторической дружбы в духе лозунга «вместе на вечные времена» и одновременно они будут стремиться к углублению дружбы в рамках социалистического содружества.
Мы хотим, чтобы чехословацкая делегация разработала на основе данного проекта протокола собственный вариант, в котором будут указаны все эти пункты и специфические чешские вопросы, как, например, об окончании деятельности КАНа, К-231 (в оригинале допущена описка – 203) и других враждебных групп, о введении цензуры и так далее. Ныне делегация работает над собственным проектом с участием Биляка, который имеет наш текст.
Мы предложили три варианта решения вопроса:
I. Создать революционное правительство или правительство военного положения во главе с президентом Свободой, который, кроме этого, взял бы на себя полномочия председателя правительства. Свобода с этим не соглашается.
II. Первым секретарем ЦК будет Черник, а председателем правительства Гусак. Этот вопрос был обсужден со Свободой и Биляком, которые заявили, что в нынешней ситуации это невозможно осуществить. Если Дубчек проведет пленум, на котором съезд будет объявлен недействительным, то потом его авторитет упадет и будет возможно провести изменения. У Дубчека заболело сердце. Его обследовали чешские врачи, это – несерьезная болезнь (повышенное давление и так далее).
III. Третий вариант содержится в проекте протокола. В 20.00 часов чехословацкая сторона должна быть готова к переговорам с нами, должна внести свои предложения. Если в их предложениях будет в отличие от наших предложений что-либо отсутствовать, мы будем настаивать на том, чтобы туда были внесены эти пункты.
Подгорный: Биляк имеет наши предложения, однако перед делегацией заявит, что они его.
Косыгин: мы хотим, чтобы протокол был документом, который предложили не мы, а делегация.
Свобода знает нашу позицию и поддерживает ее. Он сам сказал, что, по его мнению, Дубчека нужно освободить, что это чересчур чувствительный человек, что он ему не доверяет и что с ним тяжело работать. Он сделает все, чтобы его убрать. Если он, однако, вернется в страну без Дубчека, Дубчек станет героем, и все будет по-другому, если он привезет его сам.
В работе делегации сейчас участвуют все члены Президиума, которые приехали из Праги, включая Ленарта и Барбирека. В Праге остались только Кольдер и Садовский. Если они примут наши предложения, то это будет основой для решения проблемы. Через 2–3 дня после пленума станет возможным обновление аппарата.
Подгорный: Мы хотим, чтобы в Президиум вошли Свобода и Гусак, которые здесь ведут себя лучше всех.
Свобода хочет завтра или еще сегодня ночью вернуться в Прагу. Он хочет приехать незаметно, чтобы в Праге не возникли ненужные демонстрации. Только после его приезда будет издано коммюнике, и он выступит в Граде с заявлением. Также должен выступить с речью и Черник. Тексты своих выступлений они должны подготовить и показать нам.
Косыгин: Свобода просит привезти в Прагу всех присутствующих, включая Кригеля, который является единственным, кто не участвует в работе делегации. Он опасается, что если мы его здесь задержим, то Кригель станет героем. Вопрос еще не решен и пока не обсуждался на Политбюро.
Гомулка: Это не проблема, она не имеет большого значения.
Косыгин: Я предложил вам свои соображения, трудно сказать, насколько успешно их можно реализовать.
В последовавшей за этим дискуссии Гомулка заявил, что вопрос войск является самым важным. Несмотря на значение остальных пунктов, некоторые из них, очевидно, можно опустить, если будет четко сформулирован вопрос согласия чехословацкого руководства с пребыванием войск. В соответствии с этим он предлагает надлежащим образом дополнить пункт 5 протокола. По этому делу следовало бы договориться о заключении соответствующего правительственного соглашения. Можно также предложить, чтобы взамен этого некоторые чехословацкие дивизии были размещены на территории наших стран в рамках укрепления взаимных дружеских связей между нашими странами.
Косыгин и Подгорный объяснили, что чехословацкая сторона с этим не согласится. В Москве они не могут подписать ничего, что означало бы согласие с постоянным пребыванием войск, особенно если мы примем во внимание тот факт, что в нашем заявлении мы говорили о временном пребывании войск.
Гомулка: Если вопрос войск будет решен, то можно было бы пойти на уступки, например, на вывод войск из городов.
В протоколе необходимо также закрепить вопрос гарантий – чехословацкой стороной – транспортировки через ее территорию и безопасности представителей левых сил, чтобы они не подвергались репрессиям.
Косыгин сообщил, что сегодня в Чехословакию направлен корпус железнодорожных войск для обеспечения транспорта.
Последовала дискуссия о предлагаемой секретности протокола. Гомулка и Ульбрихт выразили сомнения по этому поводу. Ульбрихт заявил, что чехословацкие представители уже не выполнили одно секретное соглашение, достигнутое в Чиерне. Поэтому им нельзя верить и сейчас. Все равно они будут информировать Запад о ходе переговоров односторонне, и потом мы должны будем опубликовать протокол.
