Иванов-Милюхин Юрий. Разбойничий тракт

   В одиночку он сумел бы доплыть в таком положении до противоположного берега без особых проблем, но Айсет забилась в его руках, стремясь вырваться наверх. Девушка потеряла достаточно сил, когда бежала по лесу, кроме того, ей мешало длинное платье.
   Панкрат вытолкнул ее на поверхность, пробкой вылетел вслед за ней, и тут же раздался залп из нескольких ружей. Пули засвистели со всех сторон, они ударялись о гребни волн спереди и сзади, прошивая их насквозь и оставляя после себя белые хвосты, уходящие на дно. Свинцовый ливень наступал все ближе, грозя накрыть беглецов смертельными строчками.
   Айсет выплюнула воду изо рта, хотела глотнуть воздуха и как-то странно замерла, закатывая зрачки под верхние веки. Панкрат заметил, что от ее правого плеча потянулась извилистая струйка крови, он зашарил глазами по спутнице, но ее лицо и шея оставались чистыми. Значит, оставалась надежда дотащить ее до берега живой.
   Он оседлал один из стремительных потоков, стиснув зубы, прокатился на нем несколько сажен, перескочил на другой, такой же непокорный, проехал на гребне с девушкой еще какое-то расстояние. Нужно было спешить, пока противник перезаряжал оружие, к тому же до более-менее спокойной воды было не так уж далеко. И хотя фонтанчики от пуль продолжали вскипать вокруг, они уже не казались такими опасными. Панкрат понимал, что преследователи стреляют из пистолетов, а из этого вида оружия попасть в цель на таком расстоянии мог лишь самый искусный стрелок.
   Неожиданно над водой снова пронесся гром выстрелов, и в голове у казака мелькнула мысль, что слишком уж быстро чеченцы смогли перезарядить ружья. Он невольно обернулся назад и увидел, что собравшиеся на берегу горцы прыснули в кусты, как потревоженные волком зайцы. Сердце у него учащенно забилось, он осознал, что таким дружным залпом могли встретить врага только его братья-казаки.
   – Панкратка-а, правь на отмель, мы тебя прикро-оем, – донесся до него голос, приглушенный ревом воды.
   Наверное, это беспокоился друг Николка.
   Снова вокруг беглецов вскинулись фонтаны от пуль, каждая из которых могла угодить в них. Чеченцы, прятавшиеся в камышах, пришли в себя, они не в силах были смириться с тем, что с их территории живым и невредимым уходит враг, прихвативший с собой, словно в насмешку над ними, первую в округе невесту. Ярость сжигала их сердца, заставляя беспорядочно лупить из ружей наугад. Преследователи понимали, что добыча ускользает из их рук, они давно бы бросились в реку, чтобы поймать влюбленных и растерзать их, но на другом берегу продолжали собираться неизвестно откуда возникшие казаки. Они ни в чем не уступали горцам, мало того, за ними стояла огромная и неприветливая Россия.
   Панкрат упорно тащил девушку на отмель, наконец ему показалось, что он коснулся ногой дна. Подгребая одной рукой, урядник продвинулся вперед еще на несколько вершков и зацепился чувяками за скользкие камни на дне. Бешеные струи пытались снова столкнуть обоих в круговерть воды, но казак упорно продвигался вперед, не выпуская из рук потерявшей сознание возлюбленной.
   Снова из камышей послышался волевой голос:
   – Станичники, а ну, прикрой, Отцу и Сыну…
   Из зарослей навстречу Панкрату рванулся сухопарый Ермилка, вдвоем они подхватили девушку под плечи, укрылись с нею за плотной стеной высоких стеблей с коричневыми метелками. У берега их уже поджидали казаки с кордона, остальные станичники не переставали посылать пулю за пулей в сторону врага. Иногда оттуда прилетал испуганный гортанный вскрик, говоривший о том, что заряд нашел свою жертву.
   Под защитой казаков Панкрат с Ермилкой пробежали до близкого леса и положили девушку на заранее расстеленную бурку. Лицо ее по-прежнему оставалось бледным, губы прошивались судорогой, но на шее под тонкой кожей упрямо пульсировала жилка, она будто заявляла, что умирать девушке еще рано.
