Страница:
Единственное, чем подстраховался, – это назначил над «Зенитом» (командир майор Семенов) и «Громом» (майор Романов) единого командира – полковника Бояринова Григория Ивановича, Батю, опытнейшего работника, в свое время партизанившего еще в лесах Смоленщины.
Впрочем, войска еще не вошли. И они еще могли не войти, случись у самих афганцев все так, как было задумано 16 декабря. Однако не получилось.
А пока Устинов распорядился отозвать из Кабула Заплатина, а Громыко – дать шифрограмму в Нью-Йорк Трояновскому – советскому представителю в ООН и Совете Безопасности.
8 декабря 1979 года. Москва.
Припорошенная снегом, разрумяненная от мороза, русоволосая и улыбчивая, Оля Заплатина телефонный звонок в этот день услышала, открывая входную дверь. Словно кто-то знал ее распорядок дня и ловил именно между двумя и четырьмя часами, когда она прибегала с работы собрать конспекты, перехватить чего-нибудь из холодильника и мчаться в институт. Подумалось о Вале Зубовой, которой обещала позвонить насчет записи в парикмахерскую, и, на ходу расстегивая дубленку и сочиняя извинения – и вправду ведь день забит до предела! – добежала до телефона.
– Да-а, слушаю.
– Ольга Васильевна? – услышала она незнакомый мужской голос. Значит, от папы.
– Да, – торопливо ответила она, радуясь тому, что услышит новости от родителей и – все мы не без греха – что звонок не от Вали. Завтра уж точно сделает все, что обещала.
– Заплатина Ольга Васильевна? – старались утвердиться на том конце провода.
– Заплатина Ольга Васильевна, – подтвердила она с улыбкой: заинструктировал же папа. Посмотрелась в зеркало, сняла гребешок, тряхнула головой, сбрасывая с волос бусинки растаявших снежинок. Вообще-то ей самой тоже уже можно подумать о парикмахерской.
– Это звонят из Генерального штаба, – собеседник сказал это и дал несколько секунд, чтобы она, как шутил отец, успела сделать «глазки домиком», удивленно-вопросительно подняв брови: надо же! Обычно папины сослуживцы не говорят, откуда они, просто передают приветы, и все... – Ольга Васильевна, – теперь уже с нажимом повторил звонивший, и Оля, еще ничего не зная, тем не менее мгновенно ощетинилась против такого тона. Таким тоном приветы не передают. – Скажите, вы хотели бы встретиться со своим отцом?
Господи, о чем разговор.
– Конечно хочу.
– Но дело в том, что в интересах службы... Словом, мы должны срочно вызвать его в Москву, но нужно, чтобы это якобы исходило от вас. Что не мы вызываем, а вы просите с ним встречи. Вы – дочь военного и должны нас понять.
Она пока не понимала, ей еще трудно было перестроиться в своих мыслях, но почему-то кивнула. Спохватившись, сказала «да». Видимо, служба отца в самом деле отложила свой отпечаток: раз надо, значит, надо.
– Вам надо бы подъехать сюда, к нам.
Она опять кивнула. Волосы упали на лицо, она отбросила их назад, но они упали опять, и она машинально, словно собираться и ехать нужно было прямо сейчас, вновь прихватила их гребешком. И то ли этих мгновений хватило, то ли пришло время простого удивления, но она подумала: а почему все-таки они сами не могут его вызвать? Что за секретность, неужели нельзя обойтись без этого? Впрочем, это же армия, наверное, так и должно быть...
– Вам будет заказан пропуск, мы встретим вас около часового. Знаете как ехать?
– Знаю.
– Ждем вас в понедельник в девять утра. До свидания.
Не спросили, свободна ли она в это время, уверены были в ее согласии. Да, надо ехать. Конечно же, надо ехать. На месте и узнает все подробности. Хотя нет, подробностей ей как раз и не сообщат, но главное... главное... А что главное? Главное – папа с мамой с ума ведь сойдут, пока узнают всю правду. А когда узнают?
О, эти телефонные звонки. Мы зависим от них почти полностью, потому что именно они заставляют нас менять свои планы, они с необыкновенной легкостью играют нашим настроением, предписывают или предлагают нам куда-то ехать, делать то, чем минуту назад и не помышлял заниматься. Они становятся действующими лицами в наших судьбах, останавливают нас, уходящих из дома, на пороге, зовут из кухни, будят по ночам, и, пока мы думаем, кто это нас вспомнил, звонки зовут и притягивают к себе. И мы – вспомним, что иной раз против своего желания разговаривать с кем бы то ни было, против своей воли, – поднимаем трубку. И тем самым делаем, как потом часто оказывается, очередной зигзаг в своей жизни. А иногда и в чужой.
Нельзя сказать, что Оля Заплатина спала тревожно: в восемнадцать лет, наверное, только любовь может родить ночную тревогу. Но утром встала настороженная, притихшая. Притихшей была и заснеженная, еще окончательно не проснувшаяся Москва за окном. А вообще-то нет: дворники скоблили тротуары, прогревались вытянутые вдоль тротуара автомобили. День начался, и Оля, спохватившись, глянула на часы: до Генштаба добираться не меньше часа; пока там всякие пропуска, проверки – лучше выехать пораньше.
Ее встретили прямо у дверей, лишь только она протянула пропуск и паспорт часовому,
– Ольга Васильевна? – стоявший рядом с солдатом подполковник заглянул в паспорт и, убедившись, что не ошибся, помог снять дубленку, а потом жестом руки открыл доступ на широкую мраморную лестницу с красным ковром посредине ступенек: – Прошу.
Оля замешкалась, выбирая, где ей идти – то ли по ковру, то ли сбоку, у перил. Хотела схитрить, посмотреть, Как будет идти подполковник, но тот не трогался с места, ожидая ее. Выбрала узенькую полоску по краю ковра. Стараясь не заступать за нее, пошла наверх.
От волнения – куда от него деться, не каждый день в Генеральный штаб приглашают, – а также быстрого подъема по лестнице стало жарко. Захотелось остановиться, отдышаться, привести и себя, и мысли в порядок. И подполковник, словно поняв ее желание, стал останавливаться, здороваясь и перебрасываясь фразами со встречными на этаже. Оля и отдышалась, и даже поправила прическу – да, Валечка, вот тебе и парикмахерская, узнаешь – ахнешь, с кем твой звонок спутала, но ее спутник стал останавливаться все чаще, разговаривать – дольше, и ей уже стало казаться, что она совершенно никому не нужна здесь. Что исчезни она сейчас – и ничего не случится. Впрочем, она не могла и сказать, как должны были принимать ее в Генеральном штабе, она не то что ни разу не заходила в эти стены – ухитрилась ни разу в жизни не пройти мимо этого желтого здания по улице, хотя оно и стоит практически на Арбате. Но чувство одиночества, нет, не одиночества, а обреченности, хотя тоже нет, не обреченности – чужеродности, отторгнутости от этого мира, хотя она и не стремилась в него, ощущалось все сильнее. Благоговея к отцу, а значит, и к его работе, к среде, которая его окружает, сейчас она не могла перебороть в себе непонятное, необъяснимое чувство недовольства армией, ее порядками.
