Страница:
Генерал армии Масленников напрочь отказался принять Церетели. И другие генералы за версту обходили Шалву Отаровича, как прокаженного. Тогда он, недолго думая, подал рапорт на имя нового министра внутренних дел СССР Круглова и попросился в отставку.
Возвратившись в Тбилиси, Церетели сдал дела и, став пенсионером, спокойно прожил дома месяц с небольшим. Ждал он ареста или нет – трудно сказать, но когда 13 августа ему внезапно предъявили ордер, на его лице не дрогнул ни один мускул. Спешно этапированный в Москву, Шалва Отарович явился для следователей сущей находкой: он совершенно не умел лгать и на прямо поставленные вопросы всегда давал правдивые ответы. А если его пытались унизить, он невозмутимо говорил то, что думал. Однажды его спросили, как он, безграмотный человек, мог занимать руководящие должности в органах ВЧК – ОГПУ – НКВД. «Не мне судить о степени собственной грамотности, – ровным голосом ответил Церетели. – Но одно знаю точно – чекистом я был грамотным».
Спросят – ответит, и все, дальше от него слова не дождешься. Поэтому о специальных операциях, в которых участвовал Церетели, впервые услышали от других арестованных.
«Что вы делали вместе с Берией либо по его преступным указаниям?» – спрашивали у бывшего наркома внутренних дел Грузии А. Н. Рапавы.
«Летом 1939 или 1940 года, точно не помню, Л. П. Берия позвонил мне по телефону из Москвы и сказал, что в Тбилиси вместе с женой приедет наш посол в Китае Бовкун-Луганец, которого нужно хорошо встретить и поместить в санаторий Цхалтубо. Одновременно мне было сказано, что прибудут два сотрудника НКВД, которых также нужно устроить в Цхалтубо.
Бовкун-Луганец прибыл поездом один, без жены, был мною встречен и помещен в дом отдыха Лечсанпура Грузии в Цхалтубо. Через день или два, точно не помню, прибыли сотрудники НКВД. Они сказали мне, что по указанию руководства должны ликвидировать Бовкуна-Луганца, что он – враг народа, и если его ликвидацию провести открыто, соучастники могут остаться в Китае. Далее мне было сказано, что Бовкуна-Луганца решено отравить.
Я позвонил по телефону Берии и доложил, что нецелесообразно проводить операцию по задуманному плану, так как внезапная смерть такого ответственного работника неизбежно повлечет за собой вмешательство врачей, вскрытие трупа и т. п. Берия ответил: «Я спрошу и сообщу». На второй день он сказал мне, чтобы сотрудники возвращались назад, а я арестовал бы Бовкуна-Луганца и доставил в Москву. Это указание Берии было мною выполнено скрытно, ночью, так что никто посторонний не знал об аресте.
Через некоторое время Б. Кобулов, в ту пору начальник Секретно-политического отдела НКВД СССР, по телефону передал мне подробный план операции. В Тбилиси прибудет служебный вагон с сотрудниками НКВД, которые привезут трупы Бовкуна-Луганца и его жены. Мне же надлежит инсценировать автомобильную катастрофу, о чем опубликовать в печати. При этом мне был даже передан текст сообщения в печать.
О том, что произошло дальше, мы узнаем из упомянутой выше стенограммы Специального судебного присутствия, где председательствующий, Маршал Советского Союза И. Конев, допрашивал подсудимого Влодзимирского:
«Вопрос: По указанию Берии вы принимали участие в пытках, похищениях и убийствах советских людей?
Ответ: В 1939 году, в июне или июле, меня вызвали в кабинет Берии. Там находился Меркулов и еще кто-то. Берия дал указание Меркулову создать. опергруппу из 3–4 человек и произвести секретный арест жены Кулика. Я был участником этой группы. Меркулов разрабатывал план, как устроить засаду, и предложил жену Кулика снять секретно. Ордера на арест жены Кулика не было.
Вопрос: Значит, вы тайно похитили человека ни в чем не виновного… то есть без всяких оснований?
Ответ: Была ли она виновата или нет, не знаю. Я считал, что ее снимают незаметно, так как не хотят компрометировать ее мужа.
Вопрос: Вы похитили жену Кулика, а что вы с ней сделали?
Ответ: Мы привезли ее в здание НКГБ и сдали. Я больше ничего не делал… Через полтора месяца меня вызвал Кобулов, приказал выехать в Сухановскую тюрьму, получить там жену Кулика и передать ее Блохину. Я понял, что если жена Кулика передается коменданту Блохину, это значит для исполнения приговора, то есть расстрела… Я только теперь узнал, что ее допрашивали Берия и Меркулов…»
Стало быть, Кулик-Симонич допрашивали. А где же протокол ее допроса? Его уничтожили сразу же после того, как миновала надобность. А что такая надобность была, мы поймем из ответов подсудимого Меркулова на вопросы члена суда Михайлова:
«Вопрос: Вы допрашивали Кулик-Симонич? Ответ: Кулик-Симонич я допрашивал вместе с Берией, правильнее сказать – допрашивал ее Берия, а я вел запись протокола. Никаких показаний о своей шпионской работе она нам не дала и была нами завербована в качестве агента.
Вопрос: За что же была убита Кулик-Симонич? Ответ: Я ее не убивал. Берия сказал мне, что о ее расстреле есть указание свыше. У меня не было никаких сомнений в том, что такое указание действительно было получено…»
Кто же заказал убийство жены Кулика? Тот, кто произнес историческую фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселей», – Иосиф Виссарионович Сталин.
Ни в одном документе дела Берии его фамилия не упоминалась с оттенком осуждения, но удивляться здесь нечему – таковы были «правила игры» и на предварительном следствии, и в судебном заседании. Еще бы, в ту пору Сталин – личность неприкосновенная, на нее запрещалось набрасывать даже легкую тень. Судьи и следователи – люди дисциплинированные, что прикажут – то они и сделают, да и подсудимые тоже народ сознательный, как-никак старые члены партии, им и в преддверии смерти надлежит радеть о незыблемости канонов.