Косыгин и Подгорный заявили, что, если чехи не выполнят положения протокола, мы опубликуем его сами. Протокол подпишет вся делегация, однако она не может согласиться с его обнародованием в Москве, потому что после опубликования данного протокола она не сможет возвратиться в Прагу. Они хотят все эти вопросы предложить от своего имени пленуму ЦК КПЧ.
Гомулка: Так смотреть на это нельзя. Это легальное правительство, которое имеет право принимать на себя обязательства и требовать от народа поддержки принятых решений.
Косыгин: Убеждайте не меня, а 16 миллионов чехословаков! Гомулка и Подгорный дали противоположную информацию о ходе встречи в чехословацком министерстве внутренних дел.
(Стр. 27 оригинала отсутствует).
* * *
Третья встреча состоялась 26–27 августа в 23.45–1.00 в Доме приемов.
Присутствовали участники ранее состоявшихся встреч, со стороны СССР присутствовали товарищи Брежнев, Подгорный и Косыгин.
Брежнев информировал, что обе стороны подписали протокол о переговорах советских представителей с чехословацкой делегацией. В заключительной фазе переговоров все представители чешского руководства приняли участие в подготовке, за исключением Капека, которого в это время не смогли найти в Чехословакии и доставить в Москву, и Кригеля, который находится в Москве, однако отказался участвовать в переговорах. Протокол подписали 21 член чехословацкой делегации во главе с президентом Свободой. Он в принципе с незначительными изменениями идентичен советскому проекту, который был обсужден на вчерашней встрече «пятерки». Было решено, что протокол является секретным документом. (Все делегации получили копию протокола.)
Делегация также согласилась с советским проектом коммюнике о переговорах; это коммюнике также подписали члены обеих делегаций. Было решено, что он будет опубликован 27 августа в 14.00 среднеевропейского времени.
Брежнев информировал о том, что чехословацкая делегация сегодня в полном составе возвращается в Прагу и начинает действовать в духе достигнутых договоренностей.
В заключение переговоров обе делегации сердечно попрощались. Президент Свобода заявил, что было сделано большое дело, и выразил уверенность, что советские товарищи им будут помогать. В ответ Брежнев заверил, что советская сторона честно выполнит обязательства, которые вытекают из протокола.
Подгорный сказал о необычайно позитивной позиции, которую занимал в ходе переговоров президент Свобода. Вдруг он в острой форме задал вопрос чехословацкой делегации, желает ли она кровопролития.
В заключение была достигнута договоренность, что по переговорам «пятерки» будет подготовлено коммюнике. При участии Косыгина был отредактирован текст сообщения для печати. Было решено, что оно будет обнародовано сразу же после опубликования коммюнике о советско-чехословацких переговорах.
Встреча завершилась совместным ужином. Протокол подготовил Ст. Трепчиньски.
В составе польской делегации во встрече принимал участие переводчик Б. Рыхловски.
Составлено в 5 экземплярах.
(Новое время. – 1991. – №9)
Фаворит Ежова
Накануне, 14 ноября 1938 года, в наркомате все шло вроде бы как обычно: в своем рабочем кабинете нарком принимал людей, вел допрос арестованных, просматривал материалы к очередному заседанию «тройки», читал шифровки и прочую корреспонденцию.
В шесть часов попросил вызвать машину, чтобы поехать домой пообедать и заодно переодеться в штатское. «Вечером предстоит работа в городе», – бросил он на ходу секретарю. Около девяти часов вечера в штатском костюме, с небольшим чемоданчиком в руках Успенский вернулся в здание наркомата, прошел в свой кабинет и корпел там над бумагами до пяти утра. Наконец вышел на улицу, но от машины отказался, сказав секретарю, что решил прогуляться пешком.
На следующий день в обычное для него время нарком на службу не явился, не было его на месте и три часа спустя. Секретари осмелились позвонить ему домой, там ответили, что вечером перед уходом на работу он предупредил, что будет занят до утра, но до сих пор не возвращался.
Куда исчез нарком?
Прождав еще два часа, секретарь и помощник наркома решились открыть кабинет запасным ключом…
На рабочем столе нашли записку: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки». О ЧП тут же доложили Ежову, начали прочесывать берега Днепра и обнаружили в кустах одежду наркома. Утопился! Пошли с баграми по реке, мобилизовали водолазов. Однако…
Комиссар государственной безопасности третьего ранга нарком внутренних дел Украины Александр Успенский был слишком крупной птицей, чтобы сразу, без тщательного дознания, поверить в версию самоубийства.