Нет, опять не так. Что ей быть недовольной, кто она такая? Ей было просто неловко и обидно за невнимание – пусть и не подчеркиваемое, но и не скрываемое подполковником. Все-таки они сами попросили ее приехать, а тут – стой у стены, жди, когда наговорятся. Хорошо, она дочь военного, а если так относятся и к гражданским? Что они могут подумать об армии?
Наконец, миновав несколько поворотов, они вошли в огромный кабинет с такими же огромными картами но стенам. Наверное, стены и возводились под эти карты. Боясь взглянуть на них, чтобы случайно даже не соприкоснуться с какой-либо тайной – карты у военных – это всегда тайны, – Оля не сводила глаз с поднявшегося из-за стола полного, не в пример отцу, полковника. Тот, однако, не предложил ей ни пройти, ни сесть.
– Нам нужно вызвать Василия Петровича в Москву, но сделать нужно так, чтобы просьба о приезде исходила от вас. Так нужно, – сказал он об уже известном.
– Хорошо, – ответила Оля. Захотелось вдруг одного: чтобы все это быстрее закончилось, чтобы выйти из этой духоты на улицу, где просто идут москвичи, просто едут машины, просто мигают светофоры.
– Ну, тогда все, – удовлетворенно кивнул хозяин кабинета. – До свидания. Ой, нет, еще один момент. Если Василий Петрович вдруг позвонит оттуда, из Афганистана, домой, ему тоже скажите, что это вы просите его приехать. А о том, что приходили сюда, – ни слова.
Полковник напомнил о том, что тревожило ее со вчерашнего вечера, и Оля решилась:
– А можно... спросить?
– Конечно, пожалуйста, – разрешил собеседник, но сам настороженно замер.
«Ага, значит, я вам все-таки нужна?» – заметила его напряжение Оля, и это придало решительности:
– А когда папа... Василий Петрович узнает, что это все же не моя... инициатива?
Полковник широко, облегченно улыбнулся:
– Сразу же, как только приземлится в московском аэропорту. Его встретят наши товарищи и сразу все скажут.
– Спасибо.
За что спасибо, почему спасибо, Оля не могла объяснить. Но это уже и не было главным. Просто она в самом деле знала отца и уже представляла, как он будет мучиться от неизвестности, переживать, строить догадки насчет этого дурацкого вызова. И чем быстрее все для него прояснится, тем конечно же лучше. А мама, что будет с мамой? Когда узнает она? Господи, что же она наделала? Может, отказаться от всего, пока не поздно?
Но подполковник уже подал хозяину кабинета ее пропуск, тот размашисто расписался на нем – такие подписи, наверное, очень весомо выглядят под документами, и кивнул, прощаясь и отпуская гостью...
10–12 декабря 1979 года. Кабул – Москва.
Заплатин читал лекцию политработникам, когда его позвали к телефону.
– Попозже нельзя? Я занят.
– Сказали, срочно. Москва.
На связи был Ошурков, замполит одного из управлений Главпура.
– Василий Петрович, добрый день. Как настроение?
Настроением, как и погодой, обычно интересуются, если нечего спросить. А тут наверняка готовят к чему-то важному.
– Я слушаю вас, Леонид Николаевич, – помог начальнику начать разговор Заплатин.
– Василий Петрович, тут такое дело... – Наступила тишина, но на этот раз Заплатин промолчал. – Понимаете, ваша дочь...
Тут уж Заплатин не выдержал:
– Что с ней?
– Ничего, уверяю вас. Просто она обратилась в ЦК КПСС с просьбой встретиться с вами.
– Оля? В ЦК?! Это недоразумение, Леонид Николаевич. Она не могла обратиться в ЦК. С ней что-то случилось?
– Поверьте мне, ничего. Вам просто надо сегодня же вылететь в Москву.
– У нас через час стемнеет, да и самолетов на Москву нет.
– Самолет вас ждет в Баграме. Добирайтесь туда.
Лучше бы он этого не уточнял. Если прислали самолет – значит, у Оли страшная беда. Оля, Оленька...
– Но что с дочерью? Она-то хоть жива? – ни на мгновение не поверив в сказку про ЦК, крикнул, уже не сдержавшись, Василий Петрович.
– Конечно, жива. Успокойтесь. Но больше ничего не опрашивайте.
Жива! Главное, что жива. Но обращаться в ЦК... Нет и тысячу раз нет, такое мог придумать только человек, не знающий его дочь. В ЦК... Здесь что-то не то. Попала в больницу? В какую-нибудь банду?.. Дом – школа – институт – друзья... Где в этой цепочке и что могло случиться?
– Что случилось, Василий Петрович? – дошел до Заплатина голос Экбаля.
Телефонная трубка, зажатая в руке, тоненько и коротко попискивала, а подошедший Экбаль смотрел то на нее, то на своего советника.
– Ничего, Экбаль, ничего. Просто срочно вызывают в Москву. Я пойду собираться. Одни справитесь? – кивнул на зал.
– Конечно, товарищ генерал.
Уже справляются одни – это хорошо. Это очень хорошо. Но что с Олей? Если взять дом – что там могло случиться? Второй этаж, балкон застеклен. На кухне – газ. Но ведь если что – дверь на балкон как раз из кухни...
– В посольство, – попросил водителя.
– Ничего не знаю, Василий Петрович, – удивленно пожал плечами Табеев. – Честное слово. По моим каналам никакой информации на эту тему и близко не проходило. Но я думаю, что надо лететь, раз позвонили.
– У меня час времени, срочно вызывают в Москву, – поднявшись к себе в квартиру, с порога сказал жене. Боясь, как бы она не уловила тревоги и озабоченности в голове, добавил: – По делам службы.
«Зря уточняю, – тут же пожалел о сказанном. – Ничего не надо уточнять. Лечу и лечу».
Чтобы скрыть недовольство собой, сам начал доставать вещи, смотреть, что взять с собой на московские холода. И подсознательно ждал, о чем спросит, какой первый вопрос задаст Вика. И как они похожи с дочерью...