   Панкрат упал на колени перед возлюбленной, разорвал платье до предплечья. Пуля вошла чуть выше правой лопатки и застряла под плечом, но ключица оказалась целой. Казак поманил к себе Николку, забрав у него кружку, велел нацедить в нее чихиря из баклажки, затем вытащил кинжал, смочил его острие и расширил края раны. Он плеснул вина и туда, отчего девушка передернулась, и только после этого, как заправский лекарь, вогнал острие под кожу и моментально выковырнул пулю из-под ключицы. Девушка вскрикнула, вытаращила огромные черные глазищи. Вряд ли она понимала, куда ее занесло, но когда зрачки сошлись на лице Панкрата, губы ее дрогнули.
   – Любимый, – негромко произнесла она по-татарски. – Разве Аллах пощадил нас, и мы еще не вознеслись на небо?
   – Пока мы на земле, моя возлюбленная Айсет, – казак прижал ее голову к своей груди. – Самое страшное осталось позади, мы с тобой дома, нам предстоит начать новую жизнь.
   Девушка улыбнулась и вновь закрыла глаза, но теперь для того, чтобы окончательно прийти в себя. Собравшиеся вокруг казаки переглянулись и молча разошлись в разные стороны. Бой с абреками продолжался, и надо было постараться заставить противника навсегда забыть о первой красавице на правом берегу Терека, уведенной прямо из-под носа джигитов.
 
   В хате сотника Дарганова готовились к большому событию, глава семьи объявил о свадьбе, предстоящей на днях. Второй день на подворье находилась девушка-чеченка, украденная старшим сыном Панкратом из аула за рекой. И столько же времени чеченцы не давали покоя станичникам, они переправлялись небольшими группами на левый берег, затевали кровавые стычки, днем и ночью стреляли из ружей со своего берега.
   Цель у них была одна – отбить соплеменницу, во что бы то ни стало вернуть ее в аул и выбрать правоверного жениха. Как раз эти женихи и собирали отряды, нападали на кордоны, грозясь уряднику стать его кровниками, они надеялись, что казак побоится прикоснуться к девушке, оставив ее честь не тронутой.
   Но они не учли его характер. Уже на второй день, ближе к вечеру, Панкрат вывел возлюбленную на крыльцо хаты и громогласно объявил собравшимся во дворе станичникам, что чеченская девушка Айсет стала его женой.
   В подтверждение этого заявления его тетка Маланья развернула окровавленную простыню и показала ее всем, и когда урядник с новоиспеченной женой спустились по лестнице на землю, окружающие увидели у нее на голове платок, повязанный по-бабьи, а под глазами темные круги. Несмотря на то, что рука у Айсет висела на перевязи, лицо ее источало умиротворение, оно как бы выражало полное согласие со всем сказанным.
   Дело было сделано, оставалось окрестить молодуху, осветить союз в церковке и закрепить его свадьбой, о которой и объявил глава рода Даргановых сотник Дарган.
   – Все-таки увел Панкратка от чеченцев ихнюю девку! Лихой казак! – накручивали усы собравшиеся на базу станичники, а бабы со скурехами, лукаво щурясь, еще быстрее начинали щелкать семечки. – Да и то сказать, у Даргановых, кого ни возьми, все на иноземных кровях перемешанные, нашей доли наберется едва с четвертинку.
   – Там одних русских только не хватает, – со смехом подхватывали подходившие служивые и тут же предупреждали: – Слух идет, что брат девки Муса обещался вырезать весь род Даргановых, не пощадит он и свою сестру.
   – Тут поневоле на дыбы взовьешься. Из чеченского рода Ахметки из мужчин один этот Муса остался, а теперь Даргановы принялись и за ихних баб.
   – Наш урядник тоже не промах, сказал, что у него главарь абреков в расход на первую очередь записанный, а он брехать не станет.
   – Посмотрим, чья возьмет. Нам главное – себя в обиду не давать, а то полезут эти абреки прусаками изо всех щелей.