Вернемся! могли ли два народных комиссара СССР – внутренних дел (Берия) и государственной безопасности (Меркулов) – по собственной инициативе похитить жену одного из двух живых Маршалов Советского Союза? Утвердительный ответ на этот вопрос даст только человек, совершенно не знакомый с нравами и обычаями кремлевского «двора». И ликвидацию Бовкуна-Луганца исполнили по команде Сталина. Помните, как Парава возражал против отравления посла, а Берия сказал: «Я спрошу и сообщу». У кого же он мог спрашивать? У Сталина, у кого же еще! Да и за проектировавшимися акциями в отношении Литвинова, Капицы и Каплера безошибочно угадывается его злая воля. Литвинов был принципиальным противником пакта Молотова – Риббентропа, мешал установлению тесных контактов с Гитлером и за одно то, по мнению Сталина, заслуживал смерти. Кстати, Берия лично осматривал дорогу, по которой Литвинов ездил на дачу, выбрал поворот, где удобно было устроить автокатастрофу, и не довел дело до конца лишь потому, что Сталин передумал. Капица отличался независимостью суждений, что тоже каралось смертью, но, к счастью, до него не дошли руки – что-то отвлекло Сталина, и он забыл о Капице. Что же касается намечавшегося избиения кинорежиссера Каплера, то тут побудительный мотив у Вождя был, как говорят, проще пареной репы: сукин сын Каплер завел шашни со Светланой Алилуевой, забыв о том, чья она дочь. Казнить за шашни – вроде бы перебор, а вот хорошенько набить морду – в самый раз. Полагаю, что мысль использовать жену Кулика в качестве агента при муже родилась в голове у Берии экспромтом, однако мудрый Вождь отбросил ее, как шелуху, – живая женщина может разболтать, где она побывала и о чем с ней беседовали, а мертвая куда надежнее, та точно ничего не скажет…
Едва ли Берия, Меркулов, Влодзимирский и Церетели размышляли о том, что законно, а что нет. Раз сам товарищ Сталин приказал тайно ликвидировать кого-то, значит, у него были бесспорные основания. А всякого рода бумаженции – вроде ордеров на аресты или решений «троек» – это простые формальности, за которые цепляются только буквоеды. Главное – не рассуждать, а вовремя выполнить приказ и доложить об исполнении.
Приговорили Церетели осенью 1955 года к высшей мере наказания, как это ни странно, за измену родине и принадлежность к контрреволюционной организации, чего, понятно, не было и в помине. На суде Шалва Отарович держался с присущим ему достоинством, а в последнем слове поведал судьям, что в 1919 году с великой радостью вступил в ряды коммунистической партии и до дня ареста в течение 34 лет никаких прегрешений против родной партии не допускал.
Вынужден признать, что князь Церетели говорил чистую правду и верно служил своей партии. А коль скоро осудили его не за убийство ни в чем не повинных людей, от чего ему было бы не отвертеться, а за то, чего он в действительности не совершал, то я допускаю, что приговор по делу Церетели будет опротестован и отменен. Это ли не парадокс?
(К. Столяров. // Совершенно секретно. – 1994. – №9)
Ильич, которого мы не знали
Возвратившись в Тбилиси, Церетели сдал дела и, став пенсионером, спокойно прожил дома месяц с небольшим. Ждал он ареста или нет – трудно сказать, но когда 13 августа ему внезапно предъявили ордер, на его лице не дрогнул ни один мускул. Спешно этапированный в Москву, Шалва Отарович явился для следователей сущей находкой: он совершенно не умел лгать и на прямо поставленные вопросы всегда давал правдивые ответы. А если его пытались унизить, он невозмутимо говорил то, что думал. Однажды его спросили, как он, безграмотный человек, мог занимать руководящие должности в органах ВЧК – ОГПУ – НКВД. «Не мне судить о степени собственной грамотности, – ровным голосом ответил Церетели. – Но одно знаю точно – чекистом я был грамотным».
Спросят – ответит, и все, дальше от него слова не дождешься. Поэтому о специальных операциях, в которых участвовал Церетели, впервые услышали от других арестованных.
«Что вы делали вместе с Берией либо по его преступным указаниям?» – спрашивали у бывшего наркома внутренних дел Грузии А. Н. Рапавы.
«Летом 1939 или 1940 года, точно не помню, Л. П. Берия позвонил мне по телефону из Москвы и сказал, что в Тбилиси вместе с женой приедет наш посол в Китае Бовкун-Луганец, которого нужно хорошо встретить и поместить в санаторий Цхалтубо. Одновременно мне было сказано, что прибудут два сотрудника НКВД, которых также нужно устроить в Цхалтубо.
Бовкун-Луганец прибыл поездом один, без жены, был мною встречен и помещен в дом отдыха Лечсанпура Грузии в Цхалтубо. Через день или два, точно не помню, прибыли сотрудники НКВД. Они сказали мне, что по указанию руководства должны ликвидировать Бовкуна-Луганца, что он – враг народа, и если его ликвидацию провести открыто, соучастники могут остаться в Китае. Далее мне было сказано, что Бовкуна-Луганца решено отравить.
Я позвонил по телефону Берии и доложил, что нецелесообразно проводить операцию по задуманному плану, так как внезапная смерть такого ответственного работника неизбежно повлечет за собой вмешательство врачей, вскрытие трупа и т. п. Берия ответил: «Я спрошу и сообщу». На второй день он сказал мне, чтобы сотрудники возвращались назад, а я арестовал бы Бовкуна-Луганца и доставил в Москву. Это указание Берии было мною выполнено скрытно, ночью, так что никто посторонний не знал об аресте.
Через некоторое время Б. Кобулов, в ту пору начальник Секретно-политического отдела НКВД СССР, по телефону передал мне подробный план операции. В Тбилиси прибудет служебный вагон с сотрудниками НКВД, которые привезут трупы Бовкуна-Луганца и его жены. Мне же надлежит инсценировать автомобильную катастрофу, о чем опубликовать в печати. При этом мне был даже передан текст сообщения в печать.
О том, что произошло дальше, мы узнаем из упомянутой выше стенограммы Специального судебного присутствия, где председательствующий, Маршал Советского Союза И. Конев, допрашивал подсудимого Влодзимирского:
«Вопрос: По указанию Берии вы принимали участие в пытках, похищениях и убийствах советских людей?