– Надолго?
Пронесло – это ее извечный вопрос с лейтенантских пор: не куда и зачем, а на сколько. Значит, с женой все в порядке, хоть она не будет волноваться. Но Оля, что с Олей?..
– Надолго? – думая, что он не расслышал, переспросила Вика.
Ответил уже искренне:
– Не знаю.
...Афганистан – не Союз, особенно по расстояниям: двадцать минут на вертолете – и уже в Баграме. Самолет для него уже был готов, но летчики, естественно, ничего не знали, им приказ: забрать и привезти. Единственное, взлететь засветло не успели, в Ташкент прибыли только утром. Там под парами, для него одного, уже стоял Ил-18.
«Что же это за почести такие? Что все-таки случилось?» – вновь закрутилась пластинка под непрерывное хождение между креслами.
– Товарищ генерал, командир просит вас подойти, –позвал один из летчиков.
«Может, что-то передали, сообщили дополнительно», – заторопился в кабину Заплатин.
– В Москве нет погоды, не сажают, – обернулся к нему командир экипажа. – Предлагают лететь в Ленинград.
– Смотрите сами, я вам не начальник, – отдал судьбе свое время Василий Петрович.
Ленинград – это значит еще несколько часов неизвестности. Еще несколько часов не будет знать, что с Олей. Это – облегчение и камень. Отодвинется что-то страшное непонятное, темное, но ведь оно есть, есть, есть...
– Запросите еще раз, – попросил генерал.
Командир вновь начал переговоры с аэродромом, обернулся на стоявшего за спиной Заплатина, словно подтверждая земле, что пассажир на борту. Кивнул:
– Будут сажать.
Сели в слякоть и ветер. А у трапа уже ждали офицеры из Главпура:
– Товарищ генерал-майор, вас ждут начальник Генерального штаба и начальник Главпура.
– Но я же в гражданке,
– Они знают. Пожалуйста, – распахнули дверцу стоявшей у трапа «Волги».
Было 19 часов, когда он вошел в кабинет Епишева.
– А, Василий Петрович, здравствуйте. С прибытием. Как Обстановка на юге? – дружелюбно, без тени беспокойства за чью-то жизнь, спросил генерал армии. Может, и в самом деле с Олей все в порядке. – Ты давай рассказывай, а я здесь небольшие наброски буду делать к началу совещания.
«А когда же по голове-то ударите?» – мысленно спросил Заплатин. Приближая развязку, доложил коротко: обстановка в Афганистане и Кабуле достаточно спокойная, советнический аппарат работает.
– Ладно, ты посиди, подожди меня здесь, а я в ЦК. Вон, газеты почитай, – кивнул Епишев на кипу газет. Глянув на часы, торопливо вышел.
«Ну а что все-таки с дочерью? Кто мне хоть что-нибудь объяснит или скажет?» – посмотрел ему вслед Заплатин. Перевел взгляд на телефоны. Позвонить. Да, надо просто позвонить дочери.
Встал, подошел к столу. Белый телефон – с гербом СССР, два следующих – без дисков, значит, местные. Серый... Оглянулся на дверь, посмотрел время и решительно повернул телефон к себе. Набрал первую цифру. Подождал. Гудков не было – значит, прямой. Добрал остальные цифры.
– Да-а, – родной, с протяжным удивлением голос дочери. Жива! Дома!
– Это я. У тебя...
– Папа, ты где, откуда? – перебила, обрадовавшись, Оля.
– В Москве. У тебя все в порядке?
– Да-а.
– Хорошо, я потом перезвоню.
Опустился в кресло. И не помнит, сколько просидел, опустошенный от главного известия. Однако вернувшийся начальник Главпура тут же вернул к действительности:
– Ты вот что, Василий Петрович, перестань мне хвалить хальковцев. С информацией, которую получаю от тебя, я вечно выгляжу белой вороной.
От былой любезности Епишева не осталось и следа. «Значит, ЦК не удовлетворен моей информацией. Вернее, тем, что я отдаю должное Амину за его работоспособность. Нет, не Амину лично, Епишев сказал хальковцам. Против них и Амина в Афганистане настроены работники госбезопасности. Да, только они. Посол по-настоящему еще не вошел в курс дела, партийные советники стараются держать нейтралитет, а те, кто оглядывается на комитетчиков, все равно категорически против «Хальк» не выступают. Значит, ЦК начинено информацией КГБ».
– Вам надо возвращаться назад, – не глядя на него, сказал Епишев, вновь принимаясь за свои записи. Редкий случай увидеть, как начальник работает.
– Домой я могу заехать? – попытался в последний раз, хоть косвенно, выйти на причину своего странного вызова в Москву Заплатин.
– Конечно, – не понял Алексей Алексеевич подоплеки. – Самолетов в ваши края теперь будет много, так что с отправкой проблем не станет.
«Да нет уж, хоть день, но дома побуду», – подумал Василий Петрович.
Необходимое послесловие.Епишев не случайно произнес эту фразу насчет самолетов. В этот день, 10 декабря, министр обороны отдал приказ, вернее устное распоряжение, о начале формирования 40-й армии.
Утром Заплатина вновь срочно вызовут к Епишеву. Тот возьмет его с собой к министру обороны. Устинов вначале будет занят, потом уедет почти на два часа, предупредив, чтобы ждали его. Вернувшись, пригласит Василия Петровича в кабинет, протянет шифровку.
Заплатин вначале прочтет подпись – «Представитель КГБ», и, уже почти зная, что там написано, пробежит ее глазами. Да, все то же: в Афганистане все рушится, Амин занимает все более проамериканские позиции.
– Я бы своей подписи здесь не поставил, – протянет документ обратно Заплатин.
– Почему? Вот поговорите с такими, – скажет Устинов сидевшему тут же Епишеву. Алексей Алексеевич неодобрительно покачает головой, но Заплатин решительно повторит:
– Я не могу согласиться с тем, что написано в этом донесении. Давайте пригласим сюда автора шифровки и вместе будем разбираться по каждому факту.
– Вот видите, вы там, на месте, никак не разберетесь между собой, а нам здесь за вас принимай решение, – в сердцах воскликнет Устинов. Захочет еще что-то сказать, но передумает: – Вы свободны.
Выйдя из кабинета министра, Василий Петрович увидит знакомых офицеров в полевой форме. Узнав, что большая группа оперативников срочно вылетает в Ташкент и Термез, начнет о чем-то догадываться. Однако еще через день ему совершенно неожиданно порекомендуют вместо Афганистана поехать в те военные училища, где обучаются афганцы, – посмотреть жизнь и быт.