За короткое время в свои 35 лет Успенский сумел сделать блестящую карьеру в органах ОГПУ – НКВД: был начальником экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Московской области, помощником коменданта Кремля, заместителем начальника управления НКВД по Новосибирской области, начальником Оренбургского управления НКВД.
Фаворит наркома внутренних дел СССР Николая Ежова, он не раз доказывал ему свою преданность, выполняя деликатные поручения большой важности.
В те времена расстреливали пачками, в марте 1937 года перед назначением в Оренбург Ежов приказал Успенскому: «Не считаясь с жертвами, нанести полный оперативный удар по местным кадрам. Да, могут быть и случайности. Но лес рубят – щепки летят. Имей в виду, в практической работе органов НКВД это неизбежно. Главное, что требуется от тебя, – это показать эффективность своей работы, хорошие результаты, блеснуть внушительной цифрой арестов».
Успенский ревностно принялся выполнять указания своего покровителя: он сфальсифицировал в Оренбурге ряд «громких» дел, в том числе о мифической белогвардейской организации, имевшей якобы войсковую структуру. По этому «делу» было арестовано несколько тысяч человек.
Усердие не осталось без внимания. На всесоюзном совещании руководителей органов НКВД в июне 1937 года Ежов ставит его в пример другим, а спустя пять месяцев направляет ему шифровку следующего содержания: «Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более ответственный пост».
Уже в январе 1938 года Ежов рекомендует Успенского на должность наркома внутренних дел Украины, дав ему в замы другого выдвиженца – Михаила Литвина, имевшего опыт работы на Украине. С ним Ежов работал в Казахстане, а позже выдвинул на должность начальника ключевого секретно-политического отдела.
Дабы поддержать нового наркома, как бы в помощь им, в Киев направляется группа во главе с самим Ежовым для «нанесения удара» по кадрам партийных, советских и хозяйственных органов республики.
Успенский получает санкцию на арест 36 тысяч человек с указанием решить их судьбу во внесудебном порядке – постановлением «тройки» при НКВД Украины (в нее входили нарком внутренних дел, прокурор республики и первый секретарь ЦК ВКП(б) Украины – в то время Н. С. Хрущев).
В августе 1938 года, в дни работы второй сессии Верховного Совета СССР, Ежов пригласил Успенского и Литвина к себе на дачу в Серебряный бор. Во время застолья Ежов выглядел подавленным: с назначением Лаврентия Берия он предчувствовал финал своей карьеры, так успешно начатой чисткой чекистского корпуса (по личному указанию Сталина).
Тогда были арестованы и расстреляны поголовно все, кто имел отношение к проведению московских процессов и знал тайны и механику совершенных фальсификаций.
Сейчас запахло паленым, приспешники Ежова понимали, что зашли слишком далеко, что их беспощадно выметет новая метла. Кое-кто кончал жизнь самоубийством.
За рюмкой водки Ежов мрачно бросил своим ближайшим соратникам: «Мы свое дело сделали и теперь больше не нужны. И слишком много знаем. От нас будут избавляться как от ненужных свидетелей» – и предупредил, чтобы в темпе сворачивали работу по находящимся в производстве политическим следственным делам, да так, чтобы в них нельзя было толком разобраться.
«Если нам не удастся выпутаться, – меланхолично заметил Литвин, – то придется… уходить из жизни. Как только почувствую, что дела плохи, немедленно застрелюсь». (Он так и поступил весной 1939 года.)
Эти детали выплыли потом, а в ноябре 38-го киевские чекисты несколько дней энергично искали труп своего наркома.
И безуспешно. Тогда в подозрительных чекистских головах родилась версия: нарком жив, все это хитроумная инсценировка.
Дело взял под личный контроль Сталин. Во всех местных управлениях НКВД спешно создали специальные розыскные группы, а в самом наркомате – центральный штаб для объединения сил в масштабе страны.
Фотографией Успенского и описанием его примет снабдили все органы милиции, включая транспортную, а также службы наружного наблюдения в Центре и на местах.
Основная тяжесть розыскной работы легла на плечи Московского управления НКВД, где я тогда начинал свою службу: в Подмосковье жили родственники Успенского, у которых он мог искать приюта, за ними требовался глаз да глаз. Один из двоюродных братьев Успенского, работавший на железной дороге в Ногинске, обнаружив слежку и, очевидно ожидая ареста, неожиданно повесился, это насторожило других.
Атмосфера вокруг дела с каждым днем накалялась: непрерывные грозные телефонные звонки сверху, постоянное личное вмешательство нового наркома Берии.
В штаб непрерывно поступали сигналы, что там-то и там-то видели Успенского. Порой дело доходило до курьезов: на Каланчевской площади был задержан и доставлен на Лубянку для опознания один из руководителей штаба – Илья Илюшин, внешне похожий на Успенского.