Ответ: В 1939 году, в июне или июле, меня вызвали в кабинет Берии. Там находился Меркулов и еще кто-то. Берия дал указание Меркулову создать. опергруппу из 3–4 человек и произвести секретный арест жены Кулика. Я был участником этой группы. Меркулов разрабатывал план, как устроить засаду, и предложил жену Кулика снять секретно. Ордера на арест жены Кулика не было.
Вопрос: Значит, вы тайно похитили человека ни в чем не виновного… то есть без всяких оснований?
Ответ: Была ли она виновата или нет, не знаю. Я считал, что ее снимают незаметно, так как не хотят компрометировать ее мужа.
Вопрос: Вы похитили жену Кулика, а что вы с ней сделали?
Ответ: Мы привезли ее в здание НКГБ и сдали. Я больше ничего не делал… Через полтора месяца меня вызвал Кобулов, приказал выехать в Сухановскую тюрьму, получить там жену Кулика и передать ее Блохину. Я понял, что если жена Кулика передается коменданту Блохину, это значит для исполнения приговора, то есть расстрела… Я только теперь узнал, что ее допрашивали Берия и Меркулов…»
Стало быть, Кулик-Симонич допрашивали. А где же протокол ее допроса? Его уничтожили сразу же после того, как миновала надобность. А что такая надобность была, мы поймем из ответов подсудимого Меркулова на вопросы члена суда Михайлова:
«Вопрос: Вы допрашивали Кулик-Симонич? Ответ: Кулик-Симонич я допрашивал вместе с Берией, правильнее сказать – допрашивал ее Берия, а я вел запись протокола. Никаких показаний о своей шпионской работе она нам не дала и была нами завербована в качестве агента.
Вопрос: За что же была убита Кулик-Симонич? Ответ: Я ее не убивал. Берия сказал мне, что о ее расстреле есть указание свыше. У меня не было никаких сомнений в том, что такое указание действительно было получено…»
Кто же заказал убийство жены Кулика? Тот, кто произнес историческую фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселей», – Иосиф Виссарионович Сталин.
Ни в одном документе дела Берии его фамилия не упоминалась с оттенком осуждения, но удивляться здесь нечему – таковы были «правила игры» и на предварительном следствии, и в судебном заседании. Еще бы, в ту пору Сталин – личность неприкосновенная, на нее запрещалось набрасывать даже легкую тень. Судьи и следователи – люди дисциплинированные, что прикажут – то они и сделают, да и подсудимые тоже народ сознательный, как-никак старые члены партии, им и в преддверии смерти надлежит радеть о незыблемости канонов.
Вернемся! могли ли два народных комиссара СССР – внутренних дел (Берия) и государственной безопасности (Меркулов) – по собственной инициативе похитить жену одного из двух живых Маршалов Советского Союза? Утвердительный ответ на этот вопрос даст только человек, совершенно не знакомый с нравами и обычаями кремлевского «двора». И ликвидацию Бовкуна-Луганца исполнили по команде Сталина. Помните, как Парава возражал против отравления посла, а Берия сказал: «Я спрошу и сообщу». У кого же он мог спрашивать? У Сталина, у кого же еще! Да и за проектировавшимися акциями в отношении Литвинова, Капицы и Каплера безошибочно угадывается его злая воля. Литвинов был принципиальным противником пакта Молотова – Риббентропа, мешал установлению тесных контактов с Гитлером и за одно то, по мнению Сталина, заслуживал смерти. Кстати, Берия лично осматривал дорогу, по которой Литвинов ездил на дачу, выбрал поворот, где удобно было устроить автокатастрофу, и не довел дело до конца лишь потому, что Сталин передумал. Капица отличался независимостью суждений, что тоже каралось смертью, но, к счастью, до него не дошли руки – что-то отвлекло Сталина, и он забыл о Капице. Что же касается намечавшегося избиения кинорежиссера Каплера, то тут побудительный мотив у Вождя был, как говорят, проще пареной репы: сукин сын Каплер завел шашни со Светланой Алилуевой, забыв о том, чья она дочь. Казнить за шашни – вроде бы перебор, а вот хорошенько набить морду – в самый раз. Полагаю, что мысль использовать жену Кулика в качестве агента при муже родилась в голове у Берии экспромтом, однако мудрый Вождь отбросил ее, как шелуху, – живая женщина может разболтать, где она побывала и о чем с ней беседовали, а мертвая куда надежнее, та точно ничего не скажет…
Едва ли Берия, Меркулов, Влодзимирский и Церетели размышляли о том, что законно, а что нет. Раз сам товарищ Сталин приказал тайно ликвидировать кого-то, значит, у него были бесспорные основания. А всякого рода бумаженции – вроде ордеров на аресты или решений «троек» – это простые формальности, за которые цепляются только буквоеды. Главное – не рассуждать, а вовремя выполнить приказ и доложить об исполнении.
Приговорили Церетели осенью 1955 года к высшей мере наказания, как это ни странно, за измену родине и принадлежность к контрреволюционной организации, чего, понятно, не было и в помине. На суде Шалва Отарович держался с присущим ему достоинством, а в последнем слове поведал судьям, что в 1919 году с великой радостью вступил в ряды коммунистической партии и до дня ареста в течение 34 лет никаких прегрешений против родной партии не допускал.
Вынужден признать, что князь Церетели говорил чистую правду и верно служил своей партии. А коль скоро осудили его не за убийство ни в чем не повинных людей, от чего ему было бы не отвертеться, а за то, чего он в действительности не совершал, то я допускаю, что приговор по делу Церетели будет опротестован и отменен. Это ли не парадокс?
