Иванов-Милюхин Юрий. Разбойничий тракт

   – Я сразу сказал, что этому подпоручику только за бабьими подолами таскаться, – продолжил развивать доводы ротмистра корнет. – Ранение показывал, мол, под Фонтенбло в атаку ходил, за что наградили Анной.
   – После окончания военной кампании с Наполеоном Анны удостоили почти весь офицерский корпус, – отмахнулся ротмистр. – Ему деньги были нужны. Или ты не заметил, как заблестели глаза этого выжиги, когда я сказал, что за поимку преступников назначена награда в десять тысяч рублей?
   – Как было не заметить, когда у него и руки заходили ходуном. – Корнет припал к кружке с пивом. – Пальцы холеные, словно у карточного шулера.
   – Из столичных хлыщей, они привыкли проматывать целые состояния.
   Дарган нагнул голову, искоса взглянул на жену. Та подалась вперед встревоженной птицей, впитывая каждое слово уланов. Наверное, она все-таки схватывала суть разговора двух офицеров. Казак толкнул ее коленом, глазами показал на выход, Софи отпила из кружки и пошла к двери, стараясь закрыть лицо платком, подаренным Дарганом. За нею тронулся и он, старательно изображая раненного в ногу солдата.
   За их спинами уланы, уже разгоряченные спиртным, наращивали обороты, насторожился лишь рыжий конник, присевший у стойки, он впился взглядом в спины уходящих. Но в это время его отвлекла дочка корчмаря, что позволило посетителям выйти на улицу и заторопиться к лошадям.
   Оба уже сидели в седлах, когда из-за угла на площадь вылетел обсыпанный пылью всадник. Софи с тревогой признала в нем подпоручика из обоза и переглянулась с мужем.
   Видимо, этот ловелас решил ни с кем не делиться премией, обещанной за поимку преступников, и кинулся в погоню сам. Он бросился к входу в корчму и лоб в лоб столкнулся с рыжим уланом, который как раз выходил на улицу. Их недолгое замешательство позволило беглецам завернуть в переулок и пустить коней в галоп.
   Они успели вылететь за окраину селения, когда Дарган заметил, как стелется за ними по улице патрульный отряд. Впереди, насколько хватало глаз, темнели перелески, перемежаемые желтыми убранными полями, в них можно было спрятаться и продвигаться в сторону русской границы. Но до деревьев надо было еще доскакать.
   Дарган пожалел о том, что по приезде в деревню не успел поменять лошадей. Чувствовалось, что кабардинец здорово устал, как и дончак под Софи. Казак смог бы и на ходу перескочить на одного из свободных жеребцов, но вряд ли такой фортель сумела бы выкинуть его спутница. А дончак выдыхался, скоро он стал припадать на передние ноги, расстояние между убегающими и преследователями сокращалось.
   И казак решился!… Подтянув за поводок каурого, бегущего следом, он акробатом перескочил ему на спину, благо уздечка с этого коня и не снималась. Замотав конец веревки на седле кабардинца, чтобы цепочка из свободных лошадей не прерывалась, он приблизился к жене и рывком пересадил ее на седло впереди себя. Затем Дарган подтащил коня, бежавшего за дончаком, птицей перелетел на него и вцепился в жесткую гриву.
   Теперь облегченный дончак оказался позади лошади, на которой сидел хорунжий. Она была без уздечки, но это ничуть не смутило казака. Ударив коня под бока, он заставил его вырваться из группы и стрелой помчаться к ближайшему перелеску, за ним рванулись все остальные лошади. Но расстояние не сокращалось, орловские рысаки под уланами отличались редкой выносливостью, а когда по лицам беглецов захлестали ветви деревьев, преследователи почти повисли на хвосте.
   Махнув жене рукой по направлению к следующему перелеску, Дарган скинул с плеча ружье и, насыпав пороху на полку, нажал на курок. Он целился поверх уланских голов, у него не возникало и мысли всерьез стрелять в своих, потому что считалось большим грехом. Дарган был потомком примкнувших к староверам казаков донского атамана Некрасова, завещавшего им в Россию при царях не возвращаться, родину любить, в русских при ведении военных действий не стрелять. Некрасовцы осели везде – на Кавказе, в Турции, на берегах Дуная, – но наказ атамана для всех был одинаков.
   Меж тем уланы сбавили напор, скорее всего, их остановила здравая мысль, что война уже закончилась и негоже рисковать жизнями из-за беглого солдата. Лишь один продолжал упорно приближаться к кромке перелеска, это был тот самый подпоручик из санитарного обоза.