А что в это время делает Успенский? Расчет временно отвлечь внимание чекистов на поиски утопленника оправдался. В ночь побега он отправляется на вокзал, где его ожидает жена с необходимыми вещами и билетом на поезд до Воронежа. Выходит в Курске (еще один трюк), снимает поблизости от станции комнату в квартире паровозного машиниста, где отсиживается четверо суток.
Затем, купив теплые вещи, мчится в Архангельск, пытается устроиться на работу, обращается в «Северолес» и еще две организации, но кадровиков настораживает его интеллигентный вид (по фиктивным документам он «рабочий»), ему дают от ворот поворот.
В панике он немедленно покидает Архангельск и держит путь в Калугу (в 60 километрах от нее, в Суходоле Алексинского района, проживали его престарелые родители). Там, представившись командиром запаса, готовящимся к поступлению в Военную академию, снимет комнату у ночного сторожа какого-то кооператива.
Но покоя нет.
Через пять дней – в Москву, еще теплится надежда разыскать верных друзей, остановиться у них. Он мечется, в каждом прохожем чудится чекист. Наконец через справочное бюро получает адреса своего старого сослуживца Дмитрия Виноградова и своей бывшей любовницы – врача Марисы Матсон, в прошлом жены его хорошего знакомого, полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестованного в 1937 году. Приняв меры предосторожности, направляется на квартиру Матсон и – о, счастье! – застает ее дома (она жила в Москве на полулегальном положении, так как самовольно оставила работу в Кировской области). Рассказывает, что оставил «постылую семью и опасную работу» и решил скрыться, воспользовавшись фиктивными документами, клянется в своей верности.
Удивительно, но женщина верит ему! Сама перепуганная насмерть, сама под страхом ареста, она предлагает жить вместе, обещает материальную поддержку, вызывается помочь найти работу на периферии, пока же Успенский должен отсиживаться в Калуге.
Он не знал, ищут его или поверили в самоубийство? Что с семьей? Поэтому мчится в Тулу, к свояченице, может, она знает о жене. Хотя… скорее всего, жену либо уже арестовали, либо оставили на свободе в качестве приманки.
Свояченицу не находит, а тут к хозяину его калужской квартиры является неизвестный, отрекомендовавшийся работником райисполкома. Значит, ищут, возможно, засекли его письмо к свояченице – срочно в Москву!
К этому времени Матсон получает в наркомздарве назначение на работу в Муром. Там она работает заведующей родильным отделением городской больницы, выдавая Успенского за мужа-литератора, работающего на дому.
Но квартиры надо менять, соседи наблюдательны, к тому же они (конспирация) живут без прописки.
Новая квартира, но и там нет покоя. Ищут ли его или поверили?
Решил проверить, не разыскивают ли его по фиктивному адресу, выписанному на чужую фамилию, отважился явиться в милицию, наклеив на фиктивный паспорт свою фотографию.
В милиции на него никто не обратил внимания – значит, фамилия владельца фиктивного паспорта остается неизвестной. Значит, не ищут? Или все-таки…
Вдруг в дом, где обосновались Успенский и Матсон, приходит участковый инспектор для проверки документов. Провал! Он несколько дней бродит по городу, не ночует дома и успокаивается, лишь узнав от Матсон, что интереса к нему никто не проявлял.
Но не так-то просто жить нелегально, да еще с обманутой женщиной, кожей чувствовавшей все. Нет денег, скандалы с Матсон, она упрекает в иждивенчестве.
Матсон уже работает в Муромской школе медицинских сестер, имеет доступ к бланкам и штампам этого учреждения, и Успенский просит отпечатать на пишущей машинке справку, удостоверявшую его работу в качестве помощника директора школы по хозяйственной части. Выкрав чистый бланк, она фабрикует свидетельство о пребывании Успенского с 18 января по 19 марта 1939 года на лечении в муромской больнице. Соответствующие подписи, штамп и печать, теперь есть шанс оформить на новом местожительстве трудовую книжку.
И тут дура!
14 марта Матсон уезжает в Москву и вскоре пишет, что не намерена возвращаться в Муром и жить с Успенским. Успенский умоляет ее в письмах изменить решение, сам едет в Москву, но Матсон нервна, она тоже в панике, уговаривать ее далее бесполезно. Успенский едет к своему бывшему сослуживцу Виноградову, рассказывает, что несколько месяцев якобы провел в Бутырской тюрьме и был освобожден в связи с прекращением дела.
Тут полезная информация: Виноградов 110 дней отсидел на Лубянке, его допрашивали, и был вопрос о его связи с Успенским. Случайно Виноградов узнал, что жена Успенского арестована и находится в стенах НКВД СССР. Конец!
Он бежит с квартиры Виноградова, ищет «хвост» и мчится в Муром. Чтобы несколько изменить внешний вид, покупает у вокзала грубошерстный пиджак и переобувается в сапоги – легкая маскировка.