(К. Столяров. // Совершенно секретно. – 1994. – №9)
Ильич, которого мы не знали
Являлся ли Карлос агентом КГБ – проблема, давно занимающая западное общественное мнение. Смешно предполагать, что КГБ вербовал всех студентов в Университете им. Лумумбы (такой миф бытует на Западе), наоборот, лишь немногие подходили для тайной деятельности, да и большинство студентов и вербовать не нужно было – они сами были готовы к борьбе за коммунистические идеи. Помнится, в 60–70-е годы наша разведка буквально отбивалась от предложений внутренних органов передать агентов из «третьего мира». Нам нужны были американцы, натовцы, на худой конец нейтралы-шведы, но эта афро-азиатская разношерстная братия… ее и так было пруд пруди! Карлос по своим данным (разгульный образ жизни плюс участие в студенческих демонстрациях) совершенно не вписывался в светлый образ агента КГБ. Террор, как известно, осуждал самый масштабный террорист В. Ленин. Сам Андропов даже на секретных совещаниях высказывал резкое неприятие терроризма. После предательств сотрудников в 70-е годы отдел «мокрых дел» КГБ был серьезно реорганизован и нацелен не на террор, а на возможные действия во время войны. После крушения коммунистического режима стало известно, что Карлос и прочие террористы имели контакты с разведкой ГДР и других сателлитов. Андропов был чрезвычайно осторожным политиком и очень боялся вляпаться в историю из-за террористов и бросить тем самым тень на миролюбивый брежневский курс. Но, отказываясь от прямых контактов и от содействия террористам, он все же старался не упустить их из виду и быть в курсе их деятельности (возможно, еще появятся на свет и иные документы). Занимался ли сам КГБ терроризмом в андроповские годы – открытый вопрос, ибо западники в понятие «террорист» включали и деятелей типа Нельсона Манделы, которому сейчас его бывшие ненавистники поют осанну. Но то, что КПСС через КГБ помогала национально-освободительному движению, в известной части террористическому, – это неоспоримый факт.
Его подлинное имя – Ильич Рамирес Санчес. Более известен как Карлос или Шакал Карлос.
Кто-то говорил, что он родился в Сантьяго-де-Чили. Кто-то утверждал, что в столице Колумбии Боготе. Разведывательные службы некоторых стран считали его родиной Израиль. Другие специалисты с этим не соглашались и оспаривали место рождения – от США до СССР.
В четырнадцать лет Карлос возглавлял молодежное коммунистическое движение в Каракасе, Венесуэла. Он был завербован КГБ раньше, чем ему исполнилось пятнадцать лет.
30 мая 1972 года. Двадцать семь человек были убиты и шестьдесят девять ранены, когда трое членов «Красной Армии Японии» открыли огонь из автоматического оружия в аэропорту «Лод», Тель-Авив. Нападение организовал Карлос. Двое из нападавших убиты в перестрелке с израильскими силами безопасности. Третий захвачен и заключен в тюрьму. Карлос скрылся.
5 сентября 1972 года во время Олимпиады в Мюнхене Карлос возглавлял арабскую группу «Черный сентябрь» в нападении на израильскую команду. Через 24 часа израильские спортсмены были убиты. Несмотря на то что некоторые из нападавших погибли, часть – ранены и захвачены, Карлос скрылся невредимым.
28 сентября 1973 года. Двое арабских террористов садятся в поезд Москва – Вена под названием «Экспресс Шопена» в Братиславе, Чехословакия. Когда поезд прибывает в Маршегг на австрийской стороне границы, они достают автоматы и ручные гранаты и захватывают четверых заложников. Они требуют, чтобы Австрия закрыла крепость Шенау, транзитный лагерь для евреев, покидающих Россию. Австрия выполняет их требования, и оба араба вылетают в Ливию. Решение австрийского канцлера Бруно Крайски принять предложение вызывает шум во всем мире. Человеком, который спланировал и организовал акцию, был Карлос.
По мере того как увеличивалось число нанимателей, все труднее становилось определить, на какую же конкретно спецслужбы он работал. Если массовое убийство в «Лоде» и Мюнхене лежит на совести палестинцев, то кто же тогда застрелил югославского вице-консула в Лионе в марте 1974 года десятью пулями из автомата? На кого работал Карлос в Париже 19 декабря 1974 года, когда военный атташе Уругвая полковник Рамон Тробаль упал мертвым на подземной стоянке, пораженный шестью пулями? К середине 197.5 года специалисты по борьбе с терроризмом с нарастающей обеспокоенностью спрашивали в средствах массовой информации: не является ли Шакал Карлос советским террористом, вышедшим из-под контроля?
В декабре 1975 года он прошел через стеклянные двери штаб-квартиры ОПЕК в Вене по заданию ливийского лидера Муаммара Каддафи. Специалисты не понимали, зачем Карлосу понадобилось захватывать заложниками министров нефтяной промышленности стран ОПЕК. Страх и растерянность, испытанные министрами, – именно то, чего хотел Каддафи. Он заплатил за это Карлосу двадцать миллионов долларов.
Посол, несмотря на серьезное ранение, выжил. Израиль в ответ на покушение вторгся в Ливан. Вначале утверждали, что цель вторжения – установить стабильные и безопасные границы, но скоро всему миру стало ясно, что истинной целью было полное уничтожение Организации освобождения Палестины, штаб-квартира которой находилась в то время в Бейруте. Ясир Арафат и его сторонники были вынуждены покинуть страну в середине сентября. Вслед за этим ливанская армия обнаружила доказательства того, что в лагере беженцев Бурж-Эль-Ба-ражнех среди последних палестинских бойцов, покинувших его, был Карлос, скрывшийся морем в Тунис.
К концу 80-х годов слава легендарного Карлоса продолжала расти. 14 августа 1990 года, по сведениям ряда национальных разведслужб, стало известно, что иракский диктатор Саддам Хусейн, вторгшийся в Кувейт, готовил террористические акты с помощью Карлоса. Объектами были иракские диссиденты, обосновавшиеся в Лондоне и других европейских столицах. Широкий ассортимент оружия, имевшийся в распоряжении Шакала, включал химические средства. Как было установлено, Карлос имел заключительные встречи с Саддамом Хусейном в Багдаде.
Длинная цепочка связей с членами левоэкстремистских организаций в Италии, Алжире привела Дэвида Яллопа в Бейрут. Там он впервые встретился с Карлосом на конспиративной квартире.
В комнате было человек восемь. Некоторые сидели на лавках, другие лежали вдоль стен. Судя по табачному дыму, который густо висел в воздухе, они были здесь уже давно. Когда мы вошли, один из них встал, затем подошел с протянутой рукой. Другие уставились на меня.
– Меня зовут Карлос.
Мы пожали друг другу руки.
– Я – Дэвид Яллоп.
– Да, я знаю.
Он повернулся к остальным и заговорил по-арабски. Они вышли из комнаты, оглядываясь на меня. Карлос проводил меня к креслу, и мы сели.
Он выглядел совсем как постаревший вариант фотографий из моего портфеля – снятых до того, как он стал известен всему миру, – только сейчас у него были большие, густые усы. Он также располнел. Я прикинул, что в нем килограммов девяносто пять.