   Настойчивость хлыща вызывала бешенство, Дарган знал, что этим человеком движет одно желание – добыть деньги любыми путями. Хотелось выскочить навстречу и срубить неразумную голову, вряд ли ловелас оказал бы достойное сопротивление. Перезарядив ружье, казак пальнул крупной дробью, стараясь, чтобы заряд прошел рядом с плечом офицера.
   Подпоручик откинулся в седле, схватился за правую сторону лица, видно было, как щека окрасилась кровью. Но и это не остановило его, им владело убеждение, что с раненым солдатом справиться он сумеет, зато деньги, хранящиеся в мешках этой парочки, достанутся только ему. Ведь в донесении разговор велся лишь о золотой цепи с медальоном, принадлежащей целому сонму французских кардиналов, а вовсе не о наличных деньгах. Значит, он имел на них полное право.
   Безрассудность молодого повесы сгубила его. На скулах у казака расцвела та самая ярость, с которой он рубил французов в капусту, к тому же вспомнились насмешки этого офицерика по поводу его простого происхождения. Как только подпоручик ворвался под сень деревьев, Дарган пустил коня навстречу, взмахнув шашкой, выбил саблю из рук противника и заставил его заюлить глазами. Дворянин вырвал из-за пояса пистолет, направил его в грудь казаку, но и этот ход не принес никаких результатов. Дарган нагайкой играючи подцепил оружие за ствол и дернул на себя.
   Он видел, как противник мысленно уже оделся в белый саван, как сковал его смертельный ужас, но на заросшем густой щетиной лице казака никакой жалости не отразилось. Подождав, пока подпоручик осмыслит свою роковую ошибку, Дарган со свистом рассек воздух клинком, подворачивая его так, чтобы над плечами жертвы после удара не возвышалось даже малого выступа.
   Голова повесы дрогнула бровями и не спеша скатилась на землю. Дарган снял с пояса истекающего кровью всадника кожаный пенал со свинцовыми пулями, мешочек с порохом и пыжами, затем столкнул тело с седла, поймал за уздечку шарахнувшуюся было лошадь.
   За деревьями замелькали уланские мундиры с золотыми пуговицами, конники продолжали осторожно двигаться вперед. Хорунжий из пистолета выстрелил в воздух и рысью направился к следующей группе деревьев. Следовало поскорее замести следы, чтобы окончательно оторваться от погони, хотя он был уверен, что после всего, что сейчас произошло, уланы вряд ли посмеют углубляться в чащу.
 
   Второй день путники почти без остановок двигались только вперед. Солнце перевалило на западную половину небосклона, редкие перелески перешли в сумрачные дебри. Даргана заботила лишь одна мысль – поскорее пересечь границу с Россией, на просторах которой никто никогда никого не искал. Он давно осознал, что причиной всех бед стала злосчастная кардинальская цепь, если бы не она, то вряд ли бы за ними гонялись. Но что совершилось, то совершилось, оставалось лишь добраться до Терека живыми и невредимыми, а там постараться доказать, что ни к кардиналу, ни, тем более, к королю Франции они отношения не имеют. Намекнуть, что цепь возжелал выкупить богатый месье Месмезон из маленького городка под Парижем.
   Дарган и представить себе не мог, что раритет вместе с медальоном давно уже и безвозмездно передала своему родственнику Софи, молчащая рядом, и считал, что ищут их еще и за драгоценности, которых оказалось достаточно в схроне на парижском подворье. Но если бы ему сказали, что кардинальская цепь с подвеской уже переданы по назначению господину Месмезону, а искать их продолжают лишь по одной российской причине – по однажды посланному в войска приказу, не имеющему обратного хода, каким бы ни казался он чудным, – он бы все осознал и успокоился.
   Лес перешел в сухостой, под копытами лошадей зачавкала сырая почва, покрытая мхом, дальше начиналось болото. Нужно было уходить подальше от этого гиблого места. Окинув сумрачным взглядом унылую картину, Дарган уже тронул уздечку, чтобы завернуть лошадь назад, когда вдруг его внимание привлек угол то ли короба, то ли какого-то сундука, блеснувший из-за кочек. Он пригнулся к гриве, стремясь всмотреться получше, и заметил человеческие фигуры, успевшие позеленеть от водорослей.
   – Месье д'Арган, там это… экипаж, – насторожилась спутница. Через мгновение она поправилась: – Но-но, там гренадьер.