Итак, ищут, идут по следу, проверяют связи!
В Казань! Там никто из местных чекистов не знает его в лицо.
Увы, в Казани без командировочного удостоверения не дают места в гостинице и даже Доме колхозника.
Тогда – в Арзамас. Сдав, как обычно, вещи в камеру хранения на вокзале, Успенский пускается на поиски жилья, снимает комнату.
Но ищут, ищут, вот-вот возьмут за горло! Свердловск. Но и здесь не нашел работы и сразу же в Челябинск в надежде обосноваться на Миасских золотых приисках.
Шел пятый месяц розыска Успенского. Все попытки обнаружить его местонахождение успеха не имели, вмешательство Сталина в ход розыска становилось все более жестким и категоричным. Но вдруг…
Арестованная жена Успенского вспомнила, что как-то видела паспорт, который хранил Успенский дома, – он был на фамилию Шмашковского Ивана Лавреньевича. По всему СССР пошло предупреждение, что Успенский, объявленный в розыск как особо опасный преступник, может пользоваться документами на имя Шмашковского.
А дальше события разворачивались так. 14 апреля Успенский прибыл на станцию Миасс Южно-Уральской железной дороги. Начал хлопоты по поводу трудоустройства, но не было военного билета, и он решил оставить Миасс.
А в это время группа розыска Управления НКВД по Свердловской области, получив дополнительную ориентировку об Успенском, производила на станции Миасс проверку квитанций на вещи, сданные в камеру хранения ручного багажа. В одной из них значилась фамилия Шмашковского И. Л. Проверили содержимое сданного на хранение чемодана: в нем, кроме личных вещей, оказался револьвер с запасом патронов. В камере хранения был выставлен скрытый пост наблюдения для захвата получателя чемодана.
16 апреля Успенский в ожидании прибытия поезда находился в ресторане при вокзале. Прикрываясь газетой, делал вид, что читает, между тем пристально всматривался в лица входящих в ресторан. В какой-то момент в появившемся в дверях человеке сразу опознал чекиста.
Успев выскочить из ресторана на перрон, Успенский бросился бежать по станционным путям, оперработник – за ним! Гнал вперед, обливаясь потом, но от погони не оторвался. Пришлось остановиться и поднять руки.
На допросе Успенский показал, что мысль избежать ареста за содеянное возникла у него под воздействием беседы на даче Ежова. В Киеве выяснял возможность перехода советско-польской границы вместе с женой и сыном. Увы, это оказалось иллюзией.
Тогда, сославшись на указание Центра, дал задание оперативно-техническому отделу изготовить пять комплектов фиктивных документов для легализации на территории СССР. Один из комплектов оставил у себя, а остальные уничтожил.
И когда днем 14 ноября 1938 года раздался звонок Ежова, то его слова: «Тебя вызывают в Москву – плохи твои дела» он воспринял как сигнал, предупреждение о грозившем аресте. Стреляться или бежать? Ежов в беседе намекнул: «А в общем, ты сам смотри, как тебе ехать и куда именно ехать» Дальше уж рутина: расстреляли – и точка.
Возмездие настигло ежовского палача. Ну и что? Кровь и чужих, и своих продолжала литься рекой…
(С. Федосеев. //Совершенно секретно. – 1996. – №9)
В шесть часов попросил вызвать машину, чтобы поехать домой пообедать и заодно переодеться в штатское. «Вечером предстоит работа в городе», – бросил он на ходу секретарю. Около девяти часов вечера в штатском костюме, с небольшим чемоданчиком в руках Успенский вернулся в здание наркомата, прошел в свой кабинет и корпел там над бумагами до пяти утра. Наконец вышел на улицу, но от машины отказался, сказав секретарю, что решил прогуляться пешком.
На следующий день в обычное для него время нарком на службу не явился, не было его на месте и три часа спустя. Секретари осмелились позвонить ему домой, там ответили, что вечером перед уходом на работу он предупредил, что будет занят до утра, но до сих пор не возвращался.
Куда исчез нарком?
Прождав еще два часа, секретарь и помощник наркома решились открыть кабинет запасным ключом…
На рабочем столе нашли записку: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки». О ЧП тут же доложили Ежову, начали прочесывать берега Днепра и обнаружили в кустах одежду наркома. Утопился! Пошли с баграми по реке, мобилизовали водолазов. Однако…
Комиссар государственной безопасности третьего ранга нарком внутренних дел Украины Александр Успенский был слишком крупной птицей, чтобы сразу, без тщательного дознания, поверить в версию самоубийства.
За короткое время в свои 35 лет Успенский сумел сделать блестящую карьеру в органах ОГПУ – НКВД: был начальником экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Московской области, помощником коменданта Кремля, заместителем начальника управления НКВД по Новосибирской области, начальником Оренбургского управления НКВД.