   Свадьба должна была состояться через день. Родственники забегали по погребам, вытаскивая оставшиеся с зимы разносолы, кто-то поспешил в лавку за пополнением запасов, кто-то – договариваться со священником – невеста изъявила желание принять христианскую веру. Хозяйка дома, удерживая чувства при себе, умело руководила домочадцами. Пока суета набирала обороты, Панкрат с возлюбленной прошли в комнату, присели на лавку, стоявшую у стены.
   – Айсет, я и моя семья тебя ничем не оскорбили? – ласково спросил он. – Все ли правильно делается, любимая?
   – Я приму все так, как решишь ты и твои близкие, – потупив глаза, покорно кивнула невеста. – Я люблю тебя, для меня это является главным.
   – Я тоже люблю тебя, – привлекая ее к себе, заверил казак. – У нас все будет хорошо.
   Немного подождав, он посадил суженую рядом с собой, заглянул в темные омуты ее зрачков.
   – Я хочу, Айсет, чтобы ты была готова ко всему, потому что твой брат Муса поклялся вырезать весь наш род, он решил, что у него на это есть веские причины, – негромко объявил он, добавил, притихая в ожидании ответа: – Тебя он тоже записал в свои кровницы.
   – Я все знаю, любимый. Муса – мой старший брат, до последнего момента он был мне как отец, – еще ниже склоняя голову, едва слышно ответила Айсет.
   – Если твой родственник придет к нам в дом, что ты станешь делать?
   Панкрат решил выведать мысли возлюбленной, оброненная ею фраза, что она все знает, заостряла внимание на том, что девушка чего-то не договаривала. У водопада она обмолвилась о подслушанном ею разговоре между Мусой и его другом о какой-то кровной мести, но до конца тогда так и не раскрылась. В этот раз она вдруг сама твердо посмотрела ему в глаза.
   – Если мой ближайший родственник переступит порог этого дома, я приму смерть спокойно, но от своего решения не отступлюсь, – с внутренней убежденностью сказала она. – На правой стороне Терека есть много достойных джигитов, но ни один из них не сравнится с тобой, с моим избранником. Ты мужчина, и я тебя люблю.
   Казак притянул невесту к себе, зарылся лицом в шелковистые волосы, которые волнами выпали из-под платка и расплескались по спине, едва заметно подрагивавшей. Он понимал, как трудно было Айсет принять это решение. Ведь она отрекалась не только от родственников, но и от всех своих соплеменников, от веры, начиная заново целую жизнь.
   Впрочем, Панкрат и сам чувствовал, что ступил на неизведанную дорогу. Куда она приведет, зависело теперь только от них.
 
   За предпраздничными хлопотами незаметно подкрался вечер, принесший домашним радостную усталость. Старики, тетки с дядьками, братья с сестрами разошлись по комнатам. А ночью, когда станица погрузилась в сон, тишину взорвали звуки выстрелов, они приближались по лугу со стороны одного из кордонов со скоростью конного вестового. В ответ с русского поста за окраиной ударил ружейный залп, и закружилась смертельная карусель, в которой трудно было уяснить, кто противник и что ему понадобилось. По освещенным луной улицам задробил топот копыт, лошади взвизгивали и несли неизвестных всадников вперед. Их было много, все они завывали дикими голосами.
   Казаки выскакивали за ворота, лупили по темным силуэтам, стараясь угадать, кого из врагов занесло к ним на этот раз. По Тереку разбойничали не только чеченцы, но и дагестанцы, и до сих пор не укрощенные ногаи с черкесами, и просто банды абреков из разных племен.
   К хате Даргановых подскакали десятка два верховых, они разом выстрелили по окнам, к ним добавился новый отряд конников, очередной гром прокатился по крышам куреней и ушел за раиновую посадку. Даргану стало ясно, по какому поводу затевался хоровод. Это главарь разбойников Муса решил исполнить клятву, данную им матери.