   – И ты увидала, – буркнул под нос казак и вытащил ногу из стремени. – Надо прощупать, может, в сундуке что имеется.
   – Месье, земля мягкий, – воскликнула женщина.
   – Вижу. Да больно уж заманчиво угол блестит, он вроде как медный. Наверняка внутри что-то есть.
   Он спрыгнул с седла и, стараясь попадать сапогами на толстые сучья, направился к тому месту. Почва под подошвами задышала сильнее, вскоре она начала продавливаться, а следы казака тут же заполнялись грязью. Дарган изменил тактику, он принялся прыгать с кочки на кочку, руками помогая себе удерживать равновесие.
   Когда он добрался до ствола почерневшей березы, возле которого выпирал из болота странный предмет, дыхание у него перехватило. В солнечных лучах отблескивал угол окованного медью сундука, нижней частью ушедшего в болото. Вокруг него в странных позах по грудь увязли в жиже четверо французских гренадеров при оружии, кожа сползла с их лиц, обнажив белые черепа, руки тоже были объедены. Что они здесь делали и как попали в жуткую трясину, оставалось загадкой, как и то, почему эти люди не сумели выбраться отсюда. То ли они пытались уберечь от наступающей русской армии штабные документы, то ли в сундуке была казна какой-нибудь из наполеоновских дивизий.
   Дарган решился приподнять крышку короба, но каблук соскользнул с кочки и нога тут же провалилась в болото по колено. Он едва успел выдернуть ее, уже без сапога, и вдруг понял, почему гренадеры навсегда остались здесь. Под страхом быть проглоченными топью, они цеплялись друг за друга, не давая возможности кому-то одному добраться до спасительного дерева до тех пор, пока не умерли своей смертью. Об этом свидетельствовали пальцы солдат сомкнувшиеся на кителях. Болото засосало их по груди, но потом передумало и не стало втягивать глубже.
   Казак мысленно вспомнил «Отца и Сына», но любопытство пересилило страх. Обломав сучья на березе, он бросил их на болотину, прилег на них и острием шашки срубил замок на крышке сундука вместе с печатями, налепленными вокруг. Дарган рывком поднял крышку, сверху в сундуке и правда оказались документы, но под бумагами горбились какие-то мешочки, перевязанные шнурками.
   Дарган полоснул по материи лезвием шашки, из разреза потекли золотые монеты, они заполнили углубления, проскользнули на дно сундука. Это было так неожиданно, что казак едва не поперхнулся слюной. Он почему-то подумал, что в мешочках должны были быть ордена с медалями, ведь на них лежали документы.
   – Софьюшка, посмотри-ка, на что мы наткнулись, – обернувшись назад, громко закричал он.
   – Золотой казна? – радостно откликнулась женщина, которая следила за действиями спутника с неослабевающим вниманием. – О, месье д'Арган, давай сюда.
   Перекинув на грудь заплечную сумку, казак положил в нее несколько мешочков и сразу почувствовал, что уйти с грузом ему не удастся, настил из веток предательски хрустнул, погрузился в жижу на пару вершков. Оставалось одно – перетаскивать добро по частям.
   Дарган принялся таскать мешочки по одному, но и это оказалось нелегко. Кочки убегали из-под ног, норовили отпрыгнуть лягушками, приходилось пластаться во весь рост и по грязи ползти к твердому участку земли. Казак с трудом управился с тремя мешочками, на большее ни сил, ни желания уже не хватало.
   Заметив его состояние, Софи присоединила конец веревки к седлу лошади, вторым обвязалась сама и смело шагнула на тропу, устеленную ломкими сучьями.
   – Куда ты! – Дарган попытался было остановить жену, но, поняв, что из этой затеи вряд ли что получится, бросился к лошади.
   – Надо много ларжан, – засмеялась она.
   – Ай да молодец! – поцокал языком казак. – Ни за что бы так не догадался.
   – Аллюр труа кгреста. – Софи подняла вверх сжатый кулак.
   Женщина дошла до настила, прилегла на него и заглянула в сундук. Она увидела документы, мешочки с золотом, но ее внимание привлекла бархатная подушечка, лежащая в дальнем углу. Чтобы выдернуть ее из-под набитых монетами кисетов, нужно было потянуться через весь короб.