Минут пять – десять мы разговаривали о том о сем. Это было вполне по-арабски. Очень часто в дальней-шем, когда мне приходилось беседовать с кем-либо на Ближнем Востоке – с Арафатом в Тунисе, Каддафи в Триполи или с палестинским беженцем в лагере, – я вспоминал эти первые десять минут. А потом…
– В вашем чемоданчике, кроме записей, есть магнитофон?
– Да. Но он пока не включен.
– Конечно нет. Вы же не глухой человек. Боюсь, что не позволю вам записывать этот разговор. Но можете делать любые рукописные заметки.
– Я понимаю это. Но вы оставляете для меня одну проблему. Мне нужно доказательство, что вы – Карлос.
– То, что я вам расскажу о себе, не может исходить ни от кого другого.
– Достаточно убедительно, но мне нужно какое-нибудь определенное доказательство. В прошлом, когда вы брали на себя ответственность за конкретную акцию, вы иногда оставляли на записке свои отпечатки пальцев. Меня это устроит. Никто не скажет, что ваши отпечатки пальцев фальшивые.
– Мы с вами поладим. Вы хотите, чтобы я рассказал вам историю своей жизни?
– Да.
– Я готов отдать свою историю в том виде, как она есть, в ваши руки.
Я спросил его, почему он готов довериться мне. Он откинулся в своем кресле и улыбнулся:
– Отдать мою историю в ваши руки – это пустяк. Вы отдаете в мои руки вашу жизнь.
…Компартия Венесуэлы согласилась стать спонсором обучения Ильича и его брата Ленина в Университете имени Патриса Лумумбы. Университет был основан в 1961 году, в тот же год, когда человек, имя которого он носит, премьер-министр Конго, был убит ЦРУ. В то время, когда братья Рамирес поступили туда, преподавательский состав включал приблизительно 1200 человек, около восьми процентов из которых были профессорами или докторами наук. Много лет это являлось важным вкладом Советского Союза в образование «третьего мира». Две трети из примерно 6000 студентов прибывали в основном из Азии, Африки и Латинской Америки, одну треть составляли советские студенты.
Все проректоры по учебной части и работе со студентами-иностранцами были сотрудниками КГБ. Студенты-иностранцы размещались в общежитии, по трое в комнате, каждый третий студент всегда был русским. По прибытии студенты тщательно изучались сотрудником КГБ, и те, кто считался «перспективным», разрабатывались дальше. За остальными просто следили, обычно при помощи того самого, третьего в комнате. Делались периодические донесения, и студенты непрерывно «переоценивались».
В этот странный мир осенью 1968 года приехали братья Рамирес – не из бедности и отсталости «третьего мира», а из шумного Лондона. В отличие от многих своих однокурсников Ильич и Ленин не имели опыта лагерей беженцев на Ближнем Востоке. Им были незнакомы голод и нищета, как многим их коллегам из Африки, они не испытали жизни при тоталитарном режиме в отличие от своих новых друзей из стран Варшавского Пакта.
– Мой отец всегда учил нас задавать преподавателям вопросы, если мы чувствовали, что какое-либо из высказанных мнений… как это сказать… сомнительно. В Москве мы задавали много вопросов.
– Они должны были считать вас подрывным элементом.
– Они считали некоторых из нас, включая меня, головной болью.
Мы быстро приближались к другому «минному полю» в нашей беседе. Вместо того чтобы вмешиваться в ее течение, я сделал обходной маневр.
– Ваш отец был также человеком, который учил вас, что Маркс и Ленин были людьми, оказавшими величайшее воздействие на историю человечества. Вот вы оказались в 1968 году в Советском Союзе. Выглядело ли это в некотором роде как возвращение на историческую родину»?
– Не так заметно, но мы, конечно, стремились узнать действительность. Увидеть своими глазами советский образ жизни.
– И насколько действительность соответствовала теории?
– Очень плохо. Жизнь в России, а именно в Москве в период между 1968 и 1970 годами, имела очень мало общего с учением Ленина. Я не говорю о простых людях. Я имею в виду власти. Они были абсолютно закостенелыми. В Москве я впервые узнал, что означает «следование линии партии»: «Сегодня вечером вы должны присутствовать на собрании компартии Венесуэлы. В субботу после обеда вы должны присутствовать на собрании Ассоциации латиноамериканских студентов. Вы не можете выезжать из города без разрешения». И так далее…
– И какова была ваша реакция на эти инструкции?
– Послушайте, мне было девятнадцать лет, когда я приехал в Россию. Москва была полна красивых молодых женщин, ищущих развлечений. Какой должна была, по-вашему, быть моя реакция? При выборе между обсуждением линии партии по вопросу о повстанческих действиях и приятным времяпрепровождением с музыкой, женщиной и бутылкой водки политическая дискуссия занимала очень низкое место в списке моих предпочтений.
В то время как большинство студентов Университета Патриса Лумумбы перебивались на ежемесячные советские стипендии в 90 рублей (в то время это было приблизительно 90 фунтов стерлингов), братья Рамирес регулярно получали чеки на две-три сотни долларов от своего отца, которые они щедро тратили на «сладкую жизнь» не только для себя, но и для всех своих друзей. Когда власти хмурились, а КПВ возражала, Хосе игнорировал признаки опасности, отметал их возражения в сторону и продолжал присылать деньги своим сыновьям.
В марте 1969 года университет переписал двести студентов за демонстрацию и беспорядки перед иностранным посольством. Среди них был Ильич, которого также обвиняли в «хулиганских действиях» и «нанесении ущерба личной собственности».
Все началось, когда около тридцати иранских студентов получили уведомление от своего посольства, что их паспорта не будут продлены. У некоторых изъяли старые паспорта. Таким образом, они были лишены шахским режимом своего гражданства и брошены в Москве.