«Сказали бы просто, что хотите убрать не только из Афганистана, но и из Москвы». – После выяснения всех подробностей с «обращением дочери в ЦК» Заплатин начал смотреть на происходящие вокруг него события немного глубже.
Вернувшись из поездок по училищам, доложил о результатах. Как и ожидал, доклад его никому не был нужен: все уже работали на Туркестанский округ. А когда официально будет объявлено о вводе войск, Епишев пригласит Заплатина к себе:
– Ну, знаешь, что произошло?
– Слышал.
– Надо срочно возвращаться туда. Обстановка, и особенно политическая, сложная.
– Она другой и не может быть. Но можно свое мнение?
– Конечно, пожалуйста.
– Товарищ генерал армии, я бы не хотел возвращаться в Афганистан. Мое присутствие там нецелесообразно.
– Это почему же? Ты ведь прекрасно разбираешься в обстановке, а посылать кого-то нового...
– Сейчас, с приходом к власти Бабрака Кармаля и «Парчам», придется круто поворачивать руль в политике в другую сторону. Я этого не смогу сделать, потому что работал с другими людьми. За свою шкуру не дрожу, но делать мне в Афганистане больше нечего.
Устинов, как ни странно, поймет и поддержит Заплатина. Епишев, правда, намекнет:
– Но лететь-то все равно придется, Василий Петрович. У вас же там жена, вещи.
– Товарищ генерал армии, я не хочу лететь туда даже по этому поводу.
– Хорошо, больше не будем возвращаться к этой теме. Я скажу, чтобы передали Магометову и Тутушкину, пусть они помогут собраться вашей жене.
К сожалению, генерал-майор Тутушкин, заместитель Магометова, еще до этого получит указание из КГБ ничего не сообщать жене Заплатина – ни зачем он вызван в Москву, ни почему не возвращается. Постепенно среди советников родились слухи: Заплатина исключили из партии, разжаловали из генералов, а сам он находится под следствием. Жена бросится к его рабочему столу, сожжет все, что было написано мужем за время работы в Афганистане. А написано было очень много...
Заплатин стал первым, кто выразил свой протест против ввода войск в Афганистан. Академики Богомолов, Сахаров с их письмами будут после, Заплатин же, коммунист, политработник, генерал, отказался ехать служить туда. Для конца семидесятых годов – тягчайшее преступление. Однако никто его за это не выгонял из армии и партии. Служил еще несколько лет. Первый афганец, которого он встретил через одиннадцать лет, был его подсоветный Экбаль Вазир. Но об этом уже упоминалось...
Глава 23
13 декабря 1979 года. Москва. Генеральный штаб.
Военные – единственные, кем страна имеет право рисковать. И 12 декабря, приняв решение на ввод войск, политическое руководство пошло именно на это.
13 же декабря помимо всех остальных событий Огарков срочно вызвал к себе командующего ВДВ Дмитрия Семеновича Сухорукова. Тот со штабом ВДВ инспектировал дивизию, расположенную в Белоруссии, но начальник Генштаба повторил:
– Все отставить. Прибыть немедленно.
Через два часа Сухоруков уже был в Москве и докладывал маршалу о своем прибытии.
– Для одной из твоих дивизий будет поставлена задача. Боевая задача, – тут же уточнил Огарков, потому что десантники вечно выполняли какие-нибудь задания, – Какую лучше поднять?
Сухоруков думал, что начальник Генерального штаба продолжит постановку задачи или хотя бы в общих чертах пояснит, что ждет дивизию, в каком регионе, сроки готовности, но Огарков, замолчав, испытующе глядел на него.
Однако ответить Дмитрий Семенович не успел. В кабинет вошел командующий военно-транспортной авиацией, и Огарков, кивнув на Сухорукова, так же двумя фразами озадачил и летчика:
– Десантники получают боевую задачу. С учетом дислокации вашей авиации на аэродромах, какую из их дивизий мы сможем поднять в воздух с наименьшими проблемами? В первую очередь имеется в виду время и скрытность.
Командующие посмотрели друг на друга, молча подошли к столу, на котором топорщилась свежими склейками карта. Вгляделись каждый в свои точки.
– На сегодня больше всего самолетов у меня в Белоруссии, – первым доложил летчик.
– Дмитрий Семенович? – потребовал ответа Огарков у Сухорукова. – Что вы скажете о своей белорусской дивизии?
– Готова к любым действиям. Там как раз находится и группа офицеров из штаба ВДВ, если что, помогут командованию на первых порах.
– Хорошо. Поднимаем эту дивизию. Сегодня ночью ей быть на аэродромах взлета. Боеприпасы с собой, но пока не выдавать.
– Какую задачу я должен поставить командиру дивизии? – не терял надежды добиться хоть какой-то конкретности Сухоруков.
– Пока произвести расчеты на высадку десанта посадочным способом на аэродромы номер один, номер два и номер три.
– Кто мне поставит задачу?
– Или я, или министр обороны. Время и место выполнения задачи также укажем при постановке задачи. Все, выполняйте первый пункт приказа.
Необходимое послесловие.К ночи на 14 декабря командир воздушно-десантной дивизии генерал-майор Иван Федорович Рябченко выведет свои полки к аэродромам взлета. О возможном выполнении именно боевой задачи знали только комдив, начальник штаба, еще два-три человека. Вся остальная дивизия думала, что штаб ВДВ решил устроить проверку, организовав учения на недельку. Или меньше – из-за глубокого снега и морозов. Многие офицеры, не говоря уже о солдатах, не успели попрощаться даже с семьями – такие учения для десантников проходили достаточно часто, каждый раз не напрощаешься.
Оказалось, однако, что дивизия улетала не на неделю, а на девять лет. И не на учения, а на войну. Первые на нее уходили именно так – не прощаясь.
14 декабря летчики ВТА получат приказ перебазироваться вместе с десантниками на среднеазиатский аэродромный узел. Становилось известным направление – юг.
В последний день декабря десантник Сергей Голиков напишет отцу письмо, в котором он, следуя законам акростиха, когда каждая начальная буква строки является частью слова, сообщит на станцию Шаховская Московской области о дальнейшем:
«Здравствуй, папка! С приветом, с
Моим огромным приветом, твой Сергей. Все пом-
Ыслы мои сейчас о доме, как вы там Новый год в-
Стречаете. У меня все в порядке, я теперь командую
Отделением, ребята отличные, мы довольно быстро
Выяснили отношения и поняли друг друга. Я по-настоящ
Ему узнал службу. Что такое караул в мокрых
Впрочем, войска еще не вошли. И они еще могли не войти, случись у самих афганцев все так, как было задумано 16 декабря. Однако не получилось.