Фаворит наркома внутренних дел СССР Николая Ежова, он не раз доказывал ему свою преданность, выполняя деликатные поручения большой важности.
В те времена расстреливали пачками, в марте 1937 года перед назначением в Оренбург Ежов приказал Успенскому: «Не считаясь с жертвами, нанести полный оперативный удар по местным кадрам. Да, могут быть и случайности. Но лес рубят – щепки летят. Имей в виду, в практической работе органов НКВД это неизбежно. Главное, что требуется от тебя, – это показать эффективность своей работы, хорошие результаты, блеснуть внушительной цифрой арестов».
Успенский ревностно принялся выполнять указания своего покровителя: он сфальсифицировал в Оренбурге ряд «громких» дел, в том числе о мифической белогвардейской организации, имевшей якобы войсковую структуру. По этому «делу» было арестовано несколько тысяч человек.
Усердие не осталось без внимания. На всесоюзном совещании руководителей органов НКВД в июне 1937 года Ежов ставит его в пример другим, а спустя пять месяцев направляет ему шифровку следующего содержания: «Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более ответственный пост».
Уже в январе 1938 года Ежов рекомендует Успенского на должность наркома внутренних дел Украины, дав ему в замы другого выдвиженца – Михаила Литвина, имевшего опыт работы на Украине. С ним Ежов работал в Казахстане, а позже выдвинул на должность начальника ключевого секретно-политического отдела.
Дабы поддержать нового наркома, как бы в помощь им, в Киев направляется группа во главе с самим Ежовым для «нанесения удара» по кадрам партийных, советских и хозяйственных органов республики.
Успенский получает санкцию на арест 36 тысяч человек с указанием решить их судьбу во внесудебном порядке – постановлением «тройки» при НКВД Украины (в нее входили нарком внутренних дел, прокурор республики и первый секретарь ЦК ВКП(б) Украины – в то время Н. С. Хрущев).
В августе 1938 года, в дни работы второй сессии Верховного Совета СССР, Ежов пригласил Успенского и Литвина к себе на дачу в Серебряный бор. Во время застолья Ежов выглядел подавленным: с назначением Лаврентия Берия он предчувствовал финал своей карьеры, так успешно начатой чисткой чекистского корпуса (по личному указанию Сталина).
Тогда были арестованы и расстреляны поголовно все, кто имел отношение к проведению московских процессов и знал тайны и механику совершенных фальсификаций.
Сейчас запахло паленым, приспешники Ежова понимали, что зашли слишком далеко, что их беспощадно выметет новая метла. Кое-кто кончал жизнь самоубийством.
За рюмкой водки Ежов мрачно бросил своим ближайшим соратникам: «Мы свое дело сделали и теперь больше не нужны. И слишком много знаем. От нас будут избавляться как от ненужных свидетелей» – и предупредил, чтобы в темпе сворачивали работу по находящимся в производстве политическим следственным делам, да так, чтобы в них нельзя было толком разобраться.
«Если нам не удастся выпутаться, – меланхолично заметил Литвин, – то придется… уходить из жизни. Как только почувствую, что дела плохи, немедленно застрелюсь». (Он так и поступил весной 1939 года.)
Эти детали выплыли потом, а в ноябре 38-го киевские чекисты несколько дней энергично искали труп своего наркома.
И безуспешно. Тогда в подозрительных чекистских головах родилась версия: нарком жив, все это хитроумная инсценировка.
Дело взял под личный контроль Сталин. Во всех местных управлениях НКВД спешно создали специальные розыскные группы, а в самом наркомате – центральный штаб для объединения сил в масштабе страны.
Фотографией Успенского и описанием его примет снабдили все органы милиции, включая транспортную, а также службы наружного наблюдения в Центре и на местах.
Основная тяжесть розыскной работы легла на плечи Московского управления НКВД, где я тогда начинал свою службу: в Подмосковье жили родственники Успенского, у которых он мог искать приюта, за ними требовался глаз да глаз. Один из двоюродных братьев Успенского, работавший на железной дороге в Ногинске, обнаружив слежку и, очевидно ожидая ареста, неожиданно повесился, это насторожило других.
Атмосфера вокруг дела с каждым днем накалялась: непрерывные грозные телефонные звонки сверху, постоянное личное вмешательство нового наркома Берии.
В штаб непрерывно поступали сигналы, что там-то и там-то видели Успенского. Порой дело доходило до курьезов: на Каланчевской площади был задержан и доставлен на Лубянку для опознания один из руководителей штаба – Илья Илюшин, внешне похожий на Успенского.
А что в это время делает Успенский? Расчет временно отвлечь внимание чекистов на поиски утопленника оправдался. В ночь побега он отправляется на вокзал, где его ожидает жена с необходимыми вещами и билетом на поезд до Воронежа. Выходит в Курске (еще один трюк), снимает поблизости от станции комнату в квартире паровозного машиниста, где отсиживается четверо суток.