Демонстрацию запланировали на экстренном собрании студентов, и 11 марта более двухсот студентов устроили столкновение с милицией и КГБ перед иранским посольством. По западным стандартам столкновение было легким. Никого не застрелили. Никого не били без причины. Для Москвы тех времен это было сенсацией. Трамваи со студентами останавливались до того, как они достигали района посольства Ирана, и многих, включая Ленина, бесцеремонно выталкивали наружу. Ильича, с его светлой кожей и в меховой шапке, приняли за местного жителя и отпустили. Он попал в центр демонстрации, когда события уже кипели. Из портфеля его товарища, которого схватила милиция, выпала на снег большая бутылка чернил. Ильич подобрал ее и бросил, целясь в здание иранского посольства. Он вспомнил этот эпизод:
– Я промахнулся. Бутылка чернил угодила прямо в окно частной квартиры.
Ильича милиционеры подхватили под руки и забросили в милицейский фургон вместе с другими арестованными студентами.
Несколько недель у него на предплечьях оставались ссадины. В конце концов милиция освободила студентов со строгим предупреждением, которое было продублировано университетскими властями.
К концу первого года учебы Ильич и Ленин успешно сдали экзамены за подготовительный курс русского языка и были зачислены на основной курс. Оба решили, что пришло время расслабиться.
– Мы запрыгнули в экспресс Москва – Копенгаген, а оттуда отправились в Амстердам. У Ленина была гитара, а у меня – отличное настроение.
В то время, как и сейчас, Амстердам мог многое предложить своим гостям. Некоторых привлекали полотна Ван Гога в Рийксмузеуме, других – каналы, пересекающие город. Ильич с братом искали других развлечений.
– Секс, наркотики и рок-н-ролл. Я помню вечер, когда мы, не успев приехать, отправились послушать музыку в «парадизо». Я не могу воспроизвести ни одной ноты. Ленин – с голосом, действительно хорошо играет на гитаре. Кто-то дал мне «косяк» затянуться. Остаток вечера я помню смутно, кроме того, что мы спали на Дам-Сквер. Мы выглядели хуже, чем персонажи «Ночного дозора» Рембрандта. На следующий вечер я отправился за «товаром» в район Красных фонарей.
– Вы чего-нибудь купили?
Он рассмеялся:
– Эти девушки не дают в кредит.
Вернувшись осенью для продолжения учебы, они удвоили свои усилия за пределами аудитории. Ильич познакомился с кубинкой по имени Соня Марина Ориола, и у них начался роман. Были еще и водка, и песни под гитару, и интриги университетской политики. Братьям Рамирес велели следовать линии партии, но они не любили выполнять приказания, особенно своих земляков-венесуэльцев. Ильич считал, что им нужен родительский совет отца, находящегося за многие тысячи миль от них, в Каракасе. Он пошел в медпункт с жалобой на сильные боли в животе и попросил разрешения вернуться в Лондон, чтобы его мать могла следить за лечением…
Вернувшись в Москву в середине февраля, Ильич, уверенный в отцовской поддержке, стал еще более активен в своем конфликте с КПВ, с преподавателями и вообще с чиновниками. Ранней весной его известили, что он официально осужден организацией КПВ в Москве, которая донесла в Каракас о своих проблемах с ним. Примерно в то же время Соня сообщила ему, что беременна.
Не обращая особого внимания на эти трудности, Ильич продолжает организовывать собрания своей теперь уже не настолько тайной ячейки венесуэльцев. До того как их раскрыли, они разработали секретный план: во время летних каникул 1970 года поехать на Ближний Восток для обучения методам ведения партизанской войны.
В конце июня руководство КПВ в Каракасе отреагировало на жалобы ортодоксальной части венесуэльских студентов и прекратило свою спонсорскую деятельность в отношении как Ильича, так и Ленина. Это неизбежно повлекло прекращение учебы, и через несколько дней их вызвали в кабинет ректора университета. После того как был зачитан казавшийся бесконечным список их прегрешений, братьям сообщили, что они исключены. Через пятнадцать лет, когда Карлос вспоминал об этом событии, все еще была заметна обида. Опять его ответы опережали мои вопросы.
Его подлинное имя – Ильич Рамирес Санчес. Более известен как Карлос или Шакал Карлос.
Кто-то говорил, что он родился в Сантьяго-де-Чили. Кто-то утверждал, что в столице Колумбии Боготе. Разведывательные службы некоторых стран считали его родиной Израиль. Другие специалисты с этим не соглашались и оспаривали место рождения – от США до СССР.
В четырнадцать лет Карлос возглавлял молодежное коммунистическое движение в Каракасе, Венесуэла. Он был завербован КГБ раньше, чем ему исполнилось пятнадцать лет.
30 мая 1972 года. Двадцать семь человек были убиты и шестьдесят девять ранены, когда трое членов «Красной Армии Японии» открыли огонь из автоматического оружия в аэропорту «Лод», Тель-Авив. Нападение организовал Карлос. Двое из нападавших убиты в перестрелке с израильскими силами безопасности. Третий захвачен и заключен в тюрьму. Карлос скрылся.
5 сентября 1972 года во время Олимпиады в Мюнхене Карлос возглавлял арабскую группу «Черный сентябрь» в нападении на израильскую команду. Через 24 часа израильские спортсмены были убиты. Несмотря на то что некоторые из нападавших погибли, часть – ранены и захвачены, Карлос скрылся невредимым.
28 сентября 1973 года. Двое арабских террористов садятся в поезд Москва – Вена под названием «Экспресс Шопена» в Братиславе, Чехословакия. Когда поезд прибывает в Маршегг на австрийской стороне границы, они достают автоматы и ручные гранаты и захватывают четверых заложников. Они требуют, чтобы Австрия закрыла крепость Шенау, транзитный лагерь для евреев, покидающих Россию. Австрия выполняет их требования, и оба араба вылетают в Ливию. Решение австрийского канцлера Бруно Крайски принять предложение вызывает шум во всем мире. Человеком, который спланировал и организовал акцию, был Карлос.
По мере того как увеличивалось число нанимателей, все труднее становилось определить, на какую же конкретно спецслужбы он работал. Если массовое убийство в «Лоде» и Мюнхене лежит на совести палестинцев, то кто же тогда застрелил югославского вице-консула в Лионе в марте 1974 года десятью пулями из автомата? На кого работал Карлос в Париже 19 декабря 1974 года, когда военный атташе Уругвая полковник Рамон Тробаль упал мертвым на подземной стоянке, пораженный шестью пулями? К середине 197.5 года специалисты по борьбе с терроризмом с нарастающей обеспокоенностью спрашивали в средствах массовой информации: не является ли Шакал Карлос советским террористом, вышедшим из-под контроля?