А пока Устинов распорядился отозвать из Кабула Заплатина, а Громыко – дать шифрограмму в Нью-Йорк Трояновскому – советскому представителю в ООН и Совете Безопасности.
8 декабря 1979 года. Москва.
Припорошенная снегом, разрумяненная от мороза, русоволосая и улыбчивая, Оля Заплатина телефонный звонок в этот день услышала, открывая входную дверь. Словно кто-то знал ее распорядок дня и ловил именно между двумя и четырьмя часами, когда она прибегала с работы собрать конспекты, перехватить чего-нибудь из холодильника и мчаться в институт. Подумалось о Вале Зубовой, которой обещала позвонить насчет записи в парикмахерскую, и, на ходу расстегивая дубленку и сочиняя извинения – и вправду ведь день забит до предела! – добежала до телефона.
– Да-а, слушаю.
– Ольга Васильевна? – услышала она незнакомый мужской голос. Значит, от папы.
– Да, – торопливо ответила она, радуясь тому, что услышит новости от родителей и – все мы не без греха – что звонок не от Вали. Завтра уж точно сделает все, что обещала.
– Заплатина Ольга Васильевна? – старались утвердиться на том конце провода.
– Заплатина Ольга Васильевна, – подтвердила она с улыбкой: заинструктировал же папа. Посмотрелась в зеркало, сняла гребешок, тряхнула головой, сбрасывая с волос бусинки растаявших снежинок. Вообще-то ей самой тоже уже можно подумать о парикмахерской.
– Это звонят из Генерального штаба, – собеседник сказал это и дал несколько секунд, чтобы она, как шутил отец, успела сделать «глазки домиком», удивленно-вопросительно подняв брови: надо же! Обычно папины сослуживцы не говорят, откуда они, просто передают приветы, и все... – Ольга Васильевна, – теперь уже с нажимом повторил звонивший, и Оля, еще ничего не зная, тем не менее мгновенно ощетинилась против такого тона. Таким тоном приветы не передают. – Скажите, вы хотели бы встретиться со своим отцом?
Господи, о чем разговор.
– Конечно хочу.
– Но дело в том, что в интересах службы... Словом, мы должны срочно вызвать его в Москву, но нужно, чтобы это якобы исходило от вас. Что не мы вызываем, а вы просите с ним встречи. Вы – дочь военного и должны нас понять.
Она пока не понимала, ей еще трудно было перестроиться в своих мыслях, но почему-то кивнула. Спохватившись, сказала «да». Видимо, служба отца в самом деле отложила свой отпечаток: раз надо, значит, надо.
– Вам надо бы подъехать сюда, к нам.
Она опять кивнула. Волосы упали на лицо, она отбросила их назад, но они упали опять, и она машинально, словно собираться и ехать нужно было прямо сейчас, вновь прихватила их гребешком. И то ли этих мгновений хватило, то ли пришло время простого удивления, но она подумала: а почему все-таки они сами не могут его вызвать? Что за секретность, неужели нельзя обойтись без этого? Впрочем, это же армия, наверное, так и должно быть...
– Вам будет заказан пропуск, мы встретим вас около часового. Знаете как ехать?
– Знаю.
– Ждем вас в понедельник в девять утра. До свидания.
Не спросили, свободна ли она в это время, уверены были в ее согласии. Да, надо ехать. Конечно же, надо ехать. На месте и узнает все подробности. Хотя нет, подробностей ей как раз и не сообщат, но главное... главное... А что главное? Главное – папа с мамой с ума ведь сойдут, пока узнают всю правду. А когда узнают?
О, эти телефонные звонки. Мы зависим от них почти полностью, потому что именно они заставляют нас менять свои планы, они с необыкновенной легкостью играют нашим настроением, предписывают или предлагают нам куда-то ехать, делать то, чем минуту назад и не помышлял заниматься. Они становятся действующими лицами в наших судьбах, останавливают нас, уходящих из дома, на пороге, зовут из кухни, будят по ночам, и, пока мы думаем, кто это нас вспомнил, звонки зовут и притягивают к себе. И мы – вспомним, что иной раз против своего желания разговаривать с кем бы то ни было, против своей воли, – поднимаем трубку. И тем самым делаем, как потом часто оказывается, очередной зигзаг в своей жизни. А иногда и в чужой.
Нельзя сказать, что Оля Заплатина спала тревожно: в восемнадцать лет, наверное, только любовь может родить ночную тревогу. Но утром встала настороженная, притихшая. Притихшей была и заснеженная, еще окончательно не проснувшаяся Москва за окном. А вообще-то нет: дворники скоблили тротуары, прогревались вытянутые вдоль тротуара автомобили. День начался, и Оля, спохватившись, глянула на часы: до Генштаба добираться не меньше часа; пока там всякие пропуска, проверки – лучше выехать пораньше.
Ее встретили прямо у дверей, лишь только она протянула пропуск и паспорт часовому,
– Ольга Васильевна? – стоявший рядом с солдатом подполковник заглянул в паспорт и, убедившись, что не ошибся, помог снять дубленку, а потом жестом руки открыл доступ на широкую мраморную лестницу с красным ковром посредине ступенек: – Прошу.
Оля замешкалась, выбирая, где ей идти – то ли по ковру, то ли сбоку, у перил. Хотела схитрить, посмотреть, Как будет идти подполковник, но тот не трогался с места, ожидая ее. Выбрала узенькую полоску по краю ковра. Стараясь не заступать за нее, пошла наверх.
От волнения – куда от него деться, не каждый день в Генеральный штаб приглашают, – а также быстрого подъема по лестнице стало жарко. Захотелось остановиться, отдышаться, привести и себя, и мысли в порядок. И подполковник, словно поняв ее желание, стал останавливаться, здороваясь и перебрасываясь фразами со встречными на этаже. Оля и отдышалась, и даже поправила прическу – да, Валечка, вот тебе и парикмахерская, узнаешь – ахнешь, с кем твой звонок спутала, но ее спутник стал останавливаться все чаще, разговаривать – дольше, и ей уже стало казаться, что она совершенно никому не нужна здесь. Что исчезни она сейчас – и ничего не случится. Впрочем, она не могла и сказать, как должны были принимать ее в Генеральном штабе, она не то что ни разу не заходила в эти стены – ухитрилась ни разу в жизни не пройти мимо этого желтого здания по улице, хотя оно и стоит практически на Арбате. Но чувство одиночества, нет, не одиночества, а обреченности, хотя тоже нет, не обреченности – чужеродности, отторгнутости от этого мира, хотя она и не стремилась в него, ощущалось все сильнее. Благоговея к отцу, а значит, и к его работе, к среде, которая его окружает, сейчас она не могла перебороть в себе непонятное, необъяснимое чувство недовольства армией, ее порядками.