   Верховые уже выбивали грудями лошадей деревянные воротины, двое из них перепрыгнули через забор, помчались к крыльцу. Раздался звон стекла, из окна показалось дуло ружья, отрыгнуло пучком пламени. Первый из нападавших скорчился на ступенях лестницы, второй метнулся под наличники, попытался достать стрелявшего концом сабли и получил пулю в середину лба.
   В этот момент ворота не выдержали и разлетелись в разные стороны, давая возможность напиравшим оказаться сразу на середине двора. С десяток всадников спешились и заторопились под стены дома, в двери ударили приклады вместе с рукоятками сабель. В отсветах луны стали видны крашенные хной бороды, из-под заломленных на затылок папах сверкали выпученные глаза. Это были правобережные чеченцы. Картина была страшной, она словно утверждала, что начался газават против неверных, объявленный имамом Шамилем, и теперь правоверные мусульмане начинают мстить за все оскорбления, перенесенные ими от русских с казаками.
   Дарган свалил двоих абреков выстрелами из ружья и пистолета и передал оружие жене, стоявшей позади него. Он словно не ощущал прошумевшего над головой времени, снова будто возвращался из похода в далекую страну, на пути из которой разбойников так и не убавилось. И на душе у него, как и тогда, царило спокойствие.
   Софьюшка ловко затолкала шомполом заряды в дула, хотела было вернуть оружие супругу, но тот приготовился действовать шашкой. Она прилегла на край подоконника, прицелилась и нажала на курок. Она тоже не забыла ничего. Пальба из других окон велась так же размеренно, у Даргана мелькнула мысль, что они с Софьюшкой сумели воспитать достойных детей.
   Между тем Панкрат взмахнул шашкой, голова показавшегося в окне разбойника наклонилась набок и вместе с телом свалилась под стены дома. Ему не пришлось, как отцу, разбивать стекло, он успел поднять раму.
   За спиной у него прижимала руки к груди молодая жена, сейчас она молила Аллаха лишь об одном, чтобы среди джигитов не оказался ее брат Муса, которого она любила не меньше своего суженого. Айсет с трепетом вглядывалась в лица абреков, лезущих напролом, но брата среди них не было.
   И вдруг она увидела его посреди двора. Муса сидел на лошади, одной рукой держа поводья, другую с нагайкой опустив вниз, и как бы равнодушно наблюдал за осадой. Его папаха была сбита на затылок, за воротом черкески отливала пламенем красная шелковая рубаха, штаны были заправлены в ноговицы, собранные в гармошку. Весь его вид говорил о том, что он главарь банды отъявленных абреков, тех самых, которым не в диковинку перерезать горла хоть взрослым людям, хоть детям, отбирать у них имущество и перегонять их скот в Большую Чечню.
   Но Айсет не в силах была подумать о брате плохо, для нее он оставался самым надежным и добрым мужчиной. Вот и сейчас она с трудом отвела взгляд от Мусы, но только для того, чтобы осмотреться вокруг и увидеть, не грозит ли ему опасность. Неожиданно она заметила, что Панкрат успел забить заряд в пистолет и приготовился выбрать новую жертву. Грудь ее пронзила тревога за брата, фигура которого была как на ладони. В этот момент Айсет не сумела бы сказать с точностью, кто из них для нее был дороже – так оба походили друг на друга отвагой и хладнокровием.
   Казак ждал появления в поле зрения очередного разбойника, но те затаились внизу между столбами. Рядом из ружья стрелял батяка, ему помогала мамука, в следующем окне осаду держала тетка Маланья с младшим братишкой Петрашкой, лишь девки Аннушка с Марьюшкой закрылись в спальне и не подавали оттуда голоса. Все взрослые были при деле, и каждый понимал, что бой продлится недолго, станичники опомнятся и обязательно придут на помощь. На улице уже звучали выстрелы, слышались голоса казаков.
   Панкрат поднял голову и сразу заметил всадника, гарцующего посреди двора на выгибавшем шею скакуне. Он так отчетливо выделялся на фоне темных построек, что казак выругался, удивляясь, что не рассмотрел разбойника раньше. Бандит кого-то напоминал, скорее всего, он был главарем шайки, потому что держался дерзко и независимо.