В декабре 1975 года он прошел через стеклянные двери штаб-квартиры ОПЕК в Вене по заданию ливийского лидера Муаммара Каддафи. Специалисты не понимали, зачем Карлосу понадобилось захватывать заложниками министров нефтяной промышленности стран ОПЕК. Страх и растерянность, испытанные министрами, – именно то, чего хотел Каддафи. Он заплатил за это Карлосу двадцать миллионов долларов.
* * *
Посол, несмотря на серьезное ранение, выжил. Израиль в ответ на покушение вторгся в Ливан. Вначале утверждали, что цель вторжения – установить стабильные и безопасные границы, но скоро всему миру стало ясно, что истинной целью было полное уничтожение Организации освобождения Палестины, штаб-квартира которой находилась в то время в Бейруте. Ясир Арафат и его сторонники были вынуждены покинуть страну в середине сентября. Вслед за этим ливанская армия обнаружила доказательства того, что в лагере беженцев Бурж-Эль-Ба-ражнех среди последних палестинских бойцов, покинувших его, был Карлос, скрывшийся морем в Тунис.
К концу 80-х годов слава легендарного Карлоса продолжала расти. 14 августа 1990 года, по сведениям ряда национальных разведслужб, стало известно, что иракский диктатор Саддам Хусейн, вторгшийся в Кувейт, готовил террористические акты с помощью Карлоса. Объектами были иракские диссиденты, обосновавшиеся в Лондоне и других европейских столицах. Широкий ассортимент оружия, имевшийся в распоряжении Шакала, включал химические средства. Как было установлено, Карлос имел заключительные встречи с Саддамом Хусейном в Багдаде.
Длинная цепочка связей с членами левоэкстремистских организаций в Италии, Алжире привела Дэвида Яллопа в Бейрут. Там он впервые встретился с Карлосом на конспиративной квартире.
В комнате было человек восемь. Некоторые сидели на лавках, другие лежали вдоль стен. Судя по табачному дыму, который густо висел в воздухе, они были здесь уже давно. Когда мы вошли, один из них встал, затем подошел с протянутой рукой. Другие уставились на меня.
– Меня зовут Карлос.
Мы пожали друг другу руки.
– Я – Дэвид Яллоп.
– Да, я знаю.
Он повернулся к остальным и заговорил по-арабски. Они вышли из комнаты, оглядываясь на меня. Карлос проводил меня к креслу, и мы сели.
Он выглядел совсем как постаревший вариант фотографий из моего портфеля – снятых до того, как он стал известен всему миру, – только сейчас у него были большие, густые усы. Он также располнел. Я прикинул, что в нем килограммов девяносто пять.
Минут пять – десять мы разговаривали о том о сем. Это было вполне по-арабски. Очень часто в дальней-шем, когда мне приходилось беседовать с кем-либо на Ближнем Востоке – с Арафатом в Тунисе, Каддафи в Триполи или с палестинским беженцем в лагере, – я вспоминал эти первые десять минут. А потом…
– В вашем чемоданчике, кроме записей, есть магнитофон?
– Да. Но он пока не включен.
– Конечно нет. Вы же не глухой человек. Боюсь, что не позволю вам записывать этот разговор. Но можете делать любые рукописные заметки.
– Я понимаю это. Но вы оставляете для меня одну проблему. Мне нужно доказательство, что вы – Карлос.
– То, что я вам расскажу о себе, не может исходить ни от кого другого.
– Достаточно убедительно, но мне нужно какое-нибудь определенное доказательство. В прошлом, когда вы брали на себя ответственность за конкретную акцию, вы иногда оставляли на записке свои отпечатки пальцев. Меня это устроит. Никто не скажет, что ваши отпечатки пальцев фальшивые.
– Мы с вами поладим. Вы хотите, чтобы я рассказал вам историю своей жизни?
– Да.
– Я готов отдать свою историю в том виде, как она есть, в ваши руки.
Я спросил его, почему он готов довериться мне. Он откинулся в своем кресле и улыбнулся:
– Отдать мою историю в ваши руки – это пустяк. Вы отдаете в мои руки вашу жизнь.
…Компартия Венесуэлы согласилась стать спонсором обучения Ильича и его брата Ленина в Университете имени Патриса Лумумбы. Университет был основан в 1961 году, в тот же год, когда человек, имя которого он носит, премьер-министр Конго, был убит ЦРУ. В то время, когда братья Рамирес поступили туда, преподавательский состав включал приблизительно 1200 человек, около восьми процентов из которых были профессорами или докторами наук. Много лет это являлось важным вкладом Советского Союза в образование «третьего мира». Две трети из примерно 6000 студентов прибывали в основном из Азии, Африки и Латинской Америки, одну треть составляли советские студенты.
Все проректоры по учебной части и работе со студентами-иностранцами были сотрудниками КГБ. Студенты-иностранцы размещались в общежитии, по трое в комнате, каждый третий студент всегда был русским. По прибытии студенты тщательно изучались сотрудником КГБ, и те, кто считался «перспективным», разрабатывались дальше. За остальными просто следили, обычно при помощи того самого, третьего в комнате. Делались периодические донесения, и студенты непрерывно «переоценивались».
В этот странный мир осенью 1968 года приехали братья Рамирес – не из бедности и отсталости «третьего мира», а из шумного Лондона. В отличие от многих своих однокурсников Ильич и Ленин не имели опыта лагерей беженцев на Ближнем Востоке. Им были незнакомы голод и нищета, как многим их коллегам из Африки, они не испытали жизни при тоталитарном режиме в отличие от своих новых друзей из стран Варшавского Пакта.
– Мой отец всегда учил нас задавать преподавателям вопросы, если мы чувствовали, что какое-либо из высказанных мнений… как это сказать… сомнительно. В Москве мы задавали много вопросов.
– Они должны были считать вас подрывным элементом.
– Они считали некоторых из нас, включая меня, головной болью.
Мы быстро приближались к другому «минному полю» в нашей беседе. Вместо того чтобы вмешиваться в ее течение, я сделал обходной маневр.
– Ваш отец был также человеком, который учил вас, что Маркс и Ленин были людьми, оказавшими величайшее воздействие на историю человечества. Вот вы оказались в 1968 году в Советском Союзе. Выглядело ли это в некотором роде как возвращение на историческую родину»?