Нет, опять не так. Что ей быть недовольной, кто она такая? Ей было просто неловко и обидно за невнимание – пусть и не подчеркиваемое, но и не скрываемое подполковником. Все-таки они сами попросили ее приехать, а тут – стой у стены, жди, когда наговорятся. Хорошо, она дочь военного, а если так относятся и к гражданским? Что они могут подумать об армии?
Наконец, миновав несколько поворотов, они вошли в огромный кабинет с такими же огромными картами но стенам. Наверное, стены и возводились под эти карты. Боясь взглянуть на них, чтобы случайно даже не соприкоснуться с какой-либо тайной – карты у военных – это всегда тайны, – Оля не сводила глаз с поднявшегося из-за стола полного, не в пример отцу, полковника. Тот, однако, не предложил ей ни пройти, ни сесть.
– Нам нужно вызвать Василия Петровича в Москву, но сделать нужно так, чтобы просьба о приезде исходила от вас. Так нужно, – сказал он об уже известном.
– Хорошо, – ответила Оля. Захотелось вдруг одного: чтобы все это быстрее закончилось, чтобы выйти из этой духоты на улицу, где просто идут москвичи, просто едут машины, просто мигают светофоры.
– Ну, тогда все, – удовлетворенно кивнул хозяин кабинета. – До свидания. Ой, нет, еще один момент. Если Василий Петрович вдруг позвонит оттуда, из Афганистана, домой, ему тоже скажите, что это вы просите его приехать. А о том, что приходили сюда, – ни слова.
Полковник напомнил о том, что тревожило ее со вчерашнего вечера, и Оля решилась:
– А можно... спросить?
– Конечно, пожалуйста, – разрешил собеседник, но сам настороженно замер.
«Ага, значит, я вам все-таки нужна?» – заметила его напряжение Оля, и это придало решительности:
– А когда папа... Василий Петрович узнает, что это все же не моя... инициатива?
Полковник широко, облегченно улыбнулся:
– Сразу же, как только приземлится в московском аэропорту. Его встретят наши товарищи и сразу все скажут.
– Спасибо.
За что спасибо, почему спасибо, Оля не могла объяснить. Но это уже и не было главным. Просто она в самом деле знала отца и уже представляла, как он будет мучиться от неизвестности, переживать, строить догадки насчет этого дурацкого вызова. И чем быстрее все для него прояснится, тем конечно же лучше. А мама, что будет с мамой? Когда узнает она? Господи, что же она наделала? Может, отказаться от всего, пока не поздно?
Но подполковник уже подал хозяину кабинета ее пропуск, тот размашисто расписался на нем – такие подписи, наверное, очень весомо выглядят под документами, и кивнул, прощаясь и отпуская гостью...
10–12 декабря 1979 года. Кабул – Москва.
Заплатин читал лекцию политработникам, когда его позвали к телефону.
– Попозже нельзя? Я занят.
– Сказали, срочно. Москва.
На связи был Ошурков, замполит одного из управлений Главпура.
– Василий Петрович, добрый день. Как настроение?
Настроением, как и погодой, обычно интересуются, если нечего спросить. А тут наверняка готовят к чему-то важному.
– Я слушаю вас, Леонид Николаевич, – помог начальнику начать разговор Заплатин.
– Василий Петрович, тут такое дело... – Наступила тишина, но на этот раз Заплатин промолчал. – Понимаете, ваша дочь...
Тут уж Заплатин не выдержал:
– Что с ней?
– Ничего, уверяю вас. Просто она обратилась в ЦК КПСС с просьбой встретиться с вами.
– Оля? В ЦК?! Это недоразумение, Леонид Николаевич. Она не могла обратиться в ЦК. С ней что-то случилось?
– Поверьте мне, ничего. Вам просто надо сегодня же вылететь в Москву.
– У нас через час стемнеет, да и самолетов на Москву нет.
– Самолет вас ждет в Баграме. Добирайтесь туда.
Лучше бы он этого не уточнял. Если прислали самолет – значит, у Оли страшная беда. Оля, Оленька...
– Но что с дочерью? Она-то хоть жива? – ни на мгновение не поверив в сказку про ЦК, крикнул, уже не сдержавшись, Василий Петрович.
– Конечно, жива. Успокойтесь. Но больше ничего не опрашивайте.
Жива! Главное, что жива. Но обращаться в ЦК... Нет и тысячу раз нет, такое мог придумать только человек, не знающий его дочь. В ЦК... Здесь что-то не то. Попала в больницу? В какую-нибудь банду?.. Дом – школа – институт – друзья... Где в этой цепочке и что могло случиться?
– Что случилось, Василий Петрович? – дошел до Заплатина голос Экбаля.
Телефонная трубка, зажатая в руке, тоненько и коротко попискивала, а подошедший Экбаль смотрел то на нее, то на своего советника.
– Ничего, Экбаль, ничего. Просто срочно вызывают в Москву. Я пойду собираться. Одни справитесь? – кивнул на зал.
– Конечно, товарищ генерал.
Уже справляются одни – это хорошо. Это очень хорошо. Но что с Олей? Если взять дом – что там могло случиться? Второй этаж, балкон застеклен. На кухне – газ. Но ведь если что – дверь на балкон как раз из кухни...
– В посольство, – попросил водителя.
– Ничего не знаю, Василий Петрович, – удивленно пожал плечами Табеев. – Честное слово. По моим каналам никакой информации на эту тему и близко не проходило. Но я думаю, что надо лететь, раз позвонили.
– У меня час времени, срочно вызывают в Москву, – поднявшись к себе в квартиру, с порога сказал жене. Боясь, как бы она не уловила тревоги и озабоченности в голове, добавил: – По делам службы.
«Зря уточняю, – тут же пожалел о сказанном. – Ничего не надо уточнять. Лечу и лечу».
Чтобы скрыть недовольство собой, сам начал доставать вещи, смотреть, что взять с собой на московские холода. И подсознательно ждал, о чем спросит, какой первый вопрос задаст Вика. И как они похожи с дочерью...
– Надолго?
Пронесло – это ее извечный вопрос с лейтенантских пор: не куда и зачем, а на сколько. Значит, с женой все в порядке, хоть она не будет волноваться. Но Оля, что с Олей?..
– Надолго? – думая, что он не расслышал, переспросила Вика.
Ответил уже искренне:
– Не знаю.