   Урядник согнул руку в локте, пристроил на нее пистолет и уже приготовился нажать на курок, когда сильный удар в плечо едва не выбил оружие из его пальцев. Выстрел прозвучал, но пуля прошла далеко от верхового. Панкрат обернулся, увидел умоляющие глаза возлюбленной и сразу все понял. Он попытался взять жену за плечи, но та вырвалась и высунулась из окна. Отчаянный возглас заглушил остальные звуки, обложившие хату со всех сторон.
   – Муса, заклинаю тебя покинуть этот дом, – по-татарски закричала девушка. – Все уже кончено, мой родной брат, я стала женой любимого мною человека.
   Во дворе установилась тишина, даже на улице, показалось, замерло движение. Видно было, как всадник старается сдержать поводьями норовистого скакуна.
   – Ты стала женой Панкрата, сына Даргана, кровника нашей семьи, а тот убил твоего деда, твоего отца и двоих сестер твоей матери, – наконец последовал надменный ответ. – Твой похититель убил двух наших братьев по крови – Атаги и Бадая. Разве этого мало, и разве ты не знала об этом?
   Некоторое время были слышны лишь стоны, вместе с рыданиями рвущиеся из женской груди, словно плакала не сама Айсет, а ее душа. Панкрат боялся сделать лишнее движение, он понимал, что решается их судьба.
   – Я об этом знала, – девушка воздела руки, подняла лицо к небу, она будто сама казнила себя за свои и чужие грехи. Ее возглас рванулся к луне, к звездам. – Но ты тоже должен понять, мой дорогой брат, что любовь убить в себе невозможно. Она превыше всего на свете.
   Джигит, наверное, ожидал именно такого ответа, он не ударился в бешенство, даже не удивился. Муса поднял ладони вверх, омыл воздухом лицо и уперся жестким взглядом в Айсет.
   – Ты права, моя младшая сестра, любовь убить нельзя, она может уйти лишь вместе с жизнью. Ты самая любимая и умная из тейпа Даргановых, ты знаешь, что говоришь. – Муса подергал тонкими ноздрями, непримиримо сдвинул брови. – Но если ты, Айсет, не в силах избавиться от этого чувства, тогда умри вместе с любовью. Аллах акбар!
   Абрек выдернул из-за пояса пистолет и выстрелил в младшую сестру, успевшую распять себя на окне, затем поднял коня на дыбы и, воздев саблю вверх, бросил скакуна к дому. Оружие мелькнуло в воздухе серебряной молнией, оно глубоко вошло в раму. Но за мгновение до этого Панкрат сумел оторвать жену от окна и отшвырнуть ее за себя, она без звука распласталась на полу.
   Главарь абреков опять занес клинок, готовясь поразить казака, но тот успел подставил шашку, и звон булата прокатился по комнатам. Снова и снова скрещивались лезвия, осыпая пространство между поединщиками снопами искр.
   Никто не решался вмешиваться в этот спор. Дарган застыл у стены с ружьем, приготовленным для стрельбы, его жена сжимала рукоятку пистолета, тетка Маланья осаживала младшего Петрашку, рвущегося с шашкой на подмогу старшему брату.
   Разбойники с неослабным вниманием следили за поединком, они считали, что главарь обязан подтвердить звание лучшего среди них воина. За воротами усадьбы накапливались пешие и конные казаки, они пока не понимали причины, по которой прекратилась стрельба, но по первой команде готовы были броситься станичникам на выручку.
   Наконец Муса заставил жеребца отскочить от стены дома и воскликнул:
   – Выходи, поганый гяур, мы продолжим бой здесь, на твоем дворе.
   – Паршивый горный баран, я уже перед тобой, – не заставил ждать себя с ответом Панкрат.
   Он бросил короткий взгляд на Айсет, которая лежала на полу и по-прежнему не подавала признаков жизни. Ярость исказила мужественные черты лица казака, она вытеснила из груди остатки добрых чувств. Панкрат прыгнул в окно и предстал перед обидчиком. Папаха слетела с его головы, обнажив светло-русый чуб, ноздри трепыхались от гнева. В этот момент он походил на хищную птицу, готовую булатным клювом и железными когтями разорвать жертву на куски.