   Софи оперлась о край сундука, нащупала ворсистую шершавую материю и осторожно потащила ее на себя. Интуиция подсказывала ей, что все богатства сундука не стоят того, что скрывается под этим бархатом. Деревянный угол сундука предательски просел, Софи сомкнула пальцы на подушечке и ощутила, как расползлась по швам прогнившая ткань.
   Глаза женщины зацепились за страшную картину. Ей показалось, что гренадеры зашевелились, они будто бы приготовились завопить ужасными голосами, чтобы она убиралась подобру-поздорову. Софи едва удержалась от душераздирающего крика, который был бы выражением не страха, а протеста, потому что богатства нужны не мертвым, они должны принадлежать живым. Усилием воли она заставила себя еще немного продвинуться вперед, захватила подушечку покрепче и продернула ее к краю короба.
   И тут болотная тина, на которой все это происходило, с едва слышным всхлипом скакнула вниз сразу на несколько вершков и зависла над пучиной на честном слове. Софи продолжала крепко сжимать в кулаке подушечку, разжать пальцы ее не заставило бы даже чувство смертельной опасности. Она старалась перенести тяжесть тела на подобие настила, на котором лежала, но голова, грудь и рука, зависли над содержимым сундука, прибавляя ему лишнего веса.
   С неслышным шорохом бархат рассыпался окончательно, Софи успела почувствовать, как из ее ладони выскользнул твердый комочек, который сверкнул гранями в груде бумаг. Она лихорадочно разгребла остатки тлена, но под ним ничего не оказалось. Тогда женщина, пересиливая леденящий холод, сковавший все тело, прощупала углубления под мешочками, просунула ладонь между стеной сундука и его содержимым, но камешек словно провалился сквозь дно.
   – Софьюшка, вертайся, – глухо, как сквозь вату, донесся до нее голос спутника, но ему откликнулось лишь отсыревшее эхо и повторилось еще раз, пронизанное встревоженными нотами. – Вертайся, болото зашевелилось.
   Стиснув зубы, чтобы не взвыть от бессилия, Софи в который раз поцарапала ногтями между мешочками, разбросала бумаги в стороны. Ей осталось столкнуть с гнилья торбочку с монетами, чтобы окончательно убедиться в том, что труд оказался напрасным. Она так и сделала, успела заметить, как в разноцветной трухе сверкнули еще два крупных белых камешка, и почувствовала, что проваливается в бездну.
   Гренадеры разомкнули челюсти, они будто смеялись над неудачницей, решившей завладеть принадлежащими им богатствами. В следующий момент грязь вспучилась, добралась до их плеч, запузырил ась под подбородками. Понимая, что она вместе с солдатами и сокровищами погружается в трясину, женщина рванулась вперед, намертво зажала в ладони камешки, вспыхнувшие неземным свечением, закричала, всеми силами сопротивляясь неизбежности, и сразу почувствовала, как кто-то очень сильный дернул ее за талию, вырвал из чавкающей пропасти, протащил по острым сукам, по жестким кочкам. Уже теряя сознание, Софи улыбнулась той боли, которая исходила от скомканной судорогой ладони.
   Женщина очнулась оттого, что кто-то обливал ее водой. Она лежала под деревьями, вокруг суетился Дарган. Он успел перенести спутницу на бурку и укутать в нее, потом всунул в рот горлышко баклажки. Она глотнула вина, постаралась унять дрожь, но сделать это оказалось непросто. Накрывшись мехом с головой, Софи лежала, не шевелясь до тех пор, пока тепло волной не прокатилось по ее телу от пяток до макушки.
   Когда плоть размякла, женщина почувствовала тупую боль, исходящую от ладони. В памяти ее встала вдруг последняя картина, вновь заставив тело содрогнуться от ужаса. Она выбросила руку из-под бурки, попыталась разжать пальцы.
   – Полежи, пока судорога пройдет, – посоветовал казак, присевший перед костром. – Потом еще винца глотнешь, оно расслабит.
   – Месье, помочь, – попросила она, глазами указала на кисть.
   – Говорю тебе, отмякнет.
   – Месье д'Арган, рука, – вновь повела она зрачками на кулак.
   Казак опустился перед ней на корточки, погладил белую натянутую кожу, помассировал запястье и вдруг с силой надавил на точку возле пульса. От пронзительной боли пальцы Софи рассыпались веером, под ними оказались два бесцветных камня, врезавшиеся в ладонь. Дарган удивленно уставился на них.
   – Я молился Богу, чтобы ты живая осталась, – приподнял он брови. – А ты с того света умудрилась подарок прихватить.