...Афганистан – не Союз, особенно по расстояниям: двадцать минут на вертолете – и уже в Баграме. Самолет для него уже был готов, но летчики, естественно, ничего не знали, им приказ: забрать и привезти. Единственное, взлететь засветло не успели, в Ташкент прибыли только утром. Там под парами, для него одного, уже стоял Ил-18.
«Что же это за почести такие? Что все-таки случилось?» – вновь закрутилась пластинка под непрерывное хождение между креслами.
– Товарищ генерал, командир просит вас подойти, –позвал один из летчиков.
«Может, что-то передали, сообщили дополнительно», – заторопился в кабину Заплатин.
– В Москве нет погоды, не сажают, – обернулся к нему командир экипажа. – Предлагают лететь в Ленинград.
– Смотрите сами, я вам не начальник, – отдал судьбе свое время Василий Петрович.
Ленинград – это значит еще несколько часов неизвестности. Еще несколько часов не будет знать, что с Олей. Это – облегчение и камень. Отодвинется что-то страшное непонятное, темное, но ведь оно есть, есть, есть...
– Запросите еще раз, – попросил генерал.
Командир вновь начал переговоры с аэродромом, обернулся на стоявшего за спиной Заплатина, словно подтверждая земле, что пассажир на борту. Кивнул:
– Будут сажать.
Сели в слякоть и ветер. А у трапа уже ждали офицеры из Главпура:
– Товарищ генерал-майор, вас ждут начальник Генерального штаба и начальник Главпура.
– Но я же в гражданке,
– Они знают. Пожалуйста, – распахнули дверцу стоявшей у трапа «Волги».
Было 19 часов, когда он вошел в кабинет Епишева.
– А, Василий Петрович, здравствуйте. С прибытием. Как Обстановка на юге? – дружелюбно, без тени беспокойства за чью-то жизнь, спросил генерал армии. Может, и в самом деле с Олей все в порядке. – Ты давай рассказывай, а я здесь небольшие наброски буду делать к началу совещания.
«А когда же по голове-то ударите?» – мысленно спросил Заплатин. Приближая развязку, доложил коротко: обстановка в Афганистане и Кабуле достаточно спокойная, советнический аппарат работает.
– Ладно, ты посиди, подожди меня здесь, а я в ЦК. Вон, газеты почитай, – кивнул Епишев на кипу газет. Глянув на часы, торопливо вышел.
«Ну а что все-таки с дочерью? Кто мне хоть что-нибудь объяснит или скажет?» – посмотрел ему вслед Заплатин. Перевел взгляд на телефоны. Позвонить. Да, надо просто позвонить дочери.
Встал, подошел к столу. Белый телефон – с гербом СССР, два следующих – без дисков, значит, местные. Серый... Оглянулся на дверь, посмотрел время и решительно повернул телефон к себе. Набрал первую цифру. Подождал. Гудков не было – значит, прямой. Добрал остальные цифры.
– Да-а, – родной, с протяжным удивлением голос дочери. Жива! Дома!
– Это я. У тебя...
– Папа, ты где, откуда? – перебила, обрадовавшись, Оля.
– В Москве. У тебя все в порядке?
– Да-а.
– Хорошо, я потом перезвоню.
Опустился в кресло. И не помнит, сколько просидел, опустошенный от главного известия. Однако вернувшийся начальник Главпура тут же вернул к действительности:
– Ты вот что, Василий Петрович, перестань мне хвалить хальковцев. С информацией, которую получаю от тебя, я вечно выгляжу белой вороной.
От былой любезности Епишева не осталось и следа. «Значит, ЦК не удовлетворен моей информацией. Вернее, тем, что я отдаю должное Амину за его работоспособность. Нет, не Амину лично, Епишев сказал хальковцам. Против них и Амина в Афганистане настроены работники госбезопасности. Да, только они. Посол по-настоящему еще не вошел в курс дела, партийные советники стараются держать нейтралитет, а те, кто оглядывается на комитетчиков, все равно категорически против «Хальк» не выступают. Значит, ЦК начинено информацией КГБ».
– Вам надо возвращаться назад, – не глядя на него, сказал Епишев, вновь принимаясь за свои записи. Редкий случай увидеть, как начальник работает.
– Домой я могу заехать? – попытался в последний раз, хоть косвенно, выйти на причину своего странного вызова в Москву Заплатин.
– Конечно, – не понял Алексей Алексеевич подоплеки. – Самолетов в ваши края теперь будет много, так что с отправкой проблем не станет.
«Да нет уж, хоть день, но дома побуду», – подумал Василий Петрович.
Необходимое послесловие.Епишев не случайно произнес эту фразу насчет самолетов. В этот день, 10 декабря, министр обороны отдал приказ, вернее устное распоряжение, о начале формирования 40-й армии.
Утром Заплатина вновь срочно вызовут к Епишеву. Тот возьмет его с собой к министру обороны. Устинов вначале будет занят, потом уедет почти на два часа, предупредив, чтобы ждали его. Вернувшись, пригласит Василия Петровича в кабинет, протянет шифровку.
Заплатин вначале прочтет подпись – «Представитель КГБ», и, уже почти зная, что там написано, пробежит ее глазами. Да, все то же: в Афганистане все рушится, Амин занимает все более проамериканские позиции.
– Я бы своей подписи здесь не поставил, – протянет документ обратно Заплатин.
– Почему? Вот поговорите с такими, – скажет Устинов сидевшему тут же Епишеву. Алексей Алексеевич неодобрительно покачает головой, но Заплатин решительно повторит:
– Я не могу согласиться с тем, что написано в этом донесении. Давайте пригласим сюда автора шифровки и вместе будем разбираться по каждому факту.
– Вот видите, вы там, на месте, никак не разберетесь между собой, а нам здесь за вас принимай решение, – в сердцах воскликнет Устинов. Захочет еще что-то сказать, но передумает: – Вы свободны.
Выйдя из кабинета министра, Василий Петрович увидит знакомых офицеров в полевой форме. Узнав, что большая группа оперативников срочно вылетает в Ташкент и Термез, начнет о чем-то догадываться. Однако еще через день ему совершенно неожиданно порекомендуют вместо Афганистана поехать в те военные училища, где обучаются афганцы, – посмотреть жизнь и быт.
«Сказали бы просто, что хотите убрать не только из Афганистана, но и из Москвы». – После выяснения всех подробностей с «обращением дочери в ЦК» Заплатин начал смотреть на происходящие вокруг него события немного глубже.
Вернувшись из поездок по училищам, доложил о результатах. Как и ожидал, доклад его никому не был нужен: все уже работали на Туркестанский округ. А когда официально будет объявлено о вводе войск, Епишев пригласит Заплатина к себе:
– Ну, знаешь, что произошло?