   – Пако!… – из хаты раздался взволнованный голос матери, рядом с ней напрягся Дарган, он по-прежнему сжимал в руке приклад ружья.
   Софьюшка сложила руки на груди.
   – Пако, сынок, будь мужественным, я люблю тебя.
   Материнский призыв добавил Панкрату злости, теперь казаком владело одно чувство – жажда крови своего врага. Раскрутив шашку, как учил в детстве батяка, он призвал противника спешиться. Но Муса не торопился покидать седло, с беспокойством оглянувшись на прибывающих казаков, он понял, что вырваться из станицы его отряду и ему самому теперь вряд ли удастся.
   – Слезай с седла, горный козел, – рычал разъяренный Панкрат. – Батяка уже доказал, кто из рода Даргановых был прав, теперь пришла моя очередь скручивать вам рога.
   – У нас неравные условия, – огрызнулся Муса и повел рукой вокруг. – Посмотри, у тебя объявилось много помощников.
   – Ни один из них не коснется тебя пальцем, и ты это знаешь, – придвигаясь к противнику еще ближе, крикнул казак. – В твоем нутре заговорил племенной страх, вы способны нападать только стаей, а сейчас пришла пора отвечать за себя.
   Муса обернулся к подчиненным, жавшимся по углам подворья, гортанно выкрикнул команду. Сидящие на конях абреки направили ружья на казаков, а успевшие спешиться вскочили в седла. Панкрат понял, что главарь призывает разбойников приготовиться к отходу, но дать им возможность уйти означало признать поражение, даже не попытавшись отомстить за возлюбленную, без движения лежащую в хате.
   Этого допустить было нельзя. Сделав резкий выпад, урядник концом шашки подцепил сбрую на лошади бандита и рассек ее. Ремни расползлись по морде скакуна, загубники выпали из пасти. Муса подергал поводьями, натаскивая снасть на себя, он ошалело закрутил белками, теперь уже ясно осознавая, что от боя ему не отвертеться.
   – Эй, казак, что плохого сделал тебе мой конь? – стремясь сохранить достоинство, закричал он. – Зачем ты так поступил? Ведь не арабскому скакуну придется драться с тобой.
   – Я коня не трогал, а тебе отсюда уйти не удастся, – воздел шашку вверх Панкрат. – Тем более что ты сам предложил поединок.
   – Хорошо, Панкрат, ты получишь то, чего просил. – Абрек швырнул под копыта лошади бесполезную сбрую, снова осмотрелся вокруг. – Жаль, что рядом с тобой не стоит твой отец, было бы неплохо перерезать горла вам обоим.
   – Жаль другого – что тебя не придушили еще в утробе, – успел ответить казак. – Ты и есть кровожадный бирюк…
   В следующее мгновение Муса со спины перебросил ружье в правую руку и, нырнув под брюхо скакуна, в упор выстрелил в Панкрата. Все произошло настолько быстро, что никто из находившихся во дворе даже не пошевелился. В проеме окна замерла Софьюшка, рядом стискивал ружье в руках Дарган, вокруг застыли станичники.
   Панкрат охнул от ожога в левое бедро, он успел увидеть, как абрек взвился в седло, намереваясь послать коня к забору, за которым его ждало спасение. Теряя сознание, казак полоснул шашкой по кожаной ноговице противника, выше поднять клинок он был уже не в силах. Последнее, что схватили его зрачки, это дикий прыжок лошади по направлению к ограде и выпершаяся из стремени голень бандитской ноги почти до колена.
   Вокруг загремели выстрелы, раздались вскрики вперемешку с проклятиями, вслед за главарем с места рванулись остальные разбойники. Они взялись носиться по двору сорвавшимися с цепи чертями, нацепившими на телеса черкески и обвешавшими себя оружием. Чеченцы отстреливались, отбивались саблями от станичников, забиравших их в круг, поднимали коней на дыбы, взмывали в воздух и пропадали за оградой, высота которой была около двух саженей. Но не всем удавалось преодолеть этот барьер, многие из джигитов вместе с лошадьми переворачивались на лету и грохались на землю, застывая под жердями навечно.