Затем, купив теплые вещи, мчится в Архангельск, пытается устроиться на работу, обращается в «Северолес» и еще две организации, но кадровиков настораживает его интеллигентный вид (по фиктивным документам он «рабочий»), ему дают от ворот поворот.
В панике он немедленно покидает Архангельск и держит путь в Калугу (в 60 километрах от нее, в Суходоле Алексинского района, проживали его престарелые родители). Там, представившись командиром запаса, готовящимся к поступлению в Военную академию, снимет комнату у ночного сторожа какого-то кооператива.
Но покоя нет.
Через пять дней – в Москву, еще теплится надежда разыскать верных друзей, остановиться у них. Он мечется, в каждом прохожем чудится чекист. Наконец через справочное бюро получает адреса своего старого сослуживца Дмитрия Виноградова и своей бывшей любовницы – врача Марисы Матсон, в прошлом жены его хорошего знакомого, полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестованного в 1937 году. Приняв меры предосторожности, направляется на квартиру Матсон и – о, счастье! – застает ее дома (она жила в Москве на полулегальном положении, так как самовольно оставила работу в Кировской области). Рассказывает, что оставил «постылую семью и опасную работу» и решил скрыться, воспользовавшись фиктивными документами, клянется в своей верности.
Удивительно, но женщина верит ему! Сама перепуганная насмерть, сама под страхом ареста, она предлагает жить вместе, обещает материальную поддержку, вызывается помочь найти работу на периферии, пока же Успенский должен отсиживаться в Калуге.
Он не знал, ищут его или поверили в самоубийство? Что с семьей? Поэтому мчится в Тулу, к свояченице, может, она знает о жене. Хотя… скорее всего, жену либо уже арестовали, либо оставили на свободе в качестве приманки.
Свояченицу не находит, а тут к хозяину его калужской квартиры является неизвестный, отрекомендовавшийся работником райисполкома. Значит, ищут, возможно, засекли его письмо к свояченице – срочно в Москву!
К этому времени Матсон получает в наркомздарве назначение на работу в Муром. Там она работает заведующей родильным отделением городской больницы, выдавая Успенского за мужа-литератора, работающего на дому.
Но квартиры надо менять, соседи наблюдательны, к тому же они (конспирация) живут без прописки.
Новая квартира, но и там нет покоя. Ищут ли его или поверили?
Решил проверить, не разыскивают ли его по фиктивному адресу, выписанному на чужую фамилию, отважился явиться в милицию, наклеив на фиктивный паспорт свою фотографию.
В милиции на него никто не обратил внимания – значит, фамилия владельца фиктивного паспорта остается неизвестной. Значит, не ищут? Или все-таки…
Вдруг в дом, где обосновались Успенский и Матсон, приходит участковый инспектор для проверки документов. Провал! Он несколько дней бродит по городу, не ночует дома и успокаивается, лишь узнав от Матсон, что интереса к нему никто не проявлял.
Но не так-то просто жить нелегально, да еще с обманутой женщиной, кожей чувствовавшей все. Нет денег, скандалы с Матсон, она упрекает в иждивенчестве.
Матсон уже работает в Муромской школе медицинских сестер, имеет доступ к бланкам и штампам этого учреждения, и Успенский просит отпечатать на пишущей машинке справку, удостоверявшую его работу в качестве помощника директора школы по хозяйственной части. Выкрав чистый бланк, она фабрикует свидетельство о пребывании Успенского с 18 января по 19 марта 1939 года на лечении в муромской больнице. Соответствующие подписи, штамп и печать, теперь есть шанс оформить на новом местожительстве трудовую книжку.
И тут дура!
14 марта Матсон уезжает в Москву и вскоре пишет, что не намерена возвращаться в Муром и жить с Успенским. Успенский умоляет ее в письмах изменить решение, сам едет в Москву, но Матсон нервна, она тоже в панике, уговаривать ее далее бесполезно. Успенский едет к своему бывшему сослуживцу Виноградову, рассказывает, что несколько месяцев якобы провел в Бутырской тюрьме и был освобожден в связи с прекращением дела.
Тут полезная информация: Виноградов 110 дней отсидел на Лубянке, его допрашивали, и был вопрос о его связи с Успенским. Случайно Виноградов узнал, что жена Успенского арестована и находится в стенах НКВД СССР. Конец!
Он бежит с квартиры Виноградова, ищет «хвост» и мчится в Муром. Чтобы несколько изменить внешний вид, покупает у вокзала грубошерстный пиджак и переобувается в сапоги – легкая маскировка.
Итак, ищут, идут по следу, проверяют связи!
В Казань! Там никто из местных чекистов не знает его в лицо.