– Слышал.
– Надо срочно возвращаться туда. Обстановка, и особенно политическая, сложная.
– Она другой и не может быть. Но можно свое мнение?
– Конечно, пожалуйста.
– Товарищ генерал армии, я бы не хотел возвращаться в Афганистан. Мое присутствие там нецелесообразно.
– Это почему же? Ты ведь прекрасно разбираешься в обстановке, а посылать кого-то нового...
– Сейчас, с приходом к власти Бабрака Кармаля и «Парчам», придется круто поворачивать руль в политике в другую сторону. Я этого не смогу сделать, потому что работал с другими людьми. За свою шкуру не дрожу, но делать мне в Афганистане больше нечего.
Устинов, как ни странно, поймет и поддержит Заплатина. Епишев, правда, намекнет:
– Но лететь-то все равно придется, Василий Петрович. У вас же там жена, вещи.
– Товарищ генерал армии, я не хочу лететь туда даже по этому поводу.
– Хорошо, больше не будем возвращаться к этой теме. Я скажу, чтобы передали Магометову и Тутушкину, пусть они помогут собраться вашей жене.
К сожалению, генерал-майор Тутушкин, заместитель Магометова, еще до этого получит указание из КГБ ничего не сообщать жене Заплатина – ни зачем он вызван в Москву, ни почему не возвращается. Постепенно среди советников родились слухи: Заплатина исключили из партии, разжаловали из генералов, а сам он находится под следствием. Жена бросится к его рабочему столу, сожжет все, что было написано мужем за время работы в Афганистане. А написано было очень много...
Заплатин стал первым, кто выразил свой протест против ввода войск в Афганистан. Академики Богомолов, Сахаров с их письмами будут после, Заплатин же, коммунист, политработник, генерал, отказался ехать служить туда. Для конца семидесятых годов – тягчайшее преступление. Однако никто его за это не выгонял из армии и партии. Служил еще несколько лет. Первый афганец, которого он встретил через одиннадцать лет, был его подсоветный Экбаль Вазир. Но об этом уже упоминалось...
Глава 23
ПОДНЯТЬ БЕЛОРУССКУЮ ДИВИЗИЮ. – НАПРАВЛЕНИЕ – ЮГ. – ВЫЛЕТ «МУСУЛЬМАНСКОГО» БАТАЛЬОНА. – ЕЩЕ ОДНО ПОКУШЕНИЕ НА АМИНА. – «РУКОВОДСТВОВАТЬСЯ СТАТЬЕЙ 51 УСТАВА ООН...».
13 декабря 1979 года. Москва. Генеральный штаб.
Военные – единственные, кем страна имеет право рисковать. И 12 декабря, приняв решение на ввод войск, политическое руководство пошло именно на это.
13 же декабря помимо всех остальных событий Огарков срочно вызвал к себе командующего ВДВ Дмитрия Семеновича Сухорукова. Тот со штабом ВДВ инспектировал дивизию, расположенную в Белоруссии, но начальник Генштаба повторил:
– Все отставить. Прибыть немедленно.
Через два часа Сухоруков уже был в Москве и докладывал маршалу о своем прибытии.
– Для одной из твоих дивизий будет поставлена задача. Боевая задача, – тут же уточнил Огарков, потому что десантники вечно выполняли какие-нибудь задания, – Какую лучше поднять?
Сухоруков думал, что начальник Генерального штаба продолжит постановку задачи или хотя бы в общих чертах пояснит, что ждет дивизию, в каком регионе, сроки готовности, но Огарков, замолчав, испытующе глядел на него.
Однако ответить Дмитрий Семенович не успел. В кабинет вошел командующий военно-транспортной авиацией, и Огарков, кивнув на Сухорукова, так же двумя фразами озадачил и летчика:
– Десантники получают боевую задачу. С учетом дислокации вашей авиации на аэродромах, какую из их дивизий мы сможем поднять в воздух с наименьшими проблемами? В первую очередь имеется в виду время и скрытность.
Командующие посмотрели друг на друга, молча подошли к столу, на котором топорщилась свежими склейками карта. Вгляделись каждый в свои точки.
– На сегодня больше всего самолетов у меня в Белоруссии, – первым доложил летчик.
– Дмитрий Семенович? – потребовал ответа Огарков у Сухорукова. – Что вы скажете о своей белорусской дивизии?
– Готова к любым действиям. Там как раз находится и группа офицеров из штаба ВДВ, если что, помогут командованию на первых порах.
– Хорошо. Поднимаем эту дивизию. Сегодня ночью ей быть на аэродромах взлета. Боеприпасы с собой, но пока не выдавать.
– Какую задачу я должен поставить командиру дивизии? – не терял надежды добиться хоть какой-то конкретности Сухоруков.
– Пока произвести расчеты на высадку десанта посадочным способом на аэродромы номер один, номер два и номер три.
– Кто мне поставит задачу?
– Или я, или министр обороны. Время и место выполнения задачи также укажем при постановке задачи. Все, выполняйте первый пункт приказа.
Необходимое послесловие.К ночи на 14 декабря командир воздушно-десантной дивизии генерал-майор Иван Федорович Рябченко выведет свои полки к аэродромам взлета. О возможном выполнении именно боевой задачи знали только комдив, начальник штаба, еще два-три человека. Вся остальная дивизия думала, что штаб ВДВ решил устроить проверку, организовав учения на недельку. Или меньше – из-за глубокого снега и морозов. Многие офицеры, не говоря уже о солдатах, не успели попрощаться даже с семьями – такие учения для десантников проходили достаточно часто, каждый раз не напрощаешься.
Оказалось, однако, что дивизия улетала не на неделю, а на девять лет. И не на учения, а на войну. Первые на нее уходили именно так – не прощаясь.
14 декабря летчики ВТА получат приказ перебазироваться вместе с десантниками на среднеазиатский аэродромный узел. Становилось известным направление – юг.
В последний день декабря десантник Сергей Голиков напишет отцу письмо, в котором он, следуя законам акростиха, когда каждая начальная буква строки является частью слова, сообщит на станцию Шаховская Московской области о дальнейшем:
«Здравствуй, папка! С приветом, с
Моим огромным приветом, твой Сергей. Все пом-
Ыслы мои сейчас о доме, как вы там Новый год в-
Стречаете. У меня все в порядке, я теперь командую
Отделением, ребята отличные, мы довольно быстро
Выяснили отношения и поняли друг друга. Я по-настоящ
Ему узнал службу. Что такое караул в мокрых