   Дарган с Софьюшкой как заведенные посылали пулю за пулей, лица их окаменели, они походили на древних истуканов, украшавших степные курганы и решивших прибрать под себя побольше человеческих жизней. Плакали навзрыд младший Петрашка и девки Аннушка с Марьюшкой, им вторила тетка Маланья. В проеме двери мелко крестилась бабука, синюшными губами она шептала молитвы Господу.
   Праздник смерти гулял по подворью до тех пор, пока последний из разбойников не свалился под забором прикрытой тряпками падалью. Мать бросилась к старшему сыну, лежащему посреди двора, Маланья в доме метнулась к Айсет, припала ухом к ее груди. И снова непривычная тишина на мгновение зависла в воздухе.
   – Живой, – донесся с улицы смертельно уставший голос Софьюшки, положив голову Панкрата себе на колени, она повторила, обращаясь к Даргану, замершему на крыльце: – Наш сын живой…
   – Живая невестушка! Пуля ударилась под первую рану, – закричала и Маланья, отрываясь от груди возлюбленной племянника. – Наша девка, будет жить.
   Но вместе с радостными вестями, заполнившими двор, ветер принес со стороны Терека угрозу, похожую на бирючий вой. Она прогулялась по усадьбе ледяным сквозняком, заставив станичников крепче схватиться за оружие:
   – Я еще верну-у-усь-сь…
 
   Прошло два с половиной года. В предгорьях Большого Кавказа подходило к концу знойное лето. Со стороны белых вершин далеких гор все чаще налетали прохладные ветра, с другой стороны, из ногайских степей, все так же накатывали валы суховея. Стихии сталкивались над неизменно мутным Тереком, превращаясь в благодатный климат с хрустальными осадками, напитывающими соками овощи и ягоды, насыщающими силой людей и животину. Жизнь природы шла своим чередом, в отличие от людской, она не менялась веками. И в этом, казалось бы, несложном процессе, похожем на библейское «плодитесь и размножайтесь», и состоял весь смысл бытия.
   Из церковного храма по пыльной станичной дороге ровной походкой шагал Панкрат, на руке у него сидел светло-русый и темноглазый мальчонка. За ним в окружении родственников спешила его жена Аленушка, опять с большим животом. Видно было, что женщина не поспевала.
   – Куды ты несешься как оглашенный, – с казачьей нахрапистостью одернула она супруга, остановилась, воткнула руки в бока. – Еще поспеешь на свою цареву службу, никуда она от тебя не убежит.
   Казак смущенно улыбнулся и остановился, он заигрался с мальцом, подсовывая ему под руки деревянную свистульку, но тому игрушка успела надоесть. Через время процессия двинулась дальше. Как и двадцать с лишним лет назад глава рода Даргановых хорунжий Дарган, его старший сын хорунжий Панкрат подошел к углу забора вокруг родовой усадьбы, показал рукой сначала назад, на просторы матушки России, которой верой и правдой служили его предки и он сам, потом вперед, на ледяные пики гор, и слово в слово повторил наказы своего отца. Мальчик, только что крещенный в православного казака, впитывал заповедь с неподдельным интересом, словно она обладала каким-то чудодейственным свойством. Когда обряд был закончен, он отобрал у отца свистульку и забросил ее на дорогу.
   – Ну и правильно, – засмеялся кто-то из родственников. – Пришла пора не свистом баловаться, а службу служить.
   Никто не знал, какая судьба ждет казачонка, как не ведали о своей дороге по жизни его отец Панкрат, его дед Дарган. Они были казаками, внуками и правнуками казаков, верных сынов матери России, испокон веков оторвавшихся от нее, но не продавших и не предавших родину даже здесь, в земном раю, населенном чертями, выпрыгнувшими из ада.
   Да и то сказать, для любого живого существа драгоценнее всего только воля.