– Не так заметно, но мы, конечно, стремились узнать действительность. Увидеть своими глазами советский образ жизни.
– И насколько действительность соответствовала теории?
– Очень плохо. Жизнь в России, а именно в Москве в период между 1968 и 1970 годами, имела очень мало общего с учением Ленина. Я не говорю о простых людях. Я имею в виду власти. Они были абсолютно закостенелыми. В Москве я впервые узнал, что означает «следование линии партии»: «Сегодня вечером вы должны присутствовать на собрании компартии Венесуэлы. В субботу после обеда вы должны присутствовать на собрании Ассоциации латиноамериканских студентов. Вы не можете выезжать из города без разрешения». И так далее…
– И какова была ваша реакция на эти инструкции?
– Послушайте, мне было девятнадцать лет, когда я приехал в Россию. Москва была полна красивых молодых женщин, ищущих развлечений. Какой должна была, по-вашему, быть моя реакция? При выборе между обсуждением линии партии по вопросу о повстанческих действиях и приятным времяпрепровождением с музыкой, женщиной и бутылкой водки политическая дискуссия занимала очень низкое место в списке моих предпочтений.
В то время как большинство студентов Университета Патриса Лумумбы перебивались на ежемесячные советские стипендии в 90 рублей (в то время это было приблизительно 90 фунтов стерлингов), братья Рамирес регулярно получали чеки на две-три сотни долларов от своего отца, которые они щедро тратили на «сладкую жизнь» не только для себя, но и для всех своих друзей. Когда власти хмурились, а КПВ возражала, Хосе игнорировал признаки опасности, отметал их возражения в сторону и продолжал присылать деньги своим сыновьям.
В марте 1969 года университет переписал двести студентов за демонстрацию и беспорядки перед иностранным посольством. Среди них был Ильич, которого также обвиняли в «хулиганских действиях» и «нанесении ущерба личной собственности».
Все началось, когда около тридцати иранских студентов получили уведомление от своего посольства, что их паспорта не будут продлены. У некоторых изъяли старые паспорта. Таким образом, они были лишены шахским режимом своего гражданства и брошены в Москве.
Демонстрацию запланировали на экстренном собрании студентов, и 11 марта более двухсот студентов устроили столкновение с милицией и КГБ перед иранским посольством. По западным стандартам столкновение было легким. Никого не застрелили. Никого не били без причины. Для Москвы тех времен это было сенсацией. Трамваи со студентами останавливались до того, как они достигали района посольства Ирана, и многих, включая Ленина, бесцеремонно выталкивали наружу. Ильича, с его светлой кожей и в меховой шапке, приняли за местного жителя и отпустили. Он попал в центр демонстрации, когда события уже кипели. Из портфеля его товарища, которого схватила милиция, выпала на снег большая бутылка чернил. Ильич подобрал ее и бросил, целясь в здание иранского посольства. Он вспомнил этот эпизод:
– Я промахнулся. Бутылка чернил угодила прямо в окно частной квартиры.
Ильича милиционеры подхватили под руки и забросили в милицейский фургон вместе с другими арестованными студентами.
Несколько недель у него на предплечьях оставались ссадины. В конце концов милиция освободила студентов со строгим предупреждением, которое было продублировано университетскими властями.
К концу первого года учебы Ильич и Ленин успешно сдали экзамены за подготовительный курс русского языка и были зачислены на основной курс. Оба решили, что пришло время расслабиться.
– Мы запрыгнули в экспресс Москва – Копенгаген, а оттуда отправились в Амстердам. У Ленина была гитара, а у меня – отличное настроение.
В то время, как и сейчас, Амстердам мог многое предложить своим гостям. Некоторых привлекали полотна Ван Гога в Рийксмузеуме, других – каналы, пересекающие город. Ильич с братом искали других развлечений.
– Секс, наркотики и рок-н-ролл. Я помню вечер, когда мы, не успев приехать, отправились послушать музыку в «парадизо». Я не могу воспроизвести ни одной ноты. Ленин – с голосом, действительно хорошо играет на гитаре. Кто-то дал мне «косяк» затянуться. Остаток вечера я помню смутно, кроме того, что мы спали на Дам-Сквер. Мы выглядели хуже, чем персонажи «Ночного дозора» Рембрандта. На следующий вечер я отправился за «товаром» в район Красных фонарей.
– Вы чего-нибудь купили?
Он рассмеялся:
– Эти девушки не дают в кредит.
Вернувшись осенью для продолжения учебы, они удвоили свои усилия за пределами аудитории. Ильич познакомился с кубинкой по имени Соня Марина Ориола, и у них начался роман. Были еще и водка, и песни под гитару, и интриги университетской политики. Братьям Рамирес велели следовать линии партии, но они не любили выполнять приказания, особенно своих земляков-венесуэльцев. Ильич считал, что им нужен родительский совет отца, находящегося за многие тысячи миль от них, в Каракасе. Он пошел в медпункт с жалобой на сильные боли в животе и попросил разрешения вернуться в Лондон, чтобы его мать могла следить за лечением…
Вернувшись в Москву в середине февраля, Ильич, уверенный в отцовской поддержке, стал еще более активен в своем конфликте с КПВ, с преподавателями и вообще с чиновниками. Ранней весной его известили, что он официально осужден организацией КПВ в Москве, которая донесла в Каракас о своих проблемах с ним. Примерно в то же время Соня сообщила ему, что беременна.
Не обращая особого внимания на эти трудности, Ильич продолжает организовывать собрания своей теперь уже не настолько тайной ячейки венесуэльцев. До того как их раскрыли, они разработали секретный план: во время летних каникул 1970 года поехать на Ближний Восток для обучения методам ведения партизанской войны.
В конце июня руководство КПВ в Каракасе отреагировало на жалобы ортодоксальной части венесуэльских студентов и прекратило свою спонсорскую деятельность в отношении как Ильича, так и Ленина. Это неизбежно повлекло прекращение учебы, и через несколько дней их вызвали в кабинет ректора университета. После того как был зачитан казавшийся бесконечным список их прегрешений, братьям сообщили, что они исключены. Через пятнадцать лет, когда Карлос вспоминал об этом событии, все еще была заметна обида. Опять его ответы опережали мои вопросы.