Увы, в Казани без командировочного удостоверения не дают места в гостинице и даже Доме колхозника.
Тогда – в Арзамас. Сдав, как обычно, вещи в камеру хранения на вокзале, Успенский пускается на поиски жилья, снимает комнату.
Но ищут, ищут, вот-вот возьмут за горло! Свердловск. Но и здесь не нашел работы и сразу же в Челябинск в надежде обосноваться на Миасских золотых приисках.
Шел пятый месяц розыска Успенского. Все попытки обнаружить его местонахождение успеха не имели, вмешательство Сталина в ход розыска становилось все более жестким и категоричным. Но вдруг…
Арестованная жена Успенского вспомнила, что как-то видела паспорт, который хранил Успенский дома, – он был на фамилию Шмашковского Ивана Лавреньевича. По всему СССР пошло предупреждение, что Успенский, объявленный в розыск как особо опасный преступник, может пользоваться документами на имя Шмашковского.
А дальше события разворачивались так. 14 апреля Успенский прибыл на станцию Миасс Южно-Уральской железной дороги. Начал хлопоты по поводу трудоустройства, но не было военного билета, и он решил оставить Миасс.
А в это время группа розыска Управления НКВД по Свердловской области, получив дополнительную ориентировку об Успенском, производила на станции Миасс проверку квитанций на вещи, сданные в камеру хранения ручного багажа. В одной из них значилась фамилия Шмашковского И. Л. Проверили содержимое сданного на хранение чемодана: в нем, кроме личных вещей, оказался револьвер с запасом патронов. В камере хранения был выставлен скрытый пост наблюдения для захвата получателя чемодана.
16 апреля Успенский в ожидании прибытия поезда находился в ресторане при вокзале. Прикрываясь газетой, делал вид, что читает, между тем пристально всматривался в лица входящих в ресторан. В какой-то момент в появившемся в дверях человеке сразу опознал чекиста.
Успев выскочить из ресторана на перрон, Успенский бросился бежать по станционным путям, оперработник – за ним! Гнал вперед, обливаясь потом, но от погони не оторвался. Пришлось остановиться и поднять руки.
На допросе Успенский показал, что мысль избежать ареста за содеянное возникла у него под воздействием беседы на даче Ежова. В Киеве выяснял возможность перехода советско-польской границы вместе с женой и сыном. Увы, это оказалось иллюзией.
Тогда, сославшись на указание Центра, дал задание оперативно-техническому отделу изготовить пять комплектов фиктивных документов для легализации на территории СССР. Один из комплектов оставил у себя, а остальные уничтожил.
И когда днем 14 ноября 1938 года раздался звонок Ежова, то его слова: «Тебя вызывают в Москву – плохи твои дела» он воспринял как сигнал, предупреждение о грозившем аресте. Стреляться или бежать? Ежов в беседе намекнул: «А в общем, ты сам смотри, как тебе ехать и куда именно ехать» Дальше уж рутина: расстреляли – и точка.
Возмездие настигло ежовского палача. Ну и что? Кровь и чужих, и своих продолжала литься рекой…
(С. Федосеев. //Совершенно секретно. – 1996. – №9)
Доктор Смерть
Этот обшарпанный, похожий на наш «уазик» фургон выполняет две функции – душегубки и труповозки. Владелец фургона доктор Джек Кевор-кян принимает в нем очередного пациента, пожелавшего ускорить свой уход из жизни. Когда акция завершается, доктор везет тело в больницу и сдает там «под расписку», вручая служителям документы на труп – фамилия, имя, местожительство, а также видеопленка с последним словом самоубийцы, сценой его ухода из жизни, – и уезжает. Никто его не останавливает, ни от кого он не бежит. Дальше – дело судебных медиков и детективов выяснять обстоятельства смерти. Трижды Джеку Кеворкяну предъявляли обвинение в убийстве и трижды оправдывали.
Ни один нобелевский лауреат в области медицины не может сравниться с доктором Кеворкяном. Начав свою неординарную деятельность шесть лет назад, он к середине сентября нынешнего года «обслужил» сорок клиентов. Это официально. Но на днях его адвокат признал: «Их было гораздо больше. Сколько? Свыше одного и менее ста». Джека Кеворкяна именуют «Доктор Смерть». Он никогда не ищет клиентов, они едут к нему сами, преодолевая иной раз тысячи миль.
Ни один нобелевский лауреат в области медицины не может сравниться с доктором Кеворкяном. Начав свою неординарную деятельность шесть лет назад, он к середине сентября нынешнего года «обслужил» сорок клиентов. Это официально. Но на днях его адвокат признал: «Их было гораздо больше. Сколько? Свыше одного и менее ста». Джека Кеворкяна именуют «Доктор Смерть». Он никогда не ищет клиентов, они едут к нему сами, преодолевая иной раз тысячи миль.