   – Да, мон амур, подарок оттуда.
   Он перевел взгляд на перстень, врученный ему императором, на кольцо, преподнесенное королем жене, вновь вильнул зрачками на ее ладошку и понял, что цены подобных вещей, скорее всего, и представить не сможет.
   – Эти камни такие же, как в наших кольцах?
   – Ви, месье д'Арган, это состояние.
   Софи посмотрела на возлюбленного сияющими глазами, затем снова увела их на камни, ощетинившиеся искрами. Она знала, что каждый бриллиант весит примерно десять – пятнадцать карат, представляла и то, какую сумму не грех запросить за них. Перед мысленным взором женщины возникли картины будущего, обещавшие счастливую судьбу. У них уже есть имение, они везут с собой много денег, на которые можно открыть собственное дело.
   Оставалось решить, в какую сторону повернуть коней. То ли возвратиться в Париж и смело влиться в новую жизнь, то ли продолжить путь и уже на родине возлюбленного разжечь добрый семейный очаг с многочисленной ребятней в будущем. Они сумеют обеспечить им беззаботное детство, а когда дети подрастут, отправят учиться в престижные университеты Европы. Лишь бы их союз черной меткой не пометили случайности, которых вокруг предостаточно.
   И все же лучше было бы не испытывать судьбу в России, покрытой мраком неизвестности, а вернуться в атмосферу цивилизованной Франции.
   Софи сделала губы трубочкой, приподнялась на подстилке.
   – Мон шер, дай ла бока, – капризно попросила она.
   – Что тебе подать? – наклонился вперед Дарган, силясь вспомнить, что означает это слово, частенько слышанное от нее.
   – Ла лябра… – с придыханием прошептала она.
   Замерев в долгом поцелуе, женщина обвила руками сильную шею любимого, откинулась на подстилку, сверкнула зрачками.
   – Давай ехать Париж, да?
   – Ты хочешь вернуться? – усмехнулся в усы казак. – Нет, милая, у вас среди розовых камней одна канитель. Ни на охоту сходить, ни на горы посмотреть, разве это жизнь! Вот у нас на Тереке аж дух от простора захватывает.
   Жена долго молчала, размышляя о чем-то своем, по ее щекам и под ресницами пробегали неясные тени, заставляя Даргана внутренне настораживаться. Он уже любил ее по-настоящему и ни на кого не желал бы променять, даже на родственную по крови и по духу станичную скуреху с ярко-алыми губами и щеками, с черешневыми глазами. Бабьими достоинствами обладала и его спутница, разница была лишь в цвете зрачков и волос, но у Софи к ним прибавлялся светлый ум, который не купишь за красивые глазки.
   Перекинув камешки с ладони на ладонь, она полюбовалась игрой света в них, глубоко вздохнула.
   – Ви, месье, – сказала она и дурашливо сморщила носик. – Ла мур… дла дур.
   – Уже нахваталась, – скрывая довольство, проворчал казак. – У подпоручика, что ли, царствие ему небесное?
 
   Только через два дня путникам с трудом удалось выбраться из дремучего леса и пустить коней вскачь по равнине. Казалось, буреломы с сумрачными чащобами никогда не кончатся, Дарган потерял все ориентиры, даже звезды не помогали выйти на правильный путь. И если бы они не наткнулись на задранную волками телку, кровавые следы которой вывели на едва приметную тропинку, ведущую к глухой деревне, то так и продолжали бы плутать между деревьями, покрытыми мхом, не имея представления о том, в какой стране находятся.
   Дарган не решился заезжать в селение, теперь он опасался всего – и погони, и случайной потери сокровищ, добытых на болоте, и того, что его Софьюшка, измочаленная блужданиями в бесконечных дебрях, самостоятельно решит повернуть коня назад, в свой теплый и уютный Париж. Но жена лишь играла желваками на скулах да неустанно хлестала себя веткой, отгоняя бесчисленных комаров.
   Под вечер впереди замаячили несколько беленьких хаток, крытых соломой, а вокруг них, куда ни кинь взгляд, стеной стоял непроходимый лес. Дарган рысью пустил лошадей к крайнему домику, возле которого копошился мужичок в белых одеждах и соломенной шляпе. Сам он тоже оказался светловолосым и конопатым, ноги до колен были перемотаны веревками, идущими от лыковых лаптей.
   Дарган всунул нагайку за голенище сапога, свесился с седла.
   – Будь здрав, мужик, – поприветствовал он его, с интересом ожидая, на каком языке тот ответит. – Есть тут постоялый двор?
   – Нема ниякого двора, – крестьянин развел руками, сильно нажимая на «а» и «я». – А чаго, у каждой хате двор, захади да начуй.
   – А кто ж вы будете?
   Дарган обрадовался тому, что мужик понимает по-русски, но не мог вспомнить, кто так говорит. На войне с такими вот «акалками» он встречался, помнил, что воевали они на стороне русских, но являлись ли жителями исконных территорий Российской империи? Если они с женой по-прежнему находятся в Польше, то трудности еще не закончились.
   – Як хто? Бяларусы мы, – простодушно отозвался крестьянин. – А вы з яких таких мест будетя?
   – Мы путешественники, – облегченно вздохнул казак. – Говоришь, что постоялый двор у вас в каждом доме?
   – Гастям мы рады завсегда.
   – Тогда принимай постояльцев, нас с хозяйкой накорми и спать уложи, лошадей напои, задай овса. – Дарган спрыгнул с седла и передал конец уздечки мужичку. – У вас тут спокойно?
   – Какой там, по лесам шастает банда вяльможного пана Зарембы, – подхватывая коней под уздцы, отмахнулся мужичок. – Заглядает и до нас, обкрадет – и снова у свои чащобы.
   – Леса у вас знатные.
   – До смоленской с брянской волостей тянутся, что за триста верст от самой Москвы.
   – Нам Москва не надобна, мы в Новгород заедем – и домой, – казак оглянулся на спешившуюся спутницу и был неприятно поражен ее измученным видом.
   – Чаго так?
   – Дело есть, – Дарган не стал вдаваться в подробности, еще в Париже твердо решив вернуть новгородскому дворянину принадлежащие ему драгоценности.
   – Тада вам на север надо держать, Вяликий Новогород будет сразу за Псковом.
   Из хаты выскочила хозяйка, тоже вся в белом, на ходу вытирая руки о вышитый цветами передник, и пригласила пройти в комнаты. В сенцах на лавке стояла липовая бадейка с квасом, над ней покачивался березовый ковшик. Зачерпнув из бадейки, Дарган дал спутнице попробовать напитка, и она жадно припала к краю ковша. Солнце еще не успело коснуться вершин деревьев, как оба спали беспробудным сном на перине, брошенной на грубо срубленную скрипучую кровать.
 
   Ночь и часть дня прошли спокойно, пора было трогаться дальше. Мужичок в белых портках и таких же онучах подал Даргану, сидящему в седле, лукошко со съестными припасами, снова указал рукой по направлению к стене леса.
   – Там есть просека, по ней не ашибетесь, а дальше люди подскажут.
   – Далеко они, эти люди? – с сомнением всмотрелся в сплошной массив Дарган.
   – Верст через двадцать будет избушка, в ней отшельник живет.
   – А бандиты в какой стороне?
   – Пан Заремба мог и в Польшу уйти. Войска прошли, война закончилась, а мы народ нягожий.
   Умостив лукошко перед собой, Дарган тронул каблуками сапог одного из свежих жеребцов, и небольшая кавалькада потянулась к лесу.
   Софи на ходу послала воздушный поцелуй угодливым хозяевам, она хорошо выспалась и чувствовала себя прекрасно. Растревоженное птицами утро только начиналось, от густой травы, пестрящей цветами, поднимался дурманящий запах.
   От любимого она успела узнать, что они перешли границу и едут по территории Российской империи, в которой никто никогда никому не был нужен. Из этого следовало, что погони со стрельбой и драками теперь отпали сами собой, ведь русские были бессребрениками, как и белорусы, только что оставленные ими на хуторе. У Софи появилась надежда на то, что до станицы, расположенной в предгорьях какого-то Кавказа, они доберутся без приключений. И пусть впереди опять смыкалась стена леса, но спокойное начало сегодняшнего дня подтверждало это бодрящее чувство.
   Путники проехали, где шагом, а где рысью, изрядное расстояние, пока между деревьями не показалась замшелая избушка без окон и дверей, к задней части которой примыкал густой кустарник вперемежку с лопухами. Дарган сразу заметил, что возле стены, обращенной к просеке, стоит привязанный конь. Он всмотрелся в упряжь, она оказалась не простой, с бляхами, с бахромой вокруг седла. Вряд ли эта лошадь могла принадлежать отшельнику, скорее всего, лесовика навестил кто-то, причем не из самых